Трускиновская Далия. Деревянная грамота

   - А как ты ее собрался искать, свет? - тихонько спросил Тимофей. - Ты хоть раз в жизни выемку-то делал?
   - Я - не делал, а вы?
   Конюхи уже все втроем переглянулись.
   - А нам - доводилось, - ответил за всех Семейка. - Полагаешь, они ее дома держат?
   - А больше негде. Не с собой же берут...
   С собой деревянную книжицу - такую, какой она представлялась конюхам по столбцам Земского приказа, - взять можно было разве что за пазухой. Но при этом она оказывалась в гораздо большей опасности, чем если бы лежала дома за печью, под сундуком или в ином труднодоступном месте.
   - А коли у соседей хранят? - не унимался Семейка. - Завернули, либо в мешок с каким добром сунули, отдали все вместе на сохранение... Да любой боец мог ее домой унести!
   - А коли Томила не врет и у них вовсе той грамоты нет? - внес свою долю сомнений Богдаш.
   - А коли сыщем? - вдруг спросил Тимофей. - Хоть что-то же делать надобно!
   И тут все поглядели на Данилу. Как-то так вышло, что о пропавшей грамоте больше всех именно он беспокоился, пробовал подобраться к ней на разные лады, и такое поведение парня было в укор куда более опытным конюхам, который день не умевшим выполнить поручение дьяка Башмакова.
   - Так что, пойдем, что ли, товарищи? - и Богдаш обвел конюхов веселым взглядом, таким, что сразу сделалось ясно - коли семейка и Озорной откажутся, он - не откажется!
   - Ин ладно! - усмехнулся Семейка. - Сейчас по льду извозчики не бегают придется через Кремль к Никольской выходить, там уж точно поймаем.
   - А почему не бегают? - Данила лишь теперь обратил на это внимание. Река-то широкая, во-он там, вдоль того берега, и могли бы...
   - А там бани, свет! Ты ведь сам туда к Авдотьице бегал! - объяснил Семейка. - Они горячую грязную воду под лед спускают, и лед там ненадежный. Ну, так идем, что ли?
   До Яузы добирались так: Семейка забежал в домишко при конюшнях, где они с Тимофеем жили, вернулся с каким-то добром за пазухой, потом вышли не к Никольским воротам, а к Спасским, пересекли Красную площадь (у самой опрятной на торгу блинни застряли - съели по горячему блину с икоркой! ), вышли на Ильинку, и уж там остановили пьяненького ямщика с подходящими санями.
   Не доезжая Трещалина двора, его отпустили и подошли с бережением.
   - Тихо... - шепнул Тимофей.
   Конюхи замерли, прислушиваясь. Но за высоким забором голоса не звучали.
   - Все, что ли, ушли? - спросил Богдаш. - И бабы, и дети?
   - Как же им не пойти на своих поглядеть? - усмехнулся Семейка. - Вся Москва сейчас на реке...
   Тимофей несильно стукнул по забору. Раздался собачий лай.
   - Миа-а-а-ау! - очень похоже протянул Семейка и добавил чуть более свирепо: - Уа-а-ау-у-у!
   Пес, возмущенный такой наглостью, вмиг оказался у забора и стал с той стороны бросаться на доски.
   - Здоров, сучий сын! - заглянув в щелку, оценил сторожа Семейка. - Ну да ладно - управимся!
   - А как? - подал голос Данила. Приведя товарищей на Яузу, он все больше молчал, предоставляя действовать им - и правильно делал, потому что конюхи знали, как правильно производить выемку, а он пока - нет.
   - Аль я не татарин?
   Семейкины слова Данила понял, когда Богдаш отвлек пса, двигаясь вдоль забора и постукивая, а Тимофей подставил товарищу сложенные, как для принятия иерейского благословения, ладони в меховых рукавицах. Семейка птицей взлетел на забор и соскочил во двор. Несколько мгновений спустя пес захлебнулся лаем.
   - Долго мне ждать?! - прикрикнул на Данилу Тимофей. Оказывается, он и парню уже подставил руки, чтобы переправить его в Трещалины владения.
