Тропов Иван. Клан быка

   – Дура! Ты в меня попала!!
   – Я…
   – Дура!!!
   Язычки огня все гуляли по броневым щиткам, взметаясь выше головы. Нимб из зеленовато-желтого превратился в желтый, стал наливаться оранжевым…
   Не убило. Но по крайней мере сбило с толку и лишило видимости! Если сейчас уйти в сторону и атаковать, откуда не ждет…
   Леха попытался затормозить, но бычье тело неслось дальше. Две тонны мяса и брони никак не хотели останавливаться.
   Стой же ты! Стой! Стой!
   Леха выпрямил ноги, тормозя всеми четырьмя копытами. С корнем выдирая ими траву, оставляя полосы развороченного чернозема. Ноги скрутило болью, там хрустели, натягиваясь, сухожилия – но все-таки выдержали.
   Когда язычки пламени на Пупсике опали, Леха уже остановился.
   В каких-то тридцати метрах за Пупсиком, за его спиной…
   Красотка смотрела прямо сюда! Вскинула руку, указывая.
   – Там…
   Остальное Леха не расслышал за стуком собственных копыт – уже несся на Пупсика!
   Тот успел обернуться. Мелькнули почерневшие от гари плитки бронежилета, обгоревшее лицо – без волос и без бровей, похожее на коленку, на которой кто-то зачем-то нарисовал глаза и губы. Уже не гордый лик бога карателей, а какая-то жалкая пародия на дешевый манекен без парика…
   Леха обрушился на него. Не выцеливая, как бы врезать рогом, – нет времени! – а прямо лбом. Броневой нарост на лбу клацнул по бронежилету, и Пупсика швырнуло далеко назад.
   Пролетев несколько метров, он рухнул на траву, к самым ногам Красотки. Все еще живой, гаденыш! Нимб над головой не пропал, лишь стал ярким и налился кроваво-красным. Совсем чуть-чуть не хватило…
   А лицо Красотки было совершенно безмятежно. Царственная невозмутимость и королевская холодность.
   На миг показалось, что вот сейчас она все так же хладнокровно, ни на мускул не меняясь в лице, вмажет огненной струей прямо через Пупсика, не обращая внимания, что огонь добьет его. Черт с ним, с Пупсиком, – главное, что и быку не выжить. Какие-то два десятка шагов от огня не спасет ничто…
   Леха мотнул мордой, прогоняя наваждение. Безмятежность – лишь на лице игровой аватары! А та, которая играет в этом теле, вовсе не хладнокровная красавица, а пухлая малолетка, которая сейчас растеряна и напугана, и ее маленькие гадкие ладошки в контактных перчатках вспотели и дрожат!
   Пупсик приподнялся, потянулся к минигану, отлетевшему в сторону, но Леха уже рванулся вперед. Промчался по Пупсику, втаптывая его в землю. Нимб побагровел – и брызнул прямо в морду призрачными каплями… Но дальше, дальше!
   Красотка дернулась в сторону, уходя от удара лбом. Еще дальше, выворачиваясь и из-под правого рога…
   Бычье тело, разогнавшись, неслось дальше вперед – мимо нее! Мгновенно не остановиться и уже не повернуть вовремя…
   Не пытаясь остановиться, Леха завалился набок, выгибая шею вслед за Красоткой, разворачивая туда голову…
   Острие рога чиркнуло по боку Красотки. Кажется, едва-едва задело – на какие-то сантиметры, – но блестящая сталь легко проткнула черную кожу топа и вошла в плоть.
   Инерция тащила Леху дальше, и бычье тело, рог, зацепивший Красотку, – все так и пронеслось дальше, не замечая сопротивления. Рог легко пробил ребра и вырвался на волю, разорвав бок.
   Леху пронесло дальше, а Красотку подбросило вверх, завертев юлой, и швырнуло в сторону. Она рухнула, покатилась по траве, а кровь хлестала из бока и хлестала…
   Леха упал на бок и проехался по сочной траве. Тут же вскочил, рванулся назад, к Красотке…
   Мог бы и не дергаться. Красотка лежала неподвижно. Нимба над ее головой уже не было.
