Страница:
Я рассмеялся: смешные люди, сначала они молят, чтобы им сохранили жизнь, а после переживают, как будут выглядеть на светском фуршете.
Мы расстались друзьями, напоследок я получил дополнительную информацию, где можно быстро обнаружить троих загулявшихся приятелей.
Ночка выдалась веселой. Я чувствовал себя блохой, перепрыгивающей из одной промерзлой собачьей шкуры на другую.
И все только потому, что причудился странный сон. Если с Сурком ничего не случилось и он самым хамским образом находится в теплом овине, то ледяной промоины ему не миновать. Своими руками затолкаю туда, предварительно кастрировав за треп.
Путеводный свет холодной луны привел меня в тупик «Первомайский», здесь, в одном из развалюх, как утверждал ростовщик, находился притон бабушки Федоры, где у каждого страждущего была законная возможность назюзюкаться до красножопых дьяволят и нанюхаться до воздушных замков, из бойниц которых удобно улетать в небытие.
Чтобы не вспугнуть любителей эфирных полетов и вредных чертей, я оставил джип у магазинчика «Товары для дачников» и проковылял по глубокому снегу в тупичок.
Местный дом культуры имени бабы Федоры, обнаруживавшийся в кособокой хатке, просвечивался праздничными огоньками; оттуда слышались вопли, мат и здравницы в честь Рождества.
Появление Чеченца на празднике жизни осталось незамеченным. Дым стоял коромыслом. И в нем плавали призраки — кажется, моя мечта осуществилась: наконец угодил в царствие теней. Правда, некоторые блевали и мочились, как живые, что никак не меняло сути происходящего.
Как догадался, «слободская» братва низшего пошиба отдыхала после праведных трудов, чтобы в новом году с новыми силами продолжить битву за урожай в закрома родины, то есть в «общак».
Многие были знакомы по детству, когда мы бились до первой крови и не били лежачих. Теперь времена и законы изменились: враг упал, добей его или он выпустит из тебя кишки.
Мне удалось извлечь на мороз Долгоносика, с которым мы, помнится, дружили; у него был знаменитый на всю округу шнобель и по этой уважительной причине строптивый характер. Приятель брыкался в снежной вихре, не понимая, что от него требуют, затем, протрезвев, признал меня.
— Леха, сука такая, ты из меня пломбир ладишь?
— Ищу Сурка или Куркина, или Потемкина?
— Не так быстро? Кого ищешь?
Я повторил имена. Долгоносик повел простуженным клювом и сказал, что конфиденциальная информация нынче стоит деньжонок. Я тиснул ему в зубы зеленый хруст и он сообщил, что Сурка не видел лет сто, Потемыч пробегал мимо ещё вчера, а Куркин отвалил к бабенке на хазу.
— К Тамарке? — рявкнул.
— Не, — удивился моему предположению, — к Орлихе.
— Где живет? — отчаянно взвизгнул, понимая, что этот бесконечный лабиринт по простуженным улочкам и переулочкам слободки не закончится никогда.
— Так это, — неопределенно отмахнул рукой в ночь, — тама.
Я понял, что нужно действовать более решительно, чтобы вырваться из блокады. Ухватив за шиворот орущего приятеля, поволок к машине.
Скоро нам удалось поладить, особенно, когда ещё два вечнозеленых листа залетели в карман Долгоносика.
— А чего такой спех, Леха? Говорят, городские хочут нас подломить? А мы в огороды… запартизаним…
— Кому нужны, отпетая шайка? — огрызался, выкручивая руль. — Сами брызните из огородов, когда Соловей прилетит.
— И на птаху силок найдеца…
Старик Эзоп кусал бы локти, услышав нашу столь веселую болтовню. К его счастью, мы прибыли к дому, где, по утверждению моего спутника, проживала полюбовница Куркина.
Еще немного и моя голова пойдет кругом от этого бесконечного круговорота дерьма в зимней природе. Если и есть круги ада, то выглядят они именно так: полночь, фонарь, снег, пьяный лепет:
— Все, я тебя, Леха, не видал. А Куркин злой, ежели с бабы ссадить, и очередной случайный человечек, превращаясь в бестелесное, исчезает в поземке.
Черт знает что! Если эта ночь когда-нибудь закончится, пойду и поставлю свечку в церковь.
Открываю калитку. Дачный скромный домик с уютно освещенным восковым окошком. Пробегаю по двору, не обращая внимания на глухой лай пса из конуры. Вырываю дощатую дверь из петель и, проникнув сквозь прелый запах ветхих вещей, залетаю в теплую горенку, заставленную мастодонтными шкафами, столами, стульями и деревянной кроватью, схожей на танковый полигон.
Нет, это был не мой день, вернее, ночь. Мало того, что я сам болтался в проруби, скажем так, вечности, но и мешал другим культурно отдыхать. На танковом полигоне двое изображали в натуральном виде случку собак. Жирноватая тетка с мощным, как у трактора «Беларусь», задом, ляжками и отвисшими до пола животом и сиськами в азарте погони за счастьем повизгивала, точно породистая бульдожка. Это была Орлиха. Бр-р-р! На любителя.
Над ней трудился в поте лица и то, что ниже, юноша лет семнадцати. Они были так увлечены собой, что меня не приметили.
Зрелище было тоже на любителя. И не оно застолбило меня. Я узнал юнца — это был праправправнук Ивана Сусанина, который, как известно, плохо кончил. В смысле, в болотных топях родного края, погубив заодно и отряд наивных и доверчивых шляхтичей.
Малолетний защитник отечества попытался было последовать примеру старшего поколения. Неожиданно увидев меня, он так дернулся, будто хотел сгинуть в просторной воронке любимой, не понимающей, что происходит — кто это пытается в неё полностью десантироваться.
— Куркин!? — гаркнул я, окончательно ломая позицию № 1345, если считать по «Каме-сутре».
— Ааа! — исступленно взревела Орлиха от обиды за сломанную судьбу.
— Куркин!? — наступал, как армия.
Стыдливо затягивая себя одеяльцем, юноша признался, что он тот, кого я так искал весь зимний вечер. Судя по испуганному виду, меня не ждали увидеть в этот час полночный. И вообще увидеть. Живым.
Я принялся задавать вопросы по существу волнующего меня дела, да тут вмешалась мадам Орлиха, вспомнившая свои права и обязанности. Она так возмущалась, что пришлось забить кляп в хайло и повязать, как временно умалишенную. А, как известно, ничто так у нас не постоянно, как временное.
Когда проблема с сальной строптивицей, не получившей животного удовлетворения, была решена, возникла другая — Куркин попытался выпрыгнуть в окошко. В чем мама его родила. С перепугу посчитал, что на ветровские земли накатило знойное лето.
