— А по какому делу ты у Скородумова обыск проводил?
— Убийство бандита из «челябинской» группировки и его сожительницы.
Маркова и Королевой. Дело не раскрыто, должно быть в прокуратуре.
Он замолчал.
«Нет, Игорь, не правильно ты себя ведешь. Почему ты не настаиваешь, чтобы я тебе объяснила, чем вызваны мои вопросы про Скородумова, а спокойно отвечаешь?
Тебе же не известно про жалобу…»
Ну что ж, я могла еще два часа задавать ему вопросы, но все было бессмысленно. Более того, когда он выйдет отсюда, он будет понимать, что его передадут «под ноги», и наблюдение тоже толку никакого не даст. Хотя бывают случаи, когда люди осознают, что они под наблюдением, но от определенных действий не могут удержаться. Мне приходилось читать сводки прослушивания телефонных переговоров, где люди заявляли: «Ну, нас, конечно, слушают!
Ха-ха-ха! Так вот…» — и продолжали обсуждать вещи, не предназначенные для посторонних ушей.
— Игорь, посидишь еще немного? Все равно день насмарку, — попросила я, намереваясь пойти к Кузьмичу и обсудить ситуацию.
Проведенные обыски пока что ничего особенного не дали, кроме деталей взрывного устройства у Сиротинского. Если напрячься, можно усмотреть в этом приготовление к определенному преступному деянию — изготовлению оружия, но и только, даже не покушение, а более раннюю стадию преступной деятельности. Черт, где-то ведь есть мастерская, где-то же они изготовили бомбочку, заложенную в лифт. И если учесть аналогичные взрывы в других областях, то изготовили они не только эту бомбочку. Пока что все разговоры с Денщиковым — в пользу бедных.
Игорь вышел, я за ним и, закрыв дверь, пошла к Кузьмичу.
У Кузьмича в кабинете сидел с важным видом, перегородив ногами проход, Леша Горчаков и отхлебывал кофе из самой большой кружки, которая только нашлась в РУБОПе. По-моему, это была даже не кружка, а кувшин.
— Не утерпел, — сказал он, увидев меня. — Я же не могу сидеть в конторе и ничего не знать. Я тебе привез дело об изнасиловании Анджелы Ленедан и справку из милиции о том, что заявлений на молодого юриста Костенко не было. Как реализовались?
Я вздохнула. Да, в день реализации у оперов наступает расслабление. Финал напряженной работы, можно подвести итоги, подсчитать, сколько человек задержано, сложить в коробки изъятое при обысках, сдать все следователю и спокойно отдохнуть — дальше уже не их проблемы. А вот у следователя в день реализации начинается головная боль и тоска сжимает душу: разбирать изъятые вещи, назначать экспертизы, допрашивать с адвокатом, который либо торопится, либо приходит с опозданием, мучительно соображать, что делать дальше с задержанными, кому можно предъявить обвинение, а кого придется отпускать, а потом отписываться по жалобам, — в общем, скучать не приходится. В сжатой форме, телеграфным стилем я рассказала Горчакову, в какой мы ситуации.
— Да-а, — сказал он, когда я пожаловалась на поведение Денщикова и Сиротинского во время очной ставки. — У меня тоже когда-то был такой случай, я очняк проводил с двумя ворами, кондовыми такими, по семь ходок у каждого. Оба уже в годах, одного кличка была Полковник, а другого — Седой. Их приводят, они кидаются друг другу на грудь, обнимаются, хлопают друг друга по спине, стонут:
«О-о, братан, сколько лет, сколько зим, как я рад тебя видеть!» Потом рассаживаются по разные стороны стола, и каждый говорит: «Этого человека я вижу впервые в жизни!..»
— Василий Кузьмич, не приехали еще с обысков у «русских братьев»?
— Да приехали…
— А чего мне не сказали?
— Да нечего говорить, Машечка. Ничего интересного.
— Что, вообще ничего?
— Пусто. Вот у одного из них, у Крамма, дома только книжку записную изъяли.
