— Правильно, Раиса Алексеевна, вот и пригодилась, за что вам большое спасибо. Посидите немножко в коридоре, хорошо?
Зайдя в кабинет к прокурору, у которого, к счастью, никого не было, я, стараясь не улыбнуться, небрежно сообщила ему, что раскрыла убийство депутата Государственной Думы Юрия Петровича Бисягина. Шеф шумно вздохнул и спросил:
— Это не шутка?
— Да уж какая шутка, раскрыла.
— РУОП, что ли, раскрыл?
— Почему РУОП? Я раскрыла.
— Значит, поработал наш отдел по умышленным убийствам?
— Да что ж вы, Владимир Иванович, в собственных сотрудников не верите?
Преступление раскрыто следственным путем.
— Когда задерживать собираетесь? — шеф решил не поддаваться на провокации и соблюдать серьезность.
— Да хоть сейчас, человек в коридоре сидит.
— Швецова! — строго сказал шеф. — Что, правда, что ли?
— Да правда, правда. Смотрите сами…
Я подала ему протокол допроса Раисы Алексеевны Хрюмкиной.
Шеф внимательно прочитал его, бросил по столу мне назад и закрыл лицо руками, со словами:
— Мама дорогая, бывает же такое!
— Владимир Иванович, дайте машину, я съезжу, пульт изыму.
— Да нету машины, встала наша. Сейчас в милицию позвоню.
Шеф набрал номер и ехидным голосом пообщался с начальником РУВД в том смысле, что, пока милиция спит, прокуратура раскрывает преступление века. Даже мне было слышно, как завизжал начальник РУВД на том конце провода, а потом затих, и было понятно, что он лихорадочно соображает, как примазаться к выдающемуся раскрытию.
— Машину дайте за вещественным доказательством съездить. За каким? За пультом управления к взрывному устройству. Хорошо.
Положив трубку, он сказал:
— Идите собирайтесь. Сам начальник РУВД с вами поедет.
— Какое его ждет разочарование! — Когда я выходила из кабинета, шеф все крутил головой, хмыкал и барабанил пальцами по столу.
Эксперты, едва глянув на отобранный у внука дворничихи пульт, подтвердили — то самое. Оно, родимое. Фрагмент радиоуправляемого устройства. Пошел слух, что начальника РУВД будут представлять к досрочному званию. Я в машине проспала всю дорогу туда, обратно и к экспертам; сквозь сон я слышала, как начальник РУВД через каждые пять минут связывался по радиотелефону с дежурной частью и нервно осведомлялся, дали ли сводку. Мне приснились два бронетранспортера, битком набитые людьми в камуфляже и масках, которые ехали брать пульт у дворничихи Хрюмкиной; из люка переднего бэтээра высовывался начальник РУВД в кивере и галунах. Он кричал: «Хрюмкину в камеру, срочно!» На крыше второго бэтээра ехал дежурный за телетайпом…
Водитель начальника РУВД, поскольку я любезно была усажена на переднее сиденье, все время пихал меня локтем в бок и смеялся: «Хорош спать на работе!»
Никакого уважения… Каждый раз, когда я от толчка просыпалась, я мучительно соображала, где я.
В прокуратуру я вернулась настолько никакая — сказались бессонная ночь и напряженный день, — что решила поспать прямо в кабинете.
Только я закрылась в кабинете изнутри и пристроилась подремать, сев за стол и положив голову на дело Чванова, как прямо под ухом взвонил телефон. У меня началось такое сердцебиение, что я, как рыба, некоторое время хватала ртом воздух, не в силах произнести злементарное «але!». Оказалось, это меня домогалось следственное управление прокуратуры города в лице прокурора Будкина.
— Мария Сергеевна, есть очень интересная информация, сейчас к вам подъедут коллеги из ФСБ, указание начальника следственного управления — вам подключиться, разработайте совместно с ними план мероприятий и выполните необходимые следственные действия. Потом доложите в следственное управление.
