— Ничего, Машка, не сомневайся, — подбодрил меня Болельщиков, — у тебя же разрез на юбке высокий, лезть будет легко. Ты же когда-то спортивной гимнастикой занималась?
— Когда это было… А может, вы с Левой сначала, а?
— Ну вот, здрасьте! Почему это мы должны лезть раньше следователя? Нет уж, давай сначала ты. Кто тут главный, в конце концов?!
Поскольку я всю свою следственную жизнь доказывала окружающим, что в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом, а также с основными положениями криминалистики главным на месте происшествия является не кто иной, как следователь, не могла же я сейчас ударить в грязь лицом. Болельщиков подставил свое мощное колено, и я полезла.
Наглый ветер тут же совершенно неприлично задрал мою юбку вверх, металлические перекладины оказались ржавыми, и руки мои сразу тоже стали ржавыми; в довершение ко всему, добравшись до середины лестницы, я уронила с ноги туфлю. В тот момент, когда моих ушей достиг глухой стук упавшей на землю туфли, я серьезно задумалась — а женское ли дело это следствие? Даже для тех, кто занимался спортивной гимнастикой… Задов и Болельщиков, задрав головы и с нескрываемым удовольствием заглядывая мне под юбку, подбадривали меня и советовали не останавливаться на полдороге.
Они бы, может, и дальше надо мной издевались, если бы, глянув в очередной раз вниз, я не обнаружила рядом с ними Бурачкова, который, по их примеру, тоже задрал голову и наблюдал за моим вознесением. Заметив, что я смотрю на него, он, придерживая фуражку, чтобы не свалилась, крикнул:
— Мария Сергеевна, а вы чего, решили ключей не ждать?
— Что?! — переспросила я, холодея от обрушившегося на меня прозрения.
— Вы решили по лестнице забраться? Я же ключи принес! И от парадной, и от чердака!
Я застыла, вцепившись в ржавые перекладины, лихорадочно соображая, что для меня более приемлемо — долезть все-таки до крыши или спуститься вниз; спускаться тяжелее, но там, внизу, люди; а если я влезу на крышу, мне придется ждать в темноте, холоде и одиночестве, пока туда прибудут остальные участники следственного действия. Нет уж, пусть меня внизу ловят! И я стала перебирать перекладины лестницы в обратном направлении, задыхаясь одновременно от злости и от смеха — невозможно было не признать, что разыграли меня классно…
— Прости, Машенька! — заголосили эти гады хором, испугавшись моей реакции.
— Прыгай, не бойся, Машенька, я тебя поймаю! — добавил Болельщиков.
Мне уже было все равно, я немного повисела на нижней перекладине, откуда земля казалась далекой, как из иллюминатора самолета, и спрыгнула прямо в руки Болельщикову, постаравшись как можно больнее его при этом лягнуть.
Задов уже стоял наготове с моей туфлей, как исстрадавшийся принц, нашедший после долгих мытарств Золушку. Я передохнула и, держась за Болелыцикова, протянула ему ногу, на которую он благоговейно надел туфлю; его мне тоже удалось лягнуть. После этого нас всех, кроме Бурачкова, одолел такой приступ смеха, что на третьем этаже дома зажглось окно и кто-то загремел рамой с явным намерением призвать нас к порядку. Вспомнив шефа с его теорией о необходимости расслабляться для нейтрализации следственных перегрузок, я, Давясь от хохота, подумала, что расслабилась как минимум на месяц вперед, только вот жалко загубленных колготок и юбку придется стирать.
Открыв дверь ключом, мы вошли в парадную и поднялись к чердаку. Бурачков отпер висячий замок чердачной двери и сделал жест, долженствующий означать:
«Добро пожаловать!» Я заглянула туда, на чердаке горела тусклая лампочка и озаряла картину, которую даже далекий от следствия человек идентифицировал бы не иначе, как обстановку борьбы. Заглянувший на чердак через мое плечо Бурачков даже присвистнул.
Посыпанный песочком пол чердачного помещения олицетворял собой мечту следопыта. Мысленно я вознесла хвалу дальновидному генералу Голицыну, никому, кроме меня, не сказавшему о своих догадках относительно места наблюдения за лифтом. Будь он более болтлив, к моему появлению здесь остались бы только следы работников милиции и, может быть, для разнообразия, еще прокурора города.