Его поведение было подозрительным. Я успокоил юного натуралиста ударом ноги в копчик; да, больно, а что делать? Не каждый праздник заканчивается оргазным фейерверком, случаются и непредвиденные сбои, как в расписании движения поездов.
Поначалу разговор не складывался, однако угроза лишиться самого главного мужского достоинства сделала моего собеседника бойким на язык. Выяснилось, что от Шмарко по мобильной связи был получен приказ: узнать и найти тех, кто пустил под откос БМВ с Джафаром и его командой.
В «Эсspess» Куркин и Потемкин наткнулись на проспиртованного Сурка, который проплакался им о безвозвратных потерях на скоростной магистрали.
— И где этот мудак?
— Отвезли к дедам.
— Туда, где были?
— Да.
— Зачем?
— Сказали, чтобы привезли…
— Джафар дружил со Шмарко?
— У них бизнес, — передернул плечами. — Я не знаю… Честно…
— Собирайся, Сусанин, — сбросил его одежды.
— Куда?
Я не утрудил себя ответом. Чувствовал, что наконец цапнул за ниточку. Теперь не порвать бы её и не упустить.
Оказался прав: ходил близ да около, ведомый призрачными видениями. Но ситуация пока остается запутанной донельзя.
«Воры в законе» работают в одной связке с группировкой Али-бабы? А не был ли я использован в качестве идиота, руками которого они избавились от конкурента? Тогда будет понятна гибель и близких подручных отчима Грымзова и Литвяк. В эту схему подпадают и железнодорожные менты; они перестарались, выполняя заказ хозяев, за что и поплатились. Военизированная «Красная стрела» наказала их за смерть Алисы, разгромив передовой отряд врага на даче красного командарма Иванова.
Могу и заблуждаться: женщина — жертвоприношение, шваркнутое в огонь войны. А вся эта смертельная кутерьма происходит из-за дискеты, где таится некая сверхважная информация.
Возможно, Лаптев, предчувствуя скорую гибель, оставил потомкам послание, способное взорвать нынешний властный миропорядок?
Многое бы отдал, чтобы найти компакт-диск. Даже жизнь? Вот насчет этого не знаю. Не уверен. Однако то, что с каждым шагом приближаюсь к вратам преисподней, откуда смердит, как из общественного привокзального клозета, нет никакого сомнения.
… Веселенькая рождественская ночка продолжалась. Не ошибусь, предположив, что для кого-то она будет последней. Надеюсь, что не для меня.
Мысли о вечности посещали и голову моего пленника, сидящего кулем на переднем сидении. Срывающим голосом он указывал дорогу. Джип переваливался на проселочных ухабах — впереди угадывалась деревенька, где проживали «Ленин» и его друзья.
Какая встреча ждет впереди? Вожди всегда были экстремистам и необходимо приготовиться к любым неожиданностям. Вплоть до огнестрельного противоборства.
Нет, еду к ним с самыми сердечными пожеланиями за горячим самоварчиком задать всего несколько вопросов. И мы найдем общий язык, особенно, когда дедульки приметят лезвие финки у прыгающего туда-сюда кадыка внука.
Понимаю, что травмирую юношу, да выбирать не приходится: такие жестокие правила игры. Если их можно назвать правилами.
— Хочешь выжить, слушай меня, — предупредил внука, когда остановились за несколько домов от прибежища «вождей».
— Да-да.
— Я не один, — проверял АКМ. — За нами будет идти Чеченец, мой лучший друг.
— Чеченец? — не понял, оглядываясь.
Я засмеялся — ищи ветра в поле, и мы выбрались из теплой машины. Медленно начали перемещаться, продавливая ветер грудью.
«Вожди» вели экстренное заседание — сквозь плотные разводы мороза на окнах просачивался негасимый свет будущих радикальных преобразований.
Тихо открыв дверь в холодные сенцы, я и внучек продвинулись вперед. Конечно же, под моими ногами, как и в прошлый раз, рвануло еб… ное ведро с колодезной водой. Матерясь, я затолкнул молодого Сусанина в горницу первым.
Все мои предостережения оказались напрасны: на столе горел золотом медный самовар, искрились слюдяные сахарные головки, гнулись баранки, топали на водопой мраморные слоники, то есть все было без изменений, за одним маленьким исключением: два заседателя встретили нас с преступным равнодушием в остекленевших взорах. Пулевые отверстия 5,45 мм в стариковских телах и пятна крови на льняных рубахах полностью оправдывали их небрежность поведения.
Я снова не ошибся: эта веселенькая рождественская ночь сказалась для них конечной остановкой. Интересно, кто тот кондуктор, ссадивший столь грубо дедков с трамвая Жизни? У них ведь был надежный билет, дающий права бесплатного проезда?
Позабыв обо мне, внучек бросился к бездыханным телам. Я же проник в соседнюю комнатушку, откуда доносился странный и ритмичный стук. Заметил на тахте и полу следы крови, похожие на куски ржавчины. Открытые створки окна гуляли от порывов ветра.
Мной опять упущен шанс поприсутствовать в центре интересных событий. Оно и к лучшему. Потому, что сражаться с фантомами трудно.
Тот, кто поднял руку на «воров законе» либо до крайности силен, либо безумен. Кто? Али-бек и его разбойники? Краснострелочники? Или ещё кто-то? И где Сурок, из-за которого в аккурат я здесь нахожусь?
После того, как я успокоил внучка утверждением, что смерть дедулек была резва, как Орлиха в любовном угаре, мы осмотрели сарай и погреб. Поиски наши завершились удачей. Если то, что мы нашли, можно назвать так.
Я тиснулся в погреб и увидел в мертвящем свете лампочки кадушку, огромную и старую, в потеках рассола.
В кругу льда лежал темный вилок капусты. Это я так подумал, но, когда присмотрелся, понял — голова человека.
Сон в руку. Создавалось впечатление, что Суркова затолкали в бочку и заморозили, пытаясь привести в чувство.
Нет, это было не так: обезглавленное туловище горбатилось, кинутое в угол.
Я не испытывал никаких чувств, как естествоиспытатель, утвердивший себя в мысли, что эксперимент раньше или позже закончится именно так, а не иначе.
Возникает вопрос: почему моего юного друга уничтожили столь экзотическим способом? Для устрашения живых? И кто это сделал? Не удивлюсь, если это работенка янычар Али-бабы, ослепленного кровной местью.
Думаю, Чеченца уже ищут по Ветрово и его окрестностям. Скорее всего, Суркову предложили обмен: жизнь на информацию, и он поверил. А когда рассказал о наших приключениях на трассе, лишился головушки, как предмета, не представляющего никакой ценности для окружающего мира.
