На Любке был длинный сарафан, сидящий примерно так же элегантно, как полосатая юбка Инары. Хотя он и должен был бы прятать наметившийся живот, крутые бедра, но только без всякой надобности обтянул крепкое Любкино тело. Рукава рубахи были уже закатаны.
– Чтоб вы своих внуков не увидели… – негромко начала Любка, и это в ее устах было самым страшным проклятием, потому что первый внук стал для нее смыслом жизни. – А если увидите – чтоб вы знали, что ничего хорошего вашим детям и внукам не светит! Как не светит нашим внукам и детям! Чтоб вам не по карману было ребенка в первый класс собрать, как не по карману это было моей соседке Светке! Чтоб ваши дети могли выучиться на врачей или юристов только на чужом языке, как наши дети! И чтоб они в восемнадцать лет становились безработными и садились к вам на шею, как наши дети!
Она бедром отодвинула Инару, и пошла работа в четыре руки! В четыре мускулистые руки, знающие, каково картошку копать, авоськи с базара таскать, ночью младенца укачивать. А в дверях уже стояла совершенно незнакомая мне женщина – молодая, бледная, в длинной грубой сорочке, которая не скрывала огромного живота.
– На что малышу приданое купить? – спросила она меня. – Наш папа в России, ему сюда приехать можно только на месяц, мы же не расписаны! Ты знаешь, сколько стоят эти чертовы памперсы? И я к нему уехать не могу! Я же – граж-дан-ка! Пустите…
Любка и Инара дали ей местечко у квашни.
– Ты не очень-то… – грубовато предостерегла Любка.
– Как устанешь – садись отдыхать, – добавила Инара. Но этой незнакомке, впавшей в полное отчаяние, бесполезно было что-то говорить.
– Будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты! – твердила она, тыча в квашню слабыми острыми кулачками. А за дверью слышались еще голоса, русские и латышские. Шли женщины, молодые и старые, шли, засучивая на ходу рукава, убирая волосы. Я различила голос Лиги. Вдруг кто-то взвизгнул, дверь распахнулась, в комнату влетела Гайда – лихая баба, фантастическая ругательница, которой под горячую руку подворачиваться было опасно. Все мужское население нашей типографии она держала в трепете. Говорили, что Гайда когда-то была в сборной страны по биатлону…
Так вот, она ворвалась с хохотом, а в руках у нее была охапка штанов!
– Квашню накрыть принесла! – объявила Гайда, сунув мне прямо под нос это дорогостоящее имущество. В охапке было пар десять брюк, и все – из солидных магазинов, если и ношеные, то самую чуточку. – Как тесто в квашне зреет и разбухает, так хозяева этих штанов чтоб разбухли и лопнули!
– Ты что, магазин «Dressman» ограбила? – изумилась я.
– Тс-с!.. – Гайда прижала палец к губам и изобразила на лице такое, что все, ждавшие у квашни своей очереди, вытянули шеи и примолкли, глядя на нее даже не с интересом – с надеждой!
– Наше сбрендившее правительство? – внезапно угадала Инара.
Гайда закивала взлохмаченной головой – и грянул хохот.
– Да чтоб они лопнули! – весело заголосили женщины. – Да чтоб они треснули! Да чтоб они втиснуть задницы в свои лимузины не смогли!..
А тесто, которое месили таким колдовским способом, действительно стало, не дожидаясь, пока поставят всходить в теплое место, разбухать и лезть из квашни. А какой от него шел свет! Крепка же оказалась ругань моих ненаглядных подруженек, моих увесистых раскрасавиц, моих яростных мамочек и преданных женушек!
А тут и новое лицо явилось в дверях – но больше всего оно было похоже на привидение. Бледное облако окутывало высокую, тонкую женщину с огромными черными глазами.
Это привидение застыло на пороге в нерешительности.
– Ну, что же ты? Входи… – не очень-то уверенно пригласила я туманную гостью. Она двинулась – не шагами, как положено, а невесомым скольжением, плеща вытянутыми перед собой руками, как бы струясь. И тут лишь я ее узнала!
