— А вы ничего не уничтожали в квартире сына? — поинтересовалась я, затаив дыхание.
— Нет, я ничего там не трогала.
— И семейные архивы сохранились?
— Видимо, — она пожала плечами. — Я не проверяла. Зачем они мне?
— Может быть, фотографии сына и его жены…
— Мне они ни к чему. У меня есть свой архив.
— Нателла… — На этот раз я с трудом, но удержалась от добавления отчества. — Вы могли бы мне разрешить прийти и посмотреть архив вашего сына?
— Хорошо. — Она снова пожала плечами. — Когда вы хотите это сделать?
— Лучше не откладывать…
— Вот вам моя визитка, — она протянула мне карточку. — Надумаете, позвоните. Номер моего мобильного там написан. В любое время суток. Я свободна?
— Да, пожалуй. Прочитайте и подпишите протокол.
— Протокол? Но я ничего важного не сказала.
— Но кое-что я записала, буквально две строчки.
Она подписала протокол и ушла, а я вдохнула воздух, пропитанный легким ароматом ее духов. Странно, пока она сидела напротив меня, духи не чувствовались, но вот она вышла, и по кабинету распространился слабый, но невыразимо прекрасный запах, еще некоторое время напоминавший мне, что здесь побывала шикарная женщина. Я окунулась в облачко аромата, стоявшее, как послевкусие дорогого коньяка; ни с каким вином Нателла Редничук не ассоциировалась.
Под вечер в контору забрел Горчаков, весь в архивной пыли.
— Ну как? — сочувственно спросила я.
— Восемь травмпунктов. Пока ничего.
— Сколько осталось?
— Двадцать три.
— Понятно, еще три тыщи ведер и золотой ключик у нас в кармане.
— Вот-вот. А что за духи у тебя такие приятные? — повел чутким носом Горчаков.
— Это не у меня, это мама Чванова была.
— Ну и как?
Я закатила глаза. Сама я давно уже была накрашена и причесана, занялась этим сразу после ухода Чвановой.
— Она тоже Чванова?
— Ты знаешь, она по паспорту Чванова, а называет себя девичьей фамилией — Редничук.
— Редничук? — Лешка присвистнул. — Жалко, что меня не было, я бы хотел на нее посмотреть. Бывшая звезда подиума, мне говорили, что она до сих пор так хороша, что может студента соблазнить.
— Все именно так. Если бы я не видела ее паспорта, я бы на тыщу долларов поспорила, что ей ровно вполовину меньше лет, чем записано в документах.
— Нинон Ланкло?
— Сто очков вперед, — заверила я. — А ты-то про нее откуда знаешь?
— У меня же было дело по Дому мод. Мне там все уши про нее прожужжали.
— Мы с ней договорились, что она мне даст посмотреть архивы ее сына и невестки.
— Зачем тебе? — удивился Горчаков.
— А откуда я возьму сведения о личной жизни Чвановых? Может, в архивах какие-нибудь фотографии Ольгиных подруг, тогда будем искать этих подруг, или еще лучше — записные книжки, письма. С кем-то она должна была быть хотя бы в приятельских отношениях, не верю я, что она вообще из дому не выходила, даже в парикмахерскую.
— Слушай, а подружки матери тебя не интересуют? Я, когда расследовал захват Дома мод, завел там полезные знакомства и могу поспрашивать, хотя бы что за человек твоя Редничук, поскольку про ее человеческие качества мне не рассказывали, только про ее внешний вид и славное модельное прошлое.
— Поспрашивай. Мне она психологически интересна. Мать погибшего, первый раз общается с новым следователем и ничего не спросила о том, когда будут задержаны виновные, почему прокуратура бездействует, на худой конец, не поинтересовалась, почему дело к нам передано. Так что поспрашивай. Только осторожно и неофициально, хорошо? И желательно у тех людей, которые сразу после беседы с тобой не побегут к Нателле тебя сдавать.
