Томпсон Джон. Твин Пикс: Расследование убийства. Книга 1

   — Да, у меня есть еще тетушка Надин.
   Доктор слегка улыбнулся. Он был наслышан о странностях этой женщины и на всякий случай уточнил:
   — Это та, с черной повязкой?
   — Конечно, — закивал головой Джозеф, — она — очень своеобразный человек, — нашел подходящее слово Джозеф.
   — Уилл, помоги мне, пожалуйста, — послышался из кухни голос миссис Хайвер.
   — Извините меня, я сейчас вернусь.
   Доктор встал из-за стола, кивнул Джозефу и заспешил на кухню.
   Джозеф и Донна остались за столом наедине. Они сидели друг напротив друга. Донна смотрела прямо в глаза Джозефу, тот отвечал ей тем же.
   — Джозеф, послушай, — Донна подалась вперед и шептала так, чтобы ее не услышали родители, — Джозеф, нам нужно поговорить.
   — Донна, но сейчас же вернется твой отец, мы не успеем.
   — Хорошо, тогда поговорим после ужина. Если что, то ты просто подожди меня возле дверей, когда будешь уходить. Я что-нибудь придумаю, скажу отцу и выйду к тебе. Мы обязательно поговорим.
   — Донна, ты знаешь, я очень рад тебя видеть, — так же шепотом сказал Джозеф, — он улыбался очень ласково.
   — Джозеф, я тоже очень рада тебя видеть, — Донна улыбнулась ему в ответ.
   Они смотрели друг на друга влюбленными глазами. Потом они, как по команде, одновременно протянули вперед руки, и их пальцы встретились на большой спелой груше, лежащей в большой хрустальной вазе в центре стола. Донна и Джозеф рассмеялись. Они не спешили убирать руки. Джозеф нежно и осторожно теребил пальцы Донны. Та счастливо улыбалась, прикрыв глаза.
   — Джозеф, мне так хорошо сейчас, я просто не могу это выразить словами.
   — Осторожно, Донна, ты пропустишь момент, когда войдет отец.
   — Ну и что, пусть видит.
   — Нет, Донна, не надо. Мы скажем об этом им позже. А сейчас давай делать вид, что мы просто друзья. А после ужина мы обязательно обо всем поговорим, ведь правда, Донна?
   — Конечно, Джозеф. Не бойся, — нежно прошептана Донна, — я уже обо всем рассказала маме. Она уже все знает.
   — Как? О чем ты рассказала?
   — Ну обо всем, Джозеф, о наших с тобой отношениях, о том, что я… что мы… — Донна не могла подобрать подходящего слова и боялась признаться в любви.
   — И что твоя мама?
   — Мама? У нас с ней замечательные отношения, мы с ней очень близки, мы почти подруги. Она поняла меня и поддержала. Ты же заметил, как она ласково смотрела на тебя?
   — Да, заметил, — сказал Джозеф.
   И в это мгновение он вспомнил о своей матери, вспомнил о том, что у него нет отца, что ему не с кем поделиться ни своими горестями, ни своими радостями. Есть только дядя Эд и тетя Надин, но с ними говорить о любви было бесполезно, и Джочеф никогда даже не пытался это делать.
   К дому доктора Хайвера подъехал автомобиль Бобби Таундеша. Рядом с Бобби сидел Майкл. Они остановили автомобиль и долго смотрели в незанавешенное шторами окно гостиной. Они видели, как Джозеф держит руку Донны, как ласково они улыбаются друг другу.
   — Ублюдок! Сволочь! — наконец сказал Боб.
   — Да, сволочь он редкостная, — поддержал Майк.
   — Ублюдок, настоящий ублюдок.
   — Да, не везет нам с тобой, парень, тем более на одноклассников.
   — Да нет, не на одноклассников, а на одноклассниц нам с тобой не везет, Майк. Такие сволочи. Сначала он увел мою девчонку, теперь твою.
   Бобби закурил, грязно выругался:
   — Жаль, что эту сволочь нельзя убить дважды.
