Мача успокоили две вещи. Во-первых, старичок оказался учителем и почти священником. Колдовством он вроде бы не промышлял. А во-вторых – физиономию Мача он и не собирался рисовать, его действительно интересовал лишь короткий льняной кафтан, так что и с этой точки зрения колдовство как будто отпадало.
– Молодой человек, должно быть, недавно в Риге, – заметил старичок, – коли не успел приодеться на городской лад. Как обстоят дела в Курляндии? Очень ли обременили население пруссаки?
Говорил он заковыристо, но Мач понял.
– Очень! – сердито сказал он. – Мы-то думали, они к нам с добром! А они обещанной свободы не дали, на господ работать заставляют, парней с подводами и лошадьми из хозяйств берут!
– Это кто же вам свободу пообещал? – с веселым интересом спросил господин Бротце. – Неужели до вас сочинения Меркеля дошли? Так он ведь прожекты строит…
– Император Наполеон! А пруссаки чертовы все переврали по-своему, – объяснил старичку Мач.
– Не мешало бы вдуматься молодому человеку в то, что он мне тут сейчас наговорил, – усмехнулся господин Бротце. – Выходит, если бы пришли не пруссаки, а французы, то они принесли бы свободу? Всенепременнейше?
– А разве нет? Просто эти чертовы пруссаки делают не то, что им велели французы! – вдруг сообразил Мач.
– Разумеется, – согласился господин Бротце. – Они соблюдают порядок, и не более того. И что же было бы, если бы пришли эти долгожданные французы?
– Они от господ бы нас освободили!
– А потом?
– Потом? Мы бы пахали, сеяли… жили… урожай бы собирали… свадьбы играли…
– Еще, молодой человек?
– В Ригу за городским товаром бы ездили!
И тут фантазия Мача иссякла.
– Вот тут молодой человек как раз неверно выразился. Вряд ли бы вы жили вообще, – с улыбкой сообщил господин Бротце. – Как молодой человек считает, для чего Бонапарт дал бы латышам свободу? Для того, чтобы они свадьбы, когда захотят, играли? Каков в этом деле его интерес?
Мач пожал плечами.
– Ведь французы сами себя освободили, они и другие народы хотят освободить…
– Молодой человек бы еще вспомнил времена Конвента и Робеспьера! – воскликнул господин Бротце, подойдя поближе и прощупывая шов на кафтанчике. Мач таких времен знать не знал и ведать не ведал. – Знаете ли вы, ради чего Бонапарт дал волю польским крестьянам? Для того, чтобы поляки служили в его армии! И проливали за него кровь с восторгом? Угодно ли молодому человеку с восторгом проливать кровь?
– За свободу?! – восхищенно спросил Мач.
– За императора Бонапарта, – поправил старый учитель. – Вот пусть мне молодой человек скажет, сколько рекрутов должны давать русскому царю курляндские крестьяне? Он не знает? Так я сам скажу – три-четыре человека на пятьсот мужчин, не моложе семнадцати и не старше тридцати пяти. А сколько солдат возьмет в Курляндии Бонапарт? Если молодой человек и этого не знает, так я и тут сам скажу – всех! Всех мужчин, способных носить оружие, уведет он за собой! Как сделал это во Франции! И во всей Европе! Угодно ли молодому человеку идти под командой Бонапарта завоевывать Индию?
– Если это не очень далеко и до весны обернемся, то можно, – рассудительно сказал Мач. – А весной пахать надо, сеять…
– Это так далеко, что и через десять лет можно не вернуться… – покачав головой, ответил господин Бротце. – И зачем тебе, латышу, погибать под непонятно чьим знаменем за Бог весть чью страну? Лишь потому, что тебе вовремя напели в уши про свободу? Корсиканец не промахнулся с Польшей – как бы он не оказался прав и в случае с Курляндией… Польшу-то от его проказ ждут одни беды.
Мач не понимал, почему так хмурится старый учитель. Возможно, и впрямь с корсиканцем дело было нечисто. Странные дела затевал он в Риге – корзины с ассигнациями зачем-то присылал…
– Если так, то можно и без Наполеона обойтись, – подумав, сказал Мач. – Мы свою свободу и сами завоюем…
Сказал – и испугался. Слова-то вырвались опасные…
– Свободу вы не завоюете, а вам ее дадут, – строго и уверенно возразил господин Бротце. – А как вы ею распорядитесь – это уж ваше дело. И если вы соберетесь приумножить свою свободу, то вам же придется за сие расплачиваться. Довольно с Европы дурного французского примера…
Мач призадумался. Но действие зелья, которым попотчевала его Кача, оказалось сильнее доводов разума.
