Джьянни видел, как один из полицейских взял регистрационную книгу приемного покоя и просмотрел записи нынешней ночи и утренние. Затем, по-видимому удовлетворившись тем, что они увидели, и тем, что сказала им черноволосая, полицейские покинули больницу.
Глубоко вздохнув, Джьянни молча благословил свою новую кузину.
Доктор Курчи появилась из-за зеленых дверей спустя более чем четыре часа после того, как она за ними исчезла. Медленно, устало, словно в трансе, направилась она к Джьянни и Лючии. Завидев ее, Джьянни решил, что смерть Витторио Баттальи предшествует ей, будто темный ангел. Он почувствовал, как напряглась Лючия, тем самым подтверждая его суждение. Девушка положила на его руку свою, и это было как жест соболезнования.
Прощай, Витторио.
Они оба поднялись, чтобы выслушать известие. Инстинктивное движение, дань уважения отошедшему в мир иной.
— Я не знаю, как это могло быть, — произнесла доктор Курчи, — но ваш друг выдержал операцию.
Джьянни посмотрел на безмерно уставшую женщину в измятом и покрытом пятнами врачебном одеянии и вдруг понял, как она прекрасна.
— Спасибо вам за все.
— Не спешите благодарить. Он может умереть через час.
— Где он теперь? — спросил Джьянни.
— В реанимации.
— А что потом?
— Потом понадобится интенсивное хирургическое лечение.
— Я должен находиться при нем.
— Это не разрешается.
— Я не могу оставить его одного, — взмолился Джьянни. — Они уже были здесь, они его ищут. Эти удалились, но придут другие. Они прикончат его, будьте уверены. Вы знаете эти вещи лучше меня.
— Идемте со мной, — подумав, предложила Елена Курчи. Она велела Джьянни надеть стерильную маску, шапочку и халат и усадила его в углу комнаты за экраном. Он сидел там с пистолетом в руке и прислушивался к негромким, но пугающим звукам мониторов.
Вот что я причинил этому человеку и его семье.
Глава 54
Настало утро — и Пегги приняла решение. Сегодня она это сделает.
Она лежала в постели на животе, опустив подбородок на сложенные руки. Она думала о своем муже и о своем ребенке, о том, что они должны быть все вместе. Думала до тех пор, пока совершенно себя не истерзала. Я не должна так делать. Иначе я стану бесполезной.
Несколько прядей волос упали ей на глаза, и она смотрела в окно сквозь эти пряди.
Она видела несколько кустов и дерево поблизости и горы в отдалении. Порыв ветра налетел со стороны гор, надул тонкую белую занавеску и прижал ей к лицу. Поток бежал неподалеку, внизу за домом, и хотя Пегги не видела его, но слышала шум воды и дыхание ветра над потоком. Вода шумела так близко, что, казалось, плеснет ей на ноги и омоет их.
Немного погодя она встала с постели и искупалась в ручье. Она не была голодна, но поела, потому что привыкла начинать с этого день и не хотела ничего менять.
Потом она занялась делами, которые считала нужным сделать. То была часть обычного порядка, заведенного ею для себя, — как будто наведя порядок в малом, в мелочах, она могла сгладить тот беспорядок, который грозил разрушить целое.
Она не имела представления, жив Витторио или погиб, но написала ему записку. На тот случай, если он вернется сюда, она не хотела, чтобы он мучительно гадал, куда она подевалась. Оставила несколько неразборчиво исписанных листков в том месте, где они условились оставлять такие вещи, если потребуется.
Под конец Пегги начала двигаться все быстрее и быстрее, словно быстрота движений сама по себе могла удержать ее от размышлений.
Она вышла из дома, заперла дверь и спрятала ключ на верху дверной рамы.
Перед тем как сесть в машину, она оглянулась на дом, который они с Витторио считали своим безопасным прибежищем. Села после этого за руль и двинулась в путь в лучах предвечернего солнца, медленно петляя по дороге, ведущей с гор по направлению к Равелло.
Она ехала скованная, напряженная, то и дело заглядывая в зеркало заднего вида из осторожности, которая, как она сама понимала, была продиктована не логикой, но страхом. Если бы они и стали ее разыскивать, убеждала она себя, то уж конечно не на извилистой горной дороге. И тем не менее костяшки пальцев на рулевом колесе побелели от напряжения, а глаза продолжали то и дело перебегать с дороги впереди на зеркало заднего вида.