   Бобби на мгновение задумался, потом опустил боковое стекло и швырнул недокуренную сигарету прямо в мотоцикл Джозефа. Но этого ему показалось мало. Он открыл дверь, вышел и ударил ногой в мотоцикл, повалив его на асфальт.
   — Сволочь! Ублюдок! — вновь повторил он, вскочил в машину и громко хлопнул дверцей.
   — Ну, как вы тут, не скучаете? — сказал доктор Хайвер, тихо входя в гостиную.
   Донна и Джозеф едва успели отдернуть руки.
   — Нет, папа, мы не скучаем. Мы разговариваем.
   — Интересно, о чем же разговаривают сейчас молодые люди, оставшись наедине?
   — А о чем ты разговаривал с мамой? — спросила Донна.
   Мистер Хайвер задумался, почесал голову, сел за стол и лукаво подмигнул Джозефу.
   — Ну, как, о чем, обычно о погоде.
   — Ну нет, отец, о погоде это неактуально.
   — Ну, мы разговаривали о книгах…
   — Папа, что ты такое говоришь. О каких книгах можно разговаривать в гостиной, ожидая ужин? Я рассказывала Джозефу, как вкусно мама готовит жаркое.
   — О, да, — мистер Хайвер облегченно вздохнул, — наша мама готовит замечательное жаркое. Сейчас ты, Джозеф, сможешь в этом убедиться и оценишь по достоинству ее кулинарные способности. Вот только жаль, что Донна не очень хочет учиться у нее.
   — Папа, зачем ты это говоришь Джозефу. Я с удовольствием смотрю, как мама стряпает, и уже многому научилась у нее. Она же ведь сама не подпускает меня к плите.
   — Интересно, чему же ты научилась у нее?
   — Ну, я могу варить черный кофе.
   — А-а, ты делаешь большие успехи, дочь.
   — Джозеф, ты любишь кофе?
   — Да нет, я как-то больше люблю сок.
   Доктор Хайвер удовлетворенно хмыкнул.
   — Знаешь, сок — это лучше, чем кофе или виски. Сок полезен для здоровья. Это я могу тебе сказать как врач, как специалист.
   — Папа, но почему же я так часто вижу тебя со стаканом виски?
   — Дочь, знаешь, я уже взрослый мужчина и прожил довольно большую жизнь. Можно сказать старик.
   Джозеф посмотрел на еще очень крепкого, хотя и седовласого мистера Хайвера.
   — Папа, какой ты старик? — заулыбалась Донна.
   — Ну так вот, поэтому иногда ты меня видишь за стаканом виски. У меня не очень легкая работа. И иногда, чтобы снять напряжение, я делаю себе легкий коктейль.
   — Да нет, папа, я не хотела тебя обидеть, — смутилась Донна.
   — Хорошо, хорошо. Как там наше жаркое? — доктор Хайвер вновь поднялся, — извините меня, я через несколько минут вернусь. А вы пока поговорите о погоде, о виски, о книжках и о пользе фруктового сока.
   Доктор улыбнулся и заспешил на кухню.
   Донна и Джозеф посмотрели друг другу в глаза и их руки вновь сошлись на большой спелой груше.
   — Зачем ты так с отцом, — сказал Джозеф, — ведь он у тебя очень хороший.
   — Да, очень хороший, — ответила Донна. — Это мы с ним так шутим, это у нас такая игра.
   — А-а, — с завистью в голосе сказал Джозеф.
   Но тут за окном раздался звук падающего на асфальт мотоцикла и рев отъезжающей машины.
   — Что такое? — всполошился Джозеф и подбежал к окну.
   Но из освещенной гостиной не было видно, что делается на улице. Джозеф приложил к вискам руки и прижался к стеклу носом. Но только и успел увидеть габаритные красные огни отъезжающей машины Бобби Таундэша.
   — О, черт! Где мой мотоцикл? — крикнул он.
   Вместе с Доной они выбежали на улицу. Мотоцикл Джозефа лежал на боку на проезжей части дороги.
   — Кто это мог сделать? — спросила Донна.