— Ага, — просипела я, пытаясь сосредоточиться на том, кто мне звонит и чего хочет, но Будкин уже положил трубку.
Я подергала телефонный шнур, прикидывая, выдержит ли он мое бренное тело, если я на нем повешусь, и мутным взором обвела свой кабинет в поисках крюка. Ну что делать?
— Я больше не могу, — сказала я вслух, Нет, правда, я больше не могу. Я хочу отдохнуть. Да чего там отдохнуть — я вообще хочу жить как нормальные люди.
Вот Сашка; я внезапно обозлилась. По ночам его никто никуда не вызывает. Выйдя из своей стоматологической поликлиники, он морально раскрепощается и занимается своими делами. При всем при этом у него интересная работа, он на хорошем счету и жить не может без своей стоматологии; и он не терзается внутренним конфликтом между страстным желанием работать и необходимостью жертвовать ради работы серьезными вещами — чистотой в доме (я вспомнила про грязные выключатели), воскресеньем с ребенком, душевным спокойствием, наконец. А вот посмотрела бы я на него, мстительно подумала я, если бы от него требовали за смену обслужить не двадцать больных, а двести, причем уложиться в те же самые шесть часов и с тем же самым количеством медикаментов. А если посреди приема вдруг сломается бормашина, ему бы сказали: «Ну, вы уж как хотите, но работу сделайте, сломанная бормашина — еще не основание для того, чтобы сегодня ничего не делать, вон у хирургов единственный скальпель потерялся, так они кухонным ножом режут…» А потом бы еще орали: «А почему так пломбы быстро вылетели? Ну и что, что дрелью сверлили, а пластилином дырки залепляли?..»
Я слегка взбодрилась, представив такую картину. Сон с меня слетел окончательно, когда я спустилась с эмпиреев в родную прокуратуру и вдруг отчетливо осознала, что теперь, когда выяснилось, что покушались не на депутата Государственной Думы, а он пал жертвой трагической случайности, дело в город не возьмут, и мне предстоит распутывать эту историю до конца, поскольку кнопочка, нажатая дворничихой на пульте, не сама по себе взорвала лифт с двумя людьми, а всего лишь привела в действие взрывное устройство, чьей-то заботливой рукой туда установленное.
Это будет тринадцатое дело в моем сейфе. Между тем еще двадцать лет назад специалисты по научной организации труда установили, что оптимальная загрузка следователя не должна превышать четырех дел, одновременно находящихся у него в производстве; я уж молчу о том, что дела двадцатилетней давности по сравнению с сегодняшними — все равно что четыре арифметических действия против дифференциальных счислений.
А самое для меня угнетающее в этой ситуации — это Скородумов и материальчик по «другу его семьи» Денщикову; когда, ну когда я буду заниматься этой историей?! Сейчас комитетчики прискачут с какой-то информацией, которая стоит на контроле в городской, и мне придется до ночи (в лучшем случае) ею заниматься… А время утекает, как будто в подворотне его ждет маньяк, и три дня из отпущенных мне законом десяти уже прошло…
Я встала размяться после такого насыщенного отдыха, открыла запертую изнутри дверь и подошла к зеркалу.
Поправляя челку и разглядывая свои тривиально серые глаза, которые могли бы быть позеленее и побольше, я, по обыкновению, попереживала, почему мне не идут гладко зачесанные назад волосы, и с горя вслух процитировала Чехова:
«Серые глаза обыкновенно бывают у щеголих, хохотуний и дурочек, подстриженная прядь волос, спущенная на лоб, означает похотливость и узость мысли…»
Погрузившись в себя, я не услышала, как открылась дверь кабинета, поэтому вздрогнула, когда сзади раздался ехидный голос Горчакова, изображающего гоголевскую Оксану:
— И почему парубки говорят, что я хороша? Вовсе я не хороша!.. Опять она перед зеркалом крутится! А потом ноет: зашиваюсь, зашиваюсь…
Я, не оборачиваясь, показала ему язык, который он должен был увидеть в зеркале.