— Может, там что интересное есть?
— На, сама посмотри.
Он протянул мне потрепанную записную книжку — из тех, что лежат в квартирах возле телефона, и я с удивлением прочитала на первых страницах телефоны и расписание прачечной, химчистки и ремонта обуви. А дальше шли сплошь «Анны Ивановны» и «Раисы Магомедовны», но ни одного упоминания знакомых нам имен.
— А где эта книжка была? — спросила я.
— В прихожей возле телефона лежала.
— А с кем Крамм живет?
— Один, снимает хату.
— У меня такое впечатление, что это не его книжка. А в квартире хорошо посмотрели? — допытывалась я.
— Все облазили, ни ножичка, ни патрончика.
— А фотографии, документы?
— Ничего особенного, фотографии все старые, аж черно-белые.
— А где опера, которые к нему ездили?
Василий Кузьмич позвал оперов. Пришли два деятеля — Козлов и Ерофеев, не внушавшие мне оптимизма своими розыскными способностями. Про Ерофеева анекдоты ходили, и кличка у него была Киллер из-за такой истории. Когда он пришел в РУБОП, он долгое время разрабатывал одного бандита, писал про него бумажки всякие и складывал в «корочку», но реализовывать свои знания и сажать этого бандита не торопился. Прошло полгода, и бандит был убит в перестрелке. До Ерофеева докатился этот слух, он составил соответствующую бумажку и списал «корочку» за смертью фигуранта. А начальник, когда Ерофеев принес ему бумаги на подпись, стал орать на весь отдел дурным голосом, поскольку в последней бумажке значилось, что Ерофеевым проводились оперативно-розыскные мероприятия в целях изобличения фигуранта, но изобличения не состоялось, так как «в результате проведения оперативно-розыскных мероприятий фигурант умер».
— Ребята, а вы вместе с Краммом на обыск ездили?
— Нет, — ответил Козлов, — но вы не бойтесь, мы все законно сделали, техника из РЭУ взяли и дверь открыли.
— Ключами?
— Да… — они замялись. — Крамм-то ключи нам дал, но левые какие-то, они не подошли, и мы дверь сломали. Да там замочек хлипенький такой был, мы только плечом надавили — и вошли.
— А чего одежду не изъяли? — спросила я, вертя в руках протокол обыска. — Я же просила у этих троих изымать всю одежду — куртки, брюки, свитера. Надо же экспертизу проводить, может, у них на одежде следы крови, микрочастицы, гарь, еще что-нибудь…
Эта парочка переглянулась.
— А не было там больше никакой одежды! — после секундного замешательства заявил Козлов.
— Что, вообще ничего?
— Ничего!
— Что, и трусов с носками не было? И обуви больше никакой? — не поверила я.
Они молчали, но паузу прервал телефонный звонок. Кузьмич схватил трубку.
Некоторое время он молча слушал, потом так же молча протянул трубку мне.
— Але! — сказала я.
— Так вот я и говорю, — дребезжал в трубке старческий голос. — Пошла утром в собес, а там очередь. Пока доехала, а квартира моя опечатана. И ваш телефон указан. Вот, сейчас скажу: «По всем вопросам обращаться в РУБОП…» Это что такая за организация? Это не санэпидстанция? Я могу в квартиру-то войти? Я от соседей звоню…
— Скажите ваш адрес, — попросила я собеседницу.
— Ага, ага, улица Волкова, дом три.
— А квартира?
— Квартира десять, третий этаж.
— Подождите, пожалуйста, у телефона, — попросила я и, закрыв мембрану рукой, спросила у Козлова и Ерофеева, куда они ездили на обыск.
— Волкова, три — девять.
— Скажите, пожалуйста, — спросила я старушку, — а только ваша квартира на этаже опечатана?
— Только моя, — ответила старушка. — У меня квартиру-то не отнимут? Она племяннику завещана…
— Вы можете снять печати и войти в квартиру, произошло недоразумение. А наши сотрудники сейчас подъедут и все вам объяснят.
