Трускиновская Далия. Деревянная грамота

   - Что ж не задержали?
   - Куда нам ее задерживать - не нее иная управа нашлась, - сказал Тимофей. - Девка-то с женатым мужиком связалась, совесть потеряла! Вот их с тем мужиком жена вместе и застала. Крику было!
   - Выходит, прав был Семейка - новый мужик ее из бань увел, а она и рада! - жестко отвечал Данила, очень этим делом недовольный. Уж до чего не любил собственной неправоты - словами не выразить.
   - Да ты хоть спроси - что за мужик!
   - А хоть бы и боярин Милославский!
   - Подымай выше! - тут оба товарища захохотали, и Семейка сквозь смех еле выговорил: - Да Стенька же Аксентьев! .. Дружок твой! .. Из Земского приказа! ..
   - Как - Стенька?..
   - А как - у него спрашивай. Мы вышли пирога купить, глядим - Авдотьица твоя, и Стенька с ней! Она его вроде о чем-то просит, он отмахивается. Мы поближе подошли, - тут Тимофей развел ручищами. - И на тебе! Не одни мы их высмотрели - Стенькина женка там же оказалась!
   - Тимофей ее еще раньше заметил да узнал, - поправил рассказ Семейка.
   - Померещилось мне, будто она за нами плетется, ну мы и увильнули. А потом глядим - она мужа своего кроет в хвост и в гриву!
   - А Авдотьица?
   - А вот тут грешны мы тебе, свет, - упустили. Как Стенькина женка вылезла, так Авдотьица словно сквозь землю провалилась. Побоялась, видно, что с нее шапку и повязку сорвут, опростоволосят. Шуму-то было на весь торг!
   - На кой ей тот ярыга сдался? - сам себя спросил Данила.
   - Ну, хоть жива - и на том спасибо! - Семейка усмехнулся. - А что, свет, ведь ласковое теля двух маток сосет. Уж не помогает ли она и Земскому приказу за тем мертвым телом охотиться? И с них, и с нас берет, а, свет? Что скажешь?
   Но Данила ничего сказать не успел. Послышались быстрые шаги - и в дверях шорной явился Богдаш.
   - Ну, вот ты где! - воскликнул он. - Цел, невредим!
   - А тебя-то где носило? - осведомился Семейка.
   Богдаш махнул рукой - мол, и не спрашивай! Сел рядом с товарищем, стянул с головы меховой колпак, пятерней расчесал кудри и фыркнул совершенно по-конски: "Пр-р-р-р! "
   Семейка и Данила переглянулись - странен показался им Желвак. Не пьян, не после бессонной ночи, а вроде малость не в своем уме. Богдан же уставился на Данилу, покачал головой - да и расхохотался.
   - Пришибу я этого Тимошку, ей-Богу, пришибу! Задавлю! - сквозь хохот выговаривал он. - Ему бы на пожаре переполохи подымать! Сбил меня с толку, старый дурак! ..
   Семейка и Данила одновременно приоткрыли рты - товарищ говорил загадками.
   - Я за ним, как привязанный, да все кустиками, все переулочками, все огородами! - Богдаш выкинул вперед правую руку и устиавил перст Даниле в грудь. - Ну, думаю, нарвется наш молодец, начнут его бить, а я тут-то и вынырну! Какое там! Хоть бы пес паршивый на него брехнул! Хоть бы убогий какой полушку клянчить стал!
   - Так ты что же, Данилу охранял? - догадался Семейка.
   - День зря потратил, за ним гоняясь! То в Хамовники, то на Яузу! Денег сколько ушло! Ну ничего, я их с Тимошки слуплю - будет впредь знать, как переполох подымать... - тут Желвак вроде угомонилмя и перевел дух. - А, может, и не зря... Двор-то, куда тело привезли - это двор не простой. Там живет Аким Одинец, а он - боец ведомый, к нему люди учиться ходят, и он там сейчас стенку собирает - на Москве-реке биться. Вот куда тебя, Данила, заманивали, да не заманили.
   - Мало было нам еретиков - теперь кулачные бойцы объявились! возмутился Тимофей. - Помяните мое слово, товарищи, - мы этот розыск в богадельне завершим! Или у немцев в Кукуй-слободе!