– Дадут или не дадут – это еще неизвестно, милостивый господин. А добиваться мы будем!
– Ради того, чтобы потом сказать с великой гордостью: «Мы добились свободы»… – проворчал старичок. – Это напоминает мне логику малого дитяти, которое, сунув в карман кусок хлеба, убегает из дому на целый день и слоняется окрест, воображая себя взрослым господином. И премного сим гордится…
– Дитя вечером вернется домой, – заметил Мач, – потому что оно ни сеять, ни жать, ни хлеб печь не выучилось. А мы, слава Богу, пахари! Мы себя прокормим!
– Точно так же, как кормите вы себя теперь, – согласился господин Бротце. – Вы ведь и сейчас едите то, что произрастает на вашей земле. Полагаете, она начнет производить финики, цитрусы и арбузы?
Тут возразить было нечего. Мач прекрасно знал, каких трудов стоило садовнику Прицису вырастить в теплице раннюю землянику, а цитрусы – те привозились из-за моря.
– Ну, значит, не будем мы есть арбузов. А только то, что наша земля дает!
– И сахара есть не будете, – стал развивать его мысль старичок. – Но это еще полбеды. Лопаты и косы у вас будут деревянные.
– Деревянные косы? – Мач ушам своим не поверил.
– И лемеха, и конские подковы! – весело добавил старичок. – И удила! И ножи! Ведь здешняя земля не родит железа.
– Господин шутить изволит, – с немалым облегчением сказал Мач. – А свободы мы добьемся.
– Вы свободу не завоюете, а вам ее дадут, – повторил старенький учитель. – Пусть молодой человек вспомнит мои слова, когда обнаружится, что с завтрашнего дня он свободен. Но любопытно мне знать, что же вы первым долгом сделаете со своей свободой? На что ее употребите?
– Всех выгоним! – без размышлений заявил обиженный Мачатынь. – И немцев, и русских… и поляков! Только и знают – простых латышей обманывать! Они деньги наживают, а мы стоим и смотрим, разинув рот! Нет, хватит, на своей земле мы сами хотим деньги зарабатывать!
– Значит, ты и Ригу с землей сравняешь? – не менее сердито осведомился господин Бротце. – Ведь в Риге и немцы, и русские, и поляки, и французы, и даже итальянцы!
– На что мне она, эта Рига?
– А куда молодой человек повезет продавать масло, сыр, яйца, овчины, ветчину? До Парижа отсюда, помнится, далековато…
Мач вспомнил – из Парижа была Адель Паризьена. Стало быть, ехидный господин Бротце прав.
В дверь поскреблась, а затем и просунула голову краснощекая Лизхен в поникшем от кухонной сырости накрахмаленном чепчике.
– К господину господин пришел!
– Как зовут? – спросил учитель.
– Из этих, русских.
– Их тут двенадцать тысяч, – отвечал господин Бротце, имея в виду весь рижский гарнизон. – Кто именно? Он раньше бывал?
– Бывал! – радостно доложила служанка. – Господин ему свои картинки показывал.
– Капитан Веденеев? – сам себя спросил старичок.
– Господин без мундира, – отвечала служанка.
– Веди его сюда, – и когда голова скрылась, а дверь захлопнулась, господин Бротце заторопился:
– Молодому человеку здесь больше делать нечего. Вот двугривенный, который молодой человек заработал.
– За что?.. – изумился Мач.
– За то, что постоял вот тут, пока я рисую. Ну, пусть молодой человек теперь поспешит…
Но Мач не уходил. Он прикидывал. Если за полчаса приятной беседы и полного безделья получен двугривенный, то сколько же выйдет за целый день?
– А нельзя ли к господину наняться? – решительно спросил он. – Я буду стоять, сколько потребуется!
Старый учитель неожиданно громко расхохотался.
– А я буду за это платить? – воскликнул он. – Молодой человек получил сейчас двугривенный всего лишь за то, что он родом из Курляндии, где носят именно такое платье. А если молодой человек рассчитывает впредь получать деньги только за то, что он родом латыш, так ему придется с голоду помереть! Или найти себе поскорее другое занятие! Ну, пусть Господь хранит молодого человека…
Старичок словсем было собрался вежливо выпроводить парня за дверь, как в нее решительно постучали. Господин без мундира, о котором докладывала служанка, успел подняться по лестнице и собирался войти.
