Трускиновская Далия. Деревянная грамота

   Федосьица поняла - тут какая-то каша заваривается. Будь в горнице кто другой, не Данила, она бы ушла к соседям, дала Настасье возможность наговориться вдосталь. Но тут девке вожжа под хвост попала.
   - Мне Феденьку кормить, рубашечки ему постирать, - глядя в пол, заявила она. - Еще кроить я сегодня собиралась.
   Настасья все поняла. И, не принимая обиду подружки близко к сердцу (мало ли расставаний у зазорной девки на веку получается?), решила быть сегодня доброй.
   - А мы и не помешаем. Пойдем, куманек, посидим у Феклицы.
   Данила, едва скрывая радость, вышел за ней в сени. И правильно сделал Федосьица, только теперь увидев на скамье игрушечную мельничку, в злобе скинула ее на пол и припечатала чеботком хрупкое крыло:
   - На растопку сгодится!
   Настасья быстро, потому что без шубы, перебежала через двор, Данила за ней. И снова они оказались наедине, но только тот первые порыв, с которым оба не совладали, уже был стреножен, взнуздан, силком загнан в тесное стойло.
   - Ну-ка, куманек, что ты про Авдотьицу проведал?
   - Не о том спрашиваешь, кумушка. Ты спроси - о чем Авдотьица проведала.
   Данила иногда соображал удивительно быстро. И теперь, спеша следом за кумой по снегу, решился договориться с ней о взаимопомощи без лишних рассуждений.
   - И о чем же она, свет, проведала?
   - Мы, конюхи, народ подневольный, государеву службу исполняем... начал парень издалека, примерно так же, как это проделывали старшие товарищи, объясняя человеку непосвященному свои поступки. - Ты, поди, и сама знаешь, что значит государевым конюхом быть.
   - Да уж, - согласилась Настасья. - Наслышана...
   - Просил я Авдотьицу кое-чего для меня разведать, и она ходила, и разведала, и еще хотел просить - а она и пропала.
   - Хоть рассчитался за услугу, куманек?
   - Нам для этого нарочно денег выдали.
   Настасья помолчала.
   - Ведь правды все равно не скажешь, - заметила она.
   - Не могу, кумушка.
   - А что можешь?
   - А ты мне вот что скажи... Коли ответишь, то, может, и сами Авдотьицу сыщем. Ты скажи - часто ли скоморохи детей со дворов сманивают?
   - Да ты умишком повредился!
   - Что - ни разу такого не было?
   - Да своих не знаем куда девать!
   - Тогда другое скажи - драки между ватагами бывают?
   - Бывают, - согласилась Настасья. - На Масленицу. А так - очень нужно Николе-угоднику постараться, чтобы две ватаги в одном сельце свести. Мы ведь только на Москве и встречаемся.
   - И только на Масленицу?
   - Нет, на Великий пост тоже! Сидим рядком на паперти, корочки грызем!
   - А могло ли быть, что вскоре после святок два ватаги на Москве объявились?
   - Что-то ты кругами ходишь, куманек. Спрашивай прямо, шут б тебя побрал!
   - Коли прямо - не знаешь ли, в какой ватаге парнишка лет десяти до смерти замерз? Было это на Тимофея-апостола. Парнишечка сколько-то дней пролежал в избе Земского приказа, потому что скоморохи сами за ним идти боялись, а потом подговорили человека, ткача из Хамовников, и он тело увез. Я Авдотьице заплатил, чтобы она это дельце разведала - а она, как узнала про того ткача, так и пропала.
   - На Тимофея-апостола, говоришь? А с чего драку между ватагами приплел?
   - Парнишка ночью убегал откуда-то, с испугу в распряженные сани под рогожу забрался. Там и замерз. А с чего бы ему зимней ночью на улице околачиваться, кого ему пугаться? Что-то страшное стряслось - он и удрал.
   - А Авдотьица сгинула после того, как тебе про это донесла?
   - После того, как у ткача побывала и тайно все разведала.
   Настасья вздохнула.
