Страница:
– Лис… Ну!… – Леха примиряюще рассмеялся. – Ну ладно тебе… Ну из мухи слона, честно слово. Ну правда ничего особенного…
– Честно-честно? – В ее голосе появились дурашливые нотки маленькой девочки, до ужаса доверчивой.
– Честно-честно, – в тон ей сказал Леха. И выставил правое плечо.
Алиса провела по броневому наросту крылом, счищая каменное крошево. Заскрипела кончиком пера, вычерчивая в броне канавки. Ее равномерные движения успокаивали, убаюкивали.
Конечно, все вокруг – всего лишь движок, и все же… Словно она рядом.
Леха закрыл глаза. Так не видно аватар. Лишь касания по плечу. И словно чувствуешь тепло ее рук…
– Странно получается… – сказала Алиса.
И даже с закрытыми глазами почти чувствуешь ее мягкую улыбку.
– Что? – тихо пробурчал Леха, не открывая глаз.
– Ты для меня Тхели ищешь, а я тебя бритвой. Режу и пилю. В самом прямом смысле… – И вдруг посерьезнела: – Не больно?
– Нет, – мотнул головой Леха.
Больно? Вот уж что угодно, только не больно… Через броневой нарост касания становились мягкими и приятными. Как и ее голос… И слова. И то, как легко с ней… Леха вдруг сообразил, что улыбается. Совершенно по-дурацки, наверно. Но ничего с собой не поделаешь – хорошо!
Просто стоять здесь. Чувствовать ее касания… Как закрыть глаза и подставить лицо солнцу, выглянувшему из туч посреди серой промозглой зимы… Или ласковая кошка, вспрыгнувшая на колени и сыто урчащая… Дьявол! Как же мог забыть! Леха крутанулся назад, широко раскрыв глаза.
– Ой! – Алиса отдернула крыло и отшатнулась. – По шкуре царапнула? Леш, извини, я…
Леха вглядывался назад – но там только темнота.
– Очень больно?… Какая же я… – Алиса закусила губу. Потом поглядела, куда смотрел Леха.
В темноте тихо выло, но мотор ли это машины…
– Леш?…
Леха облегченно выдохнул. Нет, не двигатель. Просто ветер. Чертов ветер!
– Леш? Что там?
– Да так… – Леха обернулся к ней. Улыбнулся. – Показалось.
Но Алиса глядела очень внимательно.
– Леш, у тебя правда все нормально? – Она осторожно положила крыло ему на бок. Нахмурилась. – Ты прямо дрожишь весь…
– Когда кажется – это заразно? То мне, теперь вот тебе, – улыбнулся Леха.
– Нет, ты правда как будто дрожишь…
– Ну Лис, ну… – Леха устало рассмеялся. – Выдумала тоже…
Да только теперь этот трюк не прошел.
– Леш… – Алиса смотрела очень серьезно, – Что-то случилось, да? У тебя что-то серьезное стряслось?
– Да ну! Ну Лис, ну что со мной может случиться? На вот, рисуй! – Леха повернулся боком и выставил плечо. – А то Тхели раньше сойдет с ума от поп-музыки…
Алиса вздохнула, но послушно опустила глаза на плечо. Заскрипела кончиком крыла по броне.
Касания через нарост становились мягкими. Все как прежде…
Только теперь Леха стоял, не закрывая глаз. Изо всех сил пытаясь унять нервную дрожь и вглядываясь в темноту на севере. Вслушиваясь, что несет ветер… Ночь и темнота, только звезды высоко над головой. Темные гребни дюн навстречу – гребни, гребни, гребни… И уже словно не ты взбираешься на них, а они накатывают на тебя. Поднимают на волну песка, а потом бросают в темноту и снова поднимают…
Скальная стена осталась далеко позади, но и вышка еще не близко. Ходу еще на час, если не больше, а время…
Опаздываем! Опаздываем, черт возьми!
Прошлой ночью в это время нефтяники уже отправились из этого мира в самый реальный из миров, а во рту был вкус крови. Солоноватый и мерзкий, но зато жажды не было и в помине. И была сладкая уверенность, что о жажде можно забыть по крайней мере на сутки…
Теперь эти сутки позади. А сутки – это тот срок, который учитывает движок игры при расчете жажды. Сатир говорил об этом, но тогда было не до того…
А он говорил. Что бык должен убивать несколько человек в сутки, но это еще не все. Несколько человек в сутки – это грубое условие в настройках. А есть еще и тонкие.
Функция быка – отлавливать одиноких путников, идущих через пустыню. Чтобы игрокам в пустыне жизнь медом не казалась, чтобы не заскучали. Для этого бык должен бегать целый день по пустыне и ловить их. Убивать, пить кровь и снова бегать. И искать, искать, искать. Целый день. С монотонностью часового хода. Поэтому в расчете жажды каждое убийство учитывается ровно двадцать четыре часа. Прошло больше – и суточный счет убитых уменьшается. Лови следующего.
Это не страшно, если убивать игроков равномерно в течение дня. Жажда возрастет не сильно, едва наметится. И даже если вообще перестать убивать, жажда будет возрастать постепенно. Как в тот чертов день, когда оказался здесь. Тогда жажда пробуждалась несколько часов…
Сатир говорил это все – но тогда было не до сатира! Какое дело до этих тонких настроек движка, если надо быстрее напиться на все сутки вперед и скорее мчаться в Гнусмас, чтобы найти там Тхели!
Тогда было не до сатира. Но вот теперь… Суточный срок закончился сразу по всем нефтяникам. И где-то в глубинах этого чертова движка какой-то параметр скачком перешел из нормального показателя в непозволительно низкий.
Жажда навалилась скачком. Резко и беспощадно. Господи, как же хочется пить…
Губы ссохлись. Не губы – а два колючих сухаря. И даже не облизнуть – чем? Шершавым ломтем пемзы, в который превратился язык? И боль в горле, при каждой попытке сглотнуть слюну, которой нет. Как наждаком по глотке… И жажда все наваливалась. Выжимала тело, высасывала последние крохи влаги. Сколько еще до этой чертовой вышки?! Только бы не промахнуться!
Леха остановился, задрал голову. Так, вон ковш Большой Медведицы, вон ковш поменьше, который на самом деле Малая Медведица. Конец его ручки – Полярная.
Если к вышке бежать от северного прохода в стене, то надо почти строго на запад. Но мы-то от Изумрудных гор – значит, должны забирать к сев…
Глаза дернулись от звезд к горизонту. Там мигнули две желтые звездочки. Но пока поймал их взглядом пропали. Падающие звезды? Программеры на нормальной зарплате совсем в трудоголиков превратились, запрограммировали движок так, что он еще и метеорами ночное небо украшает?
Нет, не метеоры. Две желтые звездочки показались снова. То ярче, то почти пропадая, как…
Дьявол, дьявол, дьявол! Только их не хватало!
Но звездочки упрямо помигивали. Фары машины, несущейся по склону дюны слишком быстро, вот и подпрыгивает…
И несутся с юго-востока. Точно оттуда, откуда сам пришел. И куда вели следы… Все-таки нашли!
