Она даже особой конспирации не соблюдала. Эрик возглавлял конструкторское бюро, был электронщиком милостью Божьей и ничего другого не знал, не понимал и видеть не желал.
Еще вчера Милка тыкала мне в нос газету. Там черным по белому было пропечатано, как самостоятельная Латвия пойдет по пути прогресса и завоюет весь мир своей дешевой и качественной продукцией. Упор, правда, делался на мясо и масло, но и молоком мы, оказывается, собирались залить весь шар земной.
Милка была уверена, что Эрика ждет великое будущее. И что он будет приносить домой хорошие деньги, не задавая при этом жене никаких лишних вопросов.
Собственно, то, что Милка вернется домой только в восемь, меня вполне устраивало. Значит, я вполне могу спокойно посидеть на кухне с Эриком, к которому имею несколько вопросов по электричеству.
И я действительно забежала к нему, и попила с ним чая, и задала эти самые вопросы, но ответ получила совершенно неутешительный. Эрик оказался специалистом уж слишком узкого профиля. Правда, он сказал, в каких журналах мне стоит покопаться, вынул с антресолей стопку, но одни их названия вселяли священный ужас.
Я со школьной скамьи ненавидела физику. Взять в руки издание, битком набитое формулами, для меня холере подобно. А пришлось.
Вот почему вечером я пришла домой в хмуром и сварливом расположении духа.
Ингус ждал меня, лежа в своем блюде.
– Что-то случилось? – с тревогой спросил он.
– Да нет, ничего…
И я посмотрела на него примерно с такой же тревогой.
Окаянный путис совершенно не экономил плазму. Я могла держать пари – он стал за последние дни меньше в диаметре сантиметра на два по крайней мере. Где-то его носило – и он совершенно не думал, что очень скоро просверкнет золотой искрой и исчезнет.
– Как там на баррикадах? – осведомился он.
– Баррикады как баррикады, – отвечала я. И почему-то вспомнила жуткий плакат с физиономией Горбачева. Художник и не заботился о сходстве – достаточно было большого родимого пятна на лысине. К физиономии прилагался текст: «Это не я! Моя левая рука не знает, что правая творит». Руки тоже имелись – с пальцев левой свисали ярлычки на веревочках «КПСС», «КГБ», «ИФ», на пальцах правой болтались черные марионетки-омоновцы.
Эрик основательно испортил мне настроение.
– Ты будешь сегодня работать? – спросил Ингус.
– Вот над этим, – я с отвращением вытащила из сумки журнал. Эрик выдал мне его под два честных слова – как будто я в здравом уме и твердой памяти могла такое присвоить!
Собственно, я и не надеялась, что так сразу раскрою секрет энергетической подпитки плазменных путисов. Нужно было найти людей и институты, которые такими вещами занимаются. А для этого придется просмотреть кучу омерзительных научных статей.
Глядеть спокойно, как этот гулена теряет объем и насыщенность свечения, я просто не могла.
Ингус завис над моей головой и одновременно со мной одолел первую страницу статьи. Понял примерно столько же, сколько и я.
– Напрасная трата времени, – заметил он. – Конечно, я благодарен тебе, даже очень благодарен… Но все это безнадежно.
– Выплесну на тебя ведро воды – тогда и будет безнадежно! – буркнула я.
Примерно полчаса он молча наблюдал, как я осиливаю текст.
А потом исчез. Просочился на улицу сквозь оконное стекло, даже не попрощавшись.
Времени было – десять вечера. Я взяла трубку, накрутила номер – но не соединяло, хоть тресни. Может, и не стоило туда звонить…
Тот, без кого я тосковала, отыскался полчаса спустя.
– Как ты? – спросила я, даже не пытаясь скрыть волнение.
– Нормально, – ответил он. – Но они меня достали…
Речь шла о семье, с которой он расставался не самым мирным образом.