   Данила соскочил в глубокий снег и понял, что произошло: Семейка накинул кобелю на шею аркан, петля захлестнулась довольно туго, а конюх, быстро передвигаясь по дуге и сбивая пса с толку, все выбирал и выбирал веревку, норовя приблизиться к сторожу сбоку.
   Данила захлопал в ладоши, пес, обезумев, рванулся к нему - и тут Семейка неожиданно оказался на кобеле верхом, одной рукой натягивая аркан, другой держа сторожа за лохматое ухо.
   - Скорее, Данила! Палку! Вон полено! Да берегись!
   Пса взнуздали поленом, веревку завязали хитрым узлом, дотащили сторожа до забора и набросили петлю на кол, а конец веревки перекинули на ту сторону. Теперь он уже не мог встревожить лаем соседей и помешать выемке.
   - Да, поди, напрасно старались, - сказал Семейка. - Все соседи пошли на бои смотреть. Разве какой безногий дома остался, и то - вряд ли. Открой, Данила, калитку, впусти Богдашку с Тимошей. А я пойду погляжу...
   Московские дома строились на один лад. Может, у кого из богатых бояр и князей и были диковинки - мебель из Польши, расписанные звездами потолки, немецкие часы весом в полпуда, с серебряными болванами и с боем, а обустройство простого человека было конюхам знакомо досконально. Они старательно обыскали и подклет, и верхнее жилье, и горенку, и чуланы, и по клетям прошли, и до зимней кухни, стоящей на краю огорода, добрались, и баню осмотрели внимательно, всюду суя коли не пальцы - так лезвия ножей и даже нарочно прихваченную длинную железную спицу.
   - Учись, молодой! - приговаривал Тимофей, показывая снизу неприметное, но довольно длинное пространство на приколоченной над окошком полке. Пусто? Пусто! А вот еще на стропилах поглядим!
   Но предмета толщиной примерно в вершок, длиной в пядень с небольшим (исходили из наименьшей величины) а шириной, поди, вершка в два, не находилось. Семейка побывал в хлеву и на сеновале, потыкал спицей в зерно, в мешки с мукой и крупами. Не поленился и собачью будку изучить.
   Деревянная грамота как сквозь землю провалилась.
   - Промахнулись! - Тимофей развел ручищами: мол, казните меня, братцы, не угадал!
   - Что будем делать? - спросил Богдаш.
   - Томила либо тому Перфишке врал, либо всем прочим, включая в сие число тебя, свет, - обратился Семейка к Даниле. - Выходит, тогда ты был прав, когда сказал: кто тело уволок, тот и грамоту у приказных отнял.
   - Грамота, выходит, у Одинца, - подытожил Тимофей. - А что, братцы, не валяем ли мы дурака? Не умнее ли пойти к Башмакову и честно признаться: грамоты не сыскали, да ее и искать незачем, потому что эти деревяшки старого Трещалы наследство и одним лишь стеночникам нужны, им в обед сто лет, а твоей милости от них толку никакого.
   - Тимофей дело говорит, - согласился Богдан. - Дьяк-то весь, поди, извелся. Ходит по Верху и про каждого думает: уж не ты ли, голубчик, в этом деле замешан, не ты ли измену затеял либо измене потворствуешь? И многие дела, поди, из-за того стали... А ты что скажешь, Семейка?
   - Пусть Данила скажет, - подумав, решил тот. - Вон, гляньте, светы, надулся.
   - Ты чего, Данила? - спросил удивленный Тимофей. - Нам всем Масленица не в радость из-за этой бесовской грамоты! Пойдем, в ноги поклонимся Башмакову, растолкуем, что к чему, и он нас от этого розыска избавит! Так, что ли?
   - Нет, не так.
   Данила покачал головой. Глядя в пол, а не в глаза товарищам, он искал нужные слова. Слов не было - а был сперва страх, зябкий такой страх, даже плечами передернуть пришлось, потом вдруг - полное безразличие. Найдется грамота, не найдется? Иное важно!
   Страх мальчишки, ощутившего близость смерти и свое полное одиночество, ожил вдруг! И покорное безразличие перед лицом гибели, которая даже глядит милосердной, ибо тиха и сладка на вкус, слаще меда, слаще сна... Все это было же, было! Все это вспомнилось уже однажды!
   - А как, свет? - Семейка коснулся его плеча.
