Валяев Сергей. Тарантул

   Вот так и живем, Султанчик, сказал я ему, обезображенному румянами, пудрой и статикой. Поминки переходят в здравицу и наоборот. Наша азиатская традиция. Плохо относимся к живым, повторюсь, ещё хуже к мертвым. Торопимся жить сегодняшним днем, оставляя в прошлом всех, кто не смог прорваться в настоящее.
   Если мне обречено уйти т у д а, то сделаю все, чтобы бесполезную оболочку мою разметало в пыль, в прах… тлен… Так будет лучше для моего душевного состояния.
   Начали произносить прощальные речи и я покинул благородное собрание. Снег похрумкивал под ногами. На морозце щеки прогуливающих уроки, смешливых школьниц пылали живым румянцем. Одна из них уронила шерстяную варежку и я, поднимая и крича девахе о её нечаянной потере, вдруг приметил враждебную тень, мелькнувшую за палатками. Показалось? Случайная игра теней? Или это уже мои психические сдвижки?
   Решил прогуляться до озера. Оно замерзло, и на очищенном пятачке мальчишки пинали шайбу. Я завяз на бережку, понаблюдал за сумбурной толчеей, не чувствуя никакой угрозы и чужого присутствия.
   Неужели начинаю пугаться в своем родном местечке? Скорее всего привиделось? Не та я фигура, чтобы за мной ходил соглядатай? А если ходит? Если это так, то поиграем в кошки-мышки. Только вот кто мышка, а кто кошка?
   Странное ощущение мира, когда начинаешь подозревать; все прохожие, включая детишек на санках, кажутся сомнительными личностями, готовыми совершить с тобой физическую компрометацию, то бишь убийство.
   Когда начал шарахаться от собственной тени, то не выдержал, плюнул на все и вернулся домой.
   Квартира промерзла и в ней появился свежий запах зимы, елки, смолы и праздничного новогоднего застолья.
   Я закрыл форточки — день отступал перед наступающими сумерками. Зачеркнул карандашом цифру, обозначающую сегодняшний день, когда обнаружил за собой постороннюю тень.
   Потом выпил чаю с абрикосовым вареньем и уснул, как счастливый ребенок, накатавшийся от всей души на заснеженных крутых горках.
   Хотел я этого или нет, но требовалась выдержка. И ещё раз выдержка. Ни одного сбоя, ни одной ошибки, ни одного просчета. Партия перешла в позиционную напряженную борьбу; враг не должен даже предположить, что знаю о его существовании. Привычно жить и действовать. А миг, когда можно будет нанести разящий удар, уверен, наступит.
   Первая неделя проходила в производственной суете — подпольный заводик по производству фальшивой водки «Кристалл» задержал налог на прибыль в ТОО. Пришлось напомнить о его обязательствах, устроив банальный, но действенный погром готовой продукции.
   Было такое впечатление, что над Ветрово взмылось самогонное облачко размером в Люксембург, такая возникла вонь. Ветровцы дня три дня ходили, качаясь, не опохмеляясь и закусывая забористый воздух снежками.
   В конце недели мне удалось познакомиться с филером. Кружа на «Ниве» по городку, как на карусели, заехал в гости. К Антонио. Был встречен с искренней радостью, чаем, абрикосовым опять же вареньем, котом и оптимистическим гиканье Ваньки.
   — А это герою на манную кашу, — тиснул под сахарницу сотенки защитного камуфляжного цвета. — И на свет, газ, воду и телефон.
   — Это что? — удивилась. — Ой, Алешка, доллары? Ты что, с ума сошел?
   — Ивану на Новый год! Мой подарок.
   Антонио пришла в ужасное смятение чувств; дуреха, не понимала, что деньги имеют лишь прикладное значение. С ними удобно. А разве можно купить дружбу или любовь, веру или надежду? Вернуть прошлое и ушедших навсегда друзей? Увы-увы…
   — А ты, Алешенька, приходи на Новый год, — предложила, прекратив наконец причитать. — К нам. Наш папа-дальнобойщик может будет, а? Попрыгаете под елочкой зайчиками…
   — Агы, — согласился Иван.
