Валяев Сергей. Тарантул

   Мне же предстоял обратный путь — куда? Вот в чем вопрос. Как не смешно, у меня не было дома, куда я бы мог, вернувшись, забиться под меховую заплатку родного человечка. Вирджиния? Подозреваю, что и для неё я лишь мизерная фигурка на шахматном поле жизни, которую нужно беречь до времени, а после пожертвовать во имя некой цели. Цель понятна — найти компьютерный диск. А потом — бай-бай, малыш?..
   На горизонте угадывалась блеклая полоска нового дня. Фордовский мотор напряженно подвывал, словно стремясь опередить невидимое светило, неуклонно карабкающееся из-под горы Фудзиямы.
   Не пора ли подводить первые итоги ночной прогулки? Я надеялся, что мой скорый скок (не ход ли конем?) прояснит положение вещей. И что же? Что доказывает «случайная» смерть Ивана? Она подтверждает лишь то, что я уже знал: рядом со мной существует невидимый и опасный мир, куда я всего дважды был допущен. В воспитательных целях.
   Думаю, мне надо положиться на Вирджинию, что, кстати, я иногда прилежно и делал, но речь не об этом. Майор спецслужб выполняет некую миссию, и вся моя смута в душе по причине простой: повторяюсь, когда закончится партия, пешка будет шваркнута в ящик стола и мгновенно забыта. Обидно.
   Поэтому пешка пытается доказать всем, и прежде всего себе, что она более достойная фигура?
   Светлая полоска на небесной промокашке расплывалась все шире и шире. Встречные грузовики, как омертвевшие болиды из иных галактик, мелькали все чаще и чаще.
   Я почувствовал — устал. Когда мчишься через тернии к звездам и новой планете, где, по утверждению ученых, есть все признаки биологической жизни, то ради встречи с существами разумными, готов перетерпеть все тяготы путешествия. И вот ты, представитель всего человечества, плюхаешься на твердь незнакомой звезды в трепетном ожидании невидальщины. И что же? Увы, чуда не происходит: ноги утопают в пепеле, на далекой вулканической гряде стекает грязевая магма и алмазная сыпь чужих небес кажется зловещим, как оскал омерзительных скурлатаев, обитающих на гигантской планете ЗМЛ-270197/1901, что в созвездии Черных Маргиналов. И от увиденной апокалипсической картинки безжизненного мира веселый и энергичный запал увядает, как роза на космическом морозе, и появляется единственное желание — лететь к чертовой матери! А лучше, конечно, вернуться на маленький, тепленький и уютненький воздушно-водный шарик с блохастым народонаселение.
   Вперед-вперед! Как утверждают любители подъема на заснеженно-сахарную маковку Фудзияма: если екаешь на разъяренном тигре, не останавливайся, япона мать! И они правы — надо перетерпеть, и скотина под тобой сдохнет. Может быть.
   Хотел бы я знать, кто выступает в её образе? Общество спасения отчизны «Красная стрела»? Или их противная сторона? Или кто-то третий? Кто «угоре» Ивана? Зачем и где дискета и что на ней? Неведомы сии тайны. Так что помирать нам, Чеченец, ещё рановато. «Не бывалоть», как выражаются русичи, такому, чтобы пасть в могилку, не разгадав великую секрету.
   Скоро джип, прорвав темную ткань уходящей ночи, оказался в сером и будничном тумане, похожем на разбавленный кисель в доме творчества работников искусств Горки-9; ещё через два часа я уже имел честь лицезреть в утренней дымке гигантский мегаполис, окаймленный тепловыми станциями с их огромными бетонными трубами, из которых валил ватный пар.
   Вот почти и все — я и Чеченец позволили себе маленькую шалость; слава Богу, что она не привела к летальному исходу одного из нас. Знаю — Чеченец бессмертен, пока искривленный нож полумесяца проявляется на ночном своде. А вот я — Алеха Иванов? Бессмертен ли я? Не знаю, как ответить и на этот вопрос.