Фары пропали.
Леха поглядел на запад, куда так бежал. До вышек…
До вышек еще бежать и бежать. Полчаса в лучшем случае. Там люди, там кровь. Там конец жажде.
Только ведь эти гады на машине! Едут быстрее, чем можешь бежать. А если догонят…
И на вышке еще! Нефтяники ведь наверняка какую-то новую дрянь придумали! К ним надо подойти тихо, не спеша. Осмотреться, незаметно подкрасться.
Но если на хвосте будут эти сволочи…
В шум ветра вплелся гул мотора. Леха обернулся. Снова свет фар – машина забралась на очередную дюну. Ярче.
Ближе.
Леха зашипел сквозь зубы и побежал вниз. Сбежал с дюны, но не стал карабкаться на следующую, а повернул вправо. Побежал по лощинке между дюнами, на север.
Пробежал метров сто и повернул еще раз вправо. К гребню дюны, черным хребтом закрывшему кусок звездного неба. Стал карабкаться к нему.
Перевалил – и снова долетел шум двигателя. Уже не комариный писк вдали, о нет. И фары, уже так близко… Спокойно, спокойно! Не обращая внимания на фары и рев, задавив страх, не обращая внимания на жажду, грызущую изнутри все сильнее. Спокойно. Леха перевалил через вершину, сбежал по крутому подветренному склону в ложбинку между дюнами и снова повернул вправо.
Пробежал сто метров и уткнулся в свои же следы. Получилась прямоугольная петля, метров сто на сто.
Леха пересек следы и побежал дальше. Пробежал еще метров сто, опять повернул вправо и стал карабкаться на дюну…
Звук мотора все ближе.
И фары за спиной – уже не две яркие звездочки, а бьющие в глаза фонари. А перед ними, по склону дюны, летят длинные конусы света…
Спокойно, спокойно! Через вершину – и вниз, по пологому наветренному склону. До лощинки между дюнами. Горб дюны должен был бы прикрыть от звука, но рев двигателя словно и не ослаб. Слишком близко они уже! Слишком близко…
Леха стиснул зубы, повернул вправо и побежал. Ну-ка выкинуть из головы это трусливое желание забыть про все и просто нестись прочь! Задавить! И внимательно смотреть вперед…
Леха перешел с бега на шаг. Но шаги делал шире, чем обычно. Чтобы по следам не понять, бежал или шел. И очень внимательно вглядывался в темноту, потому что…
Вот они, следы! Где повернул вправо самый первый раз.
После всех маневров получилась прямоугольная восьмерка, как на электронных часах. С петлями метров по сто. В темноте, когда свет от фар только вперед, дальних концов не должно быть видно… Леха вышел на свои следы и аккуратно пошел след в след, повыше задирая ноги, чтобы копыта входили в следы вертикально, не осыпая края ямок. Должны выглядеть так, будто по ним проходили всего один раз.
Мотор уже не жужжал вдали – ревел! Две дюны им осталось? Одна?…
Не паниковать! Теперь самое важное. Не спешить. Аккуратно, след в след, пройти все сто метров до угла восьмерки… И повернуть вместе со следами, и снова лезть на дюну…
Леха вышел на гребень – и из-за соседней дюны с ревом вылетели два злых желтых глаза. Подпрыгнули, как на трамплине, вверх. Плюхнулись вниз. На склоне вспыхнули два длинных конуса желтоватого света, стало светло-светло… Леха прищурился. Там, где конусы света пересекались, перед машиной бежали его следы. Пока еще прямой след… Машина скатилась по склону, пронеслась по лощинке между дюнами. Лучи фар укоротились, упершись в подъем следующей дюны…
Метнулись вправо, тут же влево, опять вправо. Прямой след разделился. Шел и вперед, и вправо, и влево.
Лучи фар опять уставились прямо, завизжали тормоза. Машина встала. И все-таки метров на десять пролетела то место, где следы делились…
Леха хмыкнул. Молодцы, следопыты! Первый перекресток вы уже затоптали. Теперь пока выясните, куда ведут все эти три следа…
Машина взрыкнула и стала карабкаться на гребень. Перевалила его – и снова затормозила.
Ага, вот и второй перекресточек встретили. А ведь вы еще не знаете, что вообще-то это восьмерка…
Из которой всего один настоящий выход. Да и тот, если повезет, вы так и не найдете. Леха развернулся – очень осторожно, одним корпусом, чтобы не испортить следы, в которых стоял, – поднял левую переднюю ногу и сделал первый шаг не в след.
Поставил копыто в самый гребень. Если поедут на машине по восьмерке, то резкий свет фар будет бить только вперед, по склону дюны. Снизу им эти следы не заметить. А когда машина перевалит через гребень, фары будут бить вниз по склону – опять по ложному следу. А сбоку от машины будет темно. Да и проскочат быстро они самый гребень…
Аккуратно ставя копыта в самый-самый гребень, Леха пошел вперед, прочь от восьмерки. По кромке песка, как по ниточке, ставя ноги на одну линию. Как какая-нибудь манекенщица на подиуме.
Такой след не должны заметить. По крайней мере ночью, пока темно. А утром… Утром это уже не будет иметь значения. Потому что есть Гнусмас, а в Гнусмасе есть Тхели.
Гребень дюны пошел влево и вниз, опадая и закругляясь рогом – дюна кончалась. Леха прошел по гребню еще шагов двадцать, а потом сбежал в лощинку за дюной.
Позади, уже за склоном дюны, джип все взрыкивал – и тут же тормозил. Взрыкивал и тормозил. Снова и снова.
Что, ребятки? Нравится в следопытов играть? Восьмерки в темноте, да еще вдоль гребня дюны – это вам не по Остоженке раскатывать, от одного банка до другого…
Леха повернул на запад и понесся прямиком туда, где должна быть вышка.
Жажда горела внутри сухим огнем.
Пить, пить, пить… Горло, желудок, глаза – все горело. Шкура натянулась, как на пережаренной курице, начавшейся обугливаться и уже потрескавшейся сверху…
Синий огонек мигнул на горизонте. Спасительный маячок!
И вовремя. Слишком сильно забрал на север. Огонек появился не впереди, а сильно слева.
Леха повернул и побежал прямо к нему. К подмигивающему старому приятелю, обещающему помощь. Быстрее, быстрее! Какие-то пять минут, и все это кончится! Вниз по склону, через лощинку между дюн, и опять вверх.
Господи, быстрее бы! Сколько еще дюн до него? Пять? Десять?
Леха перевалил через вершину, ловя глазами огонек…
И сбился с шага.
О черт…
Привычный синий огонек – такой знакомый! – это хорошо. Но вот странное желтое сияние под ним, широко разлившееся над горизонтом…
Пожар? Нет, не похоже.
Городские фонари в тумане, вот на что это больше всего похоже. Да только откуда тут, к черту, туман – посреди пустыни? И откуда, к дьяволу, городские огни?!
Но как же хочется пить!
Что бы это ни было – разве есть выбор?! Леха побежал вперед.
