Он помолчал немного, а потом задал именно тот вопрос, которого я все время боялась:
— Вы хотите, чтобы я просто вам все рассказал, или на протокол допроса?
Конечно, я хотела протокол. А он, суда по всему, как раз протокола-то и не хотел. Придется его воспитывать.
— Владимир Дмитриевич, вы же юрист и понимаете наверняка, что раз я с вами встречаюсь не за столиком в кафе, а в служебном кабинете, значит, выступаю как официальное, должностное лицо. А раз я должностное лицо, то никакие беседы без протокола невозможны. Будь я шантажисткой, — он вздрогнул, — вот тогда бы я вам назначила встречу в кафе и без протокола. Вас как раз это должно успокоить. А если бы я преследовала цель вас упечь за изнасилование, зачем бы я вас так уговаривала, посудите сами.
— А может, не стоит протокол писать? — все-таки подергал он лапками напоследок.
— А тогда в нашей встрече нет смысла. Бумажку можно опровергнуть только бумажкой.
— И все опять? — с тоской спросил Костенко.
— Что опять? Все будет «опять» и «опять», если вы не найдете в себе мужества раз и навсегда покончить с этим. Конечно, удовольствия вы пока не получите, но не проще ли сейчас отмучиться, вместо того чтобы всю оставшуюся жизнь трястись как овечий хвост? — говоря это, я сама поражалась тому, как убедительно звучит мой голос, хотя я шарила в потемках и наугад, интуитивно подлаживаясь под настроение момента.
— У вас не курят? — вместо ответа произнес Костенко. — Вижу, что нет, можно, тогда я покурю в коридоре? Заодно и с мыслями соберусь. К сожалению, даже если я вам все расскажу, для меня ничего не кончится, а только начнется.
Я пожала плечами с видом: «ну что с вами поделаешь?», и он, тяжело поднявшись, вышел в коридор. Небольшая передышка и мне не помешает. А что с ним делать дальше? Может, записать его рассказ — а в том, что он мне сейчас что-нибудь расскажет, я уже не сомневалась — на диктофон? Нам в городской выдавали небольшие диктофончики, и у меня до сих пор лежит такой в сейфе, но он поломался в первые же дни работы и капитально меня подвел. Я пришла в следственный изолятор, чтобы записать на магнитофон допрос обвиняемого в хищениях; как положено, с адвокатом, у меня была приготовлена хитрая комбинация, и я очень надеялась, что она сработает и клиент «поплывет». Клиент вправду сломался и «поплыл», согласился на применение звукозаписи во время допроса, я включила диктофон, он заговорил весьма дельные вещи и через двадцать минут вдруг прислушался и спросил: «Почему так тихо?» Не слышно было шуршания мотающейся пленки; я взяла в руки диктофон и обнаружила, что пленка не движется, диктофон ломаный. К тому моменту, как вызванный специалист его починил, клиент от дачи показаний наотрез отказался.
С тех пор как диктофон в очередной раз починили, я его использовала, только чтобы слушать музыку, пока составляю опись документов, а при допросах на него записывать уже было страшновато. Подумав, я и сейчас решила не использовать ненадежную технику. А подумав еще, все-таки достала диктофон из сейфа и положила на стол. Когда в кабинет вошел Костенко и сел передо мной с обреченным видом, я не стала проявлять сочувствие и интересоваться, надумал ли он что-нибудь рассказать, и не против ли он составления протокола, а обратилась к нему тоном, не допускающим возражений:
— Я на всякий случай включу диктофон, мне так будет удобнее.
И демонстративно, не дожидаясь его согласия, нажала на кнопочку.
Он вздрогнул, но тут же справился с собой, стал говорить. И по мере того, как я узнавала детали приключившейся с ним леденящей душу истории, я понимала, что все должно было быть именно так, начаться все должно было именно случайно.
Как только он упомянул про Таню Петровскую, с которой вместе учился в университете, известные мне события выстроились в единственно возможной последовательности.
Костенко рассказал, что во время учебы у него с Таней был короткий роман, после которого они некоторое время дулись друг на друга, но потом отношения между ними нормализовались, и как-то Таня даже пошутила, что «была без радости любовь, разлука будет без печали». Потом они долгое время не виделись, он краем уха слышал от общих знакомых, что она родила от своего сослуживца и что работает в приемной у прокурора города, и расцветает не по дням, а по часам, но желания встретиться с ней не испытывал. В один прекрасный день она сама явилась к нему в контору, причем — это он только потом осознал — с первого раза застала его именно в тот час, который он раз в неделю проводил на своем рабочем месте в фирме. Таня не стала даже вспоминать о былой любви, а сразу объявила, что ей надо оформить договор страхования жизни одного человека, от имени этого человека, но так, чтобы человек об этом не знал.
