Страница:
«"Архетип" есть весь человек, т. е. человек такой, каков он в действительности, а не такой, каким он кажется себе самому. К этой совокупности принадлежит и бессознательная душа (????), которая имеет такие же требования и нужды, как и сознание... Обычно я обозначаю этот архетип термином «самость», устанавливая таким образом четкое различие между «эго», которое, как известно, ограничивается пределами сознательного разума, и
всейличностью, которая включает в себя как бессознательный, так и сознательный компоненты. Следовательно, «эго» относится к «самости» так же, как часть к целому. В этой мере «самость» является архетипом. Более того, эмпирически «самость» ощущается не как субъект, а как
объект, — по причине ее бессознательного компонента, который может войти в сознание лишь косвенно, посредством проекции» (75: pp. 223—224).
Так вот, этот самый «путь проекции» и есть живой символизм, — как традиционный, так и проявляющийся в снах, «активном воображении» и видениях. Сны, наблюдаемые в определенной последовательности (нередко доходящей до нескольких сот), показывают, что они подчиняются своего рода плану. Они, по-видимому, соотносятся друг с другом и в самом глубоком своем смысле подчиняются единой цели:
«... в самом глубинном смысле... они, по-видимому... подчинены единой цели, так что длинный ряд сновидений не кажется более бессмысленной вереницей бессвязных и изолированных друг от друга событий, но напоминает последовательные шаги в спланированном и упорядоченном процессе развития. Этот бессознательный процесс, спонтанно выражающийся в символизме длинного ряда сновидений, я называю процессом индивидуации» (74: pp. 289—290).
Процесс индивидуации есть «спонтанная реализация всей личности» (74: р. 292). Ибо формула, которая впредь будет иметь значение для определения понятия души, такова: «душа (psyche) = эго-сознание + бессознательное» (40: vol. 16, р. 90). Что касается роли бессознательного в этой формуле, то необходимо прежде всего принять во внимание тот факт, что «...в каждом ребенке сознание вырастает из бессознательного на протяжении нескольких лет; кроме того, сознание всегда является лишь временным состоянием, основанном на оптимальной физиологической деятельности, а следовательно, регулярно прерываемым периодами бессознательного состояния (сон), — и, наконец, что бессознательная душа не только более долговечна, но ее присутствие непрерывно (то есть она обеспечивает непрерывность существования)» (40:vо1.16,р.91).
Итак, процесс индивидуации есть происходящий в душе процесс гармонизации сознательной «самости» и бессознательного. Но «сознательное и бессознательное не образуют единого целого, когда одно из них подавляет либо наносит ущерб другому» (40: vol. 9, VI, р. 288). Речь идет о такой гармонизации, которая может осуществиться лишь посредством рецентрализацииличности, т. е. рождения нового организующего ее центра, участвующего как в бессознательной, так и в сознательной «самости», — иными словами, центра, в котором бессознательное непрерывно трансформируется в сознание. В этом состоит цель процесса индивидуацни, являющегося одновременно этапом инициации.
Процесс индивидуации, как мы уже сказали, осуществляется посредством установления сотрудничества между бессознательным и сознанием. Такое сотрудничество делает возможным сфера символов, и, следовательно, именно в ней оно может начаться. В процессе индивидуации человек встречает — или, скорее, пробуждает — силы-символы, которые Юнг, с учетом их типичного характера, определил как «архетипы».
«Архетип — не будем забывать — есть психический орган, присутствующий в каждом из нас. Ложная или поверхностная интерпретация соответственно означает скверное отношение к этому органу, вследствие чего он может быть поврежден. Но, в конечном счете, пострадавшим оказывается сам скверный интерпретатор. Стало быть, "объяснение" всегда должно быть таким, чтобы не нанести ущерба функциональному значению архетипа, т. е. чтобы обеспечивалось адекватное соотношение между сознательным разумом и архетипами. Ибо архетип есть элемент нашей психической структуры и, таким образом, является жизненно важным и необходимым компонентом нашей психической экономики... Для архетипа не существует никакого "разумного" заменителя точно так же, как для мозжечка или почек» (75: pp. 109—110).
Не следует относиться к архетипам слишком легковесно. Это могущественные психические силы, которые в состоянии вторгнуться в сознание, затопить и поглотить его. Это происходит в случае идентификациисознания с архетипом. В большинстве случаев это приводит к идентификации с ролью героев (а иногда, когда речь идет об архетипе «мудрого старца» или «великой матери», — к идентификации с космической фигурой).
«На этой стадии обычно имеет место иная идентификация, — на сей раз с героем, чья роль привлекательна в силу самых разных причин. Зачастую такая идентификация бывает крайне упорна и опасна для психического равновесия. Если удается ее разрушить, а сознание вернуть к человеческим пропорциям, то образ героя может постепенно быть продифференцирован до символа "самости"» (75: р. 137).
Добавим, что если это не удается, образ героя завладевает сознанием. И тогда имеет место «вторая идентификация», или «явление героя»:
«Явление героя (вторая идентификация) проявляется в соответствующей инфляции: непомерные претензии перерастают в убежденность, что человек является выдающейся личностью; либо неосуществимость подобных претензий лишь доказывает чью-либо неполноценность, что способствует роли героического страдальца (негативная инфляция). Несмотря на их противоположность, обе эти формы идентичны, так как бессознательная компенсаторная неполноценность совмещается с сознательной манией величия, а бессознательная мания величия — с осознанной неполноценностью (одного не бывает без другого). Если же подводный камень второй идентификации успешно обойден, сознательные процессы могут быть четко отделены от бессознательных, а к последним возможен объективный подход. Это ведет к возможности приспособления (аккомодации) к бессознательному, и отсюда — к возможному синтезу сознательного и бессознательного элементов познания и действия. А это, в свою очередь, ведет к переносу центра личности из "это" в "самость"» (75: pp. 137—138).
