Страница:
Рамирес с компанией удалились. Фалькон наконец вскрыл лежавшее на столе письмо. В нем говорилось, что он должен быть на приеме у доктора
Давида Рато в полицейском управлении в девять тридцать утра. Фалькон вернул Рамиреса и спросил, кто такой этот доктор.
— Это полицейский психолог, — сообщил Рамирес.
— Он хочет меня видеть.
— Возможно, это просто рутинное собеседование.
— Но раньше мне не случалось их проходить.
— Они проверяют полицейских, переживших сильный стресс, — объяснил Рамирес. — Меня освидетельствовали три года назад, после того, как я застрелил подозреваемого.
— Я пока еще никого не застрелил.
Рамирес пожал плечами. Фалькон напомнил ему о встрече с судебным следователем Кальдероном, назначенной на полдень. Рамирес ушел, уведя с собой группу. Фалькон позвонил Лобо и узнал от секретарши, что тот отбыл на весь день. По лбу старшего инспектора струями потек пот. Он прижал к голове носовой платок, словно зажимая фонтанирующую кровью рану. Черт бы побрал это водоизвержение, подумал Фалькон. Ладони у него взмокли. Он зашел в туалет, вымыл руки, ополоснул лицо и принял орфидал.
Кабинет психолога находился на мало кем посещаемом втором этаже, откуда открывался совсем другой вид на автомобильную стоянку. Фалькона тотчас же пригласили войти. Мужчины обменялись рукопожатием и сели. Психолог выглядел лет на пятьдесят с гаком и был одет в темно-серую тройку. На письменном столе перед ним лежал одинокий листок бумаги.
— По-моему, я впервые у полицейского психолога, — начал Фалькон.
— А как же два раза в Барселоне? — полюбопытствовал врач.
Фалькон похолодел. Он напрочь забыл. Два раза в Барселоне?
— Вы расследовали взрыв автомобиля, при котором погибла двенадцатилетняя дочь политика, и перестрелку в адвокатской конторе, когда была убита мать троих детей.
— Ох, простите. Я имел в виду, что это первый раз здесь, в Севилье.
Доктор взвесил его и измерил ему давление, после чего снова занял место за столом.
— Почему вы меня вызвали? — спросил Фалькон.
— На вас сейчас два убийства, совершенных с изощренной жестокостью.
— Я видел кое-что и похуже, — солгал Фалькон.
— В полицейском управлении все считают, что это беспримерно тяжелый случай.
— Для Севильи — пожалуй, — сказал Фалькон. — Но до приезда сюда я работал в Мадриде.
— Вы весите на пять килограммов меньше своей нормы.
— На дела вроде этого тратится очень много нервной энергии.
— Во время расследования тех двух дел в Барселоне вы весили семьдесят девять килограммов, а теперь семьдесят четыре.
— Я нерегулярно питаюсь.
— С тех пор, как развелись с женой?
Фалькон ужаснулся, поняв, что легко не отделается.
— Мне готовит экономка. Мне просто некогда все съедать.
— У вас повышенное давление. Конечно, в вашем возрасте редко у кого бывает сто двадцать на семьдесят, но сто сорок на восемьдесят пять — это уже пограничные показатели, и к тому же у вас мешки под глазами. Вы хорошо спите?
— Да, я сплю очень хорошо.
— Вы принимаете какие-нибудь лекарственные средства?
— Нет, — без запинки ответил он.
— Вы не заметили никаких изменений в деятельности вашего организма? — продолжал свои расспросы Рато. — Например, потливость, диарея, потеря аппетита?
— Нет.
— А в умственной деятельности?
— Нет.
— Безостановочное кружение мыслей, потеря памяти, навязчивые состояния… вроде постоянного мытья рук?
— Нет.
— Боли в каких-нибудь суставах? В плечах? В коленях?
— Нет.
— А вам не приходит в голову, почему кого-то в полицейском управлении или на стороне могло насторожить ваше поведение?
Тут Фалькон уже не на шутку запаниковал. Диарея, от которой он только что отрекся, заявила о себе в полную силу.
— Нет, не приходит, — еле выговорил он.
— Стресс по-разному действует на людей, старший инспектор, но основные симптомы схожи. Легкий стресс — переутомление на работе плюс домашние неурядицы — может сказаться физическим недомоганием, которое заставляет вас сделать передышку. Таким звоночком бывает, например, боль в колене. Тяжелейшие формы стресса запускают один и тот же атавистический механизм, известный под названием «драться или драпать», — тот выброс адреналина, который дает вам силы броситься в бой или удрать. Мы больше не живем в мире дикой природы, но наши городские джунгли могут вызывать ту же самую реакцию. Нервные перегрузки на работе, скорбь по отцу и нелады с женой вполне способны, соединившись, спровоцировать постоянное выделение адреналина. Повышается кровяное давление. Вес снижается, потому что подавляется аппетит. Мозг начинает лихорадочно работать. Сон становится поверхностным. Организм реагирует так, словно сознание столкнулось с чем-то, чего следует бояться. Отсюда повышенное потоотделение, тревога, переходящая в страх, провалы в памяти и навязчивое прокручивание одних и тех же мыслей. У вас, старший инспектор, налицо все симптомы сильнейшего нервного перенапряжения. Скажите, когда вы в последний раз брали отгул?
— Сегодня возьму полдня.
— Я спрашиваю, когда вы брали его в последний раз?
— Не помню.
— После вашего переезда в Севилью примерно три года назад вы только один раз уходили в двухнедельный отпуск, — отчеканил доктор Рато. — А с какой нагрузкой вы работали перед тем, как приступили к этому последнему расследованию?
Мозги у Фалькона заледенели. В груди колотился страх.
— Ну, так я вам скажу, старший инспектор, — объявил Рато. — В прошлом году вы вели пятнадцать убийств, а в последний год в Мадриде аж тридцать четыре.
— И на какие это вас наводит мысли, доктор?
— Вам не кажется, что вы прячетесь от жизни в работе?
— Прячусь?
— Привлекательные стороны есть даже в вашей невеселой деятельности. Существует заведенный порядок. Существует структура. У вас есть коллеги. И так будет продолжаться столько, сколько вы захотите. Полагаю, одной писанины вам хватило бы на целый год.
— Верно.
— Реальная жизнь сложна. Отношения не складываются. Друзья приходят и уходят. А в нашем возрасте люди начинают терять близких. Нам приходится переживать утраты, перемены и разочарования, но даже среди всего этого есть место для радости. Однако ее дают лишь определенные отношения. Когда вы в последний раз занимались сексом?
Фалькон вскинулся, как от удара, с трудом подавив порыв вскочить и заметаться по комнате.
