Питер поднялся и пошел к своей машине.
Глава 23
Ранним утром три подростка и две собаки играли в индейцев в лесу близ Гринвича в Коннектикуте.
Ребята бесшумно пробирались через заросли, пускали стрелы и посылали собак отыскивать эти стрелы и приносить обратно.
Играли до тех пор, пока собаки, принюхиваясь, царапая и копая землю, не обнаружили нечто покрупнее стрел.
Требуется определенное время, чтобы сведения подобного рода прошли свой путь по соответствующим каналам власти, но уже в этот день, хоть и довольно поздно, директор ФБР Брайан Уэйн скорыми шагами вошел в кабинет министра юстиции и прежде всего убедился, что плотно закрыл за собой дверь.
— Какие-то мальчишки только что выкопали троих из моих пропавших агентов, — обратился он к Генри Дарнингу.
Министр, который сидел и работал с закатанными рукавами рубашки, взглянул через стол на лицо директора, и нельзя сказать, чтобы чересчур обеспокоился его выражением.
— Где?
— Где-то в лесу возле Гринвича в Коннектикуте.
— Это которые агенты?
— Те, которых посылали допросить Мэри Чан Янг.
Дарнинг положил ручку и откинулся в кресле. На него произвело сильное впечатление даже упоминание ее имени.
— Как они были убиты?
— Застрелены. Все трое. — Уэйн покачал головой. — Когда они исчезают, черт их побери, то считаешь, что сукиных сынов перекупили. Куда хуже, если объявляются чертовы трупы. И вот мы их получили. Теперь, мать их так, остается только ждать, когда обнаружатся еще два.
От негодования голос у директора сделался пронзительно резким. Он вошел в кабинет с багровым лицом. Дарнинг сидел и ждал, пока Уэйн овладеет собой. По-настоящему он злится только на меня.
— Самое скверное, — продолжал Уэйн, — что это выплыло наружу. Вышло из-под нашего контроля. Станет главной темой в сегодняшних вечерних выпусках новостей. “Три агента ФБР извлечены из безымянных могил”. Можешь быть уверен, что они нам выдадут сполна. Камеры у разрытых ям. Интервью с мальчишками, которые их нашли. Весьма возможно, и крупные снимки затраханных собак, которые вынюхали трупы своими погаными носами.
Дарнинг с трудом подавил улыбку. Это могло бы завести его друга чересчур далеко. Министр сразу вспомнил старые грехи и помрачнел. Даже вздохнул тяжело:
— Прости меня, Брайан.
Извинение оказало хорошее действие. Почти казалось, что директор ФБР только этого и ждал, только за этим и пришел сюда в кабинет. Гнев Уэйна утих, и директор даже сел в кресло.
— Эти чертовы местные полицейские натворили дел, — снова заговорил он. — Убитые были раздеты, так что они должны были провести опознание по отпечаткам пальцев. Проклятые болваны превратили все это в сенсацию, вместо того чтобы предоставить нам погасить возбуждение.
— Пресса уже добралась до тебя?
— Налетели, как стая акул. Когда это им доводилось поплясать вокруг трупов трех голых агентов, в каждом из которых застряли пули? Можешь себе представить их вопросы. “Какое дело они расследовали?”, “Участвовали в расследовании еще люди?”, “Есть ли угроза национальной безопасности?”, “Расистский подтекст имеется?”, “Чем объяснить нападение на ФБР?”, “Что еще ожидается в дальнейшем?”. И так до бесконечности.
— Как ты от них отделался?
— Элементарно. Сообщил, что ведется расследование. — Уэйн уже настолько успокоился, что на губах у него промелькнула слабая улыбка. — Скверно, что Советы приказали долго жить, — сказал он. — Старые добрые заговоры комми были прекрасным козлом отпущения для подобных случаев.
Дарнинг кивнул, а про себя подумал: интересно, как бы отреагировал Брайан, узнай он о двух коротких звонках Мэри Янг и о ее предложении. Вероятно, впал бы в истерику.
Однако собираясь через несколько минут покинуть кабинет, директор ФБР как бы в поддержку искусно приведенной к равновесию формы духовного взаимодействия вынул из своего атташе-кейса опечатанный коричневый конверт и бросил его на стол министра.
— Только что получено из отдела секретной проверки и расследований.
Дарнинг взял конверт. На нем стояла надпись: “Совершенно секретно” — и больше ни слова.