   А вокруг, как лепестки гигантской ромашки, раскинулись полосы выжженной травы. Расходились прямо из того места, где раньше стояла Красотка.
   Один лепесток узкий, второй пошире, третий широкий-широкий, на полкруга, – это когда она жгла одной нескончаемой струей. Вела огнемет вслед за Лехой, не отпуская гашетки.
   Вблизи трава выжжена до чернозема. Дальше – как обугленный мох. Еще дальше травинки уцелели, но стали седыми. На глазах рассыпались в пепел. Там еще догорали капли бензина, вились вверх черные струйки дыма…
   Что-то двинулось!
   Леха дернул туда головой – мигом напрягшись, уже готовый рвануться в сторону. Неужели Пупсик и Красотка вернулись так быстро?
   Но движение было не здесь, а далеко на склоне. Там, куда вел пологий проход, – между гранитных столбов капища.
   Серебристые зеркала, закрывавшие проход, пропали. Нет живых игроков – нет и преград? Теперь ходи куда хочешь? Леха еще раз огляделся: не появились ли туманные облачка? Но Пупсик и Красотка не спешили возвращаться. Ушли в чат выяснять, кто из них виноватее?
   Леха вздохнул. Еще раз покосился на личико Красотки – ах, какое личико! – и побрел к святилищу.
   На этот раз сатир не следил и не приветствовал. Он сидел на алтаре, задумчиво подперши морду кулачком. Длинная бородка оттопырилась далеко вперед – карикатура на какого-то древнего царька, да и только. Но сатир этого, кажется, не замечал. Глазки затуманились, пальцы задумчиво потирают кольцо в ухе…
   Заметил Леху, и всю задумчивость как ветром сдуло. Сатир нахмурился.
   – Крутой, да? Гордый? Ты учти: кто не хочет обломать себе рога сам и быстро, тому их обламывают другие. Медленно, долго и о-очень больно. Ты хорошо подумал, что выбираешь?
   Леха вздохнул. Может быть, возвратиться в капище было и не самой лучшей идеей…
   – Ты здесь на год? Вот сиди и не выеживайся, и делай как все! Лови пули и бегай от клиента. Здесь обучалка, а не мясорубка! Или тебе интересы фирмы не указ?
   Леха не отвечал, лишь внимательно разглядывал сатира. Никак не понять: издевается он или всерьез?
   – С системой решил потягаться? – не отставал сатир. Хотелось бы все это списать на тупые шутки, но… Сатир словно бы издевается, да. Но не просто так, не тупо. А как будто с каким-то двойным дном…
   Да только поди тут разберись! Личико подленькое, глазки ух какие хитренькие – но ведь это же не настоящее его лицо! Всего лишь то, как художники нарисовали для него аватару. Все эти ужимки, все эти искорки в глазах – все это может быть всего лишь настройками его аватары. Может.
   А может – и мимикой его самого, наложенной на нарисованного сатира… И так, и так может быть. Как угодно. Ни черта не понять!
   – С системой бороться бесполезно, рогатый, – покачал головой сатир. – Либо ты под нее прогибаешься, либо она размазывает тебя по стенке. Третьего не дано. Поспеваешь, рогатенький? Вляпался – все, терпи и не выеживайся, а то будет еще хуже.
   – Посмотрим, – сказал Леха.
   – Да тут и смотреть нечего! Или думаешь, на таких умников, как ты, у фирмы методов нет? За целый год-то? Ха!
   – Я отсюда выберусь.
   – Что? – Сатир повернулся к Лехе боком, картинно приложил руку к уху. – Что-что?
   Издевается, гад…
   – Я. Отсюда. Выберусь, – медленно и четко повторил Леха.
   – Правда? – Сатир старательно задрал кустистые брови. – И как же это ты отсюда выберешься?
   Как…
   Да, хотелось бы еще знать как…
   Леха тряхнул мордой и упрямо повторил:
   – Выберусь!
