Он уже не рассказывал – он тупо бормотал, опускаясь все ниже и ниже, чуть ли не растекаясь по полу.
– Неужели ничего нельзя поделать? – спросила я.
– А тебе это ни к чему… Ты – от другого народа. Ты не захочешь спасать этот народ…
– Может, и захочу… – буркнула я. Только что я призывала погибель на весь маленький народ, на весь целиком. И вдруг оказалось, что погибель – вот она! Кого же я на самом деле проклинала? Кого вместе со мной прокляли семьсот пятьдесят тысяч человек, живущих здесь десятилетиями и вдруг оказавшихся чужаками, колонистами и мигрантами?
– И это они предвидели, – ответил на мою мысль Ингус. – Авы знают, какую силу имеет проклятие.
– Ладно, – ответила я. – Все понятно. А теперь расскажи-ка мне все это еще раз сначала.
Глава девятнадцатая, о строителях кромлеха
– Ну? – спросила я, когда рыжее пламя, обвившее меня от колен до шеи, сползло наземь и скрутилось в привычный шар. – Вот она, эта верхушка холма, эта поляна, и вот все, что осталось от камней! Значит, здесь они и колдовали. Больше нигде не могли, только здесь… Попробуем понять, что это за место такое.
– Какой кошмар… – пробормотал Ингус. – Что тут делали? С кем сражались?
– Да ни с кем не сражались, – ответила я и задумалась. Мне удалось объяснить настырному путису, что такое компьютер, но он вовеки бы не понял, как люди в здравом уме и твердой памяти могут перемолоть священные камни на щебенку.
Поляна была вся в рытвинах и ухабах, по ней слонялся пьяный трактор «Беларусь», или не менее пьяный бульдозер, или еще какое-то металлическое тяжеловесное чудище. Хотя стряслось это бедствие лет пять назад, следы еще не сгладились.
– Вот тут они лежали… – путис неторопливо облетел круг. – А там была решетка…
– Что?!.
– Каменная решетка. Ну, ты сходу не поймешь. Хоть бы три камня! Хоть бы три!
– Тогда мы достроим круг в уме! – радостно поняла я. И мы двинулись в разные стороны, но даже ямы от камней – и те не всегда находили.
– Поздно, – сказала я. – Впотьмах мы еще меньше обнаружим.
– Если бы я мог хлопнуть себя по лбу! – воскликнул путис.
– Попробуй хвостом, – предложила я. – А зачем? Ты что-то вспомнил?
– Пяточные камни! Они-то ведь остались!
Он объяснил мне не более не менее как устройство менгира. Ставится дыбом высокий камень, так, чтобы сверху оказалась самая широкая часть, а снизу – острие. Но не просто втыкается в землю, а упирается в другой, плоский камень. И со всех сторон примерно на треть заваливается дерном, чтобы стоял крепко. Нужно же это для того, чтобы верхний камень как можно сильнее давил в нескольких точках на нижний, от чего между камнями возникает некое взаимодействие – и тут наших знаний физики оказалось совершенно недостаточно. Ингус не смог мне объяснить, что такое творится в камнях, а если бы у него и нашлись ученые слова – я бы их не поняла.
Здешние менгиры были не очень высоки и с круглыми, а не стесанными боками. Но какое-то острие и у них имелось. Во что-то и оно когда-то упиралось…
Образованного менгирами круга у нас не было. Были только пяточные камни. И когда Ингус довольно долго провисел над одним из них без всякого прока, стало ясно – не так уж легко считать с них информацию.
Насчет информации мы с путисом додумались одновременно.
Я сообразила, что раз Авы притащились варить свое злодейское зелье в лес, хотя это удобнее всего делать на кухне, и не просто в лес, а к своим священным камням, значит, от этих каменюк многое зависело. Может, они давали зелью силу. Может, срок действия. Может, еще что-то…
А Ингус, прочитав мои мысли, затараторил, что камни несомненно обладают памятью.
Вот и висел он в полуметре над рытвиной, где предположительно сохранялся пяточный камень, но тот молчал и информацию не отдавал.
– Очень странно, – сказал наконец Ингус. – Там совсем другая магия.
– Вот уж в этом не разбираюсь, – честно призналась я. – Что значит – другая?
– Когда Авы заклинают меня и вызывают в круг, камни им, несомненно, помогают… – бормотал путис, не обращая на мой вопрос внимания. – На энергию камней они накладывают свою, и обычно я ловлю только поверхностный слой энергетического посыла… а тут само ядро… и оно – другое…
– Так что же делать?