   - На Крымском дворе, считай, побывали, - дополнил список причудливых мест Богдаш. - На Неглинке тоже. Чнго затосковал, Данила? Ты этак всю Москву назубок выучишь!
   Данила покосился на товарища - неужто Богдаш видел его метания по Солянке и теперь изощренно издевается?
   Но нет - Желвак был весел, и только...
   * * *
   Наутро Стенька с Деревниным вместе отправились в приказ.
   Деревнин сдержал слово - и ночевать пустил, и завтраком покормил, да только не мог удержаться - все любопытствовал, как же теперь подчиненный с женой разбираться будет? Может, окончательно рассорившись, заставит ее постриг принять? Такие случаи на Москве не раз бывали, и муж, освободившись, мог вторично жениться. Или сам с горя в иноческий чин пострижется?
   - Да шут с ней! - отвечал Стенька. - Грамота бы нашлась!
   - Хотел бы я догадаться, как к ней Белянин-то припутался...
   - А коли его расспросить?
   - Хорош я буду, когда он ни при чем окажется!
   - А вдруг подскажет? Ниточку даст?..
   - Шел бы ты, Степа, со своими ниточками! У него комнатные и сенные девки чудят, а я его про них расспрашивать стану!
   - Так надобно ж ему знать, что у него в доме делается! - тут Стеньку осенило, да так крепко осенило, что он даже встал, а потом в два прыжка настиг Деревнина и заступил ему дорогу.
   По глазам подчиненного догадался подьячий, что тем овладела новая блажь.
   - Степа! - грозно сказал он. - Степа, ты мое долготерпение не искушай!
   - Гаврила Михайлович, так все же просто! Та девка Авдотьица на службе к Приказа тайных дел не состоит! И в Аргамачьих конюшнях не числится! Коли она помогает конюхам, то ведь за деньги! А мы ей больше предложим - она и расскажет нам все что надобно! И будем знать, что там у Белянина дома затевается!
   - Погоди, Степа. Поживи с мое, так узнаешь: бабы не только за деньги что-то путное делают, а еще из любви на все идут. Полюбовник попросит она и без денег все вызнает и донесет. Авдотьица твоя - девка молодая, пригожая, вольная, коли по торгу одна шастает, не может быть, чтобы никого у нее не было.
   - Да Гаврила Михайлович! Ты бы на нее поглядел! Косая сажень в плечах, а ростом - с оглоблю, вот те крест!
   Тут Стенька несколько перегнул палку - девка до оглобли все же не дотягивала, но смысл вопля был правильный - кому такая зазноба нужна?
   - Так тем более, Степа. Хочет молодцу угодить - не телом, так делом.
   Стенька призадумался. Он видел Авдотьицу с Данилой. Но в ее любовь к этому блядину сыну что-то не верилось. Однако же конюхи занимаются этим делом сообща... И из всех четверых больше всего в избранники девичьей душе годится Богдан Желвак: он и ростом прочих повыше, и кудри удивительной желтизны, и короткая, словно топором подрубленная борода - с золотыми колечками.
   Одно то, что, коли разумно действовать - удастся проучить Богдашку за позор, так вдохновило Стеньку, что об ином он и помыслить уже не мог.
   - Гаврила Михайлович, я на торгу того сидельца найду, который ее знает, все о ней выспрошу! Гаврила Михайлович, вот она, ниточка!
   Подьячий чуть не зарычал...
   Стенька отыскал сидельца, коротко его расспросил и примчался в Приказ, когда трудовой день был в разгаре. И даже более того - это был последний трудовой день перед Масленицей, многое следовало привести в порядок, разложить, дописать, вернуть взятое на время в Разбойный и иные приказы. И успеть до того, как в соборах заблаговестят к вечерне. Обычно засиживались и позднее, но накануне Масленицы торопились - два дня мясоеда осталось, так хоть отъесться впрок, теперь до самой Пасхи ни кусочка скоромного уже не получишь, мясные лавки - и те почитай что на два месяца запираются.
   Как ни отмахивался Деревнин, а выслушать подчиненного пришлось.