— Не учите меня жить, лучше помогите материально. Зарплату не дают?
— Размечтался…
Только Лешка ушел к себе, в мой кабинет просочилась возбужденная Кочетова с лифчиком в руках.
— Машка, а чего ты лифчик не взяла?
— Мне вообще этот коробейник надоел. Пусть только попробует еще что-нибудь принести!
— А что? Тебе что, лифчик или купальник помешает на халяву? Брось ты.
Лучше посмотри, как на мне лифчик, я не могу решить, брать его себе или толкнуть девчонкам из суда. Так-то лифчик хороший, «Триумф», но мне кажется, что у меня на спине под лямкой складка.
Мы заперли дверь изнутри, и Лариска, быстро скинув одежду, надела лифчик.
— По-моему, все хорошо, — сказала я.
— А по-моему, складка, и мне неудобно.
Лариска извернулась, как кобра на гнезде, чтобы увидеть в зеркало свою спину.
— У тебя складка, потому что ты изгибаешься перед зеркалом, а так все нормально, — убеждала я ее. Мы обе разгорячились.
— Нет, от тебя толку не будет, — нервно заявила Лариска. — Ты все равно правду не скажешь. Надо позвать еще кого-нибудь, кто толк понимает. — И она в возбуждении стукнула кулаком в стену, за которой сидел Горчаков. — Вот Горчакова позовем. — И она бухнула кулаком в стенку еще раз.
Лешка тут же среагировал, подумав, что его зовут пить чай, и задергался в мою дверь. Услышав нашу возню, он приник к двери и стал ласково спрашивать:
— Девчонки, вы чего? Звали?
Тут Лариска опомнилась.
— Ой! — сказала она и стала лихорадочно одеваться. Приведя одежду в порядок, она повернула ключ в замке и впустила Лешку. — Леш, ты извини, у меня в башке заклинило, я хотела, чтобы ты лифчик на мне посмотрел.
— Девки! Вы совсем охренели! А над горшком вас подержать не надо?
…Сашка сегодня освобождался после утренней смены, в полтретьего, и я спихнула ему ребенка, намекнув, что есть возможность неформально пообщаться.
Мой мальчик весь день пребывал в эйфории от неожиданно свалившегося на голову счастья в виде заминированной школы. Взрывное устройство, конечно, оказалось туфтой, кто-то из детей таким образом избег контрольной, но впечатлений было море.
Придя домой и предупредив ребенка, что уроки делать все равно придется, я набрала номер домашнего телефона Гошкиной классной руководительницы; вежливый мужской голос мне ответил, что Татьяны Геннадьевны нет дома.
— Школу минировать пошла… — прокомментировал Александр.
Ребенок, сидевший тут же в ожидании домашних заданий, с готовностью захохотал.
— Гошенька, отнеси, пожалуйста, мою записную книжку в прихожую, положи мне в сумку, а то я ее завтра забуду, — попросила я и, как только ребенок скрылся из виду, зашипела на Сашку:
— Ты с ума сошел? Зачем ты подрываешь авторитет учителей?!
— А что я такого сказал? — удивился Сашка. — Я же тоже хочу поучаствовать в процессе воспитания!
— Ты уже поучаствовал! «Лукоморью» учил? То, что Пушкин написал, у ребенка из памяти изгладилось начисто, зато он всем рассказывает, как «на неведомых дорожках Невзоров бегал в босоножках»!
— А что? Это еще в мое время рассказывали! Преемственность поколений…
— В твое время рассказывали: «слоны катаются на кошках»! А кто научил ребенка песенке Винни-Пуха? «Куда идем мы с Пятачком — конечно, в гастроном…»
— 3а чем идем мы в гастроном?
Конечно, за вином!
А где мы будем пить вино?
Конечно, за углом!
А чем закусим мы потом?
Конечно, Пятачком… — без запинки рассказал появившийся из-за двери ребенок, демонстрируя незаурядную память. — Ну что, мам, не дозвонилась? Не переживай, без уроков обойдусь.
