Страница:
Джейран взяла на руки малыша, а Маймун ибн Дамдам встряхнулся – и его облик стал меняться на глазах. Посветлело лицо – и перестало быть приятным лицом смазливого купеческого сына, а налилось нечеловеческой и победоносной красотой. Сползли с одежды пестрые узоры и сделалась она волнисто-полосатой, как бы затканной бледным золотом, и по ней побежала рябь, как по пескам пустыни. Затем широкие полы взвились ввысь и застыли наподобие распахнутых крыльев. А может, это и были крылья, которые до сих пор джинн умело скрывал.
Маймун ибн Дамдам подошел к Джейран и обнял ее вместе с младенцем. Объятие было стальным, но бережным.
– Ау-у-у! – с этим криком, помогающим полету, джинн взмыл в небо. Джейран зажмурилась.
Полет стал для нее лишь свистом в ушах, ибо плотный плащ-аба не допускал к телу потоков холодного воздуха, гуляющих ночью над пустыней.
– А вот и Хира, о госпожа, – сказал джинн. – Ты никогда не видела ее сверху – так смотри же, ибо другого случая не будет.
– А какая мне от этого польза? – не раскрывая глаз, спросила девушка. – Разве я голубь, который должен искать свою голубятню? Скорее опусти меня куда-нибудь – я же боюсь глядеть вниз, как ты не понимаешь этого?
– Прямо под нами – царский дворец, и я сейчас опущу тебя прямо в объятия к твоему благородному жениху, – пообещал джинн, делая круг над куполом. – А теперь, ради Аллаха, не раскрывай глаз и ничего не бойся!
Маймун ибн Дамдам ударил обеими ногами по кровле купола – и крыша дворца разверзлась под ними. Замедляя полет, он опустился на узорный пол и бережно поставил Джейран, прижимавшую к себе закутанного младенца.
Она открыла глаза и не сразу поняла, где находится.
– Это большой зал, – объяснил джинн. – Слева – михраб, а прямо, за парчовым занавесом, – царский трон. Извини, я побоялся опускаться прямо в царские покои – воображаю, какой бы там поднялся переполох.
– Спасибо тебе, о Маймун ибн Дамдам, и пусть пошлет тебе Аллах удачного поиска и соединения с любимой! – от всей души пожелала Джейран. – А теперь лети скорее. Я буду молить за тебя Аллаха.
– Прощай, о госпожа! – сказал Маймун ибн Дамдам. – Мы больше не встретимся. Навещай иногда аль-Яхмума в царских конюшнях, я сделал так, что он запомнил тебя и будет тебе доверять. Возможно, это тебе пригодится. Я бы не покинул тебя, если бы шейх Гураб не отдал тебе этого ожерелья. Теперь тебе нет во мне нужды. А я еще должен убедиться, что мои братья из рода Раджмуса благополучно доставили всех мудрецов, звездозаконников, магов и факихов по домам.
– А что мне с ним делать? – спросила девушка, касаясь камней.
– Это ты должна понять сама. Ты же знаешь его силу, о Джейран.
– Но все-таки – для чего мне сила ожерелья в царском дворце Хиры?
Маймун ибн Дамдам помолчал, опустив то ли полы одеяния, а то ли мерцающие бледным золотом крылья.
– Близится утро, и ангелы Аллаха получают власть над нами, – произнес он. – Это ожерелье один раз уже сделало тебя иной. Я ничего не стану объяснять. Гураб Ятрибский знает, что делает! Кому-то он рассказывает притчи, а тебе вернул ожерелье. Да хранит тебя Аллах на путях твоих, о Джейран!
Джинн взмыл в воздух и, подняв сильный гул под сводами купола, прилип на мгновение к нему. Золотое сияние как будто окружило его – и он стал, как черная тень крылатого джинна, приклеенная к куполу изнутри. Вдруг Джейран увидела, что это вовсе не тень, а прореха в каменной кладке, сквозь которую видны звезды. А еще мгновение спустя сияние вокруг прорехи померкло, и вместо звезд опять были причудливые узоры, выведенные искусными каменщиками.
– Да будут вечно открыты тебе Врата огня! – вспомнив вдруг слышанное у колодца приветствие джиннов, крикнула ему вслед Джейран. И сразу же услышала топот и крики.
Она подумала, что этот переполох вызвало появление и исчезновение Маймуна ибн Дамдама, но вбежавшие в зал люди смотрели не на купол, сквозь который скрылся джинн.
Они сбежались к середине зала, к занавесу, которому надлежало закрывать во время церемоний царский трон, и осветили пространство факелами, и крикнули друг другу, что пропажа не обнаружена.
Джинн не был такой пропажей, которую следовало искать ночью по всему дворцу с факелами. Несколько успокоившись, Джейран стала приглядываться из темноты – и узнала одного из этих взволнованных искателей.
– Ко мне, о Масрур! – негромко позвала она евнуха, того самого, который был приставлен к ней и к Абризе, когда Ади аль-Асвад, захватив Хиру, поместил их обеих во дворце.
Толстый евнух повернулся, ахнул и, вперевалку подбежав к девушке, осветил ее лицо факелом.
– Клянусь Аллахом, это предводительница воинства шайтана! – воскликнул он. – Как ты попала сюда, о женщина?
– Я больше не предводительница, я невеста твоего господина аль-Асвада! – отвечала Джейран. – Он дал слово ввести меня в свой харим – и пусть исполняет слово! Извести его обо мне!
– Вот он сам! – евнух, повернувшись, указал факелом на торопливо шагающего по залу Ади. Очевидно, он не успел привязать свою золотую маску, и потому держал ее у лица левой рукой.
– Вы нашли ее? – крикнул он Масруру. – Где она была?
– Это совсем другая женщина, о господин! Это та женщина, Джейран, которая…
– Горе тебе, перестанешь ли ты нести чушь? – с такими словами Джейран оттолкнула евнуха и встала перед аль-Асвадом.
– Ради Аллаха – я сплю, или это воистину ты? – спросил молодой царь.
– Разве ты не видишь синих знаков на моей щеке, о аль-Асвад? – вопросом же отвечала Джейран. – Прикажи позвать Абризу и женщин из харима – вот ребенок, которого ты поклялся возвести на престол Хиры, и он нуждается в их заботе! Теперь ты можешь снять эту проклятую маску! А вот и я – ты обещал взять меня в жены, и я пришла, чтобы ты сдержал и эту клятву! Чего тебе еще нужно от меня, о аль-Асвад?
Она протянула перед собой завернутого в аба малыша. Но ей пришлось подождать, пока Ади торопливо завязал на затылке шнурки золотой маски. Потом он взял малыша под мышки и поднял его так, что голова ребенка оказалась выше его собственной.
– Приветствуйте царя! – крикнул он. – Где хаджиб? Немедленно приведите его!