Я положила трубку и посмотрела на оперов.
— Придется вам еще раз съездить, сделать обыск в квартире девять. Вы поняли, что случилось?
— Не-а, — ответил за двоих Киллер.
Я открыла рот, чтобы объяснить им, что случилось, уже еле сдерживаясь, чтобы не оскорбить их, но меня опередил Кузьмич.
— Машечка, выйди, — попросил он.
Мы вместе с Горчаковым встали и вышли из кабинета; в коридоре не разобрать было слов, которые произносились громовым басом Василия Кузьмича, но это были однозначно не ласковые слова. Что-то даже грохотало, может быть, Кузьмич швырялся стульями. Через некоторое время открылась дверь, и Козлов робко спросил:
— А как мы дверь вскроем? Техник РЭУ уже ушел, рабочий день закончился…
— Сейчас я вам напишу разрешение, возьмете из камеры Крамма и с ним поедете. Они переглянулись.
— И заодно перед соседкой Крамма извинитесь, зайдете в десятую квартиру.
Книжку записную ей вернете.
— А может, не надо еще одного обыска? — спросил Киллер. — Все равно там ничего не найдем. Оружия там наверняка нету.
— Я вас просила не оружие искать, а изъять одежду и обувь, особенно запачканную землей. В ванной не забудьте посмотреть, — сухо сказала я, протягивая Козлову разрешение на вывод Крамма.
— Мы поздно приедем, — сделал последнюю попытку Козлов.
— Ничего, я подожду, в крайнем случае мне домой отзвонитесь.
Они перевели взгляд на своего начальника, тот ничего не сказал, только грозно шевельнул черными усами, и их как ветром сдуло.
Через час они позвонили из квартиры, которую Крамм снимал на улице Волкова; они нашли там кроссовки, заляпанные грязью, с запахом бензина, и такие же грязные джинсы, а на сладкое — автомат с двумя полными рожками в тумбочке прямо при входе в квартиру. И буквально сразу же вышли на связь опера, поехавшие с обыском к Ганелину и Гучко, которые снимали одну квартиру на двоих.
Там тоже грязная обувь, да еще и сюрприз в виде удостоверения на имя оперуполномоченного Бурдейко В. В. с отодранной фотографией; похоже, кто-то из них уже ладил туда свою. Так что к лесочку, где В. В. Бурдейко закончил свои дни, эта троица, похоже, привязана намертво.
А мы втроем — Горчаков, Кузьмич и я, пока нам никто не мешал, обсуждали, что мы имеем в результате сегодняшних мероприятий и чего не имеем.
От Кораблева не было никаких известий, будет в нашем распоряжении Анджела или нет, мы не знали.
— Василий Кузьмич, мне пока непонятна роль Денщикова в покушении на Вертолета, — говорила я. — С Бурдейко и Сиротинским все ясно, они в одной упряжке, а вот знал ли об этом Денщиков? Он же с Вертолетом дружил, это я не знаю, кем надо быть, чтобы на Вертолета замахнуться! А потом, откуда все-таки взрывные устройства? Туда же сколько взрывчатки надо, да и потом, на мой взгляд, чтобы сделать эти механизмы, нужна целая лаборатория…
— Я тут посоображал, — ответил Кузьмич, — поднял людей, информацию подоил.
Вертолетом в последнее время были недовольны москвичи, и мы уже и раньше получали данные, что из Москвы идет заказ на его устранение. Только Вертолет был парнем осторожным, к нему подобраться было трудно. Я не исключаю, что москвичи нашли жадных людей из числа тех, кто к Вертолету был вхож, и им Вертолета и заказали. Знаешь, как в «Кавказской пленнице»: тот, кто нам мешает — тот нам и поможет.
— То есть Денщикову заказали?
— Может быть.
— А арсенал, взрывные устройства?
— Тут тоже вроде бы все срастается. Бурдейко у нас где работал?
— В оружейном отделе.
