— Маша, это хроническая лучевая болезнь. От длительного облучения малыми дозами радиации. Смерть в таких случаях обычно наступает от инфекционных осложнений. И пневмония здесь вполне уместна. А в больнице его состояние ухудшалось?
— Ну, конечно, ухудшалось, раз он все-таки умер.
— Значит, источник ионизирующего излучения находился при нем. Вы не нашли на нем каких-нибудь повреждений, которые можно идентифицировать как радиационный ожог?
— Сашенька! Если бы я знала, как выглядит радиационный ожог! Думаю, что и эксперты наши не знают.
— Незаживающих язв у него на теле не было?
— Нет, уж за это я ручаюсь.
— Так, пузырей, некротических участков тканей не было?
— Нет, — старательно припоминала я.
— Хорошо, гиперемированных участков не было?
— Гиперемированных участков?
«Кожа на груди гиперемирована, — зазвучал у меня в мозгу голос танатолога, вскрывавшего вертолетовский труп. — Наверное, крест натер, смотри, он тяжелый, как гантель…»
— Я должна была сама догадаться. — Я села в постели, завернувшись в одеяло. — Мне же сегодня ювелир, который этот крест с него снимал, говорил про радиацию.
— Какой крест, какой ювелир? Ты мне напоминаешь мою младшую сестру.
Прихожу к матери, а Лялька мне рассказывает: «Саша, у меня был хомяк, он лопнул». Я ей говорю: «Ляленька, ты мне рассказала начало и конец, а теперь расскажи середину». Оказывается, он себе за щеки запихивал-запихивал жратву, и один защечный мешок у него треснул.
— Понимаешь, у него на шее крест висел на цепочке, бешено дорогой. Жена — в смысле, вдова — сказала, что он боялся крест потерять и у себя на шее запаял цепочку. Он так в ней и умер, а под крестом припухло. Сегодня ювелир приехал в морг цепочку снимать и сказал, что в этом кресте не так давно центральный камень заменили, был темно-синий, почти черный, а стал ярко-синий. Скорее всего, облученный. Саш, интересно, а если камень облучить, он потом может стать источником радиации?
— Машуня, все, что угодно, может стать источником радиации, если подвергнется облучению. Крест еще у тебя?
— В сейфе.
— Надо его посмотреть на радиацию, и заодно труп твоего Геликоптера. И убери ты срочно эту вещь из своего сейфа, мало ли что…
— Слушай, я сегодня не усну. Саша, может, мы чего-нибудь поедим?
— Ну, тогда уж и выпьем по поводу моего боевого крещения. Если моя версия подтвердится, меняю квалификацию.
Мы ели, пили, обнимались, но абстрагироваться от вертолетовской смерти я уже не могла, в моем мозгу билась мысль, пытающаяся оформиться во что-то. Мне потом было очень стыдно, но в самый патетический момент я отпихнула Сашку и задала в пространство вопрос:
— Ему стало плохо за месяц до смерти. Если заряженный крест ему подарили именно тогда, то кто же под него бомбу подложил на той неделе?
Еле дождавшись восьми часов утра — часа, когда приличия со скрипом уже позволяли звонить по служебным вопросам людям домой, — я набрала номер Василия Кузьмича. Галина Павловна тут же сняла трубку и совершенно проснувшимся голосом сообщила, что он пришел, но подойти не может, так как лежит в ванне.
— Как в ванне? — удивилась я. — Он же в бане был?
— Пришел домой и сразу в ванну. Он очень чистоплотный, — объяснила Галина Павловна абсолютно серьезным тоном, в который я поверила бы, если бы не знала о ее актерских способностях.
Наконец отмытый добела Кузьмич (хотела бы я на него сейчас посмотреть!) соизволил мне позвонить сам, но уже на работу. Я хотела поинтересоваться, не мацерировалась ли — не распарилась ли и сложилась складочками — у него кожа от долгого нахождения в водной среде, но не стала, сразу перешла к делу, сообщив, что Вертолета на девяносто девять процентов все-таки грохнули, правда, очень необычным способом, в связи с чем мне срочно нужен человек в помощь, и хорошо бы это был Кораблев.