– О господин, а разве мы сами не можем отдернуть занавес, отделяющий твой престол от зала? – спросил кто-то из свиты.
– Нет, пусть все будет по правилам и установлениям, – возразил аль-Асвад.
И он ждал с мальчиком на руках, пока не привели сонного хаджиба, а тот не развязал шнуры и не открыл для всех, собравшихся за это время в зале, царский трон Хиры.
Ади аль-Асвад поднес ребенка и осторожно опустил на сиденье.
– Будьте вы все моими свидетелями перед Аллахом – я сдержал клятву! – воскликнул он, подцепил пальцами неплотно затянутые шнурки и сорвал маску. Она пролетела, сверкая, и упала на узорный пол, к ногам Джейран.
– У тебя нет приданого, – строго сказал аль-Асвад. – Добычи твоих людей мне не надо! Подбери эту маску – вот твое приданое! А все эти люди, если они любят меня, наполнят маску золотом и драгоценными камнями!
Джейран встала посреди зала, держа маску, словно чашу, и два факелоносца встали справа и слева от нее, а приближенные Ади аль-Асвада поочередно подходили к ней, и клали в маску то перстень, то ожерелье, то запястье, и свет факелов отражался от граней крупных камней.
Тем временем догадливый евнух Масрур сбегал в помещения харима и вернулся с большим шелковым покрывалом, отороченным широкой золотой каймой. Он подкрался к Джейран сзади и ловко укутал ее, так что последние подносители даров могли видеть лишь ее руки.
– Тебе нельзя больше ходить с открытым лицом, о госпожа, – прошептал он. – Попроси аль-Асвада немного отложить вашу свадьбу – а я поищу женщин и врачей, сведущих в мазях и притираниях, чтобы вывести с твоей щеки эти отвратительные знаки…
И Джейран, чье зрение и без того было затуманено полупрозрачным покрывалом, вдруг и вовсе перестала видеть перед собой зал, склоненные спины и прекрасное выразительное лицо аль-Асвада, стоящего возле престола как бы на страже спящего ребенка.
Она увидела костер, Маймуна ибн Дамдама, Грохочущего Грома и Гураба Ятрибского. Каждый из этих троих мог избавить ее от проклятых синих знаков! Но они не сделали этого. Она получила ожерелье, но о знаках все словно забыли, хотя она сидела у костра с открытым лицом, и это уродство было им прекрасно видно!
Они не были ее врагами, наоборот – они желали ей добра! И все же поступили таким непонятным образом, все трое, не сговариваясь…
Старый фалясиф Гураб Ятрибский никогда не говорил прямо – вспомнила она. Он, подобно суфиям, к которым привязался всей душой, изъяснялся притчами. И в том, что Джейран оставили эти синие знаки, был смысл, который она мучительно пыталась постичь.
Он толковал о людях, пытающихся догнать уходящее солнце, в то время, когда им просто нужно было развернуть караван и двинуться в прямо противоположном направлении! Что же общего между тем караваном, знаками на щеке, ожерельем на шее и статным мужчиной, стоящим у трона с видом ангела Ридвана, охраняющего вход в рай?
Джейран вспомнила вдруг, что на ожерелье лежит проклятие Бертранды, – и первая мысль, пришедшая ей в голову, была, надо признаться, постыдной – поскорее отыскать Абризу, вернуть ей ее подарок и таким образом избавиться от соперницы.
И сразу же Джейран устыдилась.
Тут случилось наконец то, чего она все время опасалась – ребенок, лежащий на царском троне проснулся и заревел.
Аль-Асвад отшатнулся от него – ибо никогда не имел дела с ревущими младенцами и не знал, чего от них ожидать.
Собравшиеся в зале мужчины тоже не решались взять на руки малыша – ибо для этого нужно было снять его с царского престола.
Вдруг вбежал черный раб, не знавший, очевидно, о последних событиях, и кинулся к аль-Асваду.
– О господин, она выехала через Ворота победы! – крикнул он. – Стража клянется Аллахом, что узнала ее, несмотря на тюрбан и кольчугу! И она была одна!
– В погоню! – приказал, перекрикивая младенца, Ади аль-Асвад. – Заклинаю Аллахом – найдите ее, верните ее, иначе она погибла!
– О Масрур, что здесь происходит? – шепотом осведомилась Джейран у евнуха.
– Пойдем в харим, о госпожа и там я расскажу тебе… – на круглом лице Масрура вдруг расплылась счастливая улыбка от предвкушения занимательной истории. – О, я расскажу тебе, как эта скверная Абриза пыталась соблазнить аль-Мунзира, и как он удрал от нее, не желая предавать аль-Асвада, и как эта воспитанница безумных франков обманула нас всех и кинулась за ним в погоню!..
Джейран ударила себя ладонями по бокам и расхохоталась. Ее громоносный хохот перекрыл и рев ребенка, и звонкие приказы аль-Асвада, и гомон в зале. Молодой царь, услышав эти вовсе неожиданные звуки, прервал на полуслове приказания и шагнул к Джейран в полном смятении. Уже второй раз царский дворец Хиры оглашался подобным хохотом – и это было не к добру.
А Джейран ни на кого не обращала внимания. Покрывало слетело с ее запрокинувшейся головы – и она смеялась, захлебываясь, хлопая в ладоши, а потом разразилась гортанным пронзительным криком восторга, которым бедуинские женщины выражают безграничное счастье.
– Клянусь Аллахом, эта соперница больше не страшна тебе, о госпожа! – прямо ей в ухо завопил Масрур, решив, что понял причину хохота.
– Соперница? – изумилась Джейран. – Ты бесноватый, или твой разум поражен?..
И замолчала, приоткрыв рот, ибо мысль, заставившая ее расхохотаться, только принялась обретать очертания – и Джейран боялась спугнуть ее…
Все это сильно смахивало на возню годовалого ребенка с игрушками. Тем более, что Хайсагур, перекладывая бумагу с места на место, то морщился, то кривился, то сердито ворчал, то задумчиво мычал.
Стрелка в прорези деревянной накладки на стенке водяных часов медленно ползла вверх.
Оборотень оторвался от своего занятия и с тоской посмотрел на стрелку.
– Все утро, весь день и почти весь вечер, клянусь Аллахом! – проворчал он. – А этот несчастный оставил не меньше кинтара рукописей! Сколько же мне с ними разбираться? Может быть, мне просто отвезти все это в Харран Месопотамский к его родственникам или ученикам? Ведь никто не назначал меня наследником, и Сабит ибн Хатем не оставил завещания…
Со вздохом Хайсагур вернулся к бумагам.
Вдруг он насторожился.
По ступеням башни кто-то поднимался, и это были шаги человека, утомленного протяженностью лестницы и тяжестью ноши.