Такова цель процесса индивидуации.
Инфляция есть главнейшая опасность, подстерегающая каждого, кто стремится к познанию глубин, к познанию оккультного, живущего и действующего за фасадом явлений обычного сознания. Следовательно, инфляция представляет собой главнейшую опасность и испытание для оккультистов, эзотеристов, магов, гностиков и мистиков. Монастырям и духовным орденам это всегда было известно благодаря тому, что они опирались на огромный, тысячелетиями накопленный опыт в сфере глубинной жизни. Вот почему вся их духовная деятельность основывается на культивировании смиренияс помощью таких методов, как послушание, изучение (проверка) совести каждого и взаимная братская помощь членов общины. Так, если бы Саббатай Зеви (1625-1676) был членом духовного ордена с дисциплиной, подобной дисциплине христианских духовных орденов и монастырей, его озарение никогда не привело бы его к провозглашению себя (в 1648 году) группе своих учеников обетованным Мессией. Не пришлось бы ему также становиться и турком, чтобы спасти свою жизнь и иметь возможность продолжать свою миссию («Господь сделал меня исмаилитом-турком; он повелел, и я повиновался — на девятый день после моего второго рождения», — писал он своим последователям в Смирне). Ибо тогда он избежал бы позитивной инфляции, которую его ученик Самуэль Гандор описывает следующим образом:
«Рассказывают о Саббатае Зеви, что в течение пятнадцати лет он был подвержен следующему недугу: его преследовало чувство подавленности, не дававшее ему ни минуты покоя и не позволявшее ему даже читать без того, чтобы он не говорил о природе овладевшего им уныния» (124: р. 90).
История просветленного каббалиста Саббатая Зеви является лишь крайним случаем тех опасностей и испытаний, которые подстерегают каждого эзотериста-практика. И действительно, Харгрейв Дженнингс дает удачное описание этих опасностей и испытаний, говоря о розенкрейцерах:
«По их словам, все человечество находится бесконечно ниже их; их гордость превосходит всякое разумение, хотя внешне они весьма смиренны и тихи. Они упиваются своей бедностью и заявляют, что им предписано такое состояние, — и это несмотря на то, что они похваляются вселенским богатством. Они уклоняются от всех человеческих привязанностей, либо поддаются им только в качестве благоразумной отдушины — создают видимость любовных обязательств, принимаемых на себя ради удобства и одобрения, либо для того, чтобы соответствовать требованиям мира, состоящего из них же самих либо из их представлений. Они с успехом вращаются в обществе женщин, но сердца их совершенно неспособны на нежные чувства к ним; в то же самое время они в душе подвергают их критике с жалостью и пренебрежением, как существа совершенно иного порядка, нежели мужчины. Внешне они весьма просты и учтивы; и все же самомнение, наполняющее их сердца, ограничивается в своем безбрежном самовосхвалении только бесконечными небесами.
... По сравнению с адептами герметизма монархи суть нищие, а их громадные сокровища достойны презрения. Что до мудрецов; то самые ученые из них суть болваны и олухи... Так, к человечеству они относятся отрицательно; ко всему остальному — положительно; самоизолированы, самоозарены, само-всё; но всегда готовы (да нет, обязаны) творить добро — там, где это возможно или безопасно. Какую меру или какую оценку можно применить к этому непомерному самовозвышению? Обычные оценки здесь бессильны. Состояние этих оккультных философов есть либо высота величия, либо высота абсурда» (65: pp. 30—31).
Мы скажем — и абсурдна, и величественна, поскольку инфляциявсегда одновременно величественна и абсурдна. Вот что говорит об этом Элифас Леви (80: р. 10):
«Существует также наука, наделяющая человека, по-видимому, сверхчеловеческими возможностями. В еврейском манускрипте XVI столетия они перечислены следующим образом:
( АЛЕФ) — Он видит Бога лицом к Лицу, не умирая, и запросто беседует с семью гениями, повелевающими всем небесным воинством.
( БЕТ) — Он выше всех огорчений и опасений.
( ГИМЕЛЬ) — Он царствует со всем небом и ему служит вся преисподняя.
( ДАЛЕТ) — Он располагает своим здоровьем и жизнью и может так же располагать здоровьем и жизнью других
( ХЕ) — Он не может быть ни застигнут несчастьем, ни удручен невзгодами, ни побежден своими врагами.
( ВАУ) — Ему ведомы причины прошлого, настоящего и будущего.
( ЗАЙН) — Он обладает секретом воскрешения мертвых и ключом к бессмертию».
Идет ли здесь речь о программе актуальногоопыта? Если это и опыт, то опыт далеко зашедшей инфляции. Если это программа, то тот, кто возьмется за ее реализацию, просто не может не пасть жертвой инфляции, будь она позитивной (комплекс превосходства) или негативной (комплекс неполноценности).
Как бы там ни было, опыт или программа этого еврейского манускрипта XVI столетия, на который ссылается Элифас Леви, демонстрирует разительное сходство с опытомДжона Кастенса, описанного им в книге «Мудрость, безумие и глупость: Философия лунатика»:
«Я чувствую себя столь близким к Богу, столь вдохновленным Его Духом, что в каком-то смысле я и сам есть Бог. Я вижу будущее, строю планы Вселенной, спасаю человечество; я совершенно и абсолютно бессмертен; и даже естество мое одновременно мужское и женское. Вся Вселенная, одушевленная и неодушевленная, все » прошлое, настоящее и будущее заключено во мне. Вся природа и жизнь, все духи содействуют мне и связаны со мной; для меня нет ничего невозможного. В определенном смысле я тождествен всем духам — от Бога до Сатаны. Я примиряю Добро со Злом и творю свет, тьму, миры, вселенные» (45: р. 51).
