Валяев Сергей. Тарантул

   — Тут какие-то странные накладки случились, это правда. Какая-то чепуха… Скажу одно, это не мы…
   — А можно ещё вопрос?
   — Ну?
   — А чью власть имеем? Али-бека?
   — Не смеши, Чеченец, — поморщился. — Между прочим, живет мечтой отрезать твою голову… Он это умеет делать.
   — Да, — подтвердил. — Только неизвестно, кто кому первый…
   — Не питай иллюзий, — остановил меня. — Ты хорошо завис над пропастью во ржи: и кино, и Али-бек. Что надо ещё для активных поисков?
   — А почему сами не ищите?
   — Как не ищем? Ищем, ещё как ищем.
   — Я видел, как искали у Грымзова и Литвяк.
   — Первый хапуга и дурак… был… А вот вторая… Все из-за нее, пи… ды, — неожиданно ругнулся в сердцах. — Когда Лаптева сделали, тогда сообщила о дискете. Разве можно так жить и работать, товарищи?
   — А воры в законе?
   — Что?
   — Они тоже при вас?
   — Всё и все при нас. Мы везде и всюду. Нас нет и мы есть.
   — Призраки?
   — Но иногда превращаемся в плоть, — довольно похлопал себя по обрюзгшему животу.
   — А что за спецзона «А» на фабрике? — не унимался я.
   Директор Торгового сообщества «Русь-ковер» шумно вздохнул, потом с мрачной угрюмостью взглянул на меня через толстые стекла очков и ответил довольно странно:
   — Когда головастики трепыхаются в своем вонючем болоте, пожалуйста. Но беда в том, что они вырастают… И вот мы имеем то, что имеем…
   — Не понял, — признался я.
   — Поймешь потом.
   — Когда превращусь в жабу, — решился на провокацию. — Как вы?
   Наступила мертвящая, как говорят в таких случаях, тишина. Я увидел жировые складки на подбородке хозяина жизни и маленькие икринки глаз, вперившиеся в меня с лютой ненавистью.
   — Слушай ты, баклан мусоренный! — прохрипел. — У тебя неделя, а потом пи… дец!.. — рванул за горло бутылку и шваркнул её в экран вконец затраханного телевизора.
   Я удивился. Про себя, конечно. Что такое? Где культура речи? Все так было мило и вот: невротический всплеск эмоций.
   Пока я переживал, директор фабрики имени Розы Люксембург, вырвал себя из западни кресла, и пропал, точно его и не было.
   А я остался, глазея в прореху телевизора, как в око небытия. Никогда не думал, что снаряд может дважды попасть в одну и ту же воронку, ей-ей.
   Начинается жизнь, где законы природы не действуют. Работают другие законы — законы смерти.
   Я находился в таком душевном раздраи и физической прострации, что плохо помню, как оказался в родном джипе и как укатил из окаянной местности. И только на трассе начал приходить в себя, подобно астронавту, чудом вырвавшегося из черной дыры антимира.
   Уф! Где я и что происходит на белом свете, господа? Я подозревал о существовании опасного параллельного мира, но чтобы так вляпаться в его дерьмо.
   Еще два часа назад тешился иллюзиями, что я есть стержень земли ветровской. И что же? Сумбур вместо полифонической музыки мыслей, выражусь красиво. Все смешалось в моей голове, как в крестьянском винегрете. Почему такие чувства? Что случилось? Ровным счетом ничего, кроме одного: поставили на «счетчик».
   Ну и что? Все мы на счетчике у смерти… А неделя — срок огромный. Неделя! Почему все говорят о ней? И Арсений, чтобы ему пусто было, и Серов, чтобы ему тоже самое…
   Черт знает что! Какие глобальные подвижки произойдут через неделю, хотел бы я знать?
   Прежде всего надо успокоиться. Полет нормальный. Что мы имеем на данный отрезок времени?
   Если все упрощать до крайности, то наличествуют две мощные группировки — военизированная «Красная стрела» и гражданское Торговое сообщество «Русь-ковер», как стыдливо определил свою организацию Серов-старший.