– Не туда, – почему-то прошептал господин Бротце и, резко развернув Мачатыня, направил его за ширму. – И молчи!
Пришлось повиноваться.
Уверенным шагом вошел мужчина, которого Мач, понятное дело, сквозь ширму не видел. Одни только сапожки, модные, светлые, с отворотиками, призванные подчеркнуть стройность ног, которой в то время мужчины гордились не менее женщин.
– Ах, да это господин Рубцов! – в голосе учителя было вроде бы и облегчение, но Мач уловил какую-то новую тревогу. – Немедленно прикажу сварить кофе!
– Все ли вы сделали, как я велел? – первым долгом спросил, после по-военному четкого поклона, господин Рубцов. – Я ведь о вас, Иван Христофорович, от всего сердца беспокоюсь!
– Не стал я никуда отправлять свое семейство, потому что не вижу опасности, – отвечал старичок.
– Вот это прекрасно! – весело воскликнул гость. – Господину Тидеману только опасность и мерещится, господин Эссен спит в обнимку с горным единорогом, а вы, человек штатский, вовсе не боитесь?
– Господа Тидеман и Эссен – люди молодые, с буйным воображением, – тут господин Бротце препотешно вздохнул. Гость не сразу нашелся, что ответить.
Очевидно, ему потребовалось время, чтобы понять – Эссен и Тидеман годятся старенькому учителю в сыновья, как сам он годится в сыновья Эссену и Тидеману.
– Однако я к вам явился, чтобы предупредить, – сменил тему господин Рубцов. – Все знают про ваши симпатии к городскому мещанству, про ваши обширные знакомства, и так далее…
– Как бы иначе я пополнял свое собрание? – спросил господин Бротце, указывая на кучу картонных папок, загромоздивших гостиную. – И чем такие знакомства могут быть опасны для пожилого благонамеренного человека?
– Знаете ли, почему господин Эссен распорядился сжечь рижские предместья?
– Потому что ошиблась ваша разведка, – без тени сомнения отвечал господин Бротце. – Потому что какой-то дурак принял пыль от стада коров за приближающуюся колонну солдат. Об этом вся Рига знает.
Господин Рубцов вздохнул.
– Дураков у нас изрядно, и сам я во всем этом деле – первый дурак, – сообщил он. – Как ответ держать перед Яковом Ивановичем – уж и не знаю.
– Вы доверились мне… – начал было господин Бротце взволнованно.
– Вы знали мой образ мыслей…
– Иван Христофорович, если не вам, так кому же тут доверять? – в отчаянии спросил господин Рубцов. – И вы мне верьте… Знаете ли подоплеку этого пожара? Эссен боялся, что мещане перейдут на сторону французов. Он так и заявил – мы уничтожили очаг французской заразы! А если нет более предместий, если их жители разбрелись кто куда, – то и опасности более нет! Куда как мудро! Был, видно, у него с Тидеманом уговор – воспользоваться первым же случаем, чтобы сжечь предместья. И вот Тидеман сообщает об итогах разведки – а на следующую же ночь вспыхивают предместья! Поди теперь докажи, подняли там коровы пыль или же не подняли!
– Как это отвратительно, – пробормотал господин Бротце.
– Дальше будет еще хуже, – обрадовал Рубцов. – Как вы понимаете, весь город поднялся против Эссена. Ему нужно чем-то отбиваться. Он заявляет, что Рига кишмя кишит французскими шпионами, что население на их стороне. И, как на грех, сегодня мы одного чуть не словили!
– Хотелось бы мне посмотреть на французского шпиона…
– Иван Христофорович, уж вы мне поверьте, что одет он точно так же, как и все смертные… Оказался это молодой парень, который пронес в Ригу – угадайте, что! Полную корзину фальшивых российских ассигнаций. Почему я и поспешил к вам – теперь пойдут тормошить всех, кто навлекает на себя хоть малейшее подозрение! И до вас, пожалуй, доберутся.
– Что же это был за шпион? – казалось, вовсе о себе не заботясь, спросил господин Бротце.
– Парнишка, лет восемнадцати. Его, видно, наняли отнести корзину. Доставил он свой груз одному человечку, который и без того был у нас на подозрении. Тот молчит, хоть его на ремни режь. Худо то, что малый принес еще и крайне подозрительное письмо от одного русского офицера. Тот был недавно переведен в… в один из наших кавалерийских полков. И до полка не доехал. Оказался он в Курляндии, но сам почему-то к своим не пробирается, а вот, вишь ты, письма шлет! Ну и вообразите – приходит паренек с письмом от поручика Орловского и с корзиной ассигнаций! Прямо как на блюдечке – государственная измена! После пожара и общего возмущения – драгоценный подарок господину Эссену! Мне бы с парнишкой потолковать…
– Ничего он вам путного не скажет, – вздохнул старенький учитель.