   — Зайчиком? — переспросил. — Не обещаю, Антонио. Как получится.
   — А ты постарайся, мой хороший.
   — Тогда помоги мне.
   — Помочь?
   От моей просьбы Антонио сползла на табуретку, решив, что я совсем спятил. Просьба же была простодушна — мне надо выйти через окошко, которое на кухне. Вошел в дверь — вышел в окно, что тут такого, дело житейское.
   — И доллары за это, что ли?
   — Агы, — протискивался в оконную щель. — Так нужно родине.
   — Ой, мамочки, — всплеснула руками. — Ну, дурновые вы, ребята, что ты, что Сашка…
   — Это точно, — сладился. — Если не сломаю шею, буду к елочке, — и прыгнул в сугроб. Как зайчик.
   Любовь к таким прыжкам у меня с детства. Нравилось нырять с дачных сосенок в снежные барханы, словно знал, что буду десантником.
   … Ищейку приглядел быстро — тот сидел в грязной малолитражке и жевал калорийную булочку с изюмом. Ему было тепло, уютно и, как выяснилось, слух свой наслаждал модным мотивчиком: труляля-труляля-труляля.
   Мое вторжение в этот спокойный мир было грубым. Я вырвал филера из авто и принялся топить в сугробе. И топил долго, до полного его изнеможения. Был вечер, и редкие прохожие делали вид, что это так весело резвятся недоросли.
   Юный соглядатай оказался бойким на язык, дуло пистолета — самый решительный довод при разговорах о вечности и прекрасных мгновениях нашей жизни.
   — Я свой! Свой! — кричала ищейка. — Меня Соловей прислал?
   — Кто?
   — Соловьев, клянусь!..
   Признаюсь, такого поворота событий не ожидал. Все оказалось достаточно просто: в целях личной моей безопасности был дан приказ отлеживать каждый мой шаг и лично докладывать ему, господину Соловьеву.
   Ай да, Соловушка, птаха певчая, взъярился и хотел бежать к нему. Да вовремя осадил себя. Зачем эти лишние хлопоты? Будем продолжать играть роли, нам предписанные свыше. Точнее, делать вид.
   — Хочешь жить? — задал лишний вопрос.
   — Хочу, — признался следопыт по прозвищу Сурок.
   — Уверен?
   — Да… да…
   Странно, я поверил юному другу. Порой у меня пробуждается человеколюбие. И мы договорились: он, Сурков в гражданском миру, работает только на меня. В противном случае, самые радужные перспективы выйти вон из этой жизни. Даже господин Соловьев не сумеет задержать уход в неизвестное.
   Недоросль был согласен — ему не нужны неприятности со своим здоровьем. И поэтому признался во всем, что знал. Помимо него, ещё двое гвардии рядовых контролируют Чеченца. Это — Конопля и Попик, в миру — Коноплянник и Попов, бойцы невидимого фронта. Их я знал, оба были ретивыми исполнителями чужой воли, и только смерть могла поменять их убеждения. Черт с ними, махнул рукой, что взять с тех, кто не поступается своими бессмысленными и никому ненужными принципами. Кроме трупа, ничего.
   — Будешь умницей, будешь в шоколаде, — прощаясь, предупредил своего нового друга. — Любишь шоколад?
   — Люблю, — шмыгал расквасившимся носом.
   Сама по себе ситуация бесхитростна — Соловьеву не нужны неприятности и он страхуется от меня, дурака. Вот таким странным образом.
   Нет ли с его стороны двойной игры? И я уже сдан, как багаж в камеру хранения. Какой ему прок в этом? Давно мог отдать всем желающим. Думаю, не хочет, обострять противостояние со «слободскими»? А, может, что-то другое. Что? Раньше или позже ситуация, конечно, проясниться, да деньки летят только успевай чиркать календарь.