— Я вовсе не хотел вас обидеть, — произнес врач.
— Нет, конечно, нет. Просто меня об этом не спрашивали со времен моей учебы в университете.
— И никто из ваших друзей не задавал вам этот вопрос?
Где они, друзья-то? — подумал Фалькон. Равно как и подруги. Он едва сдержал слезы. Неужели жизнь прошла мимо, а он и не заметил? Когда у него в последний раз был друг? Память молчала. А ведь его другом мог бы стать Кальдерон.
— Так когда же вы в последний раз занимались сексом? — повторил свой вопрос доктор.
— С женой, еще до развода.
— А когда вы развелись?
Мозги у Фалькона заклинило.
— В прошлом году, — с усилием выговорил он.
— В каком месяце?
— В мае.
— В июле, это было в июле. Вероятно, именно поэтому вы не взяли отпуск, — заметил доктор Рато. — А когда вы в последний раз спали вместе?
Фалькону пришлось заняться неприятными подсчетами. Если мы расстались в июле, а она два месяца не позволяла мне дотрагиваться до нее, значит, это точно должен быть май.
— Вот этов мае.
— Так-так, год без секса, старший инспектор, — подытожил врач. — Ну, и как обстоит дело с вашим либидо?
Хорошо звучит — либидо, мелькнула у Фалькона мысль. Как личный пляж. Давай прошвырнемся на либидо.
— Старший инспектор?
— Вероятно, не самым лучшим образом, как вы можете догадаться.
Перед ним возник образ Консуэло Хименес, стоящей на коленях с задранной юбкой. Было ли это проявлением либидо? Он закинул ногу на ногу.
Доктор заявил, что больше его не задерживает.
— И это все? — удивился Фалькон. — Вы ничего мне не скажете?
— Я напишу отчет. Я и не должен вам ничего говорить. Разговаривать с вами будет начальство. Не я ваш работодатель.
— Но что вы сообщите начальству?
— Это не обсуждается.
— Дайте мне хотя бы общее представление, — не отступал Фалькон. — «Предписывается психбольница» или «Рекомендуется отпуск»?
— Вариантов гораздо больше.
— Вы собираетесь порекомендовать полное психиатрическое освидетельствование?
— Это было предварительное собеседование. Мы не могли не прореагировать на поступивший извне сигнал.
Не иначе как Кальдерон звякнул, решил Фалькон. После этой истории с Инес у его дома.
— Расскажите мне, пожалуйста, что вы напишете в своем отчете.
— Разговор закончен, старший инспектор.
Не по своей воле, а скорее по воле случая Фалькон вышел из стойла арены «Ла-Маэстранса», держа в руках билетик с номером Фаворита. По дороге из полицейского управления он едва не подшиб мотоциклиста и чудом не ткнулся в задок конного экипажа с туристами. Процедура выбора быков прошла мимо его сознания. Он только уловил какие-то шушуканья о пропоротой шкуре номера 484, а потом, воспользовавшись его рассеянностью, ему всучили то, от чего все отказались. Фалькон позвонил Пепе в отель «Колумб» и сообщил эту новость.
Он поехал домой. Состояние было отвратное. Мысли прыгали. Из памяти лезли в мозг сумбурные образы. Фалькон с трудом дотащился до своей комнаты и рухнул навзничь на постель. Все его тело сотрясалось от подкидывавших плечи всхлипов. Напряжение было слишком велико. Слезы струями текли с щек на подушку. Его буквально рвало рыданиями. Потом он заснул безо всяких снотворных. От одного изнеможения.
Разбуженный звонком мобильника, Фалькон очнулся с ощущением, будто вместо глаз у него горячие голыши, а вместо человеческих век — носорожьи. Пако сообщил ему, что они сидят в ресторане, и он уже раскатал губу на Хавьеровы отбивные. Фалькон залез под душ и некоторое время стоял под ним с идиотским видом, достойным обитателя дурдома. Потом оделся. Это помогло ему собраться. Он даже почувствовал в себе прежнюю уверенность, словно его последний срыв перезапустил какой-то маленький, но жизненно важный механизм.
Во время апрельской Ферии вокруг отеля «Колумб» постоянно царило оживление. У входа суетились коридорные, встречая прибывающие вереницей машины и микроавтобусы с менеджерами, промоутерами и самими тореро. Болельщики оккупировали кафе напротив. Сегодня их было поменьше, потому что на афише не значилось громких имен: самым известным был Пепин Лирья, за ним шел Висенте Бехарано и, наконец, никому не известный Пепе Леаль.
Фалькон поднялся в номер к Пепе. Один из его бандерильеро стоял перед дверью в коридоре, заложив руки за спину. Парень осторожно заглянул внутрь, словно к скорбящей вдове, что-то тихо сказал Пепе и пропустил Фалькона.
Пепе сидел на стуле посреди комнаты в расстегнутой рубашке, не заправленной в брюки. На нем не было ни пиджака, ни галстука, ни ботинок, ни носков. Волосы дыбились меж сжимавших голову пальцев. На лбу и на груди поблескивала пленка пота. Он был бледен. Его страха ничто не скрывало.
— Вам бы не нужно видеть меня таким, — произнес он.
Пепе глотнул воды из стоявшего на полу стакана и обнял Хавьера, а потом метнулся к унитазу, куда его тут же и вывернуло.
— Вы застали меня в момент низвержения в бездну, — сказал он. — Я уже почти достиг ее дна. Через минуту у меня развяжется язык, а через полчаса я воспряну.
Они снова обнялись. На Фалькона пахнуло резким запахом рвоты.
— Не беспокойтесь за меня, Хавьер, — заговорил Пепе. — Все отлично. Звезды мне благоприятствуют. Я это чувствую. Сегодня мой день. Пуэрта-дель-Принсипе [112]будут моими.
Язык у Пепе развязался. Родственники опять заключили друг друга в объятия, и Фалькон ушел.
В ресторане и баре яблоку негде было упасть. Воздух гудел. Протиснувшись к своей компании, Фалькон обошел столик и расцеловался со всеми. Усевшись, он с жадностью набросился на тушеного тунца с луком, умял печеные перцы, подобрал хлебом всю подливу, обглодал косточки отбивных и выпил несколько бокалов темного-темного «Маркес де Арьенсо». Он вновь чувствовал себя человеком. Ему теперь было наплевать на то, что доктор вывел его на чистую воду. Он даже испытывал облегчение. Вид перепуганного насмерть Пепе заставил его подтянуться. Он примет все, включая свою судьбу.