— Никак, ты взятки сдал, двоечник?
— Я еще и убийство сдал!
— То есть теперь ты свободен, как птичка?
— И готов принять у тебя эстафету дежурств.
— Лешка! — я резко повернулась к нему. — Прими лучше у меня другую эстафету: мне за Денщикова никак не взяться, а материал уже горит.
— А чего ты хочешь, чтобы я поделал? Мне-то лучше в этот материал не соваться, чтобы он потом не вопил про необъективность и личную неприязнь, когда его в Нижний Тагил на этап поставят.
— Оптимист! — я усмехнулась. — Мне почему-то кажется, что не все так просто.
— Что? Ты хочешь сказать, что Денщиков ничего такого не делал? Оговорили его, бедного?
— Успокойся, я не это имею в виду. Что ты так раскипятился? Я хотела сказать, что Денщиков при всей своей гнилости далеко не дурак и раскрутить его будет не так просто. Что-то мне подсказывает, что у него уже и версия готова, зачем он с обыском к Скородумову полез.
— Да брось ты, Машка, протоколы обысков у нас есть, понятые все подтвердят, куда ему деваться? В чистом виде превышение, если не похуже. И это только по обыскам. А сам шантаж?
— А что сам шантаж? Потерпевший ни в жизнь больше связываться с Денщиковым не захочет, и правильно сделает, между прочим. Хорошенькое вымогательство без потерпевшего? Тем более он сам под статьей ходит. Изнасилование, похоже, ему грамотно приклепали. Если, конечно, все было так, как он рассказал.
— А пленки, видео, аудиозаписи, как он деньги брал?
— А без показаний потерпевшего ты бы эти пленки взялся оценивать? Может, он долг забирал или зажигалку потерпевшему продал. Да мало ли… А на аудиозаписи с телефона ни о чем таком крамольном разговора не идет. Да плюс еще заявит, что на пленке не его голос, проводите фонографическую экспертизу. А образцы голоса добровольно давать откажется. Ты пробовал когда-нибудь получить образцы голоса принудительно? Вот то-то и оно. Да я бы на месте Денщикова просто отказалась бы отвечать на вопросы, сославшись на статью 51 Конституции — никто не может меня заставить свидетельствовать против себя, и привет.
Доказывайте.
— Мрачно.
— Трезво, — поправила я Горчакова.
— А какие идеи?
— Леш, надо, конечно, начинать с дела об изнасиловании, только лезть в него рано, следователь сразу Денщикову стукнет. Давай начнем с девочки.
— Думаешь, ты ее расколешь? — с сомнением спросил Лешка.
— Вряд ли. Ты еще, может, и расколешь, а я вряд ли. — Лешка улыбнулся. — Кроме того, ее еще найти надо. Могу спорить, что по адресу, который она назвала в травмпункте, она давно не показывалась.
— А что тогда?
— Скажи, Леша, положа руку на сердце: если бы тебе попало заявление такой Анджелы об изнасиловании, плюс телефонограмма из травмпункта, плюс рваное бельишко, у тебя бы дрогнула рука клиента в камеру опустить?
— Да, при таких доказательствах состав у него на лбу написан. А то, что он бы нес про извращенную страсть, — я бы счел не совсем умной отмазкой.
— Правильно. А если бы на следующий день тебе принесли еще одно такое же заявление от Анджелы, с телефонограммой и вещцоками, только в отношении совершенно другого молодца?
— Я бы решил, что Анджела либо сексуальная маньячка, либо…
— Либо?
— Либо, что она профессиональная шантажистка, — медленно закончил Лешка. — Ты смерти моей хочешь?
— Почему?