– Кому это я понадобился? – громко спросил оборотень на языке горных гулей.
Он решил было, что те, проведав каким-то образом про смерть звездозаконника, решили разграбить его жилище в башне. Все-таки тут были еще совсем неплохие ковры, всякая утварь и столики. На часы гули вряд ли покусились бы – это сооружение в их глазах не имело смысла, ибо днем, когда нужно измерять время, есть для этого солнце, а ночью время измерять незачем.
Тот, кто поднимался по лестнице, остановился на мгновение, услышав хриплый голос, но продолжил свое восхождение.
Дверь открылась.
Хайсагур увидел на пороге женщину.
Эта высокая женщина стояла, опершись рукой о косяк, и тяжело дышала. Другой рукой она придерживала ишачьи полосатые хурджины, висящие у нее через плечо. И тот, что спереди, был набит до отказа, а того, что сзади, Хайсагур, естественно, не видел.
Лицо женщины было открыто. И на левой щеке Хайсагур явственно разглядел знаки, похожие на протянутые под кожей синие нитки. Они были оставлены рукой Сабита ибн Хатема.
– Как ты забралась сюда, о Джейран? – удивленно спросил оборотень, впопыхах запахивая на себе старый халат. – Ты не побоялась гулей?
– Ты ведь тоже гуль, – отвечала она.
– Да, наполовину, – согласился Хайсагур. – И ты прошла через подземелье, битком набитое костяками?
– Прошла, о Хайсагур.
Оборотень задумался, опустив лобастую расщепленную голову, так что Джейран могла вволю насладиться зрелищем двух бледных наростов, похожих на небольшие рога.
– Это ради гороскопа? – вдруг понял он. – Знаешь, о Джейран, я охотнее возьмусь искать жемчужину в большой навозной куче, чем нужную бумагу в этих вот залежах.
– Однако ты же разбираешь их, о Хайсагур, – напомнила девушка.
– Это все, что осталось от старика, – проворчал Хайсагур. – Разумеется, где-то здесь лежит и твой гороскоп. Но я сперва хочу понять, куда он подевал поправки к звездным таблицам! У него было несколько листов очень ценных поправок, над которыми мы работали вместе, и, клянусь Аллахом, за два дня этой возни я до них не добрался!
– Я бы хотела, чтобы Аллах в раю дал ему вместо чернооких гурий высокую башню и молодые глаза, и пусть он сам рассматривает звезды и радуется им… – Джейран покачала головой. – Давай я помогу тебе, о Хайсагур.
– Что ты понимаешь в зиджах, о женщина? – усмехнулся гуль-оборотень. – Не вздумай прикасаться к бумагам, они лежат так, что только я знаю их порядок! Поверь мне, некий порядок в том, что я разобрал, уже есть!
– Я ничего не понимаю в зиджах, и в стоянках луны, и для меня всегда мучительно приспосабливаться к летним и зимним часам, и я понятия не имею, где Черные страны, где Красные страны, где Зеленые страны и где Белые страны, – согласилась Джейран. – Но я могла бы расстелить скатерть, и приготовить пищу, и налить тебе воды для омовения лица и рук. У меня с собой курица с начинкой, и финики из Басры, и белый пшеничный хлеб, и кувшин с водой, подслащенной соком сахарного тростника.
– И ты все это тащила по нашей ужасной лестнице?! – воскликнул Хайсагур.
– Я только боюсь, что неплотно закрыла кувшин, так что вода, скорее всего, пролилась. Но у меня с собой нет ничего такого, что могла бы повредить сладкая вода, клянусь Аллахом! – Джейран негромко рассмеялась.
Рассмеялся и оборотень.
– Вон там, в углу, на столике стоит посудина, которая наполнена маслом, а в ней плавает деревянная рыбка, – сказал он. – Эта рыбка содержит в себе железную иглу и постоянно указывает носом в сторону Черных стран, а хвостом – в сторону Красных стран. Если и ты станешь носом к Черным странам, то по правую руку у тебя будут Зеленые страны, откуда везут шелк и фарфор, а по левую руку – Белые, откуда прибыли к нам франки. Вот и вся наука, о красавица. Остальное, поверь мне, если и сложнее, то ненамного.
– Не думаешь ли ты, что я собираюсь сделаться звездозаконником? Да спасет и сохранит меня Аллах от подобного бедствия! – Джейран возвела глаза к потолку, так что весь вид ее являл искренность молитвы.
– Выходит, мне нужно откладывать в сторону более важные бумаги и искать твой гороскоп… – оборотень громко вздохнул. – А что изменится в твоей жизни, если ты получишь его на несколько дней позже? Эдесса, где ты можешь встретить своего отца, с места не сдвинется. И, насколько мне известно, с франками у правоверных теперь перемирие. Не знаю только, надолго ли это. А что касается твоего замужества с сыном могучего царя…
Хайсагур прервал речь и с недоумением уставился на Джейран. Воистину, меньше всего она была сейчас похожа на невесту царского сына. Изар, мешавший восхождению по лестнице, она отвязала и перекинула через плечо поверх хурджинов. И это был простой изар, не из мосульского шелка и без золотых каемок. Голубое платье Джейран было добротным и теплым, пояс, перехвативший его, – без золотых накладок, а туфли – с самой скромной вышивкой.
– Насколько я помню, до своего двадцатилетия ты должна была выйти замуж… – озадаченно пробормотал оборотень.
– Я вышла замуж, о Хайсагур, и освободила Ади аль-Асвада от его клятвы, и все мы сдержали слово, – объяснила Джейран. – А потом, когда брачный договор был составлен и подписан, я вышла из своих комнат, и пошла на конюшню, и оседлала аль-Яхмума, а вещи я собрала заранее и уложила в эти вот хурджины. Покинув его тело, джинн Маймун ибн Дамдам оставил в сердце этого коня привязанность ко мне, так что у меня не было с ним хлопот, и он…
– Зачем ты сделала это, о Джейран? – воскликнул Хайсагур. – Разве ты не хотела стать женой аль-Асвада?
– Хотела, о Хайсагур. Но он не хотел быть моим мужем. Ему нужно было сдержать клятву, и не более того. А я не желала сделаться навсегда несчастной лишь потому, что этот безумец вообразил себя рабом верности! Я хочу принадлежать мужчине, который меня полюбит и для которого я буду красива! А аль-Асвад никогда не перестанет замечать эти знаки на моей щеке!
Пылкость, с которой Джейран произнесла все это, удивила гуля, но не менее удивил его и звонкий голос девушки. Казалось, от этих звуков по башне пролетает ветер, и даже странно, что не взлетают ввысь бумаги Сабита ибн Хатема.