И правда, до смешного доходит; в начале года у нас на территории среди бела дня расстреляли крупного преступного авторитета, а через две недели в кафе-забегаловке на глазах у персонала поссорились гопники, устроили поножовщину и разбежались. И там, и сям мы нашли следы обуви, пригодные для идентификации, и отправили их в наш экспертно-криминалистический отдел. Чуть погодя звонит возбужденный эксперт и кричит, что на обоих местах происшествия следы одной и той же обуви, днем зарплаты клянется! Горчаков стал ломать голову: какая может быть связь между ножевым ранением местного гопника и заказным убийством крутого мафиози? Созвали методсовет, который по-простому зовется еще «В мире мудрых мыслей», поскольку на этом мероприятии надзирающие прокуроры, в лучшем случае подержавшие дело в руках пять минут, дают мудрые советы следователю, который выезжал на место происшествия, лично составил все бумажки и уже два месяца пытается преступление раскрыть. Начальник надзорного отдела Будкин закричал, что дела надо соединять производством и выдвигать версии о связи этих двух преступлений; все его горячо поддерживали, пока не выступил наш шеф, Владимир Иванович, и не сказал, что, с его точки зрения, связь между этими преступлениями только одна: на оба места происшествия еще до прибытия туда прокуратуры выезжал один и тот же сотрудник милиции, а поскольку речь идет о преступлениях, совершенных на территории разных отделений милиции нашего района, то это, скорее всего, кто-то из руководителей районного управления. Впоследствии версия нашего прокурора блестяще подтвердилась, и, по слухам, этому руководителю лично генерал Голицын объяснил, с использованием непереводимых идиоматических выражений, как надо вести себя на месте происшествия и куда можно лезть, а куда не стоит, даже если ты начальник РУВД.
Еще раз окинув взглядом чердак, я посторонилась, пропуская на первый план криминалиста Болелыцикова со всеми причиндалами.
— Женечка, давай: сначала на видео, потом фото. Отсюда сможешь, чтобы там не топтаться?
— Попробую, — пробормотал Болельщиков, включая аппаратуру и осветив все закоулки чердака своим мощным фонарем. — Смотри, Марья, вон там, возле окошка, натоптано, но там спокойно натоптано, человек просто ждал. Вот с этого следа можно будет слепочек взять. А вот тут, перед входом, уже дрались. Левка, готовься, тут уже по твоей части работа — похоже, тут кому-то нос разбили, видишь, капли, и причем свежие, я бы рекомендовал песочек вместе с кровью в коробочку. Сейчас, Марья, потерпи немного, я быстро у входа площадку обработаю, и нам будет куда ступить. А там ты присядешь — вон ящик стоит, и начнешь писать.
Лева Задов, услышав про капли крови, уже копался в экспертной сумке, выбирая все необходимое для работы, и я, наблюдая за этими двумя поборниками охраны труда, еще полчаса назад голосившими, что я выродок, и что они переутомились, и что давно пора на базу, удивлялась их прыти. Впрочем, чему тут удивляться, все мы, старички, такие, как бывалые охотничьи псы, свернувшиеся калачиком на солнышке: как только запах дичи коснется ноздрей, они вскакивают, вытягиваются в струнку и стрелой несутся по следу через бурелом и болото, оставляя далеко позади молодое поколение, несмотря на то, что это поколение питается исключительно «Чаппи»…
Пока Болельщиков занимался фотографией и видеозаписью, я отвела в сторонку подполковника Бурачкова и поныла по поводу понятых:
— Выручайте снова, Борис Владимирович!
— Вас понял! — кивнул невозмутимый Борис Владимирович и привел в качестве понятых мастера РЭУ вместе с супругом.
Это был мудрый ход: все равно мастеру у нас ключи от чердака забирать, и с мужем ей будет не страшно домой идти.
Я воспользовалась моментом и спросила мастера:
— А чердак всегда закрыт на замок?
— Да я каждый день проверяю, вроде бы замок не сбивали.
— А ключ у вас никто в последние дни не брал?
— Да нет, — пожала она плечами. — Но вообще-то, вы видите, какой замок?
Штамповка, его шпилькой отпереть можно. А вот тут, в углу, пакетик полиэтиленовый стоит, что-то в нем есть, так я его тут раньше не видела.
Видите, дом ухоженный, чердак чистенький, лишний предмет сразу на виду будет…
Когда Болельщиков наконец открыл доступ на чердак, я первым делом осторожно пробралась к чердачному окошку. Голицын был прав: из него открывался прекрасный вид на вход в парадную и даже, сквозь застекленные двери, на всю площадку перед лифтом; а стекла в двери этой парадной наверняка были отмыты до блеска, пока их не вышибло взрывом.