– Ты был сегодня на Домской площади? – мне вовсе не хотелось слушать про тестя с тещей, а про жену – и тем паче.
– Чего я там забыл?
Я даже фыркнула от возмущения.
– Ты принимаешь всю эту возню всерьез? Ты думаешь, что вот посидят все рижские народы дружно на баррикадочках, а потом настанет общее светлое будущее? – язвительно спросил он. – Не будь ребенком…
– А почему бы и нет? – я, естественно, полезла в атаку. – В двадцатые и тридцатые годы Рига была европейским городом, у всех были свои газеты, свои театры – у русских, поляков, евреев, немцев… Значит, это здесь реально!
– Ты просто не представляешь, что в них проснулось, – сказал он, и хотя уверенно говорить мог только о своей семье, ощущение было, что он имел в виду целый народ. – Они спятили. Сегодня они зовут на баррикады всех, кто подвернется под руку, а завтра скажут, что Рига и Латвия – только для латышей.
– Это твоя теща, что ли?
– Начнет, как ты понимаешь, именно моя теща. Но она уже сбила с толку жену и дочку. Дочка не хочет говорить со мной по-русски. Ты можешь себе это представить?
Я хотела напомнить, что все равно ведь он расстается с этой женой и с этой дочкой. Но не стала – скандальчик мне сейчас был ни к чему. Поэтому я оставила в покое прекрасные баррикады и сумасшедшую тещу. Да и давно пора было перевести разговор на мои с ним сложные отношения…
Он звонил из автомата. Поэтому беседа не получилась долгой. Назначив свидание, мы расстались.
Свидание – это было замечательно, и все же наши отношения казались сейчас так непрочны, так ненадежны!.. А ведь еще днем я до того верила в них!..
Что-то сегодня на Домской площади все же было не так.
Я прижалась лбом к прохладному стеклу. Там, за окном была зимняя ночь. И я осталась наедине с этой бескрайней ночью. И было мне скверно…
Внизу лежало на снегу светлое пятно. Светлое, даже розоватое круглое пятно… откуда?..
Я накинула куртку и вышла в лоджию. Перегнулась, вгляделась. Все стало ясно – внизу, упрятавшись под узкий подоконник на первом этаже, висел Ингус.
Увидев, что я его выследила, путис неторопливо выплыл на середину двора. Поднялся до уровня моего этажа. И смотрел на меня издали, а я смотрела на него, не различая лица, смешных усишек, лохматых бровей над острыми и внимательными глазами. Собственно, это не было лицом – человеческие черты складывались из мохнатых язычков пламени, когда путис, довольно длинный огненный змей, свивался в клубок. Но ведь складывалась же всякий раз одна и та же физиономия!
– Ну и что ты там делаешь? – спросила я. – Подслушиваешь?
Он не ответил. Он только глядел, и лицо его, смешная огненная мордочка, было переменчиво и неуловимо.
– Ну и виси себе, пока тебя соседи не приняли за шаровую молнию и не подняли переполох! А я вот попью чаю и попытаюсь понять хоть одну статью, – сообщила я ему. – И не буду сочинять никаких романов про гусарские страсти, пока не разберусь с твоим энергоснабжением!
Шар метнулся к окну и прилип к стеклу, глаза в глаза. Нас разделяли несколько сантиметров воздуха между толстыми оконными стеклами. Но жар проник, я ощутила его лбом, носом и губами. Потом Ингус стремительно унесся во мрак.
Больше всего на свете это было похоже на поцелуй…
Глава восьмая, о неприятностях
Как ни крути, а по милости Лесного Янки поручик Орловский и Мачатынь потеряли не меньше часа. В военное же время час много значит.