— Спасибо, утешил, — пробормотала я.
Процесс воспитания оказался под угрозой.
Ребенок опять уткнулся в энциклопедию про динозавров, а я все прокручивала в голове визит матери Чванова. Ну и что, что не спросила, когда будет раскрыто преступление. То, что она умная и незаурядная женщина, у нее на лице написано.
Да еще и хладнокровная, и не сентиментальная. Ну так и зачем умный человек будет задавать вопросы, на которые все равно нет ответа?
Среда началась с телефонного звонка Кораблева.
— Мария Сергеевна, сегодня среда, когда вы получите оружие?
— Ты меня замучил уже! Сегодня комиссия, будут принимать зачет. Если к трем приедешь, а меня нет, возьми у Горчакова ключ от кабинета и завари чай, а я к тому времени уже должна быть, договорились?
В десять минут четвертого я вернулась из городской прокуратуры. Кораблев уже хлопотал над чаем.
— Ну что, порядок? — спросил он, насыпая заварку в чайник.
Я сняла куртку и ответила:
— Нет. Не сдала я зачет.
— Здрасьте! Ну, Мария Сергеевна! Учил я вас, учил, и без толку! И на чем вас завалили?
— Да ну, на ерунде. — Я подошла к столу и заглянула в заварной чайник, чтобы проверить, сколько Леня насыпал заварки. — Попросили разобрать пистолет, а потом собрать. А у меня руки вспотели от волнения, и мне затворную раму на пружину не натянуть. Они мне говорят: как же вы, Швецова, будете разбирать и собирать пистолет в боевой обстановке? Я им отвечаю: клянусь, что мне и в голову не придет разбирать и собирать пистолет в боевой обстановке, я его просто брошу, если патрон перекосит! Ну, вот меня и отправили еще позаниматься «Наставлением по стрелковому делу».
— Ма-а-рия Сергеевна! — протянул Кораблев с чайником в руках. — Вы меня позорите. Пистолет не собрать, это же надо! Смотрите, насколько это элементарно!
Он поставил чайник на стол, достал из кобуры свой табельный «Макаров» и, слава Богу, предварительно вытащил из него магазин, и выщелкнул патрон из патронника.
Сняв затворную раму, он стал показательно надевать ее на станину и, видимо, слишком сильно нажал. Рама выскользнула у него из руки и, описав в воздухе полукруг, пролетела в сантиметре от моего носа, а потом грохнулась вниз и вдребезги разбила фаянсовый чайник. Я несколько секунд остолбенело наблюдала, как заварка растекается под уголовные дела, потом опомнилась и стала лихорадочно сгребать их со стола в охапку. Кораблев же без всякой суеты собрал пистолет, вставил обратно магазин, передернул затвор и поставил оружие на предохранитель, после чего сказал:
— Какие же вы, женщины, неаккуратные: тут у вас и дела, тут вы и чай завариваете! Развели хлев в кабинете, негде пистолет разобрать.
Он убрал оружие в кобуру и, с невозмутимым видом сев за стол, стал барабанить пальцами по столешнице, предоставив мне одной убирать следы разрушения.
Эти следы я убрала весьма вовремя: в кабинет в сопровождении шефа вошел старший прокурор-криминалист. Оглядев кабинет, он удовлетворенно кивнул — вещдоки у меня на полу и столе не валялись, и вообще стол был хотя еще и сырой, зато на вид чистый.
Кораблев под шумок быстренько смылся.
Шеф объяснил причину визита:
— Гурий Львович приехал по поручению прокурора города проверять хранение вещдоков и состояние следовательских сейфов. Мария Сергеевна, покажите, пожалуйста, сейф. Я надеюсь, ключ у вас при себе? Вот Гурий Львович рассказал какие кошмары: в соседнем районе у следователя в сейфе золотые цепочки лежат изъятые, деньги. Ничего, как положено, не сдано, бардак.