Путис опустился прямо в рытвину и сквозь поры почвы втек в землю, осталось лишь золотое сияние.
– Ты, цветок папоротника! Вылезай!.. – негромко попросила я. – Без путиса на поляне было-таки страшновато, и этот страх во мне делался все сильнее. Вдруг я услышала шаги.
Кто-то, невзирая на сгустившийся мрак, довольно уверенно пробирался по лесу.
Недолго думая, я легла наземь, прикрыв собой рытвину, чтобы ни луча не просочилось наружу.
На поляну вышла женщина – и не хотела бы я еще раз в жизни ее увидеть. Мое счастье, что от страха лишаюсь дара речи!..
Это была высокая, тощая и совершенно голая старуха. Длинные, столетиями нечесанные волосы войлоком лежали на спине, опускаясь чуть ли не до пяток змеистыми сосульками. На шее висели клыки, когти и еще какие-то неприятные штуки. Как я разглядела все это – не знаю, очевидно, в воздухе еще висел свет моего золотого шара.
Старуха, бормоча и пригибаясь, шла через поляну. Она искала – и, очевидно, искала какое-то растение. Вот опустилась на корточки – и я зажмурилась, чтобы не видеть. Но перед глазами так и стояла прелестная картинка – старуха наклоняется, с шеи соскальзывает и касается земли что-то длинное, и я с ужасом понимаю, что это вытянутые до нечеловеческого предела груди, закинутые назад, чтобы не мешали при ходьбе…
И тут она почувствовала мой взгляд.
Сидя на корточках, старуха так резко повернулась, что должна была опереться рукой о землю. И этот поворот был каким-то нечеловеческим – у людей позвоночник устроен, как я считаю, иначе.
– Ига-Ава? – спросила колдунья. – Тихо, тихо, ничего не случилось, тебе померещилось… Это я, Тоол-Ава… Вот теперь ты узнала меня…
Казалось бы, ничего она не сделала – никаких пассов для отвода глаз, никаких заклинаний, но в зрачках у меня как будто два острых камушка объявилось. Когда я проморгалась – передо мной уже сидела в траве красавица в длинной узорной кожаной рубахе, расшитой клочками меха. Ее сверкающие черные волосы струились по спине и ускользали в траву.
От улыбающейся колдуньи потекли волны аромата. Она вызывала сейчас лишь одно чувство – всеобъемлющее доверие. И мне понадобилось немалое усилие, чтобы вспомнить – там, под приоткрытыми губами, колдовская костяная челюсть, резцы и клыки не меньше хорошего боба.
– Ступай сюда, сестричка, – продолжала Тоол-Ава. – Поможешь мне поискать. У тебя глазки молодые, ясные, красавица ты наша, бегунья ты наша лесная, легконогая…
Меня стало снизу припекать – это Ингус, накачавшись каменной информацией, не вовремя начал просачиваться наружу.
– Сиди тихо! – мысленно произнесла я. – Сиди и не вылазь! Кому говорю?.. Здесь твоя Тоол-Ава!..
Колдунья встала и обвела глазами поляну. Никто к ней не вышел на призыв.
Она потерла рукой лоб и задумалась. Темная рука смяла лицо – и это опять было древнее, лишенное прикрас лицо колдуньи Лесного народа, яростной охотницы и мстительницы. Вечная злоба впиталась в каждую его морщину. Растаяла нарядная рубаха…
Жар подо мной угас. Ингус что-то понял, куда-то утек – и вдруг сверкнул округлым боком чуть ли не у ног своей хозяйки!
– Это ты? – удивилась колдунья. – Я тебя не звала, Кехн-Тоол. Пошел прочь! Ты не нужен!
Шар, размотавшись, огненно-лохматой змеей неторопливо проплыл над самой травой и скрылся в кустах.
Он вернулся ко мне, когда я уже совсем озябла. Тоол-Ава, очевидно, поняла, что ее сбило с толку присутствие Ингуса, набрала две горсти какой-то мелкой травы и ушла, а я вот осталась и не знала – появится еще кто-то из девяти колдуний, могу ли я по крайней мере встать на ноги?
– Все в порядке, я проводил ее, – прямо в ухо ударил жар, а слова я услышала как бы внутри головы.
– Спасибо, – перевернувшись на спину, я протянула перед собой руки, охватив ладонями воображаемый немалый шар, в центре которого висел Ингус и улыбался. Я притянула его поближе, но он побоялся опускаться мне на грудь. Он почему-то думал, что обожжет меня, хотя за время нашей странной дружбы я не раз прикасалась к нему рукой – и жар был вполне терпимый.