Где бы ни проезжали всадники, присутствия русской армии они уже не обнаруживали. И хотя вывел Мач гусара на митавскую дорогу самыми короткими лесными тропами, хотя кони шли резво, а в придорожной корчме нашлись и овес для них, и два ломтя окорока для их хозяев, они опоздали…
– Неладно что-то в городе, – сказал Сергей Петрович, издали глядя на Митаву. – Ну-ка, брат, пришпорим…
И понесся на своем высоком скакуне, о котором Мач уже знал, что это донская порода. Развевались по ветру золотистые кутасы Сергеева кивера, неслась на длинных двух шнурах ташка с царским вензелем, всплескивал голубым крылом ментик за левым плечом гусара, и в иное время немало горожанок ахнуло бы, увидев статного наездника. Вот только султанчика из перьев на кивере недоставало – султанчик ехал для сбережения в особом мешочке.
Но город был пуст, жители попрятались. Сергей Петрович и Мач галопом проскакали сквозь всю Митаву и выехали к реке, на берегу которой стоял герцогский дворец.
Мач вздохнул – от людей слышал он о прекрасном дворцовом убранстве, и захотелось парню хоть одним глазком посмотреть на все это великолепие.
Вздохнул и Сергей Петрович: он не видел ни карет, ни всадников, ни караулов у ворот – ну, ни единой живой души.
Всадники переглянулись – оба не могли взять в толк, что происходит в городе.
Вдруг гусар приподнялся в стременах. Острыми своими синими глазами он разглядел за рекой хвост какого-то обоза. Наездники кинулись догонять его.
Странный это был обоз. Низкорослые крестьянские лошадки тащили телеги и фуры, груженые туго набитыми мешками. Кое-где поверх мешков лежал, задрав профиль к небу, беломраморный (не может быть, чтобы гипсовый) бюст императора Александра. Как правило, бюсты эти оберегали сидевшие на мешках же какие-то растерянные господа во фраках, совершенно чиновничьего вида. У иных на плечи были накинуты мрачные длинные рединготы, явно подбитые ватой. Имелось в обозе и несколько женщин – верно, чиновничьих супруг и дочек. Они тоже сидели на мешках, кутаясь в шали, понурив головки в капорах с широченными полями, придерживая узлы со своим дамским имуществом.
Телеги сопровождали кавалеристы и пехотинцы, числом явно недостаточным для серьезного дела, буде по пути на обоз налетит враг.
– Эй, послушай, братец! – обратился гусар к рослому гренадеру в невероятно грязных белых штанах, что с рукой на перевязи понуро шагал при последней повозке. – Что это вы везете? И почему город словно вымер?
– Бумажки везем! – сердито и без всякого почтения отвечал гренадер. – Велено было из всех канцелярий имущество вывезти. Со стыда сгореть можно – вместо доброй схватки уложения и регламенты конвоирую!
– Так это что же выходит? Все присутствия уж покинули Митаву? – ушам своим не поверил гусар.
– Ишь, расселись, дармоеды… – гренадер покосился на чиновников.
– Крапивное семя, чернильные души…
– А что же армия?
– Армия?!?
Гренадер яростно вытаращился на Сергея Петровича, вздохнул и махнул здоровой рукой.
– Без боя?.. – ошалело спросил гусар, и загорелая его рука сама собой потянулась к эфесу.
– Разве ж не слыхали, ваше благородие? Был бой-то! Под этой…
– Ну? Был? И что же?.. – подстегнул гусар запамятовавшего нерусское слово гренадера.
Тот ничего не ответил, а просто взялся здоровой рукой за борт телеги и пошел и ней рядом, глядя в колею.
Гусар все понял.
– Куда же отступили? – спросил он.
– Сперва, говорят, на островок – Долей зовут. И на эту… дай Бог памяти… здешний житель говорил… вот слово-то лягушачье!.. Во – Кваква!
– Нет у нас никакой Кваквы, – ответил Мач на горестно-недоуменный взгляд гусара.
– Тогда – Квеква, – твердо сказал гренадер.
– Кекава, – понял наконец Мач. – Кокенгузен. Это, Сергей Петрович, далековато будет. Это уже чуть ли не возле Риги.