— Что это? — спросил он.
— Не знаю, — ответил Уэйн, — я его не распечатывал. Но поскольку ты звонил и просил выяснить об этой женщине все, что возможно, я поручил нескольким людям накопать как можно больше.
Это потребовало некоторого напряжения, но Дарнинг был вынужден почти семь часов сдерживать желание распечатать конверт.
Первым долгом ему помешали сделать это два обязательных заседания по гражданским правовым вопросам об установлении земельных границ. Затем последовало его обращение к Американской ассоциации адвокатов и неизбежный официальный обед. Наконец, он должен был ненадолго показаться в министерстве иностранных дел на приеме в честь премьер-министра Израиля.
И тем не менее сама мысль о том, что конверт там, что он ждет его в конце вечера, доставляла Дарнингу необычайное удовольствие. Временами он чувствовал себя как нетерпеливый ребенок, вынужденный высидеть дурацкий, бесконечно долгий обед, мечтая лишь о невероятно восхитительном десерте.
Уже после полуночи, приняв душ и расположившись у себя в кабинете с бутылкой любимого коньяка, он распечатал долгожданный конверт.
Сопроводительное письмо следователя было прикреплено к другому запечатанному конверту. Как говорилось в письме, большинство сведений, вложенных в конверт и касающихся первых лет работы объекта расследования в качестве модели и девушки по вызову, получено из одного основного источника — от ее менеджера и одновременно посредника.
Более поздние материалы поступили из разных источников и чаще всего говорили сами за себя. Там, где требовались пояснения, их сделал либо сам следователь, либо один из его помощников.
Дарнинг распечатал второй конверт и вынул из него пачку на первый взгляд беспорядочной смеси из фотографий и текстов — страниц, вырванных из журналов, снимков любительских и великолепных снимков, цветных и черно-белых, сделанных в студиях.
В примечании следователь указывал, что материал расположен в хронологическом порядке, начиная с того времени, когда объекту было шесть лет, и кончая двадцатисемилетним возрастом.
Непонятно почему у Дарнинга вспотели ладони и стало жарко в груди.
Сейчас она явится передо мной.
И она явилась — в загадочном единении детской невинности и чисто женского естества, таком утонченном и неуловимом, что трудно было бы определить, где кончается одно и начинается другое.
Бог ты мой, как рано они принялись за нее! Прелестные глаза, черные и блестящие, как смола, так гордо смотрели прямо в объектив камеры, в то время как все виды эротических непристойностей проделывались над совершенным по красоте телом шестилетней девочки.
Тело взрослело, а глаза оставались все те же.
И гордость по-прежнему была в них. Независимо от того, что они заставляли Мэри делать в игорных домах похоти, где над ее открытой вульвой кишели все виды игроков, словно тучи алчущих мясных мух.
Но было так, словно они никогда не дотрагивались до нее.
Все эти годы она одна-единственная оставалась истинной служительницей любви. Другие по сравнению с ней, что бы ни о себе ни думали, были попросту притворщицами.
Как это ни нелепо, но Генри Дарнинг, глядя на самые грязные и непристойные изображения уже взрослой Мэри Янг, чувствовал, что очищается.
Он заметил, что у повзрослевшей Мэри постепенно появилось голодное, а позднее — жадное выражение глаз. Глубоко вдохнув, он почти обонял его.
И он был уверен, что ей ни к чему тот миллион, который она старалась вытянуть у него. Это попросту ее натура. Подобная суть у любой другой женщины начисто уничтожила бы его влечение.
А в ней это заставляло Дарнинга еще сильнее желать ее.
Глава 24
Джьянни Гарецки и Мэри Янг, собираясь уезжать из Нью-Йорка в Рим, соблюдали еще большую, чем обычно, осторожность.
Они заказали билеты на рейс компании “Алиталия” и выкупили их по отдельности, заплатив, разумеется, наличными. Взяли два такси до аэропорта Кеннеди. В аэропорту не подходили друг к другу ближе чем на пятьдесят футов.
Джьянни исходил из предположения, что кто бы их ни выслеживал, он будет искать пару — женщину азиатской наружности и мужчину европейской. Что, конечно, само по себе не означало полную безопасность каждого из них двоих по отдельности. Просто несколько очков в их пользу.
Расовая принадлежность была единственной составляющей, которую нельзя было изменить никакой маскировкой.