В пять часов они двинулись по теплым улицам к арене «Ла-Маэстранса». Запах дешевых и дорогих сигар смешивался с ароматами одеколона, брильянтина и духов. Солнце все еще стояло высоко, и веял еле заметный ветерок. Условия были близки к идеальным. Теперь все зависело от быков.
Их компания разделилась. Пако и Хавьер заняли привилегированные места в Sombra, [113]а остальные члены семьи расселись на гостевых местах в Sol y Sombra. [114]Пако и Хавьер сидели практически у барьера, в третьем ряду ложи. Пако дал брату подушечку с вышитой на ней стигмой — клеймом его фермы. [115]Они погрузились в атмосферу Espana profunda. [116]Гул множества голосов, «Дукадос» и puros, [117]мужчины с бороздками от зубьев расчески в прилизанных набриолиненных волосах, помогающие своим разодетым в шелка женам взбираться по ступенькам. Под ложей президента — распорядителя боя — сидели в ряд молодые красотки в традиционных белых кружевных мантильях. Вдоль скамей расхаживали мальчики с набитыми льдом ведрами, из которых торчали банки с пивом и кока-колой. Мальчики ловко метали жестяные банки, а покупатели не менее ловко их ловили, передавая мелочь через готовых услужить зрителей.
Матадоры вывели свои облаченные в trajes de lucesквадрильи следом за тремя выхоленными серыми в яблоках жеребцами, восхищавшими высотой шага и послушанием узде. Пепе Леаль, вполне овладевший собой, был просто великолепен в своем ярко-синем с золотом костюме. Судя по его серьезному лицу, он настроился делать дело.
Жеребцы скрылись, а за ними, потряхивая красными бубенцами на челках, удалились и мулы, которым предстояло уволакивать с арены туши убитых быков. Три матадора принялись проделывать медленные эффектные пассы своими красными плащами. Возбуждение зрителей нарастало. Два матадора скрылись за щитами барьера, оставив Пепе Леаля одного для схватки с первым быком.
Ворота во тьму распахнулись. Тишина. Раздался понукающий окрик, и на залитую солнцем арену под рев толпы вылетел пятисоткилограммовый бык. Он огляделся, рванул вперед, осадил и перешел на рысь. Пепе окликнул быка, который с грохотом пронесся мимо, не проявив никакого интереса к плащу, и яростно вонзил рога в один из щитов. Пепе заставил его вернуться и выполнил плащом две полувероники, [118]заслужив одобрение зрителей.
Под звук трубы на арене, с пиками наперевес, появились пикадоры, ехавшие на укрытых стегаными попонами и зашоренных лошадях. Пепе привлек внимание быка к одной из лошадей. Когда бык поддел ее рогами, пикадор посылом всего тела вонзил пику в бугор мышц у него на загривке. Передние ноги лошади заболтались в воздухе. Толпа возгласами и аплодисментами выразила свое восхищение агрессивностью быка и его силой.
Пикадоры покинули арену. Бандерильеро один за другим повтыкали свои бандерильи в бычью холку. Пепе вышел с мулетой и шпагой, и Хавьер с Пако подались вперед, готовясь к заключительному акту.
Нервозность и безразличие к плащу, выказанные быком в начале боя, проявились еще ярче в последней его части — фаэне. Почти половину отпущенного на фаэну времени у Пепе заняли попытки повести его за мулетой. Когда бык в конце концов поддался, оркестр заиграл медленный пасадобль. Пепе умело довершил дело. Хавьер и Пако согласились в том, что он достойно провел этот поединок с шалым гигантом. Зрители аплодировали, но белые носовые платочки не запорхали в воздухе, требуя в награду победителю бычье ухо.
Первому быку Пепина Лирьи арена не понравилась. Он громко взревел, пробежал шагов десять и повернул назад, к воротам. Потом затрусил по кругу, то и дело бодая барьер. Его звездный час пробил, когда, несясь на плащ, бык ткнулся рогом в землю и выполнил идеальное для его веса в полтонны сальто.
Бык Висенте Бехарано был силен, проворен и проявлял живой интерес к мулете. Зрителям это животное пришлось по душе, но Бехарано был явно не в ударе. Ему никак не удавалось найти подход к зверю, и хотя он провел несколько потрясающих по своей пластической красоте маневров, добиться власти над быком так и не сумел.
В 18.40, когда солнце еще припекало энтузиастов, заполнивших Sol, [119]ворота в очередной раз открылись. На арену выбежал Фаворит и остановился. Ни тебе шальных метаний, ни тебе бессмысленных наскоков на барьеры. Бык обвел взглядом арену и сразу решил, что он тут хозяин.
Публика взволнованно загалдела, гадая, что на уме у этой твари. Пепе подошел к быку и положил перед ним плащ. Бык счел это вторжение неуместным и атаковал Пепе быстро, прямо, с низко опущенной головой. Зрители мгновенно поняли, что это настоящий фаворит дня и что если Пепе сумеет втянуть его в игру, то это будет уникальное зрелище.
— Этого быка следовало бы отдать Пепину, — заметил мужчина, сидевший рядом с Пако.
— Вы смотрите, смотрите, — посоветовал Хавьер. — В конце вы будете вместе со всеми кричать «браво».
Пепе проделал плащом две вероники и чикелину. Возбуждение публики нарастало. Тореро и пикадор обменялись несколькими словами, и когда Фаворит врезался в защищенный попоной бок лошади с такой невероятной силой, что она вместе с всадником отлетела к самому барьеру, зрители разразились восторженными воплями. Они влюбились в этого быка.
Пако обхватил брата за шею и чмокнул в лоб.
— Eso es un toro, no? [120]
Один бандерильеро с особым блеском воткнул свои бандерильи. Кончики рогов оказались у него прямо под мышками, когда он завис в наклонном броске. На какое-то ошеломительное мгновение человек и зверь слились воедино, а затем чудесным образом разделились.
Пепе вышел для последней схватки, и на трибунах воцарилась самая священная для Испании тишина. Дань уважения быку.
Бык со сжатыми челюстями, ходящими боками и алой лентой крови, спускающейся от загривка к правой ноге, смотрел на Пепе. Крутанув мулету, Пепе распустил полотнище. Он двинулся на быка, ставя ступни строго параллельно и пряча мулету за спиной. Бык выжидал. В четырех метрах от Фаворита Пепе повернулся к нему плечом, прогнулся в талии и медленно вывел из-за спины мулету, как бы говоря: «Позвольте предложить вам вот это». Бык сорвался с места и опустил для атаки рога. Пепе, казалось, придержал его, заставив сбавить темп, и только когда нос Фаворита коснулся мулеты, матадор позволил ему продолжить бег, маня его, показывая, что вот он — настоящий королевский шаг. Это была великолепная картина: плавный упругий извив юного торса, гладкого и крепкого, как докрасна раскаленный железный прут.