   — Не знаю, — соврал Джозеф, хотя прекрасно себе представлял, что такую гадость сделать ему могли только одноклассники Бобби и Майк, ведь они люто ненавидели его, считали виновным в смерти Лоры.
   В уютном кабинете доктора Джакоби было очень тихо. Едва слышно играла музыка, медленно вращался диск пластинки. В большущем двухметровом аквариуме, подсвеченном красной лампочкой, медленно шевеля плавниками покачивалась крупная черная рыбка. Она была одна, ее движения были ленивы и медлительны.
   Доктору Джакоби нравилось смотреть и следить за его любимой рыбкой. У нее было и имя. Он звал ее Розалина. Он не любил пестрых экзотических рыб. Розалина была в аквариуме одна.
   Она покачивалась, взмахивая большими плавниками как черными траурными знаменами. Доктор мог часами наблюдать за ее неторопливыми движениями, за ее выпученными глазами с тонкой розоватой пеленой.
   Рыбка подплывала к стеклу, останавливалась прямо напротив бородатого лица доктора и они, психиатр и рыбка, замерев, часами могли смотреть друг на друга.
   — Розалина, Розалина, — шептал доктор и прикасался пальцем к стеклу.
   Рыбка вздрагивала и делала несколько неторопливых кругов по аквариуму.
   — Ты, Розалина, как смерть, такая же красивая, — он с любовью следил за движениями черной рыбы.
   Вот и сейчас доктор долго любовался, сидя на низком кресле перед аквариумом на свою любимицу. Он взял немного сухого корма и высыпал на воду. Рыбка лениво колыхнулась, плавно подплыла, и принялась собирать по одной сушеной дафнии.
   — Покушай, поужинай, малышка, — ласково говорил доктор глядя на подрагивавшие плавники. — Я с тобой не виделся целый день. Я соскучился по тебе, ты слышишь?
   Розалина резко взмахнула хвостом и заметалась по аквариуму, вздымая со дна тонкий мутный ил. И вот уже в тумане мелькали черные плавники.
   Доктор отошел от аквариума:
   — Не волнуйся, не волнуйся, я сейчас сделаю чуть погромче музыку и ты успокоишься.
   Доктор подошел к проигрывателю и повернул ручку настройки. Зазвучала симфония Маллера. Она заполнила весь кабинет. Звуки контрабаса, альта и виолончели накладывались друг на друга, пронзительно вскрикивал фагот, плакала флейта, медные инструменты протяжно вторили своими жесткими голосами. Всхлипывал кларнет.
   — Так, так, — шептал доктор, — танцуй, Розалина, танцуй.
   Рыба и действительно носилась по аквариуму, вздымая клубы ила. Доктор, удовлетворенный действиями Розалины, взял из хрустальной вазы пригоршню орешков и всыпал себе в рот, принявшись громко хрустеть и чавкать.
   — Давай, давай, Розалина, — он барабанил ногтями но стеклу аквариума доводя рыбку до неистовства. Игла проигрывателя зависла над все еще вертящимся диском.
   Во внезапно наступившей тишине слышался только плотоядный хруст доктора Джакоби и его тяжелое возбужденное дыхание.
   — Ладно, Розалина, на сегодня хватит, а то ты можешь выскочить из своего дома.
   Доктор снял пластинку, сунул ее в конверт и поставил на полку. Он во всем был педант. Он любил чистоту и аккуратность. Ему очень нравились больничные палаты и кабинеты. Он несколько минут расхаживал, бросая косые взгляды на аквариум.
   Наконец, Розалина успокоилась, муть улеглась, и доктор увидел, что рыбка вновь застыла, уткнувшись в толстое стекло аквариума. Ее глаза следили за доктором, доктор наблюдал за ней.
   — Ну что, Розалина, ты можешь отдохнуть, можешь поспать. Ты заслужила.
   Джакоби выключил подсветку. Аквариум, который стоял в дальнем углу кабинета, потонул в сумраке.
   — Спи, спи моя маленькая, а я еще должен поработать. Я еще хочу посмотреть кое-что из своего архива.