   - Все так выходит, что лучше не придумаешь! - зашептал Стенька прямо ему в ухо. - Девка-то - с Неглинки! Ей не молодцу угодить - а денег бы побольше!
   - Вот оно что?
   - Так точно!
   Деревнин задумался, покусывая почти до кончика ощипанное гусиное перо. Зазорные девки, случалось, копили на приданое. Всякая мечтала бросить ремесло и найти мужа. И тут можно было не живые деньги Авдотьице в руки дать, а кое-что получше...
   - Вот что, Степа, я тебя научу...
   Хорошо, что Стенька, выполняя обещанное, предупредил и Мирона, и Елизария, и Захара, и прочих ярыжек, что придет рослая девка - так чтобы не гнали, а сразу его, ярыгу Аксентьева, сыскали. Получив от мудрого Деревнина ценное наставление, Стенька ходил по торгу, исполняя свои обязанности, и мучался. Каждая минута ему часом казалась, и чудилось, будто от бесплодного ожидания седины в голове прибавляется.
   Очевидно, Стенька был нужен Авдотьице не меньше, чем она - ему. Они кинулись друг к дружке, как брат с сестрой, что десять лет не видались.
   - Ну так пойдем сегодня к куму твоему, что ли? - спросила Авдотьица.
   - А точно ли тебе те чеботы нужны? - задал вопросец с подбрыком Стенька.
   - Нужны, свет!
   - Пойдем-ка в тихое местечко, поговорим.
   Тихое местечко он присмотрел заранее. Готовясь к Масленице, на Красной площади устраивали блинни, где честной народ мог прямо на морозце съесть пару горячих блинов - хоть со сметаной, хоть с коровьим маслом, хоть с икрой, хоть с осетринкой! Сейчас иные из этих шалашей, откуда на время сыропустной недели вывезли товар, пустовали, а иные от товара спешно освобождали - и Стенька их уже приметил. Сговорившись с сидельцем, пообещав, что пока тот с санями туда и обратно обернется, посторожить открытый шалаш, Стенька завел туда девку.
   - Ну так с чего же ты взял, будто мне чеботы не нужны? - спросила она.
   - Коли согласна крест целовать, что никому о нашем с тобой дельце не проболтаешься, - скажу.
   - Да какое ж у нас с тобой дельце?!
   - А то не знаешь! Целуй крест - так и будет разговор. Нет - так и нет. А разговор такой, что тебе от него большая польза будет.
   Авдотьица вытянула из-под шубы большой крест-тельник на широком шелковом гайтане. Был он костяной, с коротенькими перекладинами, на скрещении же вырезан круг, а в круге едва различимая Богородица с Младенцем, под ней же в два яруса - смутные образы видных по пояс людей, по двое рядышком, надо полагать - святые Матфей, Лука, Иоанн и Марк.
   - Родительское благословение, поди? - полюбопытствовал Стенька.
   - От крестной остался. Ну так на что тебе крестное-то целование понадобилось?
   - Целуй и говори - чтоб мне сквозь землю провалиться, коли кому расскажу, что у меня за дело с земским ярыгой... - тут Стенька осознал, что на небесах его звание ни к чему, и поправился, - с рабом Божьим Степаном!
   Авдотьица произнесла, что велено, и поцеловала крест.
   - А теперь слушай! - Стенька приосанился. - Послал меня к тебе мой подьячий Гаврила Деревнин. И велел он передать тебе вот что. Есть у него, Деревнина, родная сестра, замужем за Казенного приказа подьячим. А чем Казенный приказ ведает, ты, поди, и сама знаешь.
   - Какое мне до него дело? - искренне удивилась Авдотьица.
   - Он государевым имуществом ведает, дура! - возмутился Стенька. - Всей тряпичной казной - и бархатами, и объярями, и атласами, что на подарки идут, и всякой домовой казной, и скорняками, и портными! Казенного приказа подьячий - это тебе почище иного боярина будет! Все его знают, и у государя он на виду, и все верховые боярыни его знают, и сама государыня!
   - Так на что этому боярину девка с Неглинки сдалась? - прямо поставила вопрос Авдотьица.