   - Мало мне своих забот - еще и это! Тут Томила такую свинью подложил, что дальше некуда! Так и ты с Авдотьицей впридачу!
   Данила пожал плечами. Плечи в последнее время сделались широкие, крутые, хоть новую шубу добывай. Настасья, что сидела перед ним на лавке, уставилась в дальний угол, как будто чая там найти спасение от своих неприятностей.
   - А я тебе, кума, вот что еще скажу. Томила-то от Третьяка сбежал как раз на Тимофея-апостола. Или днем ранее... - Данила, в отличие от Настасьи, искал вдохновения в дальнем углу не пола, а потолка. - И сдается мне, что и он к этому делу, как ты говорить изволишь, пристегнулся...
   Настасья встала.
   - Вечно нас с тобой, куманек, лиха-беда сводит! На роду, что ли, написано?
   Данила отвел взгляд.
   Слова эти, обычные слова человека, удивленного цепочкой совпадений, изумили его тем, что были ответом на некий не заданный самому себе вопрос.
   Данила не понимал, что за блажь его одолела. Он только что Богу не молился, чтобы прилетели ангелы с вилами да и выкинули у него из головы Настасью, как сам он - старую солому из конского стойла. И вдруг сделалось ясно, что молись не молись - блажи не избудешь. Настасья ему и впрямь на роду написана. К добру, к худу - а деваться уже некуда! Суженая ли, нет ли, - а на кривой не объедешь.
   Вооруженный этим неожиданно возникшим оправданием, парень шагнул вперед, взял кумушку за плечи и без всяких объяснений поцеловал прямо в губы.
   Тут выяснилось, что Настасья только этого и ждала...
   Они не могли оторваться друг от друга, но ласки были странно сдержанны Данила просто обхватил Настасью, прижимая к себе все сильнее, а она перебирала его легкие, пушистые, на висках вьющиеся волосы. И этого обоим было довольно!
   Наконец бездонный поцелуй иссяк. Тяжело дыша и не размыкая объятия, они стояли щекой к щеке. И все яснее понимали значение малоприятного словца "безнадежность". Не то чтобы Данила так уж не представлял себе жизни вне Аргамачьих конюшен, не то чтобы Настасья страстно любила свое скоморошье бродяжество, однако в тот миг им обоим казалось, что быть вместе невозможно. Может, они и были правы, может, того, что без всякого блудного греха спаяло их сейчас в единое тело, ненадолго хватило бы...
   - Пусти, - негромко сказала Настасья. - Пусти, куманек.
   Он послушался. И стоял перед ней, опустив руки и повесив голову. Другой бы, более опытный, стал спрашивать жарким шепотом на ушко: "Аль я тебе не люб?.." и сподобился бы самого ехидного и ядовитого ответа. А Данила был прост, и в простоте своей именно таков, чтобы тронуть сердце отчаянной девки. Вот и она стояла перед ним молча, боясь слово сказать, чтобы не обидеть молодца. Но что-то же нужно было делать...
   - Ты теперь ступай, куманек. А я попробую Авдотьицу сыскать. И до Томилы доберусь! Будет знать, как моих людишек сманивать! Ты тут больше не показывайся, я сама к тебе Филатку пришлю. Не хочу, чтобы добрые люди подумали, будто я для Приказа тайных дел стараюсь...
   - Да уж постаралась однажды! - не удержал в себе упрека Данила.
   Настасья вспомнила, как год назад обвела вокруг пальца самого дьяка Башмакова, и рассмеялась. Со смехом ей словно бы полегчало, да и Данила тоже улыбнулся.
   - Ничего, куманек! Управимся!
   Часть вторая
   * * *
   Однорядка оказалась надевана не два, а двести двадцать два раза. И под мышками прорехи, и пуговиц нехватка. Однако сочного скарлатного цвета, как обещано. После всей суматохи Стенька не мог просить Наталью починить обнову. Но надеялся, что ближе к Масленице жена подобреет.