Остается только понять, что произошло потом? И где господин Шмарко? Не он ли махнул в окошко в горячечном желании спасти свою шкуру?
Не успел сделать шаг в нужном направлении, мгла снова укрывает путь. Необходимо во что бы то ни стало найти Шмарко. Живым или мертвым. Лучше обнаружить его в первом состоянии; трупы, повторюсь, угрюмы и молчаливы.
Я попытался узнать у внучка о местоположении «вора в законе», тщетно: Куркин был настолько опечален, что не мог сосредоточиться и ныл — он ничего не знает.
— Надо ехать, — сказал я, — если не хотим, чтобы на нас повесили дедков.
— Куда повесили?
— Сюда, — и сдавил юношескую шею, чтобы привести в чувство. — Им не помочь, а нам ещё пожить надо и не у параши.
Дедки продолжали смотреть на нашу суету с безразличием — остывали вместе с домом. Я удивился: внучек, почему глаза им не закрыл? Боюсь, признался тот. А жить не боишься, и протянул руки к лицам, ощутив на миг их погребной холод.
Эх, Сурок-Сурок! Его душа поймет и простит меня: разъезжать с обезглавленной и промерзлой куклой в багажнике не самая удачная затея. И я оставил куклу в погребе. Для диссертационных работ судмедэкспертов.
Пробившись к джипу, мы с юным Сусаниным загрузились и неспеша покатили в родной городок. Не торопились. Торопиться было некуда. Какая может быть гонка со смертью? А то, что костлявая, скрывающаяся за снежным саваном, поджидала одного из нас, сомневаться не приходилось.
Мечта идиота исполнилась — я проснулся в теплом овине, пропахшем овцами, молоком, коровьими лепехами и уверенностью, что наступающий день будет более удачным, чем тот, который сгинул, как путник на зимних ночных просторах.
Возвращаться домой и на дачу мне было не с руки — Али-бек ждал меня, как любовник ждет первого свидания.
Притомился, охотясь за призраками, и желания вступать в ближние бои с превосходящими силами неприятеля не возникало.
Переговорив с печальным внучком, отправились к его дружку Потемкину. Тот оказался малым понятливым и домовитым, не имеющий к роду царевых фаворитов никакого отношения из-за своей природной хлипкости, скуластости и конопатости.
Обо мне был наслышан, и поэтому хотел проявить самое сердечное радушие. Плач младенца в дому помешал это сделать немедленно. Я спросил про овин и получил подтверждение — он имеет место быть в хозяйстве. Туда и поспешили, за исключением младенца и супруги.
В сараюшке жили три овцы и корова. Мы нарушили аграрную идиллию: овечки затолкались, будто почувствовав волка, а пеструха шумно вздохнула и покосилась на нас большим солидоловым зрачком. Пока мы разбивали походный бивуак на духовитом сене, хозяин без лишних слов нациркал в цинковое ведерко молока.
В три часа ночи случился легкий ленч. С беседами по душам. Потемкин мгновенно уяснил возникшую неприятную для многих ситуацию и поинтересовался, чем он может помочь?
— Найти Шмарко, — сказал я. — И лучше живым.
— Поищем, — последовал неопределенный ответ.
Потом я уснул. Спал без сновидений, чутко, слушая дыхание животины и ветра. Затем на минуту сорвался в душистую сеном бездну, и очнулся от скрипа калитки и снега. В оконцо прорастало утро. Дыша на морозные узоры, я ощутил запах арбузных корок. Такой запах возникает от выпавшего за ночь снежка и предчувствия удачи.
И не ошибся — ранняя прогулка Потемкина по окрестностям дала результат. Меня ждали, но с одним условием — время разговора не больше пяти минут.
— Почему?
— Помирает Шмарко, — получил равнодушный ответ.
— Как это?
— Так, вчерась ж стрельнули, — сказал Потемкин. — И поморозился страшно.
Пришлось торопиться — госпожа удача грозила повернуться крутым бедром. Джип за ночь промерз, не машина — холодильная камеру. Плюхнувшись за руль, почувствовал себя пингвином на льдине.
Но, думаю, находился в более благоприятном состоянии, чем «вор в законе». Что произошло прошлой ночью в деревеньке? Узнаю ли? Зачем врать тому, кто готов предстать перед своим Создателем?
Мы выехали из дремавшей слободки на трассу. Утренний холодный диск солнца, мелькающий в черных деревьях, где ещё путалась ночь, напоминал колесико лимона, которое плавало в стакане чая, оставленного с вечера. Поля и небесная сфера сливались в единое целое, насыщенное свободным дыханием зимы.
Наша поездка была недолга, завернули на проселочную дорогу и пробились к новой деревеньке, тонущей корабликами домиков в снежных заносах.
Я полагался, что молва о бездыханности Шмарко преувеличена. И с этим мнением заступил в неказистый домик, скрипящий от дряхлости. Запах лекарств, крови и боли напомнил мне военный госпиталь в Ханкале.
На высокой койке со стальными набалдашниками лежал вор в законе, трудно узнаваемый из-за муки на лице. Дышал тяжело и порывисто. Сельский коновал наблюдал за пациентом. В углу сидела старушка в платочке и жевала пряник.
— Пять минут, — предупредил дедок-коновал, делая инъекцию умирающему. — Очень плох-с: почки, печень… И поморозился, бедолажный.
— Комара-то тридцать семь попов хоронили, три дня в колокола все звонили… — вдруг прошамкала старушка. — Отходит душа, так налейте нам вина…
Дедок в досаде отмахнулся на нее, а я увидел, как разлепились веки мертвеца, и плавающие во впадинах глазниц протухшие зрачки просветлели.
— Чеченец, — просипел, — ты ещё живой, братан?
— Живой.
— А я уже нет.
— Кто?
— Не знаю, — напряженно дышал. — Может… бобики… [8]в масках были… Кто-то чужой… Как ниндьзя…
— Али-бек?
— Не… мы дружим… дружили…
— А Сурка сдали зачем?
— Джафара… замочили… Зачем?
— На войне как на войне, — ответил. — Как Али-бека найти?
— Он тебя сам… — попытался улыбнуться. — Ты, Чеченец, даже больше труп, чем я.
— Меня подставили с Лаптевым?
— Чуток, — на губах лопнул кровавый волдырь.
— Как это «чуток»? — не понял.
— Это к Хозяину, — сделал движение рукой к тумбочке. — От Шмарко, скажешь, от дубаря… [9]Сдох, скажи, и ничего не нашел… Чужие, скажи, ходют…
Я увидел на тряпичной салфетке листок в клетку из школьной тетрадки, на ней — каракули цифр телефона.
