Напрасно завопил им вслед Мач, чтобы остановились, рассчитывая, что они поделятся с освободителями съестным! Они улепетывали, спасая свое имущество, так, будто гнался за ними сам нечистый. Овцы и телята, непривычные к таким скачкам, тоже неслись бок о бок с хозяйскими телегами. И тоже вносили свою ноту в общую симфонию схватки.
Пока Сергей Петрович выручал Мача, один из невредимых всадников помог сесть на лошадь раненому и они под шумок ускакали.
Мач, как человек хозяйственный, бросился разоружать подстреленных фуражиров. Сергей Петрович взял у него пистолет и нацелил на спешенных пруссаков. Вид у него был – хоть конную статую лепи! И он, усмехаясь, поглядывал в ту сторону, откуда наверняка следила за молниеносным побоищем Адель.
В тех трех повозках, которые шли первыми, было совсем не то продовольствие, на которое рассчитывал эскадрон. Фуражиры хотели поберечь полковых лошадей и нагрузили на первые повозки сено с соломой.
К той печальной минуте, когда возчики под пистолетным дулом выдали Мачу эту военную тайну, и подбежала вооруженная сковородкой Адель.
– А вот и добыча! – приветствовал ее Сергей Петрович, донельзя довольный своим успехом. Сверкнули в гордой молниеносной улыбке белейшие зубы, прозвучал короткий победный смешок.
– Сам ты сейчас станешь добычей! – рявкнула Адель. – Двое-то ушли! Они сейчас весь корпус приведут!
С тем и шлепнула Аржана сковородкой по крупу.
Конь отскочил, но Сергей Петрович удержал его на месте.
– Догоняй их, догоняй, пока не поздно! – завопила Адель, и тут уж Аржан был стукнут основательно.
– За мной! – крикнул Сергей Петрович, чтобы соблюсти командирский гонор.
Мач, чей конь успел от сковородки шарахнуться, чуть не растерял стремена, но поскакал следом за гусаром.
Адель со сковородкой осталась с возчиками и ранеными.
– Ну что, влипли, ребятишки? – сочувственно спросила она. Сбившиеся в кучку пруссаки посмотрели на маркитантку весьма настороженно.
– Чтоб они все передохли… – проворчал самый старший возчик. – И Бонапарт, и наш Вильгельм, и русский Александр… Надоели!..
– Вы что с нами делать будете? – спросил другой.
Все трое возчиков были безоружны, у раненых сабли, пистолеты и карабин отнял Мач, положив аккуратную кучку на обочину, а в руках у маркитантки, стоявшей довольно близко от этой кучки, все-таки была большая сковородка. Никому не хотелось под нее угодить. И неизвестно было, кто наблюдает за дорогой из леса. Ведь вряд ли женщина рискнула бы остаться наедине с компанией врагов, вооруженная таким странным образом. Потому-то возчики, трое крепких мужчин, а также раненые вели себя вполне миролюбиво, хотя и расстроились.
– Не в плен же вас брать… – подумав, сказала Адель. Действительно, только обоза с пленными эскадрону сейчас и недоставало.
– Можно бы и в плен, – переглянувшись с товарищами по несчастью, сказал самый молодой возчик.
– Да я бы и рада…
Маркитантка развела руками.
И она все понимала, и мужчины все поняли.
Уж больно много лет длилась никому не нужная война…
– Разворачивайте-ка телеги, – подумав, велела она. – Отъедете с милю, подождите часок-другой – и езжайте в расположение своего полка. А нас тут уже не будет.
Она показала туда, где дорога делала поворот.
Сама же маркитантка и помогла раненым забраться на телеги. Но стоило им скрыться за этим поворотом, как вдали показались два всадника. Это были гусар и Мач.
– Вот ведь лихорадка вавилонская! – воскликнул, соскакивая с Аржана, расстроенный Сергей Петрович. – Ушли!