— Ты ведь клонишь к тому, чтобы я прочесал травматологические пункты за последние двенадцать месяцев, так?
— Так, — покаянно вздохнула я. — Этим ты можешь заниматься со спокойной совестью, никто тебе слова не скажет. Какая разница, кто найдет аналогичные случаи, ты или я?
— Доброта твоя не имеет границ, — пробормотал Горчаков. — А ты уверена, что мы что-нибудь раскопаем? А то я зря просижу полжизни в этих травмпунктах…
— Полную уверенность, как ты, надеюсь, помнишь, может дать человеку только страховой полис. Я, знаешь, что думаю: уж больно они все четко действовали, как по нотам, не похоже, чтобы это было в первый раз. Кроме того, благосостояние Денщикова резко улучшилось задолго до этого сексуального спектакля. Ну, квартира, положим, ему в подарок от Вертолета, а машина? Радиотелефон? За одно разваленное дело многовато.
— Многовато?
— Определенно. Да и квартиры-то многовато. А потом, травматологических пунктов не так уж много, давай посмотрим, — я взяла телефонный справочник. — Оставляем в покое ведомственные поликлиники, так: раз, два, три… Всего тридцать один пункт. Три пункта тебе в день, а то и четыре…
— А еще лучше шесть. Ладно, кого-нибудь возьму себе на подмогу. Веревки ты из меня вьешь, — вздохнул Лешка. — Поехали на выходные к нам на дачу, Хрюндика бери и Сашку, а?
— Посмотрим, Хрюндик у меня приболел, но вроде бы ничего страшного, если к выходным все будет нормально, тогда поедем.
— Слушай, а как мы фамилию Анджелы установим, если дело об изнасиловании пока запрашивать не будем? Мне ж без фамилии в травмпункты соваться нечего.
— Горчаков, ну что, я до смерти буду тебя учить работать? Посмотри в заявлении Скородумова, когда это было и где живет бедолага, который попал к Анджеле на крючок. Идешь в отдел милиции, на территории которого все это произошло, и находишь по книге телефонограмму. Там стоит ее фамилия.
Элементарно, Ватсон! Слушай, ты своим приходом меня сбил с панталыку, я чего-то хотела сделать, а что — не могу вспомнить.
Именно сейчас вспомнить, чего я хотела, мне было уже не суждено.
В дверь постучали двое интеллигентного вида мужчин в одинаковых бежевых плащах с поднятыми воротниками.
— Мы из ФСБ, — представились они, хотя это и так было понятно. Горчаков ушел, а им я предложила сесть и рассказать, что там у них стряслось.
Они сели, переглянулись и сказали, что не знают, как начать. Я терпеливо вздохнула. Они извинились, вышли в коридор, видимо, посовещались там, через пять минут вернулись и приступили к рассказу. Говорил один из них, а второй не перебивал его, а деликатно приходил ему на помощь, если тот долго не мог подобрать подходящее выражение.
То, что они стеснялись мне поведать, я из их недомолвок поняла сама: они, похоже, разрабатывали местную группировку партии «Русского национального братства» и плотно обставили некоторых наиболее активных лиц, посещающих эти национал-социалистские сборища, по крайней мере, наружка с них глаз не спускала. В один прекрасный день, не так давно, а именно — третьего октября, разрабатываемые втроем посетили спортзал, где их партайгеноссе отшлифовывали приемы восточных единоборств, а затем, на красном джипе одного из них, поехали в наш район и на одном из светофоров оторвались от наружки. Как мне объяснили смущенные этим обстоятельством визитеры, у джипа двигатель на гидроусилителе; как зеленый зажегся, они и рванули с перекрестка и были таковы, а преследователи — на старой «шестерке» — как раз на перекрестке заглохли.
Наружники стали метаться по району, запрашивать базу, и через два часа наткнулись на джип возле дома на улице имени великого писателя. (Я должна его знать, уточнили они, там через два дня после этого подорвали депутата Бисягина.