– Вот именно это мне от него и нужно! – воскликнул господин Рубцов. – Сейчас, когда он удрал, его Бог весть каким Иродом и злодеем господин Эссен населению преподносит! Мол, гонец ко всем рижским бонапартовым агентам сразу, мол, не все письма успел передать… А я бы паренька припрятал до поры до времени. Якову Ивановичу бы срочно про все это дело сообщил. Государь должен знать правду о рижском пожаре. Старый трус Эссен французскую заразу вообразил – но если мирному населению все время толковать, какая в нем сидит зараза, то она и впрямь заведется…
– Очевидно, вы, Василий Степанович, желаете, чтобы я совершил две вещи взаимно противоположные, – ехидно заметил господин Бротце. – Прекратил бы порочащие меня связи с рижским простонародьем и помог найти в городе этого загадочного паренька, которого непременно нужно предъявить господину де Санглену…
– Якову Ивановичу, – торопливо, но весомо поправил Рубцов, и Мач несколько этому удивился. Он не знал, что даже в четырех стенах собственного дома всуе поминать фамилию начальника высшей воинской полиции, которая была тогда и разведкой, и контрразведкой, не следовало. Мало ли Яковов Иванычей?..
– Все это мне понятно, – сказал старичок. – Парень ввязался в интригу! Если он просто бестолковый курьер, а корзина с фальшивыми ассигнациями – всего лишь подарочек от Бонапарта, это – одно. Но ежели он гонец, посланный к заговорщикам, как выгодно его преподнести господину Эссену, так это совсем другое… Господину Эссену, пожалуй, будет полезно, если паренек вовсе не найдется. Сие будет означать, что он – шпион опытный и с дарованиями…
Рубцов негромко рассмеялся.
– Скинуть надо дурака Эссена, – попросту сказал он. – Теперь уж он вовсе в собственной глупости расписался. И чтобы государь прислал сюда кого поумнее. Воспользоваться всей этой историей с пожаром – и скинуть к чертям собачьим!
Мач услышал шаги – Рубцов подошел совсем близко к конторке.
И вдруг наступила тишина.
– Когда вы сделали этот рисунок? – быстро спросил Рубцов.
– С утра, пожалуй… – помолчав, сказал господин Бротце.
– Я его забираю! Давно?
– Трудно сказать…
– Да знаете ли вы, кого изобразили? Где, как вы это сделали?
– Я встретил паренька на улице, привел домой…
– Вам цены нет, Иван Христофорович! – воскликнул Рубцов. – Теперь по этому рисуночку мои ребятки живо его сыщут! Честь имею!
Шаги пронеслись к двери.
Господин Бротце заглянул за ширму.
Мач стоял ни жив ни мертв.
– Если бы он меня спросил, куда этот паренек подевался, я бы не смог ему солгать, – старичок сделал округлый жест, как бы приглашая парня вылезать из укрытия. – Но я старый человек… и я слишком много печальных историй мог бы рассказать… да… Всякий раз ждешь, что новый правитель будет лучше, добрее, справедливее старого. А получается, как у Эзоповых лягушек… Просили у Юпитера царя – и он сбросил им в болото чурбан. Попросили другого – поумнее, подеятельнее, повеселее. Юпитер послал им аиста… Басня, просто басня, которую учат школьники… Но кого и когда она уму-разуму научила?..
Глава двадцать четвертая, о нерожденных детях
Понадеялся, как козел на свои рога!
Эти слова Мач повторял неоднократно, пока слонялся по Риге, решительно не зная, куда деваться. И даже не очень глядя по сторонам. Город, о котором столько легенд ходило, оказался совершенно немецким. Его таким немцы придумали, вместе с церквами, великолепной ратушей, Рижским замком и устрашающими укреплениями, латыши тут только камни и землю таскали, что на него смотреть!..
Конечно, было там где переночевать путешественнику. Но, как объяснил мудрый старый учитель, все гостиницы и странноприемные заведения были сейчас под особым присмотром. А Рубцов к тому же утащил у господина Бротце портрет Мача, хоть и не блестящий, но вполне пригодный для розыска.