— Кораблев так Кораблев. Он же и так у тебя работает, вот и припахай его, — распорядился Кузьмич, а я подумала, что Кораблев, значит, до сих пор не появился на работе.
— И еще специалиста — замерить радиационный фон.
— Будет сделано, — отозвался мой собеседник.
Для начала я позвонила ювелиру и спросила, может ли облученный камень сам стать источником излучения. Ювелир прочитал мне короткую лекцию, из которой я уяснила, что он не знает о таких случаях, но сам облученных камней побаивается и считает, что камень, получивший дозу радиации, может помалкивать до поры до времени, а потом даст вспышку, так что мало не покажется тому, кто его носит. А вообще-то, все зависит от того, с какой целью облучать, подал он неглупую мысль, и что считать побочным эффектом. Можно подвергнуть камень радиационному воздействию с целью изменить его цвет или размер, а он в качестве побочного эффекта даст излучение. А можно зарядить камень радиацией с тем, чтобы он сам излучал — мало ли для чего, — а он вдобавок поменяет цвет, станет из черного васильковым. Все понятно? Под конец беседы ювелир сказал, что он берет назад свои слова о том, что камень заменяли, но что камень вынимался из гнезда, он ручается, допускает, что в гнездо вставили тот же камень, только поменявший цвет.
Установить бы последнего владельца, подумала я. Для начала — последнего владельца креста с черным камнем, а потом уже можно устанавливать, кто его превратил в ярко-синий. И как. А зачем — уже и так ясно. Где этот гад Кораблев?
Снова созвонившись с Кузьмичом, я выпросила машину и решительно отправилась домой к Кораблеву в компании рубоповского водителя, с твердым намерением: если он не будет открывать на звонки, сломать двери. Двадцать минут тишина за дверью испытывала наше терпение, потом наконец с той стороны раздалось шарканье. Водитель успел мне тихо сказать:
— Ну что, Сергеевна, я смотрю, ты прищурилась, значит, сейчас что-то будет.
Дверь открылась и явила нашему взору Леню Кораблева на пятый день запоя.
Человек, которого я привыкла видеть в белоснежных рубашках и брюках, отглаженных так, что о складку можно было порезаться, стоял перед нами в тренировочных штанах с коленями, вытянутыми чуть ли не до пола, голый по пояс и небритый настолько, что его уже можно было назвать «придиралой бородатым».
Тусклая лампочка коммунального коридора освещала стоявшую вдоль стен батарею пустых бутылок. Слова тут были излишни. Мы с ним молчали по обе стороны порога, после чего он поймал мой неодобрительный взгляд на тару из-под коньяка и водки и вяло сказал:
— Это еще что, вы в туалете посмотрите.
— Зайти можно? — спросила я.
— Зачем? — так же вяло поинтересовался Леня.
— И то правда, — сказала я грустно, повернулась и стала спускаться по лестнице.
— Э-э, — слабым голосом позвал он. — Я вас не приглашаю, потому что у меня там дама спит.
— A-a, — протянули мы с водителем в один голос и скабрезно усмехнулись.
— Леня, а ты знаешь, какой сегодня день? — спросила я, стоя на ступеньке вполоборота к нему. Он наморщил лоб:
— Э-э-э… Пятый день, как мне тридцать девять исполнилось. Ладно, проходите, я хоть кофе сварю. Сейчас в себя приду, побреюсь, помоюсь и поедем.
Дети в школу собирались: мылись, брились, похмелялись, — пробормотал он.
— А дама? — спросила я.
— А, — махнул он рукой, — пусть спит.