   Наше ослепительное и победное светило так редко мелькает в прорехах низких облаков, что мы позабыли его яркий и мягкий свет; свежие ветры протухают над городскими свалками, над которыми треплются визжащие мусорные чайки, похожие на летающих крыс; наша карминная кровь отравлена лютой ненавистью друг к другу. Мы уходим с полей битв, оставляя на них окровавленные куски боевых товарищей мародерам со значками, где полощется трехцветный значок, навеселе поспешающим за разгромленной армией. Мы теряем теплые моря и флоты. Как поется в модной песенке: «Мертвецы в гробу лежат, корабли в порту стоят… Корабли без капитана, капитан без корабля, надо заново придумать некий смысл бытия…».
   Как обрести бодрость, скажем так, духа, веселость характера и веру в свое бессмертие? Трудно. Практически невозможно. И, кажется, нет надежды?
   Моя первая женщина спала в полумраке спальни Людовика XYI. Я освободил окно от штор, открыл форточку — снег был чист и не загажен чужими следами, что радовало: значит, за время моего отсутствия, здесь не лазили вражеские лазутчики.
   Я присел на кровать — красивое лицо Вирджинии было покойным и бледным, как на полотне старой, выцветавшей картины.
   Я почувствовал себя калифом на час, которому случайно досталась такая краса. Прохрипят часы, чары падут и я вновь превращусь в суетного халдея. Но делать нечего — и я аккуратно шлепаю по щекам:
   — Эй, подъем!
   Продолжала спать — я взял руку, нащупал ниточку пульса на запястье: сердце трепыхалось, как утверждал великий русский писатель И. С. Тургенев, будто перепелка в силках. Спорить с великими дело некорректное — перепелка, так перепелка, главное, что трепыхалось.
   — Эй, Вирджиния! Трум-бум-ля-ля! Труба зовет!..
   Никакой положительной реакции — дрыхла, как спящая красавица в хрустальном, бздынь, гробу. Я занервничал — в кухне нашел бутылку минеральной. И опрыскал женское лицо, как дачник грядку.
   — Тьфу! — проговорила Вирджиния. — Что такое?! Дождь, — зрачки просветлели. — Ты что, с ума сошел?! Прекрати…
   — Извини, ты так спала.
   Ой, мама, — сделала попытку подняться, — голова какая тухлая! Отобрала бутылку. — Мы вчера пили?
   — Пили чай.
   — Да? — внимательно и с подозрением осмотрелась. — И во рту горько, как кошка накидала? — Пила из бутылки, похожая на вспыльчивого, как пионерский костер, горниста: трум-бум-ля-ля!
   — Мы же вчера накувыркались, — предположил я, — в юрте.
   — Который час, чукча?
   Я ответил: без четверти десять. Майор спецслужбы взялся (взялась?) за голову: что происходит, черт возьми, уже час как должны были выехать? Нашла на столике свой портативный телефончик, подключила его. Нервничала, точно школьница, застигнутая завучем за чтением любовного письмеца от учителя физкультуры.
   Я удалился на кухню якобы приготовить кофе, слышал оправдывающий голос Вирджинии, мол, задерживаемся по причине технической — машина барахлит, сейчас все в порядке и мы выезжаем. Я хмыкнул про себя: оказывается, и майор могут лгать генералам. Что тогда говорить о нас, гвардии рядовых жизни?
   Правда, я не мог предусмотреть, например, что Вирджиния обратит внимание на замызганный видок джипа и четкие следы от колес на снегу. Я засмеялся — какая бдительность, товарищи; поутру уехал заправить драндулет — и все дела, а что такое?
   — У меня очень чуткий сон, — размышляла вслух. — Но я ничего не слышала. Странно?
   — Свежий воздух, природа, секс, — закричал я, открывая ворота, тишина!
   — И петушок сдох, — задумчиво проговорила.