Я про себя посмеялась: шеф давал мне возможность сказать, что ключа от сейфа у меня нету, похищен, а новый еще не заказали. Это на случай, если у меня в сейфе творятся такие же безобразия, как у коллеги из соседнего района. Чего греха таить: процедура сдачи на хранение денег, особенно в иностранной валюте, и золотых изделий, изъятых по уголовным делам, такая занудная и трудоемкая, что следователи не торопятся уложиться в установленный инструкцией трехдневный срок сдачи. Тянут и тянут, ожидая, что объявится кто-нибудь из родственников субъекта, у кого было изъято все это добро, и ему добро и отдадут. В этом случае требуется только расписка.
Но шеф напрасно волновался, в моем сейфе все было чисто, дубликат ключа взамен похищенного мы нашли в прокуратуре. Я с гордостью продемонстрировала содержимое сейфа.
Гурий Львович потребовал вытащить все из сейфа, перепроверил каждую бумажку и три раза переспросил: «Это все? Больше вы нигде вещдоки не храните?»
Когда он наконец ушел несолоно хлебавши, я хмыкнула: «Осечка, блин!»
Вечером я рассказала появившемуся Лешке о проверке моего сейфа.
— Не могу, конечно, точно утверждать, но имею подозрение, что он искал бумажник Скородумова. И был очень разочарован тем, что бумажника в сейфе нет.
— А где же он?
— В надежном месте.
— А именно?
— Не скажу.
— Мне не скажешь? — удивился Лешка.
— Леш, меньше знаешь, крепче спишь. А вдруг нас подслушивают?
В пятницу Горчаков пришел в контору, когда я уже собиралась домой, и поделился со мной своим рационализаторским подходом к делу: теперь в травматологических пунктах он начинает не с того, что роется в журналах и картах травматиков, а с того, что рассказывает доктору и медсестре приметы девушки по имени Анджела и примерные обстоятельства, которые она могла сообщить, обратившись в травмпункт, — зверски изнасиловали, белье порвали, царапины на спине и тому подобное. В одном из восьми травматологических пунктов, которые он сегодня успел посетить, и доктор, и сестричка вспомнили девушку, сестра вытащила журнал за апрель и быстренько нашла карточку Анджелы Ленедан. Лешка помахал передо мной карточкой.
— Лешка, ты гений! — искренне сказала я. — И адресочек там указан, где над девушкой измывались?
— А как же!
— Ну что, приглашаем негодяя?
— Ох, приглашаем! Займешься им?
— А ТЫ?
— А я продолжу свой скорбный труд. В понедельник надеюсь закончить.
— Фамилия у нее какая странная, — заметила я, разглядывая карту травматика. — Может, замужем побывала за иностранцем, — предположила я.
— Или папа иностранец.
— Может, не вызывать его обычным путем, а выяснить, где он, и привезти в прокуратуру? На всякий случай…
— Попроси Кораблева помочь.
— Тогда надо все это откладывать на понедельник. А во вторник срок по материалу, надо принимать решение.
— Какое тут может быть еще решение? Возбуждать дело и расследовать.
— Да, — кисло согласилась я.
— А что так грустно? Что-то ты не рада, Машка.
— Я рада, — так же кисло ответила я. — Я очень рада. Только мой внутренний голос мне подсказывает, что, кроме неприятностей, это дело мне ничего не сулит.
Разве еще только очень большие неприятности.
— Швецова! Ты что, стала неприятностей бояться?! — округлил глаза друг и коллега Горчаков.
— Ах, как остроумно! Ты помнишь, Леша: десять лет я была лучшим следователем, не знала, что такое доследования и оправдания. А почему? А потому, что дела про бомжей расследовала и про то, как муж убил свою жену или жена мужа. А как пошли дела про мафию да коррупцию, так я сразу стала нехорошей. Из выговоров не вылезаю. Почему бы это? Мне, честно говоря, надоело амбразуры грудью закрывать. Есть же люди, которые до пенсии на хорошем счету, никому на любимую мозоль не наступят. Что ж мне-то так не везет?