Мы с водителем нерешительно потянулись за Ленькой, который, шаркая рваными шлепанцами, привел нас в захламленное холостяцкое жилье, где стояли стол, два стула, неразложенная диван-кровать с поднятой спинкой, явно односпальное ложе, на ней постелена простыня и брошено одеяло, — там, похоже, спал Леня, а посреди комнаты раскладушка, на которой возлежала та самая блондинка с пышной гривой, имени которой я на Ленькином дне рождения так и не запомнила. При нашем появлении она не проснулась, только перевернулась на другой бок.
— Леня, неудобно, человек спит. Пойдем на кухню.
— Ну пойдемте, — сказал он, зевая и почесывая бок. — Соседей нету, мы на кухне посидим.
На кухне Ленькин столик сразу бросался в глаза на фоне остальных столов своей ухоженностью и почти стерильностью. Сесть за него было просто приятно.
— Старый, а чего это у тебя дама на раскладушке спит? — без церемоний поинтересовался водитель.
— А я всегда баб, когда привожу, на этой раскладушке укладываю, — бесхитростно пояснил Леня, насыпая кофе в турочку. — Она у меня специально для проституток припасена. Когда поздно ночью мимо метро едешь, они иногда увязываются, просто переночевать, — у меня денег нету, а им ехать далеко и спать хочется.
— Леня, ты даму-то будить собираешься? — спросила я.
— Да пусть спит, — благостно махнул он рукой.
— А как ты ее оставишь, когда на работу уйдешь?
— Дверь захлопнет, и все. А чего? У меня брать-то нечего.
— А ты вообще ее давно знаешь?
— Не очень. — Леня озадаченно наморщил лоб.
— Где ты ее взял-то?
— Долго рассказывать, — отмахнулся он.
— А зовут ее хоть как?
— Анджела.
— А фамилию ее ты знаешь? А работает она где?
— Слушайте, что вы ко мне пристали? Вы что мне, мама? Она учится.
— Ну-ка, повернись, Леня. — Я жестом показала, чтобы он покрутился на месте.
— Да что вы ко мне пристали?
— Она тебя не царапала?
— Чего?
— А ты ее?
Ленька опустился на табуретку у стола и не засмеялся, а сказал тихим голосом:
— Ха, ха, ха, — видимо, смеяться еще было тяжело. — Да не спал я с ней.
— А она к тебе приставала? — допытывалась я.
— Ну-у…
— Так фамилию ее ты знаешь или нет?
— Сейчас.
Ленька тяжело встал и, шаркая сваливающимися с ног тапочками, побрел к вешалке возле его двери. На вешалке он нашарил висевшую на крючке женскую сумку, ничтоже сумняшеся залез в нее и выудил оттуда паспорт. Раскрыл и прочитал:
— Ленедан Анджела Марковна. Иностранка, что ли?
— Везет тебе, Кораблев! Удивляюсь, до чего ты везучий, — сказала я, разглядывая его помятую рожу. — Я тебе еще задание не успела дать, а ты его уже выполнил.
Узнав, что девушка, мирно спящая на раскладушке, не кто иная, как участница организованной группы шантажистов, я заторопилась, чтобы она ненароком, не дай Бог, не проснулась и не выползла в кухню; сейчас знакомиться уже было бы недипломатично. А в Кораблева я буквально вцепилась с требованием ни в коем случае не упускать ее из виду, чтобы он как следует продолжил знакомство, взял телефончик, адресочек, назначил следующую встречу или хотя бы выяснил, где ее искать, если захочется повидаться. Желательно не отходить от нее ни на шаг, она нам скоро понадобится. Ради такого дела я согласилась прикрыть этого охламона перед начальством. Оставив Леньку с объектом оперативного интереса, мы с водителем отбыли проверять радиационный фон в морге и у меня в кабинете.
Когда я выложила из сейфа крест с цепочкой, специалист по радиационному контролю показал мне счетчик, в окошечке которого прыгало что-то мне непонятное, и покачал головой.