Нефтяная площадка сияла. Театральная сцена, а не площадка. Они опять зажгли прожекторные лампы. Все шесть штук. Ослепительные конусы света легли в разные стороны, как лепестки света вокруг вышки с газовым факелом. Только саму площадку все равно едва видно… Западный край видно. Там суетилось человек десять. Размахивали руками и орали, наверно, да только не слышно за воем и ревом.
Центр суматохи – буровая машина, похожая на механического жирафа. Она с воем вгрызалась в землю и выбрасывала песок далеко в сторону – словно струя фонтана из песка. Ветер подхватывал ее и размывал. Гнал вверх, в стороны, тянул это облако песка на восток… Конус пыли раскинулся далеко-далеко, накрыв и баки с нефтью, и перегонный аппарат, и все, что там было, – лишь верхушка вышки да факел газа выглядывают – и полз дальше, далеко на восток.
Прожекторные лампы подсвечивали этот полог пыли, превратив его в бурлящую буро-желтую тучу. Светящийся в ночи туман, укутавший центр площадки и ее восточный край.
А на западе кипела работа.
Суетились люди вокруг воющей бурмашины. Рычал тягач, подтаскивая к ямам круглые стальные балки…
Нет, не балки. На боках стальных цилиндров какие-то рваные дыры, словно когда-то от балок отросли балки поменьше, но потом их спилили или отрезали автогеном… И сверкают, как зеркала, отражая все вокруг кривым зеркалом… Блиндажные дубы! Распиленные блиндажные дубы, вот что это такое!
Балки опускали в ямы, и тягач засыпал ямы песком.
Ямы шли широким кругом по границе нефтяной площадки. Там, где бурмашина уже прошла, высился частокол из зеркальных балок. Не сплошной, но и не пролезть. Балки через каждые полметра.
И не опрокинуть их, похоже. Нефтяники вкапывали их метра на два в песок, и на столько же они торчали над землей. Да не вертикально, а с завалом наружу. Как выставленные колья…
Ну-ну, выдумщики недоделанные!
Задумка хорошая… но только когда будет в конечном виде! Когда будет – и если будет. Можно надеяться, что еще и не будет…
Вокруг рабочих, спинами к ним, – неподвижные фигуры в камуфляже. Автоматы есть, но не в руках, а болтаются на спинах. Перед каждым пулемет на высокой сошке. Пять крупнокалиберных дур ощетинились полукругом – на запад, на юг, на север.
Ветер дует с той стороны, и там никакой пыли, лишь крошечные вихри песка, которые ветер сам выдирал с поверхности и тащил по песку. В эту сторону лампам ничего не мешало. Три лепестка света раскинулись далеко в пустыню, метров на двести… До самых дюн, опоясавших нефтяную площадку, как края салатницы.
Леха поморщился. Двести метров на таком свету, да без малейшего укрытия… Да на пять пулеметов…
Не подобраться. Мигом по ногам срежут. А впрочем… Не пускают оттуда – ну и не надо. Мы не гордые.
Все ребята в камуфляже – с подветренной стороны, полукругом. Стоять в пыли за бурмашиной и пялиться в завихрения пыли желающих не нашлось. Ну-ну…
Леха тихонько отполз за гребень дюны. Сполз немного вниз, чтобы уж точно не заметили, поднялся и побежал по склону дюны – вдоль гребня. Потом по следующей. По широкой дуге обходя площадку с востока.
Когда воздух стал колючим от песка – ветер швырял его в морду, как россыпи иголок, – повернул к вышке и вышел из-под прикрытия дюн.
Ветер гнал сюда песок. Синего факела не видно – уже в пологе пыли. Лишь расплывчатое буро-желтое сияние впереди. Больше ни черта не видать. Тем лучше…
Щурясь от жалящего в глаза песка, Леха побежал в это бурое свечение, на всякий случай прижимаясь к земле. Песчинки били в морду, лезли в нос, в глаза, и без того горящие без воды. Леха щурился все сильнее, уже едва различая, что вокруг, – да и что тут различать? Сплошная желто-бурая муть да вой бурмашины.
Главное, не пропустить, когда муть станет светлее – это будет как раз перед тем, как пелена песка впереди пропадет. Перед самой бурмашиной, сеющей этот песок. Тогда можно будет открыть глаза и рвануть… И пить, пить, пить… Солоноватую дрянь, но все же – утоляющую жажду… Господи, быстрее бы!
Только до рабочих еще идти и идти. Где-то впереди в этой мути еще вся площадка. Все эти баки для нефти, перегонный аппарат, бочки с бензином, насосы с моторами и маховиками, опоры наблюдательной вышки… Как же хочется пить!
Может, побыстрее бежать? Ведь далеко же еще! Леха прибавил – и тут в ухо двинуло.
В голове зазвенело, а левое ухо сплющило, как в тисках. Удар не рукой или прикладом, а чем-то по-настоящему тяжелым. Леху отбросило вбок и тут же вмазало прямо в лоб.
Перед глазами беззвучным взрывом вспыхнула сверкающая стена из мельтешащих искр, а где-то справа клацнуло чем-то железным по рогу, разворачивая вбок и швыряя вниз…
Сердце колотилось, как отбойный молоток, но никто не добивал. Леха потряс головой. Стал подниматься – и по рогу снова стукнуло. Брзынь! Броневой наконечник рога скользнул по чему-то железному и тяжелому.
Из желто-бурой мути впереди и с боков проступали темные полосы. Вертикальные, метра через пол…
Сволочи! Неужели и тут все перекрыли?! Леха шагнул назад, развернулся и побежал вправо, вдоль этого частокола. Слева, в желтой мути, бежали черные тени. Тени, тени, тени – как вертикальные шпалы какого-то сумасшедшего пути, протянувшегося прямо по воздуху. Никак не желая кончаться…
Муть впереди стала светлее, превратилась в прозрачный полог, истончаясь, – и Леха рванул назад. Прочь от прозрачного пространства, за которым – какие-то пятьдесят метров! – караулит человек в камуфляже. И крупнокалиберная дура, раззявившая свое дуло прямо сюда… Прочь. Обратно под полог пыли.
Впереди и кроме охранника хватает неприятностей… Раньше, когда смотрел на нефтяную площадку с другой стороны, полог скрыл это невеселое зрелище. На северной стороне площадки уже стоял частокол.
Получается, они начали с восточной части вышки и пошли по кругу – на север, теперь на западе…
Без частокола – только южная часть осталась? Но там нет песочной пелены, там все простреливается! Там тоже не подойти!
Стоп… Спокойно, спокойно…
А что, если…
С какого именно места на западе площадки эти сволочи начали обносить ее частоколом?
Леха развернулся и пошел обратно вдоль частокола. Теперь шпалы сумасшедшего пути шли справа, темные полосы в бурой мути…
С правого края тучи не пройти. А с левого? Если не выходить из пелены…
Что там, слева? Есть хоть маленькая щель? Между началом частокола и левым краем пыльного шлейфа?