   С утра пораньше он побежал в Земский приказ, радостный уже потому, что после ночного розыска обрел прежнее свое самочувствие, вновь был готов в огонь и в воду. И Деревнина, на которого обиделся было, снова полюбил. И поиски непонятной деревянной книжицы опять увлекли его буйную душу...
   На сей раз Деревнин охотно выслушал, что наговорил родионовский сиделец. И благословил поискать того Соплю, щербатовского подручного.
   Стенька поспешил на Волхонку.
   По зимнему времени мимо ходить простому человеку было опасно кулачные бойцы по всей улице дурака валяли. Но ведь не совсем же они с ума сбрели, чтобы служивого человека обижать! Опять же - час ранний, эта братия еще от вчерашнего не проспалась.
   К тому же, Стенька, седьмой год служа в приказе, знал, как такие дела делаются. Идти в открытую, да еще в одиночку, к Щербатому он не хотел ну как донесет кто в Земский приказ, что ярыжка водит дружбу с известным своими проказами целовальником! Поди потом докажи, что не получал от Щербатого барашка в бумажке. Вот как раз под батогами лежа и станешь доказывать...
   Поэтому Стенька поступил более чем разумно. Он поймал за плечо парнишку, по возрасту - лет десяти, показал полушку и обещал отдать ее насовсем, коли парнишка добежит до "Ленивки", которую все знают, и тихонько скажет целовальнику - мол, Земского приказа ярыга Аксентьев кланяется и за углом поджидает.
   Зная, с какой скоростью у неопытного человека вылетают из головы прозванья, Стенька заставил парнишку дважды повторить свое, после чего и отпустил. Сам же действительно встал за углом в очень хорошем месте. Был там чей-то недавно горевший двор. Тушившие разнесли забор и все надворные постройки, чтобы огонь не перекинулся на соседние дома. Уцелела банька на краю крошечного огорода, и при ней - летняя кухня с врытой в землю печкой. Вот из-за баньки и было удобно следить за углом, куда Щербатый должен или сам явиться, или кого-то из своих прислать. Возможно, Соплю.
   Ведь коли ярыжка вот так, собственной персоной, среди бела дня прибегает, - так, может, о чем-то важном предупредить собрался. Важным же может оказаться намеченный на ночь внезапный налет стрелецкого караула с целью произвести выемку незаконного вина.
   Стенька уж совсем было собрался к баньке повернуть, как увидел следы на снегу.
   Снежок потихоньку падал все утро, так что следы явно были свежие. Притом же в баньку они вели, а оттуда - нет. Стенька оценил размер сапог, оставив рядом свой собственный след, а также ширину шага. Мужик, ушедший в баньку и не вернувшийся, был ростом, пожалуй, повыше Стеньки.
   Ярыжка призадумался - ежели бы кто хотел справить малую нужду, то в саму-то баньку зачем лезть? Пристроился за углом - и ладно. Он подождал несколько - никто не вышел. Мысль о том, что у того мужика сильно прихватило брюхо, развеселила Стеньку. И куда более разумная мысль - а не назначена ли в баньке встреча? - пришла в голову лишь когда послышался скрип шагов. Кто-то спешил от "Ленивки" в Стенькину сторону.
   Ожидая увидеть или самого целовальника Щербатого, или его подручного Соплю, Стенька повернулся и даже сделал шаг к тому человеку.
   Но, поскольку он стоял за углом баньки, то человек его и не заметил, а решительно проскочил вовнутрь.
   Это был не Щербатый и даже не Сопля. Те, предупрежденные, что их за углом ждут, постояли бы несколько, озираясь, да и парнишечка тоже бы за своей полушкой прибежал.
   Пожав плечами, Стенька уставился на угол, где назначил встречу, и тут услышал из баньки голос.
   - Да тише ты! ..
   - А чего бояться?..
   Ярыжка насторожился. То, что в баньке оказалось два человека, было ему известно. И не для того же они там встретились, чтобы молчать. Но закавыка была в том, что первый из голосов-то был мужской, зато второй бабий!
   Стенька хмыкнул и внимательно поглядел на следы. Одни, недавние, кое-где накрывали собой другие, но все четыре ноги, оставившие те следы, были мужскими!