   Должен выбраться! Иначе…
   Какое-то время от тех двоих можно бегать – но что потом? Рано или поздно финты кончатся, и…
   …Раскаленные плоскогубцы, танцующие в животе, выкручивая все внутри…
   Леху передернуло. А ведь это всего лишь миниган. А огнемет…
   К черту, к черту!
   К дьяволу такие мысли. Должен выбраться отсюда. Должен!
   – Ну-ну… – Сатир поджал губы. Процедил сквозь зубы, как выплюнул: – Уп-пертый…
   И вдруг брови у него поползли вверх, а челюсть отвалилась, Сатир пораженно присвистнул – и смотрел он…
   Неужели Пупсик притащил вместе с Красоткой еще кого-то?!
   Леха дернулся влево, разворачиваясь, но не успел. Слишком поздно. Игроки уже загрузились, и время на подготовку истекло. Пространство вздрогнуло волной, каменные блоки метнулись навстречу, хватая, и швырнули наружу, в лощину…
   Но еще успел услышать брошенное вдогонку:
   – Легкой смерти!
   И на этот раз в голосе сатира не было и тени издевки.

Часть вторая
САБОТАЖНИК

   Какое же все-таки прелестное личико у Красотки… Эх, встретить бы такую в реале…
   Леха вздохнул, подцепил труп Красотки на рог и поволок к холму. Мимо двух огромных тел, еще чадящих жирным дымом, – Пупсика и Крысенка. Почти близнецы: по два с лишним метра ростом, по два центнера накачанных мышц, по центнеру бронежилетов, по минигану… Даже лица почти одинаковые. Только у Пупсика ежик волос стального цвета, а у Крысенка – светло-светло-русый. И еще на плечевом щитке бронежилета надпись, выведенная красным распылителем: «Bite me». С юмором, гаденыш…
   Этот порядочно кровушки попортил. Посообразительнее и Красотки и Пупсика. И сильно посообразительнее…
   Обожженный бок ныл, левая задняя нога никак не желала шагать, лишь волочилась сзади. Пуля вошла куда-то между броневыми наростами и порвала сухожилие – чертов Крысенок!
   Леха затащил труп Красотки на склон холма, сбросил с рога. Здесь, на склоне, было множество таких трупов. За два дня накопилось несколько десятков: и Пупсики, и Крысята, но больше всего Красоток.
   Свеженькие, едва-едва начали разлагаться, почти целые. Ну, если не считать кроваво-черных ран от рогов, опалин от огнемета и развороченных ран от крупнокалиберных пуль минигана. Карапузы частенько попадали друг в друга.
   Леха уложил Красотку, как она должна была лежать среди этих трупов. Вблизи сразу и не сообразить, а издали сразу видно, что лежат в строгом порядке.
   Огляделся – нет ли туманных облачков, предупреждающих о загрузке игроков? – но все чисто. Пяти выносов подряд карапузам хватило, чтобы они рассорились вдрызг и ушли в чат выяснять, кто же из них виноватее.
   Можно и к капищу…
   Сатир ждал у самого входа. Последние полчаса он так и стоял, привалившись плечом к гранитному блоку. Ручки на груди, глазки с прищуром разглядывают Лехины подвиги. Как тот методично, раз за разом выносил трех карапузов. То протыкал рогами, то затаптывал, но чаще просто заставлял ошибаться и расстреливать друг дружку из миниганов или сжигать из огнемета.
   – Значит, на блокпосту отсиделся, говоришь… – пробурчал сатир.
   Леха с самым невинным видом кивнул, чуть пожав плечами, – ну да, отсиделся, откуда вообще взялись какие-то сомнения? – и тоже оглянулся на лощину.
   От изумрудного и идеально ровного газона, травинка к травинке, ныне почти ничего не осталось.
   Всю лощину перепахали очереди от миниганов – цепочки маленьких черных кратеров от разрывных пуль. Пропалины от струй огнемета, почти слившиеся в одно сплошное черное пятно, между которыми почти не осталось травы. Последние трупы Пупсика и Крысенка еще чадили.
   Вокруг холма – это уже сам Леха постарался, орудуя огромными копытами, – чернели ямы и кучи вывороченной земли.
