Страница:
целое(народ)
больше(имеет большую ценность),
чем часть(один человек). Но весь народ Израиля не имел никакого иного основания своего существования, как его часть - Мессия! Более того, является ли Слово, чрез которое все начало быть, и без которого ничто не начало быть, и которое стало плотью (срв. Ин. 1: 3, 14), - является ли оно частью или всем народом Израиля... человечеством... всем миром, наконец?
Или возьмем притчу о заблудшей овце, где Христос говорит:
"Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти не заблудившихся" (Мф. 18: 12-13).
Так все ли еще справедлива аксиома о том, что целое больше его части в сфере нравственных ценностей?
Или возьмем притчи о кладе, зарытом в поле, о ценной жемчужине и о двух лептах бедной вдовы. Не показывают ли они со всей очевидностью, что в мире духовных ценностей данная аксиома принимает вид следующей: часть может быть больше целого?
Подобные выводы, к которым приходишь, применяя логику к органической и нравственной сферам, ставят в тупик разум, чьи законы логики приведены в соответствие с неорганической твердью.
Великий грех Давида - повеление исчислить народ Израиля (срв. 2 Цар. 24: 2) - заключался в применении свойственного человеческому разуму метода сведения всего живого и нравственного к неорганической тверди, т. е. людей к вещам: живого и нравственного (народа Израиля) - к числу. Отдавая приказ исчислить народ Израиля, Давид совершил грех в духовной сфере, сведя живых и чувствующих людей к мертвым и неодушевленным предметам, т. е. к мертвецам. Следовательно, он согрешил против заповеди "не убий".
Рождество Иисуса Христа произошло не только в самое темное время года, когда ночи самые длинные, но и под знаком девственного разума, затемненного земным человеческим разумом. Ибо оно произошло во время переписи всего мира: "В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле... в правление Квириння Сириею" (Лк. 2: 1-2). Это было повторение греха Давида, но уже в масштабе всей Римской империи - "по всей земле". Стало быть, кесарь Август повелел, чтобы со всеми живыми и чувствующими человеческими существами, в том числе с воплощенным Словом, обращались как с неодушевленными предметами. Время было зимнее, если речь идет о солнце... и было время лунного затмения, если речь идет о разуме.
Наш разум лишь тогда чувствует себя свободно и непринужденно, когда трудится над грубой материей, и особенно над твердыми телами:
"Что является наиболее общим свойством материального мира? Его расчлененность: он представляет нам объекты, находящиеся вне других объектов, а в самих этих объектах - их расчлененные части. Для нас, несомненно, полезно, с учетом наших дальнейших манипуляций, рассматривать каждый объект как разделимый на произвольно определенные части, каждую из которых мы снова можем разделить как нам заблагорассудится, и так далее до бесконечности... Именно на эту возможность расчленения материи по нашему усмотрению мы намекаем, когда говорим о непрерывной делимости материи; но эта непрерывность, как мы ее видим, есть не что иное, как наша способность выбрать тот вид дискретности, который материя позволит нам в ней обнаружить. Собственно говоря, избранный нами вид дискретности всегда кажется нам реальным и приковывает к себе наше внимание лишь потому, что он руководит нашими действиями. Таким образом, дискретность мыслится сама по себе; она мыслима в себе самой; мы формируем представление о ней актом позитивного мышления; в то время как интеллектуальное представление о непрерывности негативно, являясь в глубине своей лишь отказом нашего разума рассматривать ее как единственно возможную до того, как ему будет предоставлена какая-либо система разложения на части. Из одной лишь дискретности формирует разум четкую идею" (26: pp. 162-163).
По этой причине не только наука разлагает, скажем, предметы на химические соединения, а те, в свою очередь, на молекулы, молекулы на атомы, атомы - на электроны, но и наука оккультизма (которая хотела бы сравняться с официальной наукой) занимается таким разложением. Например, человеческое существо разлагается на трипринципа - дух, душу и тело, - когда заходит речь о месте, которое занимает человек между Богом и Природой; либо на четыре принципа- физическое тело, витальное тело, астральное тело и эго (сущность), - когда речь идет о практической задаче овладения действующим лицом своими "орудиями", как это происходит в Раджа-Йоге; либо даже на семь принципов- физическое тело, эфирное тело, астральное тело, низшая сущность, разум, интуиция и высшая Сущность, - когда речь идет об эволюции человека во времени; либо, наконец, на девятьпринципов - три телесных принципа, три душевных принципа и три духовных принципа, - когда речь идет о соотношении между микрокосмом и макрокосмом с его девятью духовными иерархиями, которые, в свою очередь, являются отражением божественной Святой Троицы. Если мы здесь добавим, что христианская теология разделяет человека всего на двапринципа - тело и душу, что Веданта и Каббала разделяют его на пятьпринципов - в Каббале эти принципы именуются basar, nephesh, neshamah, hayah, yehidah, - что каббалисты разделяют также человека на десятьпринципов, согласно десяти Сефирот, и что отдельные астрологи разделяют его на двенадцатьпринципов, согласно двенадцати знакам Зодиака, становится очевидным, что человек с легкостью позволяет себе использовать различные варианты разложения, в соответствии с целями применяющего их разума. Но подобную операцию он допускает лишь в той степени, в какой он предается манипуляциям разума, которые трактуют его надлежащим образом, т. е. разлагают его согласно системе, наилучшим образом отвечающей целям, поставленным его волей. Ибо разум - даже если он занимается оккультными науками- отчетливо представляет себе только дискретность.
По этой причине разум представляет себе движениетак, словно оно прерывисто. Он реконструирует движение посредством ряда неподвижных положений, помещенных им одно за другим, т. е. заставляет движение останавливаться требуемое количество раз, получая таким образом кинопленку, которую затем и прокручивает:
"Достаточно будет сказать, что к стабильности и неподвижности наш разум привержен в силу своей природной склонности. Из одной лишь неподвижности формирует разум четкую идею" (26: р. 164).
