Страница:
— Как по-вашему, сколько весит Рауль Хименес? — спросил Фалькон судмедэксперта.
— Теперь килограммов семьдесят пять—восемьдесят, но, судя по провислостям кожи на груди и животе, прежде в нем было под сто.
— А как у него с сердцем?
— Его врач наверняка знает точно, если жена не в курсе.
— Как по-вашему, женщина могла поднять его с низкого глубокого кожаного кресла и пересадить на кресло с высокой спинкой?
— Женщина? — удивился судмедэксперт. — Вы думаете, все это проделала над ним женщина?
— Я спрашивал вас о другом, доктор.
Судмедэксперт напрягся: Фалькон второй раз заставил его почувствовать себя идиотом.
— Я видел, как медсестры поднимали мужчин и потяжелее. Живых, конечно, что легче… но ничего невозможного в этом нет.
Фалькон отвернулся, показывая судмедэксперту, что он пока свободен.
— О медсестрах вы, старший инспектор, лучше спросите у Хорхе, — произнес Фелипе, высоко подняв зад и уткнувшись носом в ковер, словно обнюхивая его.
— Заткнись, — буркнул Хорхе, которому это уже осточертело.
— Насколько я понимаю, в таком деле прежде всего работают бедра, — продолжал Фелипе, — а попа служит противовесом.
— Это чистая теория, старший инспектор, — сказал Хорхе. — Он никогда не применял ее на практике.
— А ты почем знаешь? — откликнулся Фелипе и, встав с колен, обхватил воображаемые ягодицы и сделал несколько быстрых движений тазом вперед-назад. — У меня тоже была молодость.
— Не молодость, а убожество, — заметил Хорхе. — Девчонки тогда были зажаты, как устрицы в раковине, разве не так?
— Испанскиеда, — ответил Фелипе. — Но я родом из Аликанте. У нас там был классный бордель. Все эти англичаночки шестидесятых—семидесятых…
— В твоих фантазиях, — перебил Хорхе.
— Да, и очень даже красочных фантазиях, — парировал Фелипе.
Приятели рассмеялись. Эти два копошащихся у его ног кретина, в чьих мозгах футбол боролся за первенство с бабами, вдруг показались Фалькону свиньями, роющими землю в поисках желудей. Он брезгливо поморщился и переключил внимание на фотографии, висевшие на стене. Хорхе мотнул головой в сторону Фалькона и беззвучно, одними губами, произнес: «Mariquita».Педик.
Они снова прыснули. Фалькон не отреагировал. Его взгляд непроизвольно — как случалось всегда, когда он рассматривал картины, — скользил от «звездного» центра экспозиции к ее краю и наконец остановился на снимке, где Рауль Хименес обнимал за плечи двух мужчин, намного превосходивших его габаритами. Слева был начальник полиции Севильи, комиссар Фирмин Леон, а справа — главный прокурор, Хуан Бельидо. Фалькон передернулся, физически ощутив навалившееся на него бремя.
— Ага! Вот оно! — воскликнул Фелипе. — Полюбуйтесь-ка. Лобковый волос, старший инспектор. Черный.
И тут все трое одновременно повернулись к окну, откуда донеслись приглушенные голоса и механический звук, напоминающий жужжание лифта. За перилами балкона медленно выросли двое бугаев в голубых рабочих комбинезонах: один с длинными черными волосами, собранными в «конский хвост», другой со стрижкой «под ежик» и с подбитым глазом. Они что-то орали с восемнадцатиметровой высоты оставшейся внизу бригаде, управлявшей движением подъемника.
— А это что еще за идиоты? — спросил Фелипе. Фалькон рывком распахнул балконную дверь,
напугав двух рабочих, которые стояли на платформе, поднятой с грузовика.
— Кто вы, черт вас возьми?
— Мы из компании по перевозке мебели, — ответили те, показывая ему свои спины с желтыми трафаретными надписями: «Mudanzas Triana Transportes Nacionales e Internacionales».
2
3
— Теперь килограммов семьдесят пять—восемьдесят, но, судя по провислостям кожи на груди и животе, прежде в нем было под сто.
— А как у него с сердцем?
— Его врач наверняка знает точно, если жена не в курсе.
— Как по-вашему, женщина могла поднять его с низкого глубокого кожаного кресла и пересадить на кресло с высокой спинкой?
— Женщина? — удивился судмедэксперт. — Вы думаете, все это проделала над ним женщина?
— Я спрашивал вас о другом, доктор.
Судмедэксперт напрягся: Фалькон второй раз заставил его почувствовать себя идиотом.
— Я видел, как медсестры поднимали мужчин и потяжелее. Живых, конечно, что легче… но ничего невозможного в этом нет.
Фалькон отвернулся, показывая судмедэксперту, что он пока свободен.
— О медсестрах вы, старший инспектор, лучше спросите у Хорхе, — произнес Фелипе, высоко подняв зад и уткнувшись носом в ковер, словно обнюхивая его.
— Заткнись, — буркнул Хорхе, которому это уже осточертело.
— Насколько я понимаю, в таком деле прежде всего работают бедра, — продолжал Фелипе, — а попа служит противовесом.
— Это чистая теория, старший инспектор, — сказал Хорхе. — Он никогда не применял ее на практике.
— А ты почем знаешь? — откликнулся Фелипе и, встав с колен, обхватил воображаемые ягодицы и сделал несколько быстрых движений тазом вперед-назад. — У меня тоже была молодость.
— Не молодость, а убожество, — заметил Хорхе. — Девчонки тогда были зажаты, как устрицы в раковине, разве не так?
— Испанскиеда, — ответил Фелипе. — Но я родом из Аликанте. У нас там был классный бордель. Все эти англичаночки шестидесятых—семидесятых…
— В твоих фантазиях, — перебил Хорхе.
— Да, и очень даже красочных фантазиях, — парировал Фелипе.
Приятели рассмеялись. Эти два копошащихся у его ног кретина, в чьих мозгах футбол боролся за первенство с бабами, вдруг показались Фалькону свиньями, роющими землю в поисках желудей. Он брезгливо поморщился и переключил внимание на фотографии, висевшие на стене. Хорхе мотнул головой в сторону Фалькона и беззвучно, одними губами, произнес: «Mariquita».Педик.
Они снова прыснули. Фалькон не отреагировал. Его взгляд непроизвольно — как случалось всегда, когда он рассматривал картины, — скользил от «звездного» центра экспозиции к ее краю и наконец остановился на снимке, где Рауль Хименес обнимал за плечи двух мужчин, намного превосходивших его габаритами. Слева был начальник полиции Севильи, комиссар Фирмин Леон, а справа — главный прокурор, Хуан Бельидо. Фалькон передернулся, физически ощутив навалившееся на него бремя.