– Погоди, погоди, о женщина! – Хайсагур, видя, что работа не будет иметь продолжения, встал и размял ноги. – Клянусь Аллахом, я ничего не понял! Ты ведь хотела выйти замуж за аль-Асвада, и он хотел взять тебя в жены, и твой гороскоп явственно пророчил это, так при чем же тут твои знаки? Если бы не они – ты бы не привела в Хиру своих людей и аль-Асвад погиб бы мучительной смертью. Он должен благодарить Аллаха за то, что пьяный Сабит вспомнил проделки магов и выжег у тебя на щеке эти два слова – «Шайтан-звезда»!
– Он хотел забыть о них, но не смог, о Хайсагур! Я не упрекаю его, клянусь Аллахом, мне не в чем его упрекнуть, но он всегда видел бы эти знаки на моем лице, даже в полнейшей темноте! И он всегда помнил бы, что женился из долга чести на уродине, подобной пятнистой змее! А потом он взял бы других жен, а я была бы подобна той слезинке, которую испытывают, лишь будучи в затруднении. Дело сделано, о Хайсагур – брачный договор подписан, и я не буду обременять его своим уродством!
– Но раз тебя так беспокоит твоя внешность, тебе нужно вернуться к отцу, чтобы он отправил тебя в Афранджи, – разумно рассудил оборотень. – Там такие, как ты, – дочери благородных семейств, и ты сама видела, какими почестями франки окружают своих знатных женщин. Твой брачный договор не будет у них правомочен, о женщина, и в Афранджи ты станешь одной из самых красивых, и найдешь себе мужа, невзирая на эти знаки, ведь вы, женщины, умеете замазывать красками такие вещи…
– Я не поеду в Эдессу искать отца и видеть не хочу Афранджи! Разве ты еще не понял, почему я пришла сюда?
Хайсагур развел руками.
Джейран быстро подошла к нему и обняла за шею.
– Я хочу жить тут, с тобой! – торопливо заговорила она. – Я хочу помогать тебе, и готовить для тебя пищу, и стирать твою одежду! А если Аллах пошлет нам детей – я хочу растить этих детей!
– Погоди, погоди, ради Аллаха! – перебил ее оборотень, взяв за плечи и несколько отстраняя от себя. – Ты сама не понимаешь, что говоришь! Из двадцати женщин, которых гули берут в жены, только одна может выносить и родить ребенка!
– Вот я и буду этой двадцатой женщиной! – отвечала Джейран. – Я обо всем подумала, о любимый! Я знаю очень мало, но я привыкла не поддаваться бедствиям! Если вообще в человеческих силах сделать какое-то несложное дело – я его сделаю, клянусь Аллахом! Я вышла из этого разбойничьего рая, прошла через горы, я не побоялась джиннов, я возглавила тот отряд, который освободил аль-Асвада – и ты сам знаешь, что я еще сделала! Аллах сохранил мне жизнь, и всякий раз, как я избавлялась от смерти, я как бы слышала его голос: «Я храню тебя ради того, чтобы и ты кого-то спасала и сохраняла, я даю тебе жизнь, чтобы и ты кому-то дала жизнь!» Аль-Асвад не нуждается во мне, и Салах-эд-Дин не нуждается во мне, и нет мне нужды в тех женихах, которых мне найдут посредницы ради моего приданого! Я пришла к тебе не потому, что больше мне было некуда идти, о Хайсагур! Ведь об этом ты подумал, о любимый?
– О Аллах, ведь когда-то из этой женщины каждое слово приходилось вытягивать клещами, словно больной зуб! – сказав это, Хайсагур вдруг смутился, негромко рассмеялся и погладил Джейран по голове. Она изловчилась и поцеловала крупную темнокожую руку оборотня.
– Может быть, я – единственная женщина, которая может дать жизнь твоим детям, – Джейран покраснела до ушей. – И ты же хочешь этого!
– А ты не боишься, что наши дети будут горными гулями? – спросил Хайсагур. – Ты не боишься, что гули, когда узнают, что ты рожаешь мне детей, придут и заберут их, чтобы воспитать на свой лад? И если они уродятся в меня – им придется всю жизнь провести в этой крепости…
– А разве ты сам всю жизнь провел в крепости? Они найдут себе дорогу не хуже нашей, если будет на то милость Аллаха, – возразила Джейран.
– Да – мальчики найдут. А если ты, о женщина, возьмешь и нарожаешь мне дочерей? Ты подумала, какие это будут красавицы?
Хайсагур все посмеивался, удерживая Джейран на некотором расстоянии.
– Видишь ли, о любимый, если бы я была красавицей, то уже давно рожала бы детей какому-нибудь бедуину, или была брошена Салах-эд-Дином ради другой красавицы, помоложе годами, или вообще досталась бы толстому купцу, владельцу многих наложниц. А теперь я даже рада своему уродству – ведь ты будешь во мне уверен, о Хайсагур, ты будешь твердо знать, что я тебя не покину. Видишь, я действительно все обдумала.
– Ты красавица, о Джейран, – сказал оборотень. – Во всех землях франков не найти такой, как ты.
Вдруг Джейран улыбнулась – ей пришла в голову лукавая мысль.
– Афранджи по воле Аллаха далеко, а вот в этой крепости я воистину буду первой красавицей! Чего же тебе еще нужно, о любимый? Поверь, у меня хватит силы быть с тобой, рожать и растить наших детей!
Хайсагур ничего не ответил. Его молчание длилось так долго, что Джейран забеспокоилась. По лицу гуля-оборотня она видела, что мысли, посетившие его, невеселого свойства. И она тоже молчала, давая ему возможность разобраться с этими мыслями.
– Я боюсь… – вдруг сказал Хайсагур. – Я боюсь твоей близости… Я боюсь погубить тебя… Я не могу приблизить тебя к себе!
– Значит, ты любишь меня? – спросила Джейран.
Он ничего не ответил.
Да ей и не нужно было ответа.
Она развела обеими руками полы халата, еле сходящиеся на широкой груди Хайсагура, и рванула на себе кушак.
– Ты еще не знаешь, что это, – сказала девушка, когда гуль увидел черное ожерелье. – А я знаю! И я поняла, зачем мне дал его старый фалясиф Гураб Ятрибский! Я поняла, чего все они ждали от меня! И у меня хватит силы!.. Помнишь – тогда, ночью, в караван-сарае?..
Джейран распахнула на себе платье еще больше и прижалась обнаженной грудью к обнаженной груди Хайсагура, так, что ожерелье, впечатавшись в кожу, причинило боль и ей, и ему.
– Вот и все, – прошептала она. – Я – твоя, клянусь Аллахом, а ты – мой. Вот и все… И не надо ничего больше говорить… И пропади он пропадом, мой гороскоп! Я родилась под твоей звездой, о Хайсагур! Я родилась под звездой аль-Гуль! И поэтому я могу быть только твоей, о любимый…
Маймун ибн Дамдам подошел к Джейран и обнял ее вместе с младенцем. Объятие было стальным, но бережным.