— А кто Хозяин?
— Узнаешь, Чеченец, — на губах лопались кровавые пузыри. За спиной зашаркал дедок. — Может, он тебе и подарит жизнь… Еще раз, как Господь наш… — зрачки покрывались мутной пеленой. — Все, кажись, пиз… ц… — И вздернулся. — Ах, колесико… колесико…
— Мил человек, — услышал дедка. — Дай отойти ему, сердешному.
Взяв листок, поднялся с табурета. Я узнал многое и не узнал ничего. Хотя в руках находилась прочная, похоже, ниточка. У двери оглянулся — дедок тормошился у пациента, впрыскивая очередную инъекцию в надежде обмануть смерть, да её навязчивое присутствие чувствовалось. Показалось, что тень костлявой прочно заняла табурет, на котором только-только сидел я.
Последнее, что заметил: старушка в платочке, слюнявя пряник, беспричинно улыбается себе, как младенец погремушке.
У сарайчика хозяйственный Потемкин рубил дрова. Свежая щепа летела в стороны и вонзалась в снег.
— Помирает, — сообщил последнюю новость.
— Все там будем, — меланхолично заметил дровосек. — Кто прежде, кто позжее. Суета все, — и выудил из кармана предмет, мне знакомый: «колесико» из пяти тысяч долларов. — Вот такая вот история народов СНГ.
Вот о каком колесике припомнил покидающий этот мир. Интересно, о чем буду думать я, вляпавшись в подобное мероприятие?
Однажды моя душа улетала на берег вечности, по которому ходил легонький старичок, напевающий песенку о раскудрявом пареньке…
Когда эта нечаянная встреча случилась? Бог мой!.. Почти год назад, без нескольких дней.
Год назад я, мертвый, лежал под чужим холодным небом, где в прорехах облаков мелькало сырое исламское солнце. И снег был черный от сажи и молодой крови. И была неистребимая боль и мечта отдать жизнь за кусок чистого, утреннего, подмосковного снега.
Я присел у забора, слепил снежный комок и уткнулся лицом в него, словно желая стереть память о прошлом.
Год прошел как один день. И что могу вспомнить хорошего? Ни-че-го. Такое впечатление, что нахожусь на поле битвы и рядом со мной замертво падают те, кого любил, с кем дружил, кто должен жить и жить.
Мы обречены вечно находиться в пограничной зоне между светом и тенью. И не каждый способен сладить со своей тенью. Я почти научился сдерживать Чеченца от радикальных поступков, однако нет никаких гарантий в том, что он и впредь будет терпеть подобный контроль.
Мы с ним заступаем на другой уровень игры; если все происходящее можно так назвать. Уровень этот куда сложнее и опаснее. Такой, что все прошлое покажется детскими потешками.
И неведомо, как себя поведет Чеченец в сверхъестественных условиях, равно как и бывший десантник, всегда помнящий, что он из 104-й героической дивизии и бригады «тарантулов». А тарантул в условиях безысходности способен уничтожить сам себя.
Куда ни кинь, всюду клин. Остается лишь надеяться, что нашей сладкой парочке удача осклабится и мы достойно вырвемся из всех подлых ловушек.
Я сел в джип, повернул ключ зажигания — куда? Ехать в столицу на войну был не готов. Искать по телефону Хозяина тоже. Устал, что казалось, и тень моя притомилась и просит сделать паузу между боями.
Когда выкатил на скоростную магистраль, понял: нахожусь близ городка, где проживает отец, мной благополучно забытый. Как он там ладит с женщиной по имени Маша? По-прежнему любовь до гробовой доски? И батя для общего успокоения нервной системы считает считалочку? Не заехать ли к ним, чтобы куснуть кусочек домашнего счастья? Почему бы и нет? Куплю рождественского гуся на местном базарчике и ввалюсь в гости. Даже приговоренный к смерти имеет право на исполнение последнего желания.
… Дальний городок, неустойчиво плавающий в промороженной утренней изморози, был покрыт инеем и казался хрустальным. Жаль, усмехнулся я, что в нем не живут хрустальные душой люди.
Там, где появляемся мы, петляют в никуда расшибленные, ржавые от песка дороги, разрушаются дома в помоечных заржавелых подтеках, текут отравленные, заржавленные нечистотами реки и в свободное небо тянется ржавчина дыма.
«Гранд Чероки» закатил на городские улочки. Деревья на них, припорошенные инеем, святочно подсвечивались, остальной мир находился в состоянии глубокой ипохондрии. Люди жались от холода на автобусных остановках — будни и повседневные заботы висели над ними вместе с парами угарного послепраздничного дыхания. На центральной площади отмечался на пьедестале малорослый вождь мирового пролетариата в кепке, выкрашенный в лживую позолоту. У железнодорожного вокзальчика мелочился базарчик. Я хотел притормозить у его рядов, чтобы приобрести гуся, да вдруг представив себя торгующегося с пьяной теткой за кус мертвого, холодного и скользкого от жира мяса, нажал на акселератор. К черту омерзительную птицу и весь остальной заплесневевший от пошлости мир.
Да здравствует хрустальные деревья, похожие на веру, остатки которой мы ещё храним в наших кровоточащих душах.
Великое братство коммунальников продолжало существовать на полуразрушенной шхуне, угодившей во льды вечной мерзлоты. То есть в доме топили плохо и люди ходили по коридорам и лестницам в пальто и шапках. Из общих кухонь тащился зловонный смрад грошового харча, женского хая и детского рева. Я бы поселил сюда всю кремлевскую рать-блядь с их капризными домочадцами и посмотрел, что из этого бы вышло.
А вышел бы у вас, господа, горелый пирожок с говном, а не елейное житье, это можно к гадалке не ходить.
Я нашел нужную дверь и, постучав, тиснулся в комнатку. И показалось, что ошибся. Комнатенка была чистенькая и пригожая, без лишней мебели, лишь стеллажи со знакомыми мне книгами подтверждали, что путь мой верен.
За небольшим столиком сидела девочка и, болтая ногами в валенках, разрисовывала карандашами лист ватмана. Присмотревшись, узнал девчушку, хотя она и подросла. Это была дочь запивохи Жорки и его жены, пропитанной этиловым спиртом. Девочка была так увлечена творчеством, что не заметила меня. Чтобы её не испугать, отступил к двери и стукнул погромче.
— Кто там? — спросила смешным детским голоском, стараясь подражать взрослым.
— Это я Бурмурляляй, — наговорил тарабарщину, кроя уморительную рожицу.
У девочки были прекрасные, синие глазища, она их расширила от удивления и открыла рот.
— Привет, — сказал я. — Что рисуем?
— Кошку зимой.