   Сил поражаться, что отец моего друга Сашки ходил в бандитах, у меня не было. А чему удивляться — сейчас каждый второй мошенник, тать и душегубец.
   Такое время, и не всякий удержится от соблазна стянуть чужой кошель, грабануть миллион старушек (миллион бабок — миллион американских бабок для гигиенических затычек своей личной любвеобильной бляди), придушить великодержавным ленинско-сталинским мудизмом все смиренное бюджетное население.
   И вот этим двум бронтозаврам, выражусь так, теневой коммерции, связанной с поставками наркотиков, нужна маленькая и легкая, как пушиночка, компьютерная дискета, на которой записана архиважная информация По тому как развиваются события тот, кто завладеет пушинкой, будет властелином мира.
   Да, это только я мог вляпаться по самые уши во всемирную историю развития современного общества.
   Так облажаться?! Как так? Где опыт ведения войны в городе? А умение скрываться в среде обитания? Где-то мной допущена ошибка. Если её обнаружу, то вся хаотичная мозаика этих нелепых событий составится в одну гармоничную и красивую картину.
   Где эта ошибка, Чеченец, заскрипел зубами я, где? Нет ответа. Охота за призраками заканчивается, а что впереди? Неведомо. Будущее, покрытое мраком, будущее, спрессованное во времени.
   Автомобиль месил снежную кашу, заглатывая километры магистрали, и я, атеист, находясь в нем, молился: Боже, если ты есть, там, за небесными долами, дай знак или добрую душу в помощь.
   Услышал ли ОН мою просьбу, или это была случайность, но неожиданно прозвучал телефонный сигнала, будто вверху надо мной проносился искусственный спутник: пи-пи-пи-пи-пи.
   Нервишки были расхлябанны до такой степени, что я содрогнулся от ужаса, как от электрического разряда. Вильнув, джип чуть не улетел к спутнику.
   Чертыхаясь, поднес трубку к лицу и услышал радостный вопль Антонио:
   — Алешка? Ты? Поздравь: меня подключили, сволочи! Аллё, ты меня слышишь? Я теперь с телефоном!..
   — Слышу, — ответил, затягивая яростный мат-перемат в себя. Поздравляю, моя дорогая.
   — Вот… тебе первому, как в Кремль… — смеялась. — Слышишь?
   — Спасибо.
   — Ты не рад?
   — Р-р-р-ад!
   — Это не все, Лешка! Сюрприз, слышь?..
   — Слышу-слышу, — и словно видел: на холодном кучевом облачке, точно на воздухоплавательном шаре, барражирует наш Вседержитель и заливается издевательским смехом.
   — Сюрприз, упадешь, — кричала Антонио. — Передаю трубку, слышишь?..
   — Кому? Ваньке? — сдерживал себя, как палач топор.
   Затем — отдаленный смех, детские крики, шорохи космоса… и голос; знакомый до сердечной боли, с теплым придыханием, ровный и родной напев:
   — Здравствуй, Алешенька.
   — З-з-здравствуй, Вирджиния, — проговорил с изумлением осознавая, что Создатель наш есть.
   Есть!
   Он есть, черт всех нас возьми; есть, потому, что услышал и принял к высочайшему и положительному рассмотрению расхристанную молитву мусульманина.

БЕССМЕРТНИК

 
Тень и запах мяты дневной,
словно в детстве я нерешителен,
и, наверное, все ясно со мной,
залетевшим на час небожителем.
 

   Падает снег, он чист и холоден; я чувствую его прохладное мятное дыхание. Окна дачной спальни плотно зашторены, но твердо уверен — снег падает. Помню, как я и Ю ловили губами льдистые снежинки, глотали их и смеялись. Маленькая Ю, наверно, думала, что это кусочки облаков или летающее мороженое.
   Падает снег и сквозь невидимую его завесу и дыхание слышу женский голос, он мне знаком — спокойный, с придыханием:
   — Привет, соня. Просыпайся…
   — Спал, сплю и буду спать, — бормочу.