   — Во! Анекдот про «ку-ка-ре-ку», — вспомнил я и рассказал драматическую историю, которая приключилась с доверчивой лисой и волком-полиглотом.
   Очевидно, решив, что, действительно природа подействовала на неё столь благотворно, Варвара Павловна успокоилась, закурила, позволив тем самым мне несколько расслабиться.
   Все-таки ювелирные партии не про мою честь, мне бы что-нибудь попроще — свернуть челюсть, пальнуть из базуки, сигануть без парашюта…
   Поездка прошла без чрезвычайных происшествий — было такое впечатление, что все заинтересованные стороны заключили мораторий на временное перемирие, чтобы его тут же нарушить, когда бздынкнет час «Ч».
   Я предполагал, что конечный пункт нашего назначения: Лубянская площадь. Ан нет! Штурман указал мне другой путь — по кольцевой дороге, и я поймал себя на бредовой мысли: а вдруг мы направляемся в Стрелково? Этого бы не пережил ни я сам, ни мои добрые сельские друзья, включая пастельную-постельную простушку Груню Духову.
   К моему облегчению, был дан приказ рулить на проселочную дорогу, выложенную бетонными плитами. За деревьями угадывалась запретная зона с казенными строениями. Вирджиния посчитала нужным меня предупредить, чтобы я ничему не удивлялся, был сдержан в своих эмоциональных выражениях и не хамил ученой публике.
   — А что это?
   — НИИ.
   — Это говорит о многом, — хекнул я. — Главное, если будут резать по живому, скромная просьба — под наркозом.
   — Анестезия нынче в дефиците, — отшутилась. (А, может, и нет?).
   — Тогда прошу считать меня кроликом.
   За шутками не заметили, как подкатили к воротам с будочкой КПП. Вирджиния сказала, чтобы я подал звуковой сигнал. Я это сделал — и ворота, как в сказке, открылись. Кажется, мою спутницу здесь хорошо знали?
   Проехав по чистенькой территории, мы остановились у здания, напоминающего школу, построенную немецкими пленными в 1947 году, о чем утверждали эти цифры на фасаде.
   Я не испытывал никаких чувств и по одной причине: хотел спать. То есть интересы испытуемого полностью совпадали с целями естествоиспытателей.
   Нас встречали люди в белых, простите, халатах. Я понял, что живым отсюда не выйти. Только идиотом. Шучу, конечно, потому, что натуралисты были молоды, симпатичны и верили в успех своего предприятия. К Вирджинии они относились с подчеркнутой учтивостью.
   В медицинском и холодном кабинете меня на скорую руку обследовали: сняли ЭКГ, проверили давление, заставили присесть, всмотрелись в мои честные глаза, пощупали швы на брюхе. У меня даже возникло смешное предположение, что идут напряженные поиски… Чеченца.
   Разумеется, ничего и никого не нашли. Один из натуралистов заметил, что таких, как я, берут в космонавты. Я сказал, что готов хоть сейчас стартовать в неведомые межгалактические миры. Нет базара, порадовали меня, скоро ключ на старт…
   На этом реальный мир прекратил существовать — меня попросили переодеться в теплый костюм, похожий на спортивный, оснащенный какими-то датчиками и металлическими заклепками.
   — Костюмчик смертника, — пошутил я удачно.
   Но на меня, кролика, никто не обращал внимания. Вирджиния исчезла; у неё были другие неотложные дела, и я был предоставлен самому себе.
   Наконец сумятица вокруг Тела (моего) прекратилась, о чем было сообщено по связи невидимым руководителям — исследователям человеческого Макрокосма. Было получено добро на эксперимент, и я был переведен в полутемную и теплую комнатку. Там по центру возвышалось удобное кресло для старта в незнакомое. Сама комната была заставлена всевозможной компьютерной и прочей аппаратурой. Если бы все это не происходило со мной, никогда бы не поверил, что ещё существуют краснознаменные трудовые коллективы, занимающиеся подобной хреновиной.