   Доктор подошел к высокому шкафу, открыл дверь и наугад вытащил толстую кожаную папку. Он удобно устроился в кресле, взял остро отточенный карандаш и развернул историю болезни одной из своих пациенток.
   Но это была не просто история болезни, это был дневник доктора Джакоби. Он записывал все свои впечатления о больной, все свои мысли, которые она вызывала в нем.
   Если бы кто-нибудь прочел эти записи, то он явно засомневался бы в здравости рассудка доктора. Но сейчас это доктора мало интересовало. Он переворачивал страницу за страницей, вчитываясь в буквы своего неразборчивого почерка. Он вновь и вновь переживал все встречи с несовершеннолетней умалишенной, которая рассказывала доктору свои страшные сновидения, рассказывала то, как ее одиннадцатилетней изнасиловал отчим.
   Четырнадцатилетняя пациентка спокойно, как на исповеди, рассказывала ему все самые мельчайшие детали, рассказывала, что говорил отчим, какие у него были руки, какие у него на пальцах были толстые искривленные ногти.
   Доктор причмокивал, вспоминая выражение лица несовершеннолетней пациентки, и время от времени он представлял себя на месте ее отчима.
   Потом доктор резко перевернул несколько страниц и вытащил большую цветную фотографию. Девушка была снята в полный рост. Она полуобнаженная сидела в большой белой палате на узкой металлической кровати и смотрела прямо в объектив аппарата. Доктор вспомнил, при каких обстоятельствах ему удалось сделать этот фотоснимок. Он вспомнил, как отослал дежурного врача, как завел свою пациентку в свободную палату, попросил раздеться, усадил на кровать и несколько раз щелкнул. Девочка покорно выполняла все просьбы седовласого психиатра, надеясь, что он сможет помочь ей и избавит от страшных кошмарных видений, которые преследовали ее каждую ночь, после того, как ее отчим выпал из окна седьмого этажа и разбился.
   Но от дел минувших доктор решил перейти к событиям последних дней. Он открыл выдвижной ящик письменного стола, достал аудиокассету, долго вертел ее в руках, наконец, решился.
   — Двадцать третье февраля, — громко, как на приеме в кабинете прочел он надпись на кассете.
   Он подошел к магнитофону и вставил кассету, еще несколько секунд не решаясь нажать на клавишу воспроизведения.
   Он вновь зачерпнул пригоршню соленых орешков и вновь с хрустом принялся разгрызать их. Несколько крошек застряло в его седой кучерявой бороде. Он смахнул их рукой, но одна крошка не хотела выпадать и доктор зло, вместе с седым жестким волосом, вырвал ее.
   — Черт, как больно, — сказал он, отбросив курчавый волос в сторону. — Так, так, — сам себе повторил доктор, — а теперь пришло время принять мой вечерний
   обычный коктейль.
   Доктор открыл бар, вытащил две темно-зеленые бутылки и стакан, обернул бутылки и наполнил стакан на две трети.
   «Это будет хороший и приятный вечер. Я смогу расслабиться и отдохнуть», — сам себе повторял доктор, усаживаясь у магнитофона.
   Он сделал большой глоток, посмаковал напиток и нажал кнопку магнитофона. Из динамика послышался немного взволнованный девичий голос.
   «Привет, доктор, как дела? Это Лора Палмер, если вы сами не догадались. Записываю для вас еще одну из пленок, которые посылаю вам в тех конвертах, что вы мне дали.
   Сегодня четверг, двадцать третье. Мне так все надоело. Вообще-то у меня какое-то странное настроение. Похоже, Джеймс очень славный, но он такой глупенький. Я давно должна была встретиться с вами, доктор Джакоби, потому что сейчас я не могу видеть рядом только ч прочее. Я уверена, что сегодня ночью заблужусь в лесу, Просто уверена. Помните, я вам рассказывала об этом странном человеке? Ну так вот…»
   Все это время, пока из динамиков звучал голос Лоры Палмер, доктор похрустывал соленые орешки, удовлетворенно потирал руку об руку, ухмылялся, расхаживая по кабинету.