— А это что? Жень, поди сюда со своим фонарем, — подцепила я носком туфли какой-то предмет.
Подошли вместе с Женей и доктор Задов, и подполковник Бурачков, и все мы уставились на освещенный Болелыциковым презерватив, наполненный какой-то жидкостью и завязанный вверху узлом.
— Что это? — повторила я.
— Презерватив с мочой, — откликнулся Задов.
— С мочой?
— Думаю, что да.
— А зачем?
— Мочился человек в презерватив, — подсказал Болельщиков.
— Спасибо, что объяснил. Я спрашиваю, зачем в презерватив мочиться.
— Чтобы с собой унести, — задумчиво высказался Задов. — Чтобы не оставлять следов своего пребывания.
— А зачем с собой уносить? Вон тут песку сколько, мочись себе в песок, никто и не заметит. Слушайте, а по запаху мочи собака след возьмет?
— Вроде бы нет, — сказал Болельщиков, — я даже слышал, что, если след мочой побрызгать, это у собаки нюх отбивает.
— Значит, не для того, чтобы собака след не взяла. А если для того, чтобы с собой унести, то чего ж не унес?
— Чего-чего, в морду дали, вот и не успел.
— Закономерный вопрос: а кто и за что в морду дал?
— А кому — тебя не интересует?
— Если появится кандидат на роль наблюдателя, мы его кровушкой привяжем, — вслух подумала я.
— Каким образом? По группе особо не привяжешь, групп крови всего четыре, а население Земли, знаешь, какое? Или ты генетику имеешь в виду, так ты учти, что им ведро крови нужно для заключения, а не этот пятачок.
— Женя, ты слышал про одорологическую экспертизу?
— По запаху, что ли? Это когда собаке дают понюхать коробку, в которой две недели назад хранилась взрывчатка, а она своим чувствительным носом улавливает молекулы диэтиленгликоля?
— По запаху, только с взрывчаткой я не пробовала, а по крови экспертизу назначала.
— Но все равно собачка нюхает, а суды это доказательством не считают. Так?
— встрял в разговор Задов, демонстрируя свою процессуальную осведомленность.
— Не всегда. У меня, например, по нескольким делам состоялись приговоры, основанные на одорологии. И в законную силу вступили.
— Но все равно же собачка нюхает, так? А как суд может полагаться на мнение собаки? Ее же не предупредишь, как нас, за дачу ложного заключения?
— Лева, тебя что, собаки в детстве кусали? Что ты так к собакам негативно настроен?
— Да смешно просто! Собака-эксперт! Она что, и заключение подписывает?
— Собака в данном случае выступает в качестве инструмента. Знаешь, как это происходит: объект, содержащий запах, помещают в специальный прибор, во влажную среду, адсорбируют там запах с объекта на стерильную фланель, после чего эту фланель консервируют…
— С солью или с уксусом? — сострил Задов.
— Очень остроумно. Консервируют в стеклянной герметичной банке, помеченной паролем, и могут хранить до года, если сразу не с чем сравнивать. Когда поступает образец запаха для сравнения, банку с первоначальным запахом в числе нескольких других, также помеченных паролем, дают специально обученной собаке на выборку.
— А зачем пароль? — спросил Бурачков.
— Чтобы проводник собачий никак, даже подсознательно, на собаку не влиял.
Он, кстати, тоже не знает, в какой банке нужный запах. Например, на месте происшествия подобрали шарфик, законсервировали, отвезли в Москву — только там одорологию делают, у нас базы нету, — а через полгода нашли подозреваемого.
Взяли у него кровушку, высушили на марлечке, отправили в Москву, и одорологи дают категорическое заключение — его шарфик или нет. Это тебе не по группе крови экспертиза. А если несколько подозреваемых, то они тебе выделяют одного.
В Иркутркой области, в колонии, зэки замочили парня и разбежались из барака. На месте подобрали три заточки с рукоятками, обмотанными изолентой; медик говорит, что смертельный удар наносился одной из них. У всех, кто жил в бараке, взяли кровь, по запаху привязали заточку к одному из зэков, и приговор в суде состоялся.
— Да ну, это несерьезно, — отмахнулся Болельщиков. — А если у собаки течка? Или ей на лапу наступили?