— А где кошка? — взглянул на рисунок, где кособочился дом с трубой и пушилась елка с шарами и звездами.
Мы расстались друзьями, напоследок я получил дополнительную информацию, где можно быстро обнаружить троих загулявшихся приятелей.
Ночка выдалась веселой. Я чувствовал себя блохой, перепрыгивающей из одной промерзлой собачьей шкуры на другую.
И все только потому, что причудился странный сон. Если с Сурком ничего не случилось и он самым хамским образом находится в теплом овине, то ледяной промоины ему не миновать. Своими руками затолкаю туда, предварительно кастрировав за треп.
Путеводный свет холодной луны привел меня в тупик «Первомайский», здесь, в одном из развалюх, как утверждал ростовщик, находился притон бабушки Федоры, где у каждого страждущего была законная возможность назюзюкаться до красножопых дьяволят и нанюхаться до воздушных замков, из бойниц которых удобно улетать в небытие.
Чтобы не вспугнуть любителей эфирных полетов и вредных чертей, я оставил джип у магазинчика «Товары для дачников» и проковылял по глубокому снегу в тупичок.
Местный дом культуры имени бабы Федоры, обнаруживавшийся в кособокой хатке, просвечивался праздничными огоньками; оттуда слышались вопли, мат и здравницы в честь Рождества.
Появление Чеченца на празднике жизни осталось незамеченным. Дым стоял коромыслом. И в нем плавали призраки — кажется, моя мечта осуществилась: наконец угодил в царствие теней. Правда, некоторые блевали и мочились, как живые, что никак не меняло сути происходящего.
Как догадался, «слободская» братва низшего пошиба отдыхала после праведных трудов, чтобы в новом году с новыми силами продолжить битву за урожай в закрома родины, то есть в «общак».
Многие были знакомы по детству, когда мы бились до первой крови и не били лежачих. Теперь времена и законы изменились: враг упал, добей его или он выпустит из тебя кишки.
Мне удалось извлечь на мороз Долгоносика, с которым мы, помнится, дружили; у него был знаменитый на всю округу шнобель и по этой уважительной причине строптивый характер. Приятель брыкался в снежной вихре, не понимая, что от него требуют, затем, протрезвев, признал меня.
— Леха, сука такая, ты из меня пломбир ладишь?
— Ищу Сурка или Куркина, или Потемкина?
— Не так быстро? Кого ищешь?
Я повторил имена. Долгоносик повел простуженным клювом и сказал, что конфиденциальная информация нынче стоит деньжонок. Я тиснул ему в зубы зеленый хруст и он сообщил, что Сурка не видел лет сто, Потемыч пробегал мимо ещё вчера, а Куркин отвалил к бабенке на хазу.
— К Тамарке? — рявкнул.
— Не, — удивился моему предположению, — к Орлихе.
— Где живет? — отчаянно взвизгнул, понимая, что этот бесконечный лабиринт по простуженным улочкам и переулочкам слободки не закончится никогда.
— Так это, — неопределенно отмахнул рукой в ночь, — тама.
Я понял, что нужно действовать более решительно, чтобы вырваться из блокады. Ухватив за шиворот орущего приятеля, поволок к машине.
Скоро нам удалось поладить, особенно, когда ещё два вечнозеленых листа залетели в карман Долгоносика.
— А чего такой спех, Леха? Говорят, городские хочут нас подломить? А мы в огороды… запартизаним…
— Кому нужны, отпетая шайка? — огрызался, выкручивая руль. — Сами брызните из огородов, когда Соловей прилетит.
— И на птаху силок найдеца…
Старик Эзоп кусал бы локти, услышав нашу столь веселую болтовню. К его счастью, мы прибыли к дому, где, по утверждению моего спутника, проживала полюбовница Куркина.
Еще немного и моя голова пойдет кругом от этого бесконечного круговорота дерьма в зимней природе. Если и есть круги ада, то выглядят они именно так: полночь, фонарь, снег, пьяный лепет:
— Все, я тебя, Леха, не видал. А Куркин злой, ежели с бабы ссадить, и очередной случайный человечек, превращаясь в бестелесное, исчезает в поземке.
Черт знает что! Если эта ночь когда-нибудь закончится, пойду и поставлю свечку в церковь.
Открываю калитку. Дачный скромный домик с уютно освещенным восковым окошком. Пробегаю по двору, не обращая внимания на глухой лай пса из конуры. Вырываю дощатую дверь из петель и, проникнув сквозь прелый запах ветхих вещей, залетаю в теплую горенку, заставленную мастодонтными шкафами, столами, стульями и деревянной кроватью, схожей на танковый полигон.
Нет, это был не мой день, вернее, ночь. Мало того, что я сам болтался в проруби, скажем так, вечности, но и мешал другим культурно отдыхать. На танковом полигоне двое изображали в натуральном виде случку собак. Жирноватая тетка с мощным, как у трактора «Беларусь», задом, ляжками и отвисшими до пола животом и сиськами в азарте погони за счастьем повизгивала, точно породистая бульдожка. Это была Орлиха. Бр-р-р! На любителя.
Над ней трудился в поте лица и то, что ниже, юноша лет семнадцати. Они были так увлечены собой, что меня не приметили.
Зрелище было тоже на любителя. И не оно застолбило меня. Я узнал юнца — это был праправправнук Ивана Сусанина, который, как известно, плохо кончил. В смысле, в болотных топях родного края, погубив заодно и отряд наивных и доверчивых шляхтичей.
Малолетний защитник отечества попытался было последовать примеру старшего поколения. Неожиданно увидев меня, он так дернулся, будто хотел сгинуть в просторной воронке любимой, не понимающей, что происходит — кто это пытается в неё полностью десантироваться.
— Куркин!? — гаркнул я, окончательно ломая позицию № 1345, если считать по «Каме-сутре».
— Ааа! — исступленно взревела Орлиха от обиды за сломанную судьбу.
— Куркин!? — наступал, как армия.
Стыдливо затягивая себя одеяльцем, юноша признался, что он тот, кого я так искал весь зимний вечер. Судя по испуганному виду, меня не ждали увидеть в этот час полночный. И вообще увидеть. Живым.
Я принялся задавать вопросы по существу волнующего меня дела, да тут вмешалась мадам Орлиха, вспомнившая свои права и обязанности. Она так возмущалась, что пришлось забить кляп в хайло и повязать, как временно умалишенную. А, как известно, ничто так у нас не постоянно, как временное.
Когда проблема с сальной строптивицей, не получившей животного удовлетворения, была решена, возникла другая — Куркин попытался выпрыгнуть в окошко. В чем мама его родила. С перепугу посчитал, что на ветровские земли накатило знойное лето.