— А я тебе объясню, Швецова. Все дело в волшебных пузырьках. — Лешка постучал себя по лбу. — У тебя мозги устроены не по-человечески…
— По-лягушачьи, что ли? — обиделась я.
— Не перебивай. У тебя ведь опыт большой, ты ведь знаешь, что любое дело можно загубить на корню, нужно только правильно его расследовать. Вот скажем, можно обкладывать подозреваемого со всех сторон, терпеливо записывать чушь, которую подозреваемый несет в свое оправдание, а потом — хлоп! — предъявить ему показания кое-какие да пару экспертных заключений: а что вы на это скажете, а на это? Ах, ничего? Пожалте в камеру! Так вот это не правильно. А правильно, знаешь, как? Вызываешь подозреваемого и спрашиваешь: скажите, пожалуйста, вы не убивали, случайно, такого-то? Ах, нет? Так и запишем! Потом только назначаешь экспертизы, за два дня предупреждаешь подозреваемого, что будешь у него обыск проводить, а еще лучше — за неделю. Потом допрашиваешь всех людей, упомянутых в его записных книжках. О чем? О детских годах подозреваемого, о его кулинарных пристрастиях, о его половых возможностях. Когда допросов набирается тома четыре, аккуратно подшиваешь их, каллиграфическим почерком составляешь опись документов в деле и выносишь на двадцати листах постановление о прекращении дела в связи с отсутствием в действиях подозреваемого состава преступления.
Копию не забываешь направить надзирающему прокурору. Какие к тебе претензии? Ты работала, не разгибаясь, полгода. Еще полезно регулярно ездить за советом к зональному или к начальнику отдела в городскую. И план составить, обязательно с использованием цветных карандашей. Но это я, естественно, говорю про дела, в которых замешаны уважаемые люди. Дяди Васи всякие, заточками размахивающие, пусть сидят.
— Какой ты циник стал, Леша.
Я покачала головой.
— Если ты думаешь, что «циник» — это ругательство, то ты ошибаешься. Не был бы я циником, я бы сдох — давно. Какие проблемы? Откажи в возбуждении уголовного дела в отношении Денщикова, забудь про травматологические пункты.
Кто тебя в них посылал? Тебе никто слова не скажет, ведь даже потерпевшие от шантажа уже ничего не хотят. Проведи по убийству Чванова генетическую экспертизу крови на куртке Пруткина. Я тебе гарантирую, что кровь окажется от Чвановых. Вот и запихни дело на него опять в суд. Что тебе мешает? А я тебе скажу: твоя беда в том, что ты видишь больше, чем тебе хотелось бы.
— После твоих слов хочется пойти и повеситься.
— Ну вот: хотел тебя утешить, а ты говоришь «повеситься». Пойдем-ка домой лучше. Как твой Скородумов себя чувствует?
— Пока лежит в реанимации. Разговаривать нельзя. Слушай, может, мне по дороге заехать к Кузьмичу, в РУБОП? Договориться, что они по Денщикову поработают? Со вторника надо уже плотно начинать.
— Маша, а что мы так икру метали? Я вот подумал — все равно возбуждать придется, так чего жилы рвать в эти десять дней, возбудим дело и расследуй себе два месяца как минимум.
— Леша! Мы жилы рвем — вернее, ты пока рвешь — только потому, что перед возбуждением надо материал доложить прокурору города. Мы же на Денщикова можем дело возбудить только с его согласия. А учитывая трогательное отношение руководства к Денщикову, надо к прокурору города идти с такими козырями, которые побить невозможно.
— Ладно, отдыхать все равно надо. Не езди ни в какой РУБОП, в понедельник договоришься. Ты оружие-то получила?
— Нет, не получила, и особо не расстраиваюсь по этому поводу.
— А лифчики-то вы с Лариской поимели? — Лариска да, я нет.