Греческий философ Зенон Элейский (пятый век до н.э.), автор знаменитых парадоксов о "летящей стреле" и "Ахилле и черепахе", живший за двадцать четыре столетия до изобретения кинематографа, вообще отрицал реальность движения по той причине, что разум способен представить не движение, а лишь последовательность статических положений. Подобно Соломону, провозгласившему три тысячи лет назад постулат разума о том, "что нет ничего нового под солнцем", Зенон провозгласил двадцать четыре столетия назад другой постулат разума, что "не существует непрерывного движения, а есть лишь последовательные точки покоя".
Разум прежде всего привязывается к положениямдвижения, а не к процессу, в ходе которого оно переходит из одного положения в другое, - к процессу, который и есть само движение:
"От самой подвижности наш интеллект отворачивается, поскольку, рассматривая ее, ничего не приобретает. Если бы интеллект предназначался для чистого теоретизирования, он занял бы свое место внутри движения, ибо движение есть сама реальность, а неподвижность всегда либо иллюзорна, либо относительна. Но интеллект предназначен для совершенно иного. Если только он не совершает над собой насилия, он выбирает противоположное направление; он всегда отталкивается от неподвижности так, словно она является абсолютной реальностью..." (26: р. 163).
Разум сосредоточивается только на жатве, т. е. на продукте, а не на его производстве, которое для него есть лишь средство, последовательный ряд шагов к получению продукта. Он всегда стремится к результату. Он всегда предвкушает "осень" вещей и событий. Он ориентируется на факты, на вещи совершившиеся, а не на процесс созидания или становления. "Весна" и "лето" вещей и событий либо ускользают от него, либо берутся в расчет только в предвидении "осени", как стадии подготовки к ней. Зарождение и рост рассматриваются только во взаимосвязи с жатвой. Подвижность, обретаемая существом, -это зарождение и рост; в то время как жатва - это то, что "получилось", т. е. продукт.
Совсем иным, нежели принцип, лежащий в основе разума - принцип осени, - является принцип, лежащий в основе интуиции веры:
"В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничего не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков" (Ин. 1: 1 -4).
Здесь, в Евангелии от Иоанна, выдвигается принцип интуиции веры, принцип весны. Именно к началу, к весне мира устремляется Евангелие от Иоанна, и в качестве отправной точки для всего последующего оно постулирует созидательное Слово, - подвижность в сердце жизни, лежащую в основе света сознания. Евангелиеот Иоанна с самого начала призывает нас к тому, что совершенно противоречит здравому смыслу, самим законам разума - к перемещению его из осени, в которой он чувствует себя как дома, в разгар весны, от жатвы к посеву; от вещей рукотворных - к Слову созидательному; от вещей оживленных - к самой Жизни; от вещей озаренных - к самому Свету.
Более подробно мы займемся творческой интуициейили таинством веры в письме о Девятнадцатом Аркане Таро, "Солнце", который является Арканом весны. Здесь же речь идет лишь о более точном описании лунного (осеннего) принципа разума путем противопоставления принципа творческой интуиции - так, как это сказано в первой главе Евангелия от Иоанна, -принципу разума, который является темой Восемнадцатого Аркана.
Итак, Евангелие от Иоанна призывает человеческую душу переместить свой разум из осени в разгар весны - с тем чтобы обновить его, помещая в сфере созидательности вместо сферы сотворенного, т. е. осуществить "соединение" солнца с луной, выражаясь языком астрологии. Это означает, что если постулат разума заключен в словах "нет ничего нового под солнцем", то разум призывается адаптироваться к чистой и простой созидательности, заключенной в формуле "в начале было Слово"; что если разум четко представляет себе только неподвижность, то его приглашают погрузиться в деяние чистого творения Слова; что если разум четко представляет себе только дискретность, он оказывается лицом к лицу со Словом, в котором жизнь, которая есть свет человеков; что если разум главным своим предметом имеет неорганическую твердь, то теперь перед ним стоит задача постижения и всего мира, как организующего деяния Слова, и Иисуса Христа, как космического Слова, ставшего плотью; что если, наконец, для разума характерна природная неспособность постижения жизни, то теперь он должен понять Слово как самоё сердце жизни, и жизнь, лежащую в основе света сознания. И все это он проделает не для того, чтобы понять- т. е. не для того, чтобы пожать плоды того, что есть, - но для того, чтобы совершить акт становления, чтобы осуществить рождение нового, т. е. того, чего еще нет. Ибо "тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые не от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились" (Ин. 1: 12, 13).
В этом заключена вся разница между природой разума и природой интуиции веры, между принципом осени и принципом весны. Первый есть понимание того, что есть; последний - это участие в становлении того, что должно быть. Когда Авраам покинул Ур и отправился через пустыню в чужую страну, чтобы стать родоначальником народа будущего - через несколько столетий после него, - он действовал как человек весны, или как человек веры. Когда Соломон в своем трактате, известном под названием "Екклесиаст", подвел итог всему, что познал в течение жизни, благодаря опыту и размышлениям, он действовал как человек осени, человек разума. Авраам был "сеятелем"; Соломон был "жнецом".
Если же речь идет о герметизме, то ему принадлежит история непрерывных и настойчивых усилий, направленных на соединение разума с интуицией веры - на алхимический союз солнца и луны. Возможен ли такой союз?
Св. Фома Аквинский, Анри Бергсон и Пьер Тейяр де Шарден, в числе других, каждый по-своему говорят да. Я выбрал три этих имени, поскольку они представляют теологию, философию и науку. Воодушевляет, несомненно, тот факт, что трое этих выдающихся представителей религии, философии и науки являются нашими союзниками в решении этой задачи, но даже будь все иначе, разве могли бы мы стремиться к чему-либо иному? Разве могли бы мы оставить тысячелетние труды и усилия, направленные на союз и соединение разума с верой? Нет, ибо хотим мы этого или нет, но мы вступили на этот путь навечно - даже если бы речь шла только о мираже.