Поначалу он ничего особо крамольного в этом не усмотрел, ну надо так надо, мало ли для чего, и чуть сгоряча не согласился помочь, используя свои возможности и хорошие отношения с теми, кто должен был ставить подпись в договоре, но потом вдруг заволновался, когда она сказала, что принесет документы этого человека и за него распишется.
«А зачем это нужно? — стал он спрашивать. — Зачем такая таинственность?
Почему он не должен знать, что он застрахован? В голову лезут всякие нехорошие мысли!» — «Ты что, не можешь мне на слово поверить? — отвечала Татьяна. — Ну, не надо ему пока знать об этом». — «А страховой взнос? При заключении договора вносится определенная сумма, процент от стоимости договора». — «Деньги будут, более того, они будут перечислены со счета того, кто застрахован, по его поручению, им подписанному». — «Ничего не понимаю, — сопротивлялся Костенко. — Если он подпишет поручение на перечисление денег в страховую компанию, то почему бы ему самому не прийти и не подписать договор?» — «Так надо», — убеждала его Таня. Он вцепился в нее как бульдог, требуя сказать, зачем вся эта таинственность, и не удовлетворяясь отговорками о том, что, мол, меньше знаешь — крепче спишь. Он даже поставил условие, что его помощь возможна только в том случае, если она все расскажет, потому что, если с застрахованным что-то случится, все «особенности» заключения договора, типа подделанной подписи и прочего, вылезут на свет Божий. И тогда для него запахнет увольнением; кроме того, он не понимает, почему он должен соглашаться на ее предложение, ради чего? «Тебе заплатят, — сказала Татьяна. — Не пожалеешь». — «Интересно, кто? Не тот ли, кто этого человека грохнуть собирается?» — «Какой ты умный, — улыбнулась Татьяна. — У него в гороскопе написано, что на него сосулька упадет, вот жена и беспокоится, а его заранее расстраивать не хочет. Но тебе-то что до этого человека? Ты получишь свои деньги и тут же обо всем забудешь».
Тут он психанул. «Ты что, рехнулась?! — заорал он. — Ты представляешь, что будет, когда фирма выплатит страховую сумму (а речь шла ни много ни мало — о двух сотнях тысяч долларов), а потом выяснится, что я сделал липовый договор и наказал своих работодателей на очень большие деньги? Я думал, тебе нужен просто договор зачем-то, это еще можно устроить, но то, о чем ты просишь — это же преступление, хищение путем мошенничества! Если не соучастие в убийстве! Сядем вместе». Таня ему ответила, что уголовное право она в университете проходила и в дополнительных занятиях не нуждается. А нуждается в договоре, и пусть он лучше не заставляет ее применять непопулярные меры. «Таня, голубушка, — рассмеялся он, — какие же меры ты ко мне можешь применить? По голове меня стукнут в парадной? Хорошо, я буду оглядываться». После чего Таня неожиданно сбавила обороты, извинилась, сказала, что погорячилась, заворковала, заболтала его и ушла. И больше не появлялась на его пути, и даже не звонила. И он постепенно забыл о ее визите.
А через некоторое время он в бассейне познакомился с роскошной блондинкой по имени Анджела; туда-сюда, попили сока после занятий спортом в кафе спортивного комплекса, подвез ее пару раз, она таяла от нового знакомого, — так ему казалось; потом он привез ее к себе домой, и у них была такая ночь любви, что Костенко наутро мир готов был сложить к ее ногам. Дело в том (тут Владимир Дмитриевич на мгновение замялся, а потом махнул рукой и продолжал), что у него есть некоторые особенности, помешавшие ему в свое время создать семью и, кстати, послужившие причиной разрыва с Таней Петровской. Э-э, как бы это сказать… Ну, в общем… В общем, он садист. Нет, не пугайтесь, он кресты на женских спинах не вырезает, просто не получает удовольствия, если женщина не разрешит ему применить к ней насилие. Нет, ему даже плетки и наручники не нужны, он вполне обходится тем, что стукнет партнершу пару раз, расцарапает ее до крови… Короче, понятно, что найти постоянную женщину при таких особенностях сексуального бытия — большая проблема. Петровская в свое время взвилась до потолка от негодования и как только его не обзывала… Но он человек интеллигентный и не заставляет никого это терпеть. Только если женщина сама согласится. Таня Петровская очень хорошо знала об этом, очень хорошо, повторил он задумчиво. Потом встряхнулся и продолжал.