   - Парнишка тот, в санях... Коли не найдем, кто его не пожалел, в сани загнал...
   - Да никто же не загонял, он сам туда забрался, - возразил Тимофей.
   - Убегал от кого-то, вот и спрятался! - наконец в Даниле проснулась страсть, и дар убеждение - с ней вместе. - Какой сволочью нужно быть, чтобы парнишку зимней ночью по улицам гнать?! А, Тимоша? Нет, вы как знаете, хоть к Башмакову идите, хоть к государю! А я того аспида найду!
   - И убьешь? - ехидно полюбопытствовал Богдаш, имея в виду, что этот человек либо из людей Трещалы, либо из людей Одинца, и кулаками махать навычен, не то что иные.
   - И убью, - подтвердил Данила.
   - Не по-христиански это, - упрекнул Тимофей.
   - Ребенка губить - по-христиански?
   - А что, светы? Ведь и впрямь убьет, - заметил Семейка. - А нам расхлебывать!
   Он усмехнулся - как всегда, ласково, с веселыми морщинками вокруг прищуренных, раскосых, истинно татарских глаз.
   - Шут с тобой! - решил Тимофей. - Коли уж ввязались - надо бы и до конца дельце довести. Только один никуда не лазай, понял, обалдуй? Богдашка за тобой, как мамка, всюду бегать не станет!
   - А коли так - поехали к Одинцу! - воскликнул Данила.
   - Грамоту искать? - спросил Богдаш. - Не выйдет. Одинец своих бойцов еще не выводил, он их для государевой потехи бережет. Сейчас у него полон двор народу. Да и не его это двор, он у ткача нанимает.
   - А вот и нет, - возразил Тимофей. - Масленица же! Бойцы перед завтрашним боем дома сидят, блины едят! Или на Москве-реке, на Яузе, на Неглинке околачиваются, другие бои смотрят. А ткач тот с семьей - и подавно.
   - С чего ты взял? - Богдаш явно не поверил, но Тимофей знал, что говорит.
   - Коли ткач бойцов к себе на двор жить пустил - стало быть, бои любит! Может, и сам биться выходит. Так какого рожна ему дома сидеть в самое боевое время?!
   - Так едем, светы, - решил за всех Семейка. - Вдруг да что-либо поймем. Тем более - отсюда убираться пора. Или мы собрались тут Трещалы с братией дожидаться?
   Уже выйдя со двора, подошли к забору, дернули за веревку, хитрый узел разошелся, полено выпало из песьей пасти. Кобель еще некоторое время приходил в себя, а потом поднял такой лай - прямо по-человечески на обиду жаловался.
   - Хорошо, говорить не умеет, - усмехнулся Семейка. - А то есть дураки, что травят псов. Придет хозяин, увидит на дворе мертвого пса - что подумает, коли у него совесть нечиста? Так-то, свет, учись...
   Это относилось непосредственно к Даниле.
   Пока отыскали извозчика с розвальнями, где бы поместились четверо, и не до такой степени пьяного, чтобы ему церковь дорогу перебежала, пока столковались - наметились первые признаки вечера: удлинились голубые тени на снегу, сделались синими, закатный край неба стал парчево-алым...
   - Вот-вот к вечерне заблаговестят, - сказал Тимофей и перекрестился. Таким образом он приветствовал каждый встречний храм Божий, а едучи по льду Москвы-реки, их по обе стороны видели немало.
   - И бой кончен, - привстав в санях и зорко вглядевшись в пространство у кремлевской стены, сообщил Семейка. - Народ вон расходится.
   - Так на кой мы едем? - спросил недовольный Богдаш.
   - Приедем - увидим, - коротко отвечал Данила.
   - Что - сердце чует?
   - А чует.
   Добрались до Хамовников, определили, где выбираться на берег, чтобы попасть к Одинцову жилищу. Отпустили извозчика.
   - Хорошо бы на конюшни затемно добраться, - проворчал Богдаш. - Ну, явимся мы к тому Одинцу! Что мы ему скажем?! Грамоту, мол, давай?!
