Она укусила ему губу. Сильно. Болезненно.

— Только сделай это еще раз, и я откушу тебе нос, — пригрозил он.

Она не делала этого больше.

Но продолжала сопротивляться даже тогда, когда он вошел в нее. И не был при том нежен. Вошел не как возлюбленный. И даже не как друг. Скорее со злостью, как тот, кто вонзает острие. Но и это было частью ритуала, которую нельзя опустить. Никогда в жизни он не ощущал себя столь алчущим. И столь сильным.

Я дьявольски силен.

То была правда. Ничто его сейчас не сдерживало. Если бы внутренний голос повелел ему подняться на вершину Монумента Вашингтона и спрыгнуть оттуда, он бы это сделал. Без сомнения. Все любимые им звуки отдавались у него в голове. Новые мечты рождались для него.

Я сам свое поле битвы.

Он грубо ухватил в горсть прядь ее волос, перевернул женщину на живот и принялся содомировать ее сзади.

Продвигаясь на какую-нибудь четверть дюйма с каждым ударом, он слушал, как она стонет:

— Боже, ты меня убиваешь!

И вот так он кончил. Конец всегда оставался загадкой. Возможно, частью еще большей загадки, неких великих таинств. Случалось, что он почти презирал завершающий акт, находил его безнадежно пустым и опустошающим, приносящим лишь полное психическое и физическое изнеможение.

Но не сегодня. Нынешняя ночь оказалась иной, нынешней ночью он, когда уже был близок к завершению, осознал на мгновение всю сладкую муку любви.


Она лежала с ним рядом в темноте, крепко его обняв.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Он поцеловал ее. Но то был не более как условный рефлекс на ее слова.

— Прости, что больно укусила тебе губу.

— Переживу, — отозвался он.

— Меня словно унесло куда-то.

— Ты была восхитительна.

— Это ты был восхитителен. Делал все с таким невероятным пылом.

— Ты имеешь в виду такую надоедливую штуку, как секс?

— Какой ты иногда смешной, — рассмеялась она.

— А это потому, что на самом деле я клоун, — ответил он.

Я могу изменять и спасать жизни. Все-таки я больше, чем просто клоун, подумал Дарнинг, когда она уже уснула. И я это сделал…

Я сделал это тогда в Виргинии. И еще сделаю снова. Но прошли часы, пока он смог уснуть.

Глава 14

Это был район небольших овощных ферм на северо-запад от Питтсбурга, и Джьянни Гарецки пришлось долго тащиться туда по унылой, наводящей тоску местности.

Следуя указаниям Анджело Альберто, он свернул к востоку на грязную дорогу, которая вела то через лесные участки, то по открытому полю. Завидев потемневший от непогоды фермерский дом, проехал по ведущей к нему пыльной дорожке и остановил машину.

На почтовом ящике стояло имя Ричард Пембертон. Ничего не скажешь, значительная этническая перемена по сравнению с Франком Альберто.

Джьянни поднялся на парадное крыльцо, постучал в дверь и немного подождал. Постучал снова, погромче. Снова не получив ответа, спустился с крыльца и обошел дом сзади.

Перед сараем стоял грузовичок-пикап. Однако кроме нескольких коз и коров в сарае никого не было. Стайка цыплят тюкала клювами по земле.

Прикрыв ладонью глаза от солнца, Джьянни поглядел на поле. Какой-то человек мотыжил землю. Джьянни двинулся по направлению к нему, стараясь держать пустые руки на виду.

Человек заметил его с расстояния примерно в сто ярдов. Он перестал работать, бросил мотыгу и молча ждал, пока Джьянни подойдет поближе. Одет он был в выцветший комбинезон, на голове кепка с большим козырьком. Вначале человек не двигался, потом вдруг присел на корточки между рядами растений, которые Джьянни принял за кукурузу.

Когда их разделяло уже не более десяти ярдов, человек встал. В руках он держал ружье.