   Проходя мимо искусственной пальмы, он снял подвешенный к одной из ее ветвей большой кокосовый орех. Он был мохнатый, как настоящий, но доктор знал, что в нем лежит, для чего он предназначен.
   Он уселся в мягкое кресло, положил большущий кокосовый орех себе на колени и одел стереофонические наушники, отключив звук динамика. Джакоби сидел и улыбался. Его глаза заволокла густая маслянистая пелена. Он повернул орех, и тот развалился на две части. Доктор опустил руку и вытащил из одной половинки ореха серебряную цепочку с подвешенным к ней кусочком золотого сердечка. Доктор Джакоби был как все итальянцы очень сентиментальным. По его щекам побежали слезы. Он вертел перед глазами сердечко и зачарованно смотрел на него, не стесняясь своих слез.
   Это продолжалось довольно долго, пока, наконец, не кончилась запись. После этого Джакоби повесил орех на искусственную пальму, снял наушники, несколько раз потянул носом, промокнул слезы на глазах и вытащил черную папку. Он долго возился, развязывая тесемки, наконец, высыпал все ее содержимое на пол, прямо к его ногам. Потом опустился на колени и принялся рассматривать содержимое.
   Это были сотни фотографий: лица, глаза, руки. Доктор знал каждый снимок, ему даже не нужно было переворачивать их и смотреть на обратной стороне аккуратные записи, которые он сам приклеил. Все подростки-девочки, изображенные на фотографиях, были его пациентками. Это из-за них, из-за этих больных, из-за этих умалишенных ему пришлось уехать из Сан-Франциско в маленький провинциальный Твин Пикс.
   Там, в Сан-Франциско, в центральной психиатрической клинике восходила звезда карьеры доктора Джакоби. И там же она закатилась. Его завистники, конкуренты обвинили доктора Джакоби в нарушении врачебной этики. Если бы не влиятельные друзья, сидеть бы ему в тюрьме, и лишился бы он своего врачебного диплома. Но приятели помогли, и доктор смог выйти сухим из воды. И сейчас, здесь, в Твин Пиксе, он по вечерам любил вспоминать свои былые подвиги, свои эксперименты, рассматривая сотни фотографий, повторяя имена больных детей.
   «Марта, Сюзи, Люси, Дженни, Крис, — сам себе говорил доктор, рассматривая перепуганные глаза девочек-подростков на фотографиях, — как я вас любил, как вы мне все нравились! Да, я действительно талантливый врач, ведь я легко смог внушить всем вам доверие и вы рассказывали мне свои самые сокровенные секреты, делились со мной всем тем, что не рассказали бы даже на исповеди священнику. Я — выше священника, я — ваш бог» — сам себе повторял доктор Джакоби, складывая аккуратными пачками рассыпанные разноформатные фотографии. Но любоваться и рассматривать мертвые фотоснимки доктору быстро надоело. Видимо, сегодня было не то настроение. Он их аккуратно сложил, педантично завязал все три шелковых шнурочка и положил папку на дно ящика письменного стола, аккуратно повернул ключ и спрятал его в подвешенный кокосовый орех.
   Потом опять подошел к огромному аквариуму, щелкнул лампой подсветки. Черная Розалина висела в зеленоватой толще воды, медленно, как траурными бантами шевеля плавниками и хвостом. Она тяжело открывала и закрывала жабры. Изо рта вырывались маленькие прозрачные, как жемчужины, пузырьки и устремлялись к поверхности воды, где бесследно исчезали.
   — Красавица ты моя, черная красавица, — прошептал доктор Джакоби и постучал по стеклу.
   Рыбка, как бы удивленная этим неожиданным стуком, повернулась в воде и приблизила свой лоб прямо к лицу доктора Джакоби. Мужчина и черная рыбка замерли друг против друга, разделенные только прозрачным стеклом.
   Доктор желал, хотел слиться с этой черной рыбкой. Им двоим было невыносимо на этом свете. Им двоим было очень одиноко. Каждому хотелось преодолеть прозрачную преграду, каждому хотелось перейти в иную плоскость, в иной мир. Ведь каждому казалось, что именно там, там за стеклом, нет ни смерти, ни страданий, ни потрясений, что там настоящий рай.