– Можно и мне? – спросила она. – Я не мать, простите… но мне бы тоже очень хотелось…
Женщины переглянулись.
– Кто это сказал, что месить это тесто и печь этот хлеб могут только матери?! – я оглядела свое кухонное воинство, с засученными рукавами, с убранными под косынки волосами. И откуда-то вдруг стало известно – раз ядовитый настой готовили девять бесплодных Ав, то испечь спасительный хлеб должны девять матерей.
Их тут набилось куда больше.
– Становись, – сказали хором Инара и Любка, и утонченное создание погрузило в тесто свои тонкие певучие руки, руки красавицы-балерины, сочинительницы танцев, для которой в свободной стране не осталось балетной сцены…
– Листья! – услышала я голос Гунара и удивилась – почему это он не замечает собственной жены?
Славка и Гунар, с букетами кленовых листьев в руках, шли к абре, не раздвигая толпу взбудораженных женщин, а… сквозь нее!..
Еще мгновение – и от подружек моих ненаглядных остались лишь силуэты.
А тесто так и перло из абры!
– Замесили на дрожжах – не удержишь на вожжах! – я так расхохоталась, что огонь в печи заметался.
– Когда ковриги мечут в печь, на них надо нарисовать крест, – предупредил Гунар. – Чтобы хлеб не опал, чтобы хранил благословление, и чтобы ему не повредила нечистая сила.
Я присыпала тесто мукой и укрыла абру охапкой штанов.
– Послушай! Ты Ингуса не видел?
– Нет, – Гунар оглядел комнату. – Слава, а ты?
– Подевался куда-то.
– Таро!
К ноге прильнуло мягкое, теплое, шерстяное.
– Таро, где Ингус?
Пес так на нас посмотрел, что все поняли правильно. Знает, но не скажет.
Я задумалась – что бы мог затеять этот непоседа?
По ночному небу прошел гул. Вроде бы растаял – но нет, вернулся, прокатился над самыми кронами деревьев.
– Гунар, выйди, крикни деду, – попросила я. – Он ведь нас тут так просто не найдет. Опоздал – вот теперь и мечется…
Глава тридцатая, о сражении
– Куда его понесло? – в отчаянии спросил Гунар. – Совсем старый черт из ума выжил…
Перелетное озеро проскочило мимо нас и сгинуло.
– Долго нам тут сидеть? – поинтересовался Славка.
– Еще час.
– Полтора, – поправил Гунар. – Коврига печется два часа.
– Меньше, – из вредности возразила я. И впрямь, сомнительное удовольствие – таращиться на печку, ожидая, пока хлеб поспеет.
– А вот проверим. Доставай ковригу и прикладывай к ней кончик носа.
– Спасибо!
– Если она не обжигает носа, значит, хлеб готов.
– Хватит с меня на сегодня фольклора!
Стоило нам назвать себя эскадроном – как начались какие-то несуразные склоки и пререкания. Уже Гунар со Славкой сцепились – идти искать Ингуса, или сам объявится. Уже Таро схлопотал за любознательность по заднице, а в ответ цапнул Славку за рукав – предупредительно цапнул, но все же… А нам тут еще сидеть и сидеть! Новорожденная магия потребовала хлеба, но никакой друид не испечет его быстрее, чем полагается…
Вдруг в окно кто-то поскребся.
Таро вскочил и залаял.
Стекол в этих окнах почти не осталось, они были закрыты ставнями. Гунар выглянул в щель – и никого не увидел.
Когда поскреблись во второй раз – выглянул Славка. И с тем же успехом.
Очевидно, гостю потребовалась я.
На поясе у Славки болталась резиновая дубинка-«демократка». Я попросила его встать у стены с дубинкой наготове – мало ли какие сюрпризы полезут ко мне в окно. И на третье поскребывание отозвалась сама.
– Это я, Кача… – прошелестело из-за ставни. – Если отдашь мне сгусток силы – я тебя отсюда выведу…
– Иди, откуда пришла! – еще не остыв от пререканий, велела я. – Никуда меня выводить не надо.
– Скорее давай его сюда, иначе поздно будет.