— Марья, да что ж ты, бедная, всего лишена: ни оружия тебе, ни лифчиков!
— Ты знаешь, мне Кочетова после Нового года подсунула гороскоп в газете, на целый год. Я нашла про Водолеев и читаю, что в целом для Водолеев прогноз благоприятный, только им следует обратить особое внимание на свое здоровье, поскольку они могут заболеть серьезной, скорее всего — неизлечимой болезнью; путешествия в этом году им, то есть нам, не рекомендуются, так как велика опасность дорожных происшествий и, соответственно, травм, а также денежных потерь, так что лучше вообще из дома не выходить. Что касается денежных потерь, то нужно быть готовым стать жертвой ограбления или мошенничества, также вероятны изменения в личной жизни — грозят разводы тем, кто женат или замужем, а кто нет — у тех близок разрыв с любимым человеком. На работе — полный крах всех надежд на повышение и увеличение зарплаты и осложнение отношений с руководством. А в целом, повторяю, прогноз благоприятный. Так что все строго по гороскопу. Правда, меня утешает, что я еще могу, слава Богу, себе позволить не носить ни оружия, ни лифчиков.
— Вот теперь узнаю Машку Швецову, даже спина выпрямилась! — Лешка довольно хмыкнул и хлопнул меня по выпрямленной спине. — Пошли, я тебя до дому провожу.
Сашка сегодня во вторую смену?
— Да, в вечер.
— И молчишь! — укорил меня друг и коллега. — А кто твою безопасность будет обеспечивать?
— Леш, да я уже никому на фиг не нужна, что с меня взять можно было, то уже взяли. Хотя, если ты меня проводишь, я не буду возражать. Ты же знаешь, какая я трусиха!
Мы с Лешкой неспешно собрались и вышли из прокуратуры. Обсудив по дороге к метро горчаковское дело об убийстве, мы еще посудачили на тему о том, что говорить нам не о чем, кроме работы. О чем бы ни началась светская беседа в среде юристов, разговор неминуемо сползет на уголовные дела. Я как-то разговорилась с экспертрисой-психологиней, и она меня утешила: знаете, говорит, это, наверное, свойственно всем компаниям, сгруппировавшимся по профессиональному признаку. Вот вы рассуждаете о составах преступления, а мы, психологи и психиатры, и того хуже — начинаем ярлыки друг другу клеить: этот психопат, та истеричка, а у нее, может, просто плохое настроение…
А дело и вправду интересное: Лешка выехал на труп женщины, лежащий на кухне в квартире с вилкой в глазу. Муж охотно пояснил, что они часто ссорились, он был недоволен тем, как жена ведет хозяйство; в этот вечер он пришел с работы голодный, сел за стол, начал есть и вдруг обнаружил, что у вилки зубчика не хватает. Он жену, стоявшую возле плиты за его спиной, попросил заменить ему вилку, она не отреагировала; он еще раз настойчиво попросил, а потом в раздражении, не оборачиваясь, швырнул ущербную вилку за спину. А жена возьми да и повернись именно в этот момент. И вилка вонзилась ей точнехонько в глаз.
Горчакову все вокруг говорили, что это ненаучная фантастика, такого быть не может. Медик обхихикал эту оригинальную версию. Недоверчивый же Горчаков решил исследовать обстоятельства дела досконально; раз подозреваемый предъявляет версию событий, надо ее проверить, и назначил следственный эксперимент. На той самой кухне у плиты поставили доску, на которой нарисовали силуэт и на уровне глаз потерпевшей отметили глаза. Посадили мужа спиной к доске и предложили бросить вилку так же, как он бросил ее в день происшествия. В исходе эксперимента никто не сомневался. На глазах у следователя, двух экспертов и понятых, под видеозаписью, муж берет вилку, не оборачиваясь кидает ее за спину, и что же? Вилка вонзается прямо в нарисованный глаз. Эйнштейн со своей теорией вероятности переворачивается в гробу.