Кажется, когда смотрел с дюн, из пелены никакого частокола не торчало… Или не рассмотрел на фоне светящегося пыльного шлейфа?…
Леха бежал мимо вертикальных теней в мутной желтизне, а жажда грызла изнутри, злая старуха с раскаленными стальными коронками.
Не должно быть там частокола. Не должно! Муть вдруг истончилась, превратившись в тонкую вуаль, а за ней мелькнул человек в камуфляже, еще одна дура, скалящая сюда свое дуло… Черт бы их всех побрал!!!
Леха отскочил обратно в муть, пока не заметили. Дьявол, дьявол, дьявол! Хватило одного взгляда. Частокол выходил за пыльную завесу. И что теперь делать?…
До пулеметчика – метров пятьдесят. По чистому прозрачному воздуху. На свету. Прямо на дуло крупнокалиберного пулемета… Верная смерть.
Черт бы их побрал! Что с одной стороны, что с другой – не подойти.
Разве что…
Дрожа от желания пить – господи, что угодно отдал бы за стакан воды! за глоток бы все отдал! – Леха пригнулся к самой земле и осторожно засеменил в край шлейфа. Выглянуть туда.
Чуть-чуть… Осторожно…
Только чтобы рассмотреть, сколько столбов за пределами пыльной завесы. Раз, два… три… четыре…
Господи, сколько же их там! Леха еще чуть-чуть продвинулся вперед – только бы вояка за пулеметом не заметил, тогда уж точно все! – и наконец-то увидел крайний столб. Седьмой, если считать от этого места, где еще можно спрятаться в пыли.
Чтобы обогнуть начало частокола, надо пройти налево эти семь столбов… Без прикрытия пыльной завесы…
Нет, не пройти.
И ветер, черт бы его побрал! Дует все в одну сторону, прямо на восток! Нет, чтобы чуть-чуть южнее подуть, разворачивая этот пыльный шлейф! Щурясь от песка, сыплющегося в глаза, Леха вглядывался в начало шлейфа – не развернет ли ветер его сюда? Хоть чуть-чуть?…
Но у ветра были другие планы.
Впереди, метрах в ста, надсадно выла бурмашина, выбрасывая в воздух весь этот песок. На миг отключилась, сдвинулась чуть в сторону и снова завыла. Делает ямы одну за другой, по кругу. Сейчас на западном краю площадки. Идет с севера на юг и скоро завершит круг. Вся площадка будет огорожена частоколом…
Стоп! Ведь прежде, чем они завершат круг…
Когда бурмашина сделает еще несколько ям…
Шлейф тянулся по ветру расплывающимся конусом, начинаясь из струи песка, которую извергала бурмашина. И если сдвинется на юг бурмашина, эта струя песка, а вместе с ней и шлейф пыли… Весь шлейф…
Этот край пелены тоже сдвинется на юг. К тем балкам, которые не дают проскочить… Накроет и их песочной мутью. Правильно?
Господи, как же хочется пить!
Но Леха неподвижно лежал на песке, вглядываясь в работу.
Машина выбрасывала из ямы песок, выбрасывала, выбрасывала, выбрасывала – все из одной ямы! Уже целую вечность! Словно всю пустыню через эту яму решила вычерпать!
А жажда грызла изнутри. Яростно, до жара, до боли. Все сильнее и сильнее…
Леха стиснул зубы, чтобы не взреветь от боли и отчаяния. Сколько же еще она будет над этой ямой? И сколько времени пройдет, пока она сделает их еще шесть?!
Машина наконец-то перестала выть и извергать песок. Чуть сдвинулась и опять завыла…
Леха закрыл глаза. Невозможно глядеть на людей, суетящихся возле машины, на камуфляжников за пулеметами – так близко, в какой-то полусотне метров…
Минуты ада. Эпохи. Вечность…
Жажда заставляла вскочить на ноги и броситься вперед – на рабочих и камуфляжников, на эти ходящие сосуды крови, которая и утолит жажду, и избавит от боли. Всего полсотни метров до них, и все кончится! Конец мучениям. Всего полсотни метров!!!
Леха дрожал, но заставлял себя лежать. Терпеть. Ждать. Всего пятьдесят метров, можно рискнуть… Вдруг не успеют среагировать? Могут не успеть… Можно рискнуть…
А если пристрелят и выкинет в Кремневую долину? Тогда придется бежать сюда снова, и жажда будет только сильнее… И может быть, когда добежишь, частокол будет уже закончен.
И уж точно не получится прибежать вовремя в Гнусмас, чтобы встретить там Тхели… Да не пристрелят! Не успеют среагировать!
Да и неважно все это… Потому что невозможно лежать вот так – когда прямо под носом все эти люди, полные крови, на расстоянии одного быстрого рывка…
Тело само собой поднялось, нацеливаясь на людей, полных крови, – как поднимается головка цветка за солнцем. Леха шагнул туда, выходя из-под прикрытия пыльной завесы…
…Зеленые глаза с дурашливыми искорками, под которыми разлит страх, холодный, вязкий страх, целый океан страха и отчаяния, удерживаемый тонкой плотинкой последней надежды…
Леха стиснул челюсти, застонал – тело отказывалось отступать, нет, ни за что, только вперед, и пить, пить, пить! – но отступил обратно.
Лежать, сволочь!
Если выкинет в долину, то вовремя до города уже не успеть. Тхели уйдет, и Алиса…
Лежать. Ждать.
Бычье тело мелко дрожало, а сухой жар перехватывал горло. Господи, да ну все это к дьяволу… Всего один бросок, и…
Лежать! Секунды ада, ползущие улитками. Эпохи. Вечность…
Мыслей уже не осталось. И не осталось в памяти, сколько раз поднимался, готовый броситься вперед, – и будь что будет! – но все же останавливался. Заставлял себя рухнуть обратно на песок, скрипя зубами, молотя в него копытами, тыкался лбом, обдирая морду до боли, чтобы прийти в себя. Грыз песок…
И потихоньку полз вперед. Медленно, по чуть-чуть. По мере того, как бурмашина ползла влево по гигантскому кругу, копая ямы, и вместе с ней смещался край пелены.
Муть скрывала крайние балки – одну, вторую, третью… шестую, седьмую…
И еще чуть-чуть, давая пелене скрыть хотя бы метр влево от крайней балки, там придется бежать…
Еще чуть-чуть.
Сколько выдержал. Сколько смог!
Ревя от боли, которую уже нельзя было терпеть – но теперь можно, можно, можно!!! – Леха вскочил и помчался вперед. Пролетел мимо двух крайних столбов, уже превратившихся в темные полосы посреди бурой мути. За последним свернул, выгибая голову вбок, чтобы рога смотрели не в стороны, а вниз и вверх. И боком, впритирку к столбу, продрался между ним и краем пелены, которая здесь уже редкая и прозрачная, как тонкая вуаль… Продрался мимо него и нырнул обратно в полог пыли. В спасительную бурую муть. И стрелой помчался вперед. Теперь можно! Теперь можно!!! Пролетел последние метры шлейфа, почти черного здесь, и выскочил под вой бурмашины. В чистый воздух, будто звенящий от прозрачности, яркого света и раскрывшегося далеко-далеко впереди пространства…
– Честно-честно? – В ее голосе появились дурашливые нотки маленькой девочки, до ужаса доверчивой.
