Страница:
Ланчжун неторопливо шел по кривой улочке, сбегающей вниз параллельно рассекавшей город пополам реке, от «Сакурвело» к центру; глазел то на прилепившиеся к скалам затейливые дома, то на крупинки тающего снега под ногами, а рядом трусил Судья Ди — сытый и довольный жизнью, — блестя на солнце фувэйбинским ошейником и тоже с любопытством озираясь. Красота гор, уют города и прелесть весны быстро сделали свое дело: необъяснимо неприятное впечатление от мимолетной утренней встречи в коридоре гостиницы улетучилось, будто и не было его. Подумаешь — ну странные люди приехали, делами непростыми, наверное, поглощенные… Может, им тут, ежели верить новостям, важную проблему решать, а не как Багу — прохлаждаться да с котом цацкаться… А что высокий сутулый преждерожденный показался грустным, а седая дама — неприязненной, так мало ли как могут выглядеть пожилые люди только что с дороги? Возраст, груз забот…
Улочка сделала плавный поворот и влилась в магистраль посерьезней, где сновали туда и сюда разноцветные повозки да упрямо полз в гору, мелодично позванивая, трамвайчик — из-за пестрой раскраски точно игрушечный.
Баг остановился на углу, оглядываясь. Здесь было многолюдно: белые и черные папахи, а также разноцветные женские головные платки так и мелькали. Через улицу, напротив, манила открытыми дверями харчевня, и в окно хорошо были видны многочисленные бутылки, аккуратными рядами стоявшие на полках бара.
Нестерпимо захотелось пива, но ланчжун упрямо мотнул головой и свернул налево — дальше, к центру; Судья Ди, одобрительно взмахнув хвостом, последовал за ним. Прохожие («Дети гор!» — подумал Баг) с непосредственным любопытством смотрели на бегущего рядом с хозяином рослого кота в украшенном блестящими подвесками ошейнике — один пожилой преждерожденный в высокой белой папахе даже присел на корточки и протянул к Судье руку: кыс-кыс-кыс; но кот ловко изменил направление движения ровно настолько, чтобы рука, осталась от него на расстоянии в половину чи [76]: Судья не одобрял излишне междусобойных отношений с посторонними и уж тем более никогда не откликался на какое-то там «кис-кис-кис», произнесенное даже и с акцентом. Местные жители, однако же, о привычках кота осведомлены не были, а оттого через каждые десять-пятнадцать шагов кто-нибудь непременно приставал к Судье с предложением «кыс-кыс-кыс», а однажды даже с возгласом «ой, какой хороший котик!». Судья Ди знал, что он — хороший, но с «котиком» был явно не согласен, а потому вразумляюще зашипел на пораженную его видимыми достоинствами девушку в теплом, отороченном лисьим мехом халате и черном, с зелеными узорами платке, обежал хозяина с другой стороны и чуть не бросился ему под ноги.
— Да ты тут популярен, хвостатый преждерожденный! — усмехнулся Баг, останавливаясь. Кот смотрел на него со значением, широко расставив лапы и раздраженно дергая хвостом. — Ну? Что такое? Это же люди. Посмотрел бы ты на себя со стороны: чистый У Сун [77], готовящийся забить тигра насмерть голыми руками!
«Ну, знаешь…» — читалось во взгляде Судьи Ди. Кот басовито, с явным нетерпением мявкнул.
— Чего ты от меня хочешь? — спросил Баг, краем глаза отслеживая еще двух вероятных почитателей вверившего ему свою судьбу кота, с умильными улыбками приближавшихся к месту их беседы: пора было принимать меры. — Ладно, ладно! — Ланчжун поднял Судью Ди на руки (тяжелый!), взял под мышку. — Хвостом только не верти. — И поспешил дальше.