— Во-первых, с течкой собак на работу не выводят. А во-вторых, тебе что, в трамвае на ногу не наступают? Вот ты пришел на работу с отдавленной ногой и отпечаток просмотрел. А потом, у собаки есть одно преимущество — она не может умышленно фальсифицировать заключение. Помнишь дело Федоренко?
— Эксперт, который пальчики у клиентов брал и на объекты, изъятые с происшествия, переносил? Ну что за манера нас в это дело носом тыкать!
— Да просто разговор такой зашел. А к одорологической экспертизе нужно относиться как к доказательству, которое, как и другие, заранее установленной силы не имеет, но его можно перепроверить и подтвердить другими доказательствами. Если есть заключение одорологов о том, что следы крови на месте убийства принадлежат Кошкину или Собакину, — кто мешает провести еще судебно-медицинскую экспертизу, пусть тебе скажут, что эта кровь и по группе соответствует Кошкину или Соба-кину, да еще и по половой принадлежности это кровь мужчины.
За нашей спиной деликатно кашлянули понятые. Мы поняли намек без слов и стали писать протокол.
— Женя, глянь осторожно, что за пакет полиэтиленовый; говорят, его тут раньше не было, — попросила я Болелыцикова.
Женя, аккуратно раздвигая ручки пакета масштабной линейкой, проворчал:
— А у самой что, коленки ватные?
— А мне городская запретила, — объяснила я, не отрываясь от протокола. — Мне Будкин сказал: если есть малейшая опасность того, что объект может взорваться, сами не лезьте, пошлите экспертов, лучше пусть они взорвутся, а то кто же протокол писать будет?
— Правильно, Машка, — поддержал меня Лева Задов, хоть и посмеивающийся, но все-таки предусмотрительно зашедший за чердачное перекрытие, — наиболее опасные эксперименты всегда проводятся на наименее полезных членах экипажа.
— Понимаешь, существует допустимый процент потери экспертов на осмотрах, такая естественная усушка-утруска. Для следователей такой процент не предусмотрен, — продолжала я объяснять, — потому что после окончания осмотра они все равно умирают от переутомления.
— Отбой воздушной тревоги, — проворчал Болельщиков, которому наши шутки явно не понравились. — В пакете веничек, больше ничего нет. Точно, мужик следы заметал, поэтому и в презерватив писал, — во-первых, чтоб с собой забрать, а во-вторых, наверное, чтобы не шуметь лишний раз. Серьезно товарищ готовился…
— Машка, а чего с презервативом делать? — спросил Болельщиков, переворачивая его палочкой.
— Ну изыму я его, а чего еще с ним делать?
— А куда денешь? Домой в холодильник? Просто до завтра моча там вообще стухнет…
— И гомункулус появится, — со смехом развил эту мысль Левка. — Парацельс предлагал разводить гомункулусов из мочи, отстоявшейся более десяти дней…
— Тьфу! — смачно плюнул не выдержавший Бурачков.
— О! — обернулась я к нему. — Борис Владимирович, заберите к себе вещдоки до завтра, а то прокуратура уже сдана на сигнализацию, а домой я же не потащу все это, и с места взрыва мы три коробки набрали.
— И это? — Бурачков брезгливо кивнул на презерватив.
— И это, — подтвердила я. — А чтобы не совсем было противно, мы сейчас это упакуем. Ну-ка, Лева, не спи.
Лева кинул на меня непередаваемый взгляд, а я отвела в сторону Бурачкова и тихо попросила:
— Борис Владимирович, можете к завтрашнему дню мне сделать списочек жильцов парадной?
— Сделаем, — пообещал Бурачков. — Может, с самого утра не получится, а к обеду подошлю кого-нибудь с бумагами.
После выполнения всех формальностей мы покинули чердак и добрели до «рафика» кримлаборатории, который должен был доставить вещдоки в бурачковский отдел, экспертов — в главк, а меня до дому. Лева разбудил водителя, а мы стали забираться в салон. Там было темно, неповоротливый Болельщиков покачнулся и уронил коробки с вещдоками на сиденье, и вдруг из-под коробок раздался сдавленный стон.
— Кто здесь?! — испуганно крикнул Болельщиков. Раскидав коробки, из-под них выбрался заспанный прокурор Будкин с помятой от сна физиономией.
— Ну что, закончили осмотр? — хрипло спросил он. — Справились без меня?
— С трудом, — ответила я. — Мне вас очень не хватало.
— Ого! Уже третий час ночи! — посмотрев на часы, удивился Будкин. — Неплохо мы поработали. Знаете что, Мария Сергеевна, я, пожалуй, завтра приду к обеду, а то — не шутки, в третьем часу работу закончили, надо же отоспаться.