   — А вот и стул смертника, — пошутил я снова столь удачно.
   — Ничего, живы будем, не помрем, — традиционно успокоили меня и, усадив в креслице, принялись опутывать проводами задумчивое Тело.
   Вскоре я почувствовал, что кролик сдох, и его достойное место заняла неосторожная муха, угодившая в липкую сеть паутины. Что называется, влип по самые уши! Радует лишь одно, что родная мама не видит сына в таком интересном и неожиданном состоянии.
   — Готовность один! — услышал голос по «громкой» связи.
   — А чего делать-то? — удивился я.
   — Ровным счетом ничего, — улыбнулся некто, держащий в руках шприц с тоненьким жалом иглы.
   — Э-э, — успел проговорить. — Мы так не договаривались…
   — Поехали, — сказал некто, и я почувствовал искусственный укус в области шейных позвонков. Вот так всегда, думаешь, что стартуешь в небесные сферы, а выясняется, что тебя стравливают в ад. И поздно орать: караул!
   Я почувствовал тепловую волну, окатившую меня с головой. Она накрыла меня ангельским покоем и я как бы оказался в серебристом коконе. Если это смерть, то очень приятная.
   Хор-р-рошо!
   Неожиданно кокон лопается и я проваливаюсь в темный и страшный коридор… И там, в конце этого коридора, вижу визжащую на инвалидной коляске старуху. Пуча глаза, она колотит клюкой по полу и что-то торжествующе вопит…
   Я делаю попытку остановиться, да тщетно — неудержимая сила затягивает меня в воронку небытия и я уже лечу по мрачному коридору, из стен которых рвутся гуттаперчевые, искаженные морды вурдалаков со знакомыми мне чертами… И понимаю, когда-то это были люди, которых я встречал в земной жизни — по какой-то причине (не за грехи ли?) они задержались в этом странном туннели, где на тронной инвалидной коляске восседала богомерзкая старушка, являющейся привратницей у входа… Куда?.. В рай? В преисподнюю?..
   — Молодой человек, волшебное слово! — визжала она и, казалось, от такого надсада её перезревшие глазные яблоки рванут, как Ф-1. — Волшебное слово, мать твою так! Волшебное слово!..
   Дикий и ликующий ор вурдалаков усиливался, возникало впечатление, что меня прокручивает в бобине бетономешалки… Еще немного, почувствовал, и моя живая душа влепится навечно в стену туннеля Обреченных…
   — Не знаешь волшебного слова, поганец, ха-ха! — хохотала старуха, готовя клюку, чтобы ею испепелить мою душу в ничто… В прах и тлен…
   — Ю! — закричал в исступлении и по Божьему наитию.
   Ю — и мир изменился. Я увидел, как конвульсии ненависти и лютой злобы разрывают мерзкую базедовую старуху в прах и тлен, как впереди светлеет даль и как наступает благостная тишина…
   Потом я (или моя душа?) выскользнула из туннельного выхода и поплыла в беспредельном просторе, окрашенном мягкой лазурью. Я находился в состоянии неземного покоя; так себя чувствует облако на летнем и теплом небе.
   Не знаю, сколько по времени я находился в таком подвешенном, в буквальном смысле слова, состоянии. Было такое ощущение, что Высший разум рассматривает меня, точно естественник бациллу в пробирке.
   Наконец было дано Высочайшее добро — и меня медленно стало относить к темнеющей кромке. Мама родная! Я уже здесь был. Увидел морской мелководный берег — по нему пританцовывал старичок в домотканой рубахе, напевающий песенку о раскудрявом парне… И этот старик был чрезвычайно похож на красного кавалерийского рубаку Алексея Иванова, моего деда, именем которого меня, собственно, и назвали.
   Я хотел крикнуть, мол, вот и я, дедуля, пожаловал личной персоной, однако старичок хихикнул и бодреньким шажком засеменил по воде, аки по суше, исчезая в пронзительной морской синеве.