Я говорю "даже если бы речь шла только о мираже", потому что этот союз, это соединение тысячелетиями вдохновляло (и продолжает вдохновлять) упорные и настойчивые усилия, но, насколько мне известно, эти усилия никогда не были увенчаны полным успехом. Иногда разум и интуиция веры в значительной мере сближаются; временами они действуют как союзники; иногда они дополняют друг друга в такой степени, что появляются самые высокие надежды; но их истинное слияние, их полный и прочный алхимический союз все еще не достигнут. В умах и сердцах отдельных тружеников на этой великой ниве разум и интуиция веры уже действуют как обрученнаяпара, но брачный союз еще не заключен. До сих пор не достигнут полный успех в получении сплавадвух этих металлов. Это всегда либо посеребренное золото, либо позолоченное серебро.
У Фомы Аквинского, например, это посеребренное золото; у большинства авторов-оккультистов это позолоченное серебро. В трудах Оригена, Дионисия Ареопагита, Якоба Бёме, Луи-Клода де Сен-Мартена, Владимира Соловьева и Николая Бердяева виден впечатляющий прогресс в существенномсближении разума и интуиции веры. То же можно сказать об Анри Бергсоне и Тейяре де Шардене.
Вот предлагаемая нам Анри Бергсоном попытка слияния разума с интуицией веры. Установив, что "для разума характерна природная неспособность постижения жизни", Бергсон освещает природу инстинкта:
"Наоборот, инстинкт влит в самую форму жизни. Если разум все рассматривает механически, то инстинкт действует, так сказать, органически. Если бы дремлющее в нем сознание пробудилось, если бы оно, подобно пружине, свернулось к познанию, вместо того, чтобы разворачиваться к действию, если бы мы могли задавать вопросы, а оно отвечать на них, тогда оно открыло бы нам самые сокровенные тайны жизни. ...Инстинкт и разум - это два различных пути развития одного и того же принципа, который в одном случае остается внутри себя, в другом же выходит из себя и поглощается в использовании инертной материи... Весьма существенным фактом является маятниковое движение научных теорий инстинкта - от рассмотрения его как разумногодо рассмотрения его как всего лишь доступного пониманию, или, я бы сказал, между уподоблением его "падшему" разуму и сведением к чистому механизму. Каждая из этих объясняющих систем с торжеством критикует другую, первая -когда показывает нам, что инстинкт не может быть всего лишь рефлексом, вторая - когда объявляет, что инстинкт есть нечто иное, нежели разум, пусть даже впавший в бессознательность... Конкретное объяснение, и уже не научное, а метафизическое [либо герметическое], следует искать в совершенно ином направлении, причем не в направлении разума, а в направлении "сочувствия". Инстинкт - это сочувствие. Если бы это сочувствие могло расширять свой предмет, а также размышлять над самим собой, оно дало бы нам ключ к жизненным процессам так же, как разум, развитый и дисциплинированный, ведет нас к тайнам материи. Ибо нелишним будет повторить, что разум и инстинкт развернуты в противоположных направлениях: первый - к инертной материи, последний - к жизни. Разум, с помощью науки, являющейся его трудом, будет все более полно раскрывать нам тайны физических процессов; что до тайн жизни, то он приносит нам - точнее, лишь претендует на то, что приносит -перевод на язык инерции. Он ходит вокруг жизни, разглядывая ее извне со всех мыслимых точек, втягивая ее в себя, вместо того, чтобы войти в нее. Но именно к подлинной сущности жизни ведет нас интуиция- под интуицией я разумею инстинкт, ставший безучастным, осознающим себя, способным размышлять над своим предметом и расширять его до бесконечности" (26: pp. 174, 177, 185-186).
В этом, следовательно, и заключается практическая задача этой попытки. Она предусматривает обуздание инстинктов вплоть до их безучастности, т. е. истинную цель всякого аскетизма, либо ту часть пути к мистическому единению, которую традиция именует "via purgativa" - путем очищениядуховного адепта, или "purga-torium" ("чистилищем"), когда речь идет о предначертанном пути человека; затем она предусматривает то, что инстинкт начинает осознавать себя, т. е. то, что традиция именует "via illuminativa" - путем просветлениядуховного адепта, или "небесами", когда речь идет о предначертанном пути человека; и, наконец, она предусматривает инстинкт, способный размышлять над своим предметом и расширять его до бесконечности, находясь с ним в полном единении посредством сочувствия, т. е. то, что традиция именует "via unitiva" - путем единения. Плодами пути единения являются гнозис(где "инстинкт способен размышлять над своим предметом") и мистицизм созерцания ("где инстинкт способен бесконечно расширяться") -либо также "visio beatifica" ("видение райского блаженства"), которым человеческие души наслаждаются на небесах, пройдя чистилище и небесную школу, в которой приучаются не быть ослепленными божественным светом, но видеть сквозь него, когда речь идет о предначертании пути человека.
Такова задача. Но что же решение? Как можно его достичь?