Пепе водил Фаворита взад и вперед, и с каждым взмахом мулеты танец совершенствовался, отношения крепли, взаимное уважение углублялось. Все происходило так постепенно, что публика не уловила момента, когда человек и зверь как бы заключили между собой соглашение: проиграть спектакль до единственно возможного финала.
Ни разу Пепе не попытался показать свое превосходство: он понял, какую нужно избрать тактику, в тот самый момент, когда Фаворит вышел на арену. Это было пространство быка, и он допустил в него Пепе.
Пепе выполнил натурали. Земля тряслась под копытами Фаворита, словно он таскал на рогах всю Испанию. Затем Пепе встал перед быком и просто показал ему из-за спины маленький — не больше кафельной плитки — уголок мулеты. Послышались испуганные женские вскрики. Бык на бешеной скорости пронесся мимо одинокой фигуры — тростинки, слегка покачнувшейся на ветру. Не оборачиваясь, Пепе показал ему другой уголок мулеты, и снова Фаворит промчался в миллиметре от него. Вот тут ахнули даже мужчины. Пако прижал кулаки к глазам. Его сосед плакал. Они понимали, чтосейчас видят. Невероятную гениальность человека и зверя в их смертельном танце.
Когда Пепе пошел менять прямую шпагу на предназначенную для убийства изогнутую, воцарилась такая тишина, что Хавьер, казалось, слышал, как легкие черные туфли тореро шуршат по песку арены. Бык стоял, слегка расставив передние ноги, и следил за ним. От загривка к передней ноге все еще тянулся кровавый след, грудь вздымалась от беззвучного рева, бандерильи зловеще постукивали на холке. Его партнер вернулся, держа под мышкой мулету, с новым смертоносным оружием в руке. Длинная тень Пепе коснулась головы быка и накрыла ее.
Рога поднялись. Молчание зрителей, которые знали, что если Пепе красиво уложит быка, он получит все — уши, хвост, Пуэрта-дель-Принсипе, — стало по-настоящему гробовым. Пепе распустил мулету, словно пролил кровь из ковша. Бык кивнул, снисходя до сотрудничества. Пепе оценил позу быка и несколькими короткими пассами подвел его к барьеру, а затем дразнящими взмахами мулеты развернул его рогами к Sombra.Теперь движения матадора, оказавшегося спиной к Хавьеру, были предельно осторожными, словно он боялся разбудить спящего ребенка. Шпага взлетела вверх. Пепе целился в крохотный уязвимый пятачок между лопатками быка. Носки его напрягшихся ног уперлись в пол арены. В этот решающий миг он походил не на человека, а на прекрасную сказочную цаплю.
Рывок двух сил навстречу друг другу был молниеносным.
Но что это? Пепе вскинул голову. Шпага ударилась о кость и отскочила в сторону. Правый рог вошел изнутри в бедро матадора, и Фаворит играючи подбросил его в воздух. Все случилось так быстро, что никто не пошелохнулся, пока Пепе совершал высокий кульбит. Тонкое тело упало на землю, словно искореженное пытками, и рог вонзился юноше в живот. Бык устремился вперед с опущенной головой. Теперь, когда соглашение было нарушено, им двигал только первобытный инстинкт. Он с разбега протаранил рогами щит барьера, и треск расколовшихся досок, казалось, лишил дыхания всю толпу.
Квадрилья Пепе перемахнула через ограждение. Публика вышла из оцепенения, женщины дико завопили. Хавьер рванул вниз прямо через головы ошеломленных людей. Он бросился к барьеру, к которому был пригвожден Пепе. Бык с новой, невероятной свирепостью и мощью принялся вминать свою жертву в щит. Пепе обеими руками сжимал основание рога, как генерал, который, не вынеся позора поражения, проткнул себя кинжалом. Его лицо выражало лишь сожаление.
Квадрилья пыталась отвлечь быка. Через барьер протянулись руки, чтобы поддержать Пепе. Его бессильные ноги с ужасной рваной раной, через которую бедренная артерия выбрасывала густую темную животворную кровь, вскидывались и бились о доски.
Бык подался назад, злобно развернулся к развевающимся вокруг него плащам и стал разглядывать каждый в отдельности, как победивший, но непопулярный император, которому приходится сносить дурацкие выходки политиков.
Пепе подняли через барьер — с раскинутыми руками, с расплывающимся по животу красным пятном. Это было зрелище столь же слезное, как микеланджеловская Пьета.
Хавьер бежал за шестью мужчинами, несшими Пепе, который протягивал к нему руку. Новость распространилась быстро, и им не пришлось заносить его в медпункт, машина «скорой помощи» уже ждала их. Санитары уложили его на носилки и вдвинули в машину.
Пепе еле слышно выдохнул имя Хавьера.
Фалькон впрыгнул в машину за спиной врача, уже накладывавшего повязку на живот Пепе. «Скорая помощь» газанула. Санитар срезал окровавленную штанину и сунул пальцы в зияющую в бедре рану. Пепе выгнул спину дугой, вскрикнув от невыносимой боли. Санитар попросил приготовить зажим. Хавьеру бросили пакет. Он разорвал его и протянул зажим санитару, но тот еще не нащупал бедренную артерию. Хавьер взял Пепе за руку, положил его голову себе на колени. В лице юноши не было ни кровинки. Обхватив его за плечи, Хавьер шептал ему на ухо все подбадривающие слова, какие только могли прийти ему в голову.
Карета «скорой помощи» промчалась по бульвару Христофора Колумба с завывающими сиренами и нырнула в туннель у Пласа-де-Армас. Пепе провел языком по губам. Из-за катастрофической потери жидкости они были сухи, как наждачная бумага, рука совершенно застыла. Врач разрезал рукав traje de lucesи выхватил из холодильника пакет с кровью. Санитар потребовал зажим. Хавьер наклонился, и они перекрыли артерию. С криком «Держись!» он повернулся, чтобы помочь врачу перелить кровь, но увидев, что Пепе пытается что-то сказать, приблизил ухо к самым его губам. Даже дыхание юноши было холодным. — Я виноват, — прошептал Пепе.
29
Давида Рато в полицейском управлении в девять тридцать утра. Фалькон вернул Рамиреса и спросил, кто такой этот доктор.
— Это полицейский психолог, — сообщил Рамирес.
— Он хочет меня видеть.
— Возможно, это просто рутинное собеседование.
— Но раньше мне не случалось их проходить.
— Они проверяют полицейских, переживших сильный стресс, — объяснил Рамирес. — Меня освидетельствовали три года назад, после того, как я застрелил подозреваемого.