– И нам надо уходить! – торопливо, чтобы не встал вопрос о трофейных телегах и раненых, сказала Адель. – Только не хватало, чтобы нас тут взяли! А людей за нами много пошлют! Они ведь решат, что тут целый отряд прячется, как в испанских горах…
– Вот и замечательно, что решат! – обрадовался гусар. – Мы же этого и хотели! Они тут за отрядом гоняться будут, а мы тем временем…
И замолк. Уж очень ему не хотелось ехать в Ригу.
– А где телеги? – совершенно некстати спросил Мач.
– И впрямь! – удивился Сергей Петрович. Азарт погони малость ослепил его и подействовал на память.
– Уехали, – спокойно отвечала Адель. – А вы бы хотели, чтобы они торчали тут до скончания веков? И чтобы эти колбасники поняли, сколько нас на самом деле? Ладно, глупость сделана, теперь нужно убираться.
– Но!.. – начал было возмущаться гусар, и тут маркитантка всерьез замахнулась на него.
– Если ты сию же минуту не уберешься с дороги, мой маленький Серж, я выбью тебе мозги этой самой сковородкой, – без тени улыбки сказала она. – Ты что, все еще не понимаешь, что натворил?!. В лес! И уходить немедленно! Мач!
Адель думала, будто парень понял, что она имела в виду, позвав его. Но, когда она поставила ногу в кавалерийском сапожке на его торчащую из стремени ступню, когда ухватилась за седло, он от рывка потерял равновесие и едва не слетел с коня, да еще вместе с маркитанткой.
Ругнув Мача по-свойски, маркитантка все же утвердилась на конском крупе.
И тут Сергей Петрович сообразил, куда девались телеги.
– Вперед они проскочить не могли… – глубокомысленно пробормотал гусар. – Значит, они вернулись назад… А раненые где? Тут же был целый полк раненых!
Адель прямо застонала.
– За мной! – весело крикнул поручик Орловский, поднимая Аржана в галоп.
– Ко мне! – завопила и Адель, крепко обхватив сзади Мача, чтобы не свалиться. Она звала Ешку, потому что больше позвать на помощь было некого.
– За мной! – повторил гусар, не оборачиваясь. Голубой выгоревший ментик плескался у него за плечом, как веселое крыло, но Адели было не до романтики.
– Да на кой тебе эти пленные?! – воззвала она к рассудку командира. – Лишние рты! Ты подумай хорошенько, мой маленький Серж!..
Но рассудок у гусара именно сейчас уступил место азарту.
Поняв это, Адель сунула в рот два пальца и свистнула.
Первым из лесу появился Ешка на вороном жеребце, а за ним – Фортуна. Кобылка с болтающимися поводьями, с развевающимися стременами нагнала хозяйку и пошла бок о бок с той баварской трофейной лошадью, которая досталась Мачу.
– Дорогу ему заступи! – крикнула Адель Ешке.
Хотя Аржан и был отличным донским конем, но породистый вороной, которого Ешка и впрямь, надо думать, увел у какого-то генерала, на любом расстоянии обошел бы его запросто. Цыган отлично это знал – и потому позволил себе задержаться над кучкой оружия. Высвободив левую ногу из стремени, зацепив носок сапога за седельную луку, он свесился с коня вправо настолько, что смог вытянуть из кучи саблю. При этом лохматые полы кафтана свесились вниз, так что верхняя половина Ешкиного туловища вместе с головой оказалась как бы в дырявой юбке. Выпутавшись, он вскарабкался в седло и тогда уж поскакал догонять ошалевшего от азарта командира.
Как Адель выкидывала из седла не желавшего придержать лошадь Мача, чтобы пересесть на Фортуну, как Ешка выплясывал на жеребце перед возмущенным гусаром, как Адель громоздила доводы рассудка, и как они, вперемешку с Ешкиными цыганскими присловьями, все же образумили Сергея Петровича – словесному описанию не поддается, потому что было все это на редкость бестолково, и много было сделано ненужных телодвижений, и еще больше прозвучало ненужных и нелепых слов. Но эскадрону, видать, суждено было в самую неподходящую минуту затевать бесполезные прения о сущей ерунде.