— Ага! Вот оно! — воскликнул Фелипе. — Полюбуйтесь-ка. Лобковый волос, старший инспектор. Черный.
И тут все трое одновременно повернулись к окну, откуда донеслись приглушенные голоса и механический звук, напоминающий жужжание лифта. За перилами балкона медленно выросли двое бугаев в голубых рабочих комбинезонах: один с длинными черными волосами, собранными в «конский хвост», другой со стрижкой «под ежик» и с подбитым глазом. Они что-то орали с восемнадцатиметровой высоты оставшейся внизу бригаде, управлявшей движением подъемника.
— А это что еще за идиоты? — спросил Фелипе. Фалькон рывком распахнул балконную дверь,
напугав двух рабочих, которые стояли на платформе, поднятой с грузовика.
— Кто вы, черт вас возьми?
— Мы из компании по перевозке мебели, — ответили те, показывая ему свои спины с желтыми трафаретными надписями: «Mudanzas Triana Transportes Nacionales e Internacionales».
2
Четверг, 12 апреля 2001 года,
Эдифисьо-дель-Пресиденте, квартал Ремедиос,
Севилья
Судебный следователь Эстебан Кальдерон подвел черту под процедурой levantamiento del cadaver,в ходе которой была обнаружена и запакетирована еще одна улика. Под телом нашли клочок хлопчатобумажной ткани с легким запахом хлороформа.
— Просчет, — сказал Фалькон.
— Что-что, старший инспектор? — мгновенно среагировал Рамирес.
— Первый просчет в спланированной операции.
— А волосы?
— Потерять волос может каждый — это случайность. Но забыть на месте преступления пропитанную хлороформом тряпку — грубый прокол. Убийца усыпил Рауля Хименеса хлороформом, не захотел совать тряпку в карман и бросил ее на кресло, на которое потом перевалил дона Рауля. С глаз долой, из ума вон.
— Но это не такая уж важная улика…
— Это характеристика нашего противника. Он осторожен и внимателен, но не профессионал. Он мог допустить еще какую-то оплошность, например раздобывая хлороформ. Возможно, он купил его здесь, в Севилье, в магазине медицинских или лабораторных товаров, или стащил в больнице или у аптекаря. Преступник тщательно продумал то, что он будет делать с жертвой, но не учел некоторых сопутствующих моментов.
— Сеньору Хименес нашли и известили о случившемся. Детей отвезут к ее сестре, в Сан-Бернардо, а она будет доставлена сюда.
— Когда судмедэксперт намерен произвести вскрытие трупа? — осведомился Фалькон.
— Хотите присутствовать при этом? — спросил Кальдерон, доставая свой мобильник. — Он сказал, что собирается начать прямо сейчас.
— Да нет, — ответил Фалькон. — Просто меня интересуют результаты. Здесь еще по горло работы. Этот фильм, например. Мне кажется, нам всем стоит посмотреть «Семью Хименес» до приезда сеньоры. Инспектор, есть здесь еще кто-нибудь из полицейской группы?
— Фернандес беседует с консьержем, старший инспектор.
— Скажите ему, чтобы собрал все пленки из видеокамер охраны; пусть просмотрит их вместе с консьержем и отметит всех, кого тот не узнает.
Рамирес направился было к двери.
— И вот что еще… поручите кому-нибудь справиться во всех больницах, лабораториях и магазинах медицинских товаров, не покупали ли у них незнакомые личности хлороформ и не пропадали ли бутылки с этим веществом. Хирургическими инструментами тоже пусть поинтересуется.
Фалькон откатил телевизор на его обычное место в углу. Кальдерон уселся в глубокое кожаное кресло. Фалькон сунул вилку телевизионного шнура в розетку. Стоя у кресла, где прежде сидел мертвец, уже завернутое в пластиковый мешок для отправки в криминалистическую лабораторию, Рамирес что-то тихо говорил в мобильник. Фалькон вынул кассету из видео, осмотрел катушки, вставил ее обратно и нажал кнопку перемотки.
— Грузчики все еще здесь, старший инспектор.
— Сейчас некому с ними возиться. Пусть подождут.
Фалькон нажал на «воспроизведение». Разместившись кто где, они в звенящей тишине пустой комнаты впились глазами в экран. Фильм начался с выхода семейства Хименес из здания Эдифисьо-дель-Пресиденте. Консуэло держала мужа под руку. На ней была длинная, до щиколотки, шубка, на нем — кремовое полупальто. Все мальчики были в болотно-бордовом твиде. Они шли прямо на камеру, находившуюся на противоположной стороне улицы, а потом свернули налево, на улицу Асунсьон. Следующие кадры представляли ту же семейную группу, только в летний солнечный день и в других нарядах, появляющуюся из дверей универмага «Корте Инглес» на площади Дуке-де-ла-Виктория. Миновав скопление ларьков, торгующих дешевой бижутерией, компакт-дисками, платками, кожаными сумками и кошельками, семья скрылась в недрах магазина «Маркс и Спенсер». Бесконечные променады неизменных действующих лиц по торговым пассажам, пляжам, по площади Испании и парку Марии-Луизы нагнали на двоих из трех зрителей с трудом подавляемую зевоту.
— Может, он просто показывает нам всю предысторию? — спросил Рамирес.
— Жуть как надоело, — соврал Фалькон, странным образом зачарованный мельканием одних и тех же фигур в разных декорациях. Эта по видимости счастливая семья, какую ему самому хотелось бы иметь, навела его на раздумья о собственном крайне неудачном семейном опыте.
И только эпизод, где семейство впервые присутствовало не в полном составе, вернул его к реальности. Рауль Хименес с мальчиками находился на стадионе «Бетиса», где, судя по шарфам болельщиков, шло дерби между «Бетисом» и «Севильей».
— Я помню тот день, — заявил Кальдерон.
— Мы проиграли четыре—ноль, — подхватил Рамирес.
— Вы проиграли, — уточнил Кальдерон, — а мы выиграли.
— Не травите душу, — буркнул Рамирес.
— Вы за кого болеете, старший инспектор? — спросил Кальдерон.
Фалькон и бровью не повел. Ноль интереса. Рамирес бросил взгляд через плечо, чувствуя себя неловко в его присутствии.
Действие перенеслось к Эдифисьо-дель-Пресиденте. Консуэло Хименес одна усаживается в такси. Вот она расплачивается с шофером на обсаженной деревьями улице, дожидается, когда отъедет такси, переходит улицу и поднимается по ступенькам какого-то дома.
— Где это? — спросил Кальдерон.