— Фонит, — сказал он осуждающе.
В морге картина повторилась. Там тоже фонило, диагноз «радиационная травма» блестяще подтверждался результатами радиометрического исследования органов и тканей от трупа Лагидина, и я с грустью подумала, между прочим, что вскоре мне предстоит жить не с приличным человеком стоматологом, а с судебным медиком, стыдно сказать.
Там же мне сообщили интригующие подробности того, как вчера дежурный эксперт по моему совету вызвал сотрудников ближайшего отделения милиции, которые попытались оттащить от трупа Лагидина доктора Балабаева. Худенький и невысокий доктор расшвырял милиционеров и с одного из них сорвал погон, поэтому в настоящее время отбывает пятнадцать суток административного ареста. Как славно, подумала я: во-первых, он две ближайшие недели в пределах моей досягаемости, во-вторых, надежно изолирован и лишен возможности несанкционированных набегов на танатологическое отделение.
На обратном пути из морга я уговорила водителя заехать в два адреса, это было почти по дороге. В обеих нужных нам парадных дорогу нам преградили кодовые замки, но бывалый водитель Управления по борьбе с организованной преступностью, который мне очень нравился своим легким характером, невозмутимостью и сообразительностью, оба раза быстренько подобрал нужное сочетание цифр, ориентируясь на наиболее затертые кнопочки, и мы проникли куда хотели.
В одном месте дверь квартиры нам никто не открыл, да я особо и не ожидала — все-таки дневное время, а, кроме того, сексуальные партнеры Анджелы Ленедан, по определению, должны были жить одни, без всяких мам, пап или жен. Без лишних свидетелей, короче. Солидная, обитая кожей дверь подтверждала определенный уровень благосостояния хозяина, — что и требовалось доказать. Я заткнула за обивку двери записку с просьбой позвонить по служебному телефону номер… старшему следователю прокуратуры Швецовой Марии Сергеевне, и мы поехали дальше.
В следующей нужной нам квартире кто-то был. Там играла тихая музыка, слышался какой-то звон, шаги и прочие звуки обитания. Но дверь так и не открыли. Пришлось повторить фокус с запиской, и я не сомневалась в том, что не успею я доехать до прокуратуры, как хозяин квартиры мне позвонит.
Настроение у меня повышалось с каждой минутой, непонятно от чего. У водителя тоже, во всяком случае, он стал слегка хулиганить за рулем, мы ехали и пели, смеялись и болтали…
— А я с детства мечтал сесть за руль вот такой машинки. — Водитель ласково погладил приборную доску новенького «форда», на котором мы рассекали городские трассы. — Была у меня такая детская мечта — водить не просто «тачку», а именно такую, легонькую и красивую. А ты о чем мечтала в детстве?
— А у меня было две мечты: я хотела стать следователем и нравиться мужчинам, — призналась я.
— Ну, значит, у нас все сбылось, — резюмировал водитель.
— Слушай, ты же работаешь сто пятьдесят лет. А ты не знаешь таких оперов — Сиротинского и Бурденко? Они не из РУБОПа, скорее всего из главка, — спросила я водителя.
— Сиротинского не знаю, а Вова Бурденко есть в одиннадцатом, оружейном отделе главка.
— А как его отчество, не помнишь?
— Вова, Вова, — задумался водитель. — Вроде он Владимир Владимирович.
— Точно, В. В. Он-то мне и нужен. Слушай, а может, сейчас сразу в главк заедем, я его вызову к себе.
— Какие проблемы!
Возле нужного мне здания водитель притормозил и согласился меня подождать.
Я вприпрыжку поскакала в нужном мне направлении, на нужном этаже нашла нужный кабинет, в котором трудились сотрудники одиннадцатого отдела главка, и, задав вопрос, где и когда можно увидеть оперуполномоченного Бурденко, почувствовала висящую в воздухе легкую напряженность.