Оно состоит в смелой попытке разума "выйти" из привычной ему среды. Вот что говорит об этом Бергсон:
"Нам скажут -тщетно пытаетесь вы выйти за пределы разума: как вы можете это сделать иначе, нежели с помощью разума? Все четкое в вашем сознании есть разум. Вы пребываете внутри вашего мышления; вы не можете выбраться из него. Говорите, если вам хочется, что разум способен на прогресс, что он все четче и четче будет всматриваться во все большее число вещей; но не говорите о его порождении, ибо эту работу вам придется проделать с вашим же собственным разумом. Возражение напрашивается само по себе. Ведь тот же самый ход рассуждений доказал бы и невозможность приобретения всякой новой привычки. Самой своей сущностью рассуждение призвано замкнуть нас в круге данности. Но действие разрывает круг. Если бы мы никогда прежде не видели плывущего человека, мы могли бы сказать, что плавание есть вещь невозможная, тем не менее для того, чтобы научиться плавать, мы должны сначала научиться держаться в воде и, следовательно, уже уметь плавать. Рассуждение, в сущности, всегда пригвождает нас к неподвижной земле. Но если я попросту решусь броситься в воду, я смогу с успехом продержаться на поверхности, сначала просто барахтаясь, а затем постепенно привыкая к новой среде: и таким образом я научусь плавать. Так теоретически в попытках узнать что-либо иначе, нежели с помощью разума, всегда присутствует элемент абсурдности; однако если открыто принять на себя риск, то действие, возможно, разрубит узел, который рассуждение затянуло и не желает распускать. Помимо этого, риск покажется тем меньшим, чем больше будет приниматься наша точка зрения. Мы уже показали, что разум отрешился от гораздо более обширной реальности, но что между ними обоими никогда не было четкого водораздела; вокруг понятийного мышления неизбежно сохраняется расплывчатая кайма, напоминающая о его происхождении. И далее мы сравнивали интеллект с твердым ядром, образовавшимся путем конденсации. Это ядро не слишком отличается от окружающей его жидкости и может быть вновь поглощено ею, поскольку состоит из того же самого вещества. Тот, кто бросается в воду, будучи знаком лишь с сопротивлением земной тверди, немедленно утонет, если не станет бороться с текучестью новой для себя среды: он волей-неволей должен цепляться, так сказать, за ту твердь, которая присуща даже воде. Только при этом условии он сможет привыкнуть к текучести жидкости. Таково и наше мышление, когда решается совершить прыжок. Но совершить этот прыжок, т. е. покинуть свою привычную среду, оно все же должно. Разуму, рассуждающему над своими способностями, никогда не удастся их расширить, хотя если такое расширение совершится, оно вовсе не покажется неразумным. Тысячи и тысячи вариаций на тему ходьбы никогда не дадут в результате законов плавания: зайдите-ка сами в воду, и, когда научитесь плавать, вы поймете, как механизм плавания связан с механизмом ходьбы. Плавание есть продолжение ходьбы, но сама ходьба никогда бы не подтолкнула вас к плаванию. Вы можеге сколько угодно предаваться глубокомысленным рассуждениям о механизме разума; но таким методом вам никогда не удастся выйти за его пределы. У вас может получиться нечто более сложное, но вряд ли более высокое или хоть сколько-нибудь необходимое. Вам придется брать это штурмом; вы должны актом воли бросить разум за его пределы" (26: pp. 202-204).
В этом вся сущность "бергсонианской Йоги", т. е. практического метода соединения разума с инстинктом, или принципом сочувствия,- соединения таким образом, что этот принцип или инстинкт оказывается способным к расширению и размышлению над собой, или, иными словами, способным к развитию интуиции.
Усилие, подразумеваемое Бергсоном, в Каббале именуется KAWWANA, а результат этого усилия, который Бергсон называет"интуицией", именуется DAATH. KAWWANA- это глубокая медитация, т. е. усилие разума, имеющего своей целью погружение в глубины окружающего его мрака. KAWWANAзначительно отличается от картезианской медитации, где речь как раз идет о концентрации ясности самого разума внутри себя, и от кантианской медитации, где разум стремится подняться над собой, делая себя объектом наблюдения, анализа и критики. Глубокая медитация, или KAWWANA, - это не только концентрация света разума с целью усиления его ясности, и не только попытка разума прийти к познанию самого себя. Глубокая медитация - это усилие разума проникнуть в окружающие его сумрачные глубины, к которым он находит доступ посредством сочувствия, а не применения своих логических, аналитических и критических способностей. Говоря языком Каббалы, речь идет о брачном союзе между принципом разума, Сефирой BINАН, и принципом мудрости, Сефирой СНОКМАН, - в "срединном стволе" Древа Сефирот. Таким образом, DAATH- это такое состояние сознания, при котором разум и мудрость - знание приобретенное и приобретаемое с одной стороны, и знание латентное и активизируемое с другой - становятся единым целым. Это то самое состояние сознания, которое Церковью именуется "разумом, просветленным благодатью" ("gratia illuminatus"), в котором благодать является фактором, активизирующим в нас латентное знание "образа и подобия Божия", а интеллект -это "бергсоновский разум", который в единении постигает такие вещи, которых никогда не смог бы понять, находясь внутри себя. На него, следовательно, и снисходит озарение.
Относительно каббалистического Древа Сефирот следует отметить, что DAATHнигде не присутствует в нем в качестве Сефиры или какого-либо составляющего элемента. В то время как на оси "срединного ствола" находятся четыреСефирот, - а именно KETHER, или Корона, TIPHARETH, или Красота, YESOD, или Основание, и MALKUTH, или Царство, - DAATHесть то, чему еще предстоит быть созданным, а затем уже включенным в Древо Сефирот. Это означает, что синтез ствола Мудрости, несущего Сефирот GEDULAH, или Величие, и NETZAH, или Победу, и ствола Разума, несущего Сефирот GEBURAH, или Власть, и HOD, или Славу, предусмотрен в Древе Сефирот для одного лишь мира творческого ( olam ha'briah) и мира формирования ( olam ha'yetzirah), тогда как в мире эманационном ( olam ha'atziluth) синтез является отправной точкой эманации, творчества и формирования мира; наконец, мир действия ( olam ha'assiah) сам является синтезом двух стволов (Мудрости и Разума).
Как явствует из схемы Древа Сефирот, существует синтез принципов Мудрости и Разума в Сефире KETHER, предшествующийразделению двух этих принципов. Существует также синтез и в мире действия ( MALKUTH); несколько по-иному он осуществляется в художественном творчестве ( TIPHARETH) или в любви между мужчиной и женщиной ( YESOD); но такого рода синтез, если следовать этой схеме, не распространяется на акт познания, т. е. на сферу гнозиса.