Они взяли билеты на один из самых перегруженных и пользующихся спросом рейсов по времени вылета в Европу; международный терминал аэропорта Кеннеди просто кишел пассажирами и провожающими. Именно поэтому Джьянни и выбрал этот рейс. Чем гуще толпа, тем лучше.
Как раз сейчас он стоял в длинной очереди на регистрацию; Мэри Янг находилась на двадцать человек впереди. Обдумывая каждый свой шаг, она пристроилась к небольшой группе тайваньских туристов, и это оказалось отличным прикрытием. Оживленно улыбаясь и болтая с ними, она была так же незаметна, как любой из них.
И все же напряженность имела место. Сущность того, что им приходилось делать, включала ее как неизбежный элемент. Покинув такое укрытие, как город с восьмимиллионным населением, они вынуждены были пройти сквозь весьма ограниченное количество билетных контролеров… перед одним из них на короткое время утратить свою анонимность, предъявить ему фальшивые паспорта и подвергнуться досмотру и расспросам.
Самое подходящее место для какой-нибудь неприятности. А после того, что они видели в последнем выпуске вечерних новостей и прочитали в сегодняшних газетах, опасность значительно возросла.
Самое скверное заключалось в том, что теперь отпали малейшие сомнения в том, кем были на самом деле застреленные ими пять человек. Они убили и похоронили настоящих правительственных агентов. До сих пор Джьянни вроде бы и знал об этом — и не знал. Оставался где-то глубоко внутри упорно звучащий, хоть и очень негромкий голос, который все не хотел умолкать и твердил, что в этой стране ничего подобного с людьми происходить не может.
Теперь этот голос умолк.
Весьма интересуясь тем, какое объяснение гибели трех агентов будет дано официально, Джьянни читал, смотрел и слушал все, что мог найти. Все, начиная с местной полиции, которая обнаружила и извлекла из земли трупы, и кончая самим директором ФБР, либо лгали, либо отделывались недомолвками.
Директор, высокий импозантный мужчина с глазами цвета стали и квадратной нижней челюстью в полном соответствии с голливудскими стандартами, со спокойным достоинством выразил скорбь о погибших и обещал, что убийцы будут схвачены и преданы суду.
А пошел ты, подумал Джьянни.
Но потом стал размышлять, сколько правды известно даже этому человеку.
Очередь пассажиров медленно продвигалась вперед. Джьянни с дорожной сумкой в руке двигался вместе с очередью.
Он следил глазами за Мэри Янг… за клерками, проверяющими паспорта, билеты и багаж… за всеми, кто мог представлять возможную угрозу.
В особенности он приглядывался к одиноким мужчинам с подчеркнуто безразличными физиономиями, одетым в деловые костюмы: чаще всего именно так и выглядят сыщики. Некоторое количество подобных типов сшивалось поблизости. Мало того, двое таких торчало за длинной билетной стойкой.
Что, если один из них направится к нам?
К несчастью, возможные действия были ограничены. Джьянни и Мэри не были вооружены, так как их могла проверить служба безопасности аэропорта. Они оба заранее выбросили пистолеты в подходящий мусорный ящик. Значит, все, что они могли сделать в лучшем случае, — это дать деру и попробовать затеряться в толпе. Если один из них будет схвачен, второй должен отбросить всякую мысль о нелепом героизме и незаметно покинуть терминал.
Если обоим удастся улизнуть поврозь, они должны встретиться на следующий день в двенадцать часов у расположенного на Пятой авеню входа в публичную библиотеку на Сорок второй улице. Если первая попытка не удастся, повторяют ее следующие три дня подряд. После этого каждый действует на свой страх и риск.
Но это, разумеется, были сценарии на худой конец. Простые и утешительные, но ни Джьянни, ни Мэри не считали, что их удалось бы осуществить…
Подошла очередь Мэри Янг. Джьянни видел, как она поставила сумку на прилавок и протянула агенту “Алиталии” свой билет и новенький липовый паспорт. Примерно через пять минут она освободилась и направилась к выходу на посадку.
Через восемнадцать минут то же сделал и Джьянни Гарецки.
А еще через полчаса огромный авиалайнер поднялся в воздух и полетел в Рим.
