Елена Топильская
Белое, черное, алое…
Где есть поступок, там всегда найдется место мотиву.
* * *
Удачливый предприниматель Дмитрий Чванов вышел из супермаркета с четырьмя огромными пакетами, набитыми заморской снедью. Коробка конфет «Моцарт», крабовая колбаса и «Мартини» — для жены, Ольги, детям испанские дыни и несколько виноградных гроздей с гигантскими полупрозрачными ягодами, похожими на матовое стекло острова Мурано, шоколад всех сортов, громоздкие пластиковые колбы «Фанты» и «Спрайта».
Себе — дюжину «Гролш Премиум», легкого пива, которое прекрасно идет на свежем дачном воздухе с копченым угрем. Ну и по мелочам — нарезки на завтрак, испанских маслин, булочек с кунжутом, несколько коробок пиццы (очень удобно, бросишь в микроволновку, и можно идти мыть руки перед едой), коробку финских свечек, фигурно затекших каплями разноцветного воска, а то на даче пока только одна лампочка.
Пора уже, конечно, заканчивать отделку загородного дома, просто руки не дошли простимулировать процесс — замотался в последние две недели в борьбе за право на особнячок в самом крутом месте города.
Но как будто все удачно, особнячок можно считать своим. Небольшой ремонт, включая тротуар на сто метров в обе стороны, кованые решетки на окна, затейливый навес, художественная вывеска — и можно торжественно перерезать ленточку под залпы пробок от шампанского. Правда, где-то он слышал, что открывать шампанское с громким хлопком — дурной тон: когда пробка покидает бутылочное горлышко в руках настоящего знатока, раздается негромкий, деликатный звук, похожий на вздох облегчения.
Пакеты аккуратно пристроены на заднее сиденье благородно-черного «мерса», дверцы тихо загерметизировали салон, панель управления аристократически мерцает бархатными красными огоньками. Шутя преодолев отрезок загородного шоссе, верный «мерс», к которому Чванов относился как к породистой лошади, словно вкопанный, остановился перед художественной, но от этого не менее прочной и высокой оградой его резиденции.
Солнце ярко светило сквозь поредевшую листву, желто-красные деревья лениво шевелили ветками, трава уже увяла. Начинающиеся холода погнали в город запоздалых дачников, в поселке уже практически никого не осталось, и это было к лучшему — меньше любопытствующих глаз. Его-то дом был теплым и комфортабельным, холода их не пугали, камин уже топился. Вот только электричество…
Он оставил автомобиль перед воротами и вошел в дом, споткнувшись о провод, перекинутый от дверей к опоре линии электропередач. Чертыхнулся: жена могла бы и выйти навстречу, слышала ведь, наверное, что подъехала машина. Нагруженный сумками с провизией, он чудом удержался на ногах, а мог и грохнуться.
Небось опять нализалась, пользуясь его отсутствием; ему уже дети говорят: мама опять больная… Но деться некуда — как разведешься с двумя детьми?
Обозлившись из-за попавшегося под ноги провода, он выругался, чуть не вслух задав себе вопрос: что тут будешь делать?! Да и жалко ее; пару раз он уходил, но сердце не выдерживало, рвалось назад: как она там? Потом махнул рукой и смирился с тем, что это его крест до конца дней. Хотя бы ради сына и дочки.
Поскольку руки были заняты, он не смог придержать дверь, она громко хлопнула за ним. Тут же из дальней комнаты выбежали Эля и Эльдар, повисли у него на шее, отталкивая друг друга; потом забрались в разноцветные пакеты, вытаскивая покупки. Жена не выходила.
Сняв куртку, он прошел в гостиную. Ольга сидела перед камином, даже не обернулась, и он опять подумал о женской неблагодарности. Ведь у нее есть все: дом — дай Бог каждому, здоровые дети, шмутки в шкафы не влезают (а она целыми днями ходит в одном и том же старом свитере), работать он ее не заставляет, с потенцией у него все в порядке, и внешне он не урод. Даже «Мартини» он ей возит, чтобы она не насасывалась своим отвратительно пахнущим джином. Ну какого ей рожна еще?!!
Не переодеваясь, он присел к огню, вытянул ноги и закрыл глаза. Ребята понесли продукты на кухню, рассортировали все как надо и стали просить разрешения зажечь финские свечки. И как только зажгли — а за окнами незаметно стемнело, — как по заказу, мигнула и погасла единственная на весь дом лампочка, освещавшая гостиную. Дети заверещали; только Ольга не шелохнулась. Он даже заглянул ей в лицо, подумав вдруг, что она забылась пьяным сном; но нет, ее глаза были широко открыты, и в них отражался огонь камина.