   Я пожал плечами с удивлением обнаруживая, что облечен в летнюю десантную форму 104-ой, родной дивизии ВДВ. Осмотрелся — песчаный берег, дюны, степные колючки, встречающие только на юге. Странно, но это местечко мне тоже знакомо. Там дальше петляющая тропинка, ведущая в поселок рыбаков, где, помнится, мы отдыхали весь летний сезон. Мы — это мама, я и Ю.
   Было тепло, хотя солнце не наблюдалось; я снял китель и в тельняшке побрел вдоль берега. Шел долго — тропинка не встречалась. Впереди в полуденном мареве сияла странная горная гряда. Она была слишком далеко и я не мог понять, что там такое? Устал и решил сделать привал. Куда спешить? Если я прибился в другой мир, то, думаю, здесь можно и не торопиться.
   Присел над бегущей волной. Плеснул солоноватой водой на лицо — море было необыкновенно чистым, как слеза. Волею случая я угадал в незнакомый мир, который вместе с тем был и знаком… Странно?.. Рай мне представлялся чуть воздушнее, что ли?..
   Неожиданно я почувствовал чужое присутствие. Оглянулся и узнал девочку в линялом платьице… Однажды у нас была встреча. В далеком нашем детстве. Тогда она сожрала мою черешню. У девочки было умытое лицо, окаймленное неестественным свечением.
   — Привет, — без выражения проговорила она. — Ты кто? Солдат?
   — Солдат.
   — А это кто? — потянула за рукав китель. — Что за зверюшка?
   — Это тарантул, — понял вопрос.
   — Ааа, знаю. Они себя могут ужалить…
   — … в минуту опасности.
   — А ты куда? — спросила. — В город Бессмертных?
   — Город Бессмертных? — искренне удивился я.
   — Там, — отмахнула рукой в сторону сияющей гряды. — Там много солдатов…
   — Солдат, — поправил. — А ещё кто?
   — Не знаю, — передернула плечом, — всех много…
   — И ты в этом городе?
   — Не… Мне нельзя…
   — Почему?
   — Я братика… маленького… Борю, — вздохнула. — Он плакал, кричал… Я подушечку на него… И Боря больше не кричал, и не плакал…
   — Да, — проговорил я. — Бывает.
   — Ага, — напялила мой китель. — Здорово?
   — Нормально.
   — Ой, а что это? — выудила из кармана зажигалку.
   — Это детям нельзя, — сказал я. — Да, и подарок друга…
   — А такой тарелочки нет? — сделала круговое движение рукой.
   — Тарелочки?
   — Ну, не тарелочка… — Попыталась объяснить. — Такая плоская-плоская, круглая и легкая, как перышко, её бросаешь — и она летит, летит… Красиво так…
   — Летит?
   — Ага… мы с Ю играли… Тарелочка это ее…
   — Ю? — поднимался на ноги.
   — И никому не отдает тарелочку… Насовсем… Играть, пожалуйста… А вот…
   — Ю?! — и сделал шаг к сияющей гряде Города. — Ю!!! — и побежал по берегу моря; бежал и видел, как сквозь радужное качающееся марево прорастает прекрасный и незнакомый город со средневековыми сторожевыми башнями, крепостью, бойницами, домами с черепичными крышами, под которыми жили те, кого я знал и любил… Я бежал к городу, где не было боли, ненависти и смерти… где была любовь… и лишь ослепительный свет… свет, выжигающий глаза…
   Вспышка света — и… ба, знакомые все лица естествоиспытателей, гомон их деловых голосов, комната, напичканная аппаратурой и я… в качестве подопытного кролика.
   — Как самочувствие, космонавт? — спрашивают меня, освобождая от пут.
   — Нормальное, — потираю шею. — А куда я летал-то?
   — Туда, — отвечают.
   — Куда «туда»?
   — Это не к нам… — смеются. — Это выше… — и показывают на потолок.
   — К Господу, что ли?