Добравшись до Равелло, она трижды объехала город, пристально вглядываясь в прохожих и в машины, кажущиеся хоть в малой степени подозрительными. Накануне она уже сделала пробный объезд и облюбовала платный телефон, который показался ей наиболее удобным. Сегодня она подготовилась к разговору, вышла из машины с полным пакетом нужных монет и направилась к телефону у автозаправочной станции. Там она заказала личный разговор с министром юстиции Генри Дарнингом, департамент юстиции, Вашингтон, округ Колумбия.
Личный секретарь Дарнинга сообщила ей, что министра сейчас нет в кабинете, и тогда Пегги попросила телефонистку записать и передать, что Айрин Хоппер позвонит еще раз в час тридцать дня по вашингтонскому времени и что для министра юстиции чрезвычайно важно переговорить с ней.
И чтобы избежать возможных ошибок, попросила, чтобы секретарь повторила запись целиком.
Она повесила трубку и вернулась к машине. Сидела и смотрела, как люди снуют по улицам, заходят в магазины, ездят в своих автомобилях.
И я привыкла делать все эти вещи.
Генри Дарнинг вернулся к себе в офис со встречи в Белом доме и получил сообщение Пегги вместе с целой пачкой других. Оно было зафиксировано как звонок из-за океана в одиннадцать тридцать. Дарнинг велел секретарше не соединять его ни с кем впредь до особого уведомления и вызвал на линию начальника отдела связи министерства.
— Мне позвонили в кабинет по личному номеру в одиннадцать тридцать две из Италии, — сказал он. — Я хочу точно знать, откуда именно последовал звонок. Город, телефонная станция, номер телефона и где установлен аппарат. Все. И быстро.
Через семь минут министр получил желаемое. Не только то, что звонок был сделан из Равелло, но и то, что звонили из платного автомата, установленного на станции обслуживания компании “Эссо”, на улице Контари в месте ее пересечения с улицей Тено.
Он вышел в приемную, где сидела за столом его секретарша, и положил перед ней на стол докладную записку.
— Вы лично отвечали на этот звонок?
— Да, сэр, — ответила она, взглянув на запись.
— Вы слышали, как говорила женщина на другом конце провода?
— Да.
— Она говорила по-английски или по-итальянски?
— По-английски.
— С акцентом или без?
— Без. Я бы сказала, что выговор у нее как у американки.
Дарнинг вернулся к себе в кабинет и закрыл дверь. Пользуясь безопасным проводом, позвонил по личному телефону Карло Донатти в его нью-йоркский офис в башне. Дон отозвался после третьего гудка.
— Это я, — сказал Дарнинг. — Вы один?
— Нет. Подождите минуту, пожалуйста.
Наступило молчание. Дарнинг сглотнул, и ему показалось, что рот у него набит песком. Он выпил воды, и песок превратился в грязь.
— Все в порядке, — произнес Донатти. — Что случилось?
— Меня сегодня все утро не было в кабинете. Я вернулся несколько минут назад и получил сообщение, что женщина, которую мы ищем, звонила мне лично в одиннадцать тридцать две и позвонит снова в час тридцать.
— Вы уверены, что это была именно она?
— А кто же еще? Женщина, которая звонит по личному телефону из Италии и говорит по-английски как американка. Наш отдел связи установил по моему поручению, что звонок был сделан из автомата на автостанции компании “Эссо” в Равелло. Можете ли вы связаться со своими людьми в том районе?
— Разумеется, — ответил Донатти. — Если они не могут поехать туда сами, то пошлют других. Каким способом вы хотели бы это уладить?
— Таким же, как десять лет назад.
Донатти молчал.
— У вас всего час и двадцать минут, — продолжал Дарнинг. — При этом весьма возможно, что в следующий раз она будет звонить совсем не с того телефона и даже не из того же самого города. Но я постараюсь задержать ее на линии достаточно долго, чтобы ваши люди успели ее выследить.
— Как вы полагаете, чего она хочет?
— Своего сына. Чего же еще? Хочет предложить что-то в обмен на него.
— А вы в такой сделке заинтересованы?
— Почему бы и нет? Хотя бы по телефону. Я соглашусь на все, только бы продержать ее подольше у телефона, чтобы ваши люди могли накрыть ее. А после этого возможна лишь одна так называемая сделка, которая принесет мне покой. И вам известно, что это такое.
— Я позвоню, когда получу сведения, — сказал Донатти.