Так что вы меня до обеда не ищите.
— И в мыслях не держала, — рассеянно отозвалась я, прикидывая, сколько мне удастся поспать.
Бог даст, в четыре лягу, а в полседьмого вставать, Гошку собирать в школу.
По совести, можно было бы тоже отпроситься до обеда, учитывая, что я потрудилась на месте происшествия не меньше прокурора Будкина, но в девять тридцать придет Скородумов, и мне его визит никак не отменить.
— Все устроились? Поехали уже, — поторопила я водителя.
И мы поехали.
Дома все спали; меня ждала записка от Сашки о том, что ребенок накормлен, помыт и уложен, а меня нежно целуют. Я смыла с себя под душем все это происшествие и, как только коснулась головой подушки, провалилась в сон с мыслью: «Господи, какой же это был длинный день!»
— …Мамочка, прости, пожалуйста, что я тебя разбудил, но я был вынужден…
Я подняла голову. Передо мной стоял мой ребенок в пижамке. Часы показывали пять. У меня было чувство, что я вообще не спала ни минуты.
— У меня болит горло, — прошептал он с несчастным выражением лица.
Сон с меня моментально слетел. Я чуть не села в постели, но вовремя вспомнила, что Сашка приучил меня спать обнаженной.
— Котик, отвернись на секундочку, я надену халат.
Ребенок послушно стал смотреть в угол, я вскочила, завернулась в халат, заставила Гошку открыть рот и осмотрела его горло; и поняла, что в школу мы сегодня не пойдем.
— Больно глотать, — прохныкал он еле слышно.
— Пойдем, моя котечка, я тебя полечу.
Я отвела его в постель, завязала шею шерстяным шарфом, заставила надеть шерстяные носки и, чтобы смягчить горлышко, дала проглотить ломтик лимона без сахара.
— Ну как, заинька? — спросила я, поглаживая ему голову и время от времени трогая лобик губами: проверяя, сильно ли поднялась температура. Лобик был горячим.
— Ма, полегчало! — сказал он нормальным голосом через некоторое время и стал усаживаться в постели поудобнее. — Слушай, пока говорить не больно, давай срочно поболтаем о чем-нибудь, а то скоро опять заболит. Давай?
— Дракончик ты мой маленький, — улыбнулась я. — Болтунишка мой курносый!
Давай ты помолчишь, я тебя побаюкаю и сама что-нибудь тебе расскажу, ладно?
— А что расскажешь? Про то, как депутата подвзорвали?
— Откуда ты знаешь? — удивилась я.
— А Саша новости вечером включал, я новости слышал. Сказали: «Дело будет расследовать следователь Швецова»… И еще сказали, что этот депутат был очень честный человек и с ним расправились за его убеждения.
— Господи, как же ты это все запомнил?
— А это много раз повторяли, и по всем программам. И разные люди говорили все одно и то же: что он был очень честным человеком и пострадал за свои политические убеждения.
— Нет, котюнечка, это неинтересно, лучше я тебе про твои проказы расскажу.
Ты помнишь, как ты меня опозорил, когда тебе было четыре года?
— Не-ет, расскажи!
Хлебом не корми моего ребенка, дай послушать про его собственные детские подвиги.
— Я тогда каждый день ездила в следственный изолятор, а папа по вечерам забирал тебя из детского садика и вместе с тобой приходил встречать меня к тюрьме. А потом ты заболел, и мы пошли с тобой в поликлинику. Вел ты там себя безобразно, громко топал и шумел, и какая-то тетенька, видимо не очень умная, строго тебе сказала, что если ты будешь хулиганить, то тебя в тюрьму посадят. А ты за словом в карман не полез и при всем честном народе ей заявил, что уже был в тюрьме. Она спрашивает, как же ты там оказался, а ты во всю глотку отвечаешь: а мы с папой к маме приходили! После этого все мамочки срочно подобрали своих деток и отсели от нас подальше.
Ребенок радостно захохотал, но тут же скривился и схватился за больное горло. Я баюкала его, пока он не уснул; потом, осторожно уложив его на подушку и накрыв одеялом, пошла будить доктора Стеценко, друга и любовника.
Организовав неотложные лечебные мероприятия и наблюдение за больным со стороны доктора Стеценко на время моего отсутствия, я стала собираться на работу. От отражения моего лица в зеркале меня чуть не стошнило. Преодолевая отвращение к себе самой, я с грехом пополам заретушировала следы ночных бдений имеющимися в моем распоряжении косметическими средствами и надела белый свитер.