Кончилось же словесное побоище тем, что явился на поле боя еще один собеседник.
Сперва он возник вдали на дороге в виде пыльного облака и шума не производил. Потом дал знать о себе копытным стуком. И через минуту стало ясно, что очень хочет по душам поговорить с эскадроном прусский конный отряд, который привели-таки фуражиры.
Они же показали, где именно разыгралось сражение.
И дюжина всадников, преисполненных ярости и злости, устремилась вверх по склону и в лес, откуда, по описанию потерпевших, обрушились на них то ли восемь, то ли десять противников, причем человек шесть были в голубых гусарских мундирах, а прочие одеты местными жителями.
Это были, к счастью, не черные уланы, которые могли бы по описанию опознать пропавшего из плена гусара, а какие-то другие кавалерийские части. И Сергей Петрович пустился было выяснять их принадлежность, щеголяя всякими военными словечками, но Адель и Ешка шикнули на него без всякого почтения.
– Дети!.. – только и сказала Адель.
– Дети!.. – повторил цыган.
Эскадрон вовремя успел спрятаться на опушке и наблюдал за маневрами врага.
Враг же, видимо, просто решил идти по следу, пока не догонит разбойную шайку русских гусар и местных бунтовщиков.
И первым делом они обнаружили бы кибитку.
Стараясь производить как можно меньше шума, эскадрон гуськом двинулся наперерез. Давать бой врагу было бы нелепо – но Ешка мог бы, прокравшись, найти детей и наврать пруссакам чего-нибудь близкого к истине. Или поступил бы по обстоятельствам.
Очень скоро эскадрон понял, что прусская карательная экспедиция уже на холме, как раз между ним и кибиткой. И что пруссаки по следам пытаются понять, кто здесь был и куда подевался.
Видимо, кто-то из цыганят, неосмотрительно выпущенных по грибы, то ли голос подал, то ли свистнул, то ли другой какой шум произвел, что в лесу немудрено.
И раздался выстрел.
А потом, хотя и шума-то уже не было, пруссаки принялись палить по кустам. Никто им не отвечал тем же, никто даже не издал предсмертного стона, но они, взбудораженные наглым разбойничьим нападением, стреляли наугад.
И тут Ешка не выдержал.
Он хлестнул жеребца, тот с треском продрался сквозь кусты и понесся, не разбирая дороги.
Пруссаки резко повернулись в седлах.
Им было бы сейчас так легко сбить утекающего всадника! Да только пистолеты были разряжены в глупой пальбе по незримому противнику.
Несколько выстрелов все же прозвучало. А затем произошло то, чего Ешка и желал. Всадники понеслись вдогон!
Адель чуть было не вскрикнула – да вовремя зажала себе рот рукой.
– Уводит… – еле слышно выдохнул гусар.
Адель с Мачем и без того поняли – Ешка отвлекал улан от своей кибитки и своих цыганят. Заодно и от эскадрона…
– Жеребец, – отняв руку ото рта, прошептала маркитантка. И сразу же воскликнула в отчаянии: – Жеребец!
– Повесят… – Сергей Петрович сказал это сперва как-то неуверенно, а повторил, как и Адель, звонко, убежденно: – По-ве-сят!..
Мач понял не сразу. Но понял.
Конь под цыганом был замечательный, великолепный прямо конь, да только в прусской седловке, что и обнаружится, когда Ешку удачным выстрелом скинут с седла. Темная история с нападением на фуражиров даст особый оттенок невинному, вроде бы, цыганскому конокрадству, и – прощай, Ешка! На войне в таких случаях долго не рассуждают.
Надо отдать должное Сергею Петровичу – стоило ему осознать, в какую беду угодит сейчас цыган, как он немедленно, совершенно не рассуждая, дал Аржану шенкелей. Конь принял было в галоп, но тут сбоку налетела Паризьена и прижала гусара вместе с Аржаном к дереву, сбив весь галоп к чертовой бабушке.