   - Можно и так, свет, - согласился миролюбивый Семейка. - Теперь-то мы знаем, что грамота - Трещалино наследство. Как они, бойцы, это дело ни скрывали, а оно выплыло. Припугнуть можно - мол, коли не растолкуешь про грамоту, мы на тебя, еретика, патриарха просить будем! Пусть он с вашими деревянными писаниями разбирается! А он и государю за любовь к таким потехам выговаривал - то-то обрадуется... Стой, светы!
   Это уже был приказ. Конюхи как раз друг за дружкой поднимались по
   вытоптанной тропинке. Она шла наискосок, чтобы не оказаться для человека чересчур крутой, и вела к упиравшемуся в берег переулку. Остановив товарищей, глазастый Семейка постоял несколько, потом выбрал странный путь - по дуге обошел нечто, одному ему понятное, и приблизился к забору.
   - Огня бы, - попросил негромко.
   Огниво оказалось у Богдана, он же припас и сухой бересты. Приблизившись к товарищу, конюх добыл огонь и посветил, куда велено.
   - Ого! - воскликнул он. - Данила! Это по твоей части!
   - Что по моей части? - идя Семейкиным следом, удивился парень.
   - Да мертвое ж тело!
   Первое, что увидел Данила, был продолговатый сугроб под забором. Как будто зверь прилег, прижался, стараясь казаться неприметным. Снег присыпал его, но когда Семейка провел по сугробу рукой - появилась темная полоса меха.
   - А шуба-то волчья, - заметил, добравшись до тела, Тимофей. - А что, братцы, вдруг раб Божий еще жив? Забрел спьяну да и заснул?
   - Я почему, думаешь, кругом обходил? - спросил Семейка. - Кабы недавно его сон сморил - следы бы свежие были. А тут, гляди, не следы - ямы. Снегом их хорошо припорошило. А снег, светы, с утра-то шел... Шубу на нем хорошую оставили - стало быть, не налетчики зашибли. Данила! Коли тебя сюда Господь привел - может, ты и человека знаешь?
   Он преспокойно откачнул тело от забора. Богдаш поднес горящую бересту к мертвому лицу.
   - Знаю, - и Данила несколько раз кивнул. - Это же тот, у кого скоморох товару просил! Который от людей прячется! Перфишка Рудаков!
   - Вот те на! - воскликнул Тимофей. - Тот, кому Томила божился, будто наследство у Трещалы, что ли?
   - Выходит, он, - и Данила повесил голову.
   - Неужто за то его пришибли, что знал, где наследство? - сам себе не веря, произнес Богдаш. - Чтобы не проболтался - а, Семейка?
   - Может, шел к Одинцу правду рассказать, а за ним - добрый человек с кистенем? - предположил Тимофей.
   - Но коли грамота у Одинца?.. - воскликнул Данила.
   Дельце запуталось еще крепче. Кому и зачем понадобилось отправлять на тот свет Перфилия Рудакова - было совершенно непонятно.
   - Что с телом делать будем? - спросил Богдаш. - Стрелецкий караул позвать, что ли?
   - Тут тебе не Белый город и не Китай-город, тут тебе Хамовники, напомнил Тимофей. - Хоть до завтра глотку дери - никакой стрелецкий караул не явится. Сами ткачи за порядком следят. А теперь ткачи гуляют...
   - Оставим так, светы, - решил Семейка. - До утра с ним, я чай, ничего не сделается. Утром я до Земского приказа добегу, пусть за ним пришлют сани. Ну, идем, что ли, поглядим на Одинцовы ворота?
   - Не идем, а бежим, - вдруг сказал Богдаш и сунул в снег догоревшую до пальцев бересту. - По реке сюда люди движутся, как бы не Одинцовы! Они, видать, последние бои досмотрели да и домой собрались. А нас-то всего четверо!
   - Уносим ноги, - добавил Семейка и первым поспешил к переулку.
   Надо полагать, люди, приближавшиеся по реке, издали увидели у забора Одинцова двора огонек. Был, был и вдруг потух. Но прежде успел осветить каких-то подозрительных молодцов. Молодцы растаяли во мраке, но глазастый человек мог бы, забежав вперед, увидеть тени в переулке.
   И еще - среди крепких мужиков, вся сила которых, несомненно, была в могучей груди, дубовых плечах да здоровенных кулаках, оказался один умный. Он велел шуму не подымать, а разделиться, чтобы часть народу выбралась на берег раньше, у иного переулка. Таким образом он собирался взять неизвестных злоумышленников на улице в клещи. И ему это удалось...