   — Почему-у-у?
   — Лучше спать и спать…
   — Почему-у-у?
   — Издеваешься?
   — Не бойся, — чмокает в щеку, выползая из-под одеяла. — Все у нас будет хорошо.
   — Уверена?
   — Не дрейфь, Леха, — смеясь, набрасывает халат на молодое и тренированное тело; удаляется на кухню варить кофе.
   А я остаюсь лежать в постельной теплой западни. По причине существенной — прибывал в хандре.
   В чем же дело? Еще сутки назад был готов рвать и метать (своих врагов), а ныне сник, как сахарный тростник под шквалами тропического торнадо.
   Все объясняется просто — такого самовлюбленного идиота из общего семейства павианов-павлинов, коим был я, невозможно более сыскать на необъятных просторах нашей любимой родины.
   Забегаю вперед, да. Нужно вернуться к той минуте, когда моя атеистическая молитва была услышана на стылых небесах, и раздался телефонный сигнал, а потом голос моей первой женщины по имени Вирджиния.
   Странное имя, неправда ли? Однажды она призналась, что её отец не столько дипломат, как сотрудник внешней разведки. Во всяком случае, им был. Тогда я посмеялся, не обратив на этот факт никакого внимания: какая разница — токарь, пекарь или шпион а ля Абель? И со временем позабыл о таком пикантной мелочи в биографии Вирджинии, Верки, Варвары Павловны.
   Ан нет, теперь понимаю, нет ничего случайного в нашей жизни, похожей на праздничный банкет, где мы все временщики, ожидающие с трепетным ужасом, когда слуги Господни загасят чадящие шандалы и воцарится вселенский мрак.
   И снова отвлекаюсь от той минуты, когда услышал родной голос и когда, позабыв все на белом свете, помчался вперед со скоростью сто миль в час, точно юный пастушок Дафний к пастушке Хлое, привольно возлежащей под оливковым древнегреческим древом любви.
   Встреча старых друзей была чрезвычайно бурной, разумеется, я имею ввиду себя, Антонио, Верку и примкнувшего к нам Ваньку.
   Мы кружили вокруг елочки, сохранившейся до старого Нового года, обнимались, хохотали и несли какую-то невероятную чушь. Казалось, что прошлое ухнуло, как худое ведро в колодец; и теперь нам предоставлена свобода выбора: шагать в заштатный поселковый магазинчик за новой посудиной или провести водопровод, как это однажды случилось в древнем Риме силами трудолюбивых из-за кнута рабов.
   После того, как фейерверк первых минут встречи прекратил искриться и трещать в наших восторженных душах, мы обратили внимание на Ваньку. Он сидел на полу, точно бомжик, и жадно пожирал бисквитный торт, перемазывая себя и все кругом отвратительными жирными кремовыми розами.
   Правда жизни и возмущенный вопль Антонио вернул нас на грешную землю. Мать занялась сыном, а мы с Варварой Павловной сели за кухонный столик, как когда-то в забытой, счастливой жизни, и уставились друг на друга.
   Вирджиния изменилась — у глаз появилась беглая сеточка морщин, во взгляде укрывались неведомые мне знания.
   — Ну привет, Чеченец, — улыбнулась.
   Я нервно передернул плечами: проклятье! Жить в маленьком городке, все равно, что ходить голым по базару в воскресный день.
   — А вы, мадам, пролетом из Австралии? — Чеченец решил парировать укол уколом.
   — Ближе, Алешенька.
   — А как же кенгуру? Утконосы? Ленивцы всякие? И главное — муж?
   — Мужа нет.
   — Сбежал?
   — Нет, умер, — вытащила сигарету, привычно закурила, покрывая лицо вуалью сиреневого дыма. — Острая сердечная недостаточность; так бывает, Леша.
   — Прости.
   — Это было давно — год назад.
   — Год назад? — переспросил. — А у нас Сашка Серов… тоже почти как год назад… по весне…
   — Я знаю.