Конечно, мне больше идет черное, но, имея в активе шестьдесят минут сна за ночь, надевать черное равносильно самоубийству, мое лицо по цвету от одежды отличаться не будет. Белый свитер хоть добавит чуть-чуть свежести.
— Сань, я в два часа буду как штык! — заверила я спутника жизни. — И ты к трем успеешь на работу.
— Иди! — он поцеловал меня. — Я на боевом посту.
С тяжелым сердцем я отправилась в прокуратуру, все время думая о том, как там мой Хрюндик. С Сашки я стребовала обещание немедленно известить меня, если состояние больного как-то изменится. Помимо беспокойства за сына, меня еще терзала совесть. Ребенок заболевал, уже когда пришел из школы, а я бросила его одного, потащилась сначала обедать с Сашкой, потом на происшествие, черт знает чем занималась, а он в это время плохо себя чувствовал, нуждался во мне…
Пламя моего морального аутодафе разгорелось до такой степени, что, придя на работу, я вынуждена была принять валерьянки.
В девять часов в коридоре прокуратуры раздался зычный голос оперуполномоченного Кораблева:
— Девчонки! Налетай, а то не хватит! — и гул, в котором время от времени идентифицировались голоса женщин прокуратуры.
Я выглянула в коридор. На столе, стоящем в коридоре и предназначенном для написания гражданами заявлений, были разбросаны разноцветные купальники из лайкры; возле стола толпились наши девушки и тетушки, а над ними возвышался Кораблев, который, как коробейник, раскладывал купальники в более выгодные позиции, поднимал и демонстрировал наиболее, по его мнению, выигрышные экземпляры. Увидев меня, он бесцеремонно распихал девиц и заявил:
— Девчонки! Небольшой перерыв! Пусть сначала моя начальница выберет, а вам — что останется. Мария Сергеевна, пожалуйте, вам к лицу будет вот этот, желтый с черным. И вот этот, красный, тоже ничего, а?
— Леня, откуда это? — спросила я.
— Да это подарок вам. Ну серьезно, у меня друг работает в фирме, которая строчит эти купальники. Я ему там товар подвез, а он мне отсыпал купальников: раздай, говорит, своим девчонкам… Да правда, бесплатно. Вам что, купальник бесплатный не нужен? Ну раз не нужен, тогда, девчонки, налетайте!
Базар возобновился, а я услышала, что у меня в кабинете звонит телефон, и вернулась к себе. Звонил Сашка.
— Маш, не волнуйся: температура спала без медикаментозного лечения, горлышко еще немного отечное, но страшного ничего. Денька два дома посидит, и даже врача вызывать не надо. Сделаем пару ингаляций, витаминчики, и все будет нормально.
Похоже, Сашка не просто меня успокаивал, а опасности действительно не было. Мой ребенок и вправду легко переносит любые болезни.
Я вышла в коридор.
— Кораблев, иди-ка сюда!
— Ваш голос, дорогая шефиня, не предвещает ничего хорошего. Я вам желтый купальник все-таки отложил. Ну ладно, ладно, иду, иду!
— Леня, мы работать будем? Или ты будешь купальники раздавать?
— А что в этом плохого? Смотрите, как у сотрудников прокуратуры повысилось настроение!
— Ты бы лучше делом занялся.
— А что вы меня все время принижаете? Займись делом, займись делом… Как будто я бездельник какой-то!
— Кораблев, большего нахала я в жизни не встречала! Ты поедешь когда-нибудь за разрешением на допрос и кассетой? Мое терпение вот-вот лопнет!
— Как вы меня достали, Мария Сергеевна! Ну что вам дался этот Пруткин именно сегодня и именно сейчас! Давайте на той неделе. И у вас ребенок болен, шли бы домой, больше пользы было бы.
— Леня, мне кажется, это не твое дело. Ты мне разрешение и кассету привези, а я сама буду решать, куда мне идти.
— Это же надо быть такой душной женщиной! Как вас только сожитель терпит?
— Тебя не спросил. А тебе, кстати, не режет слух слово «сожитель»?
— Нормально, — протянул он. — Он у вас вроде доктор?
— Все-то ты знаешь… Ты бы лучше по делу столько знал.
— А я и так знаю.
— Леня, хватит испытывать мое терпение, — взмолилась я. — Съезди за разрешением и кассетой. Второй день тебя прошу.