Так вот, Анджела не просто ему все это позволила, — она просила его об этом. Она кричала, чтобы он ударил ее, чтобы царапал и кусал, чтобы делал все, что ему хочется. Он был на седьмом небе и не верил своему счастью. Если бы не нужно было идти на работу, он бы так и не вставал с постели, но чувство долга пересилило. Они договорились встретиться вечером, и он с нетерпением вечера ждал. Тем более что у него так давно не было женщины, и вот наконец он нашел свой идеал.
Но Анджела вечером не появилась. Он ждал, что она позвонит, но она не звонила. Он пошел в бассейн, в надежде снова встретить ее там, но и там ее не было. Он с ужасом осознал, что не удосужился выяснить ни ее фамилию, ни адрес, ни номер телефона, ни чем она занимается. Еще несколько дней он ждал, надеясь все меньше и меньше, а потом окончательно впал в уныние, уверившись в том, что и эту девушку отпугнули его сексуальные пристрастия.
И пребывал он в унынии до тех пор, пока к нему домой не заявились трое крепких ребят; открывая дверь, он даже не спросил кто, — так внезапно всколыхнулось в нем желание, чтобы за дверью стояла Анджела, что он поторопился распахнуть дверь. На площадке перед квартирой стояли трое мужчин, один из которых махнул перед его носом каким-то красным удостоверением, после чего все трое, оттеснив его с порога, вошли в квартиру, сбили его с ног и пнули по почкам. А потом один из них — тот, который с удостоверением, — сообщил, что Костенко зверски изнасиловал едва знакомую девушку и что срок наказания за это — до десяти лет; Костенко юрист, ему не надо долго объяснять, что бывает с теми, кто совершает такие отвратительные преступления. Во время этого разговора он лежал на полу в прихожей, а визитеры стояли над ним, и перед его носом маячили их тяжелые ботинки. Он понял, что объяснять им что-то бесполезно; решил проявить покорность и спросил, сколько девушка хочет. Они удивились, вернее, удивление выразил только тот, который говорил с ним, — явный лидер. Двое других в течение всего визита молчали как рыбы. Так вот, лидер издевательски продемонстрировал удивление гнусным предложением гнусного насильника. «Ты что же думаешь, ублюдок, мы торговаться сюда пришли? — ласково поинтересовался он.
— Сейчас в камеру поедешь, войдешь туда мальчиком, а выйдешь девочкой, это я тебе обещаю. И чтобы я ни про каких адвокатов не слышал, адвокаты по ночам не работают».
После этого человек с удостоверением кивнул своим спутникам, и те подхватили Костенко под мышки и поставили на ноги. Один снял с вешалки куртку, проверил карманы и надел куртку на Костенко, а лидер грозно спросил, где паспорт. Костенко указал на стоящий на стуле в прихожей портфель, где лежал не только его паспорт, но и бумажник, с тоской заранее прощаясь с содержимым бумажника. Но гости, к его удивлению, аккуратно открыли «кейс» и извлекли оттуда паспорт, не обратив на бумажник ни малейшего внимания, что еще больше расстроило хозяина: если тремя минутами раньше у него теплилась слабая надежда на то, что это все-таки частные лица, Анджелины дружки, пришедшие по-быстрому «бабок срубить», то сейчас их отказ от денег убедил Костенко, что это менты.
«Послушайте, можно мне поговорить с Анджелой? — попытался он воззвать к гостям.
— Может, мы все объясним друг другу? Я не знал, что чем-то обидел ее…» Но его не стали слушать. «В машину!» — скомандовал старший, и его повели вниз по лестнице, посадили в машину без номеров.
— Какая машина? — прервала я его.
— Черная БМВ.
— А кто сел за руль?
— За рулем сидел какой-то человек, я его не рассмотрел.
«Братец Сиротинского, — подумала я. — Тот как раз на черной БМВ ко мне приезжал».