Я опять вздохнула.) Сотрудники наружного наблюдения подъехали очень вовремя; не успели они достать газету и приготовиться к долгому ожиданию, как из парадной вышли разрабатываемые, и с ними еще один человек, все сели в машину, но не в красный джип, а в черный «линкольн-навигатор», стоявший рядом, — один сел за руль, двое на заднее сиденье, а между собой посадили четвертого, до сего момента наблюдателям неизвестного. Сильно тонированные стекла затрудняли наблюдателям возможность контролировать происходящее в машине. Наблюдатели аккуратно двинулись вслед за «линкольном-навигатором», по пути, по согласованию с базой, поменяли машину на более мощную, и не зря — «навигатор» выбрался на Всеволожскую трассу и рванул так, что наблюдатели еле за ним поспевали. В районе Токсова «навигатор» пришвартовался к лесочку на болотистой местности и четверо мужчин из машины направились в этот лесочек, водитель предварительно что-то доставал из багажника. Притаившиеся за поворотом наблюдатели терпеливо ждали, но разглядеть, что там, в лесочке, происходит, не могли — далековато, а приближаться они боялись, и листва еще не вся опала, лесочек надежно прикрывал гостей от посторонних глаз. Ждали минут сорок, и наконец объекты вышли на дорогу, сели в машину и покатили прочь. И только когда их довели до точки, откуда те стартовали, — то есть до депутатского дома, наблюдатели удосужились пересчитать объекты: их было трое.
Три дня Федеральная Служба Безопасности носила это в себе, а после того как взлетел на воздух депутат Государственной Думы, они струхнули и понеслись в городскую прокуратуру, в свой надзорный отдел. Начальник отдела по надзору за органами федеральной безопасности доложил начальнику следственного управления, а тот спустил команду — в районную прокуратуру для неотложных следственных действий.
— Все ясно, — вздохнула я. — А вы мне хоть что-то привезли, хоть какие-то материалы?
— Материалы? Какие?
— Которые дадут мне возможность зарегистрировать их и выехать для обнаружения трупа в Токсове. Вы ведь предполагаете, что там в лесочке остался труп?
Визитеры переглянулись.
— А без этого никак нельзя? — спросил один из них, постарше.
— Никак, — я сочувственно улыбнулась. — Ну хоть рапорт мне напишите.
— Рапорт об оперативных мероприятиях?!
У них на лицах отразился священный ужас. Я начала терять терпение.
— Ну а как я, по-вашему, оформлю обнаружение трупа? На основании чего я потащилась в Токсово и откопала там кого-то?
Им, похоже, такая прозаическая мысль в голову не приходила. С большим трудом я, наконец, втолковала им некоторые процессуальные тонкости, и мы, общими усилиями, с честью вышли из бумажного тупика. Им не терпелось ехать в Токсово, а я задала кощунственный вопрос, не подождет ли это до завтра, а то сегодня уже стемнело. Но я сама сразу отказалась от переноса мероприятия на светлое время дня, вспомнив, что сегодня пятница, а потом два выходных. В таких случаях ждать нельзя, промедление смерти подобно. До тебя может приехать кто угодно и выкопать труп, чтобы, например, перепрятать.
— Только сразу предупреждаю, — решительно заявила я, — своими силами мы не справимся. Вы не хотите объединиться с РУБОПом, например? У них есть хорошие навыки работы по таким сигналам, но ваши заслуги, естественно, забыты не будут.
Они переглянулись с выражением: «Нет! На это я пойти не могу! Мне надо посоветоваться с шефом!»
— Позвоните руководству, — любезно разрешила я.
Двадцать минут ушло на переговоры с начальством, и пока они базарили по телефону, я напряженно пыталась вспомнить, чего же я хотела; но так мне ничего в голову и не пришло. Я зашла к Лешке, рассказала ему вкратце о мероприятии, которое мне предстоит, и спросила, нет ли у него бахил или, на худой конец, солдатских кирзовых сапог.