— Правильно. Занимался, стало быть, незаконным оборотом оружия и взрывчатых веществ. Я тут с гууровцем сходил пообедал и узнал, что в Москве взяли банду взрывников, у них было производство налажено, сбыт грамотный, потом они в своем коллективе киллеров воспитали… Так вот, в прошлом году лабораторию там, в Москве, накрыли, в смысле — помещение, а заготовки и материалы не нашли, хотя, по агентурным данным, все это ушло в Питер.
Московские коллеги концы потеряли, правда, кое-какие свои данные передавали сюда, в Управление уголовного розыска, просили помочь. Догадываетесь, что им отсюда, из оружейного отдела, ответили?
— Что информация не подтвердилась, — уверенно сказал Горчаков.
— Ну, а кто информацию проверял, догадываетесь?
— Оперуполномоченный Бурдейко?
— Скажу больше, у московских коллег еще была информация, что их земляки заказали Вертолета «челябинским», тем, которые у нас в Питере базируются. Не очень сложно, ничего? Врубаетесь?
Мы его заверили, что врубаемся.
— Продолжаю. После того как москвичи наш главк попросили всю эту информацию проверить и оружейный отдел им туда отстучал, что ничего не подтвердилось, у нас мочат крутого «челябинского» авторитета Маркова, на квартире у его боевой подруги Королевой. Они расстреляны из автомата, а потом квартира подожжена.
— Из автомата в квартире шмалять? — удивился Горчаков.
— Ну не бежать же на рынок пистолет покупать, если автомат под рукой, — урезонил его Кузьмич.
— То есть схема, по всей вероятности, такая, — перебила я их, — Бурдейко получает информацию о том, что заказан Вертолет, эту информацию сообщает Денщикову, тот — Вертолету, за что его Вертолет всячески поощряет и балует, а те, кому заказ был сделан, по приказу Вертолета ликвидированы, и я бы проверила, не подойдет ли автомат, найденный дома у Крамма, к этому убийству. А дело успешно расследует Игорек Денщиков. И небось основная по делу версия — убийство в целях завладения жильем или из ревности…
— Все так, Машечка, — покивал головой Кузьмич, — и еще добавлю, что эти челябинские ребята и были хранителями арсенала. Зуб даю, Бурдейко с Сиротинским этот арсенал взяли и перепрятали. Или пользуются прежним складом.
— Пока все складывается, только куда же Денщикова всунуть? — вслух подумала я. — Сиротинский с Бурдейко работали вместе с Денщиковым, Денщикову-то с Вертолетом ссориться не было надобности.
— А он и не ссорился, просто Бурдейко арсенал взял и сам вышел на заказчиков. Денщиков, по всей видимости, и не знал об этом. За что и поплатился местом. Щас, ребята, я вам расскажу: ФСБ-то на меня упал с кое-какими результатами оперативно-розыскных мероприятий. Они же по «русским братьям» столько задействовали сил и техники, должно же было что-то стоящее, кроме, конечно, токсовского трупа, туда попасться? Вот и попалось: некий фитнесс-клуб «Фамилия», он и вообще закрытый, туда только по абонементам пускают, а откуда берут абонементы, никто не знает. Как у баптистов, вход только по рекомендации, если тебя уважаемый человек приведет за ручку. А по вторникам даже абонементники туда не ходят. Вообще система там такая: звонишь по секретному телефону, называешь свой номер абонемента и говоришь, когда бы тебе хотелось заняться фитнессом. В назначенное время приходишь, один, или с друзьями, и имеешь полную гарантию, что никто, ни единая живая душа, даже персонал, тебя не увидит и не услышит. А каждую Божию пятницу там отдыхают вот эти люди, — и Кузьмин эффектно бросил на стол перед нами фотографии двоих мужчин в простынях, сидящих в креслах и чокающихся банками с пивом, и в этих мужчинах я, приглядевшись, узнала Вертолета и прокурора города Дремова, машинально отметив, что обоим гораздо больше идет костюм, поскольку Аполлон Бельведерский, глядя на их ожиревшие торсы, от зависти не умер бы.
