– Я не пленница и я больше ни разу не прикоснусь к тебе, раз ты так это понимаешь! – отрубила Абриза. – Но я еще раз спрашиваю тебя – ты действительно не узнал меня? И ты не удивился тому, что я знаю твое имя?
   – Мое имя, благодарение Аллаху, хорошо известно во всех землях, где живут правоверные!
   – А я тебя узнала. Я видела тебя в лагере Ади аль-Асвада…
   Произнеся, впервые за много дней, вслух это имя, Абриза вздохнула и неожиданно для себя самой покраснела.
   – В лагерях аль-Асвада было множество женщин, – с некоторым презрением к тем женщинам сообщил Джеван-курд.
   – Такая, как я, была всего одна. Вспомни – конный разъезд привел в лагерь беглеца из войска франков в кольчуге и длинном белом гамбизоне с красным крестом! И этот человек требовал, чтобы его отвели в палатку к аль-Асваду! И это оказалась женщина! И аль-Асвад отправил ее в Хиру, во дворец к своему отцу! Ее многие видели в лагере с непокрытой головой! Теперь ты узнаешь меня?
   – О госпожа! – воскликнул Джеван-курд, от изумления прекратив трогать и поглаживать свои шрамы. – Клянусь Аллахом, все бедствия, которые нас постигли, были из-за тебя!
   – О Джеван, это мои бедствия были из-за аль-Асвада! – возразила Абриза. – Знаешь ли ты, что произошло со мной в Хире?
   – Да, о госпожа, знаю и это, и многое другое.
   Курд, вспомнив, очевидно, что перед ним – дочь франкского эмира и гостья Ади аль-Асвада, сложил руки, поклонился и замолчал надолго.
   – Заговоришь ли ты когда-нибудь? – воскликнула Абриза.
   – Прежде всего я скажу тебе о себе, о госпожа, – глядя мимо ее лица, уже не прежним сварливым голосом, а исполнившись достоинства, торжественно начал Джеван-курд. – Ты – христианка, а мы – правоверные. И ты, наверно, не видишь разницы между нами всеми, между аль-Асвадом, аль-Мунзиром, Мансуром ибн Джубейром и мной, как мы не видим разницы между твоими родичами. Мы все для тебя – люди в белых тюрбанах. А я среди войска аль-Асвада – пришелец! Я у себя дома убил врага и должен был бежать! Благородные арабы приняли меня в своих палатках, и дали мне в жены своих дочерей, и я ездил справа от Ади аль-Асвада! Я – который не может указать рукой на своих родичей по матери и по отцу! Вот почему я пошел за аль-Асвадом и ездил у его стремени, хотя Аллах и покарал его безумием! Вот почему я здесь, в этой пустыне, пораженный бедствиями!
   – Это ничего не объясняет мне, о Джеван! – прервала Абриза красноречие собеседника. – Куда ты пошел за аль-Асвадом? Что произошло? Почему я нашла тебя в пустыне, среди трупов и накрытого трупом Алида? С кем вы дрались? И куда, ради Аллаха, подевался аль-Асвад?
   Уже в который раз она помянула имя Аллаха, вовсе не заметив этого.