Легко поднявшись, он взял у Эльдара длинную цветную свечку и пошел на улицу посмотреть, в чем дело. Может, провод упал?
Открыв дверь на улицу, он сощурился, привыкая к бархатной темноте, потом шагнул с порога, и острая мгновенная боль пронзила его сзади. Он вскрикнул, упал и больше ничего не чувствовал.
А тот, кто ударил его ножом в спину, перешагнул через его тело и, войдя в дом, пошел по коридору на звук шуршащего пламени камина.
— Папа, ну что там? — послышался детский голос; он не понял, мальчик это сказал, или девочка.
— Папа?.. — повторил тот же детский голос и осекся, когда их уже не разделяла стена. Раздался детский крик, потом закричали в два голоса; он не боялся их взглядов, потому что узнать его все равно никто не мог: его голову скрывала маска из черных колготок. Держа в руке нож, он подошел к женщине, неподвижно сидевшей перед камином, и в этот момент дети набросились на него.
Женщина обернулась, ахнула и тоже бросилась на него. Не обращая внимания на детей, он стал беспорядочно бить ее ножом, то попадая, то промахиваясь. Он ничего не говорил, и женщина тоже молча и остервенело боролась с ним. Его руки в перчатках уже скользили по крови из ее ран, когда он пытался сдержать ее натиск. Наконец она, так же молча, обмякла и осела на пол. Он стряхнул с себя визжащих детей, повернулся и вышел из дома.
Ничего этого я, естественно, не видела. Просто представила себе тот осенний вечер, когда прочитала уголовное дело в залоснившейся корочке, перелистав все до единого протоколы и справки с загнутыми уголками, отпечатанные на машинке и написанные неразборчивыми оперскими почерками.
Может, и не так все было. В моем распоряжении имелась фототаблица неважного качества, на которой лужи крови были неотличимы от пятен грязи, да сбивчивые показания детей.
— Мария Сергеевна, посмотрите дело, — сказал прокурор, передавая мне толстый замусоленный том, явно не вчера подшитый. — Да-да, — подтвердил он, словно прочитав мои мысли, а может, и действительно прочитал их по моему недовольному лицу. — Дело, конечно, старое, загубленное на корню. Дослед из суда. Посмотрите опытным взором, может, еще можно его вытащить?
— А нам-то его почему прислали? — посмотрела я опытным взором. — Район ведь пригородный, не наш.
— Все дела оттуда раздали. Там же ни одного следователя не осталось, все уволились, а дела-то не ждут, их распихали по районам. Скажите спасибо, что нам достались не свежие да многоэпизодные, а вот такое старье, на которое все рукой махнули. В наш район это дело передали с дальним прицелом: у потерпевшего на нашей территории была фирма; подозревали, что мотив убийства там лежит, но ни во что реальное эти подозрения не оформились. Нашелся местный гопник, который там, в пригородном районе, пробавлялся кражами из оставленных домов, с ним поработали, и он взял убийство на себя. Сказал, что шел в дом с целью кражи, не думал, что там кто-то есть; предварительно для храбрости обкурился и, когда его застукали, начал в панике ножом махать. В суде отказался от признания. Обычная песня: били, заставляли дать показания…
— А кто работал с ним — местные опера или главк?
— Вообще-то по делу работал РУОП.
— Странно, они таким обычно не балуются. Правда, в каждом домике свои гомики. — Шеф при этих моих словах поморщился. — А что РУОП там забыл?
— У них были какие-то наработки по потерпевшему, вот они и взялись.
— А клиент-то сидит? — Я заглянула в последние листы дела.
— Сколько раз я повторял вам, что у нас не парикмахерская! Пруткин сидит, но не за нами. Его осудили по выделенному делу, за кражи из дач, к трем годам.
Забросьте срочно бумаги в тюрьму, чтобы его не отправляли в зону, подержали в следственном изоляторе. Помните, что у нас только месяц на все про все, в Генеральную за отсрочкой мы не пойдем.
Тяжело вздыхая, я прижала к себе расхристанный том и побрела в свой кабинет с табличкой на дверях: «Старший следователь Швецова М. С.».