– Иди к своим Авам, – уже не так уверенно послала я ее.
– Авы сейчас сами здесь будут. Мне нужен сгусток силы! Они не заметят, что тебя здесь нет. Я выведу тебя нижним миром…
– Они затеяли какую-то пакость, – сообщила я Гунару и Славке. – Этого следовало ожидать. Нужно убираться.
– А хлеб? – спросил Гунар.
Я развела руками.
– Мы больше не соберем вместе и такую муку, и такую воду, и такой огонь, – напомнил Славка. – Муку-то мы всю на эту ковригу извели.
– Ты иди, – предложил Гунар. – Иди, разберись, что они там придумали. А мы будем печь хлеб.
– Они прекрасно знают, что мы не бросим хлеб недопеченным… – я и вздохнула, и засопела, и головой помотала, но ничего умного в эту самую голову не шло.
– Или ты отдашь мне желудь, или погибнешь вместе со своим хлебом, я в последний раз тебя предупреждаю…
– А вот любопытно, почему она вдруг называет желудь сгустком силы, – поинтересовался Гунар.
– Это что, у них там есть еще и средоточие силы… Эй, Кача, а в самом деле! Почему он так называется?
– Ты не знаешь? Этот отзвук до тебя не долетел? – спросила она, и в голосе было удивление.
– Ну, допустим, я кое-что знаю…
Ответа я не дождалась. Вдруг что-то тяжелое грохнуло в стену. И еще, и еще!
Таро настолько перепугался, что прижался к ноге и замер.
– Что за сволочь сюда ломится?! Сейчас как дам меж рог! – внушительно рявкнул Славка. Снаружи негромко рассмеялись – и редко доводилось мне раньше слышать такой зловещий смех.
– Щас! – с этим боевым воплем Славка, уже занеся дубинку, вмазался в дверь – и отлетел.
– Черт, ее снаружи закрыли!..
Гунар отжал оконную ставню, которая снаружи замыкалась на крючки, и выглянул.
– Закрыли? Корягой завалили!
Тут и в ставню влетела коряга, за ней – другая.
– Плохо дело, – сказала я. – Мужики, мы в ловушке. Надо уходить через чердак и крышу. Они не так скоро завалят дом до самой трубы.
– А хлеб?
– Хлеб?..
Оставалось лишь вздохнуть.
А за стеной опять засмеялись.
– Вот именно, хлеб! – послышалось оттуда. – Из-за хлеба они выжигали наши леса! Ну, а теперь наша взяла! Не будет больше на этой земле расти хлеб!.. Где Тоол-Ава? Вперед, вперед…
– Вы, пришельцы! – загремел грубый голос, уже не женский, а какой-то звериный. – Мы отпустим вас, если вы отдадите нам этот хлеб. И мы сожжем его! А вы ступайте куда хотите.
– Струхнули! – обрадовался Славка. – Значит, в нем действительно есть сила!
– Сила-то в нем есть, – согласился Гунар. – Видел, как он светился, когда в печь кидали? А что теперь с нее толку?
Он сел на скамью и пригорюнился.
– Ни фига! Пробьемся! – я как можно сильнее хлопнула его по плечу. «Пробьемся» – это была наша вечная присказка в последние годы. Но Гунар, который обычно от такого удара вскакивал и ругался, еще больше сник.
– Как жаль… – сказал он. – А я-то надеялся…
Мы переглянулись.
Вид у Гунара, надо сказать, был самый похоронный.
При всем своем живом характере, при всей своей безалаберности по мелочам и глубинной надежности, мой фотокор был уникальным пессимистом. Его всякая мелочь могла на полдня выбить из колеи. Был даже случай, когда он рыдал на моем плече…
Сейчас у него слез не было. А только затравленный взгляд.
И я по-настоящему поняла, что он имел в виду, говоря с тоскливым сожалением, что не может уйти. Одинокий человек с его характером, живя в нашем благословенном государстве, давно бы повесился, и это не моя клевета – это статистика утверждает. Гунара держали четверо детей и тот пятый, кому пора было появляться на свет. Гунар избегался по халтурам, наслушался дома воркотни – и он просто безумно устал…
– Пробьемся, – повторила я. – Прилетит Ингус, вытащит нас отсюда. Где его, в самом деле, носит?