Покидая Америку, Джьянни чувствовал, что покидает и Терезу. Годами он твердил ей, что они вместе поедут в Италию, “страну предков”, но его работа постоянно мешала осуществить задуманное путешествие. А потом Тереза умерла, и стало уже поздно. Я слишком долго откладывал. Нужно было увезти ее раньше.
Кончай ныть, приказал он себе. Ты сделал то, что сделал, а чего не сделал, того не сделал. Нечего бить себя в грудь, этим горю не поможешь. Кроме того, разве она обижалась на это? Жаловалась?
Нет.
Не Тереза, а ты постоянно твердил об Италии, верно?
Да.
А что она всегда говорила?
Если Италия так восхитительна, почему так много итальянцев уезжали и уезжают оттуда в Америку?
Что еще она говорила?
Что для нее не важно, где мы находимся, важно, что мы вместе.
И ты ей верил?
Да.
Прекрасно. В таком случае оставь это и усни.
Глава 25
Питер Уолтерс глотнул воды из бутылки, которая стояла возле него, и почувствовал, как приятно прохладная влага опускается по пищеводу. Только что миновал полдень, солнце сияло в зените, и на улице совсем не было тени.
Он сидел у занавешенного окна в комнате, снятой в доме почти напротив дома Абу Хомейди. Винтовка с оптическим прицелом высокого увеличения лежала поперек подоконника, и Питер время от времени дотрагивался до нее.
Ну, Абу Хомейди, давай. Что довольно, то довольно.
Теперь Питер испытывал скорее нетерпение, чем негодование. Гнев — это всего лишь выброс адреналина. После него остаются усталость и подавленность.
Больше двух с половиной суток прошло с тех пор, как ему пришлось застрелить палестинскую девушку, и ее смерть изменила все. Люди Хомейди очень редко выходили из дома, и насколько Питер мог судить, сам Хомейди не выходил вовсе.
Ты двигался немного поспешно, сказала ему тогда девушка.
И вот она бессмысленно погибла, Хомейди насторожился, а Питер утратил преимущество неожиданности.
Когда же он начал делать промашки?
Когда выполнял предыдущее задание, это ясно. Забыл проверить сирены. А до того?
Или он просто запсиховал? Такое бывало. Начинаешь сам себе задавать вопросы и строить догадки. О чем-то беспокоишься, сомнения растут, и, прежде чем разберешься, ты уже уверен, что случится самое худшее.
Психо-чепуха.
И однако не стоит с такой легкостью гнать от себя эти мысли. У него появились ошибки, которых он не делал раньше. До сих пор ему везло, но как долго можно полагаться на везение? Ему уже под сорок. Может, он староват, чтобы держаться на рефлексах и собранности?
Он отлично привык к пустынному ландшафту. И не было никого, кто мог бы сделать этот ландшафт менее пустынным для него.
Когда-то был, конечно, Джьянни Гарецки. Они сблизились, как люди одной крови, как братья. Но с тех пор прошло двадцать лет. И теперь они находятся даже не в одном и том же мире.
Мысли о Джьянни Гарецки приносили ему радость. Парень реализовал себя. Приятно, что хотя бы один из них сумел это сделать. И притом на своих собственных условиях. Ни перед кем не пресмыкался и не продавался. Браво, Джьянни!
Эти мысли заставили Питера улыбнуться, глядя сквозь занавеску на улицу внизу.
Мгновение спустя он перестал улыбаться. Взялся за винтовку и опустился на колени, в боевую позицию. Осторожно потянул дуло назад, чтобы его не было видно на подоконнике.
Два охранника Хомейди вышли из двери. Постояли минуту, приглядываясь к обстановке. Один закурил сигарету, бросил спичку в водосточный желоб. Потом охранники разделились и пошли в противоположных направлениях. Осматривали людей, припаркованные машины, дома по обеим сторонам улицы, и скоро Питер потерял их из виду.
Но вскоре они вернулись к двери.
Немного погодя вышли еще два человека. Сразу следом за ними появился Абу Хомейди в сопровождении трех охранников.
Питер посмотрел на них сквозь оптический прицел, который увеличивал и как бы приближал всю группу. Но Хомейди был скрыт от обзора более высокими фигурами охранников, окруживших его. Они двинулись по улице влево от Питера, смешались с прохожими, и теперь стало невозможно точно прицелиться в террориста.
Группа остановилась возле серого седана, припаркованного к бровке; Хомейди и еще трое сели в машину. Остальные стояли и разговаривали с ними через опущенные окна. Питер негромко выругался. Черт побери, они задумали провести его, выманить из укрытия. Ему это было ясно как день.