— Я получу их, вероятно, раньше вашего. Вспомните, что я буду говорить с ней, когда это произойдет.
Дон воспринял неожиданную удачу с тем же спокойным самообладанием, с каким он воспринимал и неудачи. Планируй он такой поворот судьбы сам, он не мог бы уладить все лучше в своих интересах. Жаркое биение пульса он ощущал сейчас, как однажды ощутил тепло особенно желанной женщины. С той разницей, что, если это дело пройдет успешно, результаты окажутся куда более значительными и долгоиграющими, нежели те, которые когда-либо приносил ему секс.
Не теряя времени, он позвонил по личному номеру Дону Пьетро Равенелли на его виллу под Палермо.
Человек, который ему ответил, определенно не был сицилийским “капо”. А насколько Донатти было известно, никто больше не имел права поднимать трубку этого аппарата Равенелли.
— Кто это? — спросил он.
— Майкл Сорбино, советник Дона Равенелли. — Голос звучал не вполне уверенно и очень почтительно. — Мое почтение, Дон Донатти, я к вашим услугам.
— Вы узнали меня по голосу?
— Мы встречались несколько раз, крестный отец. Но вы, конечно, этого не помните.
— Почему вы подошли к этому телефону? Где Дон Пьетро?
Сорбино долго молчал, прежде чем ответить:
— Он убит, Дон Донатти. Ночью. Ужасная трагедия. Погибло еще пятеро из нашей семьи. Это сделали тот помешанный и его дружок. Двое, которых вы разыскивали. Сначала они убили двух охранников здесь, на вилле. Потом еще троих. Просто не хочется верить такому несчастью. И все из-за мальчишки.
Карло Донатти пытался осознать происшедшее. Воистину, посеяли ветер, а пожали бурю.
— Они скрылись?
— Да. Но мы считаем, что отец мальчишки получил парочку пуль. Все врачи и больницы у нас под наблюдением.
— А мальчик?
— Он исчез, Дон Донатти. Ночью, словно привидение. А те двое, которые его караулили, найдены убитыми у себя в спальне.
Дон старался держать себя в руках.
— Вы говорите, они убиты?
— Двое наших лучших людей.
— Вы думаете, что их убили отец мальчика и Гарецки?
— Больше некому. Они захватили с собой женщину Дона Равенелли. Она могла знать, где находится парень, и показала им дорогу.
Донатти не был согласен с таким объяснением. Если Витторио получил назад своего сына, то зачем его жене звонить Дарнингу? Разве что они с мужем не встретились после этой ночи, и она не знала, что мальчик уже со своим отцом. Но у Карло Донатти было сейчас на уме нечто весьма важное, а время поджимало.
— Стало быть, у вас там полно забот, Майкл?
— Я делаю все, что в моих силах, Дон Донатти. Как вы понимаете, это тяжелое время для всех нас. Но если я могу услужить, вам стоит только попросить.
— Вы и в самом деле можете быть мне полезны. И это чрезвычайно важно. Если вы мне поможете, я буду весьма признателен.
— Пожалуйста. Говорите, что вам нужно.
— Отлично. Тогда слушайте внимательно, потому что часы тикают. Сегодня в семь тридцать вечера по вашему времени женщина по имени Айрин Хоппер будет звонить в Вашингтон лично министру юстиции Соединенных Штатов Генри Дарнингу. Звонить она будет из автомата либо в Равелло, либо откуда-то поблизости. И вы должны засечь этот телефонный разговор с самого начала. Вам понятно?
— Да, Дон Донатти.
— Все телефонисты на международных узлах связи в этом районе должны быть предупреждены заранее. Значит, вам придется задействовать многих полицейских. Это реально?
— Нет проблем.
— Министр юстиции сделает все от него зависящее, чтобы затянуть разговор и удержать женщину на линии. Тем не менее, поворачиваться надо как можно быстрее и захватить женщину. Мне безразлично, кто это сделает первым, ваши люди или полиция. Только бы ей не причинили вреда. Вы поняли, Майкл?
— Да.
— Если ее захватит полиция, вы заберете ее у них и отвезете на ту маленькую белую виллу возле аэропорта Палермо, где мы однажды встречались с Доном Равенелли. Вам известно это место?
— Я его знаю, Дон Донатти.
— Если ваши люди окажутся первыми, полицию даже не следует вмешивать. Везите ее сразу на виллу, позвоните мне по личному телефону, и я дам вам дальнейшие инструкции.