В Риге Мач ни разу не бывал, и она представлялась ему своего рода пределом населенных человечеством земель, где сходятся все дороги. Рига была очень далеко. Разумеется, он знал, что есть на свете Германия, Франция и Иерусалим, про который часто объяснял прихожанам пастор. Но как-то не воспринимал их всерьез. Вот Рига – другое дело, потому что туда ездит господин барон с семейством, и потом кучерам неделю хватает чего рассказывать.
– Не пришлось бы и Ригу отдать… – проворчал гренадер.
– Ходко идет Бонапартий! – со злостью воскликнул Сергей Петрович.
– Ишь, разлетелся! Да неужто не остановим?
– Кто быстро хватает, тот пальцы обжигает, – вдруг сказал Мач пословицу, но собственная находчивость его изумила. Уж больно жаль ему стало гусара – и не мог он отказать тому в слове ободрения. А ведь радоваться бы следовало быстроте продвижения несущих свободу французов!
Сергей Петрович хотел было ответить парню благодарной улыбкой, да получилось как-то не так. И блеснули из-под усов ровные зубы – да не со знакомым Мачу добродушием, хищным оскалом они блеснули. А синие глаза, которых гусар не в силах был оторвать от холки Аржана, наливались странным светлым блеском – то ли слезы в них встали, то ли две отчаянные искры нарождались.
– Экая нелепость! – скрывая под сердитым тоном свое расстройство, заявил гусар. – И как же это я от своих отбился? Не слыхал ли ты, братец, где теперь Энский гусарский полк?
– Как не слыхать! Ему-то досталось в арьергард! – с легкой завистью отвечал гренадер. – Хоть с врагом переведается.
– Ну, спасибо тебе, братец. Счастливый путь…
Но путь уж никак не был счастливым, и оба служивых прекрасно это понимали.
– Когда последняя телега скрылась за поворотом, гусар вдруг, нет сходя с коня, наклонился и коротко, сильно обнял Мача.
– Вот тут мы и расстанемся. Дальше тебе со мной ехать небезопасно.
– Как же вы?.. – даже растерялся Мач.
– Ты – домой, а я – в полк. Тут уж провожатый более не нужен.
Мач призадумался.
Конечно, следовало сейчас намекнуть гусару, что и провожатому кое-что причитается. Раз у него нашлись деньги для овечьего вора, то услуги Мача тоже будут оплачены… И нестись домой, где умные братья уже радуются прекрасным переменам и свободе!
Домой-то домой, сказал себе Мач, а что, если свобода еще не дошла до баронских крестьян? И, примчавшись, он первым делом окажется перед грозным старостой? Только что Мач видел, как часовое промедление повлияло на гусарский путь. Не вышло бы так, что свобода заявится на баронскую конюшню аккурат после порки ее главного провозвестника Мача…
Видно, не зря уродился парень в семье третьим сыном. Кроме прочих своих странностей, он еще и не мог сейчас бросить синеглазого гусара на произвол судьбы. Так что, видно, их совместное путешествие все же продолжалось.
Быстренько подумал Мач, пообещал себе, что это уж будет его последнее мальчишеское дурачество (вслед за свободой настанет осень, и можно будет посвататься к Каче как полагается), и решился.
– Сергей Петрович! – попросил он. – Не гоните меня раньше времени, от меня еще будет польза. Вот найдем ваш полк, тогда я и поеду домой. А его еще найти нужно.
Больше ничего не сказал Мач, только смотрел в глаза гусару.
Сергей Петрович медленно снял руки с его плеч и призадумался.
– А ты, гляжу, товарищ надежный! – вдруг весело воскликнул он. – Ты мне нравишься, ей-Богу! Ну, раз так, то поехали!
И вдруг скомандовал полнозвучно и протяжно:
– По трое в ряд – за-ез-жа-ай!
Мач улыбнулся. Их было-то всего двое. Но гусар так приосанился в седле, что стало ясно – он командовал воображаемому эскадрону.