Его поведение было подозрительным. Я успокоил юного натуралиста ударом ноги в копчик; да, больно, а что делать? Не каждый праздник заканчивается оргазным фейерверком, случаются и непредвиденные сбои, как в расписании движения поездов.
Поначалу разговор не складывался, однако угроза лишиться самого главного мужского достоинства сделала моего собеседника бойким на язык. Выяснилось, что от Шмарко по мобильной связи был получен приказ: узнать и найти тех, кто пустил под откос БМВ с Джафаром и его командой.
В «Эсspess» Куркин и Потемкин наткнулись на проспиртованного Сурка, который проплакался им о безвозвратных потерях на скоростной магистрали.
— И где этот мудак?
— Отвезли к дедам.
— Туда, где были?
— Да.
— Зачем?
— Сказали, чтобы привезли…
— Джафар дружил со Шмарко?
— У них бизнес, — передернул плечами. — Я не знаю… Честно…
— Собирайся, Сусанин, — сбросил его одежды.
— Куда?
Я не утрудил себя ответом. Чувствовал, что наконец цапнул за ниточку. Теперь не порвать бы её и не упустить.
Оказался прав: ходил близ да около, ведомый призрачными видениями. Но ситуация пока остается запутанной донельзя.
«Воры в законе» работают в одной связке с группировкой Али-бабы? А не был ли я использован в качестве идиота, руками которого они избавились от конкурента? Тогда будет понятна гибель и близких подручных отчима Грымзова и Литвяк. В эту схему подпадают и железнодорожные менты; они перестарались, выполняя заказ хозяев, за что и поплатились. Военизированная «Красная стрела» наказала их за смерть Алисы, разгромив передовой отряд врага на даче красного командарма Иванова.
Могу и заблуждаться: женщина — жертвоприношение, шваркнутое в огонь войны. А вся эта смертельная кутерьма происходит из-за дискеты, где таится некая сверхважная информация.
Возможно, Лаптев, предчувствуя скорую гибель, оставил потомкам послание, способное взорвать нынешний властный миропорядок?
Многое бы отдал, чтобы найти компакт-диск. Даже жизнь? Вот насчет этого не знаю. Не уверен. Однако то, что с каждым шагом приближаюсь к вратам преисподней, откуда смердит, как из общественного привокзального клозета, нет никакого сомнения.
… Веселенькая рождественская ночка продолжалась. Не ошибусь, предположив, что для кого-то она будет последней. Надеюсь, что не для меня.
Мысли о вечности посещали и голову моего пленника, сидящего кулем на переднем сидении. Срывающим голосом он указывал дорогу. Джип переваливался на проселочных ухабах — впереди угадывалась деревенька, где проживали «Ленин» и его друзья.
Какая встреча ждет впереди? Вожди всегда были экстремистам и необходимо приготовиться к любым неожиданностям. Вплоть до огнестрельного противоборства.
Нет, еду к ним с самыми сердечными пожеланиями за горячим самоварчиком задать всего несколько вопросов. И мы найдем общий язык, особенно, когда дедульки приметят лезвие финки у прыгающего туда-сюда кадыка внука.
Понимаю, что травмирую юношу, да выбирать не приходится: такие жестокие правила игры. Если их можно назвать правилами.
— Хочешь выжить, слушай меня, — предупредил внука, когда остановились за несколько домов от прибежища «вождей».
— Да-да.
— Я не один, — проверял АКМ. — За нами будет идти Чеченец, мой лучший друг.
— Чеченец? — не понял, оглядываясь.
Я засмеялся — ищи ветра в поле, и мы выбрались из теплой машины. Медленно начали перемещаться, продавливая ветер грудью.
«Вожди» вели экстренное заседание — сквозь плотные разводы мороза на окнах просачивался негасимый свет будущих радикальных преобразований.
Тихо открыв дверь в холодные сенцы, я и внучек продвинулись вперед. Конечно же, под моими ногами, как и в прошлый раз, рвануло еб… ное ведро с колодезной водой. Матерясь, я затолкнул молодого Сусанина в горницу первым.
Все мои предостережения оказались напрасны: на столе горел золотом медный самовар, искрились слюдяные сахарные головки, гнулись баранки, топали на водопой мраморные слоники, то есть все было без изменений, за одним маленьким исключением: два заседателя встретили нас с преступным равнодушием в остекленевших взорах. Пулевые отверстия 5,45 мм в стариковских телах и пятна крови на льняных рубахах полностью оправдывали их небрежность поведения.
Я снова не ошибся: эта веселенькая рождественская ночь сказалась для них конечной остановкой. Интересно, кто тот кондуктор, ссадивший столь грубо дедков с трамвая Жизни? У них ведь был надежный билет, дающий права бесплатного проезда?
Позабыв обо мне, внучек бросился к бездыханным телам. Я же проник в соседнюю комнатушку, откуда доносился странный и ритмичный стук. Заметил на тахте и полу следы крови, похожие на куски ржавчины. Открытые створки окна гуляли от порывов ветра.
Мной опять упущен шанс поприсутствовать в центре интересных событий. Оно и к лучшему. Потому, что сражаться с фантомами трудно.
Тот, кто поднял руку на «воров законе» либо до крайности силен, либо безумен. Кто? Али-бек и его разбойники? Краснострелочники? Или ещё кто-то? И где Сурок, из-за которого в аккурат я здесь нахожусь?
После того, как я успокоил внучка утверждением, что смерть дедулек была резва, как Орлиха в любовном угаре, мы осмотрели сарай и погреб. Поиски наши завершились удачей. Если то, что мы нашли, можно назвать так.
Я тиснулся в погреб и увидел в мертвящем свете лампочки кадушку, огромную и старую, в потеках рассола.
В кругу льда лежал темный вилок капусты. Это я так подумал, но, когда присмотрелся, понял — голова человека.
Сон в руку. Создавалось впечатление, что Суркова затолкали в бочку и заморозили, пытаясь привести в чувство.
Нет, это было не так: обезглавленное туловище горбатилось, кинутое в угол.
Я не испытывал никаких чувств, как естествоиспытатель, утвердивший себя в мысли, что эксперимент раньше или позже закончится именно так, а не иначе.
Возникает вопрос: почему моего юного друга уничтожили столь экзотическим способом? Для устрашения живых? И кто это сделал? Не удивлюсь, если это работенка янычар Али-бабы, ослепленного кровной местью.
Думаю, Чеченца уже ищут по Ветрово и его окрестностям. Скорее всего, Суркову предложили обмен: жизнь на информацию, и он поверил. А когда рассказал о наших приключениях на трассе, лишился головушки, как предмета, не представляющего никакой ценности для окружающего мира.