   Время выдалось морозное, и предположить, что в бане ночевала, дожидаясь полюбовника, какая-то очумелая женка, Стенька мог - но не желал. Это уж было чересчур.
   Когда в его душу вселялось любопытство, руки и ноги делались неуправляемы. Стенька и подумать, кажется, не успел, что дельце-то странное, а нога сама шагнула к заметенной снегом стенке, увязнув чуть ли не по колено, а ухо само, вынырнув из-под мехового колпака (колпак при этом без всякой помощи съехал набекрень), потянулось к щели между бревнышками, законопаченной мхом, разумеется, но ведь не равномерно же, наверняка где-то есть хоть крошечная прореха!
   Похоже, боязливому мужику удалось внушить женке, что говорить следует шепотом. Что-то за стеной бубнили, а что - не разобрать. Вдруг прорезалось возмущенное:
   - Врешь!
   Сказал это мужской голос. И опять потекло неразборчивое.
   - Ну и дурак будешь! - объявил женский голос. - Тебе же хуже!
   Баба явственно угрожала своему собеседнику. И он, струхнув, принялся ее уговаривать - Стенька, не разбирая слов, убедительность и даже мольбу в голосе уловил отчетливо.
   - Так не сам же ты пойдешь!
   - Ты, что ли?
   Опять забубнили невнятно. Потом вдруг выскочило слово "поровну". Оно вызвало ожесточенный спор. Очевидно, собеседники торопились, потому что вскоре мужской голос довольно громко произнес:
   - Бес с тобой! .. Треть - да и пошли прочь!
   Стенька порадовался за молодца - баба-то просила половину, а он ей лишь треть уступает.
   - А за беса огребешь.
   Стенька едва поборол искушение поскрести в затылке - что же там за женка такая грозная?! .
   Очевидно, в баньке все обсудили, пришли к соглашению и порешили расстаться. Стенька услышал шаги - и на пороге встал человек. Стенька видел его из-за угла и не сразу понял, что человек-то - девка. Да какая! Когда она пошла от баньки прочь, Стенька подивился росту, стати и длинной русой косе из-под шапки, пышно отороченной лисьим мехом. Она-то и оставила здоровенные следы.
   Видимо, девка ожидала, что ее собеседник выйдет следом, он же все не выходил, и она повернулась. Стенька увидел красивое румяное лицо, и лицо это было знакомо!
   Девка была та самая, которую тайно подсылал в приказную избу сучий сын и выблядок Данилка Менжиков!
   Пождав несколько, девка пожала плечами и пошла себе в сторону Москвы-реки. Очевидно, и впрямь обо всем условилась.
   Изумившись, Стенька проводил ее взглядом и не сразу повернул голову обратно к высокому порогу баньки. Когда же повернул - девкин приятель, перешагнув, застыл, словно в недоумении. Так застывают, видя, что приближается человек, встречаться с которым - неохота, а убегать поздно.
   И тут оказалось, что ангел-хранитель Стенькин, а может, и святой его покровитель Степан, патриарх Константинопольский, там, в небесах, не дремали. Кто-то из них словно ослопом по лбу треснул незадачливого своего подзащитного! И от того небесного ослопа у Стеньки в голове такая ясность сделалась - хоть ее, голову, заместо большой восковой свечи к ужину на стол ставь!
   Прежде всего - он узнал того бойкого молодца, которому невтерпеж было переписать деревянную грамоту. А потом - он вспомнил, что это за молодец такой, да где они встречались. Встречались же они, когда Стенька летом, участвуя в облаве на скоморохов, сам к ним в плен и угодил. Скоморох вот кто это был! А звать - Томила!
   А затем Стенька поглядел туда, куда уставился скоморох, и увидел, что от Волхонки движется к "Ленивке" человек - высокий, быстрый, рыжебородый. Стенька бы даже назвал этого человека долговязым, потому что тулуп - и тот не мог прибавить ему дородства.