Нельзя сказать, чтобы после этого маневра на Судью Ди стали меньше обращать внимания, но уж сдержанности прохожим возвышенное положение кота явно прибавило: по-прежнему небритый и хмурый Баг не располагал к общению, вид у него был явно нездешний, к тому же он путешествовал без папахи, вообще с непокрытой головой, а одно это уже настоятельно предлагало хозяевам проявлять обычную ордусскую обходительность в отношении приезжего, — смотрели, дети даже пальцами показывали, но приставать больше не приставали. Кажущийся же избыточным интерес к коту наблюдательный Баг легко объяснил полным отсутствием на пройденных улицах других хвостатых преждерожденных.
— Странно, — поделился он с Судьей Ди своими нехитрыми наблюдениями. — Похоже, твои соплеменники здесь — редкость. Вот уж воистину «мало кошек», как говаривал наш учитель Конфуций! [78]
У Бага и Судьи Ди было назначено свидание с весьма редких кровей кошкой по имени Беседер, а заодно и с ее хозяйкой, и хозяйку звали, как Баг узнал из заочной сетевой переписки, Гюльчатай-Сусанна Гохштейн, а собирались они встретиться в месте под названием «Картлияху» — «в самом центре, не заметить невозможно, а у нас все дороги ведут в центр», заверила Бага Гюльчатай-Сусанна. Баг, правда, не понял, отчего ему и Судье Ди нельзя просто прийти к ней домой и почему нужно встречаться на улице — а вдруг, например, дождь? — но из природного уважения к чужим предпочтениям перечить не стал. В «Картлияху» так в «Картлияху».
Однако ж коли все сложится, как задумано, породистой кошке Беседер суждено стать нежной подругой Судьи Ди, как говорится, вкусить с ним сполна альковных радостей и предаться искусству задних покоев — не прямо же в «Картлияху», будь то хоть дворец! Это было бы верхом поспешного несообразия, что никакими местными обычаями, хоть от предков идущими, хоть от кого, не оправдаешь. Да и Судья Ди достаточно благовоспитан… Впрочем, посмотрим. В конце концов, как мы сюда приехали, так можем и уехать. Насильно ни феникс на утун не сядет, ни зверь пицзеци плакать не начнет [79].
Вновь показалась харчевня — там за столиками вкушал утреннюю трапезу народ, а из приоткрытого окна неслись запахи, весьма приятно щекотавшие ноздри. Баг замедлил шаг: он сызнова увидел пиво. Бутыли выстроились плотными соблазнительными рядами в обширном прозрачном холодильном шкапу, пиво было совсем рядом, в двух нешироких шагах, за стеклянной дверью с пластиковой ручкой, и рядом с холодильником как раз пустовал уютный столик на двоих. Баг остановился.
— Добри дэн, прэждэрожденный-джан! — тут же выскочил к нему плотный прислужник средних лет в белом фартуке и черной папахе. Баг уже достаточно насмотрелся на эти папахи, чтобы сделать простой вывод: цвет и высота сих головных уборов явно свидетельствуют как об общественном положении, так и, скорее всего, о принадлежности или к загадочным саахам, или к не менее загадочным фузянам. Тем более что небольшой плакатик, наклеенный на дверь харчевни, на четырех наречиях гласил: «Настоящее саахское гостеприимство!»; значит, черные папахи у саахов. Только какого Яньло они тут в гостеприимстве соревнуются?
— Яо шэмма? [80]Чито жилаешь, да? Саша-наташа, пасматри, да? — Прислужник расплылся в исполненной доброжелательности улыбке: улыбка была, видимо, призвана компенсировать недостаточное владение главными ордусскими наречиями; но в виду холодного пива Баг не обращал внимания на такие мелочи. — Захады! Цин цзин [81], да! Карашо, да? Каргад! [82]Ала кефак, да?
Арабское «ала кефак», сиречь «отлично! классно!», купно с загадочно обобщающим обращением «саша-наташа» настолько умилили Бага, что он тут же зашел и направился к облюбованному столику. До назначенного часа встречи с обладательницей двойного имени преждерожденной Гохштейн время еще было. Прислужник, гостеприимно размахивая руками, неотрывно следовал за гостем и даже подталкивал Бага дородным животом.