Состояние, описанное Джоном Кастенсом, характерно для острого маниакального состояния, да и сам автор ни в коей мере этого не отрицает. Но позволительно спросить, остался ли бы он при прежнем мнении, если бы знал, что подобный опыт в точности описывался в « Брихадараньяка Упанишаде», где сказано:
«Тот, кто нашел Душу и пробудился ей навстречу, — Душе, которая проникла во все его совокупное существо, — тот есть создатель всего, ибо он есть творец всего; весь мир принадлежит ему: в сущности, он сам есть весь мир» (36:4.4.13; р. 142).
Можно ли с уверенностью сказать, что текст, взятый из «Упанишад», основан на абсолютно ином опыте, нежели опыт Джона Кастенса?
Тридцать восемь лет назад я знавал одного тихого, уравновешенного человека зрелых лет, преподававшего английский язык в Христианском союзе молодых людей в столице одной из стран Балтики. И в один прекрасный день он мне объявил, что достиг того духовного состояния, которое проявляется через «взгляд вечности» и которое есть осознание тождественности собственного «Я» с Вечной Реальностью мира. Все прошлое, настоящее и будущее, — видимое с высоты пьедестала вечности, на котором пребывало его сознание, — было для него открытой книгой. Для него больше не существовало проблем, — и не потому, что он их разрешил, но потому, что он достиг того состояния сознания, когда все они исчезли, утратив всякое значение. Поскольку проблемы принадлежат к сфере движения во времени и пространстве, тот, кто выходит за пределы этой сферы и вступает в царство вечности и бесконечности, где нет ни движения, ни перемен, становится свободным от проблем.
Когда он говорил мне все это, его прекрасные голубые глаза излучали искренность и уверенность. Но эта лучезарность уступила место мрачному и злому взгляду, стоило мне затронуть вопрос ценности «субъективного ощущения вечности», при котором человек либо не осознает необходимости, либо объективно неспособен чем-либо помочь человечеству, — будь это в области духовного (или иного) прогресса либо в облегчении духовных, физических и телесных страданий. Он не простил мне этого вопроса и отвернулся от меня, и больше мы не встречались в этом мире (он отправился в Индию, где вскоре умер, пав жертвой эпидемии).
Я рассказываю об этом эпизоде из моей жизни только затем, чтобы показать, когда и каким образом пробудилось во мне осознание чрезвычайной серьезности проблемы форм и опасностей духовной мании величия, и как началом своих трудов над этой проблемой, скромные результаты которых я здесь излагаю, я обязан этому своему объективному опыту.
Духовная мания величия стара как мир. Источник ее обнаруживается далеко за пределами мира земного и, согласно тысячелетней традиции, связывается с падением Люцифера. Проникновенное описание этого мы находим у пророка Иезекииля:
Погруженный в теоретизирование метафизик, располагающий миры в им самим установленном порядке, может настолько утратить всякий интерес к частностям и индивидуальностям, что станет считать человеческие существа почти такими же незначительными, как насекомые. Он ведь рассматривает их только сверху. Созерцаемые с его метафизических высот, они утрачивают всякие пропорции и становятся для него малыми или почти не имеющими значения, тогда как он, метафизик, велик, ибо участвует в великих метафизических деяниях, облекающих его величием.
Реформатор, желающийисправить или спасти человечество, легко поддается искушению возомнить себя активным центром пассивного круга человечества. Он ощущает себя носителем миссии вселенского значения, и, следовательно, чувствует себя все более и более значительным.
Практикующий оккультист, эзотерист или герметист (а если он не практикует, тогда он всего лишь метафизик или реформатор) имеет дело с высшими силами, которые действуют за пределами его сознания и находят в него свой доступ. Какой ценой?... Либо ценой коленопреклоненного служения, либо ценой отождествления собственного «я» с этими высшими силами, что и приводит к мании величия.
Нередки разговоры об опасностях оккультизма. Черная магия обычно представляется в качестве наивысшей опасности, против которой «мастера» предостерегают начинающего; другие же (и прежде всего те, кто более или менее знаком с медициной) усматривают в этом расстройства нервной системы.
Но сорокатрехлетний опыт практического оккультизма (или эзотеризма) научил меня тому, что опасность оккультизма не заключается ни в черной магии, ни в нервных расстройствах, — по крайней мере среди оккультистов эти опасности встречаются не чаще, чем среди политиков, художников, психологов, верующих и агностиков. Я не могу назвать имени ни одного черного мага среди известных мне оккультистов, хотя мне было бы нетрудно назвать политиков, которые, к примеру, не имели ничего общего с оккультизмом — и даже относились к нему враждебно, — но чье влияние и воздействие прекрасно согласуются с классическим представлением о «черном маге». В самом деле, кто затруднится назвать политиков, которые оказывали губительное, гипнотическое воздействие на народные массы, ослепляя их и подстрекая к актам такой жестокости, несправедливости и насилия, на которые каждый отдельно взятый человек был бы неспособен... и которые посредством своего полумагического воздействия лишали отдельных людей свободы воли и делали их одержимыми? И разве не является это лишение людей их моральной свободы и вселение в них одержимостицелью и самой сущностью черной магии?
Нет, дорогой неизвестный друг: оккультисты (включая тех, кто занимается церемониальной магией) не являются ни мастерами, ни приверженцами черной магии. В сущности, они относятся к тем, кто практически не имеет с ней ничего общего. Это правда, что они — и прежде всего адепты церемониальной магии — зачастую оказываются жертвами иллюзий и вводят в заблуждение себя и других, но разве это черная магия? Кроме того, где можно найти того, кто гарантирован от ошибок? Даже доктор Фауст, заключивший договор с дьяволом (и это касается всех подобных ему «договаривающихся», прежних и современных), был всего лишь наивной жертвой проделки Мефистофеля (этого мошенника, хорошо известного всем, кто знаком с «оккультным миром»), ибо как можно «продать» то, что ни в коей мере тебе не принадлежит? Как раз он сам мог бы продать свою душу Фаусту, но Фауст никогда не смог бы продать свою душу, каким бы торжественным ни был его договор, и неважно, чем бы он был написан или подписан — кровью или обычными чернилами.