Там я бросила это чужое дело на стол рядом с кучей кровных дел нашего района и стала раскладывать из них пасьянс, решая, что может подождать, а что горит. Ох, как много набралось горящего, а вот подождать как-то ни одно дело не соглашалось…
Я еще раз вздохнула, убрала все в сейф, предварительно взвесив в руке новое поступление — прикинув, дотащу я его до дому или нет (а что, один наш зональный прокурор по весу определял полноту расследования; взвесит дело на руке и говорит: мало поработали, идите еще порасслсдуйте, или — похоже, что хорошо потрудились, все сделали), но потом отказалась от этой мысли. Времени мне дома хватит только на то, чтобы покормить своих мужиков, проверить уроки сына, почитать ему на ночь и упасть самой. Поэтому я вытащила дело из сейфа и стала перелистывать страницы.
Мой ненаглядный сожитель, с сочувствием глядя в мое изнуренное лицо, обычно декламирует неизвестно чей опус, имеющий шумный успех в женских компаниях:
Жизнью замучена, искалечена,
Ты еще дышишь, замужняя женщина?
Тяжкая доля — быть верной супругою:
Мужу — рабынею, дому — прислугою,
Брань и капризы сносить терпеливо.
Муж нынче хлипкий пошел и ленивый,
Насквозь прокурен, всем недоволен,
Радуйся, если не алкоголик;
Чтобы не сгнил, полагается мыть его,
И обстирать его, и накормить его.
Рыцарской помощи и не предвидится,
А намекни — так смертельно обидится,
Разве что явится в кухню без вызова,
Чтобы пожрать, и опять к телевизору.
Вот обстоятельство прелюбопытное:
Не богатырь, а нутро ненасытное,
Как заведенная, пасть разевается,
Сколько ни кинь в нее, не закрывается.
Свалишься ночью, как труп, от усталости,
А у него на уме только шалости.
Мордой небритою лезет, щекочется;
Брось, не до шалостей, выспаться хочется!..
Но это все и не про меня, и не про него. Когда-то сказала своему другу и коллеге Горчакову, что ужасно хочется влюбиться, но не просто завести интрижку, а так, чтобы при взгляде на мужчину голова кружилась… Ну вот так я и влюбилась. И живем уже вместе прилично, а голова кружится до сих пор.
Насколько мой бывший муж был человеком замкнутым, неразговорчивым и тяжелым психологически, настолько Александр-легкий и приятный в совместной жизни. Правда, когда я сказала об этом его маме, та громко засмеялась:
— Санька — легкий?! Деточка моя, он ведь капризный и психованный. Он на тебя не кричит, горшками не швыряется?
— Да я в жизни не встречала человека, с которым было бы так легко!
— Ну раз так, значит, вы идеально подходите друг другу.
Забавно слышать такое от потенциальной свекрови, правда? У меня в голове уже сложился стереотип свекрови — для которой даже «Мисс Вселенная», сочетающая в себе таланты Лукулла и Диора, все же не пара сыночку. Но мне везет на матерей моих мужчин. Все мамы, с которыми меня знакомили мои кавалеры, тут же проникались ко мне добрыми чувствами и чуть ли не принимались выбирать фасон моего свадебного платья. Иногда приходилось спасаться бегством… Хотя один раз был в моей жизни мужчина, за которого я вышла бы замуж только ради того, чтобы его мать стала моей свекровью, но по зрелому размышлению я прикинула, что все-таки Париж не стоит обедни.
А вот Сашкина мать — это, конечно, Женщина с большой буквы. И ее нежное отношение мне чрезвычайно льстит; раз уж я понравилась такой женщине, значит, я тоже кое-что из себя представляю, — так я сдабриваю елеем свое больное самолюбие.
Вот и случилось, что уголовных дел я теперь домой не таскаю, есть чем заняться, когда ребенок уснет…
Но эти уголовные дела, эти нераскрытые убийства — такая зараза, что глубокой ночью, лежа на руке любимого мужчины, я открываю глаза и начинаю думать, кто и за что убил удачливого бизнесмена Дмитрия Чванова и его жену.
У Чванова, судя по материалам дела, имелась строительная фирма, которая весьма процветала. Дела шли настолько хорошо, что им удалось отвоевать особнячок — в прекрасном состоянии, в самом престижном месте города — у крупнейшего городского банка «Царский». Говорят, руководители банка сильно гневались, но ничего не смогли поделать, арбитражный иск их провалился. Вроде как даже бандитов нанимали, чтобы те объяснили Чванову, что он не прав, и Чванов задергался, договорился с охранной фирмой о личном телохранителе, который должен был приступить к работе с понедельника. А в пятницу его убили…
Эта информация в принципе сомнений не вызывала, поскольку почерпнута была из нескольких источников: показаний коммерческого директора фирмы, главного бухгалтера и матери Чванова — бизнес-леди, которая была полностью в курсе дел сына и даже выступала консультантом, и вроде бы охранников сыну подыскивала она.