   – Когда аль-Асвад отправил тебя с аль-Мунзиром и с ребенком в безопасное место, он призвал нас всех и сказал: «О братья, о благородные, я могу вернуть себе честь лишь одним способом – выдав ту женщину замуж за моего проклятого брата, порази его Аллах, и сделав ее ребенка наследником отцовского престола!» И мы сказали ему: «О Ади, о лев пустыни, а разве это единственный способ удовлетворить ту женщину и восстановить твое достоинство? Дай ей денег, дай ей город, сделай ее повелительницей над мужами, и пусть сама ищет себе такого мужа, какой ей понравится!» И он ответил нам: «Я поклялся, что в Хире, во дворце моего отца, и отца моего отца, и всех моих предков, она будет в такой же безопасности, как в моей палатке. Она непременно должна быть в Хире, и жить там в покое, охраняемая мной и моими людьми!» Тогда Хабрур ибн Оман, которого аль-Асвад уважает больше всех, потому что Хабрур воспитал его, сказал: «О Ади, мы пойдем за тобой и сделаем все, чего ты захочешь. Но вот что будет, если ты отдашь ту женщину за своего брата и сделаешь ее ребенка наследником царства. Сейчас наследником назначен твой брат Мерван, но Аллах властен над людьми, и если что-то стрясется с ним, трон достанется тебе. Если же наследником ты сделаешь того ребенка, то сам уже никогда не станешь царем Хиры. А ведь ты желал этого, и я воспитал тебя так, чтобы ты был хорошим царем, и ты сам знаешь это. Достоинства же ребенка пока скрыты. Вдруг он вырастет таким же, как твой брат Мерван, раз он – родной сын Мервана?» И Ади, ни на миг не задумавшись, отвечал, что его честь ему дороже…
   – Так вот почему от него все это время от него не было известий! О, если бы я была там! – воскликнула Абриза, уже догадываясь, какое опасное дело затеял аль-Асвад. – Я удержала бы его! О Джеван, я не должна была раздражать его своим отказом!
   – Как бы то ни было, он восстал против своего отца и брата, о госпожа, и мы все были вместе с ним, и Хабрур ибн Оман, и Джудар ибн Маджид, и Мансур ибн Джубейр, и я, и мой Алид – со мной вместе… да воздаст ему Аллах и да раскроет перед ним райские ворота… Но сперва удача нам благоприятствовала, мы нашли сторонников, победили в двух сражениях и уже шли на Хиру, а потом знамена наши были смяты… И случилось худшее, что могло случиться, – войско, оставшееся верным старому царю, отрезало нас от наших основных сил, и мы принуждены были спасаться бегством, и Джубейр ибн Умейр со своими всадниками загнал нас к этим горам! А мы всего лишь хотели, сделав крюк, вернуться к нашим отрядам, которые вел Джудар ибн Маджид, но Джубейр ибн Умейр, этот враг Аллаха, разгадал наш замысел!
   – Так это Джубейр ибн Умейр нагнал вас и разбил в ночной схватке? – припоминая, что где-то уже слышала имя этого свирепого военачальника, спросила Абриза.
   – Я не знаю, кто на нас напал той ночью, о госпожа, когда мы преследовали караван, что увез тебя. Я думал, ты скажешь это мне, – отвечал Джеван-курд. – Ведь ты была с нашими неожиданными врагами.
   – Какие странные совпадения… – Абриза пожала плечами. – Кто же мог знать, что аль-Асвад наткнется именно на тех всадников, которые сопровождают женщин и меня?
   – Иначе и быть не могло, о госпожа, – курд поднял на нее глаза и сразу опустил их. – Ради Аллаха, прикрой чем-нибудь лицо, чтобы мы беседовали благопристойно!
   – У меня нет ни изара, ни покрывала, ты же видишь! – возмутилась Абриза. – И что скверного в моем лице?
   – Скверно то, что я не должен на тебя смотреть, о дочь греха! У тебя нет изара – а на что же Аллах создал джуббу? – огрызнувшись таким образом, Джеван поднялся, сделал несколько шагов по направлению к кучке мятых джубб, нагнулся и пошатнулся.
   – Что с тобой, о Джеван? – Абриза, вскочив, бросилась к нему, но он отстранил ее.
   – У меня помутилось в глазах и голова моя унеслась, но это уже прошло, – заявил он, не решаясь впрочем, сделать еще хоть один шаг и лишь отталкивая рукой молодую женщину. – Неужели я пил вино? Да хранит меня Аллах милостивый!
   – Ты потерял столько крови, что под тобой была не лужа, а целое озеро! – выкрикнула Абриза с неожиданным злорадством. – И она вытекла из ран, таких глубоких, что мой палец не достал бы до их дна! Я еще раз спрашиваю тебя – ты можешь объяснить, откуда взялись твои новые шрамы, или ты поверишь мне?