Это присущий Мефистофелю способ преподать урок тем, кто хочет стать «сверхчеловеком», — он вытаскивает на свет Божий все ребячество их претензий. И, вполне сожалея о наивности бедного доктора Фауста, человек приходит к выводу, что такой «мошеннический способ» Мефистофеля оказывается в конечном счете спасительным. Ибо то, что делает Мефистофель (а можно привести и другие, более свежие примеры подобного метода), — это демонстрация смехотворности и абсурдности устремлений и претензий так называемых «сверхчеловеков». «Хитрец, среди всех духов отрицанья ты меньше всех был в тягость для меня», — говорит Господь Мефистофелю в «Фаусте» Гёте {55} .
А посему не станем осуждать мошенника из мира духов, и прежде всего — не будем его бояться. Не станем осуждать и нашего собрата доктора Фауста, обвиняя его в черной магии, — если уж в чем-то его и обвинять, то скорее в детской доверчивости. Во всяком случае, по отношению к человечеству он был во сто крат менее виновен, чем наши современники, придумавшие атомную бомбу... как лояльные граждане и солидные ученые.
Нет, ни черная магия, ни нервные расстройства не представляют собой особых опасностей оккультизма. Главная его опасность, — на которую он, однако, не обладает монополией, — определяется тремя понятиями: комплекс превосходства, инфляция и мания величия.
Собственно говоря, редко можно встретить оккультиста (если он не начинающий), который бы не был поражен этим моральным недугом или в свое время им не переболел. Склонность к мании величия проявляется среди оккультистов сплошь и рядом. Этому меня научили десятилетия личных контактов и чтение оккультной литературы. Существует много разновидностей этого нравственного изъяна. Поначалу он проявляется в виде самоуверенности и некоторой фамильярности при разговоре о высоких и святых материях. Позднее он выражается в «лучшем знании» и «всеведении», т. е. в позе мастера по отношению ко всем остальным. И наконец, он проявляется как подразумеваемая или даже явная непогрешимость.
Я не хочу приводить здесь выдержек из оккультной литературы, или называть чьи-либо имена, или вспоминать факты биографии известных оккультистов, чтобы доказать или проиллюстрировать этот диагноз. Вы сами, дорогой неизвестный друг, без труда нашли бы их в изобилии. В данном случае я, с одной стороны, намерен отвергнуть ложные обвинения против оккультизма, а с другой — показать таящуюся в нем истинную опасность — с тем чтобы предостеречь от нее. Но как можно противостоять этой опасности, чтобы уберечь свое доброе имя и душевный покой? Поговорка «ora et labora» («молитвой и трудами»), мудрость которой проверена веками, содержит тот единственный ответ, который я смог найти. Вераи трудявляются единственным известным мне лекарством и профилактическим средством от иллюзий мании величия. Необходимо веровать в то, что выше нас, и необходимо участвовать в трудах человеческих в сфере объективных фактов с тем, чтобы держать в узде иллюзии относительно того, кто есть ктои кто на что способен. Ибо тот, кто в состоянии возвысить свои молитвы и размышления до уровня чистой веры, всегда будет осознавать ту дистанцию, которая отделяет (и в то же время объединяет) верующего с предметом его веры. Следовательно, он не будет подвергнут искушению поклоняться самому себе, что и является в конечном счете причиной мании величия. Он никогда не выпустит из виду различие между ним самим и предметом веры. Он не допустит смешения того, что есть он, с тем, что есть предмет веры.
С другой стороны, тот, кто трудится, т. е. тот, кто принимает участие в трудах человеческих ради получения объективных и достоверных результатов, не окажется легкой жертвой иллюзии относительно того, на что он способен. Так, например, практикующий врач, склонный переоценивать свою способность к исцелению, быстро узнает истинные пределы своих возможностей на опыте собственных неудач.
Якоб Бёме был сапожником, и на него снизошло озарение. Когда он испытал это озарение («... мне отворилась Дверь, так что за четверть часа я увидел и познал больше, чем если бы я долгие годы учился в университете...» — писал он в своем письме сборщику налогов Линднеру), при котором он «познал Существо Всего Сущего, твердь небесную и бездну преисподней...» (из того же письма), ему в результате и в голову не пришло, что он — простой сапожник — стал в чем-то лучше своих коллег по профессии, или что он сам оказался способен на большее, чем до озарения. С другой стороны, в этом озарении он познал величие Господа и вселенной («...чем я был совершенно потрясен, не имея понятия, как это со мной произошло, и тут сердце мое обратилось к прославлению Господа» — из того же письма), и оно преисполнило его верой.
Следовательно, именно труд и вера в Господа уберегли от соблазна Якоба Бёме. И здесь, основываясь на собственном опыте в сфере эзотеризма, я позволю себе добавить, что то, что оказалось благотворным в случае Бёме, безусловно является таковым в отношении всех, кто стремится к обретению сверхчувственного опыта.
Таким образом, труды и молитва — ora et labora — являются непременным условием практического эзотеризма для обуздания склонности к мании величия. Оно является более чем достаточным средством не только для обуздания, но и для приобретения
Так вот, этот самый «путь проекции» и есть живой символизм, — как традиционный, так и проявляющийся в снах, «активном воображении» и видениях. Сны, наблюдаемые в определенной последовательности (нередко доходящей до нескольких сот), показывают, что они подчиняются своего рода плану. Они, по-видимому, соотносятся друг с другом и в самом глубоком своем смысле подчиняются единой цели:
«... в самом глубинном смысле... они, по-видимому... подчинены единой цели, так что длинный ряд сновидений не кажется более бессмысленной вереницей бессвязных и изолированных друг от друга событий, но напоминает последовательные шаги в спланированном и упорядоченном процессе развития. Этот бессознательный процесс, спонтанно выражающийся в символизме длинного ряда сновидений, я называю процессом индивидуации» (74: pp. 289—290).