— Я пока еще никого не застрелил.
Рамирес пожал плечами. Фалькон напомнил ему о встрече с судебным следователем Кальдероном, назначенной на полдень. Рамирес ушел, уведя с собой группу. Фалькон позвонил Лобо и узнал от секретарши, что тот отбыл на весь день. По лбу старшего инспектора струями потек пот. Он прижал к голове носовой платок, словно зажимая фонтанирующую кровью рану. Черт бы побрал это водоизвержение, подумал Фалькон. Ладони у него взмокли. Он зашел в туалет, вымыл руки, ополоснул лицо и принял орфидал.
Кабинет психолога находился на мало кем посещаемом втором этаже, откуда открывался совсем другой вид на автомобильную стоянку. Фалькона тотчас же пригласили войти. Мужчины обменялись рукопожатием и сели. Психолог выглядел лет на пятьдесят с гаком и был одет в темно-серую тройку. На письменном столе перед ним лежал одинокий листок бумаги.
— По-моему, я впервые у полицейского психолога, — начал Фалькон.
— А как же два раза в Барселоне? — полюбопытствовал врач.
Фалькон похолодел. Он напрочь забыл. Два раза в Барселоне?
— Вы расследовали взрыв автомобиля, при котором погибла двенадцатилетняя дочь политика, и перестрелку в адвокатской конторе, когда была убита мать троих детей.
— Ох, простите. Я имел в виду, что это первый раз здесь, в Севилье.
Доктор взвесил его и измерил ему давление, после чего снова занял место за столом.
— Почему вы меня вызвали? — спросил Фалькон.
— На вас сейчас два убийства, совершенных с изощренной жестокостью.
— Я видел кое-что и похуже, — солгал Фалькон.
— В полицейском управлении все считают, что это беспримерно тяжелый случай.
— Для Севильи — пожалуй, — сказал Фалькон. — Но до приезда сюда я работал в Мадриде.
— Вы весите на пять килограммов меньше своей нормы.
— На дела вроде этого тратится очень много нервной энергии.
— Во время расследования тех двух дел в Барселоне вы весили семьдесят девять килограммов, а теперь семьдесят четыре.
— Я нерегулярно питаюсь.
— С тех пор, как развелись с женой?
Фалькон ужаснулся, поняв, что легко не отделается.
— Мне готовит экономка. Мне просто некогда все съедать.
— У вас повышенное давление. Конечно, в вашем возрасте редко у кого бывает сто двадцать на семьдесят, но сто сорок на восемьдесят пять — это уже пограничные показатели, и к тому же у вас мешки под глазами. Вы хорошо спите?
— Да, я сплю очень хорошо.
— Вы принимаете какие-нибудь лекарственные средства?
— Нет, — без запинки ответил он.
— Вы не заметили никаких изменений в деятельности вашего организма? — продолжал свои расспросы Рато. — Например, потливость, диарея, потеря аппетита?
— Нет.
— А в умственной деятельности?
— Нет.
— Безостановочное кружение мыслей, потеря памяти, навязчивые состояния… вроде постоянного мытья рук?
— Нет.
— Боли в каких-нибудь суставах? В плечах? В коленях?
— Нет.
— А вам не приходит в голову, почему кого-то в полицейском управлении или на стороне могло насторожить ваше поведение?
Тут Фалькон уже не на шутку запаниковал. Диарея, от которой он только что отрекся, заявила о себе в полную силу.
— Нет, не приходит, — еле выговорил он.
— Стресс по-разному действует на людей, старший инспектор, но основные симптомы схожи. Легкий стресс — переутомление на работе плюс домашние неурядицы — может сказаться физическим недомоганием, которое заставляет вас сделать передышку. Таким звоночком бывает, например, боль в колене. Тяжелейшие формы стресса запускают один и тот же атавистический механизм, известный под названием «драться или драпать», — тот выброс адреналина, который дает вам силы броситься в бой или удрать. Мы больше не живем в мире дикой природы, но наши городские джунгли могут вызывать ту же самую реакцию. Нервные перегрузки на работе, скорбь по отцу и нелады с женой вполне способны, соединившись, спровоцировать постоянное выделение адреналина. Повышается кровяное давление. Вес снижается, потому что подавляется аппетит. Мозг начинает лихорадочно работать. Сон становится поверхностным. Организм реагирует так, словно сознание столкнулось с чем-то, чего следует бояться. Отсюда повышенное потоотделение, тревога, переходящая в страх, провалы в памяти и навязчивое прокручивание одних и тех же мыслей. У вас, старший инспектор, налицо все симптомы сильнейшего нервного перенапряжения. Скажите, когда вы в последний раз брали отгул?
— Сегодня возьму полдня.
— Я спрашиваю, когда вы брали его в последний раз?
— Не помню.
— После вашего переезда в Севилью примерно три года назад вы только один раз уходили в двухнедельный отпуск, — отчеканил доктор Рато. — А с какой нагрузкой вы работали перед тем, как приступили к этому последнему расследованию?
Мозги у Фалькона заледенели. В груди колотился страх.
— Ну, так я вам скажу, старший инспектор, — объявил Рато. — В прошлом году вы вели пятнадцать убийств, а в последний год в Мадриде аж тридцать четыре.
— И на какие это вас наводит мысли, доктор?
— Вам не кажется, что вы прячетесь от жизни в работе?
— Прячусь?
— Привлекательные стороны есть даже в вашей невеселой деятельности. Существует заведенный порядок. Существует структура. У вас есть коллеги. И так будет продолжаться столько, сколько вы захотите. Полагаю, одной писанины вам хватило бы на целый год.
— Верно.
— Реальная жизнь сложна. Отношения не складываются. Друзья приходят и уходят. А в нашем возрасте люди начинают терять близких. Нам приходится переживать утраты, перемены и разочарования, но даже среди всего этого есть место для радости. Однако ее дают лишь определенные отношения. Когда вы в последний раз занимались сексом?
Фалькон вскинулся, как от удара, с трудом подавив порыв вскочить и заметаться по комнате.
— Я вовсе не хотел вас обидеть, — произнес врач.
— Нет, конечно, нет. Просто меня об этом не спрашивали со времен моей учебы в университете.
— И никто из ваших друзей не задавал вам этот вопрос?
Где они, друзья-то? — подумал Фалькон. Равно как и подруги. Он едва сдержал слезы. Неужели жизнь прошла мимо, а он и не заметил? Когда у него в последний раз был друг? Память молчала. А ведь его другом мог бы стать Кальдерон.
— Так когда же вы в последний раз занимались сексом? — повторил свой вопрос доктор.
— С женой, еще до развода.
— А когда вы развелись?