– А хлеб?
– Нельзя бросать хлеб, – вполне серьезно подтвердил Славка.
Мой эскадрон поверил в новую магию куда сильнее, чем верила я сама. Конечно, и тесто светилось, и коврига, когда мы доставали ее из печи, чтобы смазать корочку водой, излучала радужный ореол, но если бы они так взмокли над аброй, как я, они бы тоже усомнились. Одно дело – когда тебе магию преподносят как бы готовенькой на блюдечке. Остается только верить и радоваться. Другое – когда сам ее в поту лепишь. И в каждом своем движении сомневаешься…
– Они всего-навсего хотят помешать нам попасть в ночь равноденствия к кромлеху, – я нашла самый успокоительный вариант событий. Но вряд ли бы к утру Авы разобрали свои коряжные баррикады. И морить нас тут голодом они тоже не собирались.
Что же эти вредные старухи затеяли?
– Хлеб! Хлеб! – грянуло за окном.
– А шиш вам! – негромко сказала я, когда они устали вопить и притихли. – Дулю. Фигу. Нужен вам хлеб – пеките себе сами.
– Испечем!
Сквозь щели в ставнях полыхнуло пламя!
– Они подожгли коряги! – сообразил Славка.
– Коряги сырые, они так гореть не станут! – Гунар вскочил и, ухватившись за скамью, хотел было выбить ставню, но Славка повис у него на плечах.
– Ну, значит, они принесли из лесу хворост. Он сухой… – обреченно объяснила я. – Эскадрон, кончай возню! Нужно звать Ингуса!
И мы, как дети малые, завопили хором в такт, который Славка отмахивал шершавым набитым кулаком:
– Ин-гус! Ин-гус!
– Не поможет вам Кехн-Тоол! Он далеко умчался! – перекричала нас Тоол-Ава. – Гори, пляши, мой огонек!
Дым просачивался в комнату. И стало нам-таки жарко.
– Эскадрон, уходим! – приказала я. – Будем живы – другой хлеб испечем!
И потащила за собой Таро.
В сенях стояла лестница на чердак. Мы еще могли выбраться на крышу и соскочить вниз. И признаюсь честно – я первой оказалась на ступеньках, я даже коснулась рукой люка, но тут Славка, придерживавший лестницу, основательно выматерился.
– Гунар! Мать твою так и перетак! Ты чего там застрял?
– Шекспира на тебя нет! – прикрикнула я сверху. – Эй, Гунар! А ну, сюда живо!
Но Гунар не отозвался.
– Самоубийца траханный!
На самом-то деле я сгоряча выразилась еще покруче Славки. Может, и правы злобные бабули с плакатиками, утверждая, что русский мат способен погубить латышскую культуру? Вообще-то он на многое способен…
Мы вернулись и сдернули фотокора со скамьи, на которой он сидел головой в коленки.
Тут что-то грохнуло и по крыше.
– Ну, кранты! – Славка достал из кобуры свой служебный пистолет. – Тут восемь патронов. Четыре – им. Если не удастся выбраться, остальное – нам.
– Ты прав. Не гореть же. Славка!
– Ну?
– Прости меня…
Мы стояли и ждали неведомо чего. Таро путался между ног и тыкался в коленки.
– Ну? – спросил Славка. – Пора?.. Гунар!
Гунар молча подошел и обнял нас обоих. Три головы оказались так близко, что для всех нас хватило бы теперь, пожалуй, и одной пули.
Вдруг Таро залаял.
Он подскакивал и вовсю заливался, он рвался с поводка – но не вперед, а прямо вверх.
– Погоди! – я схватила руку с пистолетом. – Ставь на предохранитель! Сейчас что-то будет!
И тут вдали возник гул. Он рос, ширился и снижался. В считаные мгновения он перерос в оглушительный рев. И рев этот, пронесясь над пылающим хутором, опять потек ввысь.
– Тьфу! Чуть не плюхнулся! – сердито прогрохотало над облаками.