   Помолчали — в мир возвращались блеклые краски нищего бытия: закопченный потолок кухоньки, все тот же битый орел в своем вечном фарфоровом полете, паутина веревок, на которых сушилось детское белье, старый кот, лежащий с обреченностью коврика, поеденного молью, табуретка о трех ножках, мусор, торопливо заметенный в уголок…
   — Вот так живут дорогие россияне, — сказал я.
   — А ты сам как, Алеша?
   — По разному.
   — Ответ не мальчика, но мужа, — затушила сигарету в блюдце. — А я постарела, да?
   — Ты — это ты, Вирджиния, — солгал.
   — Я — это не я, Алеша, — потемнела лицом. — Надо поговорить, друг мой, о делах.
   — О каких делах?
   — О наших.
   — Говори, — не понимал я.
   — Не здесь.
   — А где?
   — Можно в койке, — то ли шутила, то ли нет, поднимаясь из-за столика. — Надеюсь, я ещё тебе интересна, как баба?
   — Вопрос интересный, — без энтузиазма улыбнулся я.
   А что мог ответить? Всего несколько дней назад рядом со мной находилась другая женщина по имени Алиса; у нас были веселые и банальные отношения, которые нас ни к чему не обязывали. И казалось, так будет продолжаться прекрасную бесконечность, ан нет — пулевая червоточина на виске обратила живое и прекрасное создание природы в мертвую холодную куклу.
   События уже давно вышли из-под моего контроля. Я тешу себя надеждами, что мир обращается вокруг меня; на самом деле сижу в глубокой понятно где, как рыболов на льдине, которого уносит в открытое и бурное море, а он, увлеченный ловлей карасей, этого не замечает.
   Возмущенный выговор Антонио и вопли Ваньки отвлекают меня от самого себя, как рыбака треск спасательного вертолета. В чем дело? Оказывается, нас не хотят отпускать. Мы с Вирджинией отбиваемся от кремового гостеприимства из последних сил, обещая приходить каждый день на обеды. Ванька же тянется ко мне и орет благим матом:
   — Папа-а-а!
   По этому поводу начинаются шуточки. Я нахлобучиваю шапку и выпадаю из квартиры. От греха подальше. Смех, шутки и детский вопль выталкивают меня пинком на улицу.
   Мороз и солнце, день чудесный, как сказал поэт, и был прав; все-таки этот мир не самый плохой из всех остальных, которые можно только представить. Вот только людишки загадили его порядком, а так жить можно. И даже счастливо. Кто-то заметил, что человек никогда не бывает так несчастен, как ему кажется, или так счастлив, как ему хочется. Все относительно на этой тленной земле.
   Я сел в джип, повернул ключ в замке зажигания — он хрустнул, как лед под ногами. Даже не верится, что когда-то бродил по бурым от крови, мерзлым лужам погибающего Города и собирал стеклянные от мороза трупы своих погибших товарищей. Такое чувство, что все это происходило на какой-то другой планете, в иной жизни и не со мной. Ничего не остается, только память. И от неё никуда, как от тени.
   Я смотрю на Чеченца, он отражается в зеркальце заднего обзора; вполне симпатичный малый с подвижной нервной системой, если можно так выразиться. С таким — или смело в разведку, или в койку?..
   В овальном зеркальце отражается Вирджиния, сигающая через сугробы. Если не знать, что пришли другие времена и есть неисполнимые потери среди тех, кого знал, с кем дружил и любил…
   — Уф! — прыгнула в машину. — Еле вырвалась… ох, Ванек!..
   — Не блажил на тебя: мама? — пошутил, выруливая автомобиль в дорожное месиво.
   — А я и не знала, что ты у нас папа, — рассмеялась. — Весело живете, ребята, как в кино.
   — Антонио — это святое, — буркнул я.
   — А где же папа?
   — Где-то водит фуру Москва-Владивосток.
   — Понятно, — открыла сумочку, вытащила сигарету. — Ой, черт! Зажигалку забыла…
   — Там, — кивнул на бардачок.