Гусар резко повернулся к ней. Глаза встретились.
Она хотела спасти!
А он не мог принять такого спасения!
Ешка во весь опор летел по большаку, развевались драные полы длинного кафтана, он вовсю работал поводом, но у пруссаков кони тоже были неплохие, и вот уже выбились вперед двое самых толковых всадников, уже изготовились стрелять по его спине…
Обернуться бы преследователям! Хоть на мгновение!
Не по утоптанной дороге, а по траве придорожной нагоняли их три всадника, причем один был всецело занят лошадью, не доводилось ему участвовать в таких скачках, а двое, более привычные к конной потехе, тоже достали пистолеты.
Первые две пули достались тем, кто скакал в хвосте конного отряда. И опять произошла схватка, но куда более яростная, чем с фуражирами. Опять звенел металл, взвизгивали кони, вскрикивали мужчины, и опять эскадрону удивительно повезло. Сергей Петрович, великий мастер сабельного боя, раскидал немало противников, блеснула умением и Адель, даже Мач, схватившись с таким же опытным, как и он сам, мальчишкой в мундире, исхитрился одержать верх. А Ешка вроде бы и удара ни одного не нанес, но так изворачивался, что двое бойцов, норовя зарубить его саблями, то и дело, сталкиваясь, калечили друг друга.
В конце концов кони разнесли врагов в разные стороны.
Они встали на дороге в полусотне шагов друг от друга, переводя дух, готовые к новой схватке. И тут издали опять прилетел копытный перестук.
– Отступаем! – приказала Адель, хватая за повод Аржана и разворачивая его. – Ну? Серж! Враг же за спиной!
– Враг за спиной? – не совсем понимая, повторил гусар и отдал звонкий приказ: – Ну, тогда – вперед!!!
Эскадрон унесся и сгинул в облаке пыли.
Ни у кого не хватило ума обернуться и посмотреть, кто присоединился к погоне. А были это черные уланы…
И они гнали эскадрон долго, очень долго, так что Мач уже признал знакомые места, и повел лесной тропой, но лесок был невелик, прорезан просеками, и враги увидели, где именно мелькнули четыре всадника, и разделились, и стали сужать круг, причем явно присоединился к ним какой-то местный житель, скорее всего – из помещичьих егерей, потому что загоняли они эскадрон в опасное место. Но не только они – знакомые, казалось бы, дорожки вдруг перегородили упавшие деревья…
И загнали. И стало это ясно даже Сергею Петровичу, хотя бравый гусар старался не терять беззаботно-отважного вида.
Боеприпасу было немного. Хотя эскадрон спешился, хотя присмотрел в буреломе какое ни есть укрытие, долго бы там продержаться не удалось.
– Со всех сторон, кажись, окружили, – спокойным голосом сказал Сергей Петрович. – Мач, а что там, за опушкой?
– Поляна и обрыв крутой, – отвечал расстроенный Мач. – Земля прямо торчком встала. Там и пешком не сползешь!
– А справа?
– Такая чащоба, что не продерешься.
Ему было стыдно показывать свою растерянность при столь уверенном и хладнокровном командире. А командир подумал, подумал при общей тишине – и вдруг объявил весело:
– Ну, что же, други, вот и настал последний бой нашего эскадрона! И улыбнулся гусар, переводя взгляд с Адели на Мача, с Мача на Ешку, с Ешки опять на Адель.
Паризьена пожала плечами. Ешка нахмурился.
– Еще ни один цыган в конном строю не погибал, – буркнул он.
– Однако ж придется, – гася улыбку, сурово сказал Сергей Петрович. – Не ждать же, пока они нас тут перестреляют, как куриц. В этом проклятом лесу с лошадьми и укрыться-то негде. Так что одно осталось – как учил Александр Васильевич, вперед!