Показания в части претензий и угроз со стороны банка «Царский» совпадали до мельчайших деталей, и договор с охранной фирмой был приобщен к делу. А девятилетний мальчик Чвановых — Эльдар — показал, что в тот роковой вечер папа, беря у него свечку, когда погас свет, пошутил: «Сейчас будет нападение!»
Значит, действительно боялся, и это была вовсе не шутка…
Высунувшись утром в окно, я вздрогнула от холода. Придется доставать ребенку шапку, а то он все еще гордо носит бейсболку из «Макдональдса», выдававшуюся в наборе с ушами Микки-Мауса. Бросив ему в руки прошлогодний желтый вязаный «петушок», я деликатно предложила не тянуть кота за хвост.
Однако многострадальный хвост тянулся.
— Я не надену эту шапку, — кротко, но твердо заявил Хрюндик.
— Можно узнать почему?
— Она с кисточкой.
— Гоша! При чем тут кисточка?!
— Я уже слишком взрослый, чтобы носить шапки с кисточкой, — с достоинством объяснил он.
— Гошенька! Даже совсем взрослые мужчины носят шапки с кисточкой, — судорожно воззвала я к детскому разуму.
— Мама, и не проси! — Гоша стал нахлобучивать бейсболку, причем козырьком назад, что выводит меня из себя.
— Ну давай я отрежу эту кисточку.
— Нечего портить вещи, — урезонил меня этот Микки-Маус с козырьком на затылке и, взвалив на себя ранец, как улитка домик, решительно направился к двери. Слава Богу, хоть уши из набора остались дома…
Доставив ребенка в школу, я вошла в здание прокуратуры и стала медленно подниматься по лестнице, думая по пути, что надо найти видеозапись выезда с Пруткиным на место убийства. Услышав, что внизу хлопнула входная дверь, я посмотрела туда через перила: в прокуратуру вошел мужчина, чем-то неуловимо мне знакомый.
Вглядевшись в намечающуюся лысинку, которая явно заметна только сверху, в аккуратные складки брюк и начищенные ботинки, я поняла, что эта неторопливая, проникнутая чувством собственного достоинства походка может принадлежать только одному человеку — Ленечке Кораблеву.
Я подождала, пока он поравняется со мной, и, улыбаясь, протянула ему руку:
— Сколько лет, сколько зим!
— Здравствуйте! — вальяжно ответил Кораблев. — Вы теперь тут работаете?
Я удивилась:
— Леня, а мы что — на «вы»?
— Мария Сергеевна, — развел он руками, — вы старший следователь прокуратуры, а я всего лишь оперуполномоченный Регионального управления по борьбе с организованной преступностью и, похоже, буду трудиться в вашем подчинении, поэтому могу называть вас только на «вы» и с отчеством.
— Даже если мы выпьем на брудершафт?
— Тем более…
Я перестала удивляться. Да, давненько я не общалась с Кораблевым, потому и забыла про его странности.
— А мне как прикажешь к тебе обращаться, тоже на «вы» и по отчеству?
— Ну что вы, Мария Сергеевна, вы можете называть меня как угодно.
Да, любит Леня с серьезным видом говорить всякие глупости.
— Так ты по убийству Чванова, что ли, будешь со мной работать?
— Да, начальство распорядилось. — Он искоса на меня глянул. — Да чего там, собственно, работать-то? Дельце не очень перспективное, в общем, гниловатое, одним словом — безнадежное…
— Ну а ты-то зачем в таком случае?
— Ну как же: оно по статистике прошло как раскрытое, а теперь зависнет «глухарем», поскольку следствие было проведено некачественно, не были своевременно выполнены важные мероприятия по закреплению признания в убийстве…
— Леня, ты что, на методсоветах в горпрокуратуре верхушек нахватался?
Добавь еще: «Такое отношение к делу терпимо быть не может»…
— Конечно, терпимо быть не может. Вы же знаете, я законник. От буквы закона ни на шаг.