Мозги у Фалькона заклинило.
— В прошлом году, — с усилием выговорил он.
— В каком месяце?
— В мае.
— В июле, это было в июле. Вероятно, именно поэтому вы не взяли отпуск, — заметил доктор Рато. — А когда вы в последний раз спали вместе?
Фалькону пришлось заняться неприятными подсчетами. Если мы расстались в июле, а она два месяца не позволяла мне дотрагиваться до нее, значит, это точно должен быть май.
— Вот этов мае.
— Так-так, год без секса, старший инспектор, — подытожил врач. — Ну, и как обстоит дело с вашим либидо?
Хорошо звучит — либидо, мелькнула у Фалькона мысль. Как личный пляж. Давай прошвырнемся на либидо.
— Старший инспектор?
— Вероятно, не самым лучшим образом, как вы можете догадаться.
Перед ним возник образ Консуэло Хименес, стоящей на коленях с задранной юбкой. Было ли это проявлением либидо? Он закинул ногу на ногу.
Доктор заявил, что больше его не задерживает.
— И это все? — удивился Фалькон. — Вы ничего мне не скажете?
— Я напишу отчет. Я и не должен вам ничего говорить. Разговаривать с вами будет начальство. Не я ваш работодатель.
— Но что вы сообщите начальству?
— Это не обсуждается.
— Дайте мне хотя бы общее представление, — не отступал Фалькон. — «Предписывается психбольница» или «Рекомендуется отпуск»?
— Вариантов гораздо больше.
— Вы собираетесь порекомендовать полное психиатрическое освидетельствование?
— Это было предварительное собеседование. Мы не могли не прореагировать на поступивший извне сигнал.
Не иначе как Кальдерон звякнул, решил Фалькон. После этой истории с Инес у его дома.
— Расскажите мне, пожалуйста, что вы напишете в своем отчете.
— Разговор закончен, старший инспектор.
Не по своей воле, а скорее по воле случая Фалькон вышел из стойла арены «Ла-Маэстранса», держа в руках билетик с номером Фаворита. По дороге из полицейского управления он едва не подшиб мотоциклиста и чудом не ткнулся в задок конного экипажа с туристами. Процедура выбора быков прошла мимо его сознания. Он только уловил какие-то шушуканья о пропоротой шкуре номера 484, а потом, воспользовавшись его рассеянностью, ему всучили то, от чего все отказались. Фалькон позвонил Пепе в отель «Колумб» и сообщил эту новость.
Он поехал домой. Состояние было отвратное. Мысли прыгали. Из памяти лезли в мозг сумбурные образы. Фалькон с трудом дотащился до своей комнаты и рухнул навзничь на постель. Все его тело сотрясалось от подкидывавших плечи всхлипов. Напряжение было слишком велико. Слезы струями текли с щек на подушку. Его буквально рвало рыданиями. Потом он заснул безо всяких снотворных. От одного изнеможения.
Разбуженный звонком мобильника, Фалькон очнулся с ощущением, будто вместо глаз у него горячие голыши, а вместо человеческих век — носорожьи. Пако сообщил ему, что они сидят в ресторане, и он уже раскатал губу на Хавьеровы отбивные. Фалькон залез под душ и некоторое время стоял под ним с идиотским видом, достойным обитателя дурдома. Потом оделся. Это помогло ему собраться. Он даже почувствовал в себе прежнюю уверенность, словно его последний срыв перезапустил какой-то маленький, но жизненно важный механизм.
Во время апрельской Ферии вокруг отеля «Колумб» постоянно царило оживление. У входа суетились коридорные, встречая прибывающие вереницей машины и микроавтобусы с менеджерами, промоутерами и самими тореро. Болельщики оккупировали кафе напротив. Сегодня их было поменьше, потому что на афише не значилось громких имен: самым известным был Пепин Лирья, за ним шел Висенте Бехарано и, наконец, никому не известный Пепе Леаль.
Фалькон поднялся в номер к Пепе. Один из его бандерильеро стоял перед дверью в коридоре, заложив руки за спину. Парень осторожно заглянул внутрь, словно к скорбящей вдове, что-то тихо сказал Пепе и пропустил Фалькона.
Пепе сидел на стуле посреди комнаты в расстегнутой рубашке, не заправленной в брюки. На нем не было ни пиджака, ни галстука, ни ботинок, ни носков. Волосы дыбились меж сжимавших голову пальцев. На лбу и на груди поблескивала пленка пота. Он был бледен. Его страха ничто не скрывало.
— Вам бы не нужно видеть меня таким, — произнес он.
Пепе глотнул воды из стоявшего на полу стакана и обнял Хавьера, а потом метнулся к унитазу, куда его тут же и вывернуло.
— Вы застали меня в момент низвержения в бездну, — сказал он. — Я уже почти достиг ее дна. Через минуту у меня развяжется язык, а через полчаса я воспряну.
Они снова обнялись. На Фалькона пахнуло резким запахом рвоты.
— Не беспокойтесь за меня, Хавьер, — заговорил Пепе. — Все отлично. Звезды мне благоприятствуют. Я это чувствую. Сегодня мой день. Пуэрта-дель-Принсипе [112]будут моими.
Язык у Пепе развязался. Родственники опять заключили друг друга в объятия, и Фалькон ушел.
В ресторане и баре яблоку негде было упасть. Воздух гудел. Протиснувшись к своей компании, Фалькон обошел столик и расцеловался со всеми. Усевшись, он с жадностью набросился на тушеного тунца с луком, умял печеные перцы, подобрал хлебом всю подливу, обглодал косточки отбивных и выпил несколько бокалов темного-темного «Маркес де Арьенсо». Он вновь чувствовал себя человеком. Ему теперь было наплевать на то, что доктор вывел его на чистую воду. Он даже испытывал облегчение. Вид перепуганного насмерть Пепе заставил его подтянуться. Он примет все, включая свою судьбу.
В пять часов они двинулись по теплым улицам к арене «Ла-Маэстранса». Запах дешевых и дорогих сигар смешивался с ароматами одеколона, брильянтина и духов. Солнце все еще стояло высоко, и веял еле заметный ветерок. Условия были близки к идеальным. Теперь все зависело от быков.