И однако именно об акте познанияидет речь в случае DAATH, постижение которой является целью как духовной школы Каббалы, так и герметизма в целом; это есть не что иное, как задача реализации интуициипутем объединения безучастного инстинкта с безучастным разумом, как предлагал Анри Бергсон. Таким образом, каббалисты и герметисты (не говоря о Бергсоне) преследуют одну и ту же цель, т. е. союз разума и мудрости (или спонтанного знания),
Или возьмем притчу о заблудшей овце, где Христос говорит:
"Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти не заблудившихся" (Мф. 18: 12-13).
Так все ли еще справедлива аксиома о том, что целое больше его части в сфере нравственных ценностей?
Или возьмем притчи о кладе, зарытом в поле, о ценной жемчужине и о двух лептах бедной вдовы. Не показывают ли они со всей очевидностью, что в мире духовных ценностей данная аксиома принимает вид следующей: часть может быть больше целого?
Подобные выводы, к которым приходишь, применяя логику к органической и нравственной сферам, ставят в тупик разум, чьи законы логики приведены в соответствие с неорганической твердью.
Великий грех Давида - повеление исчислить народ Израиля (срв. 2 Цар. 24: 2) - заключался в применении свойственного человеческому разуму метода сведения всего живого и нравственного к неорганической тверди, т. е. людей к вещам: живого и нравственного (народа Израиля) - к числу. Отдавая приказ исчислить народ Израиля, Давид совершил грех в духовной сфере, сведя живых и чувствующих людей к мертвым и неодушевленным предметам, т. е. к мертвецам. Следовательно, он согрешил против заповеди "не убий".
Рождество Иисуса Христа произошло не только в самое темное время года, когда ночи самые длинные, но и под знаком девственного разума, затемненного земным человеческим разумом. Ибо оно произошло во время переписи всего мира: "В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле... в правление Квириння Сириею" (Лк. 2: 1-2). Это было повторение греха Давида, но уже в масштабе всей Римской империи - "по всей земле". Стало быть, кесарь Август повелел, чтобы со всеми живыми и чувствующими человеческими существами, в том числе с воплощенным Словом, обращались как с неодушевленными предметами. Время было зимнее, если речь идет о солнце... и было время лунного затмения, если речь идет о разуме.
Наш разум лишь тогда чувствует себя свободно и непринужденно, когда трудится над грубой материей, и особенно над твердыми телами:
"Что является наиболее общим свойством материального мира? Его расчлененность: он представляет нам объекты, находящиеся вне других объектов, а в самих этих объектах - их расчлененные части. Для нас, несомненно, полезно, с учетом наших дальнейших манипуляций, рассматривать каждый объект как разделимый на произвольно определенные части, каждую из которых мы снова можем разделить как нам заблагорассудится, и так далее до бесконечности... Именно на эту возможность расчленения материи по нашему усмотрению мы намекаем, когда говорим о непрерывной делимости материи; но эта непрерывность, как мы ее видим, есть не что иное, как наша способность выбрать тот вид дискретности, который материя позволит нам в ней обнаружить. Собственно говоря, избранный нами вид дискретности всегда кажется нам реальным и приковывает к себе наше внимание лишь потому, что он руководит нашими действиями. Таким образом, дискретность мыслится сама по себе; она мыслима в себе самой; мы формируем представление о ней актом позитивного мышления; в то время как интеллектуальное представление о непрерывности негативно, являясь в глубине своей лишь отказом нашего разума рассматривать ее как единственно возможную до того, как ему будет предоставлена какая-либо система разложения на части. Из одной лишь дискретности формирует разум четкую идею" (26: pp. 162-163).
По этой причине не только наука разлагает, скажем, предметы на химические соединения, а те, в свою очередь, на молекулы, молекулы на атомы, атомы - на электроны, но и наука оккультизма (которая хотела бы сравняться с официальной наукой) занимается таким разложением. Например, человеческое существо разлагается на трипринципа - дух, душу и тело, - когда заходит речь о месте, которое занимает человек между Богом и Природой; либо на четыре принципа- физическое тело, витальное тело, астральное тело и эго (сущность), - когда речь идет о практической задаче овладения действующим лицом своими "орудиями", как это происходит в Раджа-Йоге; либо даже на семь принципов- физическое тело, эфирное тело, астральное тело, низшая сущность, разум, интуиция и высшая Сущность, - когда речь идет об эволюции человека во времени; либо, наконец, на девятьпринципов - три телесных принципа, три душевных принципа и три духовных принципа, - когда речь идет о соотношении между микрокосмом и макрокосмом с его девятью духовными иерархиями, которые, в свою очередь, являются отражением божественной Святой Троицы. Если мы здесь добавим, что христианская теология разделяет человека всего на двапринципа - тело и душу, что Веданта и Каббала разделяют его на пятьпринципов - в Каббале эти принципы именуются basar, nephesh, neshamah, hayah, yehidah, - что каббалисты разделяют также человека на десятьпринципов, согласно десяти Сефирот, и что отдельные астрологи разделяют его на двенадцатьпринципов, согласно двенадцати знакам Зодиака, становится очевидным, что человек с легкостью позволяет себе использовать различные варианты разложения, в соответствии с целями применяющего их разума. Но подобную операцию он допускает лишь в той степени, в какой он предается манипуляциям разума, которые трактуют его надлежащим образом, т. е. разлагают его согласно системе, наилучшим образом отвечающей целям, поставленным его волей. Ибо разум - даже если он занимается оккультными науками- отчетливо представляет себе только дискретность.
По этой причине разум представляет себе движениетак, словно оно прерывисто. Он реконструирует движение посредством ряда неподвижных положений, помещенных им одно за другим, т. е. заставляет движение останавливаться требуемое количество раз, получая таким образом кинопленку, которую затем и прокручивает:
"Достаточно будет сказать, что к стабильности и неподвижности наш разум привержен в силу своей природной склонности. Из одной лишь неподвижности формирует разум четкую идею" (26: р. 164).