– Все это очень странно, – сказал Ингус. – Она меня не слышала. И я ее провел… А я-то думал, что навсегда стал ее рабом!
– Это камни, – ответила я. – Ты, очевидно, привязан не к ней или ко мне, а к камням. А она перехватила эту власть. Понимаешь?
– Тебя я в конце концов выбрал сам, – обиделся путис. – А что касается камней – знаешь, я впервые задумался… Зачем Лесному народу календарь? Зачем ему Колесо года? Зачем ему знать про затмения луны, равноденствие и прочие тонкости? Разве он без этого не смог бы охотиться?
– А праздники?
– Какие могут быть праздники у Лесного народа?.. – путис задумался. – Осенний праздник первой добычи – это я помню. Так ведь добыча от календаря не зависит. Праздник Большой Рыбы… Праздник Сватовства – вот этот разве что… Медвежья неделя – это осенью, когда собираются на медвежью охоту и просят Старого Медведя не обижаться на копья и рогатины…
– Ты хочешь сказать, что вовсе не Авы устанавливали эти камни? – догадалась я. – Ну да, конечно, не женское это дело!
– У Лесного народа было достаточно мужчин, – возразил путис. – Было кому таскать валуны… Только хотел бы я знать, откуда они их притащили!
– А что?
– Здесь таких не водится. Это камни особые… во всяком случае, пяточные камни…
– Но раз ты служил тогда Авам, то ты же и таскал эти камни! – воскликнула я.
– Может, и таскал…
Путис замолчал надолго.
– Тебе не холодно? – вдруг спросил он.
– Я об тебя греюсь…
– Ты на сырой земле разлеглась… – проворчал путис. – Давай-ка вставай… я тут кое-что придумал… вернее, вспомнил…
Он проплыл к середине круга.
– Тут большой камень лежал.
– Тот, на котором зелье варили?
– Он. И лежал он тут не зря…
Ингус закружил по ночной поляне, и потом и вовсе пошел метаться от ямины – к рытвине, и от рытвины – к впадине, все скорее и скорее, пока в воздухе не зависла огненная многоугольная звезда. Я уже перестала вертеть головой – все равно не могла понять, где там, в переплетении лучей, затерялся неугомонный путис. А он вдруг обозначился чуть ли не у края поляны.
– Сюда! – позвал он. – Вот тут они перекрестились, линии силы и потоки времени! Вот тут! И энергия времени сейчас перекрывает излучение силы!
Понять это было совершенно невозможно. Я подбежала и встала туда, куда решительно ткнул выскочивший из шара длинный язык пламени. Ингус завертелся, вытянулся золотым веретеном, опять сплющился в шар… а потом уж начал выделывать что-то и вовсе неожиданное…
Шар стал расти, шириться, и вдруг оказалось, что Ингус – уже не шар, а огненный кипящий блин. Посреди него язычки завертелись посолонь, образовалась воронка, и в эту воронку стало втягиваться живое пламя. В самой ее середине обозначилась черная точка, стала расти – и ощущение было такое, будто окаянный путис от чрезмерного старания решил вывернуться наизнанку, а изнанка его – непроглядная тьма.
Все пламя ушло в ту черную дыру, остался лишь золотой ободок с крошечными бледными язычками. Как будто рама круглого зеркала висела передо мной в ночном мраке – зеркала, еще более темного, чем ночное небо над головой.
Но в зеркале возникло светлеющее пятно. Сперва я даже подумала, будто сама в нем отразилась, потому что нарисовалось продолговатое лицо, а слева от него неожиданно отчетливо – темная коса.
Прошло секунды три – стало ясно, что это совсем не я. Хотя бы потому, что человек в огненной раме был по пояс обнажен, и я явственно видела – это мужчина, мускулистый, загорелый, широкогрудый мужчина. И на плечах у него – синие узоры татуировок, в которые вплетены как бы свисающие на грудь змейки.
Да и коса у него была одна, темно-русая, а у меня – две.
Такую косу я выплела себе однажды в порядке эксперимента. Захватила прядь надо лбом справа и повела плетенье, прихватывая все новые прядки, влево, прикрывая ухо, и повернула к затылку, стараясь изобразить что-то вроде волосяной короны.