Остается только понять, что произошло потом? И где господин Шмарко? Не он ли махнул в окошко в горячечном желании спасти свою шкуру?
Не успел сделать шаг в нужном направлении, мгла снова укрывает путь. Необходимо во что бы то ни стало найти Шмарко. Живым или мертвым. Лучше обнаружить его в первом состоянии; трупы, повторюсь, угрюмы и молчаливы.
Я попытался узнать у внучка о местоположении «вора в законе», тщетно: Куркин был настолько опечален, что не мог сосредоточиться и ныл — он ничего не знает.
— Надо ехать, — сказал я, — если не хотим, чтобы на нас повесили дедков.
— Куда повесили?
— Сюда, — и сдавил юношескую шею, чтобы привести в чувство. — Им не помочь, а нам ещё пожить надо и не у параши.
Дедки продолжали смотреть на нашу суету с безразличием — остывали вместе с домом. Я удивился: внучек, почему глаза им не закрыл? Боюсь, признался тот. А жить не боишься, и протянул руки к лицам, ощутив на миг их погребной холод.
Эх, Сурок-Сурок! Его душа поймет и простит меня: разъезжать с обезглавленной и промерзлой куклой в багажнике не самая удачная затея. И я оставил куклу в погребе. Для диссертационных работ судмедэкспертов.
Пробившись к джипу, мы с юным Сусаниным загрузились и неспеша покатили в родной городок. Не торопились. Торопиться было некуда. Какая может быть гонка со смертью? А то, что костлявая, скрывающаяся за снежным саваном, поджидала одного из нас, сомневаться не приходилось.
Мечта идиота исполнилась — я проснулся в теплом овине, пропахшем овцами, молоком, коровьими лепехами и уверенностью, что наступающий день будет более удачным, чем тот, который сгинул, как путник на зимних ночных просторах.
Возвращаться домой и на дачу мне было не с руки — Али-бек ждал меня, как любовник ждет первого свидания.
Притомился, охотясь за призраками, и желания вступать в ближние бои с превосходящими силами неприятеля не возникало.
Переговорив с печальным внучком, отправились к его дружку Потемкину. Тот оказался малым понятливым и домовитым, не имеющий к роду царевых фаворитов никакого отношения из-за своей природной хлипкости, скуластости и конопатости.
Обо мне был наслышан, и поэтому хотел проявить самое сердечное радушие. Плач младенца в дому помешал это сделать немедленно. Я спросил про овин и получил подтверждение — он имеет место быть в хозяйстве. Туда и поспешили, за исключением младенца и супруги.
В сараюшке жили три овцы и корова. Мы нарушили аграрную идиллию: овечки затолкались, будто почувствовав волка, а пеструха шумно вздохнула и покосилась на нас большим солидоловым зрачком. Пока мы разбивали походный бивуак на духовитом сене, хозяин без лишних слов нациркал в цинковое ведерко молока.
В три часа ночи случился легкий ленч. С беседами по душам. Потемкин мгновенно уяснил возникшую неприятную для многих ситуацию и поинтересовался, чем он может помочь?
— Найти Шмарко, — сказал я. — И лучше живым.
— Поищем, — последовал неопределенный ответ.
Потом я уснул. Спал без сновидений, чутко, слушая дыхание животины и ветра. Затем на минуту сорвался в душистую сеном бездну, и очнулся от скрипа калитки и снега. В оконцо прорастало утро. Дыша на морозные узоры, я ощутил запах арбузных корок. Такой запах возникает от выпавшего за ночь снежка и предчувствия удачи.
И не ошибся — ранняя прогулка Потемкина по окрестностям дала результат. Меня ждали, но с одним условием — время разговора не больше пяти минут.
— Почему?
— Помирает Шмарко, — получил равнодушный ответ.
— Как это?
— Так, вчерась ж стрельнули, — сказал Потемкин. — И поморозился страшно.
Пришлось торопиться — госпожа удача грозила повернуться крутым бедром. Джип за ночь промерз, не машина — холодильная камеру. Плюхнувшись за руль, почувствовал себя пингвином на льдине.
Но, думаю, находился в более благоприятном состоянии, чем «вор в законе». Что произошло прошлой ночью в деревеньке? Узнаю ли? Зачем врать тому, кто готов предстать перед своим Создателем?
Мы выехали из дремавшей слободки на трассу. Утренний холодный диск солнца, мелькающий в черных деревьях, где ещё путалась ночь, напоминал колесико лимона, которое плавало в стакане чая, оставленного с вечера. Поля и небесная сфера сливались в единое целое, насыщенное свободным дыханием зимы.
Наша поездка была недолга, завернули на проселочную дорогу и пробились к новой деревеньке, тонущей корабликами домиков в снежных заносах.
Я полагался, что молва о бездыханности Шмарко преувеличена. И с этим мнением заступил в неказистый домик, скрипящий от дряхлости. Запах лекарств, крови и боли напомнил мне военный госпиталь в Ханкале.
На высокой койке со стальными набалдашниками лежал вор в законе, трудно узнаваемый из-за муки на лице. Дышал тяжело и порывисто. Сельский коновал наблюдал за пациентом. В углу сидела старушка в платочке и жевала пряник.
— Пять минут, — предупредил дедок-коновал, делая инъекцию умирающему. — Очень плох-с: почки, печень… И поморозился, бедолажный.
— Комара-то тридцать семь попов хоронили, три дня в колокола все звонили… — вдруг прошамкала старушка. — Отходит душа, так налейте нам вина…
Дедок в досаде отмахнулся на нее, а я увидел, как разлепились веки мертвеца, и плавающие во впадинах глазниц протухшие зрачки просветлели.
— Чеченец, — просипел, — ты ещё живой, братан?
— Живой.
— А я уже нет.
— Кто?
— Не знаю, — напряженно дышал. — Может… бобики… [8]в масках были… Кто-то чужой… Как ниндьзя…
— Али-бек?
— Не… мы дружим… дружили…
— А Сурка сдали зачем?
— Джафара… замочили… Зачем?
— На войне как на войне, — ответил. — Как Али-бека найти?
— Он тебя сам… — попытался улыбнуться. — Ты, Чеченец, даже больше труп, чем я.
— Меня подставили с Лаптевым?
— Чуток, — на губах лопнул кровавый волдырь.
— Как это «чуток»? — не понял.
— Это к Хозяину, — сделал движение рукой к тумбочке. — От Шмарко, скажешь, от дубаря… [9]Сдох, скажи, и ничего не нашел… Чужие, скажи, ходют…
Я увидел на тряпичной салфетке листок в клетку из школьной тетрадки, на ней — каракули цифр телефона.
— А кто Хозяин?