– Ау-у-у! – с этим криком, помогающим полету, джинн взмыл в небо. Джейран зажмурилась.
Полет стал для нее лишь свистом в ушах, ибо плотный плащ-аба не допускал к телу потоков холодного воздуха, гуляющих ночью над пустыней.
– А вот и Хира, о госпожа, – сказал джинн. – Ты никогда не видела ее сверху – так смотри же, ибо другого случая не будет.
– А какая мне от этого польза? – не раскрывая глаз, спросила девушка. – Разве я голубь, который должен искать свою голубятню? Скорее опусти меня куда-нибудь – я же боюсь глядеть вниз, как ты не понимаешь этого?
– Прямо под нами – царский дворец, и я сейчас опущу тебя прямо в объятия к твоему благородному жениху, – пообещал джинн, делая круг над куполом. – А теперь, ради Аллаха, не раскрывай глаз и ничего не бойся!
Маймун ибн Дамдам ударил обеими ногами по кровле купола – и крыша дворца разверзлась под ними. Замедляя полет, он опустился на узорный пол и бережно поставил Джейран, прижимавшую к себе закутанного младенца.
Она открыла глаза и не сразу поняла, где находится.
– Это большой зал, – объяснил джинн. – Слева – михраб, а прямо, за парчовым занавесом, – царский трон. Извини, я побоялся опускаться прямо в царские покои – воображаю, какой бы там поднялся переполох.
– Спасибо тебе, о Маймун ибн Дамдам, и пусть пошлет тебе Аллах удачного поиска и соединения с любимой! – от всей души пожелала Джейран. – А теперь лети скорее. Я буду молить за тебя Аллаха.
– Прощай, о госпожа! – сказал Маймун ибн Дамдам. – Мы больше не встретимся. Навещай иногда аль-Яхмума в царских конюшнях, я сделал так, что он запомнил тебя и будет тебе доверять. Возможно, это тебе пригодится. Я бы не покинул тебя, если бы шейх Гураб не отдал тебе этого ожерелья. Теперь тебе нет во мне нужды. А я еще должен убедиться, что мои братья из рода Раджмуса благополучно доставили всех мудрецов, звездозаконников, магов и факихов по домам.
– А что мне с ним делать? – спросила девушка, касаясь камней.
– Это ты должна понять сама. Ты же знаешь его силу, о Джейран.
– Но все-таки – для чего мне сила ожерелья в царском дворце Хиры?
Маймун ибн Дамдам помолчал, опустив то ли полы одеяния, а то ли мерцающие бледным золотом крылья.
– Близится утро, и ангелы Аллаха получают власть над нами, – произнес он. – Это ожерелье один раз уже сделало тебя иной. Я ничего не стану объяснять. Гураб Ятрибский знает, что делает! Кому-то он рассказывает притчи, а тебе вернул ожерелье. Да хранит тебя Аллах на путях твоих, о Джейран!
Джинн взмыл в воздух и, подняв сильный гул под сводами купола, прилип на мгновение к нему. Золотое сияние как будто окружило его – и он стал, как черная тень крылатого джинна, приклеенная к куполу изнутри. Вдруг Джейран увидела, что это вовсе не тень, а прореха в каменной кладке, сквозь которую видны звезды. А еще мгновение спустя сияние вокруг прорехи померкло, и вместо звезд опять были причудливые узоры, выведенные искусными каменщиками.
– Да будут вечно открыты тебе Врата огня! – вспомнив вдруг слышанное у колодца приветствие джиннов, крикнула ему вслед Джейран. И сразу же услышала топот и крики.
Она подумала, что этот переполох вызвало появление и исчезновение Маймуна ибн Дамдама, но вбежавшие в зал люди смотрели не на купол, сквозь который скрылся джинн.
Они сбежались к середине зала, к занавесу, которому надлежало закрывать во время церемоний царский трон, и осветили пространство факелами, и крикнули друг другу, что пропажа не обнаружена.
Джинн не был такой пропажей, которую следовало искать ночью по всему дворцу с факелами. Несколько успокоившись, Джейран стала приглядываться из темноты – и узнала одного из этих взволнованных искателей.
– Ко мне, о Масрур! – негромко позвала она евнуха, того самого, который был приставлен к ней и к Абризе, когда Ади аль-Асвад, захватив Хиру, поместил их обеих во дворце.
Толстый евнух повернулся, ахнул и, вперевалку подбежав к девушке, осветил ее лицо факелом.
– Клянусь Аллахом, это предводительница воинства шайтана! – воскликнул он. – Как ты попала сюда, о женщина?
– Я больше не предводительница, я невеста твоего господина аль-Асвада! – отвечала Джейран. – Он дал слово ввести меня в свой харим – и пусть исполняет слово! Извести его обо мне!
– Вот он сам! – евнух, повернувшись, указал факелом на торопливо шагающего по залу Ади. Очевидно, он не успел привязать свою золотую маску, и потому держал ее у лица левой рукой.
– Вы нашли ее? – крикнул он Масруру. – Где она была?
– Это совсем другая женщина, о господин! Это та женщина, Джейран, которая…
– Горе тебе, перестанешь ли ты нести чушь? – с такими словами Джейран оттолкнула евнуха и встала перед аль-Асвадом.
– Ради Аллаха – я сплю, или это воистину ты? – спросил молодой царь.
– Разве ты не видишь синих знаков на моей щеке, о аль-Асвад? – вопросом же отвечала Джейран. – Прикажи позвать Абризу и женщин из харима – вот ребенок, которого ты поклялся возвести на престол Хиры, и он нуждается в их заботе! Теперь ты можешь снять эту проклятую маску! А вот и я – ты обещал взять меня в жены, и я пришла, чтобы ты сдержал и эту клятву! Чего тебе еще нужно от меня, о аль-Асвад?
Она протянула перед собой завернутого в аба малыша. Но ей пришлось подождать, пока Ади торопливо завязал на затылке шнурки золотой маски. Потом он взял малыша под мышки и поднял его так, что голова ребенка оказалась выше его собственной.
– Приветствуйте царя! – крикнул он. – Где хаджиб? Немедленно приведите его!
– О господин, а разве мы сами не можем отдернуть занавес, отделяющий твой престол от зала? – спросил кто-то из свиты.
– Нет, пусть все будет по правилам и установлениям, – возразил аль-Асвад.
И он ждал с мальчиком на руках, пока не привели сонного хаджиба, а тот не развязал шнуры и не открыл для всех, собравшихся за это время в зале, царский трон Хиры.
Ади аль-Асвад поднес ребенка и осторожно опустил на сиденье.