Как ни тоскливо было в эту минуту эскадрону, а усмехнулись все – видно, Сергей Петрович без имени Александра Васильича и помереть не умел.
– Мундштучь, садись! – приказывал между тем гусар, даже не спрашивая, желает ли эскадрон вместе с ним погибать в безнадежной атаке. А этом-то он как раз почему-то не сомневался.
– Проверьте пистолеты, дети мои! – напомнила Адель Мачу и Ешке. – Уж коли на тот свет, так со свитой!
Сергей Петрович вскочил в седло, разобрал поводья, задумался. Вспомнил он Наташеньку и мысленно попрощался с ней. Паризьена же догадалась об этом, и больно стало ей от мысли, что лишь смерть может она разделить с любимым. Но гордо вскинула голову упрямая француженка – уж тут-то, в лесу, принадлежало ей безраздельное право последней в мире замереть от пронзительного взгляда синих глаз! И сочла она это за главное счастье, подаренное ей судьбой.
Мач не верил, что весь этот бурный денек и впрямь может окончиться смертью. Ему казалось, что даже в самом худшем случае всего-навсего поймают его, приведут в баронскую усадьбу, а там на конюшне получит он немало, но все же через неделю уже будет вполне здоров и бодр…
А в чащобе между тем шла тихая, но бешеная склока.
– Так они же и гибнут за свободу!.. – шипела Тоол-Ава. – Они не хотят попадать в плен – вот, выходит, и гибнут за свободу!..
– Вовсе нет, это они за свою собственную свободу гибнут, это совсем не то!.. – возражала Наар-Ава, поглядывая сквозь ветки на эскадрон.
– За цыганят они гибнут, – заметила Мааса-Ава.
– Ну так и пусть весь этот народишко погибнет поодиночке – и каждый в борьбе за свою личную свободу, пусть! – взвизгнула Виирь-Ава, но крепкая лапа запечатала ей рот.
– Наар-Ава права, – рыкнула Медвежья хозяйка, Поор-Ава. – У каждого – своя личная свобода, а нужно, чтобы эти дураки боролись за общую свободу! И погибли все вместе!
– Так что же, спасать? – изумилась Тоол-Ава. – Мы так старательно их сюда загоняли!..
Военный совет в чащобе продолжался, а Сергей Петрович оглядел свое готовое к бою несусветное воинство и неожиданно вздохнул:
– Ах, жаль, знамени нет! С боевым знаменем и смерть милей.
– Это единственное, что тебя печалит, Серж? – озаренная внезапной мыслью, спросила Паризьена.
– Единственное! – улыбнулся он быстрой своей, ослепительной улыбкой.
– Клянусь пузом святого Гри, будет тебе знамя!
Адель сорвала с головы алый тюрбан, запустила руки в волосы и через миг ее распущенные косы взвихрились и полетели по ветру.
– Вот вам знамя! – рассмеялась Адель. – Труби атаку, Мач, дитя мое! Командира и знамя – вперед!
– Вот не думал, что приму смерть за женщину с такими волосами! – усмехнулся Сергей Петрович, и вдруг замер в седле, как-то озадаченно рассматривая возбужденное лицо Паризьены. Непонятно, что ему померещилось нового в хорошо знакомом лице…
Мач же тем временем поднес кулак к губам и действительно очень похоже протрубил сигнал атаки.
Тряхнул вороными кудрями Ешка, оскалив белейшие зубы.
– Деваться некуда – принимай цыгана, нецыганская смерть! А все моя гордость проклятая… Мне бы убраться подальше, а я?..
И вытащил из ножен саблю.
Адель первая пришпорила Фортуну и уже на скаку вознесла над головой клинок. Сергей Петрович помчался следом. А за ним поскакали Ешка и Мач.
Расстояние между отчаянным эскадроном и ошалевшими от такой наглости пруссаками на поляне все сокращалось, но ни один выстрел пока не прогремел, и вот почему.