— Сейчас он нас просветит, — ответил Фалькон. Раз за разом камера показывала Консуэло, подъезжающую к тому же дому в разные дни и в разной одежде. Затем на экране появился номер дома: 17. И название улицы: Рио-де-ла-Плата.
— Это в квартале Порвенир, — сказал Рамирес.
— Ну ясное дело, — подхватил Кальдерон. — У нас тут любовничек.
Дальше пошла ночная съемка: из темноты выплыл зад большого «мерседеса» с севильским номером. Какое-то время картинка не менялась.
— Уж очень медленно у него развивается действие, — сказал Кальдерон, быстро заскучав.
— Это «саспенс», — отрезал Фалькон.
Наконец из машины вылез Рауль Хименес, запер дверцу и, сойдя с освещенной улицы, скрылся в темноте. Новая картинка: горящий в ночи костер, теснящиеся вокруг него фигуры. Женщины в мини-юбках, на некоторых короткие чулки с подвязками. Одна из них повернулась и нагнулась, приблизив зад к огню.
У костра возник Рауль Хименес. Последовали беззвучные переговоры. Он зашагал к «мерседесу» с одной из женщин, ковылявшей за ним по голой земле на высоких каблуках.
— Это улица Аламеда, — сказал Рамирес.
— Неприлично дешево для Рауля Хименеса, — заметил Фалькон.
Хименес втолкнул девушку на заднее сиденье, пригнув рукой ее голову, словно она была под арестом. Оглядевшись, он влез за ней в машину. За стеклом задней дверцы машины заколыхались две неясные тени. Прошло не больше минуты, и Хименес вылез из машины, проверил, застегнута ли ширинка, достал из кармана купюру и отдал девушке. Потом сел за руль, и машина отъехала. Девушка смачно сплюнула в грязь, харкнула и сплюнула еще раз.
— Быстро управился, — хихикнул Рамирес, предсказуемый до безобразия.
Ночная сценка повторялась и повторялась, с небольшими вариациями, до тех пор, пока в кадре вдруг не возник полутемный коридор, в самом конце которого, слева, была открыта дверь в освещенную комнату. Снимающий двинулся вдоль коридора, и чем ближе он подходил к торцовой стене, тем отчетливей на ней выделялся светлый прямоугольник с торчащим сверху крюком. Трое мужчин буквально остолбенели, мгновенно осознав, что перед ними тот самый коридор, который вел в комнату, где они сейчас находились. Рука Рамиреса непроизвольно дернулась в направлении двери. Камера покачнулась. Нервы троих сыщиков напряглись до крайности от предчувствия ужаса, который им, похоже, предстояло увидеть. Камера достигла границы освещенного участка, ее микрофон уловил донесшийся из комнаты стон, всхлипывающее подвывание человека, словно бы изнемогающего от боли. Фалькон сделал глотательное движение, но впустую. Во рту пересохло.
— Joder, — выдохнул Рамирес, чтобы хоть как-то разрядиться.
Камера развернулась, и открылась комната. У Фалькона зашлось сердце — он почти ожидал увидеть там себя и двух своих сослуживцев. Сначала изображение сфокусировалось на телевизионном экране, по которому, из-за удаленности съемки, бежали мерцающие волны, не скрывавшие, впрочем, совершавшегося на нем выразительного действа: мастурбирующая женщина удовлетворяла ртом мужчину, чьи голые ягодицы то сжимались, то разжимались.
Фалькон еще не осмыслил несовпадения звуков и зрительного образа, когда камера дала общий план. На персидском ковре перед телевизором стоял на коленях Рауль Хименес — в расстегнутой рубашке с болтающимися полами, в носках до середины икры, без брюк, которые комом валялись сзади. Перед ним покачивалась на четвереньках девица с длинными черными волосами. По ее неподвижной голове Фалькон понял, что она смотрит в одну точку, думая совсем о другом. Она издавала стандартные поощрительные стоны. Потом девица начала поворачивать голову, и камера метнулась прочь из комнаты.
Фалькон вскочил со стула, сильно ударившись бедром о край письменного стола.
— Он был там! — воскликнул он. — Он был… То есть он все время был здесь.
Рамирес и Кальдерон буквально подпрыгнули от вскрика Фалькона. Потрясенный Кальдерон запустил обе пятерни в волосы и взглянул на дверь, за которой только что исчезла камера. У Фалькона заклинило мозги. Иллюзия в них смешалась с реальностью. Он тряхнул головой, пытаясь отбросить воображаемое и сосредоточиться на видимом. В дверном проеме кто-то стоял. Фалькон зажмурился и снова открыл глаза. Он узнал это лицо. Время замерло. Кальдерон уже спешил к входу с вытянутой для приветствия рукой.
— Сеньора Хименес, — говорил он. — Судебный следователь Эстебан Кальдерон. Приношу вам свои соболезнования.
Он представил ей Рамиреса и Фалькона, и сеньора Хименес с холодным достоинством переступила через порог, словно через мертвое тело. Она обменялась рукопожатиями со всеми по очереди.
— Мы не ждали вас так скоро, — сказал Кальдерон.
— Доехали быстро, совсем не было пробок, — ответила она. — Я напугала вас, старший инспектор?
Фалькон постарался придать нормальное выражение своему лицу, которое, должно быть, еще хранило следы недавнего смятения.
— А что это вы только что смотрели? — спросила она, привычно овладевая ситуацией.
Все оглянулись на телевизор. На экране — снег, в динамиках — белый шум.
— Мы не ждали вас… — начал Кальдерон.
— Что это было, господин судебный следователь? Это моя квартира. И я хотела бы знать, что вы смотрели по моемутелевизору?
Пока Кальдерон подвергался допросу, Фалькон на досуге разглядывал хозяйку, которая, хоть и была ему незнакома, принадлежала к тому типу женщин, который он хорошо изучил. Красотки такого сорта довольно часто появлялись в доме его знаменитого отца, когда тот еще был жив, рассчитывая приобрести что-нибудь из его последних работ. Не выдающиеся полотна, принесшие ему славу и давно уже осевшие у американских коллекционеров и в крупнейших музеях мира. Их интересовали более доступные севильские зарисовки — детали зданий: двери, церковные купола, окна, балконы. Сеньора Хименес вполне могла бы быть одной их тех тонких штучек, обремененных или не обремененных скучным богатым мужем, которые жаждали урвать кусочек художественного наследия старца.
— Мы смотрели видеокассету, найденную в этой комнате, — ответил Кальдерон.
— Какую-нибудь мужнину… — Последовавшей паузой она умело заменила слово «непристойность» или «гадость». — У нас почти не было друг от друга секретов… и я случайно застала конец фильма.
— Это была видеопленка, донья Консуэло, — вмешался Фалькон, — которую оставил здесь убийца вашего мужа. А поскольку мы представители закона, призванные заниматься расследованием обстоятельств смерти сеньора Хименеса, я решил, что в интересах дела нам необходимо как можно скорее прокрутить запись. Если бы мы знали, что вы приедете так быстро…
— Мы с вами встречались, старший инспектор? — вдруг спросила она.
Сеньора Хименес повернулась к Фалькону, демонстрируя ему свой фасад — темное пальто с меховым воротником расстегнуто, под ним строгое черное платье. Вот дамочка, которая в любых обстоятельствах не забудет одеться «комильфо». Она захлестнула его волной своей привлекательности. Ее белокурые волосы не имели того лоска, что на фотографии, но глаза оказались больше, голубее и холоднее. Губы, управлявшие ее властным голосом, были обведены темным контуром, на тот случай, если вы вдруг сдуру вообразите, будто ее мягкому подвижному рту можно не подчиниться.
— По-моему, нет, — ответил он.
— Фалькон… — Она оглядела его с головы до ног, перебирая кольца на пальцах. — Нет, это было бы смешно.
— Что именно, позвольте спросить, донья Консуэло?
— Чтобы сын художника Франциско Фалькона служил в севильском угрозыске.
Она знает, подумал он… Откуда? Одному богу известно.
— Итак… эта пленка. — Она шагнула к Рамиресу и, откинув назад полы пальто, уперла руки в бока.
Кальдерон скользнул взглядом по ее груди, прежде чем скрестил его над ее левым плечом со взглядом Фалькона. Тот покачал головой.
— Я полагаю, вам не стоит это смотреть, донья Консуэло, — объявил Кальдерон.
— Почему? Там что, сцены насилия? Я не люблю насилия, — сказала она, не сводя глаз с Рамиреса.
— Физического насилия нет, — вступил Фалькон. — Но боюсь, вы будете шокированы.
Катушки видеокассеты все еще крутились, поскрипывая. Сеньора Хименес взяла с письменного стола пульт, перемотала пленку назад и нажала на «воспроизведение». Никто ей не помешал. Фалькон чуть подвинулся, чтобы видеть ее лицо. Она ждала, прищурившись, поджав губы и закусив щеку. Когда началось немое кино, ее глаза расширились. Когда же она наконец поняла, что за ней и ее детьми неотступно следил убийца, челюсть у нее отвисла, и она всем телом подалась назад. Досмотрев до места, где такси в первый раз подвозит ее, как всем уже было известно, к дому 17 по улице Рио-де-ла-Плата, она остановила пленку, бросила пульт на стол и быстро вышла. Трое мужчин безмолвствовали, пока не услышали, как сеньора Хименес блюет, стонет и отплевывается в своей залитой галогеновым светом беломраморной ванной.
— Вам надо было ей воспрепятствовать, — сказал Кальдерон, опять запуская пальцы в волосы, пытаясь свалить с себя хотя бы часть ответственности. Ответом было молчание. Судебный следователь посмотрел на свои навороченные часы и объявил, что должен идти. Они условились встретиться после обеда, в пять часов, в здании суда, чтобы обменяться первыми соображениями.
— Вы видели фотографию в конце ряда, у окна? — спросил Фалькон.
— Ту, что с Леоном и Бельидо? — откликнулся Кальдерон.
— Да. А если вы посмотрите повнимательней, то найдете неподалеку и председателя Совета магистратуры Севильи. Самого Спинолу Соколиное Око.
— Сдается мне, что в этом деле не избежать нажима, — заметил Рамирес.
Кальдерон перебросил мобильник из одной руки в другую, сунул его в карман и удалился.
Эдифисьо-дель-Пресиденте, квартал Ремедиос,
Севилья
Судебный следователь Эстебан Кальдерон подвел черту под процедурой levantamiento del cadaver,в ходе которой была обнаружена и запакетирована еще одна улика. Под телом нашли клочок хлопчатобумажной ткани с легким запахом хлороформа.
— Просчет, — сказал Фалькон.
— Что-что, старший инспектор? — мгновенно среагировал Рамирес.
— Первый просчет в спланированной операции.
— А волосы?
— Потерять волос может каждый — это случайность. Но забыть на месте преступления пропитанную хлороформом тряпку — грубый прокол. Убийца усыпил Рауля Хименеса хлороформом, не захотел совать тряпку в карман и бросил ее на кресло, на которое потом перевалил дона Рауля. С глаз долой, из ума вон.
— Но это не такая уж важная улика…
— Это характеристика нашего противника. Он осторожен и внимателен, но не профессионал. Он мог допустить еще какую-то оплошность, например раздобывая хлороформ. Возможно, он купил его здесь, в Севилье, в магазине медицинских или лабораторных товаров, или стащил в больнице или у аптекаря. Преступник тщательно продумал то, что он будет делать с жертвой, но не учел некоторых сопутствующих моментов.
— Сеньору Хименес нашли и известили о случившемся. Детей отвезут к ее сестре, в Сан-Бернардо, а она будет доставлена сюда.
— Когда судмедэксперт намерен произвести вскрытие трупа? — осведомился Фалькон.
— Хотите присутствовать при этом? — спросил Кальдерон, доставая свой мобильник. — Он сказал, что собирается начать прямо сейчас.
— Да нет, — ответил Фалькон. — Просто меня интересуют результаты. Здесь еще по горло работы. Этот фильм, например. Мне кажется, нам всем стоит посмотреть «Семью Хименес» до приезда сеньоры. Инспектор, есть здесь еще кто-нибудь из полицейской группы?
— Фернандес беседует с консьержем, старший инспектор.
— Скажите ему, чтобы собрал все пленки из видеокамер охраны; пусть просмотрит их вместе с консьержем и отметит всех, кого тот не узнает.
Рамирес направился было к двери.
— И вот что еще… поручите кому-нибудь справиться во всех больницах, лабораториях и магазинах медицинских товаров, не покупали ли у них незнакомые личности хлороформ и не пропадали ли бутылки с этим веществом. Хирургическими инструментами тоже пусть поинтересуется.
Фалькон откатил телевизор на его обычное место в углу. Кальдерон уселся в глубокое кожаное кресло. Фалькон сунул вилку телевизионного шнура в розетку. Стоя у кресла, где прежде сидел мертвец, уже завернутое в пластиковый мешок для отправки в криминалистическую лабораторию, Рамирес что-то тихо говорил в мобильник. Фалькон вынул кассету из видео, осмотрел катушки, вставил ее обратно и нажал кнопку перемотки.
— Грузчики все еще здесь, старший инспектор.
— Сейчас некому с ними возиться. Пусть подождут.
Фалькон нажал на «воспроизведение». Разместившись кто где, они в звенящей тишине пустой комнаты впились глазами в экран. Фильм начался с выхода семейства Хименес из здания Эдифисьо-дель-Пресиденте. Консуэло держала мужа под руку. На ней была длинная, до щиколотки, шубка, на нем — кремовое полупальто. Все мальчики были в болотно-бордовом твиде. Они шли прямо на камеру, находившуюся на противоположной стороне улицы, а потом свернули налево, на улицу Асунсьон. Следующие кадры представляли ту же семейную группу, только в летний солнечный день и в других нарядах, появляющуюся из дверей универмага «Корте Инглес» на площади Дуке-де-ла-Виктория. Миновав скопление ларьков, торгующих дешевой бижутерией, компакт-дисками, платками, кожаными сумками и кошельками, семья скрылась в недрах магазина «Маркс и Спенсер». Бесконечные променады неизменных действующих лиц по торговым пассажам, пляжам, по площади Испании и парку Марии-Луизы нагнали на двоих из трех зрителей с трудом подавляемую зевоту.
— Может, он просто показывает нам всю предысторию? — спросил Рамирес.
— Жуть как надоело, — соврал Фалькон, странным образом зачарованный мельканием одних и тех же фигур в разных декорациях. Эта по видимости счастливая семья, какую ему самому хотелось бы иметь, навела его на раздумья о собственном крайне неудачном семейном опыте.
И только эпизод, где семейство впервые присутствовало не в полном составе, вернул его к реальности. Рауль Хименес с мальчиками находился на стадионе «Бетиса», где, судя по шарфам болельщиков, шло дерби между «Бетисом» и «Севильей».
— Я помню тот день, — заявил Кальдерон.
— Мы проиграли четыре—ноль, — подхватил Рамирес.
— Вы проиграли, — уточнил Кальдерон, — а мы выиграли.
— Не травите душу, — буркнул Рамирес.
— Вы за кого болеете, старший инспектор? — спросил Кальдерон.
Фалькон и бровью не повел. Ноль интереса. Рамирес бросил взгляд через плечо, чувствуя себя неловко в его присутствии.
Действие перенеслось к Эдифисьо-дель-Пресиденте. Консуэло Хименес одна усаживается в такси. Вот она расплачивается с шофером на обсаженной деревьями улице, дожидается, когда отъедет такси, переходит улицу и поднимается по ступенькам какого-то дома.
— Где это? — спросил Кальдерон.
— Сейчас он нас просветит, — ответил Фалькон. Раз за разом камера показывала Консуэло, подъезжающую к тому же дому в разные дни и в разной одежде. Затем на экране появился номер дома: 17. И название улицы: Рио-де-ла-Плата.
— Это в квартале Порвенир, — сказал Рамирес.
— Ну ясное дело, — подхватил Кальдерон. — У нас тут любовничек.
Дальше пошла ночная съемка: из темноты выплыл зад большого «мерседеса» с севильским номером. Какое-то время картинка не менялась.
— Уж очень медленно у него развивается действие, — сказал Кальдерон, быстро заскучав.
— Это «саспенс», — отрезал Фалькон.
Наконец из машины вылез Рауль Хименес, запер дверцу и, сойдя с освещенной улицы, скрылся в темноте. Новая картинка: горящий в ночи костер, теснящиеся вокруг него фигуры. Женщины в мини-юбках, на некоторых короткие чулки с подвязками. Одна из них повернулась и нагнулась, приблизив зад к огню.
У костра возник Рауль Хименес. Последовали беззвучные переговоры. Он зашагал к «мерседесу» с одной из женщин, ковылявшей за ним по голой земле на высоких каблуках.
— Это улица Аламеда, — сказал Рамирес.
— Неприлично дешево для Рауля Хименеса, — заметил Фалькон.
Хименес втолкнул девушку на заднее сиденье, пригнув рукой ее голову, словно она была под арестом. Оглядевшись, он влез за ней в машину. За стеклом задней дверцы машины заколыхались две неясные тени. Прошло не больше минуты, и Хименес вылез из машины, проверил, застегнута ли ширинка, достал из кармана купюру и отдал девушке. Потом сел за руль, и машина отъехала. Девушка смачно сплюнула в грязь, харкнула и сплюнула еще раз.
— Быстро управился, — хихикнул Рамирес, предсказуемый до безобразия.
Ночная сценка повторялась и повторялась, с небольшими вариациями, до тех пор, пока в кадре вдруг не возник полутемный коридор, в самом конце которого, слева, была открыта дверь в освещенную комнату. Снимающий двинулся вдоль коридора, и чем ближе он подходил к торцовой стене, тем отчетливей на ней выделялся светлый прямоугольник с торчащим сверху крюком. Трое мужчин буквально остолбенели, мгновенно осознав, что перед ними тот самый коридор, который вел в комнату, где они сейчас находились. Рука Рамиреса непроизвольно дернулась в направлении двери. Камера покачнулась. Нервы троих сыщиков напряглись до крайности от предчувствия ужаса, который им, похоже, предстояло увидеть. Камера достигла границы освещенного участка, ее микрофон уловил донесшийся из комнаты стон, всхлипывающее подвывание человека, словно бы изнемогающего от боли. Фалькон сделал глотательное движение, но впустую. Во рту пересохло.
— Joder, — выдохнул Рамирес, чтобы хоть как-то разрядиться.
Камера развернулась, и открылась комната. У Фалькона зашлось сердце — он почти ожидал увидеть там себя и двух своих сослуживцев. Сначала изображение сфокусировалось на телевизионном экране, по которому, из-за удаленности съемки, бежали мерцающие волны, не скрывавшие, впрочем, совершавшегося на нем выразительного действа: мастурбирующая женщина удовлетворяла ртом мужчину, чьи голые ягодицы то сжимались, то разжимались.
Фалькон еще не осмыслил несовпадения звуков и зрительного образа, когда камера дала общий план. На персидском ковре перед телевизором стоял на коленях Рауль Хименес — в расстегнутой рубашке с болтающимися полами, в носках до середины икры, без брюк, которые комом валялись сзади. Перед ним покачивалась на четвереньках девица с длинными черными волосами. По ее неподвижной голове Фалькон понял, что она смотрит в одну точку, думая совсем о другом. Она издавала стандартные поощрительные стоны. Потом девица начала поворачивать голову, и камера метнулась прочь из комнаты.
Фалькон вскочил со стула, сильно ударившись бедром о край письменного стола.
— Он был там! — воскликнул он. — Он был… То есть он все время был здесь.
Рамирес и Кальдерон буквально подпрыгнули от вскрика Фалькона. Потрясенный Кальдерон запустил обе пятерни в волосы и взглянул на дверь, за которой только что исчезла камера. У Фалькона заклинило мозги. Иллюзия в них смешалась с реальностью. Он тряхнул головой, пытаясь отбросить воображаемое и сосредоточиться на видимом. В дверном проеме кто-то стоял. Фалькон зажмурился и снова открыл глаза. Он узнал это лицо. Время замерло. Кальдерон уже спешил к входу с вытянутой для приветствия рукой.
— Сеньора Хименес, — говорил он. — Судебный следователь Эстебан Кальдерон. Приношу вам свои соболезнования.
Он представил ей Рамиреса и Фалькона, и сеньора Хименес с холодным достоинством переступила через порог, словно через мертвое тело. Она обменялась рукопожатиями со всеми по очереди.
— Мы не ждали вас так скоро, — сказал Кальдерон.
— Доехали быстро, совсем не было пробок, — ответила она. — Я напугала вас, старший инспектор?
Фалькон постарался придать нормальное выражение своему лицу, которое, должно быть, еще хранило следы недавнего смятения.
— А что это вы только что смотрели? — спросила она, привычно овладевая ситуацией.
Все оглянулись на телевизор. На экране — снег, в динамиках — белый шум.
— Мы не ждали вас… — начал Кальдерон.
— Что это было, господин судебный следователь? Это моя квартира. И я хотела бы знать, что вы смотрели по моемутелевизору?
Пока Кальдерон подвергался допросу, Фалькон на досуге разглядывал хозяйку, которая, хоть и была ему незнакома, принадлежала к тому типу женщин, который он хорошо изучил. Красотки такого сорта довольно часто появлялись в доме его знаменитого отца, когда тот еще был жив, рассчитывая приобрести что-нибудь из его последних работ. Не выдающиеся полотна, принесшие ему славу и давно уже осевшие у американских коллекционеров и в крупнейших музеях мира. Их интересовали более доступные севильские зарисовки — детали зданий: двери, церковные купола, окна, балконы. Сеньора Хименес вполне могла бы быть одной их тех тонких штучек, обремененных или не обремененных скучным богатым мужем, которые жаждали урвать кусочек художественного наследия старца.
— Мы смотрели видеокассету, найденную в этой комнате, — ответил Кальдерон.
— Какую-нибудь мужнину… — Последовавшей паузой она умело заменила слово «непристойность» или «гадость». — У нас почти не было друг от друга секретов… и я случайно застала конец фильма.
— Это была видеопленка, донья Консуэло, — вмешался Фалькон, — которую оставил здесь убийца вашего мужа. А поскольку мы представители закона, призванные заниматься расследованием обстоятельств смерти сеньора Хименеса, я решил, что в интересах дела нам необходимо как можно скорее прокрутить запись. Если бы мы знали, что вы приедете так быстро…
— Мы с вами встречались, старший инспектор? — вдруг спросила она.
Сеньора Хименес повернулась к Фалькону, демонстрируя ему свой фасад — темное пальто с меховым воротником расстегнуто, под ним строгое черное платье. Вот дамочка, которая в любых обстоятельствах не забудет одеться «комильфо». Она захлестнула его волной своей привлекательности. Ее белокурые волосы не имели того лоска, что на фотографии, но глаза оказались больше, голубее и холоднее. Губы, управлявшие ее властным голосом, были обведены темным контуром, на тот случай, если вы вдруг сдуру вообразите, будто ее мягкому подвижному рту можно не подчиниться.
— По-моему, нет, — ответил он.
— Фалькон… — Она оглядела его с головы до ног, перебирая кольца на пальцах. — Нет, это было бы смешно.
— Что именно, позвольте спросить, донья Консуэло?
— Чтобы сын художника Франциско Фалькона служил в севильском угрозыске.
Она знает, подумал он… Откуда? Одному богу известно.
— Итак… эта пленка. — Она шагнула к Рамиресу и, откинув назад полы пальто, уперла руки в бока.
Кальдерон скользнул взглядом по ее груди, прежде чем скрестил его над ее левым плечом со взглядом Фалькона. Тот покачал головой.
— Я полагаю, вам не стоит это смотреть, донья Консуэло, — объявил Кальдерон.
— Почему? Там что, сцены насилия? Я не люблю насилия, — сказала она, не сводя глаз с Рамиреса.
— Физического насилия нет, — вступил Фалькон. — Но боюсь, вы будете шокированы.
Катушки видеокассеты все еще крутились, поскрипывая. Сеньора Хименес взяла с письменного стола пульт, перемотала пленку назад и нажала на «воспроизведение». Никто ей не помешал. Фалькон чуть подвинулся, чтобы видеть ее лицо. Она ждала, прищурившись, поджав губы и закусив щеку. Когда началось немое кино, ее глаза расширились. Когда же она наконец поняла, что за ней и ее детьми неотступно следил убийца, челюсть у нее отвисла, и она всем телом подалась назад. Досмотрев до места, где такси в первый раз подвозит ее, как всем уже было известно, к дому 17 по улице Рио-де-ла-Плата, она остановила пленку, бросила пульт на стол и быстро вышла. Трое мужчин безмолвствовали, пока не услышали, как сеньора Хименес блюет, стонет и отплевывается в своей залитой галогеновым светом беломраморной ванной.
— Вам надо было ей воспрепятствовать, — сказал Кальдерон, опять запуская пальцы в волосы, пытаясь свалить с себя хотя бы часть ответственности. Ответом было молчание. Судебный следователь посмотрел на свои навороченные часы и объявил, что должен идти. Они условились встретиться после обеда, в пять часов, в здании суда, чтобы обменяться первыми соображениями.
— Вы видели фотографию в конце ряда, у окна? — спросил Фалькон.
— Ту, что с Леоном и Бельидо? — откликнулся Кальдерон.
— Да. А если вы посмотрите повнимательней, то найдете неподалеку и председателя Совета магистратуры Севильи. Самого Спинолу Соколиное Око.
— Сдается мне, что в этом деле не избежать нажима, — заметил Рамирес.
Кальдерон перебросил мобильник из одной руки в другую, сунул его в карман и удалился.
3
Четверг, 12 апреля 2001 года,
Здифисьо-дель-Пресиденте, квартал Ремедиос,
Севилья
Фалькон велел Рамиресу расспросить грузчиков из транспортной компании и прежде всего выяснить, в какое время они занимались вывозом мебели и оставался ли их подъемник хоть на пару минут без присмотра.
— Вы думаете, он поднялся сюда на подъемнике? — спросил Рамирес, не способный повиноваться без разговоров.
— Каждый посетитель этого здания фиксируется при входе и выходе, — объяснил Фалькон. — Поскольку, по свидетельству горничной, сегодня утром дверь была заперта на два оборота, существует вероятность, что, чтобы проникнуть внутрь, убийца воспользовался подъемником. Если нет, тогда нам придется тщательно изучить все пленки скрытой системы видеонаблюдения.
— Какие же нужны нервы, старший инспектор, — сказал Рамирес, — чтобы просидеть здесь взаперти больше двенадцати часов.
— А потом потихоньку выскользнуть наружу, когда горничная отперла дверь и обнаружила труп.
Рамирес закусил нижнюю губу, сильно сомневаясь, что может найтись человек с подобной выдержкой. Он вышел из комнаты с таким видом, будто неразрешенные вопросы неудержимо тянули его вернуться назад.
Фалькон сел за письменный стол Рауля Хименеса. Все ящики были заперты. Ключ, взятый им наобум из отделения письменного прибора, подошел к ящикам обеих боковых тумб, второй — к среднему. Тумбы почти не были заполнены: только в двух верхних ящиках обнаружились бумаги. Фалькон быстро пролистал пачку счетов, совсем свежих. Один привлек его внимание, но не потому, что был выписан за вакцинацию собаки, которой в квартире и не пахло, а потому, что он узнал почерк своей сестры, работавшей ветеринаром. Это его взволновало, непонятно почему. Опять случайное совпадение, на котором не стоит зацикливаться.
В среднем ящике оказались пустые пакетики от «Виагры» и четыре видеокассеты. Судя по названиям, порнуха. В их числе была «Cara o Culo II»,вторая серия видеофильма, коробка от которого лежала на телевизоре. Тут Фалькон сообразил, что они еще не нашли порно, вдохновлявшее Рауля в его забавах с проституткой. Фалькон задвинул ящик и принялся внимательно изучать фотографии, висевшие за его спиной. Ему подумалось, что Рауль Хименес вполне мог знать его отца. Как-никак отец был прославленным художником, видной фигурой в севильском обществе, а Хименес, похоже, «коллекционировал» знаменитостей. Но приближаясь к концу осмотра, Фалькон понял, что в этой «коллекции» собраны знаменитости совсем другого рода. Там были: ведущий популярной программы «El Precio Justo»Карлос Лосано; герой корриды Хуан Антонио Руис по прозвищу Спартак; ведущая программы «Euromillon»Паула Васкес. Сплошь телеэкранные лица. Ни одного писателя, художника, поэта или театрального режиссера. Ни одного безвестного интеллектуала. Это была витрина Испании, тусовка журнала «Hola!».Дополняло ее сословие буржуа: полицейские чины, адвокаты и функционеры, облегчавшие жизнь Рауля Хименеса. Гламур и коррупция.
— Вы нашли того, кого искали? — раздался за его спиной голос сеньоры Хименес.
Она стояла, облокотившись на кресло с высокой спинкой, уже не в пальто, а в черном кардигане. Красноту ее век не мог скрыть даже подправленный макияж.
— Жалею, что вы это увидели, — сказал он, кивнув на телевизор.
— Меня предупреждали, — ответила она, вынимая из кармана пачку «Мальборо Лайтс» и беря со стола зажигалку «Бик», чтобы прикурить. Потом бросила пачку на стол: мол, угощайтесь. Фалькон покачал головой. Он привык к этим ритуальным пристрелкам. И не возражал. Ему тоже не мешало приглядеться повнимательнее.
Фалькон видел перед собой даму примерно своих лет, роскошно «упакованную», пожалуй, даже сверх меры. Множество колец унизывало ее пальцы с чересчур длинными и чересчур розовыми ногтями. Серьги тяжелыми гроздьями свисали с мочек ушей, мерцая из-под шлема белокурых волос. Макияж был наложен слишком густо, разве что ей хотелось замаскировать красные пятна. Единственной простой вещью на ней был кардиган. Черное платье идеально подходило бы к случаю, если бы не кружевная кайма, которая, вместо того чтобы навевать печаль, наводила на мысли о сексе. У нее были прямые плечи и высокий бюст и при округлости форм — ни грамма лишнего жира. В ней угадывалась регулярная посетительница фитнес-клуба — по тому, как шейные мышцы очерчивали гортань, по рельефу икр под черными чулками. Женщина со статью, как сказали бы англичане.
Она же видела перед собой подтянутого мужчину в отлично сидящем костюме, с полностью сохранившейся шевелюрой, преждевременно поседевшего, но не помышляющего о возврате ее первоначального черного цвета. Аккуратные двойные бантики на шнурках его ботинок привели ее к выводу, что он из породы людей, «застегнутых на все пуговицы». Носовой платок в его нагрудном кармане, предположила она, всегда был на месте, но никогда не использовался. Ей представилось, что у него полно галстуков и что он носит их постоянно, даже в выходные, а может, в них и спит. Она определила его как человека сдержанного, закрытого и педантичного. Это, конечно, могла быть профессиональная личина, хотя ей так не казалось. Она не нашла в нем черт севильца, во всяком случае коренного.
— Вы сказали, донья Консуэло, что у вас с мужем почти не было друг от друга секретов.
— Давайте присядем, — предложила она, указывая ему пальцами с зажатой в них сигаретой на кресло за письменным столом мужа. Сама же она, ловко крутанув одно из гостевых кресел, быстро села, привалилась к одному подлокотнику и закинула ногу на ногу так, что кружевная кайма вздернулась до коленки.
— Вы женаты, старший инспектор? — спросила она.
— Здесь идет следствие по делу об убийстве вашего мужа, — отрезал он.
— Поверьте, это имеет отношение к делу.
— Я былженат, — сказал он.
Она курила и упражняла свободную руку, нажимая большим пальцем на костяшки четырех остальных.
— У вас не было нужды посвящать меня в такие подробности, — заметила она. — Вы могли просто ответить «да».
— Сейчас не время играть в подобные игры, — сказал он. — Каждый уходящий час точно на час отдаляет нас от момента смерти вашего мужа. Это самые важные для следствия часы. Гораздо важнее, чем те, что наступят дня через три-четыре.
— Вы с женой в разводе? — спросила она.
— Донья Консуэло…
— Я сейчас кончу, — сказала она, махая рукой, чтобы отогнать табачный дым.
— Да, мы в разводе.
— И давно?
— Полтора года.
— Как вы с ней встретились?
— Она прокурор. Я познакомился с ней во Дворце правосудия.
— Ага, союз правдоискателей, — сказала она, и Фалькону послышалась в ее голосе ирония.
Здифисьо-дель-Пресиденте, квартал Ремедиос,
Севилья
Фалькон велел Рамиресу расспросить грузчиков из транспортной компании и прежде всего выяснить, в какое время они занимались вывозом мебели и оставался ли их подъемник хоть на пару минут без присмотра.
— Вы думаете, он поднялся сюда на подъемнике? — спросил Рамирес, не способный повиноваться без разговоров.
— Каждый посетитель этого здания фиксируется при входе и выходе, — объяснил Фалькон. — Поскольку, по свидетельству горничной, сегодня утром дверь была заперта на два оборота, существует вероятность, что, чтобы проникнуть внутрь, убийца воспользовался подъемником. Если нет, тогда нам придется тщательно изучить все пленки скрытой системы видеонаблюдения.
— Какие же нужны нервы, старший инспектор, — сказал Рамирес, — чтобы просидеть здесь взаперти больше двенадцати часов.
— А потом потихоньку выскользнуть наружу, когда горничная отперла дверь и обнаружила труп.
Рамирес закусил нижнюю губу, сильно сомневаясь, что может найтись человек с подобной выдержкой. Он вышел из комнаты с таким видом, будто неразрешенные вопросы неудержимо тянули его вернуться назад.
Фалькон сел за письменный стол Рауля Хименеса. Все ящики были заперты. Ключ, взятый им наобум из отделения письменного прибора, подошел к ящикам обеих боковых тумб, второй — к среднему. Тумбы почти не были заполнены: только в двух верхних ящиках обнаружились бумаги. Фалькон быстро пролистал пачку счетов, совсем свежих. Один привлек его внимание, но не потому, что был выписан за вакцинацию собаки, которой в квартире и не пахло, а потому, что он узнал почерк своей сестры, работавшей ветеринаром. Это его взволновало, непонятно почему. Опять случайное совпадение, на котором не стоит зацикливаться.
В среднем ящике оказались пустые пакетики от «Виагры» и четыре видеокассеты. Судя по названиям, порнуха. В их числе была «Cara o Culo II»,вторая серия видеофильма, коробка от которого лежала на телевизоре. Тут Фалькон сообразил, что они еще не нашли порно, вдохновлявшее Рауля в его забавах с проституткой. Фалькон задвинул ящик и принялся внимательно изучать фотографии, висевшие за его спиной. Ему подумалось, что Рауль Хименес вполне мог знать его отца. Как-никак отец был прославленным художником, видной фигурой в севильском обществе, а Хименес, похоже, «коллекционировал» знаменитостей. Но приближаясь к концу осмотра, Фалькон понял, что в этой «коллекции» собраны знаменитости совсем другого рода. Там были: ведущий популярной программы «El Precio Justo»Карлос Лосано; герой корриды Хуан Антонио Руис по прозвищу Спартак; ведущая программы «Euromillon»Паула Васкес. Сплошь телеэкранные лица. Ни одного писателя, художника, поэта или театрального режиссера. Ни одного безвестного интеллектуала. Это была витрина Испании, тусовка журнала «Hola!».Дополняло ее сословие буржуа: полицейские чины, адвокаты и функционеры, облегчавшие жизнь Рауля Хименеса. Гламур и коррупция.
— Вы нашли того, кого искали? — раздался за его спиной голос сеньоры Хименес.
Она стояла, облокотившись на кресло с высокой спинкой, уже не в пальто, а в черном кардигане. Красноту ее век не мог скрыть даже подправленный макияж.
— Жалею, что вы это увидели, — сказал он, кивнув на телевизор.
— Меня предупреждали, — ответила она, вынимая из кармана пачку «Мальборо Лайтс» и беря со стола зажигалку «Бик», чтобы прикурить. Потом бросила пачку на стол: мол, угощайтесь. Фалькон покачал головой. Он привык к этим ритуальным пристрелкам. И не возражал. Ему тоже не мешало приглядеться повнимательнее.
Фалькон видел перед собой даму примерно своих лет, роскошно «упакованную», пожалуй, даже сверх меры. Множество колец унизывало ее пальцы с чересчур длинными и чересчур розовыми ногтями. Серьги тяжелыми гроздьями свисали с мочек ушей, мерцая из-под шлема белокурых волос. Макияж был наложен слишком густо, разве что ей хотелось замаскировать красные пятна. Единственной простой вещью на ней был кардиган. Черное платье идеально подходило бы к случаю, если бы не кружевная кайма, которая, вместо того чтобы навевать печаль, наводила на мысли о сексе. У нее были прямые плечи и высокий бюст и при округлости форм — ни грамма лишнего жира. В ней угадывалась регулярная посетительница фитнес-клуба — по тому, как шейные мышцы очерчивали гортань, по рельефу икр под черными чулками. Женщина со статью, как сказали бы англичане.
Она же видела перед собой подтянутого мужчину в отлично сидящем костюме, с полностью сохранившейся шевелюрой, преждевременно поседевшего, но не помышляющего о возврате ее первоначального черного цвета. Аккуратные двойные бантики на шнурках его ботинок привели ее к выводу, что он из породы людей, «застегнутых на все пуговицы». Носовой платок в его нагрудном кармане, предположила она, всегда был на месте, но никогда не использовался. Ей представилось, что у него полно галстуков и что он носит их постоянно, даже в выходные, а может, в них и спит. Она определила его как человека сдержанного, закрытого и педантичного. Это, конечно, могла быть профессиональная личина, хотя ей так не казалось. Она не нашла в нем черт севильца, во всяком случае коренного.
— Вы сказали, донья Консуэло, что у вас с мужем почти не было друг от друга секретов.
— Давайте присядем, — предложила она, указывая ему пальцами с зажатой в них сигаретой на кресло за письменным столом мужа. Сама же она, ловко крутанув одно из гостевых кресел, быстро села, привалилась к одному подлокотнику и закинула ногу на ногу так, что кружевная кайма вздернулась до коленки.
— Вы женаты, старший инспектор? — спросила она.
— Здесь идет следствие по делу об убийстве вашего мужа, — отрезал он.
— Поверьте, это имеет отношение к делу.
— Я былженат, — сказал он.
Она курила и упражняла свободную руку, нажимая большим пальцем на костяшки четырех остальных.
— У вас не было нужды посвящать меня в такие подробности, — заметила она. — Вы могли просто ответить «да».
— Сейчас не время играть в подобные игры, — сказал он. — Каждый уходящий час точно на час отдаляет нас от момента смерти вашего мужа. Это самые важные для следствия часы. Гораздо важнее, чем те, что наступят дня через три-четыре.
— Вы с женой в разводе? — спросила она.
— Донья Консуэло…
— Я сейчас кончу, — сказала она, махая рукой, чтобы отогнать табачный дым.
— Да, мы в разводе.
— И давно?
— Полтора года.
— Как вы с ней встретились?
— Она прокурор. Я познакомился с ней во Дворце правосудия.
— Ага, союз правдоискателей, — сказала она, и Фалькону послышалась в ее голосе ирония.