   Целая сеть крошечных окопчиков. Перед каждым бруствер из трупа Пупсика или Крысенка – теперь уже и не узнать, кто где был, все сильно обгоревшие. Для того и нужны, чтобы принимать на себя очереди минигана и струи огня. Эти ребята и большие, и в тяжелых бронежилетах.
   Красоткины трупы на такое не годились – маленькие и недолговечные. Очереди миниганов рвали их в клочья за один проход, а огнемет превращал в крошечную горсть обугленных черепков. Зато они годились для другого…
   Самое главное оружие было выше, за этой полосой земляных укреплений. На склоне холма.
   Отсюда, почти с двухсот метров, трупы складывались в буквы: «ЛОХИ». Это из трупов Крысенка и Пупсика. Повыше еще одно слово, на этот раз только из трупов Красоток. Подлиннее и еще недостроенное: «МАЛЕНЬК». Дальше начатое «И», пока только вертикальная спинка из двух трупов Красотки.
   Эти простые буквы выводили из себя куланутую малышню, и выводили здорово, до поросячьего визга. Между делом они пытались раскидать эти буквы – и ошибались грубее и чаще.
   Пупсик налегал на «лохов». Крысенок – этот явно посообразительнее, и его куда сильнее бесило недостроенное слово.
   – И не стыдно тебе? – спросил сатир.
   Леха покосился на него, но ничего не сказал.
   – Они же дети! Тебе что, никогда не говорили, что глумиться над детьми нехорошо? Маленьких обижать – низзя!
   Сейчас он говорил без тени иронии, но за два дня, проведенных здесь, Леха уже привык к этим постоянным подколкам.
   – Дети – цветы жизни, – невозмутимо отозвался Леха. – Их либо в воду, либо в землю.
   Сатир хмыкнул, а Леха вздохнул. Сатира-то можно провести на невозмутимом голосе. Вот если бы еще внутри был хоть след этой невозмутимости…
   Ночью толком выспаться не удалось. Едва закроешь глаза – и тут же кажется, что именно сейчас на лугу взбухли туманные шары, пронзаемые желтыми вспышками.
   Всю ночь вздрагивал и то и дело открывал глаза – не появились ли на лугу карапузы? Или еще кто-то решил заглянуть в обучалку…
   И бои с карапузами вовсе не такие уж легкие, как это кажется сатиру. Малейшая ошибка – и горящий бензин…
   Леха стиснул зубы, не давая воспоминаниям целиком всплыть из памяти. Отгоняя их – к черту, к черту! – и без того паршиво.
   Так, надо успокоиться.
   Хоть немножко, хоть чуть-чуть…
   – Смотри, не все коту Масленица, – покачал головой сатир. – Если этот Пупсик догадается потереть куки, и эти двое у себя тоже потрут, будет тебе и новая лощинка, с иголочки, будет и праздник. Без наскальных надписей и без укрепрайона. Посмотрим, как ты тогда зашутишь. Сдается мне, они уже почти все твои шуточки выучили, только надпись тебя еще и спасает… Леха вздохнул. Тут сатир прав. Карапузы штурмовали лощину второй день подряд. Вчера – часов шесть. Потом, слава богам, случился перерыв на сон, и вот теперь опять, с утра пораньше! Изредка уходили ругаться в чат, но с упрямством, достойным изучения арифметики и зубрежки неправильных глаголов, возвращались обратно.
   – Интересно, они когда-нибудь учатся?… – пробормотал.
   – Может быть, – отозвался сатир.
   Пожал плечами:
   – Каникулы.
   – А-а… Черт! Никогда бы не поверил, что буду так ненавидеть каникулы… Но сатир уже не слушал. Он задумался, провалился глубоко в себя, и только пальцы едва заметно подрагивали, потирая золотое кольцо в ухе. Что ж, хорошая идея… Леха опустился на землю, поджав под себя ноги. Закрыл глаза, попытался прогнать напряжение, расслабиться. Мысли лезли в голову, но если не давать им пускать корни, а тихонько отталкивать прочь, как дохлых медуз, качающихся в морских волнах… Кажется, начало получаться… В бок пихнуло. И еще раз, настойчивее. Леха вздохнул и открыл глаза. Приступ задумчивости у сатира прошел так же быстро, как и налетел.