   А Новый год приближается со скоростью экспресса. Весь городок уже живет предпраздничными заботами. На санках тащат плененные веревками елочки, у «Авангарда» стучат топоры плотников — устанавливают подмостки для народных гуляний, над проспектом Ленина развешены гирлянды цветных фонариков, в ларьках искрятся безделушки и бутылки, на каждом углу продают колониальные мандарины, апельсины, бананы и авокадо; на изношенных лицах прохожих проявляются улыбки — сирое чаяние в который раз стоит у домашнего порога.
   Я нервничал — неужели не сдержу слово и со старыми проблемами заползу в новое, светлое и чистое, чтобы загадить его слякотью прошлого? Снова обстоятельства диктуют свои условия? И господин Соловьев окажется прав, утверждая, что нет возможности скоро решить проблему со «слободскими» и теми, кто контролирует их?
   Создавалось впечатление, что существует некая зона умолчания. Именно для меня. Зона, куда меня не подпускают, как и в спецзону на ковровой фабрике имени Розы Люксембург. Мне так и не удалось установить, кто, что и зачем там снимает уголок, названный так мило «А». Черт знает что, живешь, будто в дремучем лесу. Никто ничего не знает и не ведать не ведает.
   Соловей-Разбойник был полностью занят предновогодней суматохой снимал сдобные сливки со всех слоев кредитоспособного общества.
   Тем более, был твердо убежден, что застраховался от моих идиотских поступков. Бойцы невидимого фронта Конопля и Попик старались вовсю, мечась за моей тенью по всему городку. Я привык к их незначительному присутствию и не обращал никакого внимания. А с Сурком мы сдружились, если это можно так назвать. Юный следопыт был искренен в своем желании помочь мне. Однажды спросил, правда, что был на войне?
   — Да, — ответил. — Был.
   — А мне через год туда, — вздохнул. — А вдруг закончится?
   — Будет другая, — сказал я. — Кровушка для этой еб… ной власти, что водица… Большие затейники чужую пускать.
   — Почему?
   — Не знаю, — подумал я. — Наверно, у них самих мертвая кровь.
   — Мертвая кровь, — повторил Сурок.
   Когда понял, что ему можно доверять, поинтересовался, нет ли у него хода к «вором в законе»? Нужен тот, кто владеет полезной информацией. Полезной для моего душевного здоровья. Оплата наличными.
   — Какая информация?
   — Кто держит «крышу» над слободкой? И вообще, кто у нас «наркобарон»?
   — Надо подумать, — почесал затылок Сурок. — Есть дружочек, его дедок большой ходок в места известные… Такой смешной дедуля, на Ленина схожий, честное слово.
   — Действуй! — благословил на подвиг.
   Как утверждал папа Александра Македонского: «осел, нагруженный золотом, возьмет любой город». И был совершенно прав, папа полководца всех времен и народов.
   Наконец за несколько дней до боя кремлевских курантов Сурок сообщил: имеется интерес к моему капиталу в пять тысяч.
   — Рублей, — пошутил я. — Отлично! Где, с кем и когда? И зачем? — все шутил, как висельник, ныряющий в пеньковую петлю.
   — Сегодня в десять вечера, на 117 километре трассы.
   — «Ленин»?
   — Не знаю, — признался. — Там такая цепочка…
   — А как признают?
   — Сказали, надо закатить под щит и ждать в машине.
   — М-да, — задумался. — Подставляемся, братец.
   — Подставляемся, — согласился.
   — А что делать?
   — Делать нечего, — развел руками. И растерянно улыбнулся, как преданный солдатик в руинах Города, когда появился выбор: или стреляться, или идти в плен к чечам.
   Никогда не был фаталистом, хотя, конечно, верил в свою пленительную и счастливую звезду.
   Чтобы моя звездочка досрочно не закатилась, провел некую подготовку к ночному моциону на 117 километре. Для этого как бы невзначай встретился с Натаном Соломко, справился о здоровье его родителей; спросил, не желает ли он сделать любимым старикам новогодний подарок? Натан желал. И мы скоренько смекнули секретную коммерцию: ему — баксы, мне — СВД с лазерным целеуказателем, несколько тротиловых шашек, окислительный детонатор, килограмм «лимонок» Ф-1 и обоймы к ТТ.
   — Зачем это все, Чеченец? — спросил оружейный бизнесмен.
   — Новый год на носу, Натанчик, — честно признался. — Хочу шумно и красиво проводить Старый…
   — Значит, будут трупы?
   — Не знаю.
   — Ох, Алеха, не навоевался, что ли?
   — Нет.
   Не навоевался, и буду сражаться до последнего своего часа со всей мразью, которая терзает мою родину, калечит наши жизни, вламывается в судьбы и уничтожает надежду и веру…
   Знаю, звучит пафосно, но я имею на это право — я это право добыл с оружием в руках.
   … К вечеру затеялась пурга; в такую непогоду шансы сохранить жизнь повышаются. Не каждый душегуб выйдет на большую дорогу.
   Впрочем, к нашему случаю это не относилось. Договор — дороже денег, хотя они тоже имели место быть. Новогодняя премия в пять тысяч зелененьких, как елочка, были приготовлены для сердечной беседы.
   На 117 километре скоростного бана в снежных и враждебных вихрях громыхал огромный рекламный щит, указывающий путь в никуда. Я зарулил «Ниву» под фанерную канонаду и принялся ждать.
   Время исчезло — мутное, холодное пространство, изредка нарушаемое неровным светом и тяжелым гулом проходящих механизированных болидов.
   Я приготовил к действию ТТ, понимая, что это скорее самообман; какая может быть защита от залпа, скажем, «Града»?
   Для установления конституционного порядка по всей стране это самое эффективное оружие. Никаких проблем с теми, кто сумеет выжить на перепаханной и плодородно обработанной ракетными снарядами территории. Какие могут быть проблемы с призраками, именуемые себя людьми?
   Щуплое привидение, вынырнув из вьюги, прыгнуло в отечественный джипик. Снег таял на провинциальном худощавом лице, превращаясь в капли… а вода все прибывала и прибывала. И дождь не кончался, казалось, уже неделю льет как из ведра.
   — Чеченец?
   Вот так всегда: ожидаешь увидеть невиданное и опасное чудо-чудище, а является праправправнук Ивана Сусанина. Поехали, сказал он, отмахивая в буран. Я нажал на акселератор, успев приметить впереди расплывчатое грязно-грозное пятно то ли вездехода, то ли танка?
   — Что это? — не сдержал любопытства. — НЛО?
   — Ааа, это мои, — ответил малолетний Сусанин. — За ними надобно…
   И мы скатились с трассы в безнадежную снежную котловину. Не знаю, как праправнук героя и его друзья находились на местности, но, проблуждав полчаса, закатили таки в деревеньку, едва угадываемую в секущей круговерти. Я чувствовал себя партизаном в тылу врага. Черт знает что! Как можно было дожить до жизни такой?
   Бросив авто у забора, нырнул за сопливым Сусаниным в непогоду. Механизм, пробивающий нам дорогу, оказался вездеходом. Радовало, что не Т-34.
   По занесенной дорожке прорвались к дому. Заступили в тесные сенцы, где я нечаянно лягнул пустое ведро и оно прогремело, как залп упомянутого «Града». С улицы обиженно забухала собака, прозевавшая гостей.
   В светлице на дубовом столе стоял классический, начищенный до золота самовар, отражающий медным боком две искаженные фигуры, хлебающие парной и душистый чаек.
   — Чеченец? — спросил старшой; своим мелким и лысоватым видом схожий на вождя мирового пролетариата по состоянию на декабрь 1924 года.
   — Вроде да, — передернул плечом, вспомнив Сурка добрым словом.
   — Умный, да? — поинтересовался второй заседатель, своей интеллигентной бородкой колышком напоминающий всесоюзного старосту по состоянию на декабрь 1944 года.
   — Вроде да, — повторил я.
   — Садись-ка, молодец, — пригласил «вождь». — Побалуйся. Баранку кусни, цукорок…
   — Спасибо.
   Было впечатление, что время здесь повернулось вспять — икона, перед которой в лампадке чадила свечечка, древний пузатенький буфет с мраморными слониками, кровать с горкой пуховых подушек, аляповатые коврики на крашеных половицах, рафинадные головки в вазе, все тот же самовар, кремниевая сушка и запах — неистребимый запах домостроевского жилища, где нет намека на цивилизацию — ни телевизора, ни радио, ни телефона.
   — С чем пожаловал, хлопчик? — хлюпнул из блюдца «Ленин».
   Я выкатил на стол колесико долларов, затянутое резиночкой; такой удобный вид и способ хранения ассигнаций я видел в фильмах не про нашу мафию, и он мне понравился.
   Пятитысячное «колесико», покатившись по столу, остановилось перед потными шнобелями заседателей. Те хмыкнули, переглянулись; «вождь» перевел дух — ох, эта молодежь, все, как не у людей.
   — И что желаем познать, Чечен, за это колесико? — спросил «всесоюзный козел».
   Я ответил, что именно хочу знать.
   — Дело нехитрое, — хекнул «вождь» образца 1924 г. — А зачем тебе, Алексашка, все это?
   — Долги надо отдавать.
   — Должки должку рознь, — заметил «всесоюзный староста».
   Многообещающе скрипнули половицы, из соседней клетушки выходило ещё одно действующее лицо — Шмарко, вор в законе; как-то мне его показывали, как легендарную личность земли ветровской; и вот он — легок на помине. В шароварах и майке. На груди и руках фиолетовые наколки. Физиономия подвижная и заостренная, как у волка, вышедшего на охоту, если я верно представляю серого разбойника.
   — Лады, отцы, — проговорил Шмарко, — будем без лишнего звона.
   И сел напротив меня. Взгляд был неприятный; где-то там, за радужной оболочкой, хоронилась то ли смертельная тоска, то ли страх, то ли некое познание жизни, мне, молодому, недоступное.
   Мы повели обстоятельный и серьезный разговор; заседатели в него не путались.
   Новая информация не вызывала удивления: все привычно, знакомо, в духе окаянного времени.
   Выяснилось: «слободские» действуют под прикрытием железнодорожной милиции. Очень удобно для наркотического бизнеса на рельсах. Автомобиль можно досмотреть. Электричка же самый народный и дешевый способ транспортировки полезного для здоровья «продукта». Тем более, если контроль за товаром ведет государственная «крыша».
   — Понятно, — проговорил я. Нарвался, что называется, на неприятность. Ну ничего, на каждого зайчика-затейника есть свой дед Мазай.
   — Какие ещё вопросы? — спросил Шмарко.
   — Все это мелочи. А вот кто гуляет в «баронах»? — вспомнил я. — Кто самая первая фигура на деревне?
   — Есть такая персона, — напряженно прищурился мой собеседник. — И она тебе, Чеченец, хорошо знакома.
   — Да?
   — Да.
   — И кто?
   — А вот это загадка, — ухмыльнулся «вор в законе», катая зековской ладонью долларовое «колесико», словно движением гипнотизируя меня.
   — Не понял? — сдержал себя.
   — Отгадка, милок, в машинке твоей, — хихикнул «Ленин». — Вот тебе крест, — и перекрестился на неотчетливый лик, взирающий на нашу маету из тьмы веков.
   — Говорливая вещичка на рулю, — выступил и «всесоюзный козел». Узелочком связанная. Узелок тебе, Алексашка, развязывать… Ох, тяжка это работа.
   — С Богом, Чеченец, — поднялся Шмарко. — Мы друг дружку не знаем, не видали, не слыхали… Так оно лучше будет.
   Со смущенной душой покидал благородное семейство. Только начал было обвыкаться к родным и разбойничьим рожам, и нате, пожалуйста: пошел вон. И потом: что за головоломки среди лютой разбушевавшейся стихии? За пять кусков импортного капитала можно бы и не крутить шарады, господа?
   Подгоняемый ветром и собачьим брехом, проскакал к джипику, плюхнулся за руль и увидел на нем… лапоть, привязанный тесемочками. Обыкновенный такой лапоть из бересты, размера сорокового. От него даже пахло летним жарким днем — разнотравьем, рекой, радостными детскими криками…
   Не помню, сколько по времени пялился на сию нашу национальную, столь экзотическую для зимней поры обувку.
   Затем почувствовал, как меняется привычный мир, как стихает пурга, как прорастают в ночном глубоком пространстве звездные города, где живут и звери, и люди, но никто там никого не убивает…
   Я копотливо развязал тесемочный узелок и понял, что ещё живу на планете, где есть люди, подлежащие физической компрометации, то есть убийству. Одного из них я хорошо знаю. Отлично знаю. Мне бы его не знать. Этот человеком — Лаптев.
   И я его должен уничтожить. Все остальное не имеет никакого значения. Даже то, что он не истребил меня, не воспользовавшись прекрасной возможностью. Помешало старорежимное воспитание? Или надеялся на бесповоротный слом моей души? Или надеялся, что память об Ю остановит меня? Не знаю. Знаю лишь одно: он совершил промашку, оставив мне жизнь на мертвом поле. Это его ошибка. И я не дам шанса её исправить.
   Последний денек уходящего года начался для меня с приятного сюрприза. Я тщательно готовился к праздничным ночным торжествам, разобрав СВД до винтика и шурупчика. Свинцовый новогодний подарок отчиму Лаптеву, доморощенному «барону» и благодетелю нации, должен был быть с гарантией.
   Мама сообщила, что встреча Нового года пройдет в ресторане «Эсspress», куда, кстати, я тоже приглашен.
   — Нет, спасибо, — сказал я. — А сама-то как?
   — Не знаю, Алеша. Сам знаешь, живем, как на войне. Да, и дежурю я.
   Мама была права: идет война. И мародеры, расчленившие территорию, шествуют за войсками, бесславно гибнущими за лживые и мертвые идеалы.
   Однако теперь все становится на свои места: есть приказ расстреливать мародеров без суда и следствия. Этот приказ, подписанный кровью и жизнями моих боевых товарищей и друзей, дан к исполнению. И я его буду выполнять.
   Понимаю: смертью одного подлеца не восстановить из руин город, где проживали бы счастливо все, кого я знал и любил, кого потерял.

 
на высоте уничтоженных этажей
выплыли окна без рам
когда падает
последняя вертикаль
рухнет кирпичный хорал
и поднимется из руин мечта
о городе который здесь был
о городе который здесь будет
которого нет
И тем не менее…
 

   И тем не менее сидел в уютной кухоньке, внимательно проверял снайперскую винтовку Драгунова. Пахло машинным маслом и мандаринами, принесенными мамой. Неестественная смесь смерти и жизни.
   Телефонная трель отвлекает меня от серьезного дела. Кто-то мечтает меня поздравить первым? Ооо, это Иван из Стрелково. Мы друг друга поздравляем и желаем всего хорошего и, главное, здоровья.
   — Ну, ты сам-та как, Леха? — пытает меня.
   — Полет нормальный, Иван!
   — Хочу того… приехати…
   — Когда?
   — Да, после Нового… Поговорить надобноть.
   — Без проблем… О чем говорить-то?
   — Найдетца, — уходит от прямого ответа. — Тябя никто не обижаеть-та?
   — Меня обидишь!