Греческий философ Зенон Элейский (пятый век до н.э.), автор знаменитых парадоксов о "летящей стреле" и "Ахилле и черепахе", живший за двадцать четыре столетия до изобретения кинематографа, вообще отрицал реальность движения по той причине, что разум способен представить не движение, а лишь последовательность статических положений. Подобно Соломону, провозгласившему три тысячи лет назад постулат разума о том, "что нет ничего нового под солнцем", Зенон провозгласил двадцать четыре столетия назад другой постулат разума, что "не существует непрерывного движения, а есть лишь последовательные точки покоя".
Разум прежде всего привязывается к положениямдвижения, а не к процессу, в ходе которого оно переходит из одного положения в другое, - к процессу, который и есть само движение:
"От самой подвижности наш интеллект отворачивается, поскольку, рассматривая ее, ничего не приобретает. Если бы интеллект предназначался для чистого теоретизирования, он занял бы свое место внутри движения, ибо движение есть сама реальность, а неподвижность всегда либо иллюзорна, либо относительна. Но интеллект предназначен для совершенно иного. Если только он не совершает над собой насилия, он выбирает противоположное направление; он всегда отталкивается от неподвижности так, словно она является абсолютной реальностью..." (26: р. 163).
Разум сосредоточивается только на жатве, т. е. на продукте, а не на его производстве, которое для него есть лишь средство, последовательный ряд шагов к получению продукта. Он всегда стремится к результату. Он всегда предвкушает "осень" вещей и событий. Он ориентируется на факты, на вещи совершившиеся, а не на процесс созидания или становления. "Весна" и "лето" вещей и событий либо ускользают от него, либо берутся в расчет только в предвидении "осени", как стадии подготовки к ней. Зарождение и рост рассматриваются только во взаимосвязи с жатвой. Подвижность, обретаемая существом, -это зарождение и рост; в то время как жатва - это то, что "получилось", т. е. продукт.
Совсем иным, нежели принцип, лежащий в основе разума - принцип осени, - является принцип, лежащий в основе интуиции веры:
"В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничего не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков" (Ин. 1: 1 -4).
Здесь, в Евангелии от Иоанна, выдвигается принцип интуиции веры, принцип весны. Именно к началу, к весне мира устремляется Евангелие от Иоанна, и в качестве отправной точки для всего последующего оно постулирует созидательное Слово, - подвижность в сердце жизни, лежащую в основе света сознания. Евангелиеот Иоанна с самого начала призывает нас к тому, что совершенно противоречит здравому смыслу, самим законам разума - к перемещению его из осени, в которой он чувствует себя как дома, в разгар весны, от жатвы к посеву; от вещей рукотворных - к Слову созидательному; от вещей оживленных - к самой Жизни; от вещей озаренных - к самому Свету.
Более подробно мы займемся творческой интуициейили таинством веры в письме о Девятнадцатом Аркане Таро, "Солнце", который является Арканом весны. Здесь же речь идет лишь о более точном описании лунного (осеннего) принципа разума путем противопоставления принципа творческой интуиции - так, как это сказано в первой главе Евангелия от Иоанна, -принципу разума, который является темой Восемнадцатого Аркана.
Итак, Евангелие от Иоанна призывает человеческую душу переместить свой разум из осени в разгар весны - с тем чтобы обновить его, помещая в сфере созидательности вместо сферы сотворенного, т. е. осуществить "соединение" солнца с луной, выражаясь языком астрологии. Это означает, что если постулат разума заключен в словах "нет ничего нового под солнцем", то разум призывается адаптироваться к чистой и простой созидательности, заключенной в формуле "в начале было Слово"; что если разум четко представляет себе только неподвижность, то его приглашают погрузиться в деяние чистого творения Слова; что если разум четко представляет себе только дискретность, он оказывается лицом к лицу со Словом, в котором жизнь, которая есть свет человеков; что если разум главным своим предметом имеет неорганическую твердь, то теперь перед ним стоит задача постижения и всего мира, как организующего деяния Слова, и Иисуса Христа, как космического Слова, ставшего плотью; что если, наконец, для разума характерна природная неспособность постижения жизни, то теперь он должен понять Слово как самоё сердце жизни, и жизнь, лежащую в основе света сознания. И все это он проделает не для того, чтобы понять- т. е. не для того, чтобы пожать плоды того, что есть, - но для того, чтобы совершить акт становления, чтобы осуществить рождение нового, т. е. того, чего еще нет. Ибо "тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые не от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились" (Ин. 1: 12, 13).
В этом заключена вся разница между природой разума и природой интуиции веры, между принципом осени и принципом весны. Первый есть понимание того, что есть; последний - это участие в становлении того, что должно быть. Когда Авраам покинул Ур и отправился через пустыню в чужую страну, чтобы стать родоначальником народа будущего - через несколько столетий после него, - он действовал как человек весны, или как человек веры. Когда Соломон в своем трактате, известном под названием "Екклесиаст", подвел итог всему, что познал в течение жизни, благодаря опыту и размышлениям, он действовал как человек осени, человек разума. Авраам был "сеятелем"; Соломон был "жнецом".
Если же речь идет о герметизме, то ему принадлежит история непрерывных и настойчивых усилий, направленных на соединение разума с интуицией веры - на алхимический союз солнца и луны. Возможен ли такой союз?
Св. Фома Аквинский, Анри Бергсон и Пьер Тейяр де Шарден, в числе других, каждый по-своему говорят да. Я выбрал три этих имени, поскольку они представляют теологию, философию и науку. Воодушевляет, несомненно, тот факт, что трое этих выдающихся представителей религии, философии и науки являются нашими союзниками в решении этой задачи, но даже будь все иначе, разве могли бы мы стремиться к чему-либо иному? Разве могли бы мы оставить тысячелетние труды и усилия, направленные на союз и соединение разума с верой? Нет, ибо хотим мы этого или нет, но мы вступили на этот путь навечно - даже если бы речь шла только о мираже.