Костенко стал рассказывать дальше. Его посадили на заднее сиденье, между двумя молчаливыми товарищами, а командир сел рядом с водителем. Машина действительно подъехала к Управлению милиции, его ввели в Управление, провели мимо дежурной части и доставили в какой-то кабинет, где сидел и что-то писал молодой парень в прокурорской форме. Когда Костенко посадили перед этим парнем, на столе он увидел заявление от имени Анджелы; поскольку он краем глаза читал заявление, лежащее вверх ногами по отношению к нему, фамилию Анджелы он не разобрал.
Разговор с прокурорским работником был коротким. Он представился следователем прокуратуры, предъявил Костенко уже написанный протокол задержания его на трое суток по подозрению в совершении изнасилования и с надеждой спросил: «Без адвоката показаний давать не будете?» — «Конечно, нет, — завопил обрадованный Костенко, насколько он мог испытывать радость в его положении. — Прошу предоставить адвоката!» — «Хорошо, — равнодушно ответил прокурорский работник, — утром я приду к вам с адвокатом, — и, сняв трубку местной связи, проговорил:
— Забирайте, я его в ИВС оформил». Дождавшись, когда в кабинет войдут двое молчаливых мужчин, сопровождавших Костенко в милицию, следователь собрал свои бумаги и вышел.
— Надеюсь, вы понимаете, что я переживал в тот момент? Я был близок к самоубийству, — сказал мне Костенко, опять начиная трястись.
А дальше начиналось самое интересное. В дверь кабинета постучали, и один из молчаливых стражей вышел, а через некоторое время вышел и второй. Зато вместо них в кабинет зашла Таня Петровская. «Привет, Володька, — сказала она как ни в чем не бывало. — Я тут мимо проходила, услышала, что у тебя проблемы…» — «А ты кого-нибудь тут знаешь?» — поинтересовался Костенко, еле шевеля пересохшими губами и уже предвидя ответ. Танечка мило улыбнулась: «А что, нужно походатайствовать за тебя?» — «Нужно», — кивнул он, вложив в это коротенькое слово всю душу и машинально отметив, что она даже не спросила, за что его сюда привезли. Она некоторое время молчала, разглядывая Костенко, и, как сказал он мне, — похоже, оценивала степень его испуга. Видимо, удовлетворившись этой степенью, Таня проговорила: «Ладно, я за тебя попрошу, хотя мне это дорого будет стоить. Но уж и ты мне не отказывай, когда я тебя попрошу, хорошо?» Он опять кивнул, и Таня вышла из кабинета, а его стражи заняли свои места рядом с ним. Через некоторое время снова произошла смена караула, — мужики вышли, Татьяна зашла, села, закурила и сказала: «Ты знаешь, доказательств на тебя — море, эта девушка вся избитая, она обращалась к доктору, у нее мазочки взяли, там наверняка твоя сперма, и одежда у нее порвана. Чтобы тебя отмазать, это будет очень дорого стоить». Она затянулась и выжидательно посмотрела на Костенко. «Я на все согласен», — торопливо подтвердил он. «Умница», — похвалила его Таня. Она поднялась и вышла из кабинета, а вернувшиеся тут же молчаливые стражи, ни слова не говоря, отвели его по лестнице вниз и выпустили на улицу, где у входа в управление стоял и курил их командир.
«До свиданья», — вежливо попрощался он. Совершенно подавленный и разбитый, Костенко пошел прочь от милиции, все еще не веря в относительно счастливое избавление; то. что у него попросят за это избавление, казалось ему таким далеким, а изолятор временного содержания — вот он, за спиной.
«Эй, — раздалось за спиной, и Костенко, вздрогнув, остановился. — А паспорт тебе завтра принесут».
Излишне говорить, что паспорт на следующий день ему принесла на работу Таня и что он без звука оформил договор страхования, по которому спустя два месяца фирма выплатила двести тысяч долларов семье погибшего. С тех пор прошел год, и больше у него ничего не просили, но каждое утро, просыпаясь, он трясется от страха и ждет, что к нему снова придут за таким же договором или потащат опять в камеру… Или что эта афера вскроется, и тогда лучше не думать о последствиях.
Распереживавшись вконец, он махнул рукой на стеснительность и даже поведал мне, что отношения с женщинами для него теперь закрытая тема.
— Вы представляете, что они со мной сделали?! — горько спрашивал он. — Я импотент в двадцать семь лет.
«Да у тебя и до этого было что-то не в порядке, так что не удивительно», — подумала я, но вслух этого не сказала.