Процесс индивидуации есть «спонтанная реализация всей личности» (74: р. 292). Ибо формула, которая впредь будет иметь значение для определения понятия души, такова: «душа (psyche) = эго-сознание + бессознательное» (40: vol. 16, р. 90). Что касается роли бессознательного в этой формуле, то необходимо прежде всего принять во внимание тот факт, что «...в каждом ребенке сознание вырастает из бессознательного на протяжении нескольких лет; кроме того, сознание всегда является лишь временным состоянием, основанном на оптимальной физиологической деятельности, а следовательно, регулярно прерываемым периодами бессознательного состояния (сон), — и, наконец, что бессознательная душа не только более долговечна, но ее присутствие непрерывно (то есть она обеспечивает непрерывность существования)» (40:vо1.16,р.91).
Итак, процесс индивидуации есть происходящий в душе процесс гармонизации сознательной «самости» и бессознательного. Но «сознательное и бессознательное не образуют единого целого, когда одно из них подавляет либо наносит ущерб другому» (40: vol. 9, VI, р. 288). Речь идет о такой гармонизации, которая может осуществиться лишь посредством рецентрализацииличности, т. е. рождения нового организующего ее центра, участвующего как в бессознательной, так и в сознательной «самости», — иными словами, центра, в котором бессознательное непрерывно трансформируется в сознание. В этом состоит цель процесса индивидуацни, являющегося одновременно этапом инициации.
Процесс индивидуации, как мы уже сказали, осуществляется посредством установления сотрудничества между бессознательным и сознанием. Такое сотрудничество делает возможным сфера символов, и, следовательно, именно в ней оно может начаться. В процессе индивидуации человек встречает — или, скорее, пробуждает — силы-символы, которые Юнг, с учетом их типичного характера, определил как «архетипы».
«Архетип — не будем забывать — есть психический орган, присутствующий в каждом из нас. Ложная или поверхностная интерпретация соответственно означает скверное отношение к этому органу, вследствие чего он может быть поврежден. Но, в конечном счете, пострадавшим оказывается сам скверный интерпретатор. Стало быть, "объяснение" всегда должно быть таким, чтобы не нанести ущерба функциональному значению архетипа, т. е. чтобы обеспечивалось адекватное соотношение между сознательным разумом и архетипами. Ибо архетип есть элемент нашей психической структуры и, таким образом, является жизненно важным и необходимым компонентом нашей психической экономики... Для архетипа не существует никакого "разумного" заменителя точно так же, как для мозжечка или почек» (75: pp. 109—110).
Не следует относиться к архетипам слишком легковесно. Это могущественные психические силы, которые в состоянии вторгнуться в сознание, затопить и поглотить его. Это происходит в случае идентификациисознания с архетипом. В большинстве случаев это приводит к идентификации с ролью героев (а иногда, когда речь идет об архетипе «мудрого старца» или «великой матери», — к идентификации с космической фигурой).
«На этой стадии обычно имеет место иная идентификация, — на сей раз с героем, чья роль привлекательна в силу самых разных причин. Зачастую такая идентификация бывает крайне упорна и опасна для психического равновесия. Если удается ее разрушить, а сознание вернуть к человеческим пропорциям, то образ героя может постепенно быть продифференцирован до символа "самости"» (75: р. 137).
Добавим, что если это не удается, образ героя завладевает сознанием. И тогда имеет место «вторая идентификация», или «явление героя»:
«Явление героя (вторая идентификация) проявляется в соответствующей инфляции: непомерные претензии перерастают в убежденность, что человек является выдающейся личностью; либо неосуществимость подобных претензий лишь доказывает чью-либо неполноценность, что способствует роли героического страдальца (негативная инфляция). Несмотря на их противоположность, обе эти формы идентичны, так как бессознательная компенсаторная неполноценность совмещается с сознательной манией величия, а бессознательная мания величия — с осознанной неполноценностью (одного не бывает без другого). Если же подводный камень второй идентификации успешно обойден, сознательные процессы могут быть четко отделены от бессознательных, а к последним возможен объективный подход. Это ведет к возможности приспособления (аккомодации) к бессознательному, и отсюда — к возможному синтезу сознательного и бессознательного элементов познания и действия. А это, в свою очередь, ведет к переносу центра личности из "это" в "самость"» (75: pp. 137—138).
Такова цель процесса индивидуации.
Инфляция есть главнейшая опасность, подстерегающая каждого, кто стремится к познанию глубин, к познанию оккультного, живущего и действующего за фасадом явлений обычного сознания. Следовательно, инфляция представляет собой главнейшую опасность и испытание для оккультистов, эзотеристов, магов, гностиков и мистиков. Монастырям и духовным орденам это всегда было известно благодаря тому, что они опирались на огромный, тысячелетиями накопленный опыт в сфере глубинной жизни. Вот почему вся их духовная деятельность основывается на культивировании смиренияс помощью таких методов, как послушание, изучение (проверка) совести каждого и взаимная братская помощь членов общины. Так, если бы Саббатай Зеви (1625-1676) был членом духовного ордена с дисциплиной, подобной дисциплине христианских духовных орденов и монастырей, его озарение никогда не привело бы его к провозглашению себя (в 1648 году) группе своих учеников обетованным Мессией. Не пришлось бы ему также становиться и турком, чтобы спасти свою жизнь и иметь возможность продолжать свою миссию («Господь сделал меня исмаилитом-турком; он повелел, и я повиновался — на девятый день после моего второго рождения», — писал он своим последователям в Смирне). Ибо тогда он избежал бы позитивной инфляции, которую его ученик Самуэль Гандор описывает следующим образом:
«Рассказывают о Саббатае Зеви, что в течение пятнадцати лет он был подвержен следующему недугу: его преследовало чувство подавленности, не дававшее ему ни минуты покоя и не позволявшее ему даже читать без того, чтобы он не говорил о природе овладевшего им уныния» (124: р. 90).