Заезжай – так заезжай. Всадники, не сговариваясь, послали коней вперед…
И опять им пришлось помянуть зайца недобрым словом. Энский гусарский полк как сквозь землю провалился.
Во всяком случае, на подступах к Митаве его не было. Укрывшись на холмике за кустами, Сергей Петрович и Мач наблюдали, как в город входит в полном походном порядке прусский корпус.
И это было для парня неприятным сюрпризом – как он ни таращился, а не видел впереди колонн прекрасного триколора – французского знамени, несущего свободу. Как выглядит триколор – он уже тоже откуда-то знал.
– Гляди, и артиллерия, и обозы, чин чином идут… – говорил между тем Сергей Петрович. – Экой змеей растянулись! Не менее пятнадцати тысяч народу, и что же из сего следует? А?
Мач, естественно, не знал.
– Армия господина Бонапарта припасов с собой не возит, – объяснил гусар. – А кормить-то такую прорву надо? Значит, ждите фуражиров!
– Кого? – за этот день Мач столько незнакомых слов услышал и непонятным образом вспомнил, что несколько от них ошалел.
– Ну, как бы тебе объяснить… Вот в нашей армии есть обоз, есть полковые кухни. А у них, скажем так, кухни есть, а в котел-то положить и нечего. Выходит, посылают дюжину солдат с капралом или еще кем-то из младших чинов, с оружием, с мешками, с телегой. Идут они недалеко – до ближней деревни. Найдут помещика – хорошо, не найдут – и так возьмут съестного, сколько им надо. Круп там для каши, поросят, кур, понимаешь? – доходчиво втолковывал гусар. – А коли деревенька маленькая, могут и все подчистую вывезти, тем армия господина Бонапарта славится… Гляди, как бы до твоих не добрались!
– Ну, они, наверно, помещичьих имений трогать не станут, – нерешительно сказал Мач, – они, наверно, по государственным имениям пойдут… У нас тут государственных много.
– Больно они разбирают… – буркнул гусар.
– Не беда, – решил парень. – Попросят – дадим. Они же нас освобождать пришли…
Сказал – и испугался. Вовсе незачем было гусару знать, что на самом деле крестьяне ждут его врага Бонапарта с великими надеждами. Но Сергей Петрович, видно, не понял, что Мач имел в виду.
– От хлеба они вас освободят, – хмуро сказал он. – И от скотины. А если задержатся подольше – то и от лошадей.
– Французы? – ушам своим не поверил Мач.
– Может, и французы. Но, скорее всего, пруссаки. Ну, глянем-ка, где у нас солнышко… Ага! Ну что же, к Риге нам пока все равно дороги нет. Чего доброго напоремся на прусских фланкеров, они же один Бог знает какими путями колонны сопровождают… Стало быть, будем мы пробиваться… на восток! В направлении Двинска.
Но и в Двинск они тоже не попали.
Навстречу им по лесной дороге принесся стук копыт.
– Один человек скачет, – сказал Мач. – Сумасшедший какой-то – по лесной дороге и галопом. На хорошем коне.
– Точно определил, – заметил Сергей Петрович. – А кто, по-твоему, может в одиночку нестись лесом в военное время?
– Мач пожал плечами.
– Курьер! – торжествующе провозгласил гусар. – Только любопытно, чей. Ну-ка…
Он снабдил парня одним из своих пистолетов, и оба забрались в орешник – стали в засаду.
Расчет гусара был прост – если это русский, то выведет к своим, а если враг – то хоть, вдохновленный пистолетными дулами, изложит боевую обстановку…
Расчет Мача был несколько туманнее. Если прискачет русский курьер – пусть гусар разбирается с ним, как знает. Если француз – то, видимо, нужно будет освобождать от гусара этого освободителя… А если пруссак – и вовсе неизвестно, как быть. Наезжали в имение к господину барону его прусские родственники, охотились, поля потоптали, и потому Мач к ним никакой нежности не питал.