   Медленно, как зеленые языки пламени, покачивались водоросли. Доктор Джакоби изумленно смотрел ни этот огонь. И этот же зеленый огонь покачивался и колыхался в его глазах, подернутых мутной пеленой. В каждом из его глаз стояло по одной черной траурной рыбке таким странным именем — Розалина.
   Рыбки покачивались в глазах доктора, шевелили своими траурными длинными плавниками. И этими колыхающими движениями они радовали смятенную душу психиатра Джакоби.
   — Нет, это невыносимо, — прошептал доктор Джакоби.
   Рыбки колыхнулись в его темных зрачках и исчезли.
   Доктор тяжело оторвался от аквариума и пошел к комоду, на котором стоял высокий стакан с коктейлем. Он взял тяжелый, наполненный янтарной жидкостью стакан и жадно припал к нему. Коктейль обжигал внутренности, доктор причмокивал:
   — Ах! Ах!

Глава 13

   Утро специального агента ФБР. — Дэйл Купер вновь диктует свои сокровенные мысли Даяне. — Неудавшийся завтрак с Одри и некоторые подробности из жизни Лоры Палмер, рассказанные Одри. — Графологическая экспертиза и записка, найденная Дэйлом. — Одри приходится признаться… — Появление шерифа и его секретарши Люси. Дэйл Купер рассказывает им свой сон. Имя убийцы Лоры Палмер готово сорваться с его уст… — Драка в морге. — Дэйл Купер вынужден отказать своему лучшему другу. — Доктор Розенфельд неистовствует в морге.
   Следующее утро началось для специального агента ФБР Дэйла Купера с висения на перекладине вниз головой.
   Он как прежде висел скрестив руки на груди в спортивной майке и в красных шелковых широких трусах. Под его головой лежал диктофон. И он вновь рассказывал машинистке Даяне о новых прелестях, открытых им в этом отеле на самом обрыве возле водопада.
   Этот водопад не дал Дэйлу хорошо выспаться. Это было то же самое, что жить возле международного аэропорта: такой шум стоял от низвергающихся с горных вершин потоков воды.
   Наконец, Дэйл Купер закончил все свои физические упражнения и, довольный собой, отправился в душ. Дэйл очень жалел, что в ванной комнате невозможно пользоваться микрофоном и поэтому, пока он плескался под немного прохладными, не по вине администрации отеля, струями воды, то придумывал, что скажет в диктофон после водных процедур.
   Наконец, Дэйл, еще более довольный собой, гладко выбрился, причесался, оделся и, критично осмотрев себя в зеркало, решился выйти в коридор.
   Он страшно не любил, если в его одежде был какой-то диссонанс. Галстук — подобран в тон костюму, рубашка — идеально бела и накрахмалена. Носки — обязательно подобраны в тон галстуку.
   Волосы на голове специального агента ФБР были аккуратно расчесаны и приглажены. Дэйл шагал по коридору и, не теряя зря времени, поднес к губам диктофон, принялся диктовать:
   — Даяна, это снова я. В отеле ничего нового не произошло. Мне по-прежнему здесь все нравится. Надеюсь, утренний кофе будет сегодня не хуже, чем вчера, и бекон тоже. А после, скорее всего, мне придется встретиться с шерифом? и потом вместе с ним мы примем участие и похоронах Лоры Палмер. Не очень веселенькое занятие, но что сделаешь, профессию я выбрал себе сам.
   Дэйл подошел к самым дверям ресторана, выключил диктофон и опустил его в нагрудный карман пиджака.
   Тут же, из-за колонны навстречу ему вышла Одри. Она давно уже поджидала агента ФБР и узнала его по уверенным шагам.
   — Доброе утро, агент, — игриво вильнув бедрами, сказала Одри. — Доброе утро, полковник Купер.
   — У нас в бюро не принято называть друг друга по званию, просто зови меня «специальный агент», а можно проще «агент», это тоже самое, что перейти с «вы» на «ты», — пожал поданную ему руку Дэйл.