История просветленного каббалиста Саббатая Зеви является лишь крайним случаем тех опасностей и испытаний, которые подстерегают каждого эзотериста-практика. И действительно, Харгрейв Дженнингс дает удачное описание этих опасностей и испытаний, говоря о розенкрейцерах:
«По их словам, все человечество находится бесконечно ниже их; их гордость превосходит всякое разумение, хотя внешне они весьма смиренны и тихи. Они упиваются своей бедностью и заявляют, что им предписано такое состояние, — и это несмотря на то, что они похваляются вселенским богатством. Они уклоняются от всех человеческих привязанностей, либо поддаются им только в качестве благоразумной отдушины — создают видимость любовных обязательств, принимаемых на себя ради удобства и одобрения, либо для того, чтобы соответствовать требованиям мира, состоящего из них же самих либо из их представлений. Они с успехом вращаются в обществе женщин, но сердца их совершенно неспособны на нежные чувства к ним; в то же самое время они в душе подвергают их критике с жалостью и пренебрежением, как существа совершенно иного порядка, нежели мужчины. Внешне они весьма просты и учтивы; и все же самомнение, наполняющее их сердца, ограничивается в своем безбрежном самовосхвалении только бесконечными небесами.
... По сравнению с адептами герметизма монархи суть нищие, а их громадные сокровища достойны презрения. Что до мудрецов; то самые ученые из них суть болваны и олухи... Так, к человечеству они относятся отрицательно; ко всему остальному — положительно; самоизолированы, самоозарены, само-всё; но всегда готовы (да нет, обязаны) творить добро — там, где это возможно или безопасно. Какую меру или какую оценку можно применить к этому непомерному самовозвышению? Обычные оценки здесь бессильны. Состояние этих оккультных философов есть либо высота величия, либо высота абсурда» (65: pp. 30—31).
Мы скажем — и абсурдна, и величественна, поскольку инфляциявсегда одновременно величественна и абсурдна. Вот что говорит об этом Элифас Леви (80: р. 10):
«Существует также наука, наделяющая человека, по-видимому, сверхчеловеческими возможностями. В еврейском манускрипте XVI столетия они перечислены следующим образом:
( АЛЕФ) — Он видит Бога лицом к Лицу, не умирая, и запросто беседует с семью гениями, повелевающими всем небесным воинством.
( БЕТ) — Он выше всех огорчений и опасений.
( ГИМЕЛЬ) — Он царствует со всем небом и ему служит вся преисподняя.
( ДАЛЕТ) — Он располагает своим здоровьем и жизнью и может так же располагать здоровьем и жизнью других
( ХЕ) — Он не может быть ни застигнут несчастьем, ни удручен невзгодами, ни побежден своими врагами.
( ВАУ) — Ему ведомы причины прошлого, настоящего и будущего.
( ЗАЙН) — Он обладает секретом воскрешения мертвых и ключом к бессмертию».
Идет ли здесь речь о программе актуальногоопыта? Если это и опыт, то опыт далеко зашедшей инфляции. Если это программа, то тот, кто возьмется за ее реализацию, просто не может не пасть жертвой инфляции, будь она позитивной (комплекс превосходства) или негативной (комплекс неполноценности).
Как бы там ни было, опыт или программа этого еврейского манускрипта XVI столетия, на который ссылается Элифас Леви, демонстрирует разительное сходство с опытомДжона Кастенса, описанного им в книге «Мудрость, безумие и глупость: Философия лунатика»:
«Я чувствую себя столь близким к Богу, столь вдохновленным Его Духом, что в каком-то смысле я и сам есть Бог. Я вижу будущее, строю планы Вселенной, спасаю человечество; я совершенно и абсолютно бессмертен; и даже естество мое одновременно мужское и женское. Вся Вселенная, одушевленная и неодушевленная, все » прошлое, настоящее и будущее заключено во мне. Вся природа и жизнь, все духи содействуют мне и связаны со мной; для меня нет ничего невозможного. В определенном смысле я тождествен всем духам — от Бога до Сатаны. Я примиряю Добро со Злом и творю свет, тьму, миры, вселенные» (45: р. 51).
Состояние, описанное Джоном Кастенсом, характерно для острого маниакального состояния, да и сам автор ни в коей мере этого не отрицает. Но позволительно спросить, остался ли бы он при прежнем мнении, если бы знал, что подобный опыт в точности описывался в « Брихадараньяка Упанишаде», где сказано:
«Тот, кто нашел Душу и пробудился ей навстречу, — Душе, которая проникла во все его совокупное существо, — тот есть создатель всего, ибо он есть творец всего; весь мир принадлежит ему: в сущности, он сам есть весь мир» (36:4.4.13; р. 142).
Можно ли с уверенностью сказать, что текст, взятый из «Упанишад», основан на абсолютно ином опыте, нежели опыт Джона Кастенса?
Тридцать восемь лет назад я знавал одного тихого, уравновешенного человека зрелых лет, преподававшего английский язык в Христианском союзе молодых людей в столице одной из стран Балтики. И в один прекрасный день он мне объявил, что достиг того духовного состояния, которое проявляется через «взгляд вечности» и которое есть осознание тождественности собственного «Я» с Вечной Реальностью мира. Все прошлое, настоящее и будущее, — видимое с высоты пьедестала вечности, на котором пребывало его сознание, — было для него открытой книгой. Для него больше не существовало проблем, — и не потому, что он их разрешил, но потому, что он достиг того состояния сознания, когда все они исчезли, утратив всякое значение. Поскольку проблемы принадлежат к сфере движения во времени и пространстве, тот, кто выходит за пределы этой сферы и вступает в царство вечности и бесконечности, где нет ни движения, ни перемен, становится свободным от проблем.