   – Я знаю только то, что этих шрамов у меня не было, о госпожа, клянусь Аллахом, я свои повреждения знаю наперечет, – покачивая головой, сказал бывалый вояка. – И все они – на груди и на бедрах, а на спине у меня нет ни одного шрама! Но или ты обманываешь меня, или Аллах лишил тебя разума, или из нас обоих бесноватый – я! Я видел столько ран и столько их перевязал, о женщина, что знаю, как они заживают! Если свои раны я получил, как ты утверждаешь, четыре или даже пять дней назад, то рубцы должны принять такой вид только через месяц!
   – Я тоже так думаю, о Джеван, но я своими глазами видела твои раны! Клянусь… Чем бы мне поклясться, чтобы ты мне поверил?
   – Крестом и зуннаром! – решительно отвечал курд. – Ибо все христиане носят кресты, а если христианин хочет предаться Аллаху, он рвет свой зуннар… вот так!
   И он выразительно показал, каким движением дюжий христианин может разорвать напополам крепкий волосяной пояс.
   – У меня больше нет креста, я отдала свой золотой крест одной женщине, чтобы он послужил знаком для аль-Асвада, – хмуро сказала Абриза. – Я сидела под замком, меня вынуждали ко всяким мерзостям… А аль-Асвад видел этот крест, и расспрашивал меня о нем, и он бы непременно узнал его…
   – Он вот такой величины и плоский? – взволнованно перебил курд.
   – Да, именно такой, а разве вы встретили ту женщину? – изумилась Абриза.
   – Клянусь Аллахом, да! Но никто не поверил ей! Мы думали, что она подослана!
   – Почему вы так решили, о Джеван?
   – Потому что ее звали Джейран, и она – та банщица, что принесла тебе из хаммама твои браслеты, о госпожа, и одурманила всех вас банджем, и открыла ворота твоим похитителям!
   – Я помню банщицу Джейран, и это высокая статная женщина с благородным лицом, от которой лишнего слова не добьешься, – перебила его Абриза, не задумываясь, откуда собеседник все это знает, – но браслеты принесла вовсе не она!
   – Джейран – женщина с благородным лицом? – Джеван-курд всплеснул руками. – Что ты говоришь, о госпожа? Да лишь ради такого лица нужно было придумать изары и покрывала! Ничего более скверного я за всю жизнь свою не видел, клянусь Аллахом!
   – В Афранджи женщины с такими лицами высоко ценятся, и это – признак благородного происхождения, – как можно понятнее объяснила курду Абриза. – Я еще раз говорю тебе – та, что принесла браслеты, была вовсе не Джейран, хотя и назвалась этим именем! Но я и мои женщины подумали, что в том хаммаме две банщицы носят имя Джейран. Разве дело благородных – расспрашивать об именах банщиц? Тогда уж потребуй от меня, чтобы я знала в лицо всех метельщиков с городского базара!
   Джеван-курд выслушал эти высокомерные слова с явственным удовольствием, улыбаясь и кивая, поскольку они были вполне достойны дочери эмира.
   – Я не призываю тебя знакомиться с метельщиками и знать их всех поименно, – широко улыбнувшись от мысленного созерцания такого смешного непотребства, отвечал он. – Я только спрашиваю тебя, о госпожа, как могло случиться, что твой золотой крест попал к этой распутнице? Ведь из-за этого креста мы и сидим сейчас вдвоем посреди пустыни.
   – Я не знаю, как она оказалась возле дверей моей тюрьмы, и в этом деле мы сейчас не разберемся, мы слишком мало знаем, о Джеван. Я дала ей крест, умоляя, чтобы она отыскала Джабира аль-Мунзира, который жил с нами под именем Рейхана. Он бы уж сообразил, как меня вызволить оттуда!