— У меня нет вашего личного номера.
Карло Донатти продиктовал номер.
— Кроме вас, номер не должен быть известен никому. Запомните его, а потом сожгите запись. У вас есть вопросы?
— Могу я узнать, кто эта женщина?
— Мать исчезнувшего мальчика.
Несколько секунд на линии было тихо.
— Она не знает, что ее муж и его друг забрали мальчика? — спросил Сорбино.
— Очевидно, нет. Однако с уверенностью сказать не могу. — Карло Донатти взглянул на свои часы и продолжал: — У вас осталось пятьдесят минут на то, чтобы сделать необходимые звонки и запустить дело. Используйте как можно больше машин… ваших и полицейских… вам предстоит обследовать все участки в радиусе тридцати километров от Равелло. Когда обнаружите местонахождение телефона, то по крайней мере одна машина пусть выезжает не больше чем через несколько минут.
— Я это обеспечу.
— Благодарю вас, Дон Сорбино.
За четыре с половиной тысячи миль от Нью-Йорка Майкл Сорбино с гордостью и удовольствием смаковал первое официальное признание себя в качестве нового для него статуса босса. И признал его таковым не кто-нибудь, а сам всемогущий американский саро di tutti capi Дон Карло Донатти.
В Нью-Йорке Донатти положил трубку и начал перебирать в памяти подробности только что законченного разговора. Если все пройдет хорошо и удача ему не изменит, разговор этот может оказаться самым важным в его жизни. Но самой загадочной картой в игре по-прежнему оставался мальчик.
Где он?
Жив ли он?
Глава 55
Пегги въехала в Амальфи чуть позже семи вечера по местному времени. Она дважды объехала по кругу площадь Флавио Джиойя и остановилась таким образом, что по одну сторону машины тянулся длинный ряд магазинов для туристов, а по другую виднелось море.
Телефон она выбрала заранее. Он находился в стеклянной будке на дальнем конце площади, что позволяло Пегги видеть и площадь, и любого, кто направится к телефонной будке. Она хотела уберечь себя от неожиданностей во время разговора.
Пегги неподвижно сидела в машине и наблюдала за проходящими людьми. Солнце стояло низко, сделалось оранжевым, и кожа у пешеходов отливала медью. Они напоминали индейцев, и Пегги вдруг захотелось стать индианкой. Ах, да она согласилась бы стать кем угодно, только не самой собой! Но эти мысли не понравились ей, и она перестала думать о чем бы то ни было.
Недавно прошел дождь, и кое-где на мостовой стояли лужи. В них отражалось небо, дома вокруг площади и проходящие мимо люди. Лужи были гладкие и чистые, как зеркало, пока кто-нибудь не вступал в воду — тогда пропадали и зеркало, и отражение.
В семь двадцать пять Пегги вышла из машины и направилась к телефонной будке, чтобы заранее устроиться там. Будка была старого типа — со скамейкой и маленькой полочкой; Пегги уселась и постаралась чувствовать себя как можно удобнее и собраннее. Достала из пакета горсть монет и разложила их аккуратными столбиками. Достала блокнотик и ручку на случай, если придется что-то записать на дальнейшее. Дышала медленно и глубоко, чтобы унять растущую панику.
Сняла трубку и проделала еще раз процедуру соединения по личному номеру с министром юстиции Дарнингом в Вашингтоне.
На этот раз секретарь Дарнинга соединила ее немедленно, однако линия безмолвствовала.
— Генри? — сказала она.
— Хэлло, Айрин!
Десяти лет как не бывало. Голос у него не изменился.
— Может ли нас слушать кто-то еще? — спросила она.
— Нет. Как только я беру трубку, никто больше не может подключиться. Говори совершенно свободно.
— Не знаю, удастся ли мне достичь желаемого, — начала она, — но предпочитаю сразу перейти к делу. Жив мой сын или мертв?
Дарнинг не отвечал так долго, что Пегги казалось, будто в этом молчании — смерть Поли. Потом он произнес:
— Мальчик жив.
— И здоров?
— Да, здоров.
— Хорошо. В таком случае освободи его и ты получишь меня. Я приеду, куда ты велишь. Сделаю все, о чем ты меня попросишь.
Дарнинг снова долго молчал, потом сказал негромко:
— Прямо вот так?
— Прямо вот так.
— Боюсь, что это не так просто.