Я говорю "даже если бы речь шла только о мираже", потому что этот союз, это соединение тысячелетиями вдохновляло (и продолжает вдохновлять) упорные и настойчивые усилия, но, насколько мне известно, эти усилия никогда не были увенчаны полным успехом. Иногда разум и интуиция веры в значительной мере сближаются; временами они действуют как союзники; иногда они дополняют друг друга в такой степени, что появляются самые высокие надежды; но их истинное слияние, их полный и прочный алхимический союз все еще не достигнут. В умах и сердцах отдельных тружеников на этой великой ниве разум и интуиция веры уже действуют как обрученнаяпара, но брачный союз еще не заключен. До сих пор не достигнут полный успех в получении сплавадвух этих металлов. Это всегда либо посеребренное золото, либо позолоченное серебро.
У Фомы Аквинского, например, это посеребренное золото; у большинства авторов-оккультистов это позолоченное серебро. В трудах Оригена, Дионисия Ареопагита, Якоба Бёме, Луи-Клода де Сен-Мартена, Владимира Соловьева и Николая Бердяева виден впечатляющий прогресс в существенномсближении разума и интуиции веры. То же можно сказать об Анри Бергсоне и Тейяре де Шардене.
Вот предлагаемая нам Анри Бергсоном попытка слияния разума с интуицией веры. Установив, что "для разума характерна природная неспособность постижения жизни", Бергсон освещает природу инстинкта:
"Наоборот, инстинкт влит в самую форму жизни. Если разум все рассматривает механически, то инстинкт действует, так сказать, органически. Если бы дремлющее в нем сознание пробудилось, если бы оно, подобно пружине, свернулось к познанию, вместо того, чтобы разворачиваться к действию, если бы мы могли задавать вопросы, а оно отвечать на них, тогда оно открыло бы нам самые сокровенные тайны жизни. ...Инстинкт и разум - это два различных пути развития одного и того же принципа, который в одном случае остается внутри себя, в другом же выходит из себя и поглощается в использовании инертной материи... Весьма существенным фактом является маятниковое движение научных теорий инстинкта - от рассмотрения его как разумногодо рассмотрения его как всего лишь доступного пониманию, или, я бы сказал, между уподоблением его "падшему" разуму и сведением к чистому механизму. Каждая из этих объясняющих систем с торжеством критикует другую, первая -когда показывает нам, что инстинкт не может быть всего лишь рефлексом, вторая - когда объявляет, что инстинкт есть нечто иное, нежели разум, пусть даже впавший в бессознательность... Конкретное объяснение, и уже не научное, а метафизическое [либо герметическое], следует искать в совершенно ином направлении, причем не в направлении разума, а в направлении "сочувствия". Инстинкт - это сочувствие. Если бы это сочувствие могло расширять свой предмет, а также размышлять над самим собой, оно дало бы нам ключ к жизненным процессам так же, как разум, развитый и дисциплинированный, ведет нас к тайнам материи. Ибо нелишним будет повторить, что разум и инстинкт развернуты в противоположных направлениях: первый - к инертной материи, последний - к жизни. Разум, с помощью науки, являющейся его трудом, будет все более полно раскрывать нам тайны физических процессов; что до тайн жизни, то он приносит нам - точнее, лишь претендует на то, что приносит -перевод на язык инерции. Он ходит вокруг жизни, разглядывая ее извне со всех мыслимых точек, втягивая ее в себя, вместо того, чтобы войти в нее. Но именно к подлинной сущности жизни ведет нас интуиция- под интуицией я разумею инстинкт, ставший безучастным, осознающим себя, способным размышлять над своим предметом и расширять его до бесконечности" (26: pp. 174, 177, 185-186).
В этом, следовательно, и заключается практическая задача этой попытки. Она предусматривает обуздание инстинктов вплоть до их безучастности, т. е. истинную цель всякого аскетизма, либо ту часть пути к мистическому единению, которую традиция именует "via purgativa" - путем очищениядуховного адепта, или "purga-torium" ("чистилищем"), когда речь идет о предначертанном пути человека; затем она предусматривает то, что инстинкт начинает осознавать себя, т. е. то, что традиция именует "via illuminativa" - путем просветлениядуховного адепта, или "небесами", когда речь идет о предначертанном пути человека; и, наконец, она предусматривает инстинкт, способный размышлять над своим предметом и расширять его до бесконечности, находясь с ним в полном единении посредством сочувствия, т. е. то, что традиция именует "via unitiva" - путем единения. Плодами пути единения являются гнозис(где "инстинкт способен размышлять над своим предметом") и мистицизм созерцания ("где инстинкт способен бесконечно расширяться") -либо также "visio beatifica" ("видение райского блаженства"), которым человеческие души наслаждаются на небесах, пройдя чистилище и небесную школу, в которой приучаются не быть ослепленными божественным светом, но видеть сквозь него, когда речь идет о предначертании пути человека.
Такова задача. Но что же решение? Как можно его достичь?