— Узнаешь, Чеченец, — на губах лопались кровавые пузыри. За спиной зашаркал дедок. — Может, он тебе и подарит жизнь… Еще раз, как Господь наш… — зрачки покрывались мутной пеленой. — Все, кажись, пиз… ц… — И вздернулся. — Ах, колесико… колесико…
— Мил человек, — услышал дедка. — Дай отойти ему, сердешному.
Взяв листок, поднялся с табурета. Я узнал многое и не узнал ничего. Хотя в руках находилась прочная, похоже, ниточка. У двери оглянулся — дедок тормошился у пациента, впрыскивая очередную инъекцию в надежде обмануть смерть, да её навязчивое присутствие чувствовалось. Показалось, что тень костлявой прочно заняла табурет, на котором только-только сидел я.
Последнее, что заметил: старушка в платочке, слюнявя пряник, беспричинно улыбается себе, как младенец погремушке.
У сарайчика хозяйственный Потемкин рубил дрова. Свежая щепа летела в стороны и вонзалась в снег.
— Помирает, — сообщил последнюю новость.
— Все там будем, — меланхолично заметил дровосек. — Кто прежде, кто позжее. Суета все, — и выудил из кармана предмет, мне знакомый: «колесико» из пяти тысяч долларов. — Вот такая вот история народов СНГ.
Вот о каком колесике припомнил покидающий этот мир. Интересно, о чем буду думать я, вляпавшись в подобное мероприятие?
Однажды моя душа улетала на берег вечности, по которому ходил легонький старичок, напевающий песенку о раскудрявом пареньке…
Когда эта нечаянная встреча случилась? Бог мой!.. Почти год назад, без нескольких дней.
Год назад я, мертвый, лежал под чужим холодным небом, где в прорехах облаков мелькало сырое исламское солнце. И снег был черный от сажи и молодой крови. И была неистребимая боль и мечта отдать жизнь за кусок чистого, утреннего, подмосковного снега.
Я присел у забора, слепил снежный комок и уткнулся лицом в него, словно желая стереть память о прошлом.
Год прошел как один день. И что могу вспомнить хорошего? Ни-че-го. Такое впечатление, что нахожусь на поле битвы и рядом со мной замертво падают те, кого любил, с кем дружил, кто должен жить и жить.
Мы обречены вечно находиться в пограничной зоне между светом и тенью. И не каждый способен сладить со своей тенью. Я почти научился сдерживать Чеченца от радикальных поступков, однако нет никаких гарантий в том, что он и впредь будет терпеть подобный контроль.
Мы с ним заступаем на другой уровень игры; если все происходящее можно так назвать. Уровень этот куда сложнее и опаснее. Такой, что все прошлое покажется детскими потешками.
И неведомо, как себя поведет Чеченец в сверхъестественных условиях, равно как и бывший десантник, всегда помнящий, что он из 104-й героической дивизии и бригады «тарантулов». А тарантул в условиях безысходности способен уничтожить сам себя.
Куда ни кинь, всюду клин. Остается лишь надеяться, что нашей сладкой парочке удача осклабится и мы достойно вырвемся из всех подлых ловушек.
Я сел в джип, повернул ключ зажигания — куда? Ехать в столицу на войну был не готов. Искать по телефону Хозяина тоже. Устал, что казалось, и тень моя притомилась и просит сделать паузу между боями.
Когда выкатил на скоростную магистраль, понял: нахожусь близ городка, где проживает отец, мной благополучно забытый. Как он там ладит с женщиной по имени Маша? По-прежнему любовь до гробовой доски? И батя для общего успокоения нервной системы считает считалочку? Не заехать ли к ним, чтобы куснуть кусочек домашнего счастья? Почему бы и нет? Куплю рождественского гуся на местном базарчике и ввалюсь в гости. Даже приговоренный к смерти имеет право на исполнение последнего желания.
… Дальний городок, неустойчиво плавающий в промороженной утренней изморози, был покрыт инеем и казался хрустальным. Жаль, усмехнулся я, что в нем не живут хрустальные душой люди.
Там, где появляемся мы, петляют в никуда расшибленные, ржавые от песка дороги, разрушаются дома в помоечных заржавелых подтеках, текут отравленные, заржавленные нечистотами реки и в свободное небо тянется ржавчина дыма.
«Гранд Чероки» закатил на городские улочки. Деревья на них, припорошенные инеем, святочно подсвечивались, остальной мир находился в состоянии глубокой ипохондрии. Люди жались от холода на автобусных остановках — будни и повседневные заботы висели над ними вместе с парами угарного послепраздничного дыхания. На центральной площади отмечался на пьедестале малорослый вождь мирового пролетариата в кепке, выкрашенный в лживую позолоту. У железнодорожного вокзальчика мелочился базарчик. Я хотел притормозить у его рядов, чтобы приобрести гуся, да вдруг представив себя торгующегося с пьяной теткой за кус мертвого, холодного и скользкого от жира мяса, нажал на акселератор. К черту омерзительную птицу и весь остальной заплесневевший от пошлости мир.
Да здравствует хрустальные деревья, похожие на веру, остатки которой мы ещё храним в наших кровоточащих душах.
Великое братство коммунальников продолжало существовать на полуразрушенной шхуне, угодившей во льды вечной мерзлоты. То есть в доме топили плохо и люди ходили по коридорам и лестницам в пальто и шапках. Из общих кухонь тащился зловонный смрад грошового харча, женского хая и детского рева. Я бы поселил сюда всю кремлевскую рать-блядь с их капризными домочадцами и посмотрел, что из этого бы вышло.
А вышел бы у вас, господа, горелый пирожок с говном, а не елейное житье, это можно к гадалке не ходить.
Я нашел нужную дверь и, постучав, тиснулся в комнатку. И показалось, что ошибся. Комнатенка была чистенькая и пригожая, без лишней мебели, лишь стеллажи со знакомыми мне книгами подтверждали, что путь мой верен.
За небольшим столиком сидела девочка и, болтая ногами в валенках, разрисовывала карандашами лист ватмана. Присмотревшись, узнал девчушку, хотя она и подросла. Это была дочь запивохи Жорки и его жены, пропитанной этиловым спиртом. Девочка была так увлечена творчеством, что не заметила меня. Чтобы её не испугать, отступил к двери и стукнул погромче.
— Кто там? — спросила смешным детским голоском, стараясь подражать взрослым.
— Это я Бурмурляляй, — наговорил тарабарщину, кроя уморительную рожицу.
У девочки были прекрасные, синие глазища, она их расширила от удивления и открыла рот.
— Привет, — сказал я. — Что рисуем?
— Кошку зимой.
— А где кошка? — взглянул на рисунок, где кособочился дом с трубой и пушилась елка с шарами и звездами.