— Ну как? — Кузьмич, похоже, наслаждался нашими обалдевшими физиономиями.
— Да, — протянула я, отдавая должное профессионализму комитетчиков, сумевших засунуть аппаратуру в эту внушительную цитадель, один охранник чего стоит, а двери замурованные! — Где-нибудь в Италии такое фото могло бы стоить прокурору города карьеры.
— Ну что, Машечка, хочешь, подарю тебе эту фотку? — резвился Кузьмич. — Будет тебя Дремов увольнять, ты ему снимок в рожу и — твои условия!
— Не смешно, — ответила я.
— Машка, ты не хочешь, я возьму! — заорал Горчаков, вырывая у меня фотографию.
— Эй вы, не порвите! — забеспокоился Кузьмич. — И вообще, не ссорьтесь, сделаем копии. В общем, фээсбэшники подсветили маленько: Вертолет Дуремару вашему замечание сделал, мол, его, дремовские, сотрудники под него, Вертолета уважаемого, копают, и опер этот замученный признался, что взорвать Вертолета хотел. Да, забыл сказать — эти «братья» недоношенные, пока опера били и признание из него выколачивали, они же все на пленочку записывали. Вертолет эту пленочку припер в бассейн и дал послушать прокурору города. У фээсбэшников лежит запись этого знакомства с пленкой и последовавшего за тем разговора между двумя сильными мира сего. Бурдейко под пытками все валил на Денщикова, поэтому прокурор города дал Вертолету слово, что Денщиков будет уволен. Вертолет так возбудился, орал: «Вышвырни его с волчьим билетом!..» А на следующий день после этого разговора Вертолету заплохело, наверное, в сауне перегрелся, или пиво несвежее было, или волновался так сильно, вот и попал в больничку.
— Василий Кузьмич, а что за дела у нашего Дуремара с Вертолетом? — спросила я, искренне недоумевая.
— Помнишь, Машечка, ты мне шепнула, что прокурор ваш к Вертолету заходил после взрыва? Его Вертолет высвистал — так перепугался, что со своего собственного телефона и звонил. Нам эта именно сводка, с одним разговором, почему-то пришла на неделю позже. — Кузьмич хитро усмехнулся. — Везде бардак! Я вот и стал активно выяснять, и комитетчики еще подсветили, вот и выяснили мы вместе, что, когда ваш Дремов Асташина подсиживал, Вертолет на него вышел и набился в спонсоры. За свое назначение Дремов заплатил вертолетовскими денежками, но зато подружились они после этого — не разлей вода!
— Ну и чего мне с Денщиковым сегодня делать? — уныло спросила я, переваривая то, что рассказал Василий Кузьмич. — Получается, что у него остается только недоказанный шантаж…
— Сегодня отпускай с миром. А мы ему еще квартирку его подтащим, у нас же документы есть на его квартиру, и потом Леня Кораблев эту свою Анджелу как пить дать развалит, та скажет все про Денщикова как миленькая.
Как раз на этих словах дверь приоткрылась, и в кабинет зашел Кораблев с бесстрастным лицом. Не дрогнув мускулом, он сообщил, что Анджела в коридоре. Я поднялась и пошла отпускать Денщикова. Мы с ним подписали протокол, Денщикова проводили до выхода, и я попросила привести в кабинет, где было в этот день мое рабочее место, Анджелу.
Но то ли я уже была выпотрошена до последнего, то ли Анджела взбудоражена предательством Ленечки сверх меры, — разговора у нас не получилось. А когда Анджела начала хамить, я даже отказалась от проведения опознания ее молодым юристом Костенко и, кипя, как гейзер на Камчатке, мстительно заполнила протокол задержания Анджелы на трое суток, как подозреваемой в вымогательстве с отягчающими обстоятельствами. Писала и про себя ругалась в свой адрес последними словами: нельзя мстить подследственным. Нельзя так идти на поводу у эмоций! Но было уже поздно. Естественно, Анджела заявила, что без адвоката она даже задницу себе не почешет в стенах РУБОПа, и ее допрос был отложен до следующего дня, поскольку у адвокатов закончился рабочий день и обеспечить ей защитника сегодня было невозможно.