   – Ты вот что, рогатый. Тебя, похоже, скоро переведут в полноценные игровые зоны, и…
   – Так скоро? Ты же говорил, через неделю?
   – Говорил, – согласился сатир как-то подозрительно покорно. И тут же взорвался: – А еще я тебе говорил, что не фиг было народ крошить! Говорил?! Что не хочешь подыхать, просто бегай! Говорил?! А ты что? Самый умный? Ну вот теперь и воняй! Слишком хорошую статистику набрал за два дня, на лохастого новичка ты уже не тянешь. Так что все, кончилась твоя халява. Сразу в основные зоны пойдешь!
   Сатир даже всхрапнул от избытка чувств, но взял себя в руки.
   – Ладно, это все фигня, если между нами, девочками… Ты вот что запомни, – заторопился он. – Никому ничего не говори. Ни как тебя зовут, ни за что попал. Никому и ничего. Понял?
   – Да у меня ничего такого, – начал Леха. – Я же рассказывал: просто случайная авария, и…
   – Слышь, ты! Парнокопытное! – взъярился сатир. – Ты по-русски понимаешь?! Я тебе…
   И замер на полуслове.
   Так и застыл с открытой пастью и вскинутой рукой, с уставившимися в одну точку глазами, совершенно неподвижными.
   Замерли, повиснув в воздухе, капельки слюны, брызжущие из его вонючей пасти.
   Шум ветра в ушах, шелест пожухлой травы, далекий грохот прибоя – все это пропало, скрывшись под ватной тишиной.
   Леха попытался двинуться, но не смог. Будто окунули в невидимый цемент, мигом застывший. Все вокруг превратилось в одну огромную фотографию, и он был просто еще одним ее кусочком…
   А потом все исчезло.
   По глазам резануло, как ножом. Леха зажмурился, и тут навалился жар. На голову, на спину, сдавливая с боков… Заползая в ноздри удушливой сухостью…
   Кожу над копытами обожгло. Леха зашипел сквозь зубы, переступил, но стало только хуже. Копыта еще глубже вошли в это обжигающее. Податливое и рассыпающееся, как…
   Стараясь не вдыхать жар, пышущий в ноздри, Леха чуть приоткрыл глаза.
   Ноги по щиколотку увязли в песке. Мелкий, как пудра, и рыжий-рыжий, почти ржавчина. Во все стороны. Куда ни кинь взгляд – дюны, дюны, дюны. До самого горизонта, как-то незаметно переходящего в небо, – мутное, грязное, выгоревшее.
   Оттуда дул жаркий ветер. Тащил по дюнам тучи пыли, крутил волчки из песка. Над всем этим висело солнце – и палило, палило, палило…
   Порыв ветра ударил по глазам, резанул россыпью колючей пыли. Леха зашипел и мотнул головой – а что другое сделаешь, когда вместо рук еще две ноги присобачили?! Глаза режет, а ничего не сделать. Терпи.
   И жар под ногами, как от печи. Верхний слой песка раскалился под солнцем так, что плюнь – и зашипит.
   Только плюнуть-то и нечем. Во рту сухо-сухо, в горле першит. А пытаешься сглотнуть, чтобы не першило, – еще хуже. Каждое сглатывание – маленькая пытка. Как куски наждачной бумаги глотать.
   И ни намека на тень. Только дюны, дюны, дюны. До самого горизонта. Застывшие валы песка, накатывающие на тебя…
   Леха шагнул вбок, разворачиваясь, чтобы глянуть назад, – и зашипел. Шкуру над копытами как кипятком обдали. Так и застыл с поднятой ногой, не решаясь дальше двинуть ее вбок – туда, где еще не потревоженный слой песка, прокалившийся на солнце.
   Но что-то делать надо, не жариться же здесь заживо! Осторожно разбивая копытом верхний слой песка, разгоняя его в сторону как пену с пива – эх, пиво! хоть бы глоток воды! – Леха медленно развернулся. Ну, слава богам!