Оно состоит в смелой попытке разума "выйти" из привычной ему среды. Вот что говорит об этом Бергсон:
"Нам скажут -тщетно пытаетесь вы выйти за пределы разума: как вы можете это сделать иначе, нежели с помощью разума? Все четкое в вашем сознании есть разум. Вы пребываете внутри вашего мышления; вы не можете выбраться из него. Говорите, если вам хочется, что разум способен на прогресс, что он все четче и четче будет всматриваться во все большее число вещей; но не говорите о его порождении, ибо эту работу вам придется проделать с вашим же собственным разумом. Возражение напрашивается само по себе. Ведь тот же самый ход рассуждений доказал бы и невозможность приобретения всякой новой привычки. Самой своей сущностью рассуждение призвано замкнуть нас в круге данности. Но действие разрывает круг. Если бы мы никогда прежде не видели плывущего человека, мы могли бы сказать, что плавание есть вещь невозможная, тем не менее для того, чтобы научиться плавать, мы должны сначала научиться держаться в воде и, следовательно, уже уметь плавать. Рассуждение, в сущности, всегда пригвождает нас к неподвижной земле. Но если я попросту решусь броситься в воду, я смогу с успехом продержаться на поверхности, сначала просто барахтаясь, а затем постепенно привыкая к новой среде: и таким образом я научусь плавать. Так теоретически в попытках узнать что-либо иначе, нежели с помощью разума, всегда присутствует элемент абсурдности; однако если открыто принять на себя риск, то действие, возможно, разрубит узел, который рассуждение затянуло и не желает распускать. Помимо этого, риск покажется тем меньшим, чем больше будет приниматься наша точка зрения. Мы уже показали, что разум отрешился от гораздо более обширной реальности, но что между ними обоими никогда не было четкого водораздела; вокруг понятийного мышления неизбежно сохраняется расплывчатая кайма, напоминающая о его происхождении. И далее мы сравнивали интеллект с твердым ядром, образовавшимся путем конденсации. Это ядро не слишком отличается от окружающей его жидкости и может быть вновь поглощено ею, поскольку состоит из того же самого вещества. Тот, кто бросается в воду, будучи знаком лишь с сопротивлением земной тверди, немедленно утонет, если не станет бороться с текучестью новой для себя среды: он волей-неволей должен цепляться, так сказать, за ту твердь, которая присуща даже воде. Только при этом условии он сможет привыкнуть к текучести жидкости. Таково и наше мышление, когда решается совершить прыжок. Но совершить этот прыжок, т. е. покинуть свою привычную среду, оно все же должно. Разуму, рассуждающему над своими способностями, никогда не удастся их расширить, хотя если такое расширение совершится, оно вовсе не покажется неразумным. Тысячи и тысячи вариаций на тему ходьбы никогда не дадут в результате законов плавания: зайдите-ка сами в воду, и, когда научитесь плавать, вы поймете, как механизм плавания связан с механизмом ходьбы. Плавание есть продолжение ходьбы, но сама ходьба никогда бы не подтолкнула вас к плаванию. Вы можеге сколько угодно предаваться глубокомысленным рассуждениям о механизме разума; но таким методом вам никогда не удастся выйти за его пределы. У вас может получиться нечто более сложное, но вряд ли более высокое или хоть сколько-нибудь необходимое. Вам придется брать это штурмом; вы должны актом воли бросить разум за его пределы" (26: pp. 202-204).
В этом вся сущность "бергсонианской Йоги", т. е. практического метода соединения разума с инстинктом, или принципом сочувствия,- соединения таким образом, что этот принцип или инстинкт оказывается способным к расширению и размышлению над собой, или, иными словами, способным к развитию интуиции.
Усилие, подразумеваемое Бергсоном, в Каббале именуется KAWWANA, а результат этого усилия, который Бергсон называет"интуицией", именуется DAATH. KAWWANA- это глубокая медитация, т. е. усилие разума, имеющего своей целью погружение в глубины окружающего его мрака. KAWWANAзначительно отличается от картезианской медитации, где речь как раз идет о концентрации ясности самого разума внутри себя, и от кантианской медитации, где разум стремится подняться над собой, делая себя объектом наблюдения, анализа и критики. Глубокая медитация, или KAWWANA, - это не только концентрация света разума с целью усиления его ясности, и не только попытка разума прийти к познанию самого себя. Глубокая медитация - это усилие разума проникнуть в окружающие его сумрачные глубины, к которым он находит доступ посредством сочувствия, а не применения своих логических, аналитических и критических способностей. Говоря языком Каббалы, речь идет о брачном союзе между принципом разума, Сефирой BINАН, и принципом мудрости, Сефирой СНОКМАН, - в "срединном стволе" Древа Сефирот. Таким образом, DAATH- это такое состояние сознания, при котором разум и мудрость - знание приобретенное и приобретаемое с одной стороны, и знание латентное и активизируемое с другой - становятся единым целым. Это то самое состояние сознания, которое Церковью именуется "разумом, просветленным благодатью" ("gratia illuminatus"), в котором благодать является фактором, активизирующим в нас латентное знание "образа и подобия Божия", а интеллект -это "бергсоновский разум", который в единении постигает такие вещи, которых никогда не смог бы понять, находясь внутри себя. На него, следовательно, и снисходит озарение.
Относительно каббалистического Древа Сефирот следует отметить, что DAATHнигде не присутствует в нем в качестве Сефиры или какого-либо составляющего элемента. В то время как на оси "срединного ствола" находятся четыреСефирот, - а именно KETHER, или Корона, TIPHARETH, или Красота, YESOD, или Основание, и MALKUTH, или Царство, - DAATHесть то, чему еще предстоит быть созданным, а затем уже включенным в Древо Сефирот. Это означает, что синтез ствола Мудрости, несущего Сефирот GEDULAH, или Величие, и NETZAH, или Победу, и ствола Разума, несущего Сефирот GEBURAH, или Власть, и HOD, или Славу, предусмотрен в Древе Сефирот для одного лишь мира творческого ( olam ha'briah) и мира формирования ( olam ha'yetzirah), тогда как в мире эманационном ( olam ha'atziluth) синтез является отправной точкой эманации, творчества и формирования мира; наконец, мир действия ( olam ha'assiah) сам является синтезом двух стволов (Мудрости и Разума).
Как явствует из схемы Древа Сефирот, существует синтез принципов Мудрости и Разума в Сефире KETHER, предшествующийразделению двух этих принципов. Существует также синтез и в мире действия ( MALKUTH); несколько по-иному он осуществляется в художественном творчестве ( TIPHARETH) или в любви между мужчиной и женщиной ( YESOD); но такого рода синтез, если следовать этой схеме, не распространяется на акт познания, т. е. на сферу гнозиса.
И однако именно об акте познанияидет речь в случае DAATH, постижение которой является целью как духовной школы Каббалы, так и герметизма в целом; это есть не что иное, как задача реализации интуициипутем объединения безучастного инстинкта с безучастным разумом, как предлагал Анри Бергсон. Таким образом, каббалисты и герметисты (не говоря о Бергсоне) преследуют одну и ту же цель, т. е. союз разума и мудрости (или спонтанного знания),