И еще одну вещь объяснил он парню. Если его поймают – то застрянет он в Риге очень и очень надолго. Ведь не сразу поверят, что он – просто дурак, польстившийся на десять рублей. Конечно, Рубцов какую-то заботу проявит, но придется-таки потаращиться на небо в клеточку.
Вообразив себе это сидение в едикуле, Мач ужаснулся главным образом собственному несчастью. Что Сергей Петрович все это время просидел бы в баронской усадьбе взаперти, причем с каждым днем караул делался все строже, а обоснованные подозрения господина Баумана и его друзей-заговорщиков – все обоснованнее, ему на ум вообще не приходило. И чем вся эта история могла окончиться для гусара – он вовсе не думал.
И вот он слонялся по улицам Риги, совершенно свободный – и в такой же мере беззащитный перед всяким, кому придет в голову его облапошить. Свобода была полная, от всего на свете, и от эскадрона тоже (о том, что Сергей Петрович и Ешка поочередно спасли его от черных улан, Мач как-то позабыл), иди куда хочешь, вот только денег не густо… Таскал с собой неслыханное богатство – а с чем остался?..
Мач искренне считал сейчас, что корзина фальшивых ассигнаций – богатство. Ведь выглядели-то они как настоящие, не отличить – сам Рубцов этому поражался.
Парень и вообразить не мог, что он натворил, встряв со своей десятирублевой выгодой между командованием русского гарнизона и прусского корпуса. К тому же был он отравлен свободой. И все, что вставало между ним и этой невообразимой свободой, не мог оценивать рассудком. Даже серьезные рассуждения господина Бротце.
Злые, пронырливые, хищные иноземцы со своими затеями обидели его, маленького, неопытного, обидели жестоко, а ведь он хотел всего-навсего наловить малость рыбки в мутной водичке, заработать столько, чтобы жить вольно и безбедно. Он не думал, что во всякое время человек, желающий жить вольно и безбедно, должен считаться со своими соседями, учитывая их интересы тоже, а уж интересы соседей-мошенников – в первую очередь! Не думал он также, что опасно ссориться с соседом, способным раздавить тебя походя, и не в силу своей злобности, а так, как здоровенный конь, не глядя, наступает копытом на какого-нибудь жука. О многом Мач, обычно весьма сообразительный, не подумал – и извинить его можно было не только юными годами.
Парень привык быть самым бойким среди своих ровесников. Более того – привык, что его лихие проказы считаются среди соседей остроумными. И он искренне думал, что весь белый свет относится к нему примерно так же, как соседи. Кроме того, он был и неплохим работником, знал и умел почти все, что полагается знать и уметь хозяину хутора, работы не боялся. Это за ним все соседи признавали. Мачатынь искренне был уверен, что всех его умений должно за глаза хватить для свободной жизни!
А теперь вот брел, грызя любимое свое лакомство «скланду раусис», лепешку-тарелочку с картофельным и морковным слоями начинки, но не ощущая его вкуса, брел и бередил себе душу, еще и еще раз вспоминая, как его, не сделавшего людям зла, втравили в жуткую историю. Но даже на секунду он не усомнился в своей правоте, даже на полсекунды не заподозрил, что сам он добровольно во всю эту склоку втравился.
Близился вечер, ночью по городским улицам шастать было опасно. Как раз бы к Рубцову и привели… Вместе с рыночными торговками Мач вышел из ворот.
Можно было по летнему времени переночевать на пепелище. Пристроиться за печкой – и проснуться с рассветом.
А дальше куда?
– Эй, паренек, далеко собрался?
На девушке был непривычный наряд – широкая красная юбка, пришитая к коротенькому, прикрывавшему лишь грудь жилетику. Мач видел такой наряд лишь на ярмарках, потому что кое-где в Курляндии его женщины носили, но не знал, что у него русское название «сарафан».
И эта девушка улыбалась ему, как старому приятелю.
Между тем Мач видел ее впервые в жизни.
– Да ты язык проглотил, что ли? – удивилась девушка. – Ну, коли ты немой, так и разговору нет. Ступай себе своей дорогой!
Она подхватила немалый узел, который для передышки поставила у своих ног прямо в золу, закинула его за плечо и бодро пошагала, имея по левую руку заходящее солнышко, а впереди – поля и пастбища пригородных мыз.
Мач слыхивал, что бесстыдные городские девицы так и кидаются на неосмотрительного сельского жителя. Но пока бесстыдства большого не приметил – может, девушке просто не хотелось идти одной, может, она даже побаивалась – ведь дело шло к ночи, а куда она собралась – одному Богу ведомо.