   - Коли окажешь ты нам, подьячему моему да мне, услугу, то кому следует замолвят за тебя словечко - и будешь ты, девка, взята в Верх!
   - Верховой боярыней, что ли?
   Определенно, Авдотьицу эта беседа и напыщенный Стенькин тон немало развлекали.
   - Боярынь у государыни и без тебя немало. Да чтобы в верховые боярыни попасть, нужно хоть бы замужем раз побывать! - отрубил Стенька. - А мы для тебя вот что сыскали. Есть для государевой одежды и белья бабы-мовницы. Слыхала, что стирать государевы простыни возят на Москву-реку в запечатанных сундуках? Через одежду-то и белье многие чары творятся! Так что в мовницы не всякую возьмут, а только ту, за кого есть кому поручиться.
   - Мало мне своей заботы со стиркой?
   - Помолчи, сделай милость. Но коли баба или девка оказалась в Верху то о ней уж сама государыня всю жизнь заботиться будет. Ежегодно и сукно, и атлас, и камку будет выдавать на летники или иное платье. А коли девка не замужем - то государыня велит своим боярыням ей мужа подобрать из своих же, из тех, кто государю служит, и приданое пожалует, и к венцу снарядит! Что примолкла? Из своих-то рук государыня в лохмотьях под венец не отпустит!
   - Так ты меня в мовницы, что ли, зовешь?
   - Я тебя никуда не зову, - Стенька, как научил его Деревнин, был горд. Там на всякое место - по два десятка охочих баб! Без мовниц государь не останется! Но коли ты нам окажешь услугу - то и мы за тебя постараемся. Потом лишь не забудь на свадьбу позвать!
   - А что за услуга?
   Стенька возликовал - в голосе Авдотьицы была готовность на все, хоть бы и на блудное дело посреди торга, прямо в шалаше, лишь бы добиться места.
   - А услуга такая. Тебя Аргамачьих конюшен конюхи по своему дельцу посылали. Не отпирайся - я своими глазами видел! И мы с подьячим моим знаем, что то за дельце, потому что и сами им занимаемся. И мы даже знаем, что ты неспроста вокруг меня вьешься - а тебя конюхи о том просили, чтобы вызнать, далеко ли мы с моим подьячим продвинулись. Молчишь! То-то! Тебе не чеботы нужны!
   Авдотьица и впрямь молчала, опустив глаза.
   - И я знаю, чего те конюхи у купца Белянина ищут, - продолжал Стенька. Вот как она туда попал - я в толк не возьму, но коли они вокруг белянинского двора крутятся - стало быть, она и там! Ну? Верно ли говорю?
   Авдотьица быстро взглянула на Стеньку. Казалось, хотела задать какой-то вопрос - но передумала.
   - Верно! - сам себя одобрил Стенька. - И что конюхи тебе платят - мы знаем. Да только им и заплатить-то нечем, им дьяк Башмаков много денег не даст! А коли мы с моим подьячим тебя на хлебное место устроим - тут тебе и кормовые, и подарки, и наряд подвенечный, и в крестные к твоим детям почтенные люди пойдут! Вот и подумай хорошенько! Сделаешь так, чтобы мы ее, треклятую, получили, а не конюхи, - сразу после Пасхи будешь в Верху! И в этом уж не ты мне, а я тебе крест целовать готов!
   Авдотьица и это выслушала бессловесно.
   - Да что ж ты, онемела? Язык на радостях проглотила? - удивился Стенька.
   - Подумать надобно, - очень тихо произнесла она.
   - Да что тут думать? Соглашайся, свет! А что сказать твоим конюхам - я тебя научу. Первым делом - об этом нашем сговоре молчи! Коли конюхи обо мне расспрашивать примутся - говори, обещал в стрелецкую слободу к хорошему сапожнику сводить, что недорого берет! И коли они что про нее, окаянную, говорить начнут, - примечай, чтобы мне после пересказать! И коли проведаешь, где ее на белянинском дворе прячут, - ко мне беги! Вот и вся премудрость!