— Моя карьера под угрозой, — продолжал он. — Если кому-нибудь станет об этом известно, мне лучше самому уволиться и уехать в другой город. Я сам не знаю, зачем я вам все это рассказал, теперь мне прямая дорога в тюрьму.
— Не знаю, утешит вас, или нет, сознание того, что у вас есть товарищи по несчастью. Один из них отдал десять тысяч долларов без гарантий, что это не повторится, — сказала я Костенко. — Дело на него так и лежит в районной прокуратуре и в любой момент может быть реанимировано. Скажите мне, как выглядел следователь, оформивший на вас протокол задержания?
— Вы знаете, я его не запомнил и, встреть сейчас на улице, не узнал бы.
Единственное, что мне бросилось в глаза, — это то, что форма на нем была с прокурорскими погонами, но не синяя, как обычно, а серая. Так бывает?
— Бывает, — кивнула я.
Нам однажды выдали не синий материал на форму, а серый. Все из него себе нашили цивильных платьев и костюмов, и только Игорь Денщиков сделал форменную «двойку», поскольку именно в тот год аттестовался и страстно желал носить форму. Больше ни у кого в прокуратуре серой формы не было.
— А человека с удостоверением, который вел с вами переговоры, вы узнаете?
— Вряд ли, — подумав, ответил Костенко. — Времени много прошло, да и вообще я их всех помню как в тумане, так я был напуган.
— Боюсь, что вас элементарно развели. Ни в милиции, ни в прокуратуре никакого дела на вас не было, роль следователя играл знакомый тех людей, что приезжали за вами. А китель ему одолжили. Владимир Дмитриевич, у меня остался еще один вопрос, самый неприятный…
— На кого был договор? — поднял на меня Костенко совершенно затравленные глаза. — Я не могу вам этого сказать. Я знал, что вы это спросите, но если я отвечу, я могу тут же увольняться. В лучшем случае.
— Но вы ведь понимаете, что это элементарно устанавливается: я посмотрю те договоры, которые были заключены в сентябре прошлого года, и рано или поздно найду договор, по которому выплачено двести тысяч в связи со смертью застрахованного. Только будет ли довольно ваше руководство, если я приду к вам в фирму шмон устраивать, да еще и на вас сошлюсь?
— Во-первых, такой договор не один, их несколько, — с трудом проговорил Костенко. — А во-вторых, лучше позже, чем раньше. А в третьих… В третьих, в соответствии со статьей пятьдесят первой Конституции Российской Федерации, вы не вправе меня заставить свидетельствовать против себя.
— Может быть, вы скажете это хотя бы неофициально, не для протокола?
— А что это меняет? Раз вы будете располагать этой информацией, не имеет значения, занесете вы ее в протокол или нет. Да ведь вы сами, помнится, совсем недавно говорили, что мы с вами общаемся только официально; какое же может быть «не для протокола»? — подкусил он меня. — Расценивайте это как хотите, но я вам не скажу, на кого был договор.
Я призадумалась. Если он не врет и таких договоров было несколько, то чего я добьюсь, перелопатив всю фирму? Установить, самим ли субъектом договора подписаны бумаги, я вряд ли установлю. А что еще? Допрашивать родственников, наследников страховой суммы? Если они сами его и пришили, то так они мне и скажут правду! Разве только посмотреть, кого из них явно грохнули? Но с чего я взяла, что грохнули его явно? Может, наоборот, грибочками отравился или мушка шпанская укусила… Но без этого-то не обойтись… Ладно, придумаем что-нибудь вместе с Лешкой потом.
— И что теперь? — Костенко напряженно смотрел на меня. — Что, мне место искать?
— Господи, да идите вы в адвокаты. Причем прямо сейчас, пока скандал не разразился. Увольняйтесь и переходите, думаю, что вас с удовольствием возьмут.
Ну, подождете вы пару месяцев решения президиума, с голоду не умрете ведь? Вот протокол, читайте и подписывайте.
Костенко стал внимательно читать протокол, не нашел, к чему придраться, я указала в нем даже его ссылку на статью 51 Конституции Российской Федерации, подписал, косясь на диктофон, и я отпустила его зализывать раны. Хоть он и проходил в университете уголовное право, как сам сказал, а также уголовный процесс, он и не вспомнил, что факт применения звукозаписи должен быть отмечен в протоколе, да и звукозапись по окончании допроса дается для прослушивания, и протокол должен заканчиваться фразой о том, что не имеется претензий к фонограмме; или, наоборот, имеются претензии, как получится. Костенко ушел, думая, что все, что он говорил, записано не только в протокол, но и на пленку.