   Не знаю четкой причины, но однажды залил бензин в зажигалку Вани Стрелкова. И теперь она вспыхнула легким огневым лепесточком у красивых губ моей спутницы.
   — Все травишься, родная?
   — Алешка, ты зануда, — проплыло горьковатое летнее облачко дыма. Подари зажигалочку…
   — Нет.
   — А зачем тебе?
   — Это подарок, — и, отобрав зажигалку, запустил её в карман куртки.
   — Что-то не так? — Вирджиния прекрасно знала меня. — Что, Алеша?
   Я ответил на её вопрос; такое у меня свойство характера: когда спрашивают, отвечаю, если, разумеется, этого желаю.
   — Этого я не знала, прости, — сказала, и мы замолчали.
   Над скоростной трассой завис угасающий светильник, подсвечивающий неустойчивым светом огромные, обремененные будущим урожаем снежные поля.
   Опасаюсь, что весенних всходов на них мне не увидать по известным причинам; к тому же замечаю в зеркальце неприметную малолитражку, болтающуюся позади от самого городка. Кто это? Семейка законопослушных граждан, любителей дачного отдыха. Или Али-бек со своими сорока разбойника? А, может, молодецкие ухари из «Красной стрелы»? Если, конечно, не представители Торгового сообщества, руководимого директором трижды краснознаменной фабрики имени Розы Люксембург. Черт знает что? Не знаешь, что и думать.
   Спокойно, говорит Чеченец, во-первых, герой, как могут в такой маленький автомобильчик тиснуться сорок нукеров? Для них понадобился бы КрАЗ. Подобных грузовиков и близко нет. Значит, это не Али-бек.
   Во-вторых, профессионалы из общества красных стрелков разъезжают исключительно на утепленных «бьюиках». Отечественный «жигуленок» никак не схож на импортный предмет передвижения. Значит, это не странный во всех отношениях Арсений и его головорезы.
   И в-третьих, интеллигентные из «Русь-ковра грозились свернуть мне шею лишь в том случае, если я не найду дискету. Я же её практически не искал. Следовательно, пока рано ловить меня для экзекуции. Тогда кто мешает культурно отдыхать в обществе прекрасной дамы? Сейчас проверим опытным путем, решаю я, нажимая на педаль газа.
   Фордовский мотор ревет, аки зверь, и окружающий мир сдвигается, словно мы перепрыгнули с одной карусели на другую, более ходкую. Малолитражка дачников поплыла в глубину зазеркалья.
   — Что случилось? — спросила Вирджиния.
   — А что такое?
   — Летим, как на ракете.
   — В койку хочу.
   — На больничную?
   Пока мы таким образом шутили, замызганная колымажка снова каким-то неестественным образом заплясала в зеркальном овалике. Что за чертовщина? Разумеется, я рад за свое отечественное автомобилестроение, но такого не может быть. Потому, что не может быть. Сто миль по разбитой вдрызг дороге, скользкой, как каток вокруг стадиона „Динамо“? Я-то убиваюсь за идею и на вездеходе, а вот за что страдают те, кто бьется копчиками о гнутые рессоры и дорожные кочки? Интересно? И вытащил из-под сиденья ПМ с глушителем, чтобы получить ответы на свои вопросы. Возможно, в скором будущем.
   — Алеша, что ты делаешь? — услышал вопрос своей спутницы.
   — Что? — не понял.
   — Зачем нам пушечка?
   — Ааа, это, — отмахнулся. — Не обращай внимания. Нервишки шалят, как детишки.
   И здесь произошло то, что я никогда не мог представить. Никогда. Даже в самом ужасном сне. Все-таки в наших женщинах, заметил кто-то, наша сила. Варвара Павловна, любовь моя, чуть вывернула голову назад, затем улыбнулась, и, выудив из сумки пачку сигарет, проговорила:
   — Не бузи, Чеченец. Это мои.
   — Что твои? — не понял.
   — Мои боевые товарищи, — закурила.