– Не наш… – шепнул гусар Мачу, едва заметив всадника в незнакомом мундире, и резко приказал: – Навпереймы!..
Неприятель налетел на Мачатыня, которого Сергей Петрович буквально выпихнул из кустов. Гнедой вскинулся на дыбки, загородил дорогу.
Впервые в жизни Мач испытал настоящий страх – всадник ловко выхватил пистолет, и длинный этот пистолет вмиг составил продолжение руки всадника, и дуло почти уперлось в грудь парня.
Казалось бы, еще мгновение осталось до смертельного выстрела – хотя всадник и видел, что перед ним всего-навсего перепуганный крестьянский мальчишка на низкорослом коньке, рука готова была сделать свое привычное дело, тем более – приказ начальства обязывал его, всадника, прокладывать себе дорогу любыми средствами.
Но тут снизу по этой смертоносной руке что-то ударило, кавалерийский пистолет взлетел вверх, и тут же крепкая рука гусара, поднырнув, захватила противника за шею. Аржан впритирку к коню неприятельского курьера сделал два шага – и Сергей Петрович очень даже ловко и аккуратно вытащил ошалевшего всадника из седла.
– А ты чего зеваешь, лихорадка вавилонская?! – крикнул он Мачу. – Возьми на прицел!
Деревянное седло не позволяло парню так ловко управляться с конем, как это проделывал гусар. Опять же, Аржан привык слушаться гусарских колен, да и в делах такого рода не раз побывал. Но Мач сладил-таки со своим гнедым и уставил в грудь спешенному курьеру увесистый тульский пистолет. Держать эту штуковину ему пришлось двумя руками – черная железяка была непривычна и сама норовила ткнуться дулом в землю.
– Мы, сударь, вам вреда не причиним, – начал Сергей Петрович, к большой зависти Мача, поигрывая таким же тяжелым пистолетом вполне уверенно. – Вы, судя по мундиру, никак не француз, а кто же?
– Баварец, – отвечал пленный, решив, что фасон и цвет его мундира все равно военной тайны не представляют.
Был он чуть повыше ростом поручика Орловского, но таскал на себе фунтов сорок лишнего веса, что, впрочем, к нему даже шло. Румяная и круглая его физиономия прямо лучилась здоровьем.
– Оказывается, у вашего корсиканца и баварцы имеются. Не войско, а вавилонское столпотворение! – обратился задиристо гусар к Мачу. – Французы, испанцы, итальянцы, поляки, пруссаки… кто еще?.. Бонапартова корсиканская родня? Не хватает этому господинчику лишь китайцев и эфиопов. Мач, ты хоть видел когда живого эфиопа?
Мачатынь молчал, занятый лишь пистолетом. Он боялся двух вещей: нечаянно выстрелить без надобности или же в миг, когда выстрел действительно потребуется, не совладать с пистолетом.
– А теперь, сударь, – уже серьезно обратился гусар к пленному, – говорите прямо, кто вы и куда посланы.
– Этого я вам, сударь, не скажу, – беззаботно отвечал баварец.
– Ну так я и сам догадаюсь, сударь, что вы едете с донесением в Митаву. Не так ли?
– И этого я сказать не могу.
– Значит, с донесением… – задумчиво промолвил Сергей Петрович. – Что же мне с вами, сударь мой, делать? Придется взять с собой в Двинск.
Тут баварец высокомерно рассмеялся, глядя на гусара даже с некоторым сожалением.
– В Двинск? Ну, это меня вполне устраивает, – сказал он. – Если вы, сударь, изволите обождать, пока я выполню поручение, с радостью составлю вам компанию.
– Неужто и Двинск взят? – воскликнул гусар.
И восклицанием этим оплошно себя выдал.