   – Вот теперь кое-что, благодарение Аллаху, прояснилось и обнажилась основа нашей беды, – проворчал Джеван-курд. – Ведь эта несчастная встретилась с нами, когда мы уходили от всадников Джубейра ибн Умейра, и мы спасли ее от погони. А потом она переночевала с нами в пещере, и мы поехали дальше, спасаясь от людей Джубейра ибн Умейра и рассчитывая сделать круг и выйти к войску Джудара ибн Маджида. И мы дошли до Черного ущелья, а из него вырывается поток, и вдруг Алид услышал человеческие голоса. Мы отправились в разведку и увидели, что при самом входе в ущелье из воды торчат высокие и острые камни, а на этих камнях борются два человека, и один из них – Джабир аль-Мунзир! И я поразил стрелой его противника, и клянусь Аллахом – я сделал это вовремя, а Джабиру мы кинули конские путы и вытащили его на берег.
   – Он был ранен? – быстро спросила Абриза.
   – На нем были царапины, о которых мужам и говорить неприлично. И подъехал Ади, и они в немногих словах объяснили друг другу свои обстоятельства, и вдруг оказалось – ты похищена, о госпожа, и Джабир напал на твой след, и для твоего спасения нужно подняться вверх по тому потоку, и войти в пещеры, через которые, очевидно, можно попасть в закрытую со всех сторон долину, ибо не станут же люди постоянно в них жить, и взять приступом твою тюрьму. А потом он заподозрил Джейран в предательстве, и мы нашли на ней крест, и стали спорить о ее жизни и смерти, а она тем временем убежала.
   – Бедная девушка… – вздохнула Абриза.
   – Аль-Асвад был за то, чтобы брать твою тюрьму приступом, сперва переправившись к ней на кожаной лодке, но аль-Мунзир утверждал, что там нас ждет ловушка, а Джейран при помощи креста и лжи хочет заманить нас, как птицу в силок.
   – И что же вы решили? – пылко спросила Абриза.
   – Хабрур ибн Оман с большим трудом утихомирил их обоих, о госпожа, – сказал курд. – Я был на стороне аль-Асвада, а треть нашего отряда – на стороне аль-Мунзира. И Хабрур, да благословит его Аллах и да приветствует, сказал так: пусть одни идут с аль-Асвадом, перебираются на лодке туда, где пещерами можно пройти в долину, а другие остаются у входа в ущелье на страже. Может выйти так, что аль-Асвад, освободив дочь франкского эмира, должен будет спасаться с ней бегством, и уходить от погони, а тогда те, что на страже, встретят его и прикроют своими стрелами. И это было настолько разумно, что мы согласились.
   – А дальше, что же дальше? – твердила нетерпеливая Абриза.
   – Я пошел с аль-Асвадом, и мы послали самых ловких с веревками, и они добрались до места, где была пристань, и спустились вниз по течению на лодке, и погрузили в нее всадников, и шесть раз лодка ходила туда и обратно, пока все, кто пошел с аль-Асвадом, не оказались у входа в пещеры. И я не знаю, что было потом с аль-Мунзиром и его людьми. А мы прошли через пещеры, и вышли в долину, и если бы я не знал, что жив, то уж наверно решил бы, что помер и что Ридван, невзирая на все мои грехи, пропустил меня в рай!..
   – Я не видела ее, о Джеван, меня ведь привезли ночью и сразу заперли в комнате, где было лишь окно под самым потолком, и я не могла до него добраться! – сердито воскликнула Абриза. – И был еще люк в полу, откуда тянуло холодом. Через щель в том люке я и отдала свой крест. Пойми, о Джеван, у меня не было другого выхода! Я же была там совсем одна, и я боялась за ребенка, и та мерзкая женщина преследовала меня своими гнусными притязаниями! Не могла же я ждать, пока появится человек, которого я знаю, чтобы послать весть о себе Джабиру ибн Мунзиру!
   – Умерь свои речи, о женщина, я уже давно все понял… – проворчал курд. – Если бы я был твоим отцом, то стал бы посмешищем в землях правоверных. Я десять раз бы подыскивал тебе мужа и отдавал тебя замуж, и десять раз мужья давали бы тебе развод и отсылали ко мне в дом за твой строптивый нрав и чрезмерную разговорчивость!