   — Б-б-боевые товарищи? — закашлялся от едкого дыма. — Телохранители, что ли?
   — Я же сказала: боевые товарищи…
   Остается загадкой, как наш космический джиповый отсек не улетел к звездам, угадываемым на вечернем небосклоне. Если бы Вирджиния сообщила, что за нами болтается НЛО в виде земных пентюхов, я бы удивился куда меньше. Нет, куда там удивился — меня заколдобило, как дорожный столб, в который вмазался КрАЗ с бревнами или чебуреками.
   Мама моя родная? Что со мной, где я, и, главное, с кем? Видок у меня, видать, был шальной, как у пули; моя спутница рассмеялась, что называется, от души.
   И она ещё смеется, заскрипел зубами. А ведь действительно, что я знаю о ней, нежданно-негаданно свалившейся мне на голову, как шлакоблочный кирпич? И не одна рухнула, а с боевыми, блин, товарищами? Боевые, это в каком смысле?.. Что-то совсем ничего не понимаю.
   Создатель наш понял мою молитву буквально, прислав боевой отряд во главе с бывшей любовницей. О которой, повторюсь, я ровным счетом ничего не знаю, кроме имени.
   — Что все это значит? — прохрипел, пережив удар судьбы.
   — Что, милый?
   — Все это?
   — А что такое? — искренне удивилась. — Я приглашена в гости на дачу, так? Туда мы и…
   — А они, товарищи, — вредничал. — Я их не приглашал, это точно.
   — Их позвала я — призналась.
   — Зачем?
   Она покосилась в мою сторону, вздохнула и проговорила вполне серьезно:
   — Так надо, Алеша, так надо.
   Позже происшествие на скоростной магистрали мне показалось мелким и анекдотическим эпизодом. Потому что, когда мы прикатили дружным коллективом на дачу имени красного командарма Иванова, то началось такое…
   Нет, поначалу все происходило по штатному расписанию: молодого хозяина и даму его сердца встретил Алоиз Гуськов. Он осторожно похлопал ресничками на Вирджинию, мол, я весь к вашим услугам, мадам, а после сдал рапорт ей же о том, что ремонт полностью закончен и можно продолжать жить в галантерейных условиях.
   — Спасибо, — сказал я на это. — Отдыхай… эээ…
   — … три дня и три ночи, — поняла меня Варвара Павловна. — Мы, надеюсь, управимся сами.
   — Да-с, понимаю-с, — мелко засуетился Алоиз. — Желаю здравствовать.
   — И вам того же, дорогой мой, — откланялась Вирджиния, прогуливаясь хозяйкой по гостиной.
   Служивый человечек стушевался, попятился и исчез. Мы остались одни за окнами, как тени ушедших из этого мира людей, бродили сумерки. Я вспомнил:
   — А где наши боевые…
   И не договорил — губы Вирджиния влепилась в мои. Было впечатление, что я оказался объектом покушения вампира. Вот это любовь, решил было я, но услышал заговорщический шепоток:
   — Тсс! — И неестественный громкий голос. — Ой, как здесь тихо и красиво! Неправда ли, милый мой? — и показывала жестами, что я должен отвечать тоже во весь голос.
   — Да, милая, — тявкнул я, тараща глаза на её ужимки: что за театр двух актеров? — Райский уголок.
   — Я всю жизнь мечтала о нем?.. — говорила неестественным голосом, отмахивая рукой в окошко.
   — О чем? — брякнул я, потрясенный её представлением.
   — О райском уголке, — прыснула, взглянув на меня. — А не выпить ли нам текилы?
   — Чего? — у меня было впечатление, что кто-то из нас определенно спятил с ума. Или снимают фильм про красивую жизнь, а я не знаю.
   — Или джин с тоником?
   Я вконец засмущался, да на мое счастье ситуация изменилась: появились два тихих человека, похожие на служащих конторы по заготовке крупного рогатого скота, они открыли свои небольшие чемоданчики и принялись манипулировать в них, как фокусники.