А с виду была она очень даже приятная – лет семнадцати или восемнадцати, круглолицая, сероглазая, румяная, с длинной косой, с белой шейкой, сложения крепенького, но очень симпатичного, и свеженькая, словно ее только что с грядки сорвали. И двигалась легко – как будто и не было на спине этого неуклюжего узла.
Вероятно, именно по этой совокупности причин не обремененный поклажей парень быстро догнал ее.
– Донести, что ли? – спросил он, имея в виду узел.
– Донеси, коли не шутишь, – охотно позволила хорошенькая девушка.
– А ты куда собрался? Нам по дороге?
– По дороге, – сказал Мач. – Мне теперь куда глаза глядят – туда и по дороге.
– Меня Таней зовут, – сразу же представилась девушка. – А тебя как?
– Матис. Лучше – Мач.
Таня звонко расхохоталась.
– Мач и Кача собирались, прямо в Ригу отправлялись! – запела она дразнилку. – Мач кошачий жир повез, Кача – мышьих шкурок воз!
Тут бы и Мачу рассмеяться вместе с вострушкой, но некстати помянула Танюша Качу. Хотя в песенках Мач и Кача были неразлучной парой, но в жизни почему-то все получилось совсем не так.
– Ну, что надулся? – бесцеремонно спросила Таня. – Не понравилось? Тогда ты про меня спой!
Как ни странно, после дразнилки Мач почувствовал себя с девушкой как-то вольготнее. Это была не городская барышня, точно так же вели себя и его соседки с ближних хуторов. Правда, не с чужими. При чужих деревенская девица могла замолкнуть основательно…
– Вот три загадки отгадаешь – спою, – пообещал он.
– Ты что, загадки загадываешь? – искренне удивилась она. – Ну, давай, дорога веселее покажется.
– Чем старше кошка, тем острее когти, – принимая на плечо узел, начал Мач.
– Какая же это загадка? Это поговорка!
– Загадка!
– Поговорка!
– Если есть отгадка, значит – загадка! – уперся на своем Мач.
– И какая же отгадка?
– Метла!
Танюша задумалась.
– Да-а… – протянула она. – Ввек бы не сообразила! У нее же прутики острыми делаются… Ловко ты меня поддел! А ты откуда взялся? Что ты в Риге делаешь? Ты с барином своим приехал, да? Надолго ли ты в Ригу? Тебе у нас понравилось?
И еще огромное множество самых разных вопросов задала шустрая девушка. В конце концов она выяснила, что Мач совсем бесхозный, никому не нужный, и где ночевать – понятия не имеет.
– Что же ты? Растерялся? Такой ладный паренек – и не сообразил, где переночевать! Ну, твое счастье, миленький, что ты меня повстречал! – Таня опять рассмеялась, но уже иначе, не звонким, а ласковым грудным смехом одарила она парня. – Пойдем! Со мной не пропадешь! Так и знала, что на удачу свою по дороге нападу, мне и Феклушка сегодня карты раскидывала…
– А куда ты меня ведешь? – не удержался от вопроса Мач.
– Куда?.. – Таня рассмеялась в третий раз, но уже беззвучным смехом. – На волюшку-вольную… Понял?
– Понял! – воскликнул парень.
А привела она его в обычнейшую ригу. По случаю войны хозяева мызы перебрались в Ригу, прихватив с собой всю челядь, а скот, видно, хорошо продали. Мыза стояла пустым-пустехонька, можно было даже в господский дом забраться, но Таня повела Мача с узлом на задворки, где и стояла нехитрой постройки рига, без резных перилец, без общей для двух дверей галерейки, как принято было ставить риги в Курляндии.
– Смотри, хозяева уехали, а зерно оставили! – сказал Мач, указывая на дюжину мешков, сложенных у стены.
– Это не зерно, – отвечала Таня.
– А что же?
– Потом узнаешь. Ну-ка, помоги.
Она распустила узел и достала сверток плотно уложенного коричневого сукна, встряхнула – и в руках у нее уже был длинный кафтан диковинного покроя, с высоким стоячим воротником.
– Сейчас разложим – будет нам и простынка, и одеяльце, – пообещала девушка.
– Обоим?
– Ну да, миленький.
– Обоим не хватит, разве что совсем в обнимку лечь.
– А вот и хватит!
Она кинула странный кафтан на мешки и показала Мачу суконную полоску, которая пристегивалась к спинке двумя пуговицами, удерживая несчетное количество идущих прямо от воротника складок.