– Честно-честно, – в тон ей сказал Леха. И выставил правое плечо.
Алиса провела по броневому наросту крылом, счищая каменное крошево. Заскрипела кончиком пера, вычерчивая в броне канавки. Ее равномерные движения успокаивали, убаюкивали.
Конечно, все вокруг – всего лишь движок, и все же… Словно она рядом.
Леха закрыл глаза. Так не видно аватар. Лишь касания по плечу. И словно чувствуешь тепло ее рук…
– Странно получается… – сказала Алиса.
И даже с закрытыми глазами почти чувствуешь ее мягкую улыбку.
– Что? – тихо пробурчал Леха, не открывая глаз.
– Ты для меня Тхели ищешь, а я тебя бритвой. Режу и пилю. В самом прямом смысле… – И вдруг посерьезнела: – Не больно?
– Нет, – мотнул головой Леха.
Больно? Вот уж что угодно, только не больно… Через броневой нарост касания становились мягкими и приятными. Как и ее голос… И слова. И то, как легко с ней… Леха вдруг сообразил, что улыбается. Совершенно по-дурацки, наверно. Но ничего с собой не поделаешь – хорошо!
Просто стоять здесь. Чувствовать ее касания… Как закрыть глаза и подставить лицо солнцу, выглянувшему из туч посреди серой промозглой зимы… Или ласковая кошка, вспрыгнувшая на колени и сыто урчащая… Дьявол! Как же мог забыть! Леха крутанулся назад, широко раскрыв глаза.
– Ой! – Алиса отдернула крыло и отшатнулась. – По шкуре царапнула? Леш, извини, я…
Леха вглядывался назад – но там только темнота.
– Очень больно?… Какая же я… – Алиса закусила губу. Потом поглядела, куда смотрел Леха.
В темноте тихо выло, но мотор ли это машины…
– Леш?…
Леха облегченно выдохнул. Нет, не двигатель. Просто ветер. Чертов ветер!
– Леш? Что там?
– Да так… – Леха обернулся к ней. Улыбнулся. – Показалось.
Но Алиса глядела очень внимательно.
– Леш, у тебя правда все нормально? – Она осторожно положила крыло ему на бок. Нахмурилась. – Ты прямо дрожишь весь…
– Когда кажется – это заразно? То мне, теперь вот тебе, – улыбнулся Леха.
– Нет, ты правда как будто дрожишь…
– Ну Лис, ну… – Леха устало рассмеялся. – Выдумала тоже…
Да только теперь этот трюк не прошел.
– Леш… – Алиса смотрела очень серьезно, – Что-то случилось, да? У тебя что-то серьезное стряслось?
– Да ну! Ну Лис, ну что со мной может случиться? На вот, рисуй! – Леха повернулся боком и выставил плечо. – А то Тхели раньше сойдет с ума от поп-музыки…
Алиса вздохнула, но послушно опустила глаза на плечо. Заскрипела кончиком крыла по броне.
Касания через нарост становились мягкими. Все как прежде…
Только теперь Леха стоял, не закрывая глаз. Изо всех сил пытаясь унять нервную дрожь и вглядываясь в темноту на севере. Вслушиваясь, что несет ветер… Ночь и темнота, только звезды высоко над головой. Темные гребни дюн навстречу – гребни, гребни, гребни… И уже словно не ты взбираешься на них, а они накатывают на тебя. Поднимают на волну песка, а потом бросают в темноту и снова поднимают…
Скальная стена осталась далеко позади, но и вышка еще не близко. Ходу еще на час, если не больше, а время…
Опаздываем! Опаздываем, черт возьми!
Прошлой ночью в это время нефтяники уже отправились из этого мира в самый реальный из миров, а во рту был вкус крови. Солоноватый и мерзкий, но зато жажды не было и в помине. И была сладкая уверенность, что о жажде можно забыть по крайней мере на сутки…
Теперь эти сутки позади. А сутки – это тот срок, который учитывает движок игры при расчете жажды. Сатир говорил об этом, но тогда было не до того…
А он говорил. Что бык должен убивать несколько человек в сутки, но это еще не все. Несколько человек в сутки – это грубое условие в настройках. А есть еще и тонкие.
Функция быка – отлавливать одиноких путников, идущих через пустыню. Чтобы игрокам в пустыне жизнь медом не казалась, чтобы не заскучали. Для этого бык должен бегать целый день по пустыне и ловить их. Убивать, пить кровь и снова бегать. И искать, искать, искать. Целый день. С монотонностью часового хода. Поэтому в расчете жажды каждое убийство учитывается ровно двадцать четыре часа. Прошло больше – и суточный счет убитых уменьшается. Лови следующего.
Это не страшно, если убивать игроков равномерно в течение дня. Жажда возрастет не сильно, едва наметится. И даже если вообще перестать убивать, жажда будет возрастать постепенно. Как в тот чертов день, когда оказался здесь. Тогда жажда пробуждалась несколько часов…
Сатир говорил это все – но тогда было не до сатира! Какое дело до этих тонких настроек движка, если надо быстрее напиться на все сутки вперед и скорее мчаться в Гнусмас, чтобы найти там Тхели!
Тогда было не до сатира. Но вот теперь… Суточный срок закончился сразу по всем нефтяникам. И где-то в глубинах этого чертова движка какой-то параметр скачком перешел из нормального показателя в непозволительно низкий.
Жажда навалилась скачком. Резко и беспощадно. Господи, как же хочется пить…
Губы ссохлись. Не губы – а два колючих сухаря. И даже не облизнуть – чем? Шершавым ломтем пемзы, в который превратился язык? И боль в горле, при каждой попытке сглотнуть слюну, которой нет. Как наждаком по глотке… И жажда все наваливалась. Выжимала тело, высасывала последние крохи влаги. Сколько еще до этой чертовой вышки?! Только бы не промахнуться!
Леха остановился, задрал голову. Так, вон ковш Большой Медведицы, вон ковш поменьше, который на самом деле Малая Медведица. Конец его ручки – Полярная.
Если к вышке бежать от северного прохода в стене, то надо почти строго на запад. Но мы-то от Изумрудных гор – значит, должны забирать к сев…
Глаза дернулись от звезд к горизонту. Там мигнули две желтые звездочки. Но пока поймал их взглядом пропали. Падающие звезды? Программеры на нормальной зарплате совсем в трудоголиков превратились, запрограммировали движок так, что он еще и метеорами ночное небо украшает?
Нет, не метеоры. Две желтые звездочки показались снова. То ярче, то почти пропадая, как…
Дьявол, дьявол, дьявол! Только их не хватало!
Но звездочки упрямо помигивали. Фары машины, несущейся по склону дюны слишком быстро, вот и подпрыгивает…
И несутся с юго-востока. Точно оттуда, откуда сам пришел. И куда вели следы… Все-таки нашли!
Фары пропали.