   Я позволил себе заглянуть в чемоданчики и узрел портативную аппаратуру. Вирджиния, говоря о чудной природе и погоде, жестами показала, чтобы я сохранял спокойствие — ничего страшного не происходит. Ничего себе не происходит? Кажется, я окончательно и невозвратно вляпался в дерьмецо нашей действительности. Подозреваю, что наша с Вирджинией случайная встреча под осыпающейся сухой елочкой была далеко не случайная.
   — Так есть в этом доме текила, мать её так? — решила отвлечь меня от печальных размышлений неуемная бестия. — Или Алоиз, паразит, всю выдул?
   — Пойду, поищу, — обреченно сказал я, притомившись от абсурдисткой постановки, — на кухне.
   — I love you, baby! — послала воздушный поцелуй.
   — Ага, — зачесал затылок, будто там копошился взвод вошек.
   Что происходит, Чеченец, задал справедливый вопрос своему отражению, скачущему по кухонной утвари и стеклам, как шкет по лужам. И не получил ответа, ища в холодильнике и шкафах проклятую текилу. Ее не было; верно, Вирджиния была права в своем предположении насчет алоизных проделок.
   Вирджиния-Вирджиния; если с меня снимут обет молчания, я скажу все, что думаю. А что я, кстати, думаю? Ничего, кроме одного — меня уносит в открытое бушующее море; и неизвестно куда прибьет — к песчаному бережку, по которому легкомысленно тетешкается веселый дедок в домотканой рубахе, напевающей песенку, или ещё куда?
   Вернувшись с бутылкой клопиного коньяка и апельсинами, я обнаружил в гостиной кардинальные изменения мизансцены: два работника умственного труда занимались тем, что гуляли по комнате и запускали руки во всевозможные потайные местечка — под стол, стулья, в горшки с цветами, за картины, под ковры.
   Бутылка выпала из моих рук, но удачно — на ногу Варвары Павловны. Она громко выматерилась, вспомнив мою маму, разрезающую, быть может, очередную человеческую тушку на операционном столе, и я понял, что можно говорить, как и прежде.
   — Что за……., вашу мать?! — заорал я не своим голосом. — Можно объяснить все человеческим языком.
   — А вот что! — и брызнула на стол маленькие штучки, похожие на миниатюрные наушники.
   — Что это? — изумился.
   — Жучки, родной, то есть подслушивающие устройства.
   Я сел — стоять было выше моих сил. Более того, полностью лишился дара речи, чувствуя себя павианом на амазонской лиане.
   Вирджиния заметила мое состояние, улыбнулась, плеснула коньячной бурды в хрустальные фужеры:
   — Будем здоровы!
   — А?..
   — Алеша, для душевной анестезии!
   И я заглотил жидкость без вкуса и запаха, точно артезианскую водицу. Мир не изменился и по-прежнему был напичкан загадками и таинством? Опять же „жучки“ на столе — знак нашего криминального бытия.
   С брезгливостью цапнул одного из них, будто живую гниду. Вирджиния засмеялась — не бойся, он уже не кусается, и спросила разрешения погулять её боевым товарищам по дому.
   Я, находившийся в легкой прострации, лишь развел руками — все к вашим услугам, господа. Потом я и Варвара Павловна начали беседовать на отвлеченные темы, но про нашу жизнь. С коньячком, чтобы прояснить общую картину мироздания. То есть со стороны весь наш разговор был похож на бред умалишенных.
   — Ты кто?
   — Вирджиния.
   — А я кто?
   — А ты Алеша Иванов по прозвищу Чеченец.
   — А у тебя какое прозвище?
   — В смысле?
   — Как тебя зовут… твои же б-б-боевые товарищи?
   — Майор ФСБ…
   — Где?
   — Кто?
   — Майор ФСБ?
   — Он перед тобой.
   — Врешь, — твердо сказал я. — Я вижу только тебя.
   — Я и есть майор. Только не надо задавать вопросы?
   — Какие?
   — Может ли быть, женщина под полковником?
   — Не понял, — признался я. — Давай лучше выпьем на троих.