Увидев вылетевшую из лесу женщину с распущенной гривой и на гнедой кобыле, кое-кто из черных улан немедленно ее узнал:
– Да это же наша Паризьена!
И другие голоса весело и нестройно подтвердили – да, она самая, дорогая пропажа – Паризьена!
А поскольку многие знали историю с побегом русского гусара, офицер дал вполне резонный приказ:
– Взять шлюху живьем! И прочих – тоже!
Он не сомневался, что имеет дело с вражеской разведкой.
Таким образом эскадрон молча доскакал до вражеских рядов – и тут только пруссаки поняли, что стрелять все же надо было.
Сабля в руке Сергея Петровича казалась невидимой – так лихо дрался гусар, отбиваясь от насевших солдат и успевая отбивать удары, направленные на неопытных бойцов. И Ешка, и Мач дрались бестолково, но отчаянно, к великому изумлению пруссаков, но есть же предел человеческим силам! И выстрелы наконец загремели, и руки бойцов притомились.
Адель оказалась отрезана от эскадрона, ее теснили к обрыву. И вот она оказалась на самом краю.
Казалось, одно оставалось отчаянной маркитантке – пуля в висок из собственного пистолета. И потянулась наконец ее левая рука к седельной кобуре, и взглянула Адель в глубину, чтобы убедиться в невозможности спасения и свой последний взгляд послать уж Сергею Петровичу.
Но вдруг с ее лица отчаяние словно разгулявшейся волной смыло! Побывавшая под Сарагосой, переходившая Пиренеи маркитантка видывала на своем веку и не такую крутизну. А этот обрыв, действительно страшный для непривычного к горным пейзажам Мача, хотя и глинистый, и скользкий, и эта река, с пологим противоположным берегом и узкой песчаной полосой вдоль берега обрывистого, ее совершенно не испугали.
– Эскадрон! За мной! – крикнула Адель и послала Фортуну вниз. Эскадрон видел, как метнулось за обрыв его развевающееся знамя. И до того бойцы в этот час друг другу верили, что Ешка и Сергей Петрович, не раздумывая, прорвались к самому краю и, не заглядывая в страшную глубь, послали коней вниз.
А вот Мач замешкался – он боялся-таки обрыва, да и конь его заартачился.
Но с одной стороны конский бок ему оцарапала прусская пуля. А увесистая лапа, что высунулась неожиданно из кустов, крепко треснула его по лоснящемуся крупу с другой стороны.
– Спасайся уж! – услышал Мач недовольный рык. – На этот раз…
И рыжий жеребец тоже кинулся вниз.
Кони, подстегиваемые всадниками, чуть ли не на хвостах ехали, тормозя передними ногами. Адель откинулась назад, и голова ее лежала у самого основания конского хвоста, и пушистые края эскадронного знамени, смешиваясь с хвостом Фортуны, волочились по глине, но не до того ей было.
– За мной! За мной! – кричала Адель и хохотала.
Когда пруссаки оказались на краю обрыва, Фортуна уже выскочила на песчаную полоску и приплясывала на ней. Адель выхватила оба пистолета – и по выстрелу досталось двум первым любопытным рожам, возникшим наверху. Тем временем рядом успешно съехал Аржан и Сергей Петрович выстрелил тоже, торопя Мачатыня и Ешку.
Никто еще не опомнился после боя и спуска, но времени радоваться не было – кони сами, не дожидаясь посыла, взяли в галоп.
Эскадрон берегом уходил от врага. Полоска была узкой, то и дело один из наездников скакал по мелководью, и разлетались радостные брызги, и тысячи радуг повисали в воздухе, отмечая след промчавшегося эскадрона.
Глава пятнадцатая, о красоте
Устав, кони перешли на рысь, а потом и вовсе пошли шагом. Наездники молча покачивались в седлах. Они все не могли отойти после боя и бешеной скачки. Они еще не могли понять, что остались живы.
Впрочем, молчали трое. Четвертая, Адель, вполголоса отчаянно ругалась.