Леха поглядел на запад, куда так бежал. До вышек…
До вышек еще бежать и бежать. Полчаса в лучшем случае. Там люди, там кровь. Там конец жажде.
Только ведь эти гады на машине! Едут быстрее, чем можешь бежать. А если догонят…
И на вышке еще! Нефтяники ведь наверняка какую-то новую дрянь придумали! К ним надо подойти тихо, не спеша. Осмотреться, незаметно подкрасться.
Но если на хвосте будут эти сволочи…
В шум ветра вплелся гул мотора. Леха обернулся. Снова свет фар – машина забралась на очередную дюну. Ярче.
Ближе.
Леха зашипел сквозь зубы и побежал вниз. Сбежал с дюны, но не стал карабкаться на следующую, а повернул вправо. Побежал по лощинке между дюнами, на север.
Пробежал метров сто и повернул еще раз вправо. К гребню дюны, черным хребтом закрывшему кусок звездного неба. Стал карабкаться к нему.
Перевалил – и снова долетел шум двигателя. Уже не комариный писк вдали, о нет. И фары, уже так близко… Спокойно, спокойно! Не обращая внимания на фары и рев, задавив страх, не обращая внимания на жажду, грызущую изнутри все сильнее. Спокойно. Леха перевалил через вершину, сбежал по крутому подветренному склону в ложбинку между дюнами и снова повернул вправо.
Пробежал сто метров и уткнулся в свои же следы. Получилась прямоугольная петля, метров сто на сто.
Леха пересек следы и побежал дальше. Пробежал еще метров сто, опять повернул вправо и стал карабкаться на дюну…
Звук мотора все ближе.
И фары за спиной – уже не две яркие звездочки, а бьющие в глаза фонари. А перед ними, по склону дюны, летят длинные конусы света…
Спокойно, спокойно! Через вершину – и вниз, по пологому наветренному склону. До лощинки между дюнами. Горб дюны должен был бы прикрыть от звука, но рев двигателя словно и не ослаб. Слишком близко они уже! Слишком близко…
Леха стиснул зубы, повернул вправо и побежал. Ну-ка выкинуть из головы это трусливое желание забыть про все и просто нестись прочь! Задавить! И внимательно смотреть вперед…
Леха перешел с бега на шаг. Но шаги делал шире, чем обычно. Чтобы по следам не понять, бежал или шел. И очень внимательно вглядывался в темноту, потому что…
Вот они, следы! Где повернул вправо самый первый раз.
После всех маневров получилась прямоугольная восьмерка, как на электронных часах. С петлями метров по сто. В темноте, когда свет от фар только вперед, дальних концов не должно быть видно… Леха вышел на свои следы и аккуратно пошел след в след, повыше задирая ноги, чтобы копыта входили в следы вертикально, не осыпая края ямок. Должны выглядеть так, будто по ним проходили всего один раз.
Мотор уже не жужжал вдали – ревел! Две дюны им осталось? Одна?…
Не паниковать! Теперь самое важное. Не спешить. Аккуратно, след в след, пройти все сто метров до угла восьмерки… И повернуть вместе со следами, и снова лезть на дюну…
Леха вышел на гребень – и из-за соседней дюны с ревом вылетели два злых желтых глаза. Подпрыгнули, как на трамплине, вверх. Плюхнулись вниз. На склоне вспыхнули два длинных конуса желтоватого света, стало светло-светло… Леха прищурился. Там, где конусы света пересекались, перед машиной бежали его следы. Пока еще прямой след… Машина скатилась по склону, пронеслась по лощинке между дюнами. Лучи фар укоротились, упершись в подъем следующей дюны…
Метнулись вправо, тут же влево, опять вправо. Прямой след разделился. Шел и вперед, и вправо, и влево.
Лучи фар опять уставились прямо, завизжали тормоза. Машина встала. И все-таки метров на десять пролетела то место, где следы делились…
Леха хмыкнул. Молодцы, следопыты! Первый перекресток вы уже затоптали. Теперь пока выясните, куда ведут все эти три следа…
Машина взрыкнула и стала карабкаться на гребень. Перевалила его – и снова затормозила.
Ага, вот и второй перекресточек встретили. А ведь вы еще не знаете, что вообще-то это восьмерка…
Из которой всего один настоящий выход. Да и тот, если повезет, вы так и не найдете. Леха развернулся – очень осторожно, одним корпусом, чтобы не испортить следы, в которых стоял, – поднял левую переднюю ногу и сделал первый шаг не в след.
Поставил копыто в самый гребень. Если поедут на машине по восьмерке, то резкий свет фар будет бить только вперед, по склону дюны. Снизу им эти следы не заметить. А когда машина перевалит через гребень, фары будут бить вниз по склону – опять по ложному следу. А сбоку от машины будет темно. Да и проскочат быстро они самый гребень…
Аккуратно ставя копыта в самый-самый гребень, Леха пошел вперед, прочь от восьмерки. По кромке песка, как по ниточке, ставя ноги на одну линию. Как какая-нибудь манекенщица на подиуме.
Такой след не должны заметить. По крайней мере ночью, пока темно. А утром… Утром это уже не будет иметь значения. Потому что есть Гнусмас, а в Гнусмасе есть Тхели.
Гребень дюны пошел влево и вниз, опадая и закругляясь рогом – дюна кончалась. Леха прошел по гребню еще шагов двадцать, а потом сбежал в лощинку за дюной.
Позади, уже за склоном дюны, джип все взрыкивал – и тут же тормозил. Взрыкивал и тормозил. Снова и снова.
Что, ребятки? Нравится в следопытов играть? Восьмерки в темноте, да еще вдоль гребня дюны – это вам не по Остоженке раскатывать, от одного банка до другого…
Леха повернул на запад и понесся прямиком туда, где должна быть вышка.
Жажда горела внутри сухим огнем.
Пить, пить, пить… Горло, желудок, глаза – все горело. Шкура натянулась, как на пережаренной курице, начавшейся обугливаться и уже потрескавшейся сверху…
Синий огонек мигнул на горизонте. Спасительный маячок!
И вовремя. Слишком сильно забрал на север. Огонек появился не впереди, а сильно слева.
Леха повернул и побежал прямо к нему. К подмигивающему старому приятелю, обещающему помощь. Быстрее, быстрее! Какие-то пять минут, и все это кончится! Вниз по склону, через лощинку между дюн, и опять вверх.
Господи, быстрее бы! Сколько еще дюн до него? Пять? Десять?
Леха перевалил через вершину, ловя глазами огонек…
И сбился с шага.
О черт…
Привычный синий огонек – такой знакомый! – это хорошо. Но вот странное желтое сияние под ним, широко разлившееся над горизонтом…
Пожар? Нет, не похоже.
Городские фонари в тумане, вот на что это больше всего похоже. Да только откуда тут, к черту, туман – посреди пустыни? И откуда, к дьяволу, городские огни?!
Но как же хочется пить!
Что бы это ни было – разве есть выбор?! Леха побежал вперед.