Человек в зеркале так с косой не мудрил – очевидно, думал не о короне, а о том, чтобы грива в глаза не лезла. Грива у него была, похоже, до пояса. Коса просто захватывала волосы на левом виске и спускалась на грудь. А вот что у него было интересно – так это полоска блестящих камней, спускавшаяся по лбу до переносицы. Возможно, они были приклеены к коже, а возможно, оправлены в металл – я не могла разглядеть.
Этот интересный человек посмотрел на меня без особого удивления – посмотрел пронзительными синими глазами, и возникло ощущение, что он уже все про меня понял.
А за спиной у него выстроились полукругом высокие камни, причем сам он стоял как бы в каменных воротах.
Примерно минуту мы молчали.
– С кем беседуют посвященные? – вдруг спросил он и, не дожидаясь ответа, нараспев торжественно произнес. – Посвященные беседуют с минувшим и грядущим! Чем различаются минувшее и грядущее?
Поскольку он не торопился с ответом, говорить пришлось мне.
– Да ничем они не различаются.
– Почему посвященные беседуют с минувшим? – поинтересовался он и сразу же, пока я не сказала какой глупости, сообщил: – Потому что минувшее знает ответы на вопросы грядущего!
Тут только я вспомнила про народ, который не любил письменных знаков, а знания передавал от поколения к поколению в форме вопросов и ответов.
Я подозревала, что этот народ имел отношение к священному каменному кругу, хотя все прочитанные об истории тех времен книги это единодушно отрицали. Но вот стоял же передо мной в огненной раме человек, в чьем происхождении я уже не сомневалась!
– Почему грядущее сумело проникнуть в минувшее? – так же нараспев спросила я.
– Потому что оно нашло место, время и способ! – воскликнул он.
– Знало ли минувшее, каким способом проникнет в него грядущее? – полюбопытствовала я, хотя ответ и так был ясен.
– Кто измерил силу потоков? Кто отметил подземный ход линий? Кто направил лучи ночного солнца, утреннего солнца и вечернего солнца? Кто создал орудие правды? – он сделал плавный жест в сторону своих высоких каменных ворот и менгиров за ними. Но вдруг прищурился, вглядываясь в пейзаж за моей спиной.
– Ты стоишь на скрещении жил кромлеха, но где же сам кромлех? – изумился он.
Да, это действительно был друид. Пусть и без белоснежной мантии. И без ветки омелы в руке. Именно друиды называли свои священные каменные круги таким словом… старым кельтским словом…
– От него мало что осталось, – я опустила глаза. Стыдно стало за своих поганых современничков.
– Кто ставит на окраинах земли новые кромлехи и возрождает старые? Кому даровано испытание? Для чего потребны девятью девять спутников и девять лет труда? – грозно спросил мой любезный собеседник.
Очевидно, у Ав было куда больше девяти лет, чтобы освоить кромлех, подумала я, но ничего не ответила. Только развела руками…
– Что воплощено в кромлехе, вписано в кромлех, соблюдается в кромлехе? – нараспев вопросил друид и сам же, как ни странно, ответил:
– Колесо года! Сколько лучей у Колеса года? Восемь!
Он одним непрерывным движением изобразил в воздухе восьмиконечную звезду, как два наложенных друг на дружку квадрата.
– Крест наваждения! – воскликнула я. – Так вот он откуда взялся!
– Колесо года! – возразил кельт. – Четыре главных праздника, оба равноденствия и оба солнцестояния, а между ними – еще четыре, и это…
– Так было у вас! – перебила я. – А теперь звездочка о восьми углах зовется аусеклис. Если начертить ее одним движением, она отгоняет прочь нечистую силу… Колесо года?.. Так оно вам принадлежало?.. Вам?
– Кто-то пользуется нашими знаниями? – сразу сообразил кельт. И священными числами?
– Похоже на то…
Он на мгновение задумался.
– На добро или на зло обращены знания и числа?
– На зло. На погибель!
– Открыты ли какие-то тайные знания тебе?
– Нет!
Он немедленно приступил к делу!
– В чем средоточие силы? – задал он нараспев очередной красивый вопрос. – В чем власть, которую скопили поколения, чтобы передать поколениям? К чему прикладывают ладони, чтобы отдавать и брать? Что есть образ силы, отданной, чтобы перейти к другому владельцу? Что порождается, чтобы стать сгустком силы?
Он опять не требовал ответов, а только вещал. И вдруг я начала понимать – ответов тут и не будет, каждый вопрос уже несет в себе информацию. Действовать можно, зная только вопрос!