   Абриза так и осталась сидеть с открытым ртом.
   – Мы ворвались в ту долину, избивая вооруженных невольников и выкрикивая твое имя, – продолжал Джеван-курд.
   Абриза хотела было сказать, что никаких выкриков не слышала, но он так выразительно глянул на нее, выкатив яростные черные глаза, что она не осмелилась.
   – Нам никто не отозвался, но из дома, куда убежали те, кто остался в живых, полетели огненные трубки.
   – Что полетело?!. – не выдержала Абриза.
   – Трубки из бамбука, набитые этой зловредной китайской пылью, – объяснил воин. – А что, нет ли похожих трубок в твоих землях? Может быть, мужчины твоего рода знают, что это такое?
   – Я ничего похожего не видела, и у нас стреляют лишь из луков, даже арбалет мы впервые увидели в землях правоверных, – коротко сказала Абриза. – Правда, у нас в замке жил одну зиму какой-то вонючий старик, моя тетка Бертранда приютила его. Так вот, он смешивал уголь, селитру и что-то еще. Наверно, это и была китайская пыль, потому что в одну замечательную ночь сарай, где он возился со своими снадобьями, взлетел на воздух со страшным треском. И отец долго еще ссорился с теткой Бертрандой из-за этого старика.
   Пока она говорила, Джеван-курд с достоинством кивал, и Абриза сообразила, в чем дело. Как только речь шла о делах мужчин, он сам становился многословен и уважал многословие в собеседнике. А когда речь заходила о делах женщин, он приходил в негодование.
   – Мы долго не могли подойти к дому из-за этих трубок, а потом оказалось, что он уже пуст и обитатели его ушли потайным ходом. Мы долго искали дверь, разгромили все вокруг, проткнули все ковры, и наконец попали в коридор, ведущий сквозь толщу гор. И мы шли из пещеры в пещеру, находя следы беглецов, и вели за собой коней, и если они не могли пройти, мы расчищали им путь.
   – Как же вы решились идти через пещеры вместе с лошадьми? – перебила его Абриза.
   – А на чем бы мы стали преследовать твоих похитителей, о дочь греха? Может быть, нам следовало поискать там кувшин, запечатанный крышкой с печатью Сулеймана ибн Дауда, чтобы сидящий там джинн перенес нас к ним? – как можно более ядовито осведомился курд. – И, клянусь Аллахом, мы сильно отстали от тех людей. Когда мы вышли на поверхность земли, оказалось, что их по ту сторону горного хребта ждали невольники с верблюдами и лошадьми. И мы по помету верблюдов определили, насколько они нас опережают. Аль-Асвад приказал нам преследовать их, и мы поскакали по следу. Но, когда мы их нагнали, была уже ночь. И мы издали увидели, что у них какое-то беспокойство, и носятся люди с факелами, и верблюды, на которых сидят женщины, стоят в отдалении. Мы пришпорили своих коней, и помчались, и напали на них, а они пустились наутек, и мы гнали их, пока они не закричали: «О Джубейр ибн Умейр! К нам, во имя Аллаха!» И вдруг мы видим – к нам несутся всадники, и к их копьям привязаны треугольные знамена Хиры! Мы поскакали прочь, и у нас не было времени понять, как вышло, что твои похитители призвали на помощь Джубейра ибн Умейра. И на нас напали, и мы с Алидом потеряли своих лошадей, и встали спиной друг к другу, и бились, пока я не упал и душа моя не улетела. А где аль-Асвад, и Хабрур ибн Оман, и Мансур ибн Джубейр, я не знаю. А потом ты нашла меня, и, если я правильно все понял, ты во время того беспокойства убежала от своих похитителей. Только не терзай мой слух описанием того, как ты это сделала, о женщина! Довольно того, что ты от них спаслась.