   — Ближе, малыш, ближе…
   Наконец меня под бледны руки вытащили из кресла. Комната качнулась, как прогулочная палуба злополучного лайнера «Титаник», напоровшего на притопленный айсберг.
   Ничего себе прогулки в неведомое!.. И куда меня носило?.. Ничего не помнил — лишь осталось ощущение полета в огромном и беспредельном пространстве…
   Потом с меня содрали костюмчик астронавта, как шкуру со скотины, и я переоделся в свое и родное. Как прекрасны заляпанные армейские башмаки с рантом и на кожаной рифленой подошве, жеваные свитерок и джинсы, куртенка… Ни на что больше их не променяю!.. К черту все эти полеты во сне и наяву!..
   Имеется ли хоть какой-нибудь результат?.. Обидно, такие страдания и зазря.
   Вскоре любопытство испытуемого было полностью удовлетворено. Появилась Вирджиния, на лице которой я не заметил никаких чувств, взяла меня за руку, как маленького, и провела в новый кабинет.
   Здесь раньше проводили партийные заседания — в углу пылились тяжелые бархатные с кровяным отливом знамена. Т-образный стол был заставлен компьютерной аппаратурой. В кабинете, помимо знамен, находились несколько руководящих лиц. Если судить по генеральским лампасам и лысинам, отсвечивающим, как экран дисплея.
   — Как самочувствие, космонавт? — вопрошало Самое Главное Лицо, с трудом двинув лицевые мышцы. В этих стенах это было традиционное приветствие испытуемого.
   — Нормальное, — не был оригинальным и я.
   — Садись, боец-молодец, — показал рукой на стул. — Варвара Павловна, прошу вас!
   Вирджиния села напротив меня — была строга, как завуч, заставшая врасплох ученицу, читающую любовное послание от учителя физкультуры, кандидата в мастера спорта по акробатической гимнастике.
   Каюсь, в эту решительную и суровую минуту для всего трудового народа я самым бесстыдным образом представил ее… свою любимую женщину, разумеется, под собой с раздвинутыми раструбами красивых ног, но на столе, покрытым для удобства тел бархатными знаменами.
   Картинка соития настолько была явственна, что я почувствовал: мой веселая штучка поднимается, как покойник из могилы. Вот что значит экспериментировать на живых людях! Я не выдержал и признался, что чувствую себя, как чукча в юрте. Самый главный руководитель вздернул бровью, а Варвара Павловна кашлянула и начала задавать мне вопросы. Обо мне же.
   Ф.И.О., где родился, свои первые сознательные впечатления, мочился ли в кроватку, когда пришло понимание, что у девочек ямка, куда можно затолкать свой совочек и так далее. Я обстоятельно отвечал, хотя мне казалось: кто-то из нас слетел с рельс сознания, да делает вид, что движение экспресса идет по штатному расписанию.
   — Кто такая Ю? — задала новый вопрос.
   — Ю?
   — Да, — смотрела напряженным и незнакомым взглядом.
   Я ощутил опасность — её не было: я спокойно брел по перрону и вдруг мусорный ветер швырнул в лицо семечную шелуху.
   — Ю? — переспросил. — Буква алфавита.
   — Я спросила: «кто»?
   — Что «кто»?
   — Кто такая Ю?
   — Не помню.
   — Надо помочь, — ожило Самое Главное Лицо, — вспомнить товарищу.
   Майор мгновенно щелкнул (щелкнула?) клавишей, и на всех вспыхнувших экранах мониторов я увидел — Ю. Точнее невыразительную копию фотографии, которая находилась в рабочем кабинете отчима.
   — Ааа, — сглотнул полынную слюну. — Это Юлия. Я её называл — Ю.
   — Юлия? — переглянулись все мои собеседники и начали задавать соответствующие вопросы. Я отвечал то, что считал нужным. Потом меня спросили. — И где её можно найти?
   — Кого? — не понял я.
   — Юлию, твою мать!