Он потратил на размышление секунд пять, взвешивая шансы. Потом поставил винтовку на предохранитель, завернул ее в легкий дождевик и вышел. Пробежал два пролета вниз по лестнице и черным ходом выскочил на узкую дорожку позади дома. Он не боялся опоздать и упустить серый седан. Они должны быть уверены, что дали ему достаточно времени разглядеть их, и только после этого уедут.
Питер двигался быстро, но спокойно. Он не испытывал страха, словно был уже мертв и принял это как данность.
К тому времени как он обогнул дом, вышел на улицу, сел в машину и подъехал к тому месту, где видел Хомейди, серый седан уже уехал. Тогда он двинулся в том же направлении и скоро увидел машину террористов примерно в двух сотнях ярдов впереди. Между ним и этой машиной были еще четыре. Питер сел седану на хвост.
В этой части города уличное движение было оживленным, и Питер не сразу засек вторую группу охранников Хомейди в серовато-коричневом джипе, который ехал позади, отделенный шестью машинами. В джипе находилось четверо мужчин и, вероятно, достаточно оружия, чтобы уничтожить целый взвод.
Ты еще можешь отсюда смыться, сказал себе Питер. Но это была даже не мысль, а так, намек. Этот контракт остается за ним. Абу Хомейди сидит у него в печенках. И Питер почувствовал привычное возбуждение.
К тому времени как они выехали на прибрежную дорогу, только три машины отделяли Питера от серого седана впереди и две — пикап и многоместная легковая машина — от джипа сзади. Теперь он хорошо представлял себе развитие дальнейших событий и приготовился к длительному напряжению.
Последний этап игры завершился через полчаса после того, как они выехали на Коста-Брава, легендарный испанский Дикий Берег, где извилистая дорога подымалась вверх, зажатая между морем с одной стороны и горами — с другой. Последняя из посторонних машин свернула в сторону и исчезла. Питер видел только серый седан впереди и джип позади себя. Он поймал Хомейди или этот ублюдок поймал его? Две машины и восемь человек. Слава Богу, все мужчины. Одна машина и один человек. Ровный счет.
Питер Уолтерс улыбался, глядя на дорогу впереди. Он ждал, когда Хомейди начнет действовать. Джип позади все еще держался на расстоянии двухсот ярдов. В одном с ними направлении никто не двигался по дороге, в противоположную сторону проехала случайная машина. Чего они дожидаются?
Питер был уверен, что Хомейди держит связь с джипом по радиотелефону. Это была единственная разумная возможность руководить подобной операцией.
Я бы на его месте теперь как можно быстрее убрался бы с магистральной дороги. Предварительно удостоверился бы, что есть подходящее место. Самое главное — это изоляция. Никаких помех.
Через несколько минут серая машина свернула налево. Доехав до поворота, Уолтерс тоже свернул.
Вверх вела двухполосная асфальтированная дорога; из бесконечных трещин и рытвин проросли сорные травы. Вряд ли здесь проезжало больше двух-трех машин за день. Отлично. Питер чувствовал, что бушующей в нем энергии хватило бы на целую толпу бунтовщиков.
С моря вдруг набежали облака, и начался дождь… скорее даже сильная изморось, но видимость ухудшилась настолько, что пришлось включить “дворники”. Дорога запетляла по краю соснового леса, и Питеру слышался шорох ветвей.
Время, решил он. Он замедлил скорость за счет работы двигателя, не нажимая на тормоза и не включая предупреждающие огни. Заглянул в зеркало заднего вида.
Водитель джипа, держась прежней скорости и не подготовившись к ее снижению, быстро сокращал расстояние между двумя машинами.
Когда джип находился примерно в ста футах и продолжал приближаться, Питер снял ногу с педали газа, нажал на боевую головку одной из разрывных гранат и посчитал до пяти. Потом высунулся из окна, запустил гранату по высокой дуге в приближающуюся машину и со всей силой дал газ.
Машина рванулась вперед и скоро оказалась на безопасном расстоянии. Осколков и обломков ждать незачем.
Питер следил за дорогой и не увидел, где точно взорвалась граната. В зеркале заднего вида отразился огненный шар, который разросся при взрыве бензобака; толчок горячей воздушной волны Питер ощутил на расстоянии добрых ста ярдов.