Нефтяная площадка сияла. Театральная сцена, а не площадка. Они опять зажгли прожекторные лампы. Все шесть штук. Ослепительные конусы света легли в разные стороны, как лепестки света вокруг вышки с газовым факелом. Только саму площадку все равно едва видно… Западный край видно. Там суетилось человек десять. Размахивали руками и орали, наверно, да только не слышно за воем и ревом.
Центр суматохи – буровая машина, похожая на механического жирафа. Она с воем вгрызалась в землю и выбрасывала песок далеко в сторону – словно струя фонтана из песка. Ветер подхватывал ее и размывал. Гнал вверх, в стороны, тянул это облако песка на восток… Конус пыли раскинулся далеко-далеко, накрыв и баки с нефтью, и перегонный аппарат, и все, что там было, – лишь верхушка вышки да факел газа выглядывают – и полз дальше, далеко на восток.
Прожекторные лампы подсвечивали этот полог пыли, превратив его в бурлящую буро-желтую тучу. Светящийся в ночи туман, укутавший центр площадки и ее восточный край.
А на западе кипела работа.
Суетились люди вокруг воющей бурмашины. Рычал тягач, подтаскивая к ямам круглые стальные балки…
Нет, не балки. На боках стальных цилиндров какие-то рваные дыры, словно когда-то от балок отросли балки поменьше, но потом их спилили или отрезали автогеном… И сверкают, как зеркала, отражая все вокруг кривым зеркалом… Блиндажные дубы! Распиленные блиндажные дубы, вот что это такое!
Балки опускали в ямы, и тягач засыпал ямы песком.
Ямы шли широким кругом по границе нефтяной площадки. Там, где бурмашина уже прошла, высился частокол из зеркальных балок. Не сплошной, но и не пролезть. Балки через каждые полметра.
И не опрокинуть их, похоже. Нефтяники вкапывали их метра на два в песок, и на столько же они торчали над землей. Да не вертикально, а с завалом наружу. Как выставленные колья…
Ну-ну, выдумщики недоделанные!
Задумка хорошая… но только когда будет в конечном виде! Когда будет – и если будет. Можно надеяться, что еще и не будет…
Вокруг рабочих, спинами к ним, – неподвижные фигуры в камуфляже. Автоматы есть, но не в руках, а болтаются на спинах. Перед каждым пулемет на высокой сошке. Пять крупнокалиберных дур ощетинились полукругом – на запад, на юг, на север.
Ветер дует с той стороны, и там никакой пыли, лишь крошечные вихри песка, которые ветер сам выдирал с поверхности и тащил по песку. В эту сторону лампам ничего не мешало. Три лепестка света раскинулись далеко в пустыню, метров на двести… До самых дюн, опоясавших нефтяную площадку, как края салатницы.
Леха поморщился. Двести метров на таком свету, да без малейшего укрытия… Да на пять пулеметов…
Не подобраться. Мигом по ногам срежут. А впрочем… Не пускают оттуда – ну и не надо. Мы не гордые.
Все ребята в камуфляже – с подветренной стороны, полукругом. Стоять в пыли за бурмашиной и пялиться в завихрения пыли желающих не нашлось. Ну-ну…
Леха тихонько отполз за гребень дюны. Сполз немного вниз, чтобы уж точно не заметили, поднялся и побежал по склону дюны – вдоль гребня. Потом по следующей. По широкой дуге обходя площадку с востока.
Когда воздух стал колючим от песка – ветер швырял его в морду, как россыпи иголок, – повернул к вышке и вышел из-под прикрытия дюн.
Ветер гнал сюда песок. Синего факела не видно – уже в пологе пыли. Лишь расплывчатое буро-желтое сияние впереди. Больше ни черта не видать. Тем лучше…
Щурясь от жалящего в глаза песка, Леха побежал в это бурое свечение, на всякий случай прижимаясь к земле. Песчинки били в морду, лезли в нос, в глаза, и без того горящие без воды. Леха щурился все сильнее, уже едва различая, что вокруг, – да и что тут различать? Сплошная желто-бурая муть да вой бурмашины.
Главное, не пропустить, когда муть станет светлее – это будет как раз перед тем, как пелена песка впереди пропадет. Перед самой бурмашиной, сеющей этот песок. Тогда можно будет открыть глаза и рвануть… И пить, пить, пить… Солоноватую дрянь, но все же – утоляющую жажду… Господи, быстрее бы!
Только до рабочих еще идти и идти. Где-то впереди в этой мути еще вся площадка. Все эти баки для нефти, перегонный аппарат, бочки с бензином, насосы с моторами и маховиками, опоры наблюдательной вышки… Как же хочется пить!
Может, побыстрее бежать? Ведь далеко же еще! Леха прибавил – и тут в ухо двинуло.
В голове зазвенело, а левое ухо сплющило, как в тисках. Удар не рукой или прикладом, а чем-то по-настоящему тяжелым. Леху отбросило вбок и тут же вмазало прямо в лоб.
Перед глазами беззвучным взрывом вспыхнула сверкающая стена из мельтешащих искр, а где-то справа клацнуло чем-то железным по рогу, разворачивая вбок и швыряя вниз…
Сердце колотилось, как отбойный молоток, но никто не добивал. Леха потряс головой. Стал подниматься – и по рогу снова стукнуло. Брзынь! Броневой наконечник рога скользнул по чему-то железному и тяжелому.
Из желто-бурой мути впереди и с боков проступали темные полосы. Вертикальные, метра через пол…
Сволочи! Неужели и тут все перекрыли?! Леха шагнул назад, развернулся и побежал вправо, вдоль этого частокола. Слева, в желтой мути, бежали черные тени. Тени, тени, тени – как вертикальные шпалы какого-то сумасшедшего пути, протянувшегося прямо по воздуху. Никак не желая кончаться…
Муть впереди стала светлее, превратилась в прозрачный полог, истончаясь, – и Леха рванул назад. Прочь от прозрачного пространства, за которым – какие-то пятьдесят метров! – караулит человек в камуфляже. И крупнокалиберная дура, раззявившая свое дуло прямо сюда… Прочь. Обратно под полог пыли.
Впереди и кроме охранника хватает неприятностей… Раньше, когда смотрел на нефтяную площадку с другой стороны, полог скрыл это невеселое зрелище. На северной стороне площадки уже стоял частокол.
Получается, они начали с восточной части вышки и пошли по кругу – на север, теперь на западе…
Без частокола – только южная часть осталась? Но там нет песочной пелены, там все простреливается! Там тоже не подойти!
Стоп… Спокойно, спокойно…
А что, если…
С какого именно места на западе площадки эти сволочи начали обносить ее частоколом?
Леха развернулся и пошел обратно вдоль частокола. Теперь шпалы сумасшедшего пути шли справа, темные полосы в бурой мути…
С правого края тучи не пройти. А с левого? Если не выходить из пелены…
Что там, слева? Есть хоть маленькая щель? Между началом частокола и левым краем пыльного шлейфа?
Кажется, когда смотрел с дюн, из пелены никакого частокола не торчало… Или не рассмотрел на фоне светящегося пыльного шлейфа?…
Леха бежал мимо вертикальных теней в мутной желтизне, а жажда грызла изнутри, злая старуха с раскаленными стальными коронками.