При этих словах я рассмеялась, сил не было смотреть на важно надутые щеки Кораблева. Я припомнила, что, когда он работал в районном уголовном розыске, мы с ним серьезно поцапались из-за его патологического безделья; вернее, это я тогда раскалилась докрасна, а он был невозмутим и вежлив, как обычно. Я трясла перед его носом кипой невыполненных поручений, а он добил меня тем, что примирительно сказал: «Я почему ничего не делал? Боялся напортить. А ведь если по делу не работать, то и не испортишь ничего!»
— Думаешь, Пруткина в суд уже не запихать? А вам-то что до районного «глухаря»? РУОП же за раскрываемость к стенке не ставят?
— Во-первых, мы теперь называемся РУБОП…
— Да-да, я и забыла, что у вас теперь какое-то неприличное название.
Раньше вы были просто Управлением по организованной преступности, а теперь наконец начали с ней бороться.
— А во-вторых, мы оперативно-поисковое дело неосторожно к себе забрали, а оно почему-то встало на контроль в Москве. Так что моя задача — убедить вас запихать дело на Пруткина в суд, получить копию обвинительного заключения и списать этот геморрой к чертовой бабушке.
— При чем тут геморрой-то?
— Ну, морока одна.
— Прелестно, а может, покопаемся? Ну его, Пруткина, на фиг, может, реальных убийц поищем?
— Да, Мария Сергеевна, вы все такая же: наживаете геморрой на том, на чем можно наживать деньги…
Кораблев обаятельно улыбнулся. Это не значит, что он предлагает мне брать взятки. Это он так метафорически обрисовывает мою жизненную несостоятельность и нездоровый авантюризм. Ленькины афоризмы можно высекать золотом на мраморе.
Ведя такую светскую беседу, мы поднялись на наш четвертый этаж.
— Проходи, — сказала я, открыв свой кабинет. — Чай, кофе, кисель, коньяк?
— Ха! Кофейку, — ответил он, снимая куртку.
Да, глядя на Леню и вспоминая, каким он был, когда мы познакомились, я подумала, что и я уже не та, что была двенадцать лет назад. В глазах Кораблева я как в зеркале увидела отражение своих мыслей.
— Помните, Мария Сергеевна, как мы познакомились?
— Конечно, помню, Леонид Викторович! Мы с тобой познакомились на обыске…
— Не правда ваша: мы с вами познакомились на осмотре места убийства.
— Ну, убийства; да, точно, Леня, — на трупе в квартире. Помнишь, еще кто-то телевизор включил, чтобы не скучно было, и показывали «Петровку, 38»…
Зазвонил телефон. Это из соседнего кабинета интересовался мой друг и коллега Горчаков, случайно я чашками звякнула или собираюсь пить чай. Через минуту он уже просунул в дверь свою лохматую голову.
— Вы знакомы, Леша? — спросила я. — Это Кораблев из РУОПа.
— Встречались. — Леонид привстал, и они обменялись рукопожатием. — Вот вспоминаем с Марией Сергеевной, как мы познакомились, — пояснил Кораблев. — Была она тогда юной ромашкой, романтической и доверчивой, а сейчас смотрю на нее и думаю: взрослая женщина, опытный следователь, с некоторым налетом цинизма…
При этих словах Лешка громко заржал:
— С некоторым налетом! Да у нее теперь цинизма — ведром хлебай!
— А в душе я все та же юная ромашка, — укоризненно сказала я Горчакову.
— Паучиха ты страшная, а не ромашка, — по-доброму отозвался Горчаков, успев налить себе чаю и в мгновение ока проглотив бутерброд, принесенный паучихой на обед.
— Да и Кораблев был тогда стройным юношей с богатой шевелюрой, — я показала Кораблеву язык. — Помнишь, как я тебя послала в бар «Колокольчик»?
Тогда такие заведения были редкостью; ты пошел туда кого-то искать, а вернувшись, заявил, что больше в такие места ни ногой. Ты был от смущения весь красный и сказал, что таких ужасных мест еще не видел: все в сигаретном дыму и кругом ноги, ноги в розовых колготках, помнишь?
Кораблев кивнул.
— А в первый раз мы встретились на осмотре по убийству. В квартире телевизор работал, слышишь, Лешка? Шла «Петровка, 38»; помнишь, там Герасимов перед девушкой красуется и ударом ребра ладони сносит горлышко бутылке коньяка?
Я кивнула на экран и говорю оперу Кораблеву: «Вот как люди бутылки открывают, учитесь!» А он невозмутимо отвечает: «Ну и что, а мы лучше открываем, потому что после этого посуду сдаем».