   – Да, довольно и того, что я спаслась, – согласилась Абриза, и без того не рассказавшая бы курду о загадочной женщине, которая назвала ее дочерью и вызволила из плена. – И я спаслись, и ты спасся…
   – Благодарение Аллаху, – перебил ее курд, возведя к небу истовый взор черных глаз. – А теперь нам нужно выбираться отсюда, иначе, клянусь Аллахом, мы сожрем последнее, что у нас осталось, и умрем тут от жажды!
   – У нас есть еще немного воды и вино из фиников, – стала припоминать Абриза, – и куски лепешек, и фисташки…
   – Вина больше нет, – объявил Джеван-курд. – Вино из фиников – не виноградное, оно не запретно. Вот виноградного я бы пить не стал даже ради спасения от смерти.
   Вид у него при этом был несколько виноватый.
   – Что ты оправдываешься передо мной, будто я имам! – воскликнула Абриза, обрадовавшись, что нет больше ни вина, ни его испорченного запаха. – По мне, пей хоть пальмовое, хоть финиковое, хоть виноградное! Если бы ты знал, сколько его выпивают наши мужчины, ты даже вспоминать бы не стал про этот бурдючок.
   – И ты считаешь, что мужчины вправе пить вино? – осведомился курд.
   – Из всех недостатков, какие присущи мужчинам, этот – наименьший, – отвечала Абриза.
   – Ты сидела со мной, когда я лежал обессиленный, и растирала меня своими руками, ты поила меня из губ в губы, ты даже смиряешь ради меня свой длинный язык, и ты разумно относишься к недостаткам мужчин… – задумчиво произнес Джеван-курд. – Клянусь Аллахом, мы с тобой поладим, о госпожа! Собирай наше имущество, и пойдем отсюда. Я полагаю, нам следует возвращаться в ту долину, чего бы это ни стоило. Ведь мы не знаем, на сколько дней пути растянулась эта проклятая пустыня. А при выходе из ущелья нас, возможно, ждет аль-Мунзир с десятком своих людей! И в этом наше спасение!
   Имущества у них оказалось немного – теплые аба, джуббы, а остатки воды из большого бурдюка они перелили в бурдючок из-под финикового вина, потому что во втором бурдючке было прокисшее верблюжье молоко. И Абриза, сравнив запахи от обоих бурдюков, решила, что один другого стоит.
   Джеван-курд, к большому удивлению Абризы, смог даже на каменистой почве найти следы и отряда аль-Асвада и всадников Джубейра ибн Умейра. Кроме того, он еще ночью определил по звездам, куда следует двигаться. И они пошли – неторопливо, сберегая силы и почти не разговаривая, причем Джеван-курд шел впереди, а Абриза – следом.
   Так они продвигались под палящим солнцем, накинув на головы джуббы, пока ветер не донес до них гомон человеческих голосов.
   – Погоди, о госпожа! – одернул бывалый воин Абризу. – Мы же не знаем, друзья там или враги. Но сдается мне, что не друзья. Аль-Мунзир не стал бы поднимать столько шума. Спрячемся, во имя Аллаха, и посмотрим!
   – Может быть, они тоже идут к колодцу и укажут нам путь к нему?
   – Я и без них знаю, что вода близко.
   Очевидно, раньше возле колодца, к которому они почти подошли, был оазис, и люди возделывали вокруг него поля, но что-то согнало их с места, и от полей остались лишь межевые полосы, обозначенные кучами крупных камней, да торчали из щелей серые метелки какой-то травы, которую Абриза для себя назвала полынью.
   За одной из таких продолговатых куч присели Джеван-курд и Абриза, с тем расчетом, чтобы приближающиеся люди их не увидели. Курд даже поставил сверху два камня со щелью между ними, чтобы беспрепятственно наблюдать. То же сделала и Абриза.
   А, поскольку голоса были еще далеко, она прислонилась спиной к теплым камням, вытянула ноги и даже попыталась задремать.
   – Клянусь Аллахом, к нам движется войско безумцев! – вдруг воскликнул Джеван-курд.
   Абриза выглянула между камней – и увидела отряд всадников, которых даже крайне снисходительный человек иначе, как бесноватыми, не назвал бы.
   Впереди ехали юноша на старой верблюдице, одетый скромно и безоружный, и старичок на маленьком осле, также лишенный признаков величия. Судя по всему, эти двое возглавляли пять или более десятков черномазых обезьян с голыми руками и босыми ногами, восседающих на разномастных конях, из которых одни были оседланы, а другие – нет. Замыкали причудливый отряд три вьючные лошади и два верблюда. И носились вокруг него со звонким лаем несколько черных лохматых псов.
   Обезьяны, очевидно, ограбили купца, везущего женские наряды, потому что они навертели себе на головы разноцветные шелка, и прекрасное тонкое покрывало развевалось за спиной у каждой обезьяны наподобие плаща. Кое-кто из них был и в женских платьях, распахнутых спереди, чтобы не мешать посадке в седле. И у каждого всадника имелось толстое длинное копье с тремя или пятью наконечниками.
   Бесноватое это воинство шумело и галдело, как подлинная стая обезьян.
   – О Джеван, если эти люди захватят нас, пощады нам не будет, – сказала Абриза. – Судя по их виду и повадке, они нас, скорее всего, съедят!
   – Как только родственники выпустили их из их жилищ… – пробормотал Джеван-курд. – До славных же времен мы дожили! Безумцам позволяют соединяться в отряды и дают им лошадей! Посмотри на эти копья, о госпожа! Ни один предводитель не потерпел бы у своих воинов такого безобразия! Клянусь Аллахом, это же стволы бамбука, к которым привязаны какие-то ржавые ножи!
   – Но те люди, которые едут впереди, не похожи на безумцев, о Джеван, – отвечала на это Абриза. – Они тихо беседуют и одеты вполне благопристойно. Может быть, мы все же выйдем к ним?
   – Посмотрим сперва, что они будут делать, о госпожа… Едут они неторопливо, пойдем за ними следом, и если мы убедимся, что они не совершают ничего недозволенного, то, может быть, и попытаемся познакомиться с ними, – подумав, решил Джеван-курд. – Когда они минуют нас, мы посмотрим на их вьючных лошадей и верблюдов и поймем, далеко ли собрались эти бесноватые, давно ли они вышли из своих домов, каковы их цели.
   – Как ты по верблюдам поймешь, каковы их цели? – удивилась Абриза.
   – Сейчас увидишь, о госпожа.
   Они пропустили мимо себя бесноватое воинство, и тут Джеван-курд показал Абризе рукой на старого красного верблюда, замыкавшего караван.
   – Смотри, о госпожа, его горб немного кренится набок. Этот верблюд в пути дня четыре, а то и более. Вот если бы его горб стоял прямо, я бы сказал, что он недавно вышел в дорогу. Погонщики следят за тем, чтобы верблюд перед долгим путем выпил как можно больше воды, и эта скотина вмещает в себя целую бочку. Когда верблюд выступает в путь, вода колышется на ходу у него в брюхе, как в неплотно залитом бурдюке.
   – Что ты еще можешь сказать об этих людях? – спросила заинтересованная Абриза.
   – То же, что сказал с самого начала, о госпожа – Аллах покарал их безумием! Когда войско в пути всего четыре дня или немногим более, на вьючных верблюдах еще должны оставаться вязанки хвороста. Сперва люди съедают ту пищу, которую готовят на огне, потом – ту, которую готовят без огня. А на этих верблюдах нет никакого хвороста. Хуже того – я не вижу бурдюков.
   – В таком случае, о Джеван, нам стоит пойти за ними следом, чтобы ночью увести у них лошадей, ведь безумцы не станут выставлять караулов, – предложила Абриза.
   – Чем ездить на таких лошадях, лучше уж ходить пешком, – проворчал сердитый курд. – Это же не лошади, а бедствие из бедствий, и их спины – оскорбление для моей задницы, о госпожа! Но осел, на котором сидит старик, нам бы пригодился.
   – Я не сяду на осла! – возмутилась Абриза. – И на верблюда не сяду! Хотя…