– Перелетное озеро! – воскликнула я.
– Дед слишком высоко взял! Погоди, сейчас он зайдет еще раз! – завопил Славка. – Эй, дед! Ты на вираже, на повороте, понял?!.
Как бы в ответ гул послышался снова.
Озеро, широко раскинувшись под ночным небом, шло к нам на помощь! Оно стремительно снижалось, оно уже касалось вершин берез и, заложив крутой вираж, накренилось так, чтобы проскользнув тяжелым краем по самой траве, ударить изо всей силы и снести к чертям не только кучи хвороста, не только лесные коряги, но и полстены старого хутора. А потом взмыло ввысь!
Затрещало, загремело, сырой ветер с брызгами, ворвавшись, опрокинул скамью и стол, погасил свечи.
Мы стояли в проломе, мокрые, как мыши, и хохотали.
Дорога была свободна!
– Бегите с хлебом к кромлеху! – велел сверху дед и снова пошел снижаться.
– А он испекся? – спросил Славка.
– Гунар! Он испекся? Ты же у нас главный пекарь! Ну, подноси к носу!
– Да ну тебя! – Гунар откинул заслонку и выволок из устья пышную, меченую крестом ковригу. В темной комнате с развороченной стеной сразу посветлело.
– Бежим! – Славка сунул пистолет в кобуру и взял меня за руку. Гунар, спихнув горячий хлеб в немытую абру, ухватил ее за оба края.
Мы побежали. Таро с лаем несся впереди.
Над нами низко-низко, охраняя, шло перелетное озеро.
За спиной выли Авы.
До леса не было и трехсот метров. Тут уж милому дедушке пришлось взять повыше. Он не хотел цепляться за кроны деревьев.
– Где Ингус, будь он неладен? – спросила я на бегу. – Кто-нибудь может хоть что-то понять?
– Он ничего мне не сказал, – отвечал Славка, таща меня за руку и подхватывая при каждой попытке клюнуть носом тропу.
Но когда мы выбежали к кромлеху, сразу стало ясно, чем все это время занимался путис.
Высокие камни стали в нужных местах во весь рост – и по кругу, и вдоль подковы. Огромные, тяжелые – и не валуны, каких здесь навалом, а острые, как бы граненые. В свете, исходящем от ковриги, я увидела ту же картину, что в раме из золотых язычков, за спиной друида. Таков был кромлех во времена своей подлинной силы – и силу эту Ингус ему вернул!
В том месте, которое Славка определил как фокус лучей, лежал большой, плоский, светлый камень.
Ингус возился рядом, подталкивая его, чтобы установить точно поперек визирной линии.
– Что дальше? – спросил, подбегая со своей аброй, Гунар.
– Дальше? Я построю колодец на скрещении жил кромлеха! Я уже знаю час и минуту, когда нам удастся попасть именно туда, куда следует! Это можно сделать только здесь! – восклицал Ингус. – Давайте сюда хлеб! Ставьте на орудие правды! Когда орудие правды затворяет уста лжи? Перед рассветом!
Он заговорил туманным языком друида – он вспомнил этот язык!
– Что ты натворил? – ужаснулась я, глядя, как он уменьшился в объеме.
– А что? Плохо?
– Роскошно! – я готова была его прихлопнуть – раз и навсегда.
– Скоро – рассвет, – предупредил Ингус. – Ну, что, кладем хлеб на орудие правды?
Все посмотрели на меня.
– Я не знаю, нужно ли это, но давайте попробуем…
Гунар достал из абры еще не остывшую ковригу и положил ее на камень.
– А вон там – скрещение жил кромлеха. Там будет колодец, через который мы перекинем хлеб Мачу, – сказал Ингус. – Ну-ка, отойдите… Сейчас весь воздух пронизан силой! И колодец я прожгу запросто!
А вот отходить-то нам и не следовало.
Вылетев из леса, стая завопивших Ав отрезала Гунара вместе с хлебом.
Четыре рослые старухи напали на него, остальные повернулись к нам, вытянув руки, как будто та дурь, что срывалась с кончиков их пальцев, могла отравить и подчинить наши души!