— Он будет позже, — наконец очень недружелюбно ответил кто-то из соседей Бурдейко по кабинету.
— А позже это когда? — задала я нескромный вопрос.
— А вы оставьте свои координаты, он с вами свяжется, — подал голос другой обитатель кабинета, кивнув на пустующий стол, закрепленный, по-видимому, за Бурдейко.
Я не стала проявлять настойчивость, написала на листочке перекидного календаря, стоящего на бурдейкином Столе, свой телефон и должность, попрощалась и, закрыв за собой дверь, тут же открыла соседнюю, ведущую к начальнику отдела.
Поставив начальника в известность о том, что я бы хотела поговорить с оперуполномоченным Бурдейко, я в лоб спросила, когда я смогу реализовать свое желание.
Отведя глаза в сторону, начальник сперва поинтересовался, не натворил ли чего Бурдейко и чем вызван интерес к нему прокуратуры, а потом сказал, что сейчас Бурдейко в отпуске за пределами города. Меня, честно говоря, удивило, почему об этом прямо не сказали его «сожители», а стали кормить меня расплывчатыми обещаниями типа «он будет позже».
— А давно он в отпуске? — поинтересовалась я.
— С… третьего октября, — возведя глаза к небу, сообщил мне начальник отдела с недовольной гримасой.
— А можно получить справочку из кадров о продолжительности его отпуска и о том, куда он выехал? Он же отпускное удостоверение получал, значит, место его пребывания должно быть известно? — не отставала я.
Начальник закатил глаза до критической точки, видимо, молясь о том, чтобы я сгинула.
— Я вам пришлю справку в прокуратуру, — пообещал он.
— А когда ее ждать?
— В самое ближайшее время…
Я поняла, что, если не отстану, он, чего доброго, завернет себе зрачки внутрь черепа, поэтому пожалела его и откланялась. Но, спускаясь по лестнице, рассудила, что не стоит ждать милостей от природы. Взять их у нее — наша задача, и, чтобы не затруднять и так уставшего от меня начальника одиннадцатого отдела, по пути в прокуратуру сама заехала в кадры ГУВД, где в считанные минуты получила справочку о том, что оперуполномоченный Бурдейко В. В. свой очередной отпуск за этот год отгулял в мае, без выезда куда-либо за пределы города.
Заодно, воспользовавшись старыми связями, заведенными в период расследования бесконечных дел о злоупотреблениях нетипичных работников милиции, я получила еще и секретные сведения о месте жительства оперуполномоченного Бурденко, а также адресочек оперуполномоченного Сиротинского, уволенного из органов милиции полтора месяца назад за дискредитацию высокого звания сотрудника органов внутренних дел.
В прокуратуре, под дверями моего кабинета, дремал на скамеечке выбритый и выглаженный сотрудник РУБОПа Кораблев, распространяя вокруг чудовищный запах перегара. Поскольку в кабинете у меня заливался телефон, я открыла дверь и, жестом пригласив Кораблева заходить, сняла телефонную трубку. Как я и предполагала, общения со мной домогался один из Анджелиных знакомцев, — именно тот, кто был дома и не пожелал открыть.
— А по какому поводу вы просили позвонить? — допытывался он.
— Чтобы договориться, как вам удобнее — чтобы я к вам подъехала для разговора или подъехать вам самому.
— Я готов подъехать хоть сейчас, но чем это мне грозит? Мне брать адвоката?
«У, как все запущено», — подумала я.
— Пока не надо, мы с вами просто побеседуем.
— А о чем, о чем?
— Да успокойтесь вы, вам ничего не грозит.
Собеседник, похоже, не верил.
— Послушайте, неужели вы боитесь женщины? — решила я подразнить его немного. — Я вам обещаю, что при нашем разговоре никого не будет.
Наконец он сдался и сказал, что выезжает.