— А ты угадай с трех раз, — предложил Лешка.
— А что же мне делать? — я с сомнением оглядела туфли на высоком каблуке.
— Я же там утону в болоте или туфли потеряю, неизвестно, что хуже.
— Так ты вечно во что-нибудь ввяжешься, все у тебя не как у людей. Может, в РУБОПе найдется для тебя обувка.
— Лешка, что же я хотела, с чего ты меня сбил? Я так и не вспомнила, — пожаловалась я, но без толку.
— По работе что-нибудь?
— Вроде бы нет, но точно не помню. Ну ладно.
Когда я вернулась в кабинет, санкции на сотрудничество уже были получены, и я с удовольствием набрала номер Василия Кузьмича, предвкушая его реакцию на то, что я сейчас предложу ему уконтрапупить Вертолета.
— Василий Кузьмич, у вас бахилы есть? — с ходу поставила я вопрос ребром, как только Кузьмич взял трубку.
— Нету, Машечка, а что, на рыбалку собралась?
— И вас приглашаю, можете для Вертолета камеру заказывать. Но только если найдете бахилы для меня.
— Машечка, да я тебе водолазный костюм найду, если хочешь! Тебе Кораблева одного хватит или еще кого-нибудь посылать? — поинтересовался он, как только я ему рассказала суть операции.
— Со мной еще два комитетчика, думаю, что справимся, только медика закажите и транспорт надо обеспечить. И освещение.
— Чего желаете, царица души моей? — пропел Василий Кузьмич. — Тройку вам запрячь или «ягуар» подать к подъезду?
— «Линкольн-навигатор», — ответила я.
Кузьмич радостно захихикал.
А Кораблев примчался за нами так быстро, что мы и оглянуться не успели; предусмотрительный Кузьмич все-таки прислал еще своего водителя на отдельском «форде» вместе с понятыми — двумя солдатиками из военного училища, расположенного в двух домах от РУБОПа.
— А за медиком дежурный просил нас заехать, — передал мне водитель.
Ну заехать так заехать. Когда мы все погрузились и направились в главк за доктором, я вспомнила, наконец, чего же я хотела: поесть. Но было уже поздно.
Когда мы подъехали к ГУВД, я вызвалась сходить за медиком, втайне надеясь на то, что у докторов можно будет перехватить чего-нибудь на зуб.
Подходя к дежурному отделению по затихшему уже коридору главка, я остановилась перед самой дверью, достала из сумки косметичку и попудрила нос, а во время этой нехитрой операции, коль скоро мне не мешал стук собственных каблуков, невольно прислушалась к голосам, доносившимся из комнаты медиков.
— Ну что Швецова? — вопрошал такой знакомый мне тенор Левы Задова. — Что вы все так на ней защитились? Что в ней особенного? Ничего особенного, обыкновенная стерва, да еще и с претензиями.
У меня сразу испортилось настроение и даже чувство голода ушло.
Расстроенная, я сунула пудреницу обратно в сумку и распахнула дверь.
— А-а, Машенька, — приветливо заулыбался доктор Задов, вставая с дивана и раскрывая мне свои объятия. — Как я рад тебя видеть! Ну что, собираться? Вместе поедем? Люблю с тобой ездить… — болтал он, проверяя комплектность экспертной сумки. — Что нас там ждет?
— Судя по всему, обгоревший труп, — сухо ответила я. — Спускайся, я жду внизу, — и хлопнула дверью.
Когда наша представительная колонна неслась по темной и пустынной трассе, я подумала, что на головной машине не хватает плаката: «Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству!»
По мудрому совету Кузьмича, который я в полной мере оценила лишь потом, мы заехали в местное отделение милиции, с дальним прицелом — в надежде, что наша операция будет не бесцельной, — прихватили там помдежурного и постового с машиной, брезент и огромный кусок полиэтилена.