Их компания разделилась. Пако и Хавьер заняли привилегированные места в Sombra, [113]а остальные члены семьи расселись на гостевых местах в Sol y Sombra. [114]Пако и Хавьер сидели практически у барьера, в третьем ряду ложи. Пако дал брату подушечку с вышитой на ней стигмой — клеймом его фермы. [115]Они погрузились в атмосферу Espana profunda. [116]Гул множества голосов, «Дукадос» и puros, [117]мужчины с бороздками от зубьев расчески в прилизанных набриолиненных волосах, помогающие своим разодетым в шелка женам взбираться по ступенькам. Под ложей президента — распорядителя боя — сидели в ряд молодые красотки в традиционных белых кружевных мантильях. Вдоль скамей расхаживали мальчики с набитыми льдом ведрами, из которых торчали банки с пивом и кока-колой. Мальчики ловко метали жестяные банки, а покупатели не менее ловко их ловили, передавая мелочь через готовых услужить зрителей.
Матадоры вывели свои облаченные в trajes de lucesквадрильи следом за тремя выхоленными серыми в яблоках жеребцами, восхищавшими высотой шага и послушанием узде. Пепе Леаль, вполне овладевший собой, был просто великолепен в своем ярко-синем с золотом костюме. Судя по его серьезному лицу, он настроился делать дело.
Жеребцы скрылись, а за ними, потряхивая красными бубенцами на челках, удалились и мулы, которым предстояло уволакивать с арены туши убитых быков. Три матадора принялись проделывать медленные эффектные пассы своими красными плащами. Возбуждение зрителей нарастало. Два матадора скрылись за щитами барьера, оставив Пепе Леаля одного для схватки с первым быком.
Ворота во тьму распахнулись. Тишина. Раздался понукающий окрик, и на залитую солнцем арену под рев толпы вылетел пятисоткилограммовый бык. Он огляделся, рванул вперед, осадил и перешел на рысь. Пепе окликнул быка, который с грохотом пронесся мимо, не проявив никакого интереса к плащу, и яростно вонзил рога в один из щитов. Пепе заставил его вернуться и выполнил плащом две полувероники, [118]заслужив одобрение зрителей.
Под звук трубы на арене, с пиками наперевес, появились пикадоры, ехавшие на укрытых стегаными попонами и зашоренных лошадях. Пепе привлек внимание быка к одной из лошадей. Когда бык поддел ее рогами, пикадор посылом всего тела вонзил пику в бугор мышц у него на загривке. Передние ноги лошади заболтались в воздухе. Толпа возгласами и аплодисментами выразила свое восхищение агрессивностью быка и его силой.
Пикадоры покинули арену. Бандерильеро один за другим повтыкали свои бандерильи в бычью холку. Пепе вышел с мулетой и шпагой, и Хавьер с Пако подались вперед, готовясь к заключительному акту.
Нервозность и безразличие к плащу, выказанные быком в начале боя, проявились еще ярче в последней его части — фаэне. Почти половину отпущенного на фаэну времени у Пепе заняли попытки повести его за мулетой. Когда бык в конце концов поддался, оркестр заиграл медленный пасадобль. Пепе умело довершил дело. Хавьер и Пако согласились в том, что он достойно провел этот поединок с шалым гигантом. Зрители аплодировали, но белые носовые платочки не запорхали в воздухе, требуя в награду победителю бычье ухо.
Первому быку Пепина Лирьи арена не понравилась. Он громко взревел, пробежал шагов десять и повернул назад, к воротам. Потом затрусил по кругу, то и дело бодая барьер. Его звездный час пробил, когда, несясь на плащ, бык ткнулся рогом в землю и выполнил идеальное для его веса в полтонны сальто.
Бык Висенте Бехарано был силен, проворен и проявлял живой интерес к мулете. Зрителям это животное пришлось по душе, но Бехарано был явно не в ударе. Ему никак не удавалось найти подход к зверю, и хотя он провел несколько потрясающих по своей пластической красоте маневров, добиться власти над быком так и не сумел.
В 18.40, когда солнце еще припекало энтузиастов, заполнивших Sol, [119]ворота в очередной раз открылись. На арену выбежал Фаворит и остановился. Ни тебе шальных метаний, ни тебе бессмысленных наскоков на барьеры. Бык обвел взглядом арену и сразу решил, что он тут хозяин.
Публика взволнованно загалдела, гадая, что на уме у этой твари. Пепе подошел к быку и положил перед ним плащ. Бык счел это вторжение неуместным и атаковал Пепе быстро, прямо, с низко опущенной головой. Зрители мгновенно поняли, что это настоящий фаворит дня и что если Пепе сумеет втянуть его в игру, то это будет уникальное зрелище.
— Этого быка следовало бы отдать Пепину, — заметил мужчина, сидевший рядом с Пако.
— Вы смотрите, смотрите, — посоветовал Хавьер. — В конце вы будете вместе со всеми кричать «браво».
Пепе проделал плащом две вероники и чикелину. Возбуждение публики нарастало. Тореро и пикадор обменялись несколькими словами, и когда Фаворит врезался в защищенный попоной бок лошади с такой невероятной силой, что она вместе с всадником отлетела к самому барьеру, зрители разразились восторженными воплями. Они влюбились в этого быка.
Пако обхватил брата за шею и чмокнул в лоб.
— Eso es un toro, no? [120]
Один бандерильеро с особым блеском воткнул свои бандерильи. Кончики рогов оказались у него прямо под мышками, когда он завис в наклонном броске. На какое-то ошеломительное мгновение человек и зверь слились воедино, а затем чудесным образом разделились.
Пепе вышел для последней схватки, и на трибунах воцарилась самая священная для Испании тишина. Дань уважения быку.
Бык со сжатыми челюстями, ходящими боками и алой лентой крови, спускающейся от загривка к правой ноге, смотрел на Пепе. Крутанув мулету, Пепе распустил полотнище. Он двинулся на быка, ставя ступни строго параллельно и пряча мулету за спиной. Бык выжидал. В четырех метрах от Фаворита Пепе повернулся к нему плечом, прогнулся в талии и медленно вывел из-за спины мулету, как бы говоря: «Позвольте предложить вам вот это». Бык сорвался с места и опустил для атаки рога. Пепе, казалось, придержал его, заставив сбавить темп, и только когда нос Фаворита коснулся мулеты, матадор позволил ему продолжить бег, маня его, показывая, что вот он — настоящий королевский шаг. Это была великолепная картина: плавный упругий извив юного торса, гладкого и крепкого, как докрасна раскаленный железный прут.
Пепе водил Фаворита взад и вперед, и с каждым взмахом мулеты танец совершенствовался, отношения крепли, взаимное уважение углублялось. Все происходило так постепенно, что публика не уловила момента, когда человек и зверь как бы заключили между собой соглашение: проиграть спектакль до единственно возможного финала.
Ни разу Пепе не попытался показать свое превосходство: он понял, какую нужно избрать тактику, в тот самый момент, когда Фаворит вышел на арену. Это было пространство быка, и он допустил в него Пепе.