   Долговязый тоже увидел скомороха и поспешил к нему, причем и по походке было видно - сгорает от желания заехать в ухо или брязнуть по зубам.
   Он так быстро очутился возле баньки, что Стенька не успел даже отшатнуться за угол. Но приветствал Томилу на удивление странно:
   - Опять тут околачиваешься, блядин сын? Господи прости, в чужую клеть пусти, пособи нагрести да и вынести! Твоего тут никого и ничего более нет!
   - Да я-то чем виноват? - возмутился скоморох. - Ты думай-то прежде, чем говорить!
   - Ах, ты у нас ангелок невинный! Чтоб я тебя тут больше не видал! Тут теперь только наши будут. А Трещале, вору, передай: встречу - убью! сказал долговязый.
   - Это вы с ним на льду разбирайтесь, кто кого убьет, мое дело сторона, видя, что вроде бы грозу пронесло стороной, буркнул Томила.
   - Так уж и сторона!
   - А я - накрачей. Нам, веселым, в накры бить, а не ваши заварушки расхлебывать, - дерзко отвечал Томила. - Так Одинцу и скажи.
   Повернулся и зашагал прочь.
   Стенька кинулся было следом.
   - Стой, стой! - с таким заполошным криком подбежал посланец. - Полушка моя где?
   Стенька с большой неохотой повернулся к нему.
   - А Щербатого что ж не привел?
   - Дядька Левонтий велел тебе обождать чуток, сейчас сам выйдет. А в кружало ходить не велел... и еще кланялся... Полушку давай!
   - Эй, молодец! - окликнул долговязый. - Коли тебе кто из "Ленивки" надобен, так вот он я. Как раз туда и шел...
   - Вот твоя полушка, - Стенька честно расплатился, причем его душа разрывалась на части: ежели по уму, то следовало бежать за скоморохом, который уж точно был причастен к исчезновению деревянной грамоты, или же за девкой, которая точно была причастна к покраже мертвого тела, а не добираться до Рудакова, который вообще непонятно к чему причастен!
   - А ты кто таков? - спросил ярыжка долговязого. - Я-то по дельцу хожу, меня Земского приказа подьячий Деревнин послал, мне кое-что разведать бы.
   - Я Щербатого подручный, Сопля. Что нужно - спрашивай. Нам с Земским приказом ссориться ни к чему.
   - Так тебя и нужно! Скажи-ка, тебе родионовский приказчик Перфилий Рудаков знаком?
   Спрашивая, Стенька глядел на Соплю очень внимательно.
   Ему не раз доводилось слышать от добрых и по виду простодушных людей такое несусветное вранье, что он был настороже.
   - Перфилий Рудаков? - переспросил Сопля. - А на что он тебе?
   - Мне-то он ни к чему, а подьячий мой розыск по одному дельцу ведет. Тот Рудаков у многих людей деньги в долг взял да и пропал. А люди у купца Родионова служат, так купец вчера челобитную подал.
   Стенька сказал чистую правду - кроме челобитной, разумеется, которую придумал в последний миг. Но он мог быться об заклад - когда преподнес Сопле это подкрепляющее правду вранье, Сопля несколько прищурился. Что-то было не так...
   - Приходил к нам как-то Перфилий, вроде бы даже Рудаков по прозванию. Вино предлагал, да Левонтий поостерегся. Нам перед Масленицей вино-то нужно, да непоказанным вином торговать - себе дороже встанет. Коли донесут, да коли приказные со стрельцами придут выемку делать, так все винишко отберут, и показанное, и непоказанное. На нем же клейма-то не стоит! Так что тут вашему приказу уцепиться не за что. А с чего бы его в "Ленивке" искать стали?
   - Да видели на Волхонке, где-то тут встречали.
   - Нет его тут. Более ни о чем спросить не хочешь?
   - Да вроде и не о чем.
   - Бывай здоров, молодец, а мне - недосуг.
   Сопля пошел к кружалу. Стенька резко развернулся - но Томилы не увидел. Тот давно свернул, и поди знай, налево или направо.
   Стенька встал в пень...