Когда он говорил мне все это, его прекрасные голубые глаза излучали искренность и уверенность. Но эта лучезарность уступила место мрачному и злому взгляду, стоило мне затронуть вопрос ценности «субъективного ощущения вечности», при котором человек либо не осознает необходимости, либо объективно неспособен чем-либо помочь человечеству, — будь это в области духовного (или иного) прогресса либо в облегчении духовных, физических и телесных страданий. Он не простил мне этого вопроса и отвернулся от меня, и больше мы не встречались в этом мире (он отправился в Индию, где вскоре умер, пав жертвой эпидемии).
Я рассказываю об этом эпизоде из моей жизни только затем, чтобы показать, когда и каким образом пробудилось во мне осознание чрезвычайной серьезности проблемы форм и опасностей духовной мании величия, и как началом своих трудов над этой проблемой, скромные результаты которых я здесь излагаю, я обязан этому своему объективному опыту.
Духовная мания величия стара как мир. Источник ее обнаруживается далеко за пределами мира земного и, согласно тысячелетней традиции, связывается с падением Люцифера. Проникновенное описание этого мы находим у пророка Иезекииля:
Вот высший (а именно — небесный) источник инфляции, комплекса превосходства и мании величия. А поскольку «то, что вверху, подобно тому, что внизу», — горнее подобно дольнему, — это повторяется и «внизу», в земной человеческой жизни из века в век, из поколения в поколение. И прежде всего это повторяется в жизнях тех человеческих существ, которые оторваны от обычной земной обстановки и присущего ей состояния сознания и которые преступают ее пределы — будь то в значении высоты, в значении широты или, наконец, в значении глубины. Тот, кто стремится достигнуть уровня более высокого, нежели земной, рискует стать высокомерным; тот, кто стремится к достижению широты, выходящей за пределы обычного круга земных трудов и радостей, рискует возомнить себя все более и более значительной персоной; тот, кто занят поисками глубиныпод поверхностью явлений земной жизни, сталкивается с величайшим риском, риском инфляции, о котором говорит Юнг.
Ты печать совершенства,
Полнота мудрости и венец красоты.
Ты находился в Едеме, в саду Божием;
Твои одежды были украшены всякими драгоценными камнями:
Рубин, топаз и алмаз,
Хризолит, оникс и яспис,
Сапфир, карбункул и изумруд, и золото,
Все, искусно усаженное у тебя в гнездышках
И нанизанное на тебе,
Приготовлено было в день сотворения твоего.
Ты был помазанным херувимом, чтобы осенять,
И Я поставил тебя на то;
Ты был на святой горе Божией,
Ходил среди огнистых камней...
От красоты твоей возгордилось сердце твое,
От тщеславия твоего ты погубил мудрость твою;
За то Я повергну тебя на землю,
Перед царями отдам тебя на позор.
(Иез.28:12—17)
Погруженный в теоретизирование метафизик, располагающий миры в им самим установленном порядке, может настолько утратить всякий интерес к частностям и индивидуальностям, что станет считать человеческие существа почти такими же незначительными, как насекомые. Он ведь рассматривает их только сверху. Созерцаемые с его метафизических высот, они утрачивают всякие пропорции и становятся для него малыми или почти не имеющими значения, тогда как он, метафизик, велик, ибо участвует в великих метафизических деяниях, облекающих его величием.
Реформатор, желающийисправить или спасти человечество, легко поддается искушению возомнить себя активным центром пассивного круга человечества. Он ощущает себя носителем миссии вселенского значения, и, следовательно, чувствует себя все более и более значительным.
Практикующий оккультист, эзотерист или герметист (а если он не практикует, тогда он всего лишь метафизик или реформатор) имеет дело с высшими силами, которые действуют за пределами его сознания и находят в него свой доступ. Какой ценой?... Либо ценой коленопреклоненного служения, либо ценой отождествления собственного «я» с этими высшими силами, что и приводит к мании величия.
Нередки разговоры об опасностях оккультизма. Черная магия обычно представляется в качестве наивысшей опасности, против которой «мастера» предостерегают начинающего; другие же (и прежде всего те, кто более или менее знаком с медициной) усматривают в этом расстройства нервной системы.
Но сорокатрехлетний опыт практического оккультизма (или эзотеризма) научил меня тому, что опасность оккультизма не заключается ни в черной магии, ни в нервных расстройствах, — по крайней мере среди оккультистов эти опасности встречаются не чаще, чем среди политиков, художников, психологов, верующих и агностиков. Я не могу назвать имени ни одного черного мага среди известных мне оккультистов, хотя мне было бы нетрудно назвать политиков, которые, к примеру, не имели ничего общего с оккультизмом — и даже относились к нему враждебно, — но чье влияние и воздействие прекрасно согласуются с классическим представлением о «черном маге». В самом деле, кто затруднится назвать политиков, которые оказывали губительное, гипнотическое воздействие на народные массы, ослепляя их и подстрекая к актам такой жестокости, несправедливости и насилия, на которые каждый отдельно взятый человек был бы неспособен... и которые посредством своего полумагического воздействия лишали отдельных людей свободы воли и делали их одержимыми? И разве не является это лишение людей их моральной свободы и вселение в них одержимостицелью и самой сущностью черной магии?