Когда я появилась в кабинете у Кузьмича и с жалобным видом положила перед ним копию протокола задержания Анджелы, Кузьмич сочувственно на меня посмотрел и сказал:
— Машечка, деточка моя, как ты сегодня устала! Иди отдыхай, завтра я за тобой машину пришлю. Завтра все будет в лучшем виде… Во сколько за тобой заехать?
— Василий Кузьмич, у меня завтра встреча в тюрьме с вашей женой, у нас предъявление обвинения, и уже никак не отложить, сроки поджимают. К трем часам в тюрьму женскую за мной заедьте, ладно?
— Очень хорошо, — ответил Василий Кузьмич. — А мы за это время с девушкой поработаем, она нам все расскажет.
— В каком смысле? — испугалась я.
— Ты что? Мы не звери, солдат ребенка не обидит, не бойся. Иди, Машечка, отдыхай. Леша, ты проводи ее до квартиры. Машину я вам дам.
Когда мы с Лешкой вышли за ворота РУБОПа, он спросил:
— Ну, как тебе реализация?
— Никак, Леша, — подумав, честно ответила я. — Никаких результатов.
— Ну, это ты загнула! А оружие? Цельный автомат изъяли! И «русских братьев» ты к убийству привязала!
— А Денщиков? — уныло возразила я. — С «русскими братьями» я и не сомневалась, а вот с Денщиковым что делать? И Скородумов умер, я тебе еще не сказала?
Лешка присвистнул:
— Да, это меняет дело. Он же и не допрошен ни разу?
— То-то и оно, — так же уныло подтвердила я. — А теперь суд от его заявления отмахнется, мол, это не документ, и в основу обвинения его не положишь.
— Машка! — Горчаков остановился, в упор глядя на меня. — А где скородумовский бумажник? Теперь-то ты имеешь право туда залезть?
Я кивнула:
— Завтра, Леша, после тюрьмы.
— А где он? Куда ты его так хорошо заныкала, что уверена, что он тебя дожидается?
— Вот завтра привезу его и скажу, где он был, — ответила я.
— А почему завтра? Почему сейчас не можешь?
— Потому что ему еще ночь там лежать, где он сейчас. Мало ли что…
Подошла выделенная для нас Кузьмичом машина, мы сели, я назад, а Лешка рядом с водителем, и путь до дома прошел в молчании.
Проснувшись на следующее утро, я осознала, что не помню, как пришла домой, о чем говорила (и говорила ли вообще) с Сашкой, не помню, как я легла в постель и заснула, и что мне снилось. Единственное, что меня стало беспокоить, как только я окончательно продрала глаза, это судьба Анджелы. Что-то мне было не по себе от зловещего обещания Кузьмича: «Не бойся, Маша, она все расскажет!..» Что они там с ней будут делать, чтобы она все рассказала?!
Я даже обрадовалась возможности сменить обстановку и полетела в женский изолятор, где у меня давно было назначено предъявление окончательного обвинения детоубийце. Неразвитая пьянчужка Курлачева, санитарка в интернате, страшная, как смертный грех, да еще и неопрятная и вонючая, тем не менее пользовалась успехом у мужчин, и когда они приходили к ней в гости, угощала их спиртным и угощалась сама, а потом они предавались необузданным утехам. И в последний раз так было, и все бы ничего, если бы не десятилетний сын, которого она брала из интерната на выходные: он почему-то все время пугался, когда просыпался один в темной комнате, и начинал звать маму. А мама, как на грех, была очень занята.
Он покричал несколько раз, а потом вылез из кровати и пошлепал босыми ногами в другую комнату, где имела место кульминация любовного угара. Ребенок подошел прямо к барахтающимся любовникам и снова громко позвал: «Мама, мама!» Курлачева в ярости оттого, что ей сломали кайф, вскочила с постели, схватила длинный кухонный нож, которым они перед любовными играми резали колбасу, и полоснула надоевшего сына по шее, после чего хотела продолжить прерванное занятие. Но ее любовник моментально протрезвел, лихорадочно оделся и в панике сбежал.