   - Стой! Стой, бляжьи дети! - раздался не глас человеческий, но звериный рев. И навстречу конюхам выскочило несколько бойцов, и встали те бойцы так, как становятся в стенке.
   Не успел Семейка, шедший первым, крикнуть своим "Назад! ", как и сзади заорали, загалдели:
   - Имай их, имай! Вавила, фонарь тащи! Васька, крыло держи!
   - Это кто тут балует?! - громогласно спросил Тимофей. - Кто государевой службе прохода не дает?!
   - А вот уложим на снежок, там и поглядим, какова вы есть государева служба! - отвечал глумливый голос. - Да и спросим, кто вашего позорника Трещалу на царство венчал!
   - Бить будут, - негромко заметил Семейка. - Ну, коли сами напали сами пусть и защищаются. Держись при мне, Данила, у меня кистень.
   - Я сейчас их главного выкрикну и с ним схвачусь! - весело пообещал Богдаш. - Посмотрим, кто кого! А ты, Данила, от меня далеко не отходи, коли что - прикрою...
   Тимофей же молча шагнул к забору. Забор был обыкновенный - в землю вбиты колья, поперек приколочены доски. Ухватив верхнюю двумя руками, а ногой упершись в то место, где со стороны двора полагалось быть колу, Тимофей рванул изо всей силы, раздался треск - и он отскочил с краем длинной доски. При этом ловко извернулся, опять оказался вплотную к забору и изготовился сделать следующий рывок.
   - Ко мне, Данила! - крикнул он при этом. - Нам все дозволено, мы государева служба!
   - Да что ж ты, ирод, мой двор разоряешь?! - заорал ошарашенный этим деянием мужик - надо полагать, хозяин двора, ткач.
   - А вы чего на государеву службу поперли?! - загремел Тимофей. - Щас и не так тебя, дурака, разорю! По бревнышкам раскачу!
   - Какая вы служба! Вы - шпыни ненадобные, теребень кабацкая, страдники, псы бешеные, воры! - отвечал уже иной голос. - Ужо мы вас обротаем!
   - Это кто там таков грозен? - сразу же принял вызов Богдаш. - Ну-ка, молодец, выходи из толпы! Дай на тебя поглядеть, прежде чем уложить!
   - Вавила, сучий сын, где Вавила?! - грянуло и спереди, и сзади. Посланный за фонарем Вавила где-то запропастился.
   - А сам-то ты кто таков? Набрал ваш Трещала всякой шелупони, подлого люда, безместных попишек, да и гордится?! Я всех ведомых бойцов на Москве знаю - тебя не видывал!
   - Да ты и теперь меня не видишь! - радостно завопил Богдаш. - А ну, выходи, что ты там за спинами отсиживаешься? Это тебе не в стенке в третьем ряду стоять, потылье охранять! Ну, вылезай, переведаемся! Жаль кулаков - да бьют же дураков!
   Данила даже усмехнулся - задирать Богдаш был мастер.
   - Вавила! Зашибу! - крикнул еще кто-то, и наконец возник фонарь.
   Многократно изруганный Вавила подбежал туда, где тесно встали конюхи, но слишком приближаться не стал.
   - Выше фонарь держи! - и из толпы бойцов вышел долговязый, в щегольской шапке с отворотами набекрень, узколицый, с короткой рыжеватой бородой. Ну, так и знал! Гляди, Аким, - вон тот нас у "Ленивки" выслеживал! Я его узнал - у него рожа кривая!
   Теперь и Данила признал Соплю.
   - Ты, что ли, охотницкому бою учился? - пренебрежительно спросил Богдаш. - Ну, скидывай шубу, выходи! Выходи на кон!
   - Стой, Сопля! - тут появился человек, на которого стоило лишь раз поглядеть, чтобы назвать записным бойцом. Был он в тех зрелых мужских годах, когда черную курчавую бороду уже пробила седина, однако сила не убавляется, а даже крепнет. И весь казался сбитым и склепанным не по человеческому размеру - большое лицо, бородища - до середины широченной груди, и в тулупе своем - поперек себя шире, хотя и немалого роста.