— Почему же? Ведь тебе нужна именно я. Не Поли. Я отдаю тебе себя, а ты освобождаешь Поли. Что тут сложного?
— Мы, — ответил Дарнинг. — Ты и я. Кто мы и что собой представляем. Тот факт, что на карту поставлены человеческие жизни. Некие гарантии, которые понадобятся для преодоления вполне понятного взаимного недоверия. Над всем этим так или иначе придется поработать.
Он не осведомил ее лишь об одном: что просто затягивает время, чтобы ее успели выследить.
— В таком случае, Бога ради, давай выработаем соглашение. Я всего лишь требую, чтобы Поли передали в отделение Международного Красного Креста в Неаполе. Как только это будет осуществлено, я выполняю свою часть соглашения.
Вздох Дарнинга долетел из Вашингтона до Амальфи.
— Ты была прекрасным юристом, но сейчас говоришь совсем не как юрист. Какие у меня гарантии, что ты не исчезнешь снова, как только твоего сына передадут в Красный Крест?
В разговор вмешалась телефонистка и предупредила, что надо произвести дополнительную оплату; несколько секунд Пегги потратила на то, чтобы бросить в телефон монеты. И за эти секунды нечто давнее пронзило ее, как личное, надолго позабытое горе, и этого оказалось достаточно, чтобы перенести ее в иное время, в иное измерение.
— Как ты мог это сделать, Генри? — вырвалось у нее, и даже голос ее изменился, смягченный болью десятилетней давности.
— Сделать что?
— Послать кого-то убить меня. Я имею в виду — тогда. Десять лет назад.
Он искал и не находил ответа.
— Разве ты не знал меня? — продолжала Пегги. — Я тебя обожала. Я скорее умерла бы, чем предала тебя. Для тебя я была готова на все. И доказала это.
Дарнингу понадобилось еще некоторое время, чтобы наконец ответить ей. И голос у него тоже изменился, как и у Пегги.
— Меня предало мое собственное безумие, а не ты. Что я могу сказать тебе, Айрин? Что если бы время обратилось вспять, я бы так не поступил? Хорошо. Я бы так не поступил. Ты полагаешь, что я горжусь содеянным? Я сделал еще худшее. Но похищение твоего мальчика не моя идея. Надеюсь, ты этому поверишь.
— Почему для тебя имеет значение, поверю или нет?
— Потому что ты любила меня когда-то. И, как это ни безумно звучит, я тоже любил тебя.
Пегги сидела, глядя перед собой в пустоту. Лживый ублюдок еще смел говорить о подобных вещах. И она почти готова была ему поверить.
— Это все из области истории, — устало проговорила она. — Единственная вещь, о которой я беспокоюсь сейчас, — это освобождение моего сына. Ты упомянул о гарантиях. Сказал, что не хочешь, чтобы я снова скрылась, когда Поли передадут в Красный Крест. Ладно. Какого рода гарантии ты хотел бы получить?
— Боюсь, это нечто большее, нежели просто гарантии.
— Что ты имеешь в виду?
— Это вопрос доверия, — сказал Дарнинг. — Я считаю, что сам я не могу принять…
Больше Пегги ничего не услышала.
Какой-то человек, незаметно для нее подошедший к будке, открыл дверь, выхватил у нее трубку и повесил на рычаг.
— Полиция, — произнес он и показал ей значок и удостоверение личности.
Пегги тупо уставилась на него. Вернее, на них, потому что рядом с первым она увидела еще двоих. Все трое были одеты в обычную, не форменную одежду, их машина была припаркована не дальше чем в десяти футах. Самая неприметная машина, только номера служебные.
В самом ли деле это полиция?
Впрочем, здесь это не слишком много значило. Длинная рука мафии протянулась почти ко всему. А в данном случае на другом конце руку держал и направлял Генри Дарнинг.
Господи, что я натворила.
Пегги вступила в маленький круг спокойствия и замкнула его вокруг себя. Она понимала, что покинь она этот круг — и все пропало.
— Будьте добры последовать за нами, — предложил детектив, который предъявил ей значок и полицейское удостоверение.
— Я не понимаю, в чем дело, офицер, — сказала Пегги. — Здесь явно какая-то ошибка.
— Нет, синьора. Ошибки нет.
— За кого вы меня принимаете?
Детектив молча смотрел на нее. Двое других тоже. Они, очевидно, не имели никаких определенных сведений о ней, кроме того, что она должна говорить по этому телефону и в это самое время.