Причина для этого была уважительная.
После спуска по крутому откосу ее распущенные волосы, заляпанные грязью и глиной, спутавшиеся, с застрявшими листьями, стеблями и только что не ракушками и лягушками, были решительно ни на что не похожи. Объявив собственную голову вкупе с шевелюрой эскадронным знаменем, Паризьена, увы, не подумала о последствиях.
Репертуар у бывалой маркитантки был достаточно разнообразен, и она комментировала свое печальное положение примерно на шести языках. В большом количестве упоминались способы плотских сношений, заразные заболевания и части тела, как человеческие, так и принадлежащие скотине.
Сергей Петрович, Мач и Ешка понемногу отстали. Они понимали, что после такого потрясения Адели нужно по крайней мере выговориться, а слушать все это у них, еще не пришедших толком в себя после боя, не было охоты. Особенно у Мача.
Наконец поток иссяк, и Адель подъехала к гусару.
– Мой командир! – решительно обратилась она. – После всякого боя солдатам дают время и возможность привести себя в порядок!
– Разумные слова! – одобрил Сергей Петрович. – Если только мы в безопасности. Мач! Мы от них ушли, или еще будут приключения?
– В такую чащобу они не сунутся, – подумав, отвечал парень.
– Так где бы нам раскинуть бивак?
И усмехнулся, покосившись на спутанную и дыбом вставшую шевелюру маркитантки.
– Есть такое место, – подумав, сказал Мачатынь. – В эту речку тут поблизости впадает другая. И если подняться вверх по течению, то есть в лесу одна подходящая отмель…
– Идет! – одобрил гусар. – Господин интендант!
Это относилось к Ешке.
– Чего опять милостивым господам от бедного цыгана угодно? – витиевато поинтересовался тот. И по глазам было видно, что значения нового титула он еще не понимает.
– Понятно, чего… – Гусар вздохнул. – Пустить в ход свои таланты. Ешка надолго замолчал. Он внимательно осмотрел собственные руки, похлопал себя по бокам, где располагались карманы штанов, слазил за пазуху, даже пошарил за голенищем. Талантов не было – ни единого.
– Вот ведь какое дело… – буркнул, глядя на эти поиски, Сергей Петрович. – Денег-то у меня, братцы, почитай что и не осталось!.. Правда, негоже обижать мирное население, но другого-то выхода у нас нет!
– Что ж тут такого? – не понял было Ешка.
– Кабы я один был – помер бы, а не притронулся к ворованному. Но ведь нас четверо, а где-то еще голодные детишки, – объяснил Сергей Петрович, и очень ему было неприятно посылать одного из своих лихих наездников на прямое воровство, до того неприятно, что и глаза он опустил под недоуменными взглядами остального эскадрона.
– Детишки не пропадут, – уверенно сказал Ешка. – Если там Пичук за старшего. Эх, была бы Рингла…
И повесил кудрявую голову.
– Мой маленький Серж, – усмехнулась Паризьена. – Разве ты еще не знаешь, за какие гроши один человек может выдать неприятелю другого человека? Конечно, мы можем доехать до ближайшего хутора или там до корчмы и попросить еды. Но если там через полчаса объявятся господа пруссаки – ты уж не обижайся! Пусть Ешка едет за добычей – другого выхода нет. И, кстати, привезет мне чего-нибудь, чем можно помыть голову.
– А что тебе годится? – с энтузиазмом спросил Ешка и вмиг оказался возле Адели.
– Да хоть кусок ржаного хлеба! Хоть горшок кислого молока! Я ко всему за эти годы приучилась.
– Может, тебе и кваша годится? – с подозрением спросил Ешка, которого смутила съедобность шампуней Паризьены.
– Привези – посмотрим, – ответила она.
– Не слушай его! – вовремя вмешался Мач. – Он ведь и впрямь привезет ведро кваши! А ты знаешь, что это такое? Молоко, закисшее вместе с перловой кашей! У тебя же вся каша в волосах останется!