Мы со Славкой прошли сквозь такое, что колдовство Ав отлетело от нас мелким горохом.
– Держись! – заорала я Гунару. – Лупи их ногами!
Авы прижали его к главному камню. Очень скоро должно было взойти солнце! Они опутывали его веревками, зная – мы не выдержим, мы кинемся на выручку и попадем под ультразвуковой удар!
Славка сорвал с пояса свою «демократку», а пистолет дал мне.
– Не лезь! – приказал он. – Я сам! А ну! Это вам – за Лешку! И это – за Лешку! И это – за Лешку! А это – за Кристинку!
Я пошла за ним следом, наотмашь лупя рукоятью тяжелого пистолета, а Таро – следом за мной, с громким лаем, не подпуская ко мне никого сзади.
Ингус летел над моей головой.
Девять Ав… нет, уже девять разъяренных медведиц ощерили огромные белые клыки. И я уже не знала, что это за чудища – двойники, оборотни, просто – наваждение?
И у одной, нависшей над камнем, громко заревевшей, в лапах была наша коврига!
Медведица еле удерживала ее – от мохнатых лап поднимался дым! Авам опасен был печеный хлеб – вдруг вспомнила я.
– Таро! Фас! Фас!
Внезапно осмелевший коккер-спаниэль проскочил вперед, налетел на медведицу, заставил ее выронить ковригу и встал над своим трофеем, грозно рыча и показывая клыки.
Мы пробились к камню. Я встала, держа пистолет двумя руками и целясь во всех Ав разом, а Славка быстро распутал Гунара.
Авы окружили нас. Они добились-таки своего – весь наш эскадрон оказался перед восходом в фокусе лучей. И выпускать нас отсюда они не собирались.
– А вот сейчас я их! – раздался над головами громовой голос. – А вот сейчас как плюхнусь!..
Небо почернело, грозовая туча с ревом опускалась, медленно кружа и выискивая подходящее местечко.
– Вот тут мы все и утонем… – обреченно прошептала я. – И Авы – с нами вместе… и хлеб…
– Я вынесу тебя, – пообещал путис. – Дай только полежу и приду в себя…
– Лежи! – велела я. – Лежи! А я – сейчас!.. Я – быстренько!.. Славка, забери пистолет…
«Демократки» у меня, конечно, не было. Но я знала, как воевать с наваждением! Один раз я уже сцепилась с Качей – и ничего, уцелела. Главное – не бояться, не бояться, а если что – Ингус вынесет, значит – не бояться!
На меня, воздев над головой передние лапы, пошла самая крупная медведица. Это была сама Поор-Ава, она рычала, она пугала всеми силами, и в конце концов нависла надо мной почище грозовой тучи.
Мощная лапа метнулась к моему плечу.
И тут в голове сработало!
Поймав эту лапу, я потянула ее по направлению ее движения, сама же шагнула вперед – и мое плечо оказалось подмышкой у медведицы. Резким движением плеча я бросила вперед хищную зверюгу, как бросала недавно мальчиков в кимоно на татами, и удерживала крепкую лапу, пока отчаянный рев не перешел в стон, а под густой шерстью не прорезалась тонкая кость человечьей руки.
Тут только я взглянула, как дела у Славки.
У его ног лежало неизвестно чье тело – вроде бы и в медвежьей шубе, да только шуба эта делалась все туманнее, сквозь нее просвечивала скорчившаяся жалкая фигурка.
Раздался над лесом гул – опять что-то затеяло наше перелетное озеро.
А Ингус, видя, что мы справляемся, что и Гунар, включившись в схватку, треснул одну из Ав аброй по голове, пошел метаться над кромлехом, вытянувшись во всю длину, так что опять над поляной вспыхнула тускло-золотая девятиконечная звезда, и свелась к пентаграмме, и появилась рама из крошечных язычков светлого огня. Была она куда меньше нашей здоровенной ковриги.