   Одри явно была довольна этой встречей и своей заготовленной еще вчера шуткой. Ее мечты сбывались одна за другой.
   — Ты не хочешь позавтракать со мной? — предложил Дэйл девушке.
   Но Одри нужно было набить себе цену.
   — Я не могу, я тороплюсь.
   Но Дэйл понял, что это всего лишь дежурная вежливость, не больше.
   Поэтому он слегка похлопал Одри по плечу и вкрадчиво произнес:
   — Пойдем к столу.
   Остановившись возле девушки, Дэйл глубоко вздохнул и принюхался. Ему хотелось сказать Одри что-нибудь приятное.
   — У тебя великолепные духи.
   — Конечно, я другими и не пользуюсь.
   — Но ты еще школьница.
   — Я работаю.
   — Вот никогда бы не подумал.
   — Я работаю в парфюмерном отделе магазина своего отца и толк в парфюмерии знаю. Если вы такой знаток, агент Купер, то вы должны по запаху определить название.
   — Шанель номер пять, — заученно сказал Дэйл.
   Одри деланно изумилась:
   — Точно.
   Она определенно знала, что душилась сегодня с утра шанелью номер три, но разочаровывать Дэйла ей не хотелось.
   Они подошли к столику.
   — Да, Одри, присаживайся. Хоть ты и спешишь, но все-таки, я думаю, лучше нам позавтракать вместе.
   Девушка устроилась на стуле и посмотрела на агента ФБР Дэйла Купера. Тот недолго раздумывал, с чего бы начать разговор.
   Он вытащил из кармана чистый лист бумаги, положил его перед Одри, потом достал ручку с вечным пером и предложил:
   — А теперь, пожалуйста, напиши мне свое имя.
   — Зачем это? — удивилась Одри.
   — У тебя очень красивое имя. Мне не только хочется слышать, как оно звучит, но и увидеть его глазами, написанное твоей рукой.
   Одри пожала плечами. Она как всякий человек любила свое имя и, аккуратно выводя буквы, еще немного ученическим, хотя уже и взрослым почерком, написала: Одри Хорн.
   В это время агент ФБР Купер достал из нагрудного кармана пиджака другую бумажку и развернул ее. На ней было написано:
   «Джек с одним глазом».
   Эту записку Дэйл нашел под дверью своего номера.
   Одри, наконец, подала листок с написанным именем и фамилией агенту Куперу и кокетливо улыбнулась.
   Дэйл положил две записки рядом:
   — Ну вот, Одри, значит, это ты написала записку и подсунула мне под дверь.
   — Вы уверены, агент Купер?
   — Конечно, а кто же еще? Почерк-то твой.
   — Я… — Одри хотела сказать «не подсовывала», но поняла, что это глупо прозвучит, ведь ее словили с поличным. — Я… — вновь повторила Одри.
   — Ну конечно, ты, а кто же еще? Ты попалась на простую полицейскую уловку. Видишь, как все просто? — сказал Дэйл. — А теперь я хотел бы узнать, зачем ты это сделала.
   Одри замялась:
   — Я хотела помочь вам.
   — Зачем?
   — Я хотела помочь вам ради Лоры.
   — Извини, но вы же не были с ней особо близкими подругами?
   — Конечно, близкими подругами мы с ней не были, но все-таки мы учились вместе, и Лора была хорошей девушкой. Она мне вполне нравилась, и через пару лет мы обязательно с ней подружились бы. Ведь так, агент Купер?
   — Возможно, — ответил Дэйл. — Да, все, что я слышал о Лоре. Говорят, что она была лучше многих.
   — Да, — согласилась Одри, — я знала о ней очень много, даже может быть больше, чем следовало.
   — Ну ладно, оставим пока это в стороне, — сказал Дэйл.
   — Я думала, вы хотите поговорить о Лоре.
   — Но ты не очень-то разговорчива.
   — Говорю, что знаю.
   — Но не договариваешь.
   — Это вам кажется.
   — Мне кажется, ты очень красива…