Не должно быть там частокола. Не должно! Муть вдруг истончилась, превратившись в тонкую вуаль, а за ней мелькнул человек в камуфляже, еще одна дура, скалящая сюда свое дуло… Черт бы их всех побрал!!!
Леха отскочил обратно в муть, пока не заметили. Дьявол, дьявол, дьявол! Хватило одного взгляда. Частокол выходил за пыльную завесу. И что теперь делать?…
До пулеметчика – метров пятьдесят. По чистому прозрачному воздуху. На свету. Прямо на дуло крупнокалиберного пулемета… Верная смерть.
Черт бы их побрал! Что с одной стороны, что с другой – не подойти.
Разве что…
Дрожа от желания пить – господи, что угодно отдал бы за стакан воды! за глоток бы все отдал! – Леха пригнулся к самой земле и осторожно засеменил в край шлейфа. Выглянуть туда.
Чуть-чуть… Осторожно…
Только чтобы рассмотреть, сколько столбов за пределами пыльной завесы. Раз, два… три… четыре…
Господи, сколько же их там! Леха еще чуть-чуть продвинулся вперед – только бы вояка за пулеметом не заметил, тогда уж точно все! – и наконец-то увидел крайний столб. Седьмой, если считать от этого места, где еще можно спрятаться в пыли.
Чтобы обогнуть начало частокола, надо пройти налево эти семь столбов… Без прикрытия пыльной завесы…
Нет, не пройти.
И ветер, черт бы его побрал! Дует все в одну сторону, прямо на восток! Нет, чтобы чуть-чуть южнее подуть, разворачивая этот пыльный шлейф! Щурясь от песка, сыплющегося в глаза, Леха вглядывался в начало шлейфа – не развернет ли ветер его сюда? Хоть чуть-чуть?…
Но у ветра были другие планы.
Впереди, метрах в ста, надсадно выла бурмашина, выбрасывая в воздух весь этот песок. На миг отключилась, сдвинулась чуть в сторону и снова завыла. Делает ямы одну за другой, по кругу. Сейчас на западном краю площадки. Идет с севера на юг и скоро завершит круг. Вся площадка будет огорожена частоколом…
Стоп! Ведь прежде, чем они завершат круг…
Когда бурмашина сделает еще несколько ям…
Шлейф тянулся по ветру расплывающимся конусом, начинаясь из струи песка, которую извергала бурмашина. И если сдвинется на юг бурмашина, эта струя песка, а вместе с ней и шлейф пыли… Весь шлейф…
Этот край пелены тоже сдвинется на юг. К тем балкам, которые не дают проскочить… Накроет и их песочной мутью. Правильно?
Господи, как же хочется пить!
Но Леха неподвижно лежал на песке, вглядываясь в работу.
Машина выбрасывала из ямы песок, выбрасывала, выбрасывала, выбрасывала – все из одной ямы! Уже целую вечность! Словно всю пустыню через эту яму решила вычерпать!
А жажда грызла изнутри. Яростно, до жара, до боли. Все сильнее и сильнее…
Леха стиснул зубы, чтобы не взреветь от боли и отчаяния. Сколько же еще она будет над этой ямой? И сколько времени пройдет, пока она сделает их еще шесть?!
Машина наконец-то перестала выть и извергать песок. Чуть сдвинулась и опять завыла…
Леха закрыл глаза. Невозможно глядеть на людей, суетящихся возле машины, на камуфляжников за пулеметами – так близко, в какой-то полусотне метров…
Минуты ада. Эпохи. Вечность…
Жажда заставляла вскочить на ноги и броситься вперед – на рабочих и камуфляжников, на эти ходящие сосуды крови, которая и утолит жажду, и избавит от боли. Всего полсотни метров до них, и все кончится! Конец мучениям. Всего полсотни метров!!!
Леха дрожал, но заставлял себя лежать. Терпеть. Ждать. Всего пятьдесят метров, можно рискнуть… Вдруг не успеют среагировать? Могут не успеть… Можно рискнуть…
А если пристрелят и выкинет в Кремневую долину? Тогда придется бежать сюда снова, и жажда будет только сильнее… И может быть, когда добежишь, частокол будет уже закончен.
И уж точно не получится прибежать вовремя в Гнусмас, чтобы встретить там Тхели… Да не пристрелят! Не успеют среагировать!
Да и неважно все это… Потому что невозможно лежать вот так – когда прямо под носом все эти люди, полные крови, на расстоянии одного быстрого рывка…
Тело само собой поднялось, нацеливаясь на людей, полных крови, – как поднимается головка цветка за солнцем. Леха шагнул туда, выходя из-под прикрытия пыльной завесы…
…Зеленые глаза с дурашливыми искорками, под которыми разлит страх, холодный, вязкий страх, целый океан страха и отчаяния, удерживаемый тонкой плотинкой последней надежды…
Леха стиснул челюсти, застонал – тело отказывалось отступать, нет, ни за что, только вперед, и пить, пить, пить! – но отступил обратно.
Лежать, сволочь!
Если выкинет в долину, то вовремя до города уже не успеть. Тхели уйдет, и Алиса…
Лежать. Ждать.
Бычье тело мелко дрожало, а сухой жар перехватывал горло. Господи, да ну все это к дьяволу… Всего один бросок, и…
Лежать! Секунды ада, ползущие улитками. Эпохи. Вечность…
Мыслей уже не осталось. И не осталось в памяти, сколько раз поднимался, готовый броситься вперед, – и будь что будет! – но все же останавливался. Заставлял себя рухнуть обратно на песок, скрипя зубами, молотя в него копытами, тыкался лбом, обдирая морду до боли, чтобы прийти в себя. Грыз песок…
И потихоньку полз вперед. Медленно, по чуть-чуть. По мере того, как бурмашина ползла влево по гигантскому кругу, копая ямы, и вместе с ней смещался край пелены.
Муть скрывала крайние балки – одну, вторую, третью… шестую, седьмую…
И еще чуть-чуть, давая пелене скрыть хотя бы метр влево от крайней балки, там придется бежать…
Еще чуть-чуть.
Сколько выдержал. Сколько смог!
Ревя от боли, которую уже нельзя было терпеть – но теперь можно, можно, можно!!! – Леха вскочил и помчался вперед. Пролетел мимо двух крайних столбов, уже превратившихся в темные полосы посреди бурой мути. За последним свернул, выгибая голову вбок, чтобы рога смотрели не в стороны, а вниз и вверх. И боком, впритирку к столбу, продрался между ним и краем пелены, которая здесь уже редкая и прозрачная, как тонкая вуаль… Продрался мимо него и нырнул обратно в полог пыли. В спасительную бурую муть. И стрелой помчался вперед. Теперь можно! Теперь можно!!! Пролетел последние метры шлейфа, почти черного здесь, и выскочил под вой бурмашины. В чистый воздух, будто звенящий от прозрачности, яркого света и раскрывшегося далеко-далеко впереди пространства…