– В чем проявилось священное число? – сделав паузу, снова запел друид. – Девять месяцев мать носит дитя. Девять месяцев от одного камня в Колесе года до другого. Девять…
– …углов у тминного сыра! – воскликнула я. – Я же говорила – и девятку Авы у вас украли!
– Девять дней составляют единое! – сурово прервал друид.
– Я не знаю, в чем средоточие силы и для чего нужно священное число! – отвечала я. – Но на этой земле творятся страшные дела. Кто-то пустил в ход древнюю магию! И этой магией сперва много лет назад погубили Дитя-Зеркало, теперь губят весь его маленький народ! И страдают из-за этого все.
– Этого не могло быть, – уверенно отвечал друид. – Невозможно чужому разгадать кромлех! Они придумали что-то свое. И если ты просишь помощи – я могу тебя научить кое-каким мелочам, которые позволяет давать в руки непосвященным наша древняя магия.
– Мелочи не помогут. Я не смогу состязаться с теми, кто сотни лет занимался магией! И хозяйничал в кромлехе!
– Нашей магией?
В голосе друида было такое великолепное высокомерие, что я не могла удержаться.
– Да! – воскликнула я, причем с вызовом. – Мне нужно понять, в чем сила кромлеха. Я ведь не иду на них с голыми руками – на моей стороне…
– Кто служит позвавшему? Кто приникает к средоточию силы? Сквозь кого проходят сгустки силы? – опять взялся за свои ритуальные вопросы друид. – Кто есть прародитель пламени и порождение пламени?
И на сей раз я услышала заключенный в вопросах ответ.
Рука моя сама собой вскинулась и обвела овал огненной рамы – то, чем стал Ингус.
Друид кивнул. Возможно, ритуал требовал ответа-жеста. И такие случаи в магии бывали…
– Я не могу дать непосвященному в руки оружие, если не знаю, кто враг, – вполне разумно сказал он. – У тебя в руках сильное оружие. Против кого ты его направишь?
– Я не знаю! Они утверждают, что жили тут много веков назад и поставили Колесо года. Если они лгут – чьи же это камни? – я обвела рукой несуществующий круг. – Кому принадлежит эта земля? Кто ее хозяин?
– Кому может принадлежать земля? – удивленно спросил он, и стало ясно, что такая постановка вопроса друидам и на ум не брела. – Земля под деревом принадлежит дереву. Земля под травами принадлежит травам. А все остальные приходят и уходят – птицы, звери, люди…
– Как быть, если одни люди назвали себя хозяевами земли и гонят прочь других людей? – я упростила проблему до предела, но все равно не была уверена, что друид понял ее суть. – Вот кромлех. Сейчас здесь живет племя, утверждающее, что это – его кромлех. Но нашлись люди другого племени, которое жило здесь раньше, и они утверждают, что кромлех поставили именно они. На этом основании они хотят уничтожить пришельцев!
– Какое племя считает себя вправе распоряжаться землей, принадлежащей богам? – в глазах собеседника было несомненное возмущение. Я ждала, что он, как велят его правила изысканной речи, сам же и ответит на свой вопрос, но сейчас он ждал ответа от меня.
– Это – Лесной народ, охотники и рыболовы, которые не выращивают растений, а живут лесной добычей… поклоняются медведям… и магией у них владеют женщины…
Больше я ничего припомнить не могла.
– Не было здесь такого народа, – уверенно заявил друид. – Когда я приплыл сюда, чтобы забрать молодых, никаких охотников в этих лесах не видел, разве что медведей… Кто-то здесь жил до того, как пришли наши молодые. Они показали мне стоянки тех людей. Но те люди ушли, а охотники еще не появились. Я оценил кромлех и увез молодых, кроме пятерых, которые остались еще на срок, работать над кромлехом и возделывать средоточие силы. Может быть, при них появились первые гонцы Лесного народа. Племена сменяются, а земля остается. Они никому не должна принадлежать.
– Кто такие молодые?
– Это те, кому мы, состарясь, передаем власть. Мы учим их, а потом они плывут, находят новую землю и показывают, на что способны. Жаль, что у них здесь получился слабенький кромлех, – спокойно сказал он. – Маломощный. Они не нашли здесь подходящих камней. Но молодежь должна на чем-то пробовать силы. Она должна думать так – вот уйдем от старших, уйдем от моря, углубимся в леса и поставим что-то великолепное. А чем дальше молодые уходили от моря – тем меньше их становилось. И настоящий кромлех им был уже не по плечу. Они сделали все необходимые ошибки и поняли то, чему старшие не смогли бы их научить на словах. Тогда я приплыл, нашел их и забрал. Нельзя отрываться от моря…
– Торопитесь, торопитесь! – воззвал Ингус.