   Сопля почуял обман? Или же Стенька брякнул такое, что целовальников подручный догадался о надувательстве? Что же это могло быть? И разве купец не вправе подать челобитную на мошенника?..
   Вдруг Стеньку осенило - купец Родионов не мог этого сделать. Ведь треклятый Рудаков всего дня три как исчез. И Сопля прекрасно это знает!
   Так, может, он знает еще, куда и Нечай подевался?
   Эта парочка, берущий в долг без отдачи приказчик и простодушный детина Нечай, казалась Стеньке все более подозрительной. Каждый из них сам по себе еще был бы вполне понятен: приказчику положено быть хитрым, детине из Муромских лесов положено быть простодушным. Но то, что они - вместе, попахивало каким-то причудливым надувательством, да еще деревянная грамота тут же прицепилась...
   Но стоять посреди улицы и ждать вчерашнего дня Стенька долго не мог не так был устроен. Томила сбежал - и леший с ним! Но ведь можно высмотреть с берега, куда отправилась невиданного роста девка. Коли пошла к реке так не цветочки ж на берегу собирать. Река вся были перекрещена тропками и тропочками, к Масленице они были уже вовсю утоптаны, соединяя Белый город, Китай-город и Земляной город с Замоскворечьем. Девка, скорее всего, уже спустилась на лед и бежит по своим загадочным делам, уступая дорогу несущимся по самой середке саням.
   Стенька оказался прав - там он ее и углядел, хотя народу на реке было немало. Держа в голове рыжий меховой ободок девичьей шапки, он обвел соколиным взором сразу все пространство и похвалил себя за догадливость девка спешила в сторону Кремля. Сколько мог, он сопровождал ее по берегу, издали и сверху следя за шапкой. Затем же отважился спуститься на лед.
   Со стороны реки к кремлевской стене лепились домишки, а никаких ворот от Водовзводной до Беклемишевской башни не было, да и на что они там? Если только девку не гнала нужда в один из тех домишек, то на отрезке пути между этими двумя башнями ей деваться было некуда и, не зная о погоне, она бы позволила себя нагнать.
   Земский ярыжка рассчитал верно - лишь миновав Кремль, девка собралась на берег. Но тут уж он был достаточно близко и не давал ей слишком от себя отрываться.
   К немалому удивлению Стеньки, девка вошла туда, где он сам недавно побывал, - на калашниковский склад, что в Гостином дворе. Вошла уверенно, словно бы собралась навестить кого-то из родни. Стенька подождал - она там не задержалась, вышла со свертком подмышкой и направилась дальше. Путь ее лежал к Варварскому крестцу, где собирались всякого рода ворожейки, травознайки, корневщицы, вели мелкий торг своим загадочным товаром и передавали новости. Стенька решил было, что девка нуждается в проворотном зелье - иначе кто же ее, такую здоровенную, посватает? - но она равнодушно миновала старух и вошла в Варваринскую церковь. Побыв там немного, оттуда девка вышла уже без своего свертка. Тут судьба сжалилась над Стенькой девка повстречала какую-то знакомицу и остановилась для беседы. Остановился и Стенька.
   Слушать бабьи пересуды ему было недосуг, и он, по ярыжской своей привычке, хозяйским взором оглядывал торг на Варварском крестце. Потому и увидел, что из церкви появилась нарядная баба, круглолицая и дородная, в дорогой шубе, крытой персидским алтабасом, где всяких цветов было понамешано, и лазоревого, и рудо-желтого, и каких-то, вовсе названия не имеющих. Удивительно было, что баба, несоответственно своему дородству, суетилась и торопилась, как будто хотела поскорее улизнуть и скрыться хоть в какой каморке.
   Под мышкой у нее был сверток, и теперь только Стенька оценил его подлинную величину. Когда несла рослая девка - он казался не так уж велик. Когда взяла баба обыкновенного роста - то и обнаружилось, что в длину он поболее аршина, а толст, как Стенькина ляжка.