Пленный сразу же сообразил, что имеет дело не с разведкой какой-то регулярной русской части, а с человеком, отставшим от своих и пробирающимся к ним наугад. Понял он также, насколько пылкий гусар не осведомлен в военной обстановке.
– Нет еще, – небрежно бросил баварец. – Но для маршала Удино это несложная задача. Вы ведь, сударь, осведомлены, что правобережные укрепления Двинска даже не достроены до конца. К тому же, ожидается та колонна нашего корпуса, что идет через Либаву.
С одной стороны, ни слова лжи не было в этом сообщении. Действительно, укрепления не были достроены, а колонна войск и впрямь ожидалась. Хитрый баварец лишь не счел нужным добавить, что после неудачной попытки взять предмостные укрепления маршал Удино не стал связываться с совершенно никому не нужным в этой войне Двинском, а немедленно увел свои полки вверх по Двине, к Полоцку. Так что, с другой стороны, сведения баварца были совершенно лживы.
Видя, что гусар озадачен, пленный перешел в наступление.
– Еще три дня – и вся Курляндия будет занята маршалом Макдональдом, – ласково сообщил он. – А теперь, сударь, коли вы разумный человек, можете последовать за мной в Митаву. Генерал Граверт военнопленных не обижает, тем более, вы, сударь, офицер.
И добавил ехидно:
– Ведь в одиночку вы воевать все равно не сможете.
Мач недоуменно уставился на гусара. Тот, потупив ясный взор, по всей видимости, обдумывал всерьез предложение баварца о сдаче в плен.
У парня даже рот приоткрылся.
С одной стороны, это решение сразу бы все упростило. Они втроем поехали бы обратно в Митаву – и не пришлось бы больше ломать голову, кто из них несет долгожданную свободу, а кто встал на пути к ней.
А с другой стороны – Мач и помыслить не мог, чтобы отчаянный гусар так просто принял предложение, даже по разумению деревенского парнишки, не знающего тонкостей военной чести, оскорбительное.
Вдруг Сергей Петрович резко вскинул свою бедовую голову, тряхнул чубом – и не успело улечься обратно на лоб взволновавшееся серебро, как баварец был ловко разоружен. Мач и не сообразил, как это гусару удалось выдернуть саблю из портупеи баварца и одновременно лишить его оставшегося пистолета.
Тот же от гусарской внезапной дерзости лишился дара речи.
– Шутить изволили, сударь! – звенящим голосом отрезал Сергей и, не глядя, кинул саблю пленника Мачу. – Или же впервые русского офицера вблизи видите. Так запомните же, сударь, что пока русский офицер жив, он помышляет не о почетной сдаче в плен, а о победе! Вот помрет – тогда другое дело…
По-военному четко поклонившись пленнику, гусар вскочил на Аржана.
– Управляй счастием, – подняв вверх указательный перст левой руки, поучительно сказал он на прощание. – Как учил Александр Васильич, один миг доставляет победу!
Мач поймал внезапно брошенную саблю лишь потому, что она ударилась ему прямо в грудь, чуть не выбив из рук пистолета. Он удержал клинок от падения локтями – и сидел на коне скрюченной загогулиной, пока Сергей Петрович, оценив положение, но удержавшись от комментариев, молниеносно не цапнул пистолет за дуло и не отнял это опасное оружие. Тогда Мач, не имея портупеи, просто взял саблю подмышку, и они рысью покинули баварца, ошалело глядевшего им вслед.
Тот же, опомнившись, покачал головой и негромко рассмеялся – возмущенный его предложением гусар напрочь позабыл отнять у него пакет с донесением… Сабель же в прусском корпусе, судя по этому добродушному смеху, было более чем достаточно.
– Так что же будем делать, Сергей Петрович? – спросил парень гусара, когда они отъехали достаточно далеко.
– Право, братец, не знаю, – задумчиво отвечал тот. – Однако ж господин в баварском мундире прав – в одиночку воевать нельзя. Попробую все же пробиться к своим.