Пепе выполнил натурали. Земля тряслась под копытами Фаворита, словно он таскал на рогах всю Испанию. Затем Пепе встал перед быком и просто показал ему из-за спины маленький — не больше кафельной плитки — уголок мулеты. Послышались испуганные женские вскрики. Бык на бешеной скорости пронесся мимо одинокой фигуры — тростинки, слегка покачнувшейся на ветру. Не оборачиваясь, Пепе показал ему другой уголок мулеты, и снова Фаворит промчался в миллиметре от него. Вот тут ахнули даже мужчины. Пако прижал кулаки к глазам. Его сосед плакал. Они понимали, чтосейчас видят. Невероятную гениальность человека и зверя в их смертельном танце.
Когда Пепе пошел менять прямую шпагу на предназначенную для убийства изогнутую, воцарилась такая тишина, что Хавьер, казалось, слышал, как легкие черные туфли тореро шуршат по песку арены. Бык стоял, слегка расставив передние ноги, и следил за ним. От загривка к передней ноге все еще тянулся кровавый след, грудь вздымалась от беззвучного рева, бандерильи зловеще постукивали на холке. Его партнер вернулся, держа под мышкой мулету, с новым смертоносным оружием в руке. Длинная тень Пепе коснулась головы быка и накрыла ее.
Рога поднялись. Молчание зрителей, которые знали, что если Пепе красиво уложит быка, он получит все — уши, хвост, Пуэрта-дель-Принсипе, — стало по-настоящему гробовым. Пепе распустил мулету, словно пролил кровь из ковша. Бык кивнул, снисходя до сотрудничества. Пепе оценил позу быка и несколькими короткими пассами подвел его к барьеру, а затем дразнящими взмахами мулеты развернул его рогами к Sombra.Теперь движения матадора, оказавшегося спиной к Хавьеру, были предельно осторожными, словно он боялся разбудить спящего ребенка. Шпага взлетела вверх. Пепе целился в крохотный уязвимый пятачок между лопатками быка. Носки его напрягшихся ног уперлись в пол арены. В этот решающий миг он походил не на человека, а на прекрасную сказочную цаплю.
Рывок двух сил навстречу друг другу был молниеносным.
Но что это? Пепе вскинул голову. Шпага ударилась о кость и отскочила в сторону. Правый рог вошел изнутри в бедро матадора, и Фаворит играючи подбросил его в воздух. Все случилось так быстро, что никто не пошелохнулся, пока Пепе совершал высокий кульбит. Тонкое тело упало на землю, словно искореженное пытками, и рог вонзился юноше в живот. Бык устремился вперед с опущенной головой. Теперь, когда соглашение было нарушено, им двигал только первобытный инстинкт. Он с разбега протаранил рогами щит барьера, и треск расколовшихся досок, казалось, лишил дыхания всю толпу.
Квадрилья Пепе перемахнула через ограждение. Публика вышла из оцепенения, женщины дико завопили. Хавьер рванул вниз прямо через головы ошеломленных людей. Он бросился к барьеру, к которому был пригвожден Пепе. Бык с новой, невероятной свирепостью и мощью принялся вминать свою жертву в щит. Пепе обеими руками сжимал основание рога, как генерал, который, не вынеся позора поражения, проткнул себя кинжалом. Его лицо выражало лишь сожаление.
Квадрилья пыталась отвлечь быка. Через барьер протянулись руки, чтобы поддержать Пепе. Его бессильные ноги с ужасной рваной раной, через которую бедренная артерия выбрасывала густую темную животворную кровь, вскидывались и бились о доски.
Бык подался назад, злобно развернулся к развевающимся вокруг него плащам и стал разглядывать каждый в отдельности, как победивший, но непопулярный император, которому приходится сносить дурацкие выходки политиков.
Пепе подняли через барьер — с раскинутыми руками, с расплывающимся по животу красным пятном. Это было зрелище столь же слезное, как микеланджеловская Пьета.
Хавьер бежал за шестью мужчинами, несшими Пепе, который протягивал к нему руку. Новость распространилась быстро, и им не пришлось заносить его в медпункт, машина «скорой помощи» уже ждала их. Санитары уложили его на носилки и вдвинули в машину.
Пепе еле слышно выдохнул имя Хавьера.
Фалькон впрыгнул в машину за спиной врача, уже накладывавшего повязку на живот Пепе. «Скорая помощь» газанула. Санитар срезал окровавленную штанину и сунул пальцы в зияющую в бедре рану. Пепе выгнул спину дугой, вскрикнув от невыносимой боли. Санитар попросил приготовить зажим. Хавьеру бросили пакет. Он разорвал его и протянул зажим санитару, но тот еще не нащупал бедренную артерию. Хавьер взял Пепе за руку, положил его голову себе на колени. В лице юноши не было ни кровинки. Обхватив его за плечи, Хавьер шептал ему на ухо все подбадривающие слова, какие только могли прийти ему в голову.
Карета «скорой помощи» промчалась по бульвару Христофора Колумба с завывающими сиренами и нырнула в туннель у Пласа-де-Армас. Пепе провел языком по губам. Из-за катастрофической потери жидкости они были сухи, как наждачная бумага, рука совершенно застыла. Врач разрезал рукав traje de lucesи выхватил из холодильника пакет с кровью. Санитар потребовал зажим. Хавьер наклонился, и они перекрыли артерию. С криком «Держись!» он повернулся, чтобы помочь врачу перелить кровь, но увидев, что Пепе пытается что-то сказать, приблизил ухо к самым его губам. Даже дыхание юноши было холодным. — Я виноват, — прошептал Пепе.
29
Вторник, 24 апреля 2001 года,
Севилья
Всю ночь шел дождь. Новый день явился умытым и свежим. Солнце играло в водяных бусинках, покрывавших листву и первые пурпурные цветы джакаранд. Увидев их, Фалькон затормозил, подъехал к тротуару и опустил стекло. Редко случалось, чтобы он находил в городской природе созвучие сложным человеческим состояниям. Однако высокие, тонкие, изящные листья джакаранд на фоне ясного голубого неба, с застывшими в безветрии бледно-пурпурными гроздьями, говорили на том же языке, на языке страдания и боли.
Севилья
Всю ночь шел дождь. Новый день явился умытым и свежим. Солнце играло в водяных бусинках, покрывавших листву и первые пурпурные цветы джакаранд. Увидев их, Фалькон затормозил, подъехал к тротуару и опустил стекло. Редко случалось, чтобы он находил в городской природе созвучие сложным человеческим состояниям. Однако высокие, тонкие, изящные листья джакаранд на фоне ясного голубого неба, с застывшими в безветрии бледно-пурпурными гроздьями, говорили на том же языке, на языке страдания и боли.