– Только как можно скорее! – предупредил Ингус. – Я не смогу долго удерживать колодец. У меня не так уж много силы и огня осталось…
Я отломила самую приличную горбушку. Славка и Гунар пробились ко мне и встали, как два стража, один вооружен «демократкой», другой – аброй! Кто-то из Ав кинулся было к нам – но вредная старуха отлетела, схлопотав на полдороге оплеуху, а из-за нее возник сивый дед в ушанке, наш драгоценный дед!
– Ну-ка, потеснитесь, – попросил он.
И всосалось прозрачное пламя вглубь диска, и вырос в нем непроглядный круг, и мы увидели четыре головы.
– Скорее, скорее! – взмолился Ингус, – Только ни секунды промедления!
Ешка, Адель, Сергей Петрович и Мач спали, по уши зарывшись в сено. Видно, повезло им в странствиях и погонях найти крышу над головой и сравнительно комфортабельный ночлег.
Мы сгрудились у огненного окошка, и наступила невероятная тишина. Я слышала лишь дыхание своего эскадрона по эту сторону огня и дыхание того эскадрона – по ту сторону.
– Кидай же! – раздался тоненький голосок. – Я больше не могу удерживать время!.. Кидай!
Но мне почти не оставили места для замаха.
Я, торопясь, растолкала локтями своих. Метнула!..
И драгоценная горбушка приземлилась возле спящего Ешки.
– Ч-черт!.. – прорычала я.
Это было слишком далеко от Мача.
Гунар схватил было ковригу – но тут темное окошко в двенадцатый год затянулось светлым пламенем, и к ногам моим упал крошечный золотой клубок.
– Больше не могу… – прошептал он. – Еще немного – и просверкну золотой искрой…
Таро, присев на задние лапы, тихо заскулил, глядя на Ингуса, и рыжая его шерстка была куда ярче поблекшего пламени путиса.
– Что же будет? Вот съест Ешка горбушку – и все наши труды прахом пойдут! – возмутилась я. – Неужели все было напрасно?
– Что могли – то и сделали! – привел меня в чувство Славка. – Не причитай! Теперь главное – до восхода удержать Ав в кромлехе! И посмотрим, как они там запоют!
– Удержим! – твердо сказал дед. – Ну, полетел я. Мне-то сверху виднее…
– Да вот же он, восход! – Гунар мотнул головой, целясь подбородком прямо в небо.
Над нами загудело. Когда и как дед взмыл под небеса – мы не поняли. Но он уже был там, он сделал круг и завис над самым кромлехом.
Авы, опомнившись, сбились в стаю. Но нападать не стали – видно, затеяв новую пакость, сгинули в лесу. Ревущая черная туча пошла за ними следом.
Не успели мы подумать, что еще за подарочек могут они преподнести, как Авы возникли снова – словно напоролись на незримую для нас преграду. Но это было не озеро – оно не могло преградить им дорогу, деревья бы ему помешали. Размахивая руками, Авы пронеслись мимо нас, дружно метнулись вправо – и мы увидели странную и невероятную картину.
Навстречу Авам из-за поворота выскочили люди.
Я никогда прежде не видела этих людей. Двое мальчишек, лет по пятнадцати, девушка – немногим постарше, чернобородый толстый дядька, другой дядька – такой же мощный, но бритый, и еще большой пес, похожий на мастифа.
Эти люди, как и мы, были одеты по-походному и вооружены. Мальчишки – длинными шестами, один мужчина – палкой, другой – и вовсе автоматом, а девушка замахнулась на Ав чем-то вроде кистеня.
Авы отлетели от этой яростной компании и снова пропали в лесу. Исчезли и люди.
– Это кто еще такие? – изумился Гунар.
– Откуда я знаю! Заходим слева! – я побежала первой.
Ясно было одно – эти мальчишки, дядьки и девушка помогают нам удержать Ав в ночном лесу и загнать их к кромлеху.
А небо уже посветлело!
Мы гнали их наугад, мы шумели, как буйнопомешанные, лупили палками по стволам, Славка даже стрелял наугад, хотя и рисковал попасть в наших неожиданных союзников. Мы растянулись цепью, чтобы видеть каждое дерево, и как только к древесному стволу прижималась темная лохматая фигура – мы кидались туда, не давая Аве уйти дорогами нижнего мира.