   Здесь были скалы. Высокие, метров двести. Сомкнувшиеся в отвесную стену. Тянется и влево и вправо, убегая до горизонта. А вон и расщелина, кажется. Черная трещина – с желанной тенью!
   Стараясь ставить ноги отвесно – пусть раскаленный песок целует копыта, а не жалит шкуру над ними! – Леха двинулся к стене. Сначала медленно, с непривычки глубоко увязая в песке. Потом приспособился и пошел быстрее, потихоньку побежал…
   Солнце палило и палило, топя в зное, из которого никак не вырваться. Виски стягивало раскаленным обручем. А стена – и щель, с черной прохладой за ней! – почти и не приближается…
   В голове уже звенело от жара, когда ноги наконец-то перестали проваливаться в податливый песок. Здесь, под стеной, песок слежавшийся, плотный. Можно идти не увязая.
   Еще несколько шагов…
   И вот она, расщелина! Леха бросился туда – и тут по голове врезало.
   Прилично так, до искр перед глазами… Пошатываясь, Леха помотал головой. Что это было?
   А, чертовы оглобли! Рога широкие, как бампер машины. А щель узкая-узкая. И сзади еще так жарит…
   Оскалившись от нетерпения и досады – вот она, тень и прохлада, какие-то пара шагов, да не пускают! – Леха наклонил голову вбок. Выкрутил шею так, что левый рог почти уткнулся в камни под ногами, а правый задрался далеко вверх. И шагнул вперед.
   Теперь уперлись плечи, но Леха только оскалился и нажал сильнее, втискиваясь. Броневые наросты заскрипели по камням, высекая искры, но все же он шел вперед. Продирался, шаг за шагом, в живительную тень.
   В темноту и прохладу. Господи, хорошо-то как… Щель стала шире, уже не приходилось протискиваться. Броневые наросты лишь изредка чиркали по камням. Тропинка повернула.
   Леха изогнулся, как мог, чтобы вписаться в поворот. И так-то голова повернута боком, а теперь уж совсем как рогатый глист, почти распластался между каменных стен.
   И тут тропинка нырнула вниз. Камни ушли из-под ног, бычья туша ухнула вниз, а тропинка гнулась все круче…
   Леха побежал, чтобы не рухнуть. Из-под копыт выскакивали камни и неслись вниз, прыгая между стен. В расщелине заметалось эхо, дробясь и набирая силу, обрастая хвостами все новых и новых ударов.
   Вход остался далеко позади, стало темно. Лишь высоко над головой тонкая нитка света между краями расщелины – да только от нее никакого толку. Валун поперек прохода или обрыв в двух шагах впереди – ни черта не разглядеть! Но ноги сами несли вниз, только успевай переставлять. Если рухнешь, тогда уж точно костей не соберешь… И Леха несся вниз, стиснув зубы от напряжения, чтобы не подвернуть ногу на камнях, выскальзывающих из-под копыт; чтобы не свернуть окончательно шею, и так уже вывернутую до хруста в позвонках! Рога сшибались с выступами стен, высекая искры и каменную крошку, и тяжелые удары откидывали голову назад, к самой спине, скручивая шею и продергивая болью через всю спину.
   А вокруг ревело и грохотало, все сильнее и сильнее, закладывая уши…
   Так же резко, как ухнула вниз, тропинка выровнялась. Впереди стало светлее, нож света разрезал темноту на две части – и Леху вынесло из скал.
   В несколько шагов Леха сбросил скорость и встал. Потом, медленно и очень осторожно, повернул голову так, как ей полагалось сидеть на шее. Под затылком хрустнуло, стрельнув болью дальше в спину… Леха оскалился, но боль отпустила. Кажется, пронесло. Цел.
   А сзади все ревело и грохотало из щели, словно там катилась целая лавина…
   Леха стоял, жмурясь от яркого света, и озирался. Пустыня осталась по ту сторону стены. Здесь все было иначе.
   Огромная долина, сплошь покрытая камнями: здоровые валуны, булыжники, мелкая щебенка – и ни кусочка простой земли.