— Вах! — округлил он глаза, когда Баг уселся — спиной к пиву — и выгрузил на соседний стул кота. — Вах! — И что-то быстро затараторил по-своему, на всякий случай мешая в речь инородные слова. Ланчжун уверенно разобрал лишь «кот», «хаокань [83]» и опять «вах!».
— Уважаемый, — обратился он к не на шутку разошедшемуся прислужнику. — Вы мне, пожалуйста, стакан апельсинового сока принесите.
Сообразив, что вся его взволнованная речь пропала втуне, прислужник замолк на полуслове, потом сызнова заулыбался.
— Прэждэрожденный-джан не понимай, я не знал, да? Прощения, — после чего обмахнул полотенцем и без того чистейшую деревянную столешницу и брякнул в центр фарфоровую пепельницу. — Один стакан сок апельсин, да? Кушать нет, да?
— Да, один стакан сок апельсин, — подтвердил Баг, искренне наслаждаясь ситуацией. — А кушать нет, да.
— Один миг, да?
Прислужник, по пути обмениваясь загадочными для слуха Бага репликами с остальными посетителями — и в черных, и в белых папахах, — устремился к стойке, а Баг, вытряхнув из рукава помятую пачку «Чжунхуа», покачал пальцем перед носом смирно сидевшего на своем стуле Судьи Ди.
— Только сок, да. Никакого пива, да. Ты понял, саша-наташа, да, нет?
Кот моргнул двумя глазами сразу.
…Гостеприимство саахов показалось Багу несколько чрезмерным: к стакану апельсинового сока таки было подано «кушать» — тарелочка с маленькими, усыпанными кунжутом, прямо из печи мясными пирожками. Баг надкусил один: пирожок оказался обжигающим и — с пряной, тающей во рту бараниной. Баг был, пожалуй, склонен счесть пирожки за самсу, но прислужник опередил его, заявив, что это — «саахса» и что пирожки «мяньфэй», то есть бесплатно, как знак великого саахского уважения. К концу его прочувственной речи ланчжун и сам не заметил, как съел всю «саахсу»; Судья Ди в это время с удовольствием лакал из блюдца сливки, будто и не было более чем плотного завтрака в караван-сарае, — и пользовался, как и везде в Теплисе, гораздо большим вниманием, чем его хозяин: все посетители харчевни собрались у их столика — выстроились, вытянув шеи, кружком на почтительном расстоянии, предварительно вполголоса как следует поуступав друг другу наиболее удобные для созерцания кошачьего питания места (и Баг отметил, что к обладателям папах противуположного цвета зрители были особенно, преувеличенно вежливы и предупредительны — черные наперебой уступали белым, и наоборот). Но стоило Судье Ди оторваться от блюдца и оглядеть собравшихся, как тихие «пжалста», «нет, уж ви пжалста» мгновенно стихли; кот Бага на глазах приобретал несомненный авторитет в местном обществе.
С трудом вырвавшись на улицу из гостеприимных объятий харчевни и получив от хозяина в подарок черную папаху («на памят, на добрий памят, саша-наташа!»), Баг кота с рук теперь не спускал; он уже немного другими глазами смотрел по сторонам: почти каждое заведение — будь то чайная, харчевня, гостиница или лавка — было украшено какими-нибудь зримыми приметами или саахского, или фузянского гостеприимства. Плакатиками, металлическими табличками, а над одной винной лавкой — и цельной, красного лака доской, посреди которой с изрядной стилизацией под древнеханьское головастиковое письмо золотом было начертано: «Наилучшие вина с истинным фузянским гостеприимством». Баг хмыкнул и постановил в свободный час непременно ту лавку навестить, а сейчас, маскируя интерес, лишь ускорил шаг — из дверей уже выкатился лучащийся радостью толстенький усатый хозяин в белой папахе и призывно замахал руками: «Захады, захады, да?»
И так всю дорогу: «Захады! Пасматры! Вах! Кