И вот Синий царь, чтобы не нарушать перемирия с Красным царем, велел моим родственникам выдать меня – а это было равносильно моей гибели.
   И мои родственники устроили совет, и решили пойти на хитрость. С помощью некого мага они заключили меня в медный кувшин, и запечатали его свинцовой печатью с совершенно безвредными знаками, и отдали его на хранение магу с тем, чтобы он его надежно спрятал. А Красному царю вернули мою жену и сказали, что меня невозможно найти. И он разозлился величайшей злостью, и послал подвластных ему ифритов и маридов на поиски, и они обшарили все семь климатов, но Аллах не дал им пути ко мне.
   Маг же узнал, что Красный царь ищет кувшин, и понял, что его посланцы могут добраться до истины и похитить у него кувшин, тем более, что он не имел постоянного местожительства, где любую вещь можно надежно спрятать и написать над входом сильные заклинания, а странствовал. И он отдал кувшин на сохранение своей невольнице, которую он отпустил на волю, и объяснил ей, что в кувшине, и велел уехать как можно дальше, чтобы даже он сам не знал, где она оказалась. А ведь нельзя выболтать то, чего не знаешь сам, не так ли, о гуль?
   На случай, если невольница из-за кувшина попадет в беду, маг научил ее сильным заклинаниям власти, чтобы она могла выпустить меня, и спастись с моей помощью, а потом вернуть меня обратно в кувшин. А она, как всякая женщина, в первый раз открыла кувшин из чистого любопытства. И она сжалилась надо мной, и стала время от времени выпускать меня, и я даже выполнял кое-какие ее просьбы. Я помог ей выйти замуж за человека, приближенного к царскому двору, а когда она овдовела, сделал так, что она поселилась во дворце и стала старшей нянькой маленького царевича, а звали его Салах-эд-Дин.
   И я ждал, пока история моей женитьбы забудется настолько, чтобы родственники могли освободить меня. А этот проклятый царевич между тем рос, и вырос, и ему потребовались красивые невольницы!
   И вот однажды хранительница кувшина выпустила меня, и приказала лететь в Афранджи, чтобы похитить там дочь франкского эмира. Зная, что я буду против этого, она пустила в ход заклинания власти, которым научил ее маг, и я полетел, нашел ребенка и принес ей. А с ней был еще некий мудрец, он-то и затеял все это непотребство! И они расспросили меня, что я видел там, где нашел ребенка, и я рассказал им, и они попросили меня отнести девочку в пустыню, и подменить новорожденную дочку какого-нибудь бедуина, а потом нести дитя арабов в Афранджи. Но сперва они хотели пометить дочь эмира каким-нибудь знаком, чтобы потом найти ее. И они уже начали читать заклинания, как вдруг этот царевич, порази его лихорадка, выскакивает из-за серебряной кадки с апельсиновым деревом, и кричит, и вопит, и требует, чтобы я немедленно принес ему какую-то пропавшую любимицу!
   Тогда хранительница кувшина и мудрец попытались его успокоить, а он бросился на них с джамбией, и хорошо еще, что они, прежде чем выпустить меня из кувшина, обвели это место острием магического ножа.
   Видя, что нет у него к ним пути, царевич принялся им грозить, и этим он окончательно испортил свое дело. Хранительница кувшина была уже стара, а старость не способствует смелости. Мудрец же был молод, но тоже изрядно пуглив, и именно он настоял на том, что от Салах-эд-Дина нужно избавиться каким-нибудь бескровным путем. И они, боясь за себя, велели мне отнести царевича куда-нибудь подальше, в такой город, откуда ему было бы затруднительно вернуться. И я выбрал для этого Хиру.
   Оставив царевича на рыночной площади, я вернулся и закончил дело перемены детей. И хранительница кувшина заперла меня в нем, моля Аллаха, чтобы никто из подданных Красного царя не проведал, что я в эту ночь летал по всем семи климатам.
   О том, что произошло потом во дворце, я догадался из речей моей новой обладательницы, а это была невольница по имени Анис-аль-Джалис.
   Царевич пренебрег ею, и она подкупила евнуха, чтобы он следил за царевичем, и таким образом первая узнала и о том, что старуха аз-Завахи обладает кувшином с заключенным в нем джинном, и об исчезновении царевича. А все видели, что она сердита на Салах-эд-Дина, так что она испугалась за себя. И она решила, что наилучшее для нее – это похитить кувшин и бежать вместе с подкупленным евнухом из дворца.
   Она рассчитывала, что раб кувшина завалит ее драгоценностями, и построит для нее город, и даст ей обладание властью. Но она не знала заклинаний, и я отказался ей повиноваться, так что от кувшина со мной вместе ей оказалось столько же пользы, сколько от оческа пакли.
   И она обдумала свои обстоятельства, и получилось, что она – беглая невольница, не имеющая покровителя, кроме продажного евнуха, и замыслы ее не осуществились.
   А эта проклятая обладала упрямым и скверным нравом. И она решила найти какого-либо мага, который научил бы ее необходимым заклинаниям. Из десяти людей, что именуют себя мудрецами и магами, девять не умеют составить порядочного гороскопа. И Анис-аль-Джалис нашла человека, который очень хотел стать магом, и встречался с ними, и участвовал в их беседах, и особенно усердствовал в низкопоклонстве между старейшим и мудрейшим из них – Бахрамом, но Аллах не дал ему способностей для этого, и потому им овладела гнусная зависть. Звали же его аш-Шамардаль.
   И это отродье шайтана получило в руки кувшин!
   Когда Анис-аль-Джалис пришла к нему, он взгромоздил на голову тюрбан величиной с купол минарета, набив его всеми тряпками, какие только сыскались в доме, и разложил книги, и принял достойный вид, и стал упоминать имена магов, мудрецов и звездозаконников, которые ровно ничего не говорили этой женщине. И он похвалялся своей близостью к Сулейману ибн Дауду, мир с ними обоими и мир их праху!
   – Я заучил 170 способов из способов колдовства, и малейшим из этих способов я могу перенести камни твоего города за гору Каф, или же превратить его в полноводное море, а обитателей его обратить в рыб посреди него! – сказал он женщине, потрясая свитками, жезлами и амулетами, написанными на белом шелку сирийскими письменами. А если он не похвастался этим – то наверняка похвастался чем-то другим, ибо он, в отличие от истинных магов, не находил удовлетворения в самом своем занятии, а непременно нуждался в восхищении посторонних этому делу людей.
   Анис-аль-Джалис ровно ничего во всех его речах не поняла, и я это знаю доподлинно – ибо она по сей день ничего не понимает в науках и в магии. Но она очень хорошо понимает, в чем ее польза. И она предложила аш-Шамардалю владеть мной совместно, если ему удастся заставить меня служить.
   Он никогда не имел дела с джиннами, и сразу же решил, что, заполучив собственного джинна, станет предметом зависти прочих магов и мудрецов, как будто нет у них другой заботы, кроме безумств аш-Шамардаля.
   И он обрадовался, и возгордился, и вытащил книги с заклинаниями, и выпустил меня из кувшина. Я и ему отказался повиноваться, требуя, чтобы меня вернули к хранительнице кувшина. Но он, схватившись за книгу, стал читать то одно заклинание, то другое, и впал в бешенство, и составил слова таким образом, что почти закрыл для меня Врата огня.
   А ведь мы, джинны, состоим из бездымного пламени, и если прекратить приток этого пламени в наши жилы, то мы умираем и наша оболочка рассыпается в прах, подобный золе и пеплу.
   Увидев, к чему привело его хвастовство, аш-Шамардаль растерялся и испугался, ибо он по природе своей пуглив. Анис-аль-Джалис поняла, что случилось нечто непонятное, потому что к ее ногам не посыпались обещанные рубины, изумруды и жемчуга. Она возмутилась, и стала кричать на аш-Шамардаля, и он согнулся под бременем ее упреков, а потом она замолчала. И аш-Шамардаль придумал то, что подлинному магу и в голову бы не пришло.
   – О Анис-аль-Джалис! – сказал он. – Утри свои слезы и прохлади свои глаза. Я знаю, чем тебе помочь, чтобы вернуть роскошь и благополучие, которых ты лишилась. Старый царь Хиры решил взять себе молодую жену царского рода, и послал за достойной царевной, и вот ее везут к нему. Я могу навести на караван, везущий царевну, чары, и она сойдет с верблюда и уйдет, а ты займешь ее место, и никто об этом не догадается, если только ты не станешь раскрывать перед всеми лица. И вместе с ней сойдут с верблюдов и уйдут ее женщины, а их место займут твои женщины, которых ты купишь у посредников заранее. Таким образом ты станешь единственной царицей Хиры, ведь царь берет себе жену лишь для того, чтобы иметь от нее сына, а других жен у него нет, только любимицы.
   – Но они дождутся, пока я стану женой царя Хиры, а потом станут угрожать мне, что раскроют правду, о шейх! – сказала Анис-аль-Джалис. – И я буду платить им много лет подряд!
   – Разве ты не найдешь пути к избавлению? – спросил аш-Шамардаль.
   И они совершили то, что задумали, и Анис-аль-Джалис заменила царевну по имени Хайят-ан-Нуфус, которую везли к царю Хиры, и аш-Шамардаль сделал так, что царевна и ее женщины шли по пустыне, словно одурманенные банджем, пока голод и жажда не убили их.
   Но Анис-аль-Джалис, став царицей, не нашла радости в близости супруга, и она тосковала, и печаль ее усугублялась тем, что она поумнела. Раньше она не стеснялась проявлять свой дурной нрав, а теперь поняла, что именно из-за него ее постигли бедствия, и стала притворяться ласковой и сговорчивой, но необходимость постоянно так себя вести сильно угнетала ее. И она призналась в этом аш-Шамардалю, который стал часто приезжать к ней в Хиру и просить у нее денег то на одно, то на другое.
   А их связало общее преступление, и между ними даже возникло нечто вроде дружбы или родства, ибо аш-Шамардаль знал, что это он сделал Анис-аль-Джалис царицей, и это было немногое из того, что он вообще совершил в жизни, если не считать мелких козней и пакостей. Так что он был ей по-своему благодарен за то, что хоть одно из его деяний увенчалось успехом. А Анис-аль-Джалис тоже была ему благодарна, а если бы он не брал у нее денег, она бы, скорее всего, стала презирать его, как бескорыстного безумца.
   И аш-Шамардаль, который сам подолгу обходился без общества женщин, сперва преисполнился пренебрежения к Анис-аль-Джалис за то, что она не могла больше обходиться без общества мужчин. А потом он решил помочь ей – именно потому, что смотрел свысока на близость между мужчинами и женщинами.
   Он снова разложил свои книги, и стал читать заклинания, ибо помнил, что при нем маги обсуждали нечто, способное помочь Анис-аль-Джалис. И, к несчастью моему, он все проделал правильно, так что я стал ее рабом, усмиряющим жар ее плоти! И всякий раз, как она испытывала огорчение, она запиралась в своих покоях, и призывала меня, а я не мог воспротивиться, ибо аш-Шамардаль научил ее, как следует угрожать мне, чтобы я повиновался.
   И она всякий раз обещала мне, что окончательно закроет для меня Врата огня, а я вынужден был повиноваться ей, чтобы не погибнуть, ибо аш-Шамардаль мог сделать это.
   И я не знал, что происходит за стенами тех комнат, где она открывала кувшин, пока однажды крышка не была снята, и я не начал творить то, к чему меня обязало заклинание аш-Шамардаля, и вдруг оказалось, что со мной не женщина сорока лет, а девушка двадцати лет! И я расспросил ее, и оказалось, что она похитила кувшин, и я попросил ее о помощи.
   И некоторое время я находился в кувшине, а потом его открыли, и я услышал радостные голоса, и это были голоса моих родственников из рода Раджмуса! И я вышел из кувшина, и рассказал им, что Врата огня для меня почти закрыты, а мой дядя, старший в той семье, осведомил меня, как стало известно, где спрятан кувшин. И он описал женщину, на лице у которой знак шайтана, и я крайне удивился и сказал, что еще совсем недавно никакого знака на ней не было, и что это сделали ее враги, чтобы призвать на ее голову бедствия, а сама она – из правоверных, и призывает имя Аллаха вполне искренне.
   Тогда мой дядя раскаялся в том, что был с ней груб и не оказал ей должной помощи. И он сказал мне так:
   – О сын моего брата, о Маймун ибн Дамдам! Заклятие, которое на тебя наложили, таково, что мы не знаем, как снова открыть для тебя Врата огня. Я отправлюсь к нашему царю, и расскажу ему о твоем горе, и он созовет своих подданных, и кто-нибудь наверняка найдет нужное средство. А пока оставайся с нами и жди.
   И он отправился к Синему царю, и осведомил его о моем деле, и тот обещал оказать мне поддержку, и послал гонцов, чтобы собрать старших во всех родах подвластных ему джиннов, а мой дядя вернулся и рассказал мне об этом.
   – О дядюшка! – сказал я ему. – Пока наши родственники ищут способа выручить меня, нет ли возможности помочь той, что освободила меня от этой проклятой Анис-аль-Джалис? Ведь произошло то, чего желали ее враги! Ты принял ее за одну из тех, кто верует в шайтана, и отправил туда, где ее ждет погибель!
   – О дитя! – сказал мой дядя. – Мне стыдно, что я не поверил ей, когда она призывала имя Аллаха. Насколько я понимаю, ее обстоятельства сложны и причудливы. У тебя нет сейчас силы и огня, чтобы отправиться к ней в своем подлинном облике, – но что ты скажешь о том, чтобы войти в чье-то тело и таким образом отслужить ей и отблагодарить ее? Тогда ты понемногу разберешься во всем, что ее окружает, и поймешь, кто ее враги, и призовешь на помощь всех нас. А мы тем временем найдем способ открыть для тебя Врата огня!
   – На голове и на глазах! – отвечал я.
   И мой двоюродный брат взял меня, и мы полетели, и стали искать эту девушку. Сперва мы побывали у озерных жителей и узнали, что они приняли девушку за посланницу небес и спустившуюся на землю звезду аль-Гуль, а поскольку эти несчастные веруют в шайтана, то они решили, будто ей суждено возглавить их войско и завоевать с ними все семь климатов! Потом мы отправились по следу этого войска, и видели, как оно проникло в долину возле Черного ущелья и собирает там неизвестно кем брошенную добычу. И мы отправились следом за девушкой и ее людьми, но мы могли передвигаться лишь ночью, чтобы ангелы Аллаха не поразили нас стрелами. И мы оказались свидетелями того, как большое войско захватило маленький отряд, и взяло в плен его предводителя, и сорвало с него золотую маску. А у него был конь, вороной и с белыми ногами, который сражался как воин, и когда он увидел, что не может помочь хозяину, то убежал.
   – Посмотри, на каком верблюде едет твоя девушка! – сказал мне мой брат. – Если он не помрет от старости сегодня, то это непременно случится завтра!
   – Нет для меня иного пути отслужить ей за помощь, кроме воплощения в теле того прекрасного коня, которого мы тобой видели, клянусь Аллахом! – сказал я. – Он теперь бродит по пустыне, и тоскует по хозяину, и наилучшее, что я могу сделать, – это войти в коня, и привести его к девушке, и таким образом сопровождать ее в странствиях. И при этом оба мы будем в безопасности, ведь я всегда смогу унести ее от врагов, а мои враги не догадаются искать меня в таком образе!
   И я вселился в этого коня, и догнал девушку с ее войском из тридцати или немногим более человек, с которым она отправилась завоевывать семь климатов, и оказалось, что она действительно на это способна!
   Ведь она спасла от смерти царевича Ади аль-Асвада тогда, когда ангелы Мункар и Накир уже вели спор о его душе!
   А потом она покинула Хиру, и я сопровождал ее в ар-Руху, и дальше, в земли огнепоклонников, вплоть до этого дня, когда она отправилась вызволять из замка младенца, а я, обеспокоившись за нее, сбежал из лагеря и встретился с тобой, о гуль.
   – Твоя история воистину необычайна и поучительна, – поняв молчание джинна как ожидание похвалы, сказал Хайсагур. – Вот что случается с мужами из-за ущербных разумом. Сперва ты был вынужден скрываться из-за одной женщины, потом тебя ввергла в неприятности другая, хранительница кувшина, а окончательно погубила третья – и еще неизвестно, когда ученые мужи, объединив усилия, избавят тебя от ее козней, дадут тебе отдых от ее зла и откроют для тебя Врата огня. Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что в землях правоверных женщинам дано слишком много власти…
   – Сам пророк указал в Коране их права, и если посчитать, то прав у них окажется куда больше, чем обязанностей, – согласился Маймун ибн Дамдам. – И они злоупотребляют своим положением, и вымогают у мужчин не только то, на что способна щедрость, но и много больше! Знаешь ли ты историю о женщине и вазире халифа аль-Муктадира, Хамиде ибн аль-Аббасе?
   – Ради Аллаха, расскажи мне эту историю, – как положено вежливому собеседнику, попросил Хайсагур.
   – Однажды какая-то женщина, остановив Хамида ибн аль-Аббаса на дороге, пожаловалась ему на свою бедность, попросила вспомоществования и вручила прошение, которое принесла с собой. Он сел и подписал бумагу, согласно которой ей должны были выдать двести динаров. Казначей не захотел выплачивать такую сумму простолюдинке и спросил об этом Хамида, который ответил, что думал о двухстах дирхемах. Но поскольку по воле Аллаха он написал двести динаров, то от своих слов уже не отступится. И вазир велел казначею выплатить женщине все деньги.
   – Немалые деньги, клянусь Аллахом! – заметил гуль.
   – Спустя несколько дней некто вручил Хамиду ибн аль-Аббасу прошение, – продолжал джинн, – в котором говорилось, что человек этот и его жена раньше были бедны, а потом жена обратилась к вазиру, и тот дал ей двести динаров, после чего она возомнила о себе и теперь пытается заставить его развестись с ней. И он просил вазира велеть кому-нибудь обуздать его жену. Хамид рассмеялся и повелел выдать человеку двести динаров, говоря: «Дайте ему эти деньги и скажите, что он теперь сравнялся богатством со своей женой, и она больше не будет требовать развода». Тот человек взял деньги и ушел домой богачом.
   – Верно говорят дети арабов – кто щедр, то и властвует, – Хайсагур усмехнулся. – Как было бы прекрасно, если бы нас в нашем теперешнем положении могли спасти двести динаров… Единственное, на что я надеялся, – вот этот бронзовый пенал. Но если он не содержит в себе никакого волшебства…
   – А как он попал к тебе, о гуль? Может быть, кто-то продал его тебе вместо талисмана? Такие случаи бывали, – сказал Маймун ибн Дамдам. – Несложно нацарапать на бронзовой стенке всякие бестолковые слова.
   – Смотри сам, – Хайсагур поднес пенал к конской морде. – Начала я не разобрал, но вот тут поминается вся земля в длину и в ширину, и некий круг небосвода, и предлагается призвать грохочущий гром…
   – Грохочущий Гром? Это же имя ифрита!
   – Потише, потише, о друг Аллаха! – взмолился Хайсагур, схватившись за голову. – Когда ты так вопишь, мне кажется, что мой череп раскалывается изнутри. Нас, гулей, и без того зовут людьми с расщепленными головами, так что моему черепу будет очень легко треснуть и развалиться.
   – Как попал к тебе пенал с этим гнусным именем? Ради Аллаха, кто дал тебе этот пенал? – не унимался джинн.
   – Правду сказать, никто мне не давал его, я нашел его случайно. Но из-за него погиб ученый муж по имени Абд-ас-Самад ибн Абд-аль-Каддус ас-Самуди.
   – Это имя мне ничего не говорит, – сказал Маймун ибн Дамдам. – Не будешь ли ты так любезен и не расскажешь ли все по порядку, о гуль?
   – Если бы я сам знал порядок этих событий! Ас-Самуди получил пенал во временное пользование, потому что оказался в опасности. Он жил в Багдаде, когда власть там захватил аль-Бариди, и ему, как и многим почтенным людям пришлось бежать в Мосул и даже дальше. Выходит, этот проклятый пенал все же обладает какими-то магическими свойствами, если он должен был помочь мудрецу в превратностях времен! В конце концов ас-Самуди с учениками оказался в ар-Рухе – и там-то был погублен, а погубил его цирюльник Абд-Аллах, сделав кровопускание отравленным ножом по приказу некого аш-Шамардаля.
   – Аш-Шамардаль? – в голосе джина была такая ярость, что внутренним взором Хайсагур увидел оскаленную львиную морду.
   – Да, это был аш-Шамардаль, о котором мне кое-что рассказывал мой собеседник и сотрапезник Сабит ибн Хатем, звездозаконник из Харрана Месопотамского. И, насколько я мог судить, ремесло этого человека – стравливать между собой людей ради того, чтобы возвыситься над ними.
   – Аш-Шамардаль? – то, что прозвучало в голове у Хайсагура, было уже не голосом, а воистину львиным рыком.
   – Да, о почтенный джинн, и я пошел по его следу, и пришел сюда, к Пестрому замку, потому что он каким-то непонятным образом захватил замок и поселился в нем, прогнав жителей соседних деревень, а до того он потратил немалые деньги на то, чтобы устроить в горной долине фальшивый рай, где он морочил головы сильным юношам и мужчинам при помощи невольниц, переодетых гуриями, и большого количества вина…
   – Так хозяин Пестрого замка – аш-Шамардаль? – конь от возмущения вскинулся на дыбы и с силой ударил копытами по мелким камням, так что они брызнули в стороны, и разлетелись, и засыпали Хайсагура.
   – Горе тебе, ты не можешь буйствовать и бесноваться где-нибудь в другом месте? – закричал Хайсагур, вскакивая и встряхиваясь. И тут же он принялся усиленно моргать.
   – Теперь я знаю, что нам нужно делать, о гуль! Мы должны отыскать человека, которого зовут Гураб Ятрибский!
   – Где-то я уже слышал это имя… – проворчал Хайсагур и затаил дыхание, ибо как раз в этот миг, добывая пальцем из уголка глаза самый мелкий камушек, гуль почувствовал, что избавляется от него.
   – Это – тот маг, что спас мне жизнь, заключив меня в кувшин, – объяснил Маймун ибн Дамдам. – Он – соперник аш-Шамардаля. И он настолько же сильнее аш-Шамардаля, насколько джинны сильнее сынов Адама!
   – Что же он терпит этого гнусного завистника? – удивился гуль. – Даже я – и то сообразил, чем занимается аш-Шамардаль, когда Сабит ибн Хатем рассказал мне историю своего спора с неким Барзахом. Аш-Шамардаль стравил молодого ишака со старым – а зачем ему это понадобилось, одному Аллаху известно!
   – Мне случилось подслушать один разговор между Анис-аль-Джалис и аш-Шамардалем. И я понял, что сейчас у всех этих магов, звездозаконников и мудрецов есть один предводитель, который решает все их споры, и это – маг Бахрам. Но он уже очень стар, и устал от науки, магии и власти, и хочет передать свой престол в другие руки. И он несколько раз предлагал Гурабу Ятрибскому возглавить собрание мудрецов, но тот отказывался. А скверный завистник аш-Шамардаль, который не знает подлинной удачи ни в звездозаконии, ни во врачевании, ни в магии, мечтает о власти над магами, и понемногу подчиняет себе Бахрама, притворяясь его самым преданным учеником.
   – И Бахрам передал ему власть над покорными ему джиннами? – догадался Хайсагур, вспомнив, что обнаружилось в брошенном доме цирюльника.
   – Да, понемногу он стал передавать ему власть и талисманы, которым подчиняются эти джинны. Нам непременно нужно найти Гураба Ятрибского, чтобы он вошел к Бахраму, и согласился принять у него власть, и унизил мерзкого завистника! Ведь тогда Бахрам заберет талисманы у аш-Шамардаля и передаст их Гурабу Ятрибскому, а мерзкий завистник не посмеет его ослушаться! Никто не спасет нас от злобы аш-Шамардаля, кроме Гураба Ятрибского, клянусь Аллахом!
   – Я не знаю, как его искать, – сказал гуль. – Теперь я вспоминаю, что слышал от Сабита ибн Хатема это имя. Ты прав, он действительно обладает силой… Но я понятия не имею, где он теперь, клянусь Аллахом! И Сабит ибн Хатем – равным образом. Последний раз Сабит ибн Хатем видел его, когда он дал на время пенал ас-Самуди ради его спасения от бедствий. Что же касается его свойсств – я знаю только то, что сказал Гураб Ятрибский, передавая пенал ас-Самуди. А сказал он так: «Когда нужда в нем пройдет, ты сохранишь его для меня или для того, кого я пришлю за ним. И будь осторожен, ибо сила Грохочущего Грома требует не менее сильных заклинаний власти, а имя Аллаха тебе тут не поможет». Так что, веришь ты в это или не веришь, а какую-то силу этот пенал все же имеет!
   – О Аллах, почему ты устроил так, что нам придется обращаться к Грохочущему Грому? – в беззвучном голосе джинна было возмущение. – Это ифрит из подданных Красного царя, которые не признали Аллаха и его пророка! И мы, правоверные джинны, враждуем с ними! Дай мне этот пенал, о гуль!
   – А что ты собираешься с ним делать?
   Некоторое время заключенный в конское тело джинн молчал, и судя по тому, как он рыл копытом землю, Хайсагур решил, что он не может решить – бросить ли ему магический пенал в горнило, где бы он расплавился, или погубить его ударами кузнечного молота, или измыслить иную казнь.
   Наконец конь громко вздохнул.
   – Ему не будет от меня беды, – сказал джинн. – Ведь сказано: а кто простит и уладит – воздаяние ему у Аллаха! Открой этот пенал, о Хайсагур, и посмотри – не лежит ли в нем что-нибудь, похожее на талисман?
   Хайсагур вынул очиненные каламы и пошарил в пенале пальцем.
   – По-моему, там пусто.
   – Может ли быть так, что аш-Шамардаль забрал хранившийся внутри талисман, а пенал потом оставил за ненадобностью? – осведомился джинн.
   – Клянусь Аллахом, так оно и было! – воскликнул Хайсагур. – Будь я магом, то всюду бы брал с собой такие вещи! А пенал лежал в таком месте, где этот проклятый аш-Шамардаль показывался редко. Какой же я дурак! О Маймун ибн Дамдам, откуда мне знать повадки магов и талисманов? Я полагал, что посредством этого пенала можно что-то сотворить – и мне даже в голову не пришло усомниться в его предназначении! Ты прав – в нем лежал подлинный талисман, и его там больше нет, и бедствия обступили нас…
   – Погоди, не вопи и не причитай, о гуль, – конь, повинуясь джинну, скривил набок челюсть таким образом, что его морда изобразила недовольство и даже презрение. – Ты ощупал пенал – ну, а что ты скажешь о чернильнице?