   - Не суйся, Аким! Я его видел, а ты - нет! Я его нарочно к нам зазывал отвертелся, щенок!
   - Ты к нашему парнишке не цепляйся, ты мне отвечай! - Богдаш был неумолим. И даже принялся расстегивать шубу.
   - Я тебя знать не знаю! Откуда ты такой на Москве взялся! высокомерно ответил Сопля. - Много вас таких-то ходит! У себя в Пустозерске или в Кеми первый боец - так и по Москве выступает, как боярин Милославский!
   - А ты выходи, выходи! Лаяться-то и бабы на торгу горазды! А ты, Вавила, стой где стоишь! Чтобы свет - поровну!
   Не боясь мороза, Богдаш скинул шубу, расстегнул стеганый зипун, чтобы
   рукам было вольно, и встал не так, как стоят стеночники - левым боком, правая рука готова бить по дуге сверху, а неожиданно - ноги немногим шире плеч и малость присогнуты, переступают, словно пробуя на плотность утоптанный снег, оба кулака - у груди. При этом он слегка покачивался. Вдруг Богдаш несколько раз с силой встряхнул кулаками и вернул их на прежнее место.
   Сопля, тоже раздевшись, боком пошел ему навстречу, готовясь бить так, как привык начинать бой: сперва левой рукой несильно, затем во всю мощь правой.
   Богдаш позволил ему подойти достаточно близко, чтобы и левым кулаком Сопля мог ему в плечо нацелиться, и всю душу в удар правого кулака вложить. Однако Богдаш одним движением, повернувшись и малость откинувшись назад, обоих ударов избежал, даже шапки с головы не потерял. Ноги его при этом оставались на месте.
   Сопля, не поняв, что произошло, шагнул вперел, норовя повторить оба удара, но когда его левый кулак почти коснулся Желваковой щеки, Богдаш резко мотнул головой - и кулак встретил пустоту. А в следующий миг его правая рука стремительно хлестнула по щеке Сопли.
   Тот, выпучив глаза, отшатнулся. И это было не от изумления - пощечина произвела еще какое-то, хорошо известное Богдану действие. Тут уж он перешел в нападение, нанося короткие удары в голову. грудь и плечи Сопле.
   Данила смотрел во все глаза - он впервые видел, как дерется товарищ.
   Это был не тот охотницкий бой, который он наблюдал прошлой зимой на льду. Богдаш бился так - да не так. И кулаки его двигались, не тратя времени на замахи, а описывая дуги, всякая из которых была опасна. Наконец и Сопля, опомнившись, принялся бить - но бить как попало, словно не видя противника.
   - Назад, Сопля, назад! - закричал Одинец. - Хватит с него! Будет ему!
   Но назад отпрыгнул как раз Богдаш.
   - Мне зато не хватит! Глядите, блядины дети!
   Очевидно, Одинец знал эту боевую ярость, которой недалеко и до подлинного безумия. Очевидно, он узнал ее приметы в бешеном бойце и понял, что его подручному угрожает смерть.
   Может быть, он и не вмешался бы в любой иной день, а точнее - ночь, может, позволил бы Сопле помериться силой с Желваком по-честному, не заботясь о сломанных костях и прочих прелестях бойцовской жизни. Но наутро наступал четверг - тот самый день, когда государь, как обычно, выедет из Кремля посмотреть бои вблизи, и стеночный, и охотницкий. Этого масленичного четверга Одинец с Соплей весь год ждали и к нему готовились - нельзя же в последнюю минуту лишить стенку - надежи-бойца, а государя одного из лучших поединщиков!
   - Васька! Кузька! Имайте его!
   И сам кинулся к Сопле, повис у него на плечах, сгреб в охапку. Сопля рычал и брыкался.
   - Вот так-то лучше! - крикнул Тимофей. - Уймись, Богдашка! Не то доской благословлю!
   Семейка же оказался рядом с Желваком и схватил его за руку.
   - Стой, свет, не то больно сделаю...
   - Держите своего! - потребовал Одинец. - Мы своего держим!
   - И наш шагу не ступит, - как старший, отвечал Тимофей. - Эй, Аким Одинец, выйди, потолкуем! Мы ведь и впрямь государева служба!