Положив трубку, я попросила Кораблева срочно пробить эти два адреса, титаническим трудом добытые Лешей Горчаковым в травматологических пунктах. Мы ведь так и не знали, что за люди там прописаны, вернее зарегистрированы, по новомодной терминологии, хотя, на мой взгляд, что в лоб, что по лбу. Это касательно терминологии.
Сегодня до конца дня, или, на крайний случай, завтра с утра, мне еще предстояло потормошить наших криминалистов по экспертизе следов на чердаке в сравнении с ботинками токсовского трупа, но телефон пока был занят Кораблевым.
После длинной череды звонков он все же положил передо мной бумажку с полными данными владельцев однокомнатных квартир по интересующим меня адресам.
Двадцатисемилетний хозяин квартиры по адресу, куда мы заезжали во вторую очередь, — Костенко Владимир Дмитриевич — должен был подъехать вот-вот. А хозяина первой квартиры, Газояна Алика Арамовича, ждать, похоже, было бессмысленно: против его фамилии стояла пометка: «Федеральный розыск прокуратурой города по ст. 105 УК РФ с 16 августа».
Я присвистнула. Кораблев конвульсивно дернулся и пробормотал:
— Не свистите, денег не будет.
На большее его, видимо, не хватило по причине тяжелого восстановительного периода, день рождения все-таки.
— А можно подумать, они так у меня есть. Ленечка, ты на машине? Не слетаешь вот по этому адресу? — Я протянула ему листочек, на котором был записан адрес оперуполномоченного Бурдейко. — Если никто не откроет, поспрашивай соседей, давно ли они его видели.
— А что, когти рванул? — спросил Кораблев, зевая во весь рот.
— Похоже на то. Но если он ненароком окажется дома, тащи его сюда.
— Ладно, съезжу. Только через родную контору: во-первых, надо начальству показаться пред светлы очи, а во-вторых, меня уже склад достал, чтобы я форму получил.
Он повернулся и поплелся на выход.
— Что с Анджелой? — успела я спросить, пока он не вышел из кабинета.
— Анджела под колпаком, — лаконично ответил Леня.
— Леня, ты вернись до конца рабочего дня, — крикнула я ему вслед.
— А это как карта ляжет, — донеслось из коридора.
До прихода Владимира Дмитриевича Костенко — как оказалось, молодого симпатичного юриста частной страховой компании — я успела позвонить Нателле Чвановой-Редничук и договориться о встрече завтра вечером.
— Это очень удобно, — сказала она, — я как раз вечером буду дома.
Приезжайте.
Я рассудила, что РУБОП, который, в лице Василия Кузьмича, тоже будет на заслушивании, подбросит меня на обратном пути к Нателле, а уж оттуда я как-нибудь доберусь сама, в крайнем случае, договорюсь с Сашкой, он меня встретит, поскольку живет мадам неподалеку от стоматологической поликлиники. И, ни на что уже не отвлекаясь, приступила к беседе с Костенко. Что же они там, в этой страховой компании, вытворяют? — подумала я, глядя в его честные голубые глаза, поскольку прямо физически ощущала, как он вибрирует от страха.
— Владимир Дмитриевич, у вас какие-то неприятности? — участливо спросила я. — Какие-то проблемы с правоохранительными органами?
— Нет! — поспешно выкрикнул он и лязгнул зубами.
— А что вы так нервничаете?
— Я?! — он изобразил удивление.
— Ну ладно. Я надеюсь, что мы с вами найдем общий язык. Только я вас умоляю, ничего не бойтесь.
— А чего мне бояться? — не очень убедительно ответил он и даже пустил «петуха» в конце фразы, видимо, в знак того, что он абсолютно спокоен.
Я призадумалась, с чего начать с ним разговор. Хорошо (для меня, конечно, хорошо), если у него какие-то проблемы, не связанные с нашим делом. В этом случае он, поняв, что мне от него, кроме правдивого рассказа про дружбу с Анджелкой, ничего не нужно, обрадуется и расслабится. А если, не дай Бог, именно по этому поводу и переживает, то я даже не представляю, как от него добиться показаний.