– Будьте вы все моими свидетелями перед Аллахом – я сдержал клятву! – воскликнул он, подцепил пальцами неплотно затянутые шнурки и сорвал маску. Она пролетела, сверкая, и упала на узорный пол, к ногам Джейран.
– У тебя нет приданого, – строго сказал аль-Асвад. – Добычи твоих людей мне не надо! Подбери эту маску – вот твое приданое! А все эти люди, если они любят меня, наполнят маску золотом и драгоценными камнями!
Джейран встала посреди зала, держа маску, словно чашу, и два факелоносца встали справа и слева от нее, а приближенные Ади аль-Асвада поочередно подходили к ней, и клали в маску то перстень, то ожерелье, то запястье, и свет факелов отражался от граней крупных камней.
Тем временем догадливый евнух Масрур сбегал в помещения харима и вернулся с большим шелковым покрывалом, отороченным широкой золотой каймой. Он подкрался к Джейран сзади и ловко укутал ее, так что последние подносители даров могли видеть лишь ее руки.
– Тебе нельзя больше ходить с открытым лицом, о госпожа, – прошептал он. – Попроси аль-Асвада немного отложить вашу свадьбу – а я поищу женщин и врачей, сведущих в мазях и притираниях, чтобы вывести с твоей щеки эти отвратительные знаки…
И Джейран, чье зрение и без того было затуманено полупрозрачным покрывалом, вдруг и вовсе перестала видеть перед собой зал, склоненные спины и прекрасное выразительное лицо аль-Асвада, стоящего возле престола как бы на страже спящего ребенка.
Она увидела костер, Маймуна ибн Дамдама, Грохочущего Грома и Гураба Ятрибского. Каждый из этих троих мог избавить ее от проклятых синих знаков! Но они не сделали этого. Она получила ожерелье, но о знаках все словно забыли, хотя она сидела у костра с открытым лицом, и это уродство было им прекрасно видно!
Они не были ее врагами, наоборот – они желали ей добра! И все же поступили таким непонятным образом, все трое, не сговариваясь…
Старый фалясиф Гураб Ятрибский никогда не говорил прямо – вспомнила она. Он, подобно суфиям, к которым привязался всей душой, изъяснялся притчами. И в том, что Джейран оставили эти синие знаки, был смысл, который она мучительно пыталась постичь.
Он толковал о людях, пытающихся догнать уходящее солнце, в то время, когда им просто нужно было развернуть караван и двинуться в прямо противоположном направлении! Что же общего между тем караваном, знаками на щеке, ожерельем на шее и статным мужчиной, стоящим у трона с видом ангела Ридвана, охраняющего вход в рай?
Джейран вспомнила вдруг, что на ожерелье лежит проклятие Бертранды, – и первая мысль, пришедшая ей в голову, была, надо признаться, постыдной – поскорее отыскать Абризу, вернуть ей ее подарок и таким образом избавиться от соперницы.
И сразу же Джейран устыдилась.
Тут случилось наконец то, чего она все время опасалась – ребенок, лежащий на царском троне проснулся и заревел.
Аль-Асвад отшатнулся от него – ибо никогда не имел дела с ревущими младенцами и не знал, чего от них ожидать.
Собравшиеся в зале мужчины тоже не решались взять на руки малыша – ибо для этого нужно было снять его с царского престола.
Вдруг вбежал черный раб, не знавший, очевидно, о последних событиях, и кинулся к аль-Асваду.
– О господин, она выехала через Ворота победы! – крикнул он. – Стража клянется Аллахом, что узнала ее, несмотря на тюрбан и кольчугу! И она была одна!
– В погоню! – приказал, перекрикивая младенца, Ади аль-Асвад. – Заклинаю Аллахом – найдите ее, верните ее, иначе она погибла!
– О Масрур, что здесь происходит? – шепотом осведомилась Джейран у евнуха.
– Пойдем в харим, о госпожа и там я расскажу тебе… – на круглом лице Масрура вдруг расплылась счастливая улыбка от предвкушения занимательной истории. – О, я расскажу тебе, как эта скверная Абриза пыталась соблазнить аль-Мунзира, и как он удрал от нее, не желая предавать аль-Асвада, и как эта воспитанница безумных франков обманула нас всех и кинулась за ним в погоню!..
Джейран ударила себя ладонями по бокам и расхохоталась. Ее громоносный хохот перекрыл и рев ребенка, и звонкие приказы аль-Асвада, и гомон в зале. Молодой царь, услышав эти вовсе неожиданные звуки, прервал на полуслове приказания и шагнул к Джейран в полном смятении. Уже второй раз царский дворец Хиры оглашался подобным хохотом – и это было не к добру.
А Джейран ни на кого не обращала внимания. Покрывало слетело с ее запрокинувшейся головы – и она смеялась, захлебываясь, хлопая в ладоши, а потом разразилась гортанным пронзительным криком восторга, которым бедуинские женщины выражают безграничное счастье.
– Клянусь Аллахом, эта соперница больше не страшна тебе, о госпожа! – прямо ей в ухо завопил Масрур, решив, что понял причину хохота.
– Соперница? – изумилась Джейран. – Ты бесноватый, или твой разум поражен?..
И замолчала, приоткрыв рот, ибо мысль, заставившая ее расхохотаться, только принялась обретать очертания – и Джейран боялась спугнуть ее…
* * *
Хайсагур сидел, скрестив ноги, посреди помещения, которое горные гули много лет назад отдали в наем Сабиту ибн Хатему, и занимался делом, не внушающим большого доверия к его разуму. Он задумчиво брал из стопки исписанных листов верхний, просматривал его и клал направо, на ковер, где такие же листы образовали невразумительную россыпь. Он брал другой лист и, почти не глядя, бросал его налево, где на другом ковре собралась уже немалая куча. Затем он добирался до основания этой кучи, вытягивал третий лист, уже несколько помятый, и бережно клал его поверх россыпи, а из нее два листа перемещал на вершину кучи.Все это сильно смахивало на возню годовалого ребенка с игрушками. Тем более, что Хайсагур, перекладывая бумагу с места на место, то морщился, то кривился, то сердито ворчал, то задумчиво мычал.
Стрелка в прорези деревянной накладки на стенке водяных часов медленно ползла вверх.
Оборотень оторвался от своего занятия и с тоской посмотрел на стрелку.
– Все утро, весь день и почти весь вечер, клянусь Аллахом! – проворчал он. – А этот несчастный оставил не меньше кинтара рукописей! Сколько же мне с ними разбираться? Может быть, мне просто отвезти все это в Харран Месопотамский к его родственникам или ученикам? Ведь никто не назначал меня наследником, и Сабит ибн Хатем не оставил завещания…
Со вздохом Хайсагур вернулся к бумагам.
Вдруг он насторожился.
По ступеням башни кто-то поднимался, и это были шаги человека, утомленного протяженностью лестницы и тяжестью ноши.