   Далеко справа среди этих камней сверкали голубые зеркала – целая россыпь озер. Маленькие, еще меньше, совсем крошечные, уже не озерца, а просто большие лужи… Много-много. Над ними, над самой водой, клубились тучи. Густые, тяжелые, иссиня-черные. С проскакивающими всполохами зарниц.
   А слева, метрах в ста пятидесяти от прохода…
   Леха зажмурился и помотал головой. На миг показалось, что тепловой удар все-таки схлопотал.
   Но когда открыл глаза, видение не пропало. Огромное скопление… чего? Вышек? Это было настолько странное зрелище, что даже и сравнить-то не с чем.
   Какие-то странные конструкции из металлических балок, перекладин, решетчатых ферм… Если на что-то это и походило, то, пожалуй, на огромные мачты электропередачи. Только перевернутые вверх тормашками: узкой вершиной вниз, а кверху расширяясь. Поднимались над землей метров на пятьдесят и стояли впритык друг к другу. И все эти балки, перекладины, решетчатые фермы – все это вверху смыкалось, переплетаясь в единое целое.
   И все это отполированное, зеркально гладкое. В этих металлических джунглях отражалось солнце, отражались его отражения, отражались отражения отражений, все множась и множась… Миллионы крошечных злых солнышек били оттуда по глазам, как острые булавки, и… Позади с шорохом осыпались камни. Леха крутанулся назад, оступаясь на булыжниках. От прохода его отрезали. У входа в щель стоял здоровенный… кабан? Вытянутое свиное рыло с огромным пятачком, шкура розовая, как у вареного поросенка, только уши черные. Изо рта, задирая верхнюю губу, торчат клыки. Стоял он как и оставшийся далеко в обучалке сатир, на двух ногах. Только ростом был не метр с кепкой, а все два двадцать. А в передних лапах – почти как человеческие руки, только очень мускулистые – что-то похожее на кусок толстой трубы. С одной стороны пошире и потяжелее, с другой поуже, можно удобно ухватиться…
   Выломал в тех металлических джунглях? Кабан держал железяку, как дубину. Умело так, уверенно.
   – Волик, нах… – пробасил кабан, ухмыляясь. С ленцой сплюнул и шагнул на Леху, лениво покручивая в руке железяку, как биту.
   Леха шагнул вбок, к валуну – там дубиной особо не размахаешься, – но оттуда вылез второй кабан.
   Меньше первого, сухонький, почти тощий. Шкура совершенно белая, а глаза красные-красные, как на фотке дешевой мыльницей.
   – Ну че вылупился, телка рогатая? – тут же заголосил он. – Че вылупился, говорю?! – Его писклявый голосок опасно поднялся, сорвавшись на истерические нотки. – На колени, падла! Привыкай! Ты тут никто, и звать тебя никак! Понял?
   У него тоже была железяка – только маленькая и тонкая, вроде стального прута. Щуря свои красные глазки и покручивая битой, альбинос двинулся на Леху с другой стороны.
   Леха попятился, забирая влево, чтобы видеть обоих кабанов… Но там оказался еще один.
   Каштановый, в пятачке тяжелое золотое кольцо, а сам здоровый, как шкаф. Еще крупнее первого. И дубина длиннее и больше. Он нес ее на плечах, как коромысло, расслабленно перекинув руки через концы.
   Ну да, конечно… Чего ему напрягаться-то? Кого бояться при таких габаритах и с такой битой?
   – Ну ты, бычара! – взвился альбинос – Ты че, не понял?! Ну-ка делай «ку», я сказал!
   – Давай-давай… – покивал черноухий. Опять сплюнул. Леха тихонько скосил глаза вправо, влево, но отступать было некуда. Окружили.
   – На колени, сука! – не унимался альбинос – Ну-ка «ку» делай, падла! Ну?!
   Черноухий опять медленно сплюнул, поудобнее перехватил биту и пошел вокруг Лехи.
   Обходил по всем правилам: не очень быстро, на средней дистанции, усыпляя внимание. Не дурак подраться…
   И тот, каштановый, наверное, тоже. Леха повернул, чтобы держать черноухого перед собой…