— Я не преступница, — негромко проговорила Пегги, черпая уверенность в своем вновь обретенном спокойствии. — Я миссис Питер Уолтерс, американская гражданка. Живу вместе с мужем и сыном в собственном доме в Позитано. Я владелица художественной галереи в Сорренто.
Она протянула детективу свою сумочку.
— Здесь вы найдете мои водительские права, кредитные карточки и другие документы.
Он вернул ей сумочку не открывая.
— Я не сомневаюсь, что вы миссис Уолтерс. Но боюсь, что вам все же придется последовать за нами.
— Последовать за вами куда?
— В полицейский участок Амальфи.
— На основании какого обвинения? В том, что говорила по телефону-автомату с площади Флавио Джиойя?
Очевидно потеряв терпение, офицер взял ее за руку и попытался вытащить из будки.
Пегги ухватилась другой рукой за телефонный аппарат, рванулась и попятилась.
— Если вы от меня не отстанете, я начну кричать, брыкаться и вообще устрою такое представление, что сбежится по крайней мере две сотни разозленных и напуганных людей, чтобы выяснить, кого хватают силой. Именно этого вы добиваетесь? Этого хотите?
Детектив отпустил ее руку.
— Будьте же разумны, миссис Уолтерс. Нам известно не больше, чем вам. Мы просто выполняем приказ и делаем свое дело.
— Какой же у вас приказ?
— Доставить того, кто будет говорить по этому телефону.
В последующий момент относительного спокойствия она решила, что перед ней все-таки полицейские. Если бы это были гангстеры, она уже лежала бы на полу в будке мертвая, а их бы и след простыл. В конечном итоге это не столь уж существенно, однако теперь она хотя бы имеет возможность потянуть время.
— Если вы позволите мне позвонить американскому консулу в Сорренто, — сказала она, — то я потом последую за вами без всякого шума.
— Извините, миссис Уолтерс, но никаких звонков.
— Это часть полученных вами приказаний?
Детектив кивнул.
— Как ваше имя?
— Тровато. Сержант Тровато.
— Отлично, сержант Тровато, вы, как видно, очень хотите вынудить меня кричать и сопротивляться.
Сержант изобразил самое искреннее недоумение.
— Я просто не понимаю вас, миссис Уолтерс! Мы всего-навсего просим вас поехать с нами на пять минут в полицейский участок Амальфи. Если произошла ошибка, вас моментально отпустят. К чему создавать ненужные трудности для всех нас?
— Вы любите правду, сержант?
Тровато показал ряд белых, почти совершенных по форме зубов. Красивый и, без сомнения, вполне симпатичный полицейский офицер, решила Пегги, не имея ни малейшего представления о том, что этот симпатяга собирается с ней сделать.
— При моей работе, — ответил он, — правда столь редкое явление, что я почти позабыл, как звучит это слово.
— Тогда я постараюсь освежить вашу память, — сказала Пегги. — Вы, может, не поверите, но я создаю трудности для всех нас потому, что знаю: если я попаду в ваш полицейский участок, то живая оттуда не выйду.
Он уставился на нее:
— Не может быть, чтобы вы говорили такое всерьез, миссис Уолтерс.
— В самом деле? Я же говорила, что вы не поверите.
— Сожалею, — сказал он.
Самое нелепое, подумала Пегги, что он скорее всего действительно сожалеет. Вежливый, необычайно привлекательный мужчина старается выполнить свой повседневный долг и отправиться домой к своей семье, не причинив ненужной боли или беспокойства.
И даже когда он протянул к ней руку, это показалось не более чем теплым, человеческим жестом — один представитель рода человеческого тянется к другому в момент глубокого потрясения.
Мгновением позже она сделалась покорной, как святая, слабеющий вечерний свет еще более померк, и Пегги погрузилась в новую реальность тьмы и тишины.
Она не почувствовала, что падает, потому что сержант Тровато поддерживал ее, пока ее ноги не начали передвигаться.
Пегги поняла, что находится в тюремной камере, как только открыла глаза.
Она лежала лицом к окну, и прутья решетки перекрещивали сияющее золотом небо. Боли она не испытывала, только легкую неловкость в том месте шеи, на которое надавил ласковый сержант, чтобы прекратить приток крови к мозгу. Она чувствовала нечто похожее на то полное изнеможение, какое наступает порой после долгих и напряженных любовных упражнений, когда каждое движение дается с трудом и хочется отдаться полному бездействию.