– Чем ты докажешь, что они владеют магией?
– Их осталось-то всего несколько старух! Но они живут столетиями! Они напускают морок и кажутся совсем другими людьми! Они умеют определять Дитя-Зеркало! Они готовят в кромлехе зловредные зелья! И они хотят погубить Дитя-Зеркало пришельцев, чтобы…
– Довольно!
Он опустил глаза.
– Магия похищена?
– Да.
Тут уж было не до изысканных ритуалов.
Его лицо было неподвижно – лицо сильного человека, осознающего свою ответственность. И он уже не хотел толковать нараспев о взаимопроникновении минувшего с грядущим. И так было ясно, что все мы друг за дружку отвечаем…
– Колесо года нужно для того, чтобы пользоваться кромлехом. Нужно точно знать точки восхода и заката, движение Солнца и Луны, чтобы высвобождать силы кромлеха, – торопливо заговорил друид. – Даже у вас, когда Солнце иначе ходит вокруг Земли, он сохранил немало силы! Кромлех силен тем, что владеет орудием правды!
Он ткнул пальцем куда-то мне за плечо.
– Торопись, торопись… – прошелестел в ушах голос Ингуса. – Мне очень трудно удерживать колодец на скрещении жил!
– Дальше! – потребовала я, не оборачиваясь на это загадочное орудие правды.
– Даже сгусток силы от средоточия силы не устоит перед орудием правды! Оно одолевает священный дуб и его желуди! А Дитя-Зеркало несет на себе древние гейсы! Оно не должно умирать, не оставив потомства! Если на него наложено заклятие – заклятие нужно снять до того часа, когда мальчик станет мужчиной! – торопливо перечислял все подряд кельт.
– Я не умею! Дай мне средство!
– Внимательно смотри вокруг! – кричал друид, а черты его смуглого лица уже таяли в темном круге. – Как смотрели наши деды! Ведь никто не дарил им их магии – они сами ее создали! Когда соберутся вместе образы, которым суждено слиться воедино… Нужно очень внимательно смотреть! Бывают минуты, когда магия готова родиться! Минуты священной и благословенной богами ярости! Это – как рождение песни, так же причудливо и внезапно!.. И это так же больно! И всякая магия стареет! И наша тоже! Значит, древнюю магию может победить только новая, свежая магия! Украденную магию может победить…
Голос угас. Золотые язычки всплеснули, забились, сплавились обратно в огненный шар. В нем обозначилось знакомое лицо.
– Ингус! – в отчаянии воскликнула я. – Прости, я забыла спросить про тебя! Он хотел сказать! Но как-то не получилось!
– Наша магия подняла слишком много шума, а в лесу бродят Авы! В эту ночь им положено собирать какую-то там траву! – отвечал Ингус. – Надо удирать!
И развился в огненную змею, и охватил мои колени, пытаясь взмыть по спирали к лицу. Но тут же скатился наземь.
– Ингус!..
Медленно, с трудом, как бы не полностью владея своим телом, огненный змей сбился в огненный шар.
– Я сумею защитить тебя. Вот только немного опомнюсь… – сказал Ингус, и слезы навернулись мне на глаза. Колодец на скрещении жил отнял у него слишком много огня…
Я взяла его в ладони и пошла сквозь лес.
Глава двадцатая, о цыганской свечке
– Славный у меня конек, только жаль – коротконог, каждый камень по дороге задевает парню ноги… – напевал Мач.
Но никакого там конька, ни длинноногого, ни коротконогого, под ним не было. А просто шагал он по дороге, безмерно довольный тем, что предстоит увидеть Ригу.
И наслаждался свободой.
Когда господин Бауман спросил Сергея Петровича, кто из его несусветного эскадрона может тайно доставить письмо в Ригу, тот сразу же назвал Мача. Конечно, больше доверия как гонец внушал Ешка. Он бы выпутался из любой опасной ситуации, а Мач – вряд ли. Но против Ешки было два веских довода. Во-первых, цыганская кибитка продвигается медленно, а во-вторых – не перекупят ли цыгана те шпионы Бонапарта, которых в Риге и около было хоть пруд пруди?
Случаи вербовки цыган той или иной войсковой разведки имели-таки место. И при всем хорошем отношении к Ешке его кандидатура сразу отпала.