Курлачева тут же упала и заснула, а проснувшись, обнаружила холодное тельце сына в луже крови, и вот тут-то от ее нечеловеческого воя вздрогнул дом.
Я не знала, как после этого матери можно жить, но Курлачева, скорее всего, о таких тонких вещах не задумывалась, туповато смотрела на меня, когда я задавала ей вопросы, и, перебивая, просила передать ее матери, чтобы та прислала чаю, а то у нее кончается. Адвокатом у Курлачевой, по назначению, была Галина Павловна, жена Кузьмича, и только это скрашивало мне необходимость общения с моей подследственной.
Я быстренько допросила после предъявления обвинения Курлачеву, и та стала перебирать листки экспертиз, делая вид, что читает, а на самом деле не понимая в них ни бельмеса, но не уходить же в камеру, — какое-никакое, а развлечение, адвокатеса сейчас покурить даст… А Галина Павловна попросила разрешения вызвать ее подзащитную по другому делу. Адвокаты всегда — раз уж попадают в тюрьму со следователем — используют этот визит на всю катушку, вызывают по шесть, по семь человек и так отрабатывают часть гонорара за посещения клиента к тюрьме.
До трех оставалось еще сорок минут, и я не возражала, чтобы Галина Павловна отработала свои гонорары, раз уж с Курлачевой она, как адвокат, назначенный государством, ничего не получит. И через некоторое время конвой привел ее подзащитную, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы точно сказать: где-то под платьем, как лилия на плече у миледи, у нее должна быть вытатуирована роза, обвитая колючей проволокой, — «совершеннолетие встретила в тюрьме». Ей было хорошо за пятьдесят (может быть, в действительности и меньше, но тюрьма не красит человека, а уж тем более женщину). Зубы у нее кое-где отсутствовали, а те, что остались, были желтыми; по всему лицу разбегались морщины, и нос был покрыт вязью проступающих кровеносных сосудиков; но при этом она была причесана, накрашена и держалась как герцогиня в изгнании. Фамилия ее была Ардашева. При виде нее моя Курлачева сжалась в комочек, потеряла всякий интерес к заключениям экспертиз и бесцветным голосом попросилась назад в камеру. Я вызвала конвой, и ее увели. А Ардашева села нога на ногу, вытащила из пачки Галины Павловны сигарету, прикурила от ее зажигалки, изящно откинула руку с сигаретой и усмехнулась в спину Курлачевой:
— Ах, птичка Божия!.. Испугалась, что ли? Обернувшись ко мне, она пояснила:
— Эта птичка Божия попала в мою камеру. Представляете, приводят ее вечером, она тихо садится в уголочке, а дело к ночи, и все бабы начинают охать-вздыхать: «Как там мой Гришенька? Как там моя Катенька?» У всех почти дети на воле. Потом додумались, ее спрашивают: а ты, голуба, за что сюда попала? А голуба отвечает, мол, за — убийство, сыночку своему горло перерезала, чтобы трахаться не мешал… Да я ее просто спасла: постучала в дверь и говорю цирику, чтобы убрали ее из нашей камеры, а то она до утра не доживет.
На столе перед Галиной Павловной лежала копия обвинительного заключения по делу Ардашевой. Я от нечего делать попросила разрешения глянуть в нее, — эта женщина меня заинтересовала. Посмотрев данные о личности, я поставила себе пятерку за то, что не ошиблась: Ардашева, сорок пятого года рождения, в первый раз осуждена была «по малолетке», за кражу, а второй срок отбывала уже во взрослой зоне. Потом были третья и четвертая судимость, и по всем приговорам — лишение свободы. Сейчас Ардашева ждала суда за то, что приревновала своего сожителя и ткнула его ножичком в жизненно важные органы.