   - Умен ты, Степан Иванович, - с неожиданным почтением молвила девка. Знаешь, как дело повести. Я сейчас тебе ничего сказать не могу, потому что сама многого еще не понимаю, хитрят конюхи, а мне про свои козни не докладывают. Но коли что разведаю - дам тебе знать! Вот, погляди...
   Она вынула из-за пазухи костяные четки, в которых через каждые десять коричневых щербатых зерен была большая бусина тусклого синего стекла.
   - Поглядел, - отвечал Стенька.
   - Коли кто к тебе прибежит и эти четки покажет - знай, что от меня. Сам меня не ищи - на Неглинке все равно не сыщешь. А я дам о себе знать. Только гляди, не обмани!
   - И в мыслях не держал. Мы с Деревниным отродясь никого не обманывали!
   На том Стенька с Авдотьицей и расстался.
   Он еще подождал сидельца с санями, помог ему погрузить последний остававшийся в шалаше товар и поспешил в приказ.
   По его довольной роже Деревнин понял - затея удалась.
   - Я ж говорил - все они замуж хотят! А эта - других поболее, потому что ей-то выйти замуж труднее, чем обычной девке.
   - Разве что государыня сама кому-нибудь жениться прикажет, да жениха к венцу под стрелецким караулом поведут...
   - А это уже не наша печаль!
   * * *
   - Эй, Данила! - позвал Ваня Анофриев, входя с мороза в конюшенный теплый полумрак. - Тебя там домогаются!
   - Девка? - обрадовался Данила.
   - Женить тебя пора, - укоризненно заметил семейный человек Ваня. Парень, наш с тобой одногодок.
   - Ну так веди сюда!
   - Чужого-то?
   Данила оглянулся по сторонам - старших поблизости не было.
   - Ничего, ненадолго!
   Это оказался Филатка Завьялов.
   - Бог в помощь! - сказал юный скоморох. - А я по твою душу.
   - Передать что велели? - едва удерживая трепет, зародившийся в груди чуть пониже шеи, спросил Данила.
   - Да она со мной пришла, тут поблизости, в Ризположенском храме. Можешь выйти-то?
   Данила был полуодет - когда купаешь норовистого аргамака, и сам вместе с ним вымокнешь. Он накинул на голое влажное тело рубаху, сверху - чей-то опрометчиво оставленный в шорной тулуп, и задами перебежал от конюшен к Ризположенской церкви, которая всегда удивляла его своей величиной. Эту бы церковь - да положить набок, думал Данила, цены бы ей не было! Вся она ушла в высоту, народу там меж толстыми каменными столбами помещалось хорошо коли с полсотни.
   За столбом и поджидала его Настасья.
   Церковь была не тем местом, где куму с кумой обниматься. Они тихонько друг друга поприветствовали и отошли к самой стенке, чтобы не мешать добрым людям, желающим приложиться к особо почитаемому образу - списку с чудотворной Богородицы Печерской.
   - Неужто все разузнала? - и с недоверием, и с восхищением разом спросил Данила. Он пытался быть весел и даже несколько насмешлив, хотя неловкость испытывал невообразимую - его волновали полумрак, запах дорогого ладана, еще какой-то запах, идущий от нарумяненной и подбеленной Настасьи.
   - Кое-что разведала, потому и прихожу. Точно ли вы, конюхи, Авдотьице за помощь деньги платили?
   - Платили, и немалые. Там всей работы-то было - добежать, поглядеть да к нам прибежать... - Данила призадумался. - А потом ей совета спросить не у
   кого было, она сама розыск повела - да и удачно получилось.
   - И за тот розыск ей хорошо заплатили?
   - Вроде не жаловалась. Вот я и боюсь, что опять она сама что-то затеяла.
   - Да ты уж про то толковал... Вот что, куманек, - сказала Настасья. Не нравится мне это дельце. Авдотья-то не умна, а ум показать тщится. И тем гордится, что через умишко свой поболее иной девки зарабатывает. А умишка с гулькин нос! Подрядилась одно дельце выполнить - да, видать, в том дельце и увязла, но только там конюхи ни при чем. И еще - сказывала подружкам, будто в Хамовники собралась...
   - Когда?! - так и взвился Данила.