Теперь следовало разделаться с тем, что находилось впереди.
Дорога здесь была узкая, со множеством крутых поворотов. Деревья и подлесок близко подступали с обеих сторон. Сделав быстрый поворот, Питер был вынужден ударить по тормозам, чтобы не врезаться в серый седан, развернутый поперек дороги.
Он тут же нырнул на пол под приборной доской, потому что они открыли огонь из всего, что у них было, а было много чего. По звуку и ударам пуль Питер определил два автомата, скорострельную винтовку и автоматический пистолет. Стреляющие прятались в кустах слева от дороги. Все четверо. Он возблагодарил Иисуса, Кортланда и Компанию за то, что его машина имела крепкую стальную броню, — это стало обычным для всех его заданий в последнее время. В противном случае он сейчас превратился бы в некое подобие швейцарского сыра. Кстати, эта возможность пока не исключена. А у него еще есть дело.
Чертов вонючий Хомейди.
Кто бы мог ожидать такого?
Неудивительно, что он продержался так долго.
В стрельбе наступил перерыв, пока те перезаряжали, и Питер взялся за работу. Оставаясь внизу, он протянул руку за газовой маской, которая лежала на сиденье, и надел ее. Затем он швырнул две оставшиеся у него разрывные гранаты, из осторожности сосчитав на этот раз до двенадцати, потому что его цели находились не дальше чем в двадцати футах и он не хотел, чтобы эти чертовы штуки вернулись к нему же.
Он бросал вслепую через окно водителя, пригнув голову за стальной обшивкой. Он услышал сухой грохот взрывов, потом металлическую дробь осколков по машине и свист стали у себя над головой. Ему показалось, что он слышит и крик, но уверенности у него не было. Хомейди и его люди распластались на земле среди кустов и деревьев, и это могло послужить им защитой.
Питер принялся за гранаты со слезоточивым газом. Он бросил все три и все еще не поднимал голову над краем окна, так что не мог видеть, где упали гранаты. Скрючившись на полу машины, засыпанный тысячами мелких осколков стекла, он ждал и прислушивался. И слышал только тишину. Ни птичьего крика. Ни шороха листьев. Мертвая тишина.
Слезоточивый газ проник в машину. Осел на стеклах противогаза, и от этого все вокруг казалось серым. Питер тяжело дышал в противогазе. Ему хотелось одного: съежиться и не двигаться. И больше всего не хотелось выходить из машины и соприкасаться с тем, что его ожидало.
Но в конце концов он это сделал.
Держа в руке автоматический пистолет, он выбрался из машины через пассажирскую дверцу, прополз по земле на другую сторону. Газ висел в воздухе, как туман. Было прохладно, но по лицу Питера под маской струился пот. Сквозь серую мглу он увидел вырванные с корнями кусты, опаленные взрывом куски древесной коры.
Только не напрямую. Ты не знаешь, что тебя ждет. Подойди к ним с тыла.
Питер Уолтерс полз всю дорогу. Медленно, как черепаха, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. По-прежнему не было слышно ни звука. Ни птиц, ни насекомых.
Он истребил все.
При этой мысли страх охватил его и видение собственной смерти пронеслось мимо, словно порыв ветра. Или то было еще одно наемное ружье, выстрелившее где-то именно в этот миг, — в другом лесу, в темном проулке или на городской улице? Смутные образы теснились у него в голове.
Они проходили перед ним, и он не хотел ничего больше, как только избавиться от наваждения, которое позволяло ему узнавать о невидимых убийствах в одном направлении и о собственной смерти — в другом. Он хотел освободиться от злых чар, от газовой маски на лице, от пистолета в руке, от будущего насилия. Хотел отвернуться, уйти прочь от того, что ждало его в кустах в нескольких ярдах отсюда, уйти так, чтобы не оглянуться и не обратиться в соляной столп.
Но он, конечно же, не сделал этого.
Минутой позже он оказался возле них. Гранаты сработали хорошо. Бойня была полная. Клочья газа еще оставались в низких местах, обволакивая тела, но Питер увидел достаточно. Силой взрывов их разбросало в стороны. Зелень в некоторых местах превратилась в труху. Трава словно росла корнями вверх. К тому же изморось насыщала воздух влагой, и на стеклах противогаза оседали капли. Питер достал носовой платок и протер стекла.