Вот Лешка и решал для себя проблему: умышленное это было убийство или неосторожное? Или вообще случай, казус?
— Маш, я хочу с Александром это дело обсудить, — заявил мне Горчаков.
— В смысле — он единственный, с кем ты еще это дело не обсуждал?
— Я хочу еще раз прокачать ситуацию с медицинской точки зрения.
— Но Сашка-то не окулист, а стоматолог. Вот если бы он ей вилкой в дырку на зубе попал… И вообще, хочу тебе напомнить, что, как говорит эксперт Панова, — если муж убивает жену или жена мужа, то никакое это не убийство, а выяснение семейных отношений.
— Сашка мне на даче сказал по секрету, что он подумывает о переквалификации в судебного медика.
— Что?! — Я остановилась как громом пораженная. — Одна паршивая овца, то есть я, в доме, это еще куда ни шло. Но два идиота одновременно — это уже слишком.
— Пускай, пускай, — не поддержал меня Лешка. — Зато всегда будет с кем посоветоваться.
— Какой же ты эгоист, Горчаков! Только о себе и думаешь! А мне как жить придется? И так уже разговоров о покойниках в доме больше чем достаточно, а если еще он будет в БСМЭ работать, вообще покоя не дождешься. Я буду его казусы решать, а он мои. И ты еще со своими будешь на огонек заглядывать. Боже, Боже!
— Это ты эгоистка, Швецова! А по мне, чем больше хороших экспертов, тем лучше. И не надо думать только о себе.
— Слушай, ты заговорил прямо как Кораблев, — удивилась я. — Даже интонации совпадают. Но одного Кораблева я еще вынести могу, а двоих для меня уже многовато. Сходи еще, чистоту моих выключателей проверь.
Но Лешка отказался зайти, раз Александра нету дома, и распрощался со мной.
А я грустно подумала, что у всех людей впереди два выходных, а у меня, выродка, только один, поскольку я в воскресенье дежурю по городу. А как, интересно, будет женский род от слова «выродок»? Похоже, нету женского рода. Не означает ли это, что слово «выродок» относится только к мужчинам, женщин таких не бывает?
Вышедший на звук открываемой двери ребенок встретил меня сообщением о том, что мне три раза звонил Леонид Викторович и оставил телефон, по которому с ним можно связаться. Ребенок вообще очень серьезно относится к своим секретарским обязанностям, когда взрослых нет дома: все звонки он старательно записывает на бумажку и, когда мы приходим, отчитывается: кто звонил, во сколько и что просил передать.
Телефонный номер, заботливо записанный Гошей на бумажке, принадлежал отделу по раскрытию умышленных убийств нашего РУВД. Я сначала даже не сообразила, что это за Леонид Викторович, а когда поняла, что это Кораблев, застонала — только не это! Для меня непереносимой была мысль, что случилось что-то, требующее моего присутствия, и мне сейчас надо будет опять Одеваться и тащиться на работу… Вечер пятницы, святое время для всех нормальных людей! У меня постельное белье лежит уже три дня, ждет глажки, в конце концов! Не буду звонить, трусливо подумала я.
Только я успела переодеться в домашнее платье, зазвонил телефон.
— Да, Леонид Викторович, — ответил на звонок мой ребенок, — она пришла, — и честно позвал меня к телефону.
С непередаваемым чувством я прижала к уху телефонную трубку и услышала радостный голос Кораблева:
— Мария Сергеевна, срочно приезжайте! Давно вас ждем.
— А что случилось? — слабым голосом поинтересовалась я, прикидывая, не соврать ли, что у меня жуткая мигрень.
— Вы что, не знаете?! — заорал на том конце провода Кораблев. — Вы не знаете, что сегодня за день?! Ну, Мария Сергеевна, я от вас этого не ожидал!
Дата, когда все прогрессивное человечество отмечает день моего рождения! Мы тут уже давно сидим, приезжайте.