   - А вот когда - не знаю, но сдается, что тому дня два... Мне Феклица еще сказала, что сперва из бань за ней девчонку присылали, потом и сама объявилась. Девки ей при баню, а она им - коли вдругорядь пришлют, так чтобы передать - она к самой Масленице придет, так пусть бы за нее подружки потрудились, она уж отдаст деньгами. И тогда же обмолвилась, что ей недосуг, надо засветло в Хамовниках побывать. Уж не по вашему ли дельцу туда ходила?
   - По нашему-то по нашему...
   Данила был готов сам себя кулаком по лбу треснуть.
   Авдотьица и тогда, самовольно наняв извозчика и выследив похитителей мертвого тела до Хамовников, немало удивила конюхов недевичьей хваткой. Конечно, они понимали, что не избалованная боярышня, даже не купеческая дочка, даже не посадская девица из обычной семьи, а - зазорная девка с Неглинки, привыкшая самостоятельно своей судьбой распоряжаться. Возможно, она, видя, что розыск - дело хлебное, и проведав что-то новое, решилась продолжить начатое, а потом уж и доложить Даниле, заодно стребовав с него гривенник или даже больше.
   Но что такое она могла проведать?
   Встретила ли одного из тех молодцов, что выкрали мертвое тело? Может, в другой скоморошьей ватаге, не Настасьиной, побывала и о замерзшем парнишечке важное услышала?
   Данила мог только гадать, на что отважится сильная, рослая и охочая до хоть малой наживы девка.
   - По другому твоему дельцу я розыск учинила, - продолжала Настасья. Твоя милость знать хотела, не было ли драки между ватагами да не хоронила ли которая-нибудь ватага десятилетнего парнишку? Правильно я говорю, куманек?
   - Правильно, кума.
   - Так вот - ничего такого не было. Скоморохи совсем недавно на Москву приходить стали, делить нам пока было нечего. Есть которые весь год живут на Москве, промыслами занимаются, кто сапожным, кто еще каким. и только на Масленицу личины надевают. У меня Нестерка такой. Я до этих еще не добралась толком, они ведь тихо сидят. На Масленице только и станет ясно, кто к какой ватаге прилепился. Но из них никто бы в Земский приказ за мертвым телом идти не побоялся. Они на Москве - свои, чего им бояться? А наши веселые раньше времени сюда не приходят, чтобы неприятностей не нажить. Кроме тех, кто кулачным боем промышляет, - да они с собой детишек не берут. Парнишке десятилетнему при матери место. Вот кабы четырнадцать или пятнадцать - тогда уже можно понемногу и к бою приучать.
   - А бывает, в иных местах и десятилетние на лед выходят, - вставил Филатка.
   - Бывает! Покричать, кулачишками помахать, да и деру - чтобы взрослые вслед за ними сошлись. Так это - там, где сами боем тешатся, а на Москве ведомые бойцы весь город тешат, да и государя тоже! Тут не до баловства. Ну, что, куманек, доволен?
   - Да уж доволен, - хмуро произнес Данила. Что-то во всем этом дельце одно с другим не вязалось, но он бы пока не мог сказать - что именно.
   - Так мы пойдем, что ли? - это был непростой вопрос, Настасья ждала на него двусмысленного ответа. С одной стороны, вызвала она кума с конюшен ненадолго, все необходимое сказала, пора и честь знать. Но с другой - мог же этот несуразный кум догадаться завести речь о следующей встрече!
   Данила услышал лишь то, что прозвучало. Ну что же, подумал он, ей сейчас недосуг, задерживать - рассердится, и времени для встреч на Масленицу у нее точно не найдется. На Масленицу скоморохам - самая работа, когда еще столько денег огрести удастся?
   - Да и я пойду... - глядя в пол, сообщил он.
   Филатка - и тот был более ловок по девичьей части. Филатка-то понял, что прозвучало в вопросе хозяйки, и широко улыбнулся.
   - Ну и Бог с тобой! - Настасья первая поспешила вон из церкви. Данила сделал было шаг, но шепнул ему Филатка прямо в ухо такое, что он окаменел и позволил шустрому скомороху смыться вслед за Настасьей.
   А слова эти были:
   - И дурак же ты, прости Господи! ..