   — Там, — вскинул голову и увидел люстру; она, пыльная и старая, как мир, плыла под потолком, и её рассеивающий свет напомнил мне… сияющую гряду…
   и поднимается из руин мечта о городе который здесь был о городе который здесь будет которого нет.
   Был вечер, когда мне соизволили вернуться на дачу красного командарма Иванова. Как подопытный кролик Леха не сдох остается загадкой, как для него самого, так и для хреновых экспериментаторов.
   Из всего происшедшего я понял одно: научно-технический прогресс настолько шагнул за горизонты, что человек стал невольником всех этих компьютерных и прочих систем. Если раньше эскулапы со скальпелем наперевес могли только проникнуть в мозг, сердце, легкие и прочие человеческие органы, то теперь люди в белых халатах поимели возможность вторгаться в души и препарировать их, как печень или мочевой пузырь.
   Это я понял, когда увидел на экранах бледный отпечаток прошлой счастливой жизни. Я позволил посторонним влезть в святая святых. Солдафонскими сапогами в чистенький и опрятный комод с потайной дверцей, где хоронилась любовь к серебряному колокольчику по имени Ю.
   И теперь, когда все закончилось, меня не покидало чувство, что я предал Ю. По глупости и недомыслию. Но предал. Как я мог предать ребенка солнца? «Дети солнца строят корабль, чтобы уплыть на небо. Там, где небо, там и свобода, там где небо, там и любовь».
   Прости, Ю, сказал я ей, и помоги, если это в твоих маленьких силенках; помоги мне, убийце, вновь увидеть сияющий город мечты…
   … Слепили фары встречных грузовиков — великая страна, разломавшаяся на куски, как Атлантида, погружалась во мрак бездны, беды, беспамятства.
   Мертвые считали себя живыми, и проявляли исступленную страсть к тому, чтобы выкупить право на счастливую загробную жизнь. Эти мертвецы, набивая свою мошну, жили одним днем, теша надеждами о собственном бессмертии…
   Они были обречены на вечное забвение и гниение в отхожих ямах истории, но беда была в том, что они опошляли своим существованием весь мир, суя свои руки, покрытые трупными пятнами, в чистые и молодые души… (Пусть простится патетика этих слов.).
   Кто-то верно заметил: власть развращает, абсолютная власть абсолютно…
   Не каждая шишка способна прорасти могутной и державной елью… Чаще всего — выхоленные елочки с рыже-голубым окрасом, стоящие рядком на кремлевском погосте.
   Беда-беда на всем белом свете… Впрочем, уже был вечер и я, повторяюсь, возвращался на дачу. Один. (Если не считать малолитражки с двумя головорезами, выписанными лично мне по высшему предписанию.)
   Дело в том, что майор неизвестной спецслужбы выказал (выказала?) ряд претензий к моему поведению, и я был вынужден на неё наорать: поступаю так, как считаю нужным, блядь-блядь-блядь!..
   В чем же дело? Была такая любовь, да вдруг… бздынь!.. амур отбросил копыта. Нехорошо.
   Нехорошо травить людей, сказали мне, и продемонстрировали стеклянный бочонок с лекарственными шариками, о котором я совершенно позабыл. Это первое. Второе — куда меня носило всю ночь? И третье — дискета.
   Первое, отвечал, нехорошо шарить по чужим карманам и душам, во-вторых, ездил туда, куда надо, и последнее — с этой еб… ной дискетой вы меня все достали до самых до сердечных корч!
   В чем дело, родная, не понимал я. Ищите сами, а я отдал все, что имел… Если мечтаете получить ещё и тело, то при малейшей возможности перешлю его заказной бандеролью!..
   Милые бранятся, только тешатся. Опасаюсь, в данном случае мне скоро будет не до потешек. О чем посчитала предупредить меня Вирджиния:
   — Чеченец, ты хочешь быть трупом, ты им будешь, но сначала будешь долго-долго жить в аду…