— Бьет достаточно далеко, — произнес Фрэнк Альберто.

Джьянни понял, что Альберто никогда не расстается с оружием. Ничего себе житье. Как и у меня. За исключением того, что Фрэнк Альберто живет так уже девять лет. Так же, по-видимому, вынужден вести себя и Витторио Батталья, где бы он ни жил.

— Тебе чего здесь надо? — спросил Фрэнк, сохранивший нью-йоркский выговор в неприкосновенности.

Джьянни присмотрелся к нему и не обнаружил никакого сходства с сыном и ничего похожего на облик долголетней жертвы. Ни капли лишнего жира. Папаша Энджи был большой, мускулистый и явно сильный мужчина. Дон Донатти охарактеризовал его как pazzerello, то есть психопата. Качество, которое может не только подвести других, но и довести до гибели своего обладателя.

— Я всего лишь хотел бы поговорить, — ответил Джьянни.

— О чем?

— О Витторио Батталье. Я его друг, мистер Альберто. И не желаю зла ни вам, ни Витторио.

— А ты-то кто такой, черт тебя возьми? — У Альберто потемнели глаза.

— Меня зовут Джьянни Гарецки. Я сын ваших бывших соседей. Изучал искусство вместе с Витторио и вашим Энджи.

— Чепуха! Я видел фотографии Гарецки. Он на вас ничуть не похож.

Джьянни осторожно снял парик и очки, отклеил усы. Они стояли на кукурузном поле под ярким палящим солнцем и смотрели друг на друга.

— Стало быть, Энджи сказал вам, где я.

— Не сердитесь на него. У него не было выбора.

— Каждый имеет свой гребаный выбор.

— Это не его вина, мистер Альберто. Я сказал, что если он не сообщит мне, где вы живете, то я сдам его Дону Донатти.

Фрэнк Альберто двинулся к Джьянни медленным, почти небрежным шагом. Примерно в трех футах остановился и поглядел на него. Затем почти незаметным движением ударил Гарецки в подбородок прикладом ружья.

И Джьянни свалился в кукурузу.


Он приходил в себя постепенно — так поднимается на поверхность аквалангист, задерживаясь на некоторое время на каждом уровне. Было больно, однако это ощущение в последнее время сделалось для него привычным. Стараясь собраться с мыслями, он держал глаза закрытыми дольше, чем мог бы. Открыв их, он уже был подготовлен.

Он сидел в лесу, опершись спиной о ствол дерева. Было прохладно и тенисто, но лучи солнца пробивались сквозь листву. Кора у дерева, возле которого он сидел, грубая и твердая. Фрэнк Альберто находился в нескольких футах от Джьянни и держал на коленях ружье.

Альберто показал вправо:

— Погляди-ка.

Джьянни поглядел. И увидел большую свежевырытую яму, с краю которой горкой высилась земля, а в землю воткнута лопата.

— Это для тебя.

Джьянни опустил веки и не произнес ни слова.

— К чему все это дерьмо? — задал вопрос Альберто. — Я имею в виду, что я давно уже помер. Никто в этом поганом мире… кроме моего сына да Витторио Баттальи… никто даже не знает, что я живой. А ты являешься прямо ко мне на поле и желаешь, понимаете ли, поговорить. Ни больше ни меньше.

Он прищелкнул пальцами. Достал пачку сигарет, вынул одну и закурил. Джьянни посмотрел на его руки — крупные и крепкие.

— Я уже девять лет как покойник, — продолжал Альберто. — Витторио для меня все одно что Бог. Мой собственный бог. Он меня воскресил. Ему я молюсь каждый вечер. А ты, понимаешь, захотел поговорить со мной о нем. Ладно. Говори. У тебя есть десять минут. После этого ты будешь разговаривать с Иисусом Христом.

Во рту у Джьянни пересохло, он ощущал привкус крови; в четвертый раз изложил он свою историю. Альберто слушал не перебивая, со скучающим видом, слушал и покуривал. Пристально смотрел на яркое солнечное пятнышко на земле.

Когда рассказ был окончен, в лесу настала тишина. Это первое, что заметил Джьянни, — тишину.

— Это все? — спросил Фрэнк Альберто. Гарецки молчал.

— Ты, значит, считаешь, что мы влипли в настоящее дерьмо? И чего ты хочешь от меня? Чтобы я тебе сказал, где сейчас Витторио?

— Это очень важно, мистер Альберто.

— Кому? Тебе и твоей китаянке?

— Витторио тоже.

— Как ты это понимаешь?

— Он ведь даже не знает, что фэбээровцы его ищут. Если вы мне поможете его отыскать, я бы его предостерег, сообщил, чего ему следует опасаться.

Человек, которого Дон Донатти именовал стариной Усатым Питом, сидел спокойно и обдумывал то, что сказал ему Джьянни. Он бросил окурок сигареты в свежую могилу. Мою могилу, подумал Джьянни. Он внимательно наблюдал за Альберто; казалось, что тот обдумывает сразу несколько своих проблем и пока не решил, которая из них важнее.

— Вы назвали Витторио своим богом, — заговорил Джьянни. — Сказали, что он спас вам жизнь. Вам не кажется, что вы могли бы вернуть ему этот долг?

— Какого дьявола ты еще будешь говорить мне о моем долге ему?

Джьянни опять промолчал. В голосе у Альберто теперь уже не было недавней ярости, он помягчел. Как видно, что-то происходило в душе у этого жесткого человека.

— Во всяком случае, — мрачно начал Альберто, — я все девять лет парня не видел. Кто может знать, где он?

— А как насчет вашей с ним последней встречи?

— Ну и что насчет этой встречи?

— Может быть, вы с ним разговаривали, — пояснил Джьянни. — Может, вы сказали ему, куда собираетесь уехать и чем заниматься, а он что-то сообщил о своих планах. Ну, вы, к примеру, говорили, что хотите приобрести ферму и работать на ней, что это для вас какая-то возможность; Припомните, был такой разговор?

Черная с желтым птичка села на ветку, и Альберто, задумавшись, смотрел, как она чистит перышки. Потом птичка улетела, и Альберто перевел взгляд на Джьянни.

— Живопись, — проговорил он. — Витторио все толковал, что ему хочется одного — шлепать эти свои картинки. Это я точно помню. Мой Энджи всегда твердил, что Витторио самый лучший художник во всей вашей школе. Говорил, что ты тоже мастак, но Витторио лучше.

— Я думал точно так же, — сказал Джьянни. — Но главное — где он собирался этим заниматься? Он ничего такого не упоминал?

— Не такой он дурак, чтобы сообщать мне такие вещи. Так же точно и я не стал бы сдуру рассказывать ему, куда собираюсь смыться. Да я тогда и не знал. Так уж потом вышло, что я здесь.

Альберто посмотрел на ружье у себя на коленях. И, казалось, неподдельно был удивлен, что оно там очутилось.

— Он только сказал тогда, что уберется к чертям из этой страны, — продолжал Альберто. — И еще добавил, что и с моей стороны было бы умно поступить так же. — Он вздохнул. — Но когда же я поступал по-умному?

— А если бы вы уехали из страны, то куда? Как вы думаете?

— Чего тут думать-то? Я отлично знаю куда. В Италию, куда же еще.

Они посмотрели друг на друга. Альберто медленно кивнул.

— Ежели бы я стал его искать, то прежде всего там. Он знает язык. Не будет себя чувствовать чужаком. Да и не выглядел бы иностранцем.

— А не Сицилия?

— Никогда. Слишком близко к la famiglia [10]. Дону Донатти до сих пор принадлежит половина коз на острове.

Они снова поглядели друг на друга — и что-то вновь отбросило их назад.

— Ты и в самом деле сдал бы моего сына дону, если бы он не сказал тебе, где я? — спросил Альберто.

— Я знаю Анджело с восьмилетнего возраста. Думаю, до этого бы не дошло.

— Не все могут быть героями, — пожал плечами Альберто. — Мне, к примеру, не так-то легко покончить с тобой.

Эти слова отрезвили Джьянни. А ведь он-то считал, что после всех их разговоров о могиле можно забыть. Выходит, что нельзя.

— Кажется, вы говорили, что у каждого есть выбор.

— Верно. Но мой выбор мне не по душе. С другой стороны, мне еще больше не по душе, что ты знаешь, где я живу. Что я вообще живой. И ты с этим отсюда уйдешь. Знал только мой сын, но даже он прислал сюда тебя. Теперь и ты знаешь, и кого ты в конце концов пришлешь ко мне? Моего персонального ангела смерти? Дона Донатти?

Слова Альберто повисли в тишине, и Джьянни понял, что больше разговаривать не о чем. Следует принимать как данность то, что уже произошло и что может произойти дальше.

Он ненадолго закрыл и сразу же открыл глаза.

— Если вы не слишком спешите, то как насчет последней сигареты?

— Валяй. Хотел бы я, чтобы у моего Энджи была такая выдержка, как у тебя.

— Зачем? Чтобы он умер таким же молодым?

Фрэнк Альберто потянулся было за своей пачкой сигарет, но тут в глаза ему угодила полная горсть земли.

Минутой позже Джьянни пришлось еще раз взять ружье Альберто за дуло и повторить удар.

Старина Усатый Пит был еще без сознания, хоть и ровно дышал, когда Джьянни оставил его возле выкопанной могилы и направился к аэропорту Питтсбурга.


Джьянни рассчитался за взятую напрокат машину и направлялся в аэропорту к выходу номер десять, чтобы сесть в самолет до Нью-Йорка, когда вдруг заметил двух мужчин.

В них вроде бы и не было ничего необычного. Оба темноволосые, среднего сложения, вполне прилично одетые в спортивные куртки и брюки. Но Джьянни родился и прожил значительную часть жизни в таких условиях, что сразу обратил внимание на вроде бы и не слишком заметный бугорок у каждого из них под левой мышкой, заметил ищущие, неспокойные глаза. Возможно, это просто переодетые полицейские, а не агенты ФБР, но он так не думал.

Примерно в сорока футах от того места, где стояли эти двое, он нашел местный телефон и позвонил в бюро обслуживания пассажиров.

— Не могли бы вы помочь мне? — попросил он. — Я звоню от выхода номер двадцать пять. Не могу найти друзей, которые вроде бы должны были меня встретить.

— Ваше имя? — спросил служащий.

— Гэнтри… Кевин Гэнтри, — сказал художник, назвав имя, обозначенное на кредитной карточке, которую дал ему Дон Донатти и по которой он рано утром брал авиабилет до Питтсбурга и обратно.

— Пожалуйста, оставайтесь на месте, мистер Гэнтри.

Минутой позже по системе радиооповещения передали объявление:

— Внимание! Тех, кто встречает пассажира Кевина Гэнтри, просят подойти к выходу номер двадцать пять. Он ждет вас там.

Скоро Гарецки увидел, как те двое переглянулись и, проталкиваясь через толпу в проходе, двинулись к выходу номер двадцать пять.

Дьявол!

Дон Донатти?

Невозможно.

Но Джьянни тотчас вспомнил слова Донатти.

Ты же не глупец, Джьянни, так что не болтай глупостей. В конце концов раскалывается любой.

Но он пока что был не в состоянии легко смириться с этим и стоял на месте, пытаясь собраться с мыслями. Отказаться от такого рода чувств непросто… от такой дружбы, верности, даже любви невозможно отказаться без борьбы.

Сама напряженность восприятия расслабляла его, он терял терпение.

Думай же, черт тебя побери!

Лететь напрямую в Нью-Йорк исключено. Они проконтролируют все рейсы этого направления за всю ночь. А может, и дальнейшие. К тому же после фальшивого вызова по радио Кевина Гэнтри они поймут, что он где-то здесь, и установят наблюдение за другими рейсами. Скорее всего — и за взятыми напрокат машинами, за конечными остановками автобусов. Все зависит от того, сколько людей у них задействовано. Джьянни, разумеется, не мог считать себя первой фигурой в этом деле. Первый и главный — Витторио Батталья. Но это ничего не объясняло.

Он вдруг почувствовал внезапный приступ слабости. Сказывалось постоянное напряжение последних дней; он теперь — словно немолодой боксер перед концом жестокого поединка в двенадцать раундов: ноги как резиновые, а руки едва поднимаются… Ему еще видны были головы двух преследователей, тщетно пробивающихся к выходу номер двадцать пять. Он для них всего-навсего предмет охоты, лиса на болоте, окруженная тявкающими собаками.

“Ублюдки!” — свирепо подумал он, и злость вызвала так необходимый приток адреналина в кровь.

Он изучил расписание объявленных рейсов и поспешил к билетной кассе. Купил билет до Бостона на шесть пятнадцать — с вылетом меньше чем через десять минут.

Он расплатился наличными, сожалея, что утром не поступил так же, когда улетал в Питтсбург. Экономил наличные, считал, что они ему очень пригодятся в дальнейшем. Хорошо еще, что повезло обнаружить, в какую историю он чуть не попал из-за Дона Донатти, и предотвратить беду. Иначе его могли бы застать врасплох в другое время и в другом месте, если бы он попытался воспользоваться еще одной кредитной карточкой, правами или паспортом из тех, что ему милостиво пожаловал дон.


Всю дорогу до Бостона Гарецки думал о Доне Донатти.

Каждый акт предательства несет с собой свою боль, и этот был весьма болезнен. Ранил глубоко. Дон не был ему родным по крови, но после смерти родителей Карло Донатти стал ему ближе родных.

Всего каких-нибудь пять дней назад дон приехал в “Метрополитен”, поздравлял и обнимал его с повлажневшими глазами. Еще через день после этого он дал ему оружие, сто тысяч наличными, чистые и вполне законные документы, сердечно напутствовал и предупредил, чтобы Джьянни не доверял даже ему самому.

Этого человека Джьянни знал всю жизнь…


В Бостоне в аэропорту Логан он пересел на проходной самолет до Нью-Йорка и меньше чем через час прибыл в аэропорт Ла-Гардиа.

Он позвонил в “Шератон” из первой же телефонной будки прямо на аэровокзале и услышал голос Мэри.

— Как дела? — спросил он в соответствии с их договоренностью о пароле.

— Ужасно.

Его так и обдало холодом.

— Что случилось?

— Мне чертовски тебя не хватало.

Он стоял, и телефонная трубка дрожала у него в руке.

— Ради Бога, Мэри!

— Ох, извини! Я хотела сказать, что все в порядке. Все отлично.

Некоторое время слышно было только приглушенное гудение телефонного провода. Потом Мэри сказала:

— И все-таки мне тебя чертовски не хватало.


Время было близко к двенадцати, но ни один из них не ел, и Мэри заказала в номер поздний ужин.

Джьянни находил в этом нечто забавно домашнее. Его товарка на удивление быстро ко всему приспосабливалась. Четвертый день как они вместе, а уже появилось ощущение общего прошлого. Еще пара дней — и они повесят новые занавески и займутся планированием семейной жизни.

Он решил ничего не рассказывать о Доне Донатти и об агентах в питтсбургском аэропорту. Но поведал Мэри Янг о том, что произошло у него с Фрэнком Альберто, о его ружье и выкопанной им могиле.

— Хорошая штучка этот твой compaesano [11], — равнодушно произнесла Мэри. — Но если учесть, что он девять лет спал с ружьем, вряд ли станешь упрекать его за излишек осторожности.

— И тебя тоже. Верно?

Мэри Янг смерила его долгим взглядом, но, видимо, решила не реагировать.

— Что же нам делать дальше? — спросила она. — Предпринять путешествие по всей Италии?

— Я бы хотел еще кое-что сделать здесь.

— А именно?

— Кое с кем поговорить.

— С кем же?

— Ты начинаешь разговаривать как окружной прокурор.

— Хуже ты ничего не мог придумать.

Джьянни рассмеялся. Ему это показалось странным — он считал, что уже никогда в жизни не будет смеяться. Но еще более странным казалось ему теплое и приятное чувство, которое пробуждала в нем эта женщина.

— Мне надо повидаться с моим агентом, владельцем художественной галереи, а также с моим старым учителем. У него учился и Витторио.

— Что они могут тебе сообщить?

Художник выпил третью рюмку марочного шардоннэ, которое Мэри заказала к ужину. Она, кажется, хорошо разбиралась в таких вещах и придавала им значение. В отличие от него. Впрочем, его это не слишком заботило.

— Не знаю, — ответил он. — Может быть, ничего. Но где бы Витторио ни жил, он, безусловно, пишет картины, а эти двое отлично знают его как художника и могут подсказать то, о чем я сам не подумал.


Что-то разбудило Джьянни. Он сел на постели и уставился в темноту. И услышал плач Мэри Янг. Именно этот звук разбудил его.

Плач продолжался, громкий, почти по-детски отчаянный, такой резкий и пронзительный, что Джьянни показалось, словно в него входит остро отточенное лезвие ножа.

Он включил лампу между их кроватями, и по комнате разлился желтоватый свет. Мэри Янг металась по кровати, лицо ее было искажено, глаза плотно закрыты. Она будто боролась с целой армией чародеев и демонов. Джьянни ухватил ее за кисти рук.

— Успокойся, — шепнул он. — Успокойся, все хорошо.

Мэри боролась теперь с ним, стараясь высвободить руки. Она была удивительно сильной. Потом она открыла глаза с расширенными зрачками и перестала рыдать. Лежала и смотрела на Джьянни; лицо и тело в испарине, рубашка прилипла к коже.

— Это был только сон, — сказал Джьянни. — Все в порядке. Все в порядке.

Она застрелила и похоронила трех правительственных агентов, которые явились допрашивать ее, пытать, а возможно, и убить. Она стала бездомной беглянкой. Неведомые, но могучие силы охотились за ней и теперь. Если у нее вообще есть будущее, то оно скорее всего похоже на некую комнату ужасов.

Какой сон может быть страшнее подобной реальности? Ее начало трясти. Очень сильно. Так сильно, что Джьянни услыхал клацанье зубов. Он сходил в ванную, принес полотенце и махровый халат.

— Тебе лучше снять влажную рубашку, — сказал он. Мэри попыталась это сделать, но она дрожала так неистово, что Джьянни пришлось прийти ей на помощь. Потом он вытер ее полотенцем.

У него перехватило дыхание, когда он увидел ее обнаженной. То была невольная реакция, чистый рефлекс, не более. И тем не менее он устыдился. Животное в образе человека. Животное начало не преобладало в нем, но, конечно же, продолжало существовать.

Уже одетая, Мэри все еще дрожала.

— Обними меня… — попросила она жалобно.

Джьянни лег рядом и обнял ее. И она его обняла. Так они и лежали, держа друг друга в объятиях. Дрожь наконец унялась.

Но ни он, ни она не отодвинулись. Они, должно быть, оказались связаны друг с другом, как заключенные в одной камере, — примерно так думалось Джьянни. Негромкая, приятная мелодия звучала у него в голове; все, что доставляло радость, означало свободу. Во всяком случае, у него не было сил отодвинуться от нее. Но он считал, что не вправе думать об этом. Конечно же, не сейчас.

И конечно, она первая поцеловала его. Упаси Боже, чтобы начал он. Губительная кара небесная обрушилась бы на него. Но когда он коснулся рукой ее груди, то готов был пожертвовать остатком жизни, чтобы продлить это ощущение. Словно что-то подсказало ему, что до сих пор он даже отдаленно не представлял себе истинного чуда женской груди.

Терять было нечего, и он продолжал открывать для себя другие чудеса. С невероятным чувством благодарности. Даже в возбуждении была своя доля покоя. Он смотрел ей в глаза, смотрел на милый овал лица и понимал, что никогда еще не видел чего-то более открытого для него. Это была правда. Ему принадлежало все, чего он желал. Стоило только протянуть руку. А цена?

Кто может определить ее с такой вот женщиной? Но где-то, в самой глубине его существа, как некая не заслуженная им награда, пробуждалось нечто мудрое и доброе, как будто бы начиналась новая часть его жизни. Приподнимаясь и опускаясь и приподнимаясь снова, он видел ее нежные чужестранные глаза, в которых вдруг вспыхивали золотые искры.


Только позже, когда Мэри уже спала, он подумал о своей жене, и ему стало зябко.

Это ничего общего не имеет с тобой, сказал он Терезе. Ни Мэри Янг, ни любая другая женщина никогда не коснется того, что было у нас с тобой.

Я делаю успехи.

Глава 15

Джьянни собирался позвонить Дону Карло Донатти по его личному безопасному проводу… упрятанному в свинцовую оболочку — и никаких “жучков”.

Он решил, что без этого не обойтись. Улика была серьезная, но совершенно случайная. После стольких лет дружбы дон имел право хотя бы объясниться. Джьянни находился возле бензоколонки на Северном бульваре, на границе округа Нассау, в двадцати минутах езды от дома Донатти в Сэндз-Пойнтс. Утро ясное, солнечное, легкий прохладный ветерок доносил запах моря со спокойных вод бухты Литл-Нек. День, пожалуй, слишком хорош для того, что он собирается делать.

Джьянни набрал особый, легко запоминающийся номер… его не забудешь, даже если ты в панике… и услышал ответ дона после третьего гудка.

— Это я, — сказал он.

— Джьянни? Я ужасно беспокоился. У тебя все в порядке?

— Я жив, Дон Донатти. Как вы?

— Я ведь просил тебя поддерживать со мной связь. Прошло четыре дня. Я не знал, что думать.

Голос у дона строгий, как у обиженного сыном отца.

— Простите меня. Я проявил невнимание. Но у меня были тяжелые дни, пришлось много побегать. Но это с моей стороны непростительно, и я приношу извинения.

— Grazie a Dio [12], что ты в порядке. Случилось нечто очень скверное, а я не мог тебя предостеречь.

Гарецки молча ждал продолжения.

— Все безопасные бумажки, которые я тебе дал, — продолжал Донатти, — надо сжечь. Они уже не годятся.

— Что вы имеете в виду?

— Все это ужасная нелепость, Джьянни. Хорошо, что ты не успел воспользоваться ни одной из кредитных карточек. Тебя зацапали бы, если бы ты это сделал.

— Но я воспользовался карточкой.

Гудящее молчание на проводе.

— На чье имя? — спросил Донатти.

— Кевина Гэнтри. Покупал авиабилеты.

— И ничего не произошло?

— Могло произойти. Но я застукал парочку агентов у выхода к самолетам раньше, чем они застукали меня, и улетел другим рейсом.

Донатти негромко выругался по-итальянски:

— Что же ты должен был подумать обо мне, Джьянни!

Гарецки пригляделся к уличному движению на Северном бульваре. Он не думал, что его сейчас отлавливают по телефону дона, однако уже не сводил глаз с обоих потоков машин.

— Бывают ведь несчастные случаи, — сказал он.

— Это не был несчастный случай. Некто, кого я считал своей правой рукой, продал тебя ФБР, чтобы вытащить своего брата из Ливенуорта [13]. Мои глубочайшие извинения, Джьянни! Что еще я могу сказать?