   Мучительно обдумывая Филаткино изречение, Данила вышел на крыльцо, поискал глазами Настасью - исчезла! - и побрел наугад. Он не хотел гнаться следом, не хотел еще что-то от нее услышать, - да только ноги сами повели мимо Успенского собора через Ивановскую площадь и далее сперва мимо приказного здания, потом мимо боярских дворов, и еще далее к Спасским воротам. И непонятно для чего оказался на Красной площади. Там шел развеселый торг.
   - Здорово, Данила! - окликнули из толпы.
   Данила обернулся и увидел знакомого стадного конюха - Пахома.
   Пахом нес службу на Хорошевской конюшне, в Москву наведывался нечасто, да и чего он тут не видал? Деревенская жизнь ему больше нравилась, там он сам себе хозяин, и домишко у него, и угодья, и при всем при том государев человек, кто его такого обидит? И от приказных далеко, меньше начальства меньше хлопот. Вот разве весной и осенью - когда приводят аргамаков и возников из Москвы попастись на сочных лугах да когда уводят обратно...
   - Здорово, дядя Пахом! - отвечал Данила. - Что, пришел кулачным боем потешиться?
   - Да Масленица же! - и стадный конюх указал на сопровождавших его подростков. - Пристали как репьи - возьми да возьми на Красную площадь! Дома им блины нехороши, а в Москве, в грязной блиннице посреди торга, хороши! Вот и повез их всех - потешить. Возника с санками на Больших конюшнях поставили, вот - гуляем!
   Данила оглядел Пахомову свиту.
   Ребятки были ладненькие, тепло одетые, румяные. Взял он с собой троих, и двое наверняка братья-погодки, крепыши, и с лица - Пахомово отродье, тут уж и к бабке не ходи. Третий же парнишка, ростом повыше, был явно другого корня - у Пахомовых носы репкой, у этого - пряменький, чуть вздернутый, Пахомовы - щекастые, этот - скуластый.
   - Твоих признаю, - сказал Данила. - А этот чей же?
   - А этот - сирота, отец его на конюшне служил, да в чуму помер. Так мы его и взяли.
   - С тобой живет?
   - Нет, бабка у него уцелела, живет у бабки. И толковый парнишка - все на конюшне да на конюшне.
   - Как звать-то тебя, конюх? - спросил Данила.
   - А Ульяном, - с достоинством отвечал парнишка. Было ему на вид лет тринадцать-четырнадцать, смотрел же строго, словно бы сразу отсекая шутки с шуточками.
   - Суров ты больно, Ульянка, - заметил Данила.
   - Бабка его избаловала, - пожаловался Пахом. - Один он у нее свет в глазу! Кабы не баловство - я бы на него и не нарадовался. Редко случается, чтобы раба Божия так кони любили! Жеребцов к нам летом с ваших, с Аргамачьих конюшен приводили, а жеребцы стоялые, норовистые, и погрызть могут запросто. Так к нему - ластились!
   - Ишь ты! - Данила поглядел на парнишечку внимательнее. - Как это у тебя, братец ты мой, получается? Научи!
   Очевидно, Ульянке померещилась в его словах скрытая издевка. И парнишка отвернулся, как если бы ему вдруг сделалось любопытно - что там поднялся за галдеж?
   Другие же двое стали неприметно дергать и тянуть батьку за длинные рукава. На Красной площади, на торгу, в дни Масленицы столько соблазнов, а батька с чужим конюхом о всякой чепухе разглагольствует...
   Но Пахом еще порасспросил Данилу про общих знакомцев и обещался на следующий день, будучи в Кремле, заглянуть с утра.
   За время беседы Данила несколько остыл и пришел в себя. Помянув крепко, но беззлобно, всех своенравных девок, он поспешил на Аргамачьи конюшни. Там, идя по проходу меж стойлами, вызвал сперва Богдана, потом Озорного. Семейка куда-то запропал, и за ним послали Ваню.
   Забрались все трое в шорную, где Данила и пересказал услышанное от Настасьи.
   - Нескладица, говоришь? - Тимофей задумался. - Скоморохи, говоришь, ни при чем?