   Вооруженная этим чудовищным имуществом баба вела себя так, словно сверток у кого-то стянула. Она озиралась и метала по сторонам испуганные взгляды, спеша по утоптанному снегу. Однако имущество не было украдено тут же стояла высокая девка и видела, что ее сверток уносят, но шума не поднимала.
   Понадеявшись, что девка, увлеченная беседой, еще некоторое время пробудет у церкви, Стенька пустился за новой хозяйкой свертка.
   Баба в нарядной шубе быстро, насколько позволяло дородство, пошла к Варварским воротам и там почти забежала в некий двор. Возможно, там ее ждали - не успел Стенька задуматься, как же теперь быть, как она вышла уже с пустыми руками и пошла неторопливо, переводя дух с заметным облегчением. Путь она держала вдоль Китайской стены, возможно, к Троицким воротам.
   Стенька уже вошел в то любезное его душе состояние погони, когда мысли рождаются прекрасные и стремительные, живешь взахлеб, летишь, не касась ногами грешной земли!
   Он подошел к той калитке при воротах, куда забежала нарядная баба, и трижды стукнул.
   - Кто таков? - спросил незримый сторож.
   - Земского приказа ярыга! Отворяй!
   Калитку чуть приоткрыли.
   - Чего надобно?
   - Вора мы изловили, - сказал Стенька, - у богатой женки с шубы позолоченные пуговицы срезал. Подобрался на карачках да и успел. Люди сказывали, женка ушла по Варварке да сюда вошла. Хозяйка здешняя, что ли? Так пусть бы пришла с кем-нибудь в приказ забрать свое имущество. Да и нам за труды...
   - Нет, наша хозяйка дома сидит, - отвечал сильно удивленный таким бескорыстием Земского приказа сторож.
   - Но ведь к вам вошла!
   - Вошла да и вышла. Знаю, о ком это ты!
   - А знаешь, так скажи, где искать.
   - Она к нашей-то ненадолго забежала, спешила сильно. А искать ее на Ильинке. Она у гостиной сотни купца Белянина в мамках служит.
   - Богато же Белянин мамок водит! - воскликнул Стенька.
   - С хозяйкина плеча шуба-то, - объяснил сторож и закрыл калитку.
   Белянина Стенька помнил еще по летней облаве на скоморохов. И того только ему недоставало, чтобы в деле о деревянной книжице и этот достойный муж был замешан. Постояв мгновения полтора, Стенька решил, что блуждающий сверток может не иметь к делу ни малейшего отношения. Говорят же умные люди - скачет баба и задом и передом, а дело идет своим чередом. Иная дура и при пожаре первым делом не что дельное, а наряды свои выносит. Так что, может статься, замешанная в похищении мертвого тела девка - той же породы, и воровские ее заботы не мешают ей заниматься еще каким-то бабьим промыслом.
   Он поспешил обратно к Варварскому крестцу и нос к носу столкнулся с рослой девкой.
   Она, словно исполнила некое важное дело, шла спокойно, и на лице читалось облегчение, как у той купеческой мамки. Даже улыбка вдруг появилась хорошая улыбка, словно вспомнилось нечто милое.
   Пропустив девку, Стенька сделал еще несколько шагов, развернулся и пошел за ней. Очень ему хотелось понять, кто такова и куда направится дальше.
   А направилась она туда, где и сам Стенька должен был бы сейчас находиться - в торговые ряды. Там она сперва дошла до Образного ряда, достала из-за пазухи иконку и, пройдя вдоль рундуков, нашла человека, у которого смогла выменять нужный ей образок, и за услугу кое-что приплатила.
   Розыскная лихорадка погнала Стеньку к тому рундуку - хотя, казалось бы, образа к деревянной книжице уж вовсе никакого отношения не имеют. Иконоволадельцы ими не торговали - грешно! - а менялись и, разумеется, мало кто из них от добавочной полушки отказывался, не говоря уж о денежке. Так Стенька узнал, что девка выменяла образ преподобной Марии Египетской на образ Егория-Победоносца. И ничего ему это не сообщило кроме того разве, что Мария Египетская девке более не нужна, а Егорий зачем-то понадобился.