Лешка с набитым ртом засмеялся, закашлялся и высказал мне претензию, почему бутерброд всего один, а потом поинтересовался, получила ли я свое при вчерашней раздаче слонов.
— А как же: мало своих одиннадцати «кирпичей», еще и чужого добавили, убийство Чванова теперь на мне.
— Что за убийство? — с деловым видом спросил Горчаков, поедая ложками сахарный песок из сахарницы. Я отобрала у него сахарницу со словами «ты еще заварки пожуй» и вернулась к теме убийства:
— Хочешь? Могу отдать, причем абсолютно безвозмездно. Дело интересное и не такое уж древнее, всего год прошел. А кстати, ребята, — удивилась я, — в субботу будет годовщина смерти Чвановых, седьмое октября. РУОП в лице Ленечки прибыл аккурат к годовщине, очень своевременно. Леня, можно, я буду твою контору называть по-старому? РУБОП — это неблагозвучно.
— Ну ладно, чуть что, так сразу РУБОП, — лениво отозвался Кораблев. — Мы-то, может, и сделали бы все как надо, но только начали раскручиваться, как врезались местные опера со своим гопником, а у гопника явка с повинной в кармане лежит…
— Ага, вы небось начали раскручиваться, как раз когда следствие кончалось?
— Ну нам же надо было матерьяльчики подтянуть, с людьми повстречаться, информации подсобрать, осмыслить…
— Ну и чего вы там осмыслили? — встрял Горчаков, не зная, чем заняться, поскольку бутерброд он съел, чай выпил, а сахарницу я убрала.
Я подозревала, что он на все готов, лишь бы не идти к себе и не садиться за обвиниловку по взяткам в жилищном агентстве. Поскольку такое с каждым может случиться, я подавила в себе желание воспользоваться слабостью друга и послать его мыть чашки, мысленно похвалила себя за выдержку и стала слушать Кораблева, который рассказывал:
— Да собственно, сам Чванов был на редкость приличным мужиком, все говорили. Похоже, что даже «крыши» у него не было, по крайней мере, информации на этот счет — ноль. Правда, у него мамашка крутая, тоже в бизнесе, вот у той «крыша» есть: она платит Вертолету. Мы там пощупали, но вроде как она только за себя платила, а Чванов был сам по себе, да и строительство — это не Вертолетов кусок. Раскрутился Чванов очень давно, со ссуды в банке; конечно, ссуду помогла взять мамаша, простым смертным это было недоступно; но раскрутился он без криминала, это железно.
— А так бывает? — усомнилась я.
— Исключения только подтверждают правило, — заметил Горчаков, внимательно слушавший Леню.
— «Крыши» у него не было, а служба безопасности в фирме была? — спросила я у Кораблева.
— Была. Понял я, куда вы клоните: при наличии собственной службы безопасности зачем нужно подтягивать какую-то охранную фирму, так?
— Так. Зачем платить каким-то левым охранникам, если платишь своей СБ? А если в своей СБ не уверен, то на фиг ее держать такую. Или она только номинально служба безопасности, а на самом деле — завуалированная «крыша»: бандюки какие-нибудь раз в месяц приезжают и расписываются в ведомости, где числятся охранниками?
— Нет, просто служба безопасности там состояла из одного человека, грамотного такого отставничка фээсбэшного, которого, как только грянули эти неприятности с «Царским» банком, инфаркт хватил, так что он вышел из игры.
— То есть «крыша» у Чванова все-таки была, фээсбэшная? — уточнила я.
— Да нет, отставничок даже не из Питера увольнялся, всю сознательную жизнь прослужил в Эстонии, там и в отставку ушел, а сюда переехал уже после. У него здесь и связей-то нету.
— Ой ли? У чекистов везде связи есть. Сюда-то он почему приехал?
— Вроде бы у него тут родственники…
— Надо найти его и поговорить, он по делу ни разу не допрошен, даже фамилия его в деле не фигурирует, а может, он чего интересное знает… В ваших-то бумажках его данные есть? — спросила я Кораблева, удобно расположившегося за моим столом.
Это я за ним наблюдала давно: где бы он ни был, всегда стремится занять командные позиции. Если хозяйское сиденье оставить без присмотра, Ленечка обязательно на него опустится.
— Да я с ним лично говорил. Найдем, подтянем!
— Ладно, Машка, уговорила! — вдруг сказал Горчаков. — Я с РУОПом давно не работал, тряхну стариной. Дело вроде бы действительно интересное, как я понял, там надо начинать все сначала, гопник там однозначно не при делах.