   — Ну ладна, после Нового… приеду… Э-э-э, а Зинка-то родила богатыря! — вспомнил. — Мальца! Догадайси, как прозвали?!
   — Ванькой?
   — Ванькой-Ванькой.
   — Большие вы оригиналы, — смеюсь.
   — А то, — тоже смеется. — На том и стоим. И стоять будемь.
   — А как там тетя Маня?
   — С Зинкой-та и Петюхой уроде сдружилась… Живем помаленьку, хлебушек жуемь!
   Ну и хорошо, говорю я себе потом. Так и должно быть. Будем жить, несмотря ни на что. Будут ещё нарождаться люди и звезды. И, возможно, когда-нибудь разучимся нажимать на спусковой крючок СВД.
   Только взялся за винтовку — снова телефон. Слышу знакомый женский голос и едва не сваливаюсь с табурета: Алиса!
   — С Новым годом, мой боец! — смеется. — А я хочу тебя!
   — Господи, ты где?
   — В Москве! И хочу приехать.
   — Ко мне? — и задаю неумный вопрос. — А муж?
   — А муж объелся груш, — хохочет, — и укатил в Париж. С дипломатической миссией.
   — Он тоже дипломат? — брякаю.
   — Что значит — тоже?
   — Прости, это я так, от счастья…
   — Буду вечерком. Надеюсь, наш солдат готов к труду и обороне?
   — Так точно! — гаркаю — А также к наступлению на город Пензу.
   — Слава героям Херсона! Гип-гип-ур-р-ра!
   Прийдя малость в себя, продолжаю свою трудовую деятельность. Конечно, новогодний сюрприз Алисы приятен. Однако теперь необходимо проводить корректировку в планы предстоящего праздника. Да, и как бы позабытая Вирджиния не свалилась мне на голову из своей Австралии?
   И на этой курьезной мысли — новая песнь телефона. Я обмер — мама родная, она?!
   Нет, это оказался, к счастью, господин Соловьев. Со своими поздравлениями. Я же его огорчил требованием, снять с меня ищеек. Мой товарищ начал валять дурака: какие такие, да я с ума спятил, да, за кого я его принимаю?
   — Соловушка, — сказал. — Ты меня, мудака, знаешь. Я предупредил. Мечтаешь иметь трупы к новогоднему столу, тогда о чем речь?
   — Не хочу ничего от тебя иметь, психа, — буркнул. — Встретимся после Нового, поговорим…
   Тьфу ты, что за наказание? Все со мной хотят говорить. После праздника. О чем? Странные какие-то звонки — Иван Стрелков, Алиса, господин Соловьев?.. Не хватает только пламенного привета от Вирджинии, ей-ей… Будет полный набор поздравительных открыток!
   Задумавшись, я прихватил с подоконника мандарин и, очистив оранжевый шарик, принялся его жевать. У него был странный запах — запах смерти.
   Неожиданная и восхитительная гостья из первопрестольной прибыла с величайшей помпой. На собственном спортивном «пежо» и в шубке из серебристой норки.
   Хорошо, что был вечер и ветровский обыватель не видел ветреной посланницы из ночного и свободного пространства, усыпанного бриллиантовой звездной крошкой, а то бы удавился на месте. От беспросветности своего бытия.
   — Алешка, душечка! — висла на моей шее; была необыкновенна энергична, весела и страстна в своем желании любить, любить и любить. — Хочу тебя, как весенняя коза!..
   — О, Боже! Сейчас же зима, — отбивался из последних сил. — Давай в Новом году, родная моя?
   — Почему, любимый?
   — Есть одна проблема. Маленькая. На полчасика.
   — Какие проблемы в новогоднюю ночь? — возмущалась. — Ой, Леха-Леха, ты меня не хочешь трёхать? Разлюбил?
   — Люблю.
   — Не любишь!
   — Лучше помоги.
   — Как?
   — А вот так, — и объяснил наши последующие общие действия по встрече Деда-мороза у входа в ресторан «Эcspress».