   - А кто таковы?
   - Да конюхи мы!
   - Вон оно что! Слышал, Сопля?
   - Врут! - выкрикнул спеленутый собственной шубой Сопля.
   - Вот те крест! - Тимофей наконец отпустил доску и перекрестился.
   - А коли конюхи - какого рожна под моим забором искали? - вылез вперед ткач. Оказался он маленьким мужичонкой, Одинцу до подмышек, и гляделся среди бойцов парнишкой-недомерком.
   - Что, светы, не сказать ли правду? - очень тихо предложил Семейка, Богдановой руки меж тем не выпуская. - И поглядим, что ответят. А ты, Данила, примечай...
   - А скажем... - Тимофей вышел вперед. - Такое дело, молодцы, - мы сюда не своей волей забрели, а нас послали. Кто Аргамачьих конюшен конюха может с приказанием послать - вы, поди, и без меня знаете. Так, Одинец? Мы розыск ведем.
   - Врет! - в полной безнадежности перебил Сопля.
   - А чем мы великому государю грешны? - спросил Одинец. - Плохо его на льду тешим? Старых заветов не храним? Обидели кого?
   - Славно тешите! Сам завтра на вас поглядеть приду и за вас об заклад биться, - пообещал Тимофей. - А дело такое - с еретическим писанием связано.
   - Еретики - это не по нашей части, - сразу отмел подозрение Одинец. Мы в церковь Божию все ходим, исповедуемся и причащаемся, посты держим исправно! Да и на что нам писание-то? Молитвы мы затвердили, а больше читать и незачем.
   Данила усмехнулся - Одинец, хоть и был на вид прост, весьма витиевато признался в своей безграмотности.
   - Да никто вас еретиками и не зовет. А ищем мы деревянную книжицу. Добрые люди сказывали, была она у покойного старого Трещалы, да и пропала. То ли в наследство кому-то отдал, то ли украли у него. А книжица еретическая, нам ее сыскать велено.
   - А что ж не Земский приказ этим занимается? - опять влез ткач.
   - А про то ты Приказ тайных дел спрашивай. Есть там дьяк - Дементий Минич Башмаков, его государь старшим назначил. Вот к нему и ступай! отрубил Тимофей.
   О Приказе тайных дел всякие слухи ходили. Связываться с ним на всякий случай опасались. Ходить и спрашивать о всякой околесице никто бы даже и спьяну не стал.
   - А к нам-то кто идти надоумил? - совсем попросту осведомился Одинец.
   - Сказывали добрые люди, что из-за того Трещалина наследства вы, бойцы, вконец переругались, друг дружку убить готовы. Сдается, что у молодого Трещалы этой деревянной книжицы нет. Мы и подумали, что она, может, к вам попала.
   Тимофей говорил миролюбиво, неторопливо, тоже - попросту, с искренним доверием. Данила меж тем обводил взглядом лица бойцов. Сопля сверкнул глазами в сторону Одинца. Одинец засопел. Прочие как-то вдруг притихли.
   Бойцы явно что-то знали о деревянной грамоте!
   - Нет ее у нас, - хмуро сказал Одинец.
   - А была ли?
   - Нет, и не бывала.
   - Чего же вы с Трещалой не поделили? Добрые люди сказывали - свара у вас из-за Трещалина наследства!
   - Пусти... Да пусти же! - Сопля стал вырываться, держали его уже не так крепко, и он выскочил из шубы, в два быстрых шага встал перед Тимофеем. Про свару я расскажу!
   Данила насторожился - хитрый боец явно помешал Одинцу открыть рот.
   - Ну, сказывай, - позволил Тимофей.
   - Это Трещала кашу заварил. Стал у нас бойцов переманивать. Я ему настрого заказал в "Ленивке" бывать - так он не послушал и туда своих людишек тоже подсылал. У него в подручных скоморох есть, как стенку принимаются собирать, так и он на Москве объявляется! И тот скоморох тоже моих бойцов переметнуться подговаривал. А от Трещалы к нам один молодец перебежал, мы его до поры до времени прятали. Вот - у парня своего спросите!
   Сопля показал на Данилу.
   - А чего спрашивать-то? - удивился Данила. - Я про вашего перебежчика ни сном, ни духом!