В лесу ночью — это совсем не то, что в лесу днем. Проваливаясь по колено в болотистую почву, мы кое-как добрели до нужной рощицы, при этом я висела на Кораблеве, боясь отлипнуть от него хоть на секунду. Он мужественно волок меня на себе, приговаривая, что во мне как минимум пятнадцать килограммов лишних и что меня в детстве плохо научили ходить, потому что более неуклюжей женщины он еще не встречал. Я кротко сносила все эти чудовищные упреки, поскольку мне было страшно. И не имело никакого значения то, что путь наш подсвечивался мощной лампой и что меня окружали несколько вооруженных мужчин.
Наконец — а путь показался мне бесконечным — мы вошли в жидкий лесок, и провидение сжалилось над нами: луч фонаря сразу упал на довольно большой грязно-белый предмет. К нему мы и устремились, спотыкаясь о кочки и уворачиваясь от хлестких веток деревьев.
— Канистра! — объявил один из солдатиков, он первый добрался до цели.
«Да-а! Ему-то хорошо в сапогах!» — завистливо подумала я и тут же ойкнула — кто-то больно укусил меня под коленку. Я хлопнула по месту укуса, но безуспешно, — то, что укусило, уже улетело или упрыгало, зато под коленкой вздувался волдырь. Что-то шарахнулось под кустами, с шумом продираясь куда-то над землей. «О Боже!» — промелькнуло у меня в голове.
— Заяц! — предположил второй солдатик.
— Ты что, откуда тут зайцы? — заспорил его товарищ.
— Ну тогда кошка, — покладисто ответил тот.
Ну, вот и мы доковыляли до канистры, и нам в ноздри ударил запах бензина и чего-то еще, неприятного и тревожного. Один из комитетчиков, подобрав полы своего длинного бежевого плаща, поставил ногу на какое-то обгорелое бревно, лежащее на небольшой шершавой полянке, и вдруг это бревно под ним зашипело и запузырилось. Он с ужасом выдернул ногу из вязкой вонючей массы, и мы поняли, что даже откапывать труп не придется, вот он, перед нами.
Этот комитетчик отпал сразу, было ясно, что он нам не помощник. Он с воем носился по полянке, дрыгая босой ногой, поскольку запачканный ботинок сразу сбросил. (Забегая вперед, скажу, что перед тем, как нам уехать, солдатики битый час искали вокруг полянки его обувь.) Лева Задов надел резиновые перчатки, присел возле трупа, а я склонилась над ним, не выпуская из рук Кораблева. Тот свободной рукой зажимал нос, отворачивался и бубнил, что он не нанимался нюхать это безобразие, и вообще он пойдет посидит в машине, и довел до того, что Левка ему пригрозил, что сейчас Кораблев будет помогать ему труп переворачивать. Кораблев затих.
— Ну что, Маша, — тыльной стороной руки в резиновой перчатке Лева поправил сползающие очки, — он — мешок с костями, ребра все переломаны, череп цел. Зубы выбиты, передние, скорее всего, ткнули чем-то в рот. От трупа резкий запах бензина, и в рот влили наверняка. Везем в морг, там осмотрим как следует.
Он выпрямился и помахал местным милиционерам:
— Ребята, давайте брезент и полиэтилен, сейчас погрузим и в морг отвезем.
Ребята без всякого энтузиазма попытались свалить это занятие на солдатиков, но, увидев, что одного солдатика уже тошнит в кустах, все-таки закрыли грудью амбразуру. После того как труп был завернут, между водителями разгорелся жаркий спор, на чьей машине везти. Местный помдеж спорил по инерции, понимая, что, как ни крути, укутанный в брезент труп не влезет ни в сверкающую Ленькину машину, ни в навороченный рубоповский «форд», ни в скромную машину комитетчиков. Отдуваться придется именно им.