– Кому это я понадобился? – громко спросил оборотень на языке горных гулей.
Он решил было, что те, проведав каким-то образом про смерть звездозаконника, решили разграбить его жилище в башне. Все-таки тут были еще совсем неплохие ковры, всякая утварь и столики. На часы гули вряд ли покусились бы – это сооружение в их глазах не имело смысла, ибо днем, когда нужно измерять время, есть для этого солнце, а ночью время измерять незачем.
Тот, кто поднимался по лестнице, остановился на мгновение, услышав хриплый голос, но продолжил свое восхождение.
Дверь открылась.
Хайсагур увидел на пороге женщину.
Эта высокая женщина стояла, опершись рукой о косяк, и тяжело дышала. Другой рукой она придерживала ишачьи полосатые хурджины, висящие у нее через плечо. И тот, что спереди, был набит до отказа, а того, что сзади, Хайсагур, естественно, не видел.
Лицо женщины было открыто. И на левой щеке Хайсагур явственно разглядел знаки, похожие на протянутые под кожей синие нитки. Они были оставлены рукой Сабита ибн Хатема.
– Как ты забралась сюда, о Джейран? – удивленно спросил оборотень, впопыхах запахивая на себе старый халат. – Ты не побоялась гулей?
– Ты ведь тоже гуль, – отвечала она.
– Да, наполовину, – согласился Хайсагур. – И ты прошла через подземелье, битком набитое костяками?
– Прошла, о Хайсагур.
Оборотень задумался, опустив лобастую расщепленную голову, так что Джейран могла вволю насладиться зрелищем двух бледных наростов, похожих на небольшие рога.
– Это ради гороскопа? – вдруг понял он. – Знаешь, о Джейран, я охотнее возьмусь искать жемчужину в большой навозной куче, чем нужную бумагу в этих вот залежах.
– Однако ты же разбираешь их, о Хайсагур, – напомнила девушка.
– Это все, что осталось от старика, – проворчал Хайсагур. – Разумеется, где-то здесь лежит и твой гороскоп. Но я сперва хочу понять, куда он подевал поправки к звездным таблицам! У него было несколько листов очень ценных поправок, над которыми мы работали вместе, и, клянусь Аллахом, за два дня этой возни я до них не добрался!
– Я бы хотела, чтобы Аллах в раю дал ему вместо чернооких гурий высокую башню и молодые глаза, и пусть он сам рассматривает звезды и радуется им… – Джейран покачала головой. – Давай я помогу тебе, о Хайсагур.
– Что ты понимаешь в зиджах, о женщина? – усмехнулся гуль-оборотень. – Не вздумай прикасаться к бумагам, они лежат так, что только я знаю их порядок! Поверь мне, некий порядок в том, что я разобрал, уже есть!
– Я ничего не понимаю в зиджах, и в стоянках луны, и для меня всегда мучительно приспосабливаться к летним и зимним часам, и я понятия не имею, где Черные страны, где Красные страны, где Зеленые страны и где Белые страны, – согласилась Джейран. – Но я могла бы расстелить скатерть, и приготовить пищу, и налить тебе воды для омовения лица и рук. У меня с собой курица с начинкой, и финики из Басры, и белый пшеничный хлеб, и кувшин с водой, подслащенной соком сахарного тростника.
– И ты все это тащила по нашей ужасной лестнице?! – воскликнул Хайсагур.
– Я только боюсь, что неплотно закрыла кувшин, так что вода, скорее всего, пролилась. Но у меня с собой нет ничего такого, что могла бы повредить сладкая вода, клянусь Аллахом! – Джейран негромко рассмеялась.
Рассмеялся и оборотень.
– Вон там, в углу, на столике стоит посудина, которая наполнена маслом, а в ней плавает деревянная рыбка, – сказал он. – Эта рыбка содержит в себе железную иглу и постоянно указывает носом в сторону Черных стран, а хвостом – в сторону Красных стран. Если и ты станешь носом к Черным странам, то по правую руку у тебя будут Зеленые страны, откуда везут шелк и фарфор, а по левую руку – Белые, откуда прибыли к нам франки. Вот и вся наука, о красавица. Остальное, поверь мне, если и сложнее, то ненамного.
– Не думаешь ли ты, что я собираюсь сделаться звездозаконником? Да спасет и сохранит меня Аллах от подобного бедствия! – Джейран возвела глаза к потолку, так что весь вид ее являл искренность молитвы.
– Выходит, мне нужно откладывать в сторону более важные бумаги и искать твой гороскоп… – оборотень громко вздохнул. – А что изменится в твоей жизни, если ты получишь его на несколько дней позже? Эдесса, где ты можешь встретить своего отца, с места не сдвинется. И, насколько мне известно, с франками у правоверных теперь перемирие. Не знаю только, надолго ли это. А что касается твоего замужества с сыном могучего царя…
Хайсагур прервал речь и с недоумением уставился на Джейран. Воистину, меньше всего она была сейчас похожа на невесту царского сына. Изар, мешавший восхождению по лестнице, она отвязала и перекинула через плечо поверх хурджинов. И это был простой изар, не из мосульского шелка и без золотых каемок. Голубое платье Джейран было добротным и теплым, пояс, перехвативший его, – без золотых накладок, а туфли – с самой скромной вышивкой.
– Насколько я помню, до своего двадцатилетия ты должна была выйти замуж… – озадаченно пробормотал оборотень.
– Я вышла замуж, о Хайсагур, и освободила Ади аль-Асвада от его клятвы, и все мы сдержали слово, – объяснила Джейран. – А потом, когда брачный договор был составлен и подписан, я вышла из своих комнат, и пошла на конюшню, и оседлала аль-Яхмума, а вещи я собрала заранее и уложила в эти вот хурджины. Покинув его тело, джинн Маймун ибн Дамдам оставил в сердце этого коня привязанность ко мне, так что у меня не было с ним хлопот, и он…
– Зачем ты сделала это, о Джейран? – воскликнул Хайсагур. – Разве ты не хотела стать женой аль-Асвада?
– Хотела, о Хайсагур. Но он не хотел быть моим мужем. Ему нужно было сдержать клятву, и не более того. А я не желала сделаться навсегда несчастной лишь потому, что этот безумец вообразил себя рабом верности! Я хочу принадлежать мужчине, который меня полюбит и для которого я буду красива! А аль-Асвад никогда не перестанет замечать эти знаки на моей щеке!
Пылкость, с которой Джейран произнесла все это, удивила гуля, но не менее удивил его и звонкий голос девушки. Казалось, от этих звуков по башне пролетает ветер, и даже странно, что не взлетают ввысь бумаги Сабита ибн Хатема.