— Скажите, Владимир Дмитриевич, только честно — вы же понимаете, я легко могу это проверить, — на вас когда-нибудь возбуждались уголовные дела?
Наблюдая, как после этого вопроса у Костенко изменился цвет лица — из румяного он стал совершенно белым, — я испугалась, как бы уже второго человека не отправили в реанимацию из моего кабинета; мне такая традиция ни к чему.
— Если это связано со случаем, о котором я думаю, то я намерена помочь вам и снять все претензии в ваш адрес, — продолжала я.
— Откуда я знаю, о чем вы думаете? — с усилием произнес Костенко.
— Это надо понимать как утвердительный ответ на вопрос о возбужденных делах?
Костенко промолчал. Я все больше склонялась к мысли, что его страхи связаны именно с интересующим меня делом. Если бы на него было что-то еще, он бы так не трясся, а просчитал все варианты, знал, чего ждать, и не опасался бы вызова, причем не туда, где расследуется его дело, а совершенно в другой орган.
В нашей-то прокуратуре на него дел не было… Несведущий человек еще мог бы не разобраться в ситуации, но он-то юрист.
Придется брать быка за рога, подумала я, может, натиск его встряхнет.
— Как я понимаю, вас обвиняли в изнасиловании?
— Боже, сколько можно! — вдруг простонал Костенко, закрывая лицо руками. — Неужели вам мало? Я всего лишился из-за собственной глупости, пострадал так, что до конца дней своих помнить буду, но я же уже решил все вопросы… Что опять не так? Еще чего-то от меня надо?
Горячо, отметила я.
— Хорошо, — сказала я уже вслух. — Если вам так неприятно обсуждать эти вопросы, не будем. Вы свободны. Он помолчал.
— Как свободен? — спросил он через некоторое время. — Я могу идти?
— Можете, — подтвердила я.
— Как, совсем?
Я про себя похихикала над Костенко: вот она, человеческая природа — то истерики он закатывает, мол, что вы ко мне привязались, а как только я говорю, что ничего больше от него не хочу, — как это? Почему не хотите? Смех, да и только, сейчас будет требовать продолжения банкета.
— А зачем вы меня вызывали?
— Я не вызывала, я просто просила мне позвонить.
— Но вам что-то от меня нужно?
— Сейчас уже ничего. — Я уже улыбалась.
— А что вы улыбаетесь? Вам смешно? Надо мной смеетесь?
— Над вами, Владимир Дмитриевич, над вами. То вы разговаривать не хотите, то меня начинаете допрашивать, что мне было нужно.
— Хорошо вам говорить, — уже чуть не плача, бросил Костенко. — Вы не представляете, что я пережил.
— Я же сразу сказала вам, что хочу снять с вас все обвинения, если, конечно, мы говорим об одном и том же.
— А о чем вы говорите?
— Об обвинении в изнасиловании.
Я положила перед ним карту травматика, раскрыв на том месте, где было написано, что ссадины и кровоподтеки причинил Анджеле Ленедан мужчина по имени Владимир во время изнасилования, по адресу… Заглянув в карту, Костенко уставился на меня с ужасом во взгляде.
— Слушайте, успокойтесь вы, наконец. Вы этого боитесь?
— Господи, я думал, что все уже кончилось! — Он опять закрыл лицо руками.
— Ну что, расскажете мне все по порядку? — не обращая внимания на его жесты отчаяния, спросила я. Он отнял руки от лица.
— А что вам рассказывать? Вы ведь про это знаете?
— Владимир Дмитриевич, — сказала я терпеливо, как маленькому ребенку, — я знаю только то, что вы стали жертвой хорошо продуманного и организованного шантажа. А мне бы хотелось знать детали, чтобы снять с вашей души этот груз раз и навсегда.