Нет, дорогой неизвестный друг: оккультисты (включая тех, кто занимается церемониальной магией) не являются ни мастерами, ни приверженцами черной магии. В сущности, они относятся к тем, кто практически не имеет с ней ничего общего. Это правда, что они — и прежде всего адепты церемониальной магии — зачастую оказываются жертвами иллюзий и вводят в заблуждение себя и других, но разве это черная магия? Кроме того, где можно найти того, кто гарантирован от ошибок? Даже доктор Фауст, заключивший договор с дьяволом (и это касается всех подобных ему «договаривающихся», прежних и современных), был всего лишь наивной жертвой проделки Мефистофеля (этого мошенника, хорошо известного всем, кто знаком с «оккультным миром»), ибо как можно «продать» то, что ни в коей мере тебе не принадлежит? Как раз он сам мог бы продать свою душу Фаусту, но Фауст никогда не смог бы продать свою душу, каким бы торжественным ни был его договор, и неважно, чем бы он был написан или подписан — кровью или обычными чернилами.
Это присущий Мефистофелю способ преподать урок тем, кто хочет стать «сверхчеловеком», — он вытаскивает на свет Божий все ребячество их претензий. И, вполне сожалея о наивности бедного доктора Фауста, человек приходит к выводу, что такой «мошеннический способ» Мефистофеля оказывается в конечном счете спасительным. Ибо то, что делает Мефистофель (а можно привести и другие, более свежие примеры подобного метода), — это демонстрация смехотворности и абсурдности устремлений и претензий так называемых «сверхчеловеков». «Хитрец, среди всех духов отрицанья ты меньше всех был в тягость для меня», — говорит Господь Мефистофелю в «Фаусте» Гёте {55} .
А посему не станем осуждать мошенника из мира духов, и прежде всего — не будем его бояться. Не станем осуждать и нашего собрата доктора Фауста, обвиняя его в черной магии, — если уж в чем-то его и обвинять, то скорее в детской доверчивости. Во всяком случае, по отношению к человечеству он был во сто крат менее виновен, чем наши современники, придумавшие атомную бомбу... как лояльные граждане и солидные ученые.
Нет, ни черная магия, ни нервные расстройства не представляют собой особых опасностей оккультизма. Главная его опасность, — на которую он, однако, не обладает монополией, — определяется тремя понятиями: комплекс превосходства, инфляция и мания величия.
Собственно говоря, редко можно встретить оккультиста (если он не начинающий), который бы не был поражен этим моральным недугом или в свое время им не переболел. Склонность к мании величия проявляется среди оккультистов сплошь и рядом. Этому меня научили десятилетия личных контактов и чтение оккультной литературы. Существует много разновидностей этого нравственного изъяна. Поначалу он проявляется в виде самоуверенности и некоторой фамильярности при разговоре о высоких и святых материях. Позднее он выражается в «лучшем знании» и «всеведении», т. е. в позе мастера по отношению ко всем остальным. И наконец, он проявляется как подразумеваемая или даже явная непогрешимость.
Я не хочу приводить здесь выдержек из оккультной литературы, или называть чьи-либо имена, или вспоминать факты биографии известных оккультистов, чтобы доказать или проиллюстрировать этот диагноз. Вы сами, дорогой неизвестный друг, без труда нашли бы их в изобилии. В данном случае я, с одной стороны, намерен отвергнуть ложные обвинения против оккультизма, а с другой — показать таящуюся в нем истинную опасность — с тем чтобы предостеречь от нее. Но как можно противостоять этой опасности, чтобы уберечь свое доброе имя и душевный покой? Поговорка «ora et labora» («молитвой и трудами»), мудрость которой проверена веками, содержит тот единственный ответ, который я смог найти. Вераи трудявляются единственным известным мне лекарством и профилактическим средством от иллюзий мании величия. Необходимо веровать в то, что выше нас, и необходимо участвовать в трудах человеческих в сфере объективных фактов с тем, чтобы держать в узде иллюзии относительно того, кто есть ктои кто на что способен. Ибо тот, кто в состоянии возвысить свои молитвы и размышления до уровня чистой веры, всегда будет осознавать ту дистанцию, которая отделяет (и в то же время объединяет) верующего с предметом его веры. Следовательно, он не будет подвергнут искушению поклоняться самому себе, что и является в конечном счете причиной мании величия. Он никогда не выпустит из виду различие между ним самим и предметом веры. Он не допустит смешения того, что есть он, с тем, что есть предмет веры.
С другой стороны, тот, кто трудится, т. е. тот, кто принимает участие в трудах человеческих ради получения объективных и достоверных результатов, не окажется легкой жертвой иллюзии относительно того, на что он способен. Так, например, практикующий врач, склонный переоценивать свою способность к исцелению, быстро узнает истинные пределы своих возможностей на опыте собственных неудач.
Якоб Бёме был сапожником, и на него снизошло озарение. Когда он испытал это озарение («... мне отворилась Дверь, так что за четверть часа я увидел и познал больше, чем если бы я долгие годы учился в университете...» — писал он в своем письме сборщику налогов Линднеру), при котором он «познал Существо Всего Сущего, твердь небесную и бездну преисподней...» (из того же письма), ему в результате и в голову не пришло, что он — простой сапожник — стал в чем-то лучше своих коллег по профессии, или что он сам оказался способен на большее, чем до озарения. С другой стороны, в этом озарении он познал величие Господа и вселенной («...чем я был совершенно потрясен, не имея понятия, как это со мной произошло, и тут сердце мое обратилось к прославлению Господа» — из того же письма), и оно преисполнило его верой.
Следовательно, именно труд и вера в Господа уберегли от соблазна Якоба Бёме. И здесь, основываясь на собственном опыте в сфере эзотеризма, я позволю себе добавить, что то, что оказалось благотворным в случае Бёме, безусловно является таковым в отношении всех, кто стремится к обретению сверхчувственного опыта.
Таким образом, труды и молитва — ora et labora — являются непременным условием практического эзотеризма для обуздания склонности к мании величия. Оно является более чем достаточным средством не только для обуздания, но и для приобретения