– Погоди, погоди, о женщина! – Хайсагур, видя, что работа не будет иметь продолжения, встал и размял ноги. – Клянусь Аллахом, я ничего не понял! Ты ведь хотела выйти замуж за аль-Асвада, и он хотел взять тебя в жены, и твой гороскоп явственно пророчил это, так при чем же тут твои знаки? Если бы не они – ты бы не привела в Хиру своих людей и аль-Асвад погиб бы мучительной смертью. Он должен благодарить Аллаха за то, что пьяный Сабит вспомнил проделки магов и выжег у тебя на щеке эти два слова – «Шайтан-звезда»!
– Он хотел забыть о них, но не смог, о Хайсагур! Я не упрекаю его, клянусь Аллахом, мне не в чем его упрекнуть, но он всегда видел бы эти знаки на моем лице, даже в полнейшей темноте! И он всегда помнил бы, что женился из долга чести на уродине, подобной пятнистой змее! А потом он взял бы других жен, а я была бы подобна той слезинке, которую испытывают, лишь будучи в затруднении. Дело сделано, о Хайсагур – брачный договор подписан, и я не буду обременять его своим уродством!
– Но раз тебя так беспокоит твоя внешность, тебе нужно вернуться к отцу, чтобы он отправил тебя в Афранджи, – разумно рассудил оборотень. – Там такие, как ты, – дочери благородных семейств, и ты сама видела, какими почестями франки окружают своих знатных женщин. Твой брачный договор не будет у них правомочен, о женщина, и в Афранджи ты станешь одной из самых красивых, и найдешь себе мужа, невзирая на эти знаки, ведь вы, женщины, умеете замазывать красками такие вещи…
– Я не поеду в Эдессу искать отца и видеть не хочу Афранджи! Разве ты еще не понял, почему я пришла сюда?
Хайсагур развел руками.
Джейран быстро подошла к нему и обняла за шею.
– Я хочу жить тут, с тобой! – торопливо заговорила она. – Я хочу помогать тебе, и готовить для тебя пищу, и стирать твою одежду! А если Аллах пошлет нам детей – я хочу растить этих детей!
– Погоди, погоди, ради Аллаха! – перебил ее оборотень, взяв за плечи и несколько отстраняя от себя. – Ты сама не понимаешь, что говоришь! Из двадцати женщин, которых гули берут в жены, только одна может выносить и родить ребенка!
– Вот я и буду этой двадцатой женщиной! – отвечала Джейран. – Я обо всем подумала, о любимый! Я знаю очень мало, но я привыкла не поддаваться бедствиям! Если вообще в человеческих силах сделать какое-то несложное дело – я его сделаю, клянусь Аллахом! Я вышла из этого разбойничьего рая, прошла через горы, я не побоялась джиннов, я возглавила тот отряд, который освободил аль-Асвада – и ты сам знаешь, что я еще сделала! Аллах сохранил мне жизнь, и всякий раз, как я избавлялась от смерти, я как бы слышала его голос: «Я храню тебя ради того, чтобы и ты кого-то спасала и сохраняла, я даю тебе жизнь, чтобы и ты кому-то дала жизнь!» Аль-Асвад не нуждается во мне, и Салах-эд-Дин не нуждается во мне, и нет мне нужды в тех женихах, которых мне найдут посредницы ради моего приданого! Я пришла к тебе не потому, что больше мне было некуда идти, о Хайсагур! Ведь об этом ты подумал, о любимый?
– О Аллах, ведь когда-то из этой женщины каждое слово приходилось вытягивать клещами, словно больной зуб! – сказав это, Хайсагур вдруг смутился, негромко рассмеялся и погладил Джейран по голове. Она изловчилась и поцеловала крупную темнокожую руку оборотня.
– Может быть, я – единственная женщина, которая может дать жизнь твоим детям, – Джейран покраснела до ушей. – И ты же хочешь этого!
– А ты не боишься, что наши дети будут горными гулями? – спросил Хайсагур. – Ты не боишься, что гули, когда узнают, что ты рожаешь мне детей, придут и заберут их, чтобы воспитать на свой лад? И если они уродятся в меня – им придется всю жизнь провести в этой крепости…
– А разве ты сам всю жизнь провел в крепости? Они найдут себе дорогу не хуже нашей, если будет на то милость Аллаха, – возразила Джейран.
– Да – мальчики найдут. А если ты, о женщина, возьмешь и нарожаешь мне дочерей? Ты подумала, какие это будут красавицы?
Хайсагур все посмеивался, удерживая Джейран на некотором расстоянии.
– Видишь ли, о любимый, если бы я была красавицей, то уже давно рожала бы детей какому-нибудь бедуину, или была брошена Салах-эд-Дином ради другой красавицы, помоложе годами, или вообще досталась бы толстому купцу, владельцу многих наложниц. А теперь я даже рада своему уродству – ведь ты будешь во мне уверен, о Хайсагур, ты будешь твердо знать, что я тебя не покину. Видишь, я действительно все обдумала.
– Ты красавица, о Джейран, – сказал оборотень. – Во всех землях франков не найти такой, как ты.
Вдруг Джейран улыбнулась – ей пришла в голову лукавая мысль.
– Афранджи по воле Аллаха далеко, а вот в этой крепости я воистину буду первой красавицей! Чего же тебе еще нужно, о любимый? Поверь, у меня хватит силы быть с тобой, рожать и растить наших детей!
Хайсагур ничего не ответил. Его молчание длилось так долго, что Джейран забеспокоилась. По лицу гуля-оборотня она видела, что мысли, посетившие его, невеселого свойства. И она тоже молчала, давая ему возможность разобраться с этими мыслями.
– Я боюсь… – вдруг сказал Хайсагур. – Я боюсь твоей близости… Я боюсь погубить тебя… Я не могу приблизить тебя к себе!
– Значит, ты любишь меня? – спросила Джейран.
Он ничего не ответил.
Да ей и не нужно было ответа.
Она развела обеими руками полы халата, еле сходящиеся на широкой груди Хайсагура, и рванула на себе кушак.
– Ты еще не знаешь, что это, – сказала девушка, когда гуль увидел черное ожерелье. – А я знаю! И я поняла, зачем мне дал его старый фалясиф Гураб Ятрибский! Я поняла, чего все они ждали от меня! И у меня хватит силы!.. Помнишь – тогда, ночью, в караван-сарае?..
Джейран распахнула на себе платье еще больше и прижалась обнаженной грудью к обнаженной груди Хайсагура, так, что ожерелье, впечатавшись в кожу, причинило боль и ей, и ему.
– Вот и все, – прошептала она. – Я – твоя, клянусь Аллахом, а ты – мой. Вот и все… И не надо ничего больше говорить… И пропади он пропадом, мой гороскоп! Я родилась под твоей звездой, о Хайсагур! Я родилась под звездой аль-Гуль! И поэтому я могу быть только твоей, о любимый…