Может быть, это его остановит, когда он захочет изменить показания. Я вытащила вилку диктофонного шнура из розетки и убрала неработающий агрегат в сейф.
Костенко давно ушел, а я все пыталась понять, жалко мне его или нет. Да, именно так все и должно было быть; им надо было с чего-то начать, а потом они усовершенствовали схему. Сделав один раз такую подставу с женщиной, пострадавшей от сексуального извращенца, они наверняка поняли, что так можно кого-то очень легко и на деньги развести. Явно эта мысль пришла в голову Денщикову в тот момент, когда Костенко — их первая жертва — предложил откупиться от них. Я отдала должное преступному гению Игоря Денщикова, который сумел красиво, выкрутиться, когда на последнем (мне известном) эпизоде шантажа нарвался на отставного контрразведчика Скородумова.
А вопрос, жалко мне Костенко или нет, я так для себя и не решила. Но не так уж много времени мне было на это отпущено: дверь с треском распахнулась, в кабинет сначала влетел огромный бумажный пакет, веревка на котором лопнула в момент соприкосновения с полом, а вслед за пакетом вошел, мрачнее тучи, Кораблев. Я оторопела от такого шумного явления оперуполномоченного Кораблева и растерянно ждала объяснений.
— Что это, Леня? Что ты себе позволяешь?
— Негодяи! — мрачно возвестил Леня, у него это выходило как «негодзяи».
— Кто перед тобой провинился?
— Негодзяи! Сидят на складе, от жиру пухнут, на моей форме наживаются!
Он поддал ногой пакет, который от этого и вовсе рассыпался. Из него вывалилась форменная милицейская одежда — брюки, рубашка, галстук, ботинки, еще что-то.
— Ленька, а фуражка где?
Я вышла из-за стола и присела на корточки перед развалившимся пакетом.
— Вот я и говорю — негодзяи! Прихожу за формой, они мне все это в пакет навязывают и еще фуражку суют. Я говорю им — на кой мне сдалась ваша фуражка, уже девать некуда эти фуражки, все равно не ношу, солить мне их, что ли? А эта дура жирная мне знаете, что отвечает? Нет, вы представляете, что она мне отвечает?!
— Ну что, что, Леня, не томи!
— Я ей говорю, зачем мне фуражка? А она говорит, как зачем? А на гроб положить? У-уродина!
— А зачем ты у меня посреди кабинета все это развалил?
— Со злости, неужели непонятно?
Поскольку Леня тут же сел на мое место, я, вздохнув, стала собирать предметы кораблевского форменного обмундирования в пакет, чтобы хотя бы убрать эту кучу с пола. Подняв ботинки, я засмотрелась на рифленую подошву.
— Леня, а что, теперь такую обувь вам выдают? Раньше же были другие ботинки — остроносые такие, черные, на тонкой подошве?
— Да, уже несколько лет такие выдают.
Ленька крутился на моем рабочем кресле и постепенно остывал.
Где-то я видела такие башмаки, совсем недавно, подумала я, пытаясь поймать ускользающую мысль.
— Леня, а к Бурдейко заезжал?
— Заезжал, квартира коммунальная, соседи не видели примерно неделю, где он сейчас — не знают. Под вешалкой стоит сумка, с которой он обычно ездит в командировки. За это время их уже достали искатели Бурдейко, по телефону звонят постоянно и приезжают, надоедают, два раза с работы были, — доложил Леня, усаживаясь поудобнее в кресле и постукивая по столу взятым из канцелярского стаканчика карандашом.
Когда зазвонил телефон, он взял трубку раньше, чем я успела распрямиться и подойти к столу.
— Да-а, это прокуратурка, вы правильно попали, — отвечал он, развалясь. — А это РУБОПчик тут в гости зашел. Даю, даю. Мария Сергеевна, вас криминалисты.
Как удачно! Я схватила трубку:
— Эдуард Алексеевич, это вы? — Звонил начальник нашей экспертной лаборатории. — Я как раз хотела с вами поговорить по поводу экспертизы по ботинкам из области. И вы по этому поводу?
— Маша, — озабоченно стал говорить он, — следы с ботинками один в один.