Страница:
В полицейском управлении было тихо. Он опять приехал слишком рано. Первым делом он просмотрел отчет Рамиреса. Привратник не помнил, чтобы Элоиса Гомес входила на кладбище, что было неудивительно. Серрано закончил проверку больниц и поставщиков медицинского оборудования и не получил никаких сведений о кражах или необычных закупках. Затем Фалькон приступил к чтению медицинского заключения, основанного на вскрытии трупа Элоисы Гомес. Судмедэкспертша установила, что смерть наступила несколько позже, чем она полагала, — приблизительно в 9 часов утра. В желудке жертвы были обнаружены частично переваренные кусочки
solomillo,
[87]съеденного, по всей вероятности, после полуночи. Еще там нашли практически не переваренную массу, некогда представлявшую собой
churros
[88]с шоколадом. Содержание алкоголя у нее в крови указывало на то, что она пила почти всю ночь напролет. Фалькон представил себе, как убийца пригласил Элоису в ресторан как свою девушку, угостил дорогим обедом, а после повел в бар или клуб. За всем этим последовал классический испанский завтрак… а что потом? «Опять ко мне»? Возможно, он не усыплял ее хлороформом, а постепенно стягивал с ее ноги чулок, целуя бедро, колено, ступню. Потом, когда Элоиса уже откинулась на подушку, чтобы вкусить настоящей любви, в ней, вероятно впервые, шевельнулось какое-то сомнение, и она открыла глаза. Прямо над собой она увидела лицо убийцы, тугую черную тетиву чулка меж двух его кулаков и взгляд, с вожделением устремленный на ее горло, которое вот-вот затрепещет в тисках его рук.
Но нет, он все-таки усыпил ее хлороформом. Это показал анализ крови. Фалькон продолжил чтение. При осмотре влагалища и заднего прохода обнаружены признаки недавней сексуальной активности, в частности, остатки спермицида, но ни малейших следов ни спермы во влагалище, ни масляной смазки в заднем проходе, который был расширен от частых занятий анальным сексом. Фалькон снова отвлекся и представил, как Элоиса Гомес обслуживает клиентов на задних сиденьях машин и у себя дома до тех пор, пока не раздается телефонный звонок, которого она ждала весь долгий день. Звонок, о котором она думала, в то время как ее обезличенный голос отвечал всхлипами и стонами на грубые вторжения плоти в плоть. Слова коснулись ее нежно, словно легкое перышко скользнуло по детскому уху, взволновали, потрясли, перевернули все у нее внутри. Так умело обольстить ту, которая привыкла блуждать среди движущихся теней, было под силу лишь ловкачу, изучавшему человеческую природу с определенной целью. Убийца овладел Элоисой с не меньшей грубостью, чем любой ее клиент.
Интересного в этом отчете было только то, что дело в нем представлялось так, будто убийца в субботу утром привел Элоису Гомес на кладбище, возможно, сразу после его открытия, и там убил ее.
В 8.30 утра прибыл Рамирес с остальными членами группы. Фалькон вкратце ознакомил их с последними результатами расследования и дал предварительную характеристику убийцы, которого теперь условно называли «Серхио». Если убийца задушил девушку на кладбище в субботу утром, значит, он ночью вернулся, чтобы затащить ее в мавзолей Хименеса. Из этого следует, что у него, скорее всего, есть машина и жилье в Севилье. Это предположение сразу же наэлектризовало всю группу. Мысль, что он местный, задела всех за живое. Фернандесу, Баэне и Серрано было поручено обследовать кладбище и окружающую территорию и постараться найти кого-то, кто видел там Элоису Гомес в субботу утром. Возможно, убийца, вернувшись для того, чтобы спрятать труп, оставлял машину где-нибудь недалеко от кладбища. Стоило опросить охранников фабрики, поскольку Серхио вполне мог с ее территории перелезть через стену.
В отношении сеньоры Хименес тактика менялась. Рамиресу надлежало испросить у нее разрешение на осмотр упакованных ящиков, которые хранились на складе компании «Мудансас Триана», и, кроме того, установить с ее помощью приблизительное время съемки отдельных эпизодов в видеофильме «Семья Хименес», чтобы выявить какую-то закономерность в действиях Серхио.
Младший инспектор Перес представил список директоров еще действующих строительных компаний, которые участвовали в обустройстве территории для «Экспо-92». Фалькон отправил его в «Мудансас Триана», чтобы он продолжил начатый Баэной опрос работников компании. Ему нужно было выяснить, не появлялись ли на автобазе какие-нибудь странные личности и кто заправляет делами на складе, а также просто имеет туда доступ.
Оставшись один, Фалькон первым делом просмотрел список строительных фирм и насчитал сорок семь. Он сверился с первоначальным списком Переса и обнаружил, что после завершения строительства «Экспо-92» перестала существовать только одна фирма — «МКА Консульторес С.А.».
Фалькон отправился в Торговую палату и навел там справки. Оказалось, что «МКА» была зарегистрирована как консультационная фирма по строительной безопасности, где давали рекомендации по проектированию, дизайну и материалам, подходящим для зданий в условиях интенсивного движения. Он бегло пролистал финансовые отчеты фирмы за три года, откуда следовало, что «МКА» зарабатывала от 400 до 600 миллионов песет в год вплоть до ликвидации в конце 1992 года. Располагалась она на проспекте Республики Аргентины. Фамилии директоров приковали к себе взгляд Фалькона: Рамон Сальгадо, Эдуардо Карвахаль, Марта Хименес и Фирмин Леон. Интересно, много ли знал Рамон Сальгадо о строительной безопасности… наверняка не больше, чем недееспособная дочь Рауля Хименеса Марта. Комиссар Леон хотя бы по долгу службы что-то в этом смыслил, но его участие в деле не убеждало Фалькона, что данное предприятие — не просто шарашкина контора, откуда средства перекачивались в карман Рауля Хименеса и его важных друзей. И еще Эдуардо Карвахаль… почему это имя чем-то ему знакомо?
Прихватив с собой фотокопии документов, Фалькон вернулся в полицейское управление. Въехав на стоянку, он вспомнил, что имя Карвахаля трепалось в прессе в те дни, когда он приехал из Мадрида, чтобы вступить в новую должность. Полицейский компьютер напомнил ему, что Эдуардо Карвахаль входил в число лиц, обвиненных в педофилии, но так и не предстал перед судом. В 1998 году он погиб в автомобильной катастрофе в Коста-дель-Соль. Фалькон позвонил комиссару Лобо и договорился о встрече.
Прежде чем подняться наверх, он решил прослушать голосовые сообщения. Первое, из полиции города Кадиса, извещало его о том, что оттуда везут сестру Элоисы Гомес для опознания трупа. Второе было от его врача, который интересовался, почему он не явился на прием в назначенное время. Фалькон позвонил доктору Валере и рассказал ему про картины своего отца, увиденные им в приемной.
— И вам захотелось об этом поговорить, Хавьер?
— Нет, — ответил он, — но если бы захотелось, то не с тем, кто…
— Кто что? — спросил Валера.
— Кто воображает, что знает моего отца.
— Вы напрасно считаете этих людей недалекими…
— Да неужели? — вскинулся Фалькон. — Вы никогда не ходили на открытие его выставок, доктор Фернандо.
— Исполнить ваше пожелание очень трудно, — сказал Валера. — Он был очень знаменит.
— Но не все же интересуются искусством.
Они повесили трубки, и Фалькон отправился на встречу с Лобо. Войдя в кабинет, он положил перед ним фотокопии, и тот воззрился на них с видом людоеда, собирающегося полакомиться младенцем. Вдоволь насмотревшись, он спросил Фалькона, как ему удалось выйти на эти документы.
— Из всех компаний, принимавших непосредственное участие в строительстве «Экспо — девяносто два», только эта одна закрылась. Я попросил младшего инспектора Переса…
— А вам известно, что Перес и Рамирес давно дружат? — прервал его Лобо.
— Я заметил, что они часто беседуют.
— Насколько эта информация важна для расследования?
— Убийство Элоисы Гомес дает иной поворот делу, — заметил Фалькон. — Если столкновение интересов в бизнесе и послужило первым поводом, теперь, я думаю, убийца действует самостоятельно.
— Я слышал, что у Рамиреса другое мнение и у судебного следователя Кальдерона тоже.
— Я послал инспектора Рамиреса к сеньоре Хименес… пусть сам с ней побеседует. Он нажмет на нее посильнее, чем я. Посмотрим, чего ему удастся добиться, — сказал Фалькон. — Что касается судебного следователя Кальдерона, по-моему, он человек непредубежденный и трезво смотрит на нашу главную подозреваемую. Не замыленным взглядом.
— А Рамирес, по-вашему, замыленным?
— Сеньора Хименес принадлежит именно к тому типу женщин, которых инспектор Рамирес на дух не выносит. Мне кажется, она олицетворяет собой перемены, которые он еще не готов принять.
Лобо кивнул и вернулся к документам.
— С кем из этого списка вы могли бы побеседовать неофициально? — спросил он.
— С Районом Сальгадо, но он сейчас в отъезде до конца недели. Я пытался поговорить с ним, когда мы встретились на похоронах. Он предложил мне выдать кое-какие секреты Рауля Хименеса.
— Какого рода?
— Касательно неких махинаций в их избранном кружке.
— А есть резон ему верить? — спросил Лобо. — Ведь он должен был быть по меньшей мере другом Рауля Хименеса, чтобы оказаться в числе директоров.
— У меня в отношении него есть некоторые сомнения.
— И чего же он хочет от вас за свои секреты?
— Доступа в мастерскую моего отца, — сказал Фалькон и вспомнил беседу с Консуэло Хименес. — Кстати, Сальгадо и сеньора Хименес знают друг друга, но она неохотно об этом говорила. Сообщила только, что они встретились на одной из выставок моего отца, однако не исключено, что они познакомились гораздо раньше. Она вращалась в среде художников в Мадриде, да и Сальгадо был там своим человеком.
— Я полагаю, вам надо поговорить с Сальгадо, но только один на один, — решил Лобо. — А об этих документах пусть будет известно только нам с вами… понимаете?
Лобо пристально посмотрел ему в глаза и сунул документы в ящик своего письменного стола. Фалькон понял это как разрешение уйти.
— Вот уж не предполагал, что ваше назначение получит политическую окраску, — сказал Лобо ему в затылок. — Против нас теперь мощные силы. Мы слабее, но наше преимущество в том, что мы умнее. Нам только нельзя преступать границ морали. Надеюсь, вы ничего не скрыли о своей договоренности с Сальгадо.
От Лобо Фалькон прямиком направился в туалет и, сунув в рот таблетку орфидала, запил ее водой из пригоршни.
Глория Гомес выглядела чуть-чуть старше своей сестры, но не обладала ее самоуверенностью. Всю дорогу до Института судебной медицины она просидела неподвижно у самой дверцы машины, скрестив руки на груди. Ее острое лисье личико не располагало к пустым разговорам. Она была сдержанна, замкнута и одинока в мире, где никому нельзя доверять.
— Вам известно, каким способом ваша сестра зарабатывала на жизнь? — спросил Фалькон.
— Да.
— Она что-нибудь говорила вам об этом? — продолжил он, но Глория поняла его по-своему.
— Мы занимались одним и тем же… какое-то время, — ответила она, — пока я не забеременела.
— Я имел в виду последние месяцы, — пояснил Фалькон. — Она случайно не рассказывала о том, что происходит в ее жизни?
Молчание. По брошенному в его сторону настороженному взгляду он понял, что не вызывает у девушки доверия. Он сделал новый заход:
— Мерзавец, убивший Элоису, отправил на тот свет и одного из ее клиентов. Не исключено, что он убьет кого-то еще. Нам известно, что Элоиса знала его. Он выдавал себя за писателя. Они подружились, и, возможно, их отношения переросли в нечто большее. Мне кажется, Элоиса видела в нем человека, который поможет ей покончить с этой жизнью…
— Да он и помог, — сказала Глория резко, так что Фалькон на мгновение потерял дар речи, и тогда она добавила: — Шутка у нас такая: «СПИДом заболела, закругляйся смело».
— Она сказала вам, что его зовут…
— Серхио, — закончила Глория.
— Она рассказывала об этом Серхио?
— Я умоляла ее забыть про Серхио. Убеждала, что это фантазия, что с ним надо быть осторожней.
— Почему?
— Потому что он пробуждал в ней надежду, а надежда затуманивает взгляд. Ты начинаешь верить в возможности. Перестаешь многое замечать и делаешь ошибки.
— Вы были правы.
— Вот что случается, когда кому-то доверишься… — сказала она и подняла рукой волосы, показывая ему блестящий затвердевший рубец на шее — след от сильного ожога. — Он у меня вдоль всей спины.
— Значит, вы вышли из игры?
— У меня был выбор: работа или нищета. Я предпочла нищету страданию и смерти.
— Но это не убедило Элоису?
— С ней никогда ничего не случалось, — сказала Глория. — Ножом ей, правда, угрожали, было дело. Однажды ко лбу приставили пистолет. А раз как-то ее избили, без всяких, правда, последствий. Но стоило ей заговорить о Серхио, я поняла: он ее зацапал.
Она расцепила руки и уронила их на сиденье, будто жизнь наконец добила ее, будто комплекс вины живого перед мертвым подвел итог ее многострадальным опытам.
— Что она рассказывала вам о Серхио? — поспешил он продолжить, пока она не скисла окончательно.
— Она говорила, что он — guaро. Такие всегда — guаро. Она сказала: он нам сродни.
— Сродни вам? — удивился Фалькон.
— Мы с Элоисой обычно называли себя las forasteras— посторонние, — объяснила она. — А наших клиентов мы окрестили los otros — другие… но она говорила, он был не из них.
— И что заставляло ее так думать?
— Все рассказы сестры о нем заставляли менядумать, что он — один из los otros: образован, хорошо одевался, с машиной и квартирой.
— Она никогда не описывала вам его машину и квартиру?
— Он был не дурак, — сказала она. — А все los otros— дураки. В этом смысле он от них отличался.
— Почему же Серхио вдруг стал un forastero?
— Элоиса предполагала, что он, возможно, иностранец или в нем есть примесь чужой крови. Он выглядел как испанец, одевался как испанец, говорил по-испански, но вел себя иначе.
— Как уроженец Северной Африки?
— Вряд ли. Элоиса не любила североафриканцев. Она никогда не связывалась с ними, и если бы он был похож на них, ее бы к нему не потянуло. Элоиса считала, что он или долго прожил в другой стране, или рожден в смешанном браке.
Они подъехали к институту. Там было тихо и пусто. Они, стоя за стеклом, смотрели на тело Элоисы. Ее глаза были каким-то образом восстановлены. Глория Гомес положила ладони на стекло и прижалась к нему лбом. Изливая свое горе, она тоненько заскулила, словно жалующаяся на непосильную ношу старая мебель.
— Кто-нибудь из ваших родителей еще жив? — спросил Фалькон, обращаясь к ее затылку, где волосы уже заметно истончились, и заметил, что шов на плече ее дешевенького пальто разошелся. Глория покатала лбом по стеклу.
— Что могло привести Элоису на кладбище Сан-Фернандо?
Глория повернулась спиной к своей мертвой сестре.
— Она посещала его, как только у нее выдавалось время, — сказала Глория. — Там похоронена ее дочь.
— Ее дочь?
— У нее родилась девочка, когда ей было пятнадцать, но она умерла, прожив всего три месяца.
В полном молчании они поехали в полицейское управление. На стоянке Фалькон сделал последнюю попытку выяснить, не говорила ли Элоиса что-нибудь о внешности Серхио.
— Она сказала, что у него красивые руки, — вот все, что он сумел из нее выудить.
Когда Фалькон открыл дверь своего кабинета, трезвонил телефон. Это звонил доктор Фернандо Валера, чтобы сообщить, что он нашел ему психолога-клинициста, который уж точно не интересовался искусством. Фалькон был не в настроении это обсуждать.
— Ее зовут Алисия Агуадо. Она примет вас у себя дома, Хавьер, — сказал врач и продиктовал ее адрес на улице Видрио. — Клиническая психология использует очень жесткие тренинги, а Алисия объединила их с некоторыми собственными… неординарными методами. Она прекрасный специалист. Я понимаю, как трудно сделать первый шаг, но настоятельно вам рекомендую повидаться с этой женщиной. Вас подтачивает отчаяние. Это серьезно.
Фалькон повесил трубку, думая о том, насколько, оказывается, всем заметно его отчаяние, как все его чувствуют, и Серхио в том числе. Вошел Рамирес и сел, вытянув вперед ноги.
— Ну что, сеньора Хименес раскололась? — спросил Фалькон.
Рамирес смахнул воображаемую пылинку со своего галстука, словно собирался похвастаться победой, одержанной им на сексуальном фронте.
— Держу пари, она носит дорогое нижнее белье, — объявил он, — и вьетнамки летом.
— Кажется, она сумела-таки склонить вас на свою сторону, — заметил Фалькон.
— Я позвонил Пересу на склад «Мудансас Триана» и велел ему забрать ящик с домашним киноаппаратом и пленками, — сказал Рамирес. — Она, не моргнув глазом, согласилась его отдать. Но вам, возможно, интересно, что она добавила, когда я повернулся, чтобы уйти.
Фалькон жестом поторопил его.
— Она сказала: «Этот ящик берите, но к прочему не притрагивайтесь. Если вы сунете нос хоть еще в одну коробку, можете не сомневаться, что ничто из ее содержимого не будет принято в качестве доказательства».
Фалькон попросил его повторить все сначала, что тот и сделал. Со второго раза Фалькон отчетливо понял: Рамирес врет как сивый мерин. Он не верил, что Консуэло Хименес могла действовать столь прямолинейно и грубо.
— А как насчет того, чтобы помочь нам с уточнением времени съемок фильма «Семья Хименес»?
— Она сказала, что обязательно этим займется, но позже, потому что сейчас очень занята и не освободится до конца Ферии.
— Премного ей благодарны!
— Тяжело быть скорбящей вдовой, — съязвил Рамирес.
20
Но нет, он все-таки усыпил ее хлороформом. Это показал анализ крови. Фалькон продолжил чтение. При осмотре влагалища и заднего прохода обнаружены признаки недавней сексуальной активности, в частности, остатки спермицида, но ни малейших следов ни спермы во влагалище, ни масляной смазки в заднем проходе, который был расширен от частых занятий анальным сексом. Фалькон снова отвлекся и представил, как Элоиса Гомес обслуживает клиентов на задних сиденьях машин и у себя дома до тех пор, пока не раздается телефонный звонок, которого она ждала весь долгий день. Звонок, о котором она думала, в то время как ее обезличенный голос отвечал всхлипами и стонами на грубые вторжения плоти в плоть. Слова коснулись ее нежно, словно легкое перышко скользнуло по детскому уху, взволновали, потрясли, перевернули все у нее внутри. Так умело обольстить ту, которая привыкла блуждать среди движущихся теней, было под силу лишь ловкачу, изучавшему человеческую природу с определенной целью. Убийца овладел Элоисой с не меньшей грубостью, чем любой ее клиент.
Интересного в этом отчете было только то, что дело в нем представлялось так, будто убийца в субботу утром привел Элоису Гомес на кладбище, возможно, сразу после его открытия, и там убил ее.
В 8.30 утра прибыл Рамирес с остальными членами группы. Фалькон вкратце ознакомил их с последними результатами расследования и дал предварительную характеристику убийцы, которого теперь условно называли «Серхио». Если убийца задушил девушку на кладбище в субботу утром, значит, он ночью вернулся, чтобы затащить ее в мавзолей Хименеса. Из этого следует, что у него, скорее всего, есть машина и жилье в Севилье. Это предположение сразу же наэлектризовало всю группу. Мысль, что он местный, задела всех за живое. Фернандесу, Баэне и Серрано было поручено обследовать кладбище и окружающую территорию и постараться найти кого-то, кто видел там Элоису Гомес в субботу утром. Возможно, убийца, вернувшись для того, чтобы спрятать труп, оставлял машину где-нибудь недалеко от кладбища. Стоило опросить охранников фабрики, поскольку Серхио вполне мог с ее территории перелезть через стену.
В отношении сеньоры Хименес тактика менялась. Рамиресу надлежало испросить у нее разрешение на осмотр упакованных ящиков, которые хранились на складе компании «Мудансас Триана», и, кроме того, установить с ее помощью приблизительное время съемки отдельных эпизодов в видеофильме «Семья Хименес», чтобы выявить какую-то закономерность в действиях Серхио.
Младший инспектор Перес представил список директоров еще действующих строительных компаний, которые участвовали в обустройстве территории для «Экспо-92». Фалькон отправил его в «Мудансас Триана», чтобы он продолжил начатый Баэной опрос работников компании. Ему нужно было выяснить, не появлялись ли на автобазе какие-нибудь странные личности и кто заправляет делами на складе, а также просто имеет туда доступ.
Оставшись один, Фалькон первым делом просмотрел список строительных фирм и насчитал сорок семь. Он сверился с первоначальным списком Переса и обнаружил, что после завершения строительства «Экспо-92» перестала существовать только одна фирма — «МКА Консульторес С.А.».
Фалькон отправился в Торговую палату и навел там справки. Оказалось, что «МКА» была зарегистрирована как консультационная фирма по строительной безопасности, где давали рекомендации по проектированию, дизайну и материалам, подходящим для зданий в условиях интенсивного движения. Он бегло пролистал финансовые отчеты фирмы за три года, откуда следовало, что «МКА» зарабатывала от 400 до 600 миллионов песет в год вплоть до ликвидации в конце 1992 года. Располагалась она на проспекте Республики Аргентины. Фамилии директоров приковали к себе взгляд Фалькона: Рамон Сальгадо, Эдуардо Карвахаль, Марта Хименес и Фирмин Леон. Интересно, много ли знал Рамон Сальгадо о строительной безопасности… наверняка не больше, чем недееспособная дочь Рауля Хименеса Марта. Комиссар Леон хотя бы по долгу службы что-то в этом смыслил, но его участие в деле не убеждало Фалькона, что данное предприятие — не просто шарашкина контора, откуда средства перекачивались в карман Рауля Хименеса и его важных друзей. И еще Эдуардо Карвахаль… почему это имя чем-то ему знакомо?
Прихватив с собой фотокопии документов, Фалькон вернулся в полицейское управление. Въехав на стоянку, он вспомнил, что имя Карвахаля трепалось в прессе в те дни, когда он приехал из Мадрида, чтобы вступить в новую должность. Полицейский компьютер напомнил ему, что Эдуардо Карвахаль входил в число лиц, обвиненных в педофилии, но так и не предстал перед судом. В 1998 году он погиб в автомобильной катастрофе в Коста-дель-Соль. Фалькон позвонил комиссару Лобо и договорился о встрече.
Прежде чем подняться наверх, он решил прослушать голосовые сообщения. Первое, из полиции города Кадиса, извещало его о том, что оттуда везут сестру Элоисы Гомес для опознания трупа. Второе было от его врача, который интересовался, почему он не явился на прием в назначенное время. Фалькон позвонил доктору Валере и рассказал ему про картины своего отца, увиденные им в приемной.
— И вам захотелось об этом поговорить, Хавьер?
— Нет, — ответил он, — но если бы захотелось, то не с тем, кто…
— Кто что? — спросил Валера.
— Кто воображает, что знает моего отца.
— Вы напрасно считаете этих людей недалекими…
— Да неужели? — вскинулся Фалькон. — Вы никогда не ходили на открытие его выставок, доктор Фернандо.
— Исполнить ваше пожелание очень трудно, — сказал Валера. — Он был очень знаменит.
— Но не все же интересуются искусством.
Они повесили трубки, и Фалькон отправился на встречу с Лобо. Войдя в кабинет, он положил перед ним фотокопии, и тот воззрился на них с видом людоеда, собирающегося полакомиться младенцем. Вдоволь насмотревшись, он спросил Фалькона, как ему удалось выйти на эти документы.
— Из всех компаний, принимавших непосредственное участие в строительстве «Экспо — девяносто два», только эта одна закрылась. Я попросил младшего инспектора Переса…
— А вам известно, что Перес и Рамирес давно дружат? — прервал его Лобо.
— Я заметил, что они часто беседуют.
— Насколько эта информация важна для расследования?
— Убийство Элоисы Гомес дает иной поворот делу, — заметил Фалькон. — Если столкновение интересов в бизнесе и послужило первым поводом, теперь, я думаю, убийца действует самостоятельно.
— Я слышал, что у Рамиреса другое мнение и у судебного следователя Кальдерона тоже.
— Я послал инспектора Рамиреса к сеньоре Хименес… пусть сам с ней побеседует. Он нажмет на нее посильнее, чем я. Посмотрим, чего ему удастся добиться, — сказал Фалькон. — Что касается судебного следователя Кальдерона, по-моему, он человек непредубежденный и трезво смотрит на нашу главную подозреваемую. Не замыленным взглядом.
— А Рамирес, по-вашему, замыленным?
— Сеньора Хименес принадлежит именно к тому типу женщин, которых инспектор Рамирес на дух не выносит. Мне кажется, она олицетворяет собой перемены, которые он еще не готов принять.
Лобо кивнул и вернулся к документам.
— С кем из этого списка вы могли бы побеседовать неофициально? — спросил он.
— С Районом Сальгадо, но он сейчас в отъезде до конца недели. Я пытался поговорить с ним, когда мы встретились на похоронах. Он предложил мне выдать кое-какие секреты Рауля Хименеса.
— Какого рода?
— Касательно неких махинаций в их избранном кружке.
— А есть резон ему верить? — спросил Лобо. — Ведь он должен был быть по меньшей мере другом Рауля Хименеса, чтобы оказаться в числе директоров.
— У меня в отношении него есть некоторые сомнения.
— И чего же он хочет от вас за свои секреты?
— Доступа в мастерскую моего отца, — сказал Фалькон и вспомнил беседу с Консуэло Хименес. — Кстати, Сальгадо и сеньора Хименес знают друг друга, но она неохотно об этом говорила. Сообщила только, что они встретились на одной из выставок моего отца, однако не исключено, что они познакомились гораздо раньше. Она вращалась в среде художников в Мадриде, да и Сальгадо был там своим человеком.
— Я полагаю, вам надо поговорить с Сальгадо, но только один на один, — решил Лобо. — А об этих документах пусть будет известно только нам с вами… понимаете?
Лобо пристально посмотрел ему в глаза и сунул документы в ящик своего письменного стола. Фалькон понял это как разрешение уйти.
— Вот уж не предполагал, что ваше назначение получит политическую окраску, — сказал Лобо ему в затылок. — Против нас теперь мощные силы. Мы слабее, но наше преимущество в том, что мы умнее. Нам только нельзя преступать границ морали. Надеюсь, вы ничего не скрыли о своей договоренности с Сальгадо.
От Лобо Фалькон прямиком направился в туалет и, сунув в рот таблетку орфидала, запил ее водой из пригоршни.
Глория Гомес выглядела чуть-чуть старше своей сестры, но не обладала ее самоуверенностью. Всю дорогу до Института судебной медицины она просидела неподвижно у самой дверцы машины, скрестив руки на груди. Ее острое лисье личико не располагало к пустым разговорам. Она была сдержанна, замкнута и одинока в мире, где никому нельзя доверять.
— Вам известно, каким способом ваша сестра зарабатывала на жизнь? — спросил Фалькон.
— Да.
— Она что-нибудь говорила вам об этом? — продолжил он, но Глория поняла его по-своему.
— Мы занимались одним и тем же… какое-то время, — ответила она, — пока я не забеременела.
— Я имел в виду последние месяцы, — пояснил Фалькон. — Она случайно не рассказывала о том, что происходит в ее жизни?
Молчание. По брошенному в его сторону настороженному взгляду он понял, что не вызывает у девушки доверия. Он сделал новый заход:
— Мерзавец, убивший Элоису, отправил на тот свет и одного из ее клиентов. Не исключено, что он убьет кого-то еще. Нам известно, что Элоиса знала его. Он выдавал себя за писателя. Они подружились, и, возможно, их отношения переросли в нечто большее. Мне кажется, Элоиса видела в нем человека, который поможет ей покончить с этой жизнью…
— Да он и помог, — сказала Глория резко, так что Фалькон на мгновение потерял дар речи, и тогда она добавила: — Шутка у нас такая: «СПИДом заболела, закругляйся смело».
— Она сказала вам, что его зовут…
— Серхио, — закончила Глория.
— Она рассказывала об этом Серхио?
— Я умоляла ее забыть про Серхио. Убеждала, что это фантазия, что с ним надо быть осторожней.
— Почему?
— Потому что он пробуждал в ней надежду, а надежда затуманивает взгляд. Ты начинаешь верить в возможности. Перестаешь многое замечать и делаешь ошибки.
— Вы были правы.
— Вот что случается, когда кому-то доверишься… — сказала она и подняла рукой волосы, показывая ему блестящий затвердевший рубец на шее — след от сильного ожога. — Он у меня вдоль всей спины.
— Значит, вы вышли из игры?
— У меня был выбор: работа или нищета. Я предпочла нищету страданию и смерти.
— Но это не убедило Элоису?
— С ней никогда ничего не случалось, — сказала Глория. — Ножом ей, правда, угрожали, было дело. Однажды ко лбу приставили пистолет. А раз как-то ее избили, без всяких, правда, последствий. Но стоило ей заговорить о Серхио, я поняла: он ее зацапал.
Она расцепила руки и уронила их на сиденье, будто жизнь наконец добила ее, будто комплекс вины живого перед мертвым подвел итог ее многострадальным опытам.
— Что она рассказывала вам о Серхио? — поспешил он продолжить, пока она не скисла окончательно.
— Она говорила, что он — guaро. Такие всегда — guаро. Она сказала: он нам сродни.
— Сродни вам? — удивился Фалькон.
— Мы с Элоисой обычно называли себя las forasteras— посторонние, — объяснила она. — А наших клиентов мы окрестили los otros — другие… но она говорила, он был не из них.
— И что заставляло ее так думать?
— Все рассказы сестры о нем заставляли менядумать, что он — один из los otros: образован, хорошо одевался, с машиной и квартирой.
— Она никогда не описывала вам его машину и квартиру?
— Он был не дурак, — сказала она. — А все los otros— дураки. В этом смысле он от них отличался.
— Почему же Серхио вдруг стал un forastero?
— Элоиса предполагала, что он, возможно, иностранец или в нем есть примесь чужой крови. Он выглядел как испанец, одевался как испанец, говорил по-испански, но вел себя иначе.
— Как уроженец Северной Африки?
— Вряд ли. Элоиса не любила североафриканцев. Она никогда не связывалась с ними, и если бы он был похож на них, ее бы к нему не потянуло. Элоиса считала, что он или долго прожил в другой стране, или рожден в смешанном браке.
Они подъехали к институту. Там было тихо и пусто. Они, стоя за стеклом, смотрели на тело Элоисы. Ее глаза были каким-то образом восстановлены. Глория Гомес положила ладони на стекло и прижалась к нему лбом. Изливая свое горе, она тоненько заскулила, словно жалующаяся на непосильную ношу старая мебель.
— Кто-нибудь из ваших родителей еще жив? — спросил Фалькон, обращаясь к ее затылку, где волосы уже заметно истончились, и заметил, что шов на плече ее дешевенького пальто разошелся. Глория покатала лбом по стеклу.
— Что могло привести Элоису на кладбище Сан-Фернандо?
Глория повернулась спиной к своей мертвой сестре.
— Она посещала его, как только у нее выдавалось время, — сказала Глория. — Там похоронена ее дочь.
— Ее дочь?
— У нее родилась девочка, когда ей было пятнадцать, но она умерла, прожив всего три месяца.
В полном молчании они поехали в полицейское управление. На стоянке Фалькон сделал последнюю попытку выяснить, не говорила ли Элоиса что-нибудь о внешности Серхио.
— Она сказала, что у него красивые руки, — вот все, что он сумел из нее выудить.
Когда Фалькон открыл дверь своего кабинета, трезвонил телефон. Это звонил доктор Фернандо Валера, чтобы сообщить, что он нашел ему психолога-клинициста, который уж точно не интересовался искусством. Фалькон был не в настроении это обсуждать.
— Ее зовут Алисия Агуадо. Она примет вас у себя дома, Хавьер, — сказал врач и продиктовал ее адрес на улице Видрио. — Клиническая психология использует очень жесткие тренинги, а Алисия объединила их с некоторыми собственными… неординарными методами. Она прекрасный специалист. Я понимаю, как трудно сделать первый шаг, но настоятельно вам рекомендую повидаться с этой женщиной. Вас подтачивает отчаяние. Это серьезно.
Фалькон повесил трубку, думая о том, насколько, оказывается, всем заметно его отчаяние, как все его чувствуют, и Серхио в том числе. Вошел Рамирес и сел, вытянув вперед ноги.
— Ну что, сеньора Хименес раскололась? — спросил Фалькон.
Рамирес смахнул воображаемую пылинку со своего галстука, словно собирался похвастаться победой, одержанной им на сексуальном фронте.
— Держу пари, она носит дорогое нижнее белье, — объявил он, — и вьетнамки летом.
— Кажется, она сумела-таки склонить вас на свою сторону, — заметил Фалькон.
— Я позвонил Пересу на склад «Мудансас Триана» и велел ему забрать ящик с домашним киноаппаратом и пленками, — сказал Рамирес. — Она, не моргнув глазом, согласилась его отдать. Но вам, возможно, интересно, что она добавила, когда я повернулся, чтобы уйти.
Фалькон жестом поторопил его.
— Она сказала: «Этот ящик берите, но к прочему не притрагивайтесь. Если вы сунете нос хоть еще в одну коробку, можете не сомневаться, что ничто из ее содержимого не будет принято в качестве доказательства».
Фалькон попросил его повторить все сначала, что тот и сделал. Со второго раза Фалькон отчетливо понял: Рамирес врет как сивый мерин. Он не верил, что Консуэло Хименес могла действовать столь прямолинейно и грубо.
— А как насчет того, чтобы помочь нам с уточнением времени съемок фильма «Семья Хименес»?
— Она сказала, что обязательно этим займется, но позже, потому что сейчас очень занята и не освободится до конца Ферии.
— Премного ей благодарны!
— Тяжело быть скорбящей вдовой, — съязвил Рамирес.
20
Среда, 18 апреля 2001 года,
дом Фалькона, улица Байлен, Севилья
Фалькон сидел дома, за столом, и с зависшей над нетронутым обедом вилкой размышлял, но не о Рамиресе, а о комиссаре Леоне, который никогда не достиг бы такого положения, не будь у него недюжинного таланта политика. Если Леон — через Рамиреса — держал руку на пульсе его расследования и допускал подобное давление на Консуэло Хименес, которая, скорее всего, понятия не имела о компании «МКА», что же тогда все это могло значить, учитывая, что комиссар был одним из директоров консультационной фирмы? Фалькон отложил вилку, почувствовав, как на него, словно тошнота, накатывает приступ паранойи. Его при первой же возможности выведут из игры. Пока махинации «МКА» остаются под спудом, комиссар Леон с радостью позволяет им стучать в тяжелую дверь Консуэло Хименес. Но стоит этим махинациям открыться — ему крышка.
После обеда они опять встретились с Рамиресом, чтобы посмотреть старые домашние съемки Рауля Хименеса. К ним присоединился Перес, доставивший пленки из «Мудансас Триана». Он также сообщил, что на складе только один вход и что помещение для длительного хранения вещей находится в задней части здания. Каждому клиенту предоставлена отдельная запертая на замок камера для ящиков и мебели. Все ящики запечатаны клейкой лентой. На ленте указана дата приема вещей на хранение, так что если бы кто-то вознамерился открыть хотя бы один ящик, это сразу стало бы известно. Вещи Рауля Хименеса принадлежали к числу тех, что, казалось, застряли тут навеки. Доступ на склад имели все работники компании «Мудансас Триана», но только у заведующего были ключи от всех камер, и без него никому не полагалось туда входить. Ключи хранились в запертом сейфе, стоявшем в его кабинете. Ночью территорию склада патрулировали два охранника с собаками. За последние сорок лет было зарегистрировано четыре взлома с целью ограбления, окончившихся ничем благодаря своевременному вмешательству полиции.
Фалькон был очень рад присутствию Переса, избавлявшему его от необходимости принимать на себя удар комментариев Рамиреса. Он не ожидал от себя такой сильной эмоциональной реакции на мерцающие черно-белые картинки из прежней, более счастливой, жизни Рауля Хименеса. Никогда прежде он не испытывал такого волнения в темноте кинозала. Художественные фильмы не оказывали на него подобного воздействия. Он всегда остро чувствовал вымысел, отказываясь от необходимого участия в игре, и ни разу не уронил ни единой сентиментальной слезы.
Теперь же, близко познакомившись с главными героями трагедии, он наблюдал за тем, как Хосе Мануэль и Марта играют на пляже на фоне накатывающих на берег волн. Жена Рауля, Гумерсинда, вошла в кадр, повернулась и протянула вперед руки. Следом за ней появился едва начавший ходить карапуз — Артуро. Он, переваливаясь, дотопал до ее вытянутых ему навстречу ладоней, и она, обхватив его маленькое тельце, подняла малыша высоко над головой, а он, болтая ножками и заливаясь счастливым смехом, смотрел вниз на ее улыбающееся лицо. Когда мать подбросила сына вверх, в животе у Фалькона что-то всколыхнулось. Он вспомнил это ощущение и вынужден был зажмуриться, чтобы сдержать слезы, подавленный тяжестью трагедии, разбившей эту семью.
Он никак не мог понять, чем так тронуло его семейство Рауля Хименеса. Ему часто приходилось встречаться с семьями, разрушенными убийством или изнасилованием, наркотиками или мордобоем. Что же такого особенного в данном конкретном случае? Ему обязательно надо было с кем-нибудь поговорить об этом, прежде чем его отчаяние, пока сочившееся тоненькой струйкой, прорвет плотину. Алисия Агуадо… но поможет ли она?
В комнате включился свет. Рамирес и Перес повернулись в креслах, чтобы взглянуть на начальника.
— Здесь полно катушек с этой чепухой, — сказал Рамирес. — Я что-то не пойму, старший инспектор, чем конкретно мы здесь занимаемся?
— Ищем новые штрихи к портрету нашего убийцы, — ответил Фалькон. — Мы получили некоторое представление о его облике по кадрам, снятым на кладбище. Нам также сообщили, что он guapoи у него красивые руки. Итак, физически он обретает форму. Что же касается склада его ума, то мы уже не раз отмечали его склонность к творчеству и азартность. Нам известно, что он любитель кино и пристально следил за семьей Рауля Хименеса…
Он умолк, не зная, что сказать дальше. А действительно, зачем они смотрели эти фильмы?
— Ящик, где хранились пленки, был запечатан, — заметил Перес, повторяя то, что содержалось в его отчете. — Коробки с пленками не извлекались на свет божий с того самого дня, как их туда положили.
— И какого дня! — воскликнул Фалькон, хватаясь за поданную идею, как утопающий за соломинку. — Ведь именно тогда Хименес перечеркнул память о своем младшем сыне.
— Но что этот факт добавляет к портрету убийцы? — спросил Рамирес.
— Я подумал о тех страшных увечьях, которые Хименес нанес себе сам, — сказал Фалькон. — Ведь он отказывался смотреть на экран. Затем ему отрезали веки, и что же он увидел? Что заставило Рауля Хименеса сотворить над собой такое?
— Если бы кто-то отрезал мне веки… — начал Рамирес.
— Вы увидели бы мальчика, крошечного беспомощного мальчика, — продолжил Фалькон, — и услышали бы, как он лопочет и визжит от восторга на руках у своей матери… Вам не кажется?..
Он внезапно замолчал, увидев напряженные взгляды двоих мужчин, которые, ничего не понимая, смотрели на него в немом изумлении.
— Но, старший инспектор, — рискнул нарушить молчание Перес, — там же не было звука.
— Я знаю, младший инспектор… — начал Фалькон, но в действительности он ничего не знал; волна страха вдруг унесла куда-то все мысли, так что ему даже не удавалось вспомнить имя своего коллеги и подобрать нужное слово для завершения фразы. Он стал тем, кого больше всего боялся: опустошенным актером, играющим самого себя в собственной жизни.
Он пришел в себя внезапно, будто пузырь, в который он был заключен, взорвался и его вновь захлестнул поток реальности. Его коллеги снимали экран. Фалькон, взглянув на часы, с удивлением обнаружил, что время приближается к девяти вечера. Пора было уходить, но прежде надо было попытаться хоть как-то спасти ситуацию. Он направился к двери.
— Отчет об этих фильмах подготовите вы, младший инспектор… — сказал Фалькон, так и не вспомнив выскочившее из головы имя. — А когда закончите, я бы хотел, чтобы вы призвали на помощь свое воображение и представили себе человека, у которого в руках была камера, и подумали о его душевном состоянии.
— Слушаюсь, старший инспектор, — ответил Перес. — Но вы всегда говорили мне, чтобы я излагал факты и не пытался их толковать.
— Действуйте по обстановке, — бросил Фалькон и вышел из комнаты.
Он попробовал всухую проглотить таблетку орфидала, но она прилипла к основанию языка, так что ему пришлось заскочить в уборную, смочить губы и плеснуть на разгоряченное лицо. Фалькон вытерся бумажным полотенцем и обнаружил, что не узнает в зеркале собственных глаз. Они были чужими, эти мутные, обведенные красным, запавшие в череп кругляшки, дергавшиеся в глазницах. Он терял свой авторитет. С такими зенками уважения не добьешься.
Закрыв за собой дверь полицейского управления, он сразу окунулся в прохладу вечернего воздуха, сел в машину, доехал до дома и пешком направился к маленькому особнячку Алисии Агуадо на улице Видрио, куда и прибыл чуть раньше назначенного времени — за несколько минут до десяти. Он походил взад- вперед по мостовой вдоль недавно отремонтированного фасада, нервничая, как артист перед прослушиванием, и, не имея больше сил выносить ожидание, позвонил. Она впустила его в дом и пригласила следовать за собой вверх по темной лестнице навстречу яркому свету.
дом Фалькона, улица Байлен, Севилья
Фалькон сидел дома, за столом, и с зависшей над нетронутым обедом вилкой размышлял, но не о Рамиресе, а о комиссаре Леоне, который никогда не достиг бы такого положения, не будь у него недюжинного таланта политика. Если Леон — через Рамиреса — держал руку на пульсе его расследования и допускал подобное давление на Консуэло Хименес, которая, скорее всего, понятия не имела о компании «МКА», что же тогда все это могло значить, учитывая, что комиссар был одним из директоров консультационной фирмы? Фалькон отложил вилку, почувствовав, как на него, словно тошнота, накатывает приступ паранойи. Его при первой же возможности выведут из игры. Пока махинации «МКА» остаются под спудом, комиссар Леон с радостью позволяет им стучать в тяжелую дверь Консуэло Хименес. Но стоит этим махинациям открыться — ему крышка.
После обеда они опять встретились с Рамиресом, чтобы посмотреть старые домашние съемки Рауля Хименеса. К ним присоединился Перес, доставивший пленки из «Мудансас Триана». Он также сообщил, что на складе только один вход и что помещение для длительного хранения вещей находится в задней части здания. Каждому клиенту предоставлена отдельная запертая на замок камера для ящиков и мебели. Все ящики запечатаны клейкой лентой. На ленте указана дата приема вещей на хранение, так что если бы кто-то вознамерился открыть хотя бы один ящик, это сразу стало бы известно. Вещи Рауля Хименеса принадлежали к числу тех, что, казалось, застряли тут навеки. Доступ на склад имели все работники компании «Мудансас Триана», но только у заведующего были ключи от всех камер, и без него никому не полагалось туда входить. Ключи хранились в запертом сейфе, стоявшем в его кабинете. Ночью территорию склада патрулировали два охранника с собаками. За последние сорок лет было зарегистрировано четыре взлома с целью ограбления, окончившихся ничем благодаря своевременному вмешательству полиции.
Фалькон был очень рад присутствию Переса, избавлявшему его от необходимости принимать на себя удар комментариев Рамиреса. Он не ожидал от себя такой сильной эмоциональной реакции на мерцающие черно-белые картинки из прежней, более счастливой, жизни Рауля Хименеса. Никогда прежде он не испытывал такого волнения в темноте кинозала. Художественные фильмы не оказывали на него подобного воздействия. Он всегда остро чувствовал вымысел, отказываясь от необходимого участия в игре, и ни разу не уронил ни единой сентиментальной слезы.
Теперь же, близко познакомившись с главными героями трагедии, он наблюдал за тем, как Хосе Мануэль и Марта играют на пляже на фоне накатывающих на берег волн. Жена Рауля, Гумерсинда, вошла в кадр, повернулась и протянула вперед руки. Следом за ней появился едва начавший ходить карапуз — Артуро. Он, переваливаясь, дотопал до ее вытянутых ему навстречу ладоней, и она, обхватив его маленькое тельце, подняла малыша высоко над головой, а он, болтая ножками и заливаясь счастливым смехом, смотрел вниз на ее улыбающееся лицо. Когда мать подбросила сына вверх, в животе у Фалькона что-то всколыхнулось. Он вспомнил это ощущение и вынужден был зажмуриться, чтобы сдержать слезы, подавленный тяжестью трагедии, разбившей эту семью.
Он никак не мог понять, чем так тронуло его семейство Рауля Хименеса. Ему часто приходилось встречаться с семьями, разрушенными убийством или изнасилованием, наркотиками или мордобоем. Что же такого особенного в данном конкретном случае? Ему обязательно надо было с кем-нибудь поговорить об этом, прежде чем его отчаяние, пока сочившееся тоненькой струйкой, прорвет плотину. Алисия Агуадо… но поможет ли она?
В комнате включился свет. Рамирес и Перес повернулись в креслах, чтобы взглянуть на начальника.
— Здесь полно катушек с этой чепухой, — сказал Рамирес. — Я что-то не пойму, старший инспектор, чем конкретно мы здесь занимаемся?
— Ищем новые штрихи к портрету нашего убийцы, — ответил Фалькон. — Мы получили некоторое представление о его облике по кадрам, снятым на кладбище. Нам также сообщили, что он guapoи у него красивые руки. Итак, физически он обретает форму. Что же касается склада его ума, то мы уже не раз отмечали его склонность к творчеству и азартность. Нам известно, что он любитель кино и пристально следил за семьей Рауля Хименеса…
Он умолк, не зная, что сказать дальше. А действительно, зачем они смотрели эти фильмы?
— Ящик, где хранились пленки, был запечатан, — заметил Перес, повторяя то, что содержалось в его отчете. — Коробки с пленками не извлекались на свет божий с того самого дня, как их туда положили.
— И какого дня! — воскликнул Фалькон, хватаясь за поданную идею, как утопающий за соломинку. — Ведь именно тогда Хименес перечеркнул память о своем младшем сыне.
— Но что этот факт добавляет к портрету убийцы? — спросил Рамирес.
— Я подумал о тех страшных увечьях, которые Хименес нанес себе сам, — сказал Фалькон. — Ведь он отказывался смотреть на экран. Затем ему отрезали веки, и что же он увидел? Что заставило Рауля Хименеса сотворить над собой такое?
— Если бы кто-то отрезал мне веки… — начал Рамирес.
— Вы увидели бы мальчика, крошечного беспомощного мальчика, — продолжил Фалькон, — и услышали бы, как он лопочет и визжит от восторга на руках у своей матери… Вам не кажется?..
Он внезапно замолчал, увидев напряженные взгляды двоих мужчин, которые, ничего не понимая, смотрели на него в немом изумлении.
— Но, старший инспектор, — рискнул нарушить молчание Перес, — там же не было звука.
— Я знаю, младший инспектор… — начал Фалькон, но в действительности он ничего не знал; волна страха вдруг унесла куда-то все мысли, так что ему даже не удавалось вспомнить имя своего коллеги и подобрать нужное слово для завершения фразы. Он стал тем, кого больше всего боялся: опустошенным актером, играющим самого себя в собственной жизни.
Он пришел в себя внезапно, будто пузырь, в который он был заключен, взорвался и его вновь захлестнул поток реальности. Его коллеги снимали экран. Фалькон, взглянув на часы, с удивлением обнаружил, что время приближается к девяти вечера. Пора было уходить, но прежде надо было попытаться хоть как-то спасти ситуацию. Он направился к двери.
— Отчет об этих фильмах подготовите вы, младший инспектор… — сказал Фалькон, так и не вспомнив выскочившее из головы имя. — А когда закончите, я бы хотел, чтобы вы призвали на помощь свое воображение и представили себе человека, у которого в руках была камера, и подумали о его душевном состоянии.
— Слушаюсь, старший инспектор, — ответил Перес. — Но вы всегда говорили мне, чтобы я излагал факты и не пытался их толковать.
— Действуйте по обстановке, — бросил Фалькон и вышел из комнаты.
Он попробовал всухую проглотить таблетку орфидала, но она прилипла к основанию языка, так что ему пришлось заскочить в уборную, смочить губы и плеснуть на разгоряченное лицо. Фалькон вытерся бумажным полотенцем и обнаружил, что не узнает в зеркале собственных глаз. Они были чужими, эти мутные, обведенные красным, запавшие в череп кругляшки, дергавшиеся в глазницах. Он терял свой авторитет. С такими зенками уважения не добьешься.
Закрыв за собой дверь полицейского управления, он сразу окунулся в прохладу вечернего воздуха, сел в машину, доехал до дома и пешком направился к маленькому особнячку Алисии Агуадо на улице Видрио, куда и прибыл чуть раньше назначенного времени — за несколько минут до десяти. Он походил взад- вперед по мостовой вдоль недавно отремонтированного фасада, нервничая, как артист перед прослушиванием, и, не имея больше сил выносить ожидание, позвонил. Она впустила его в дом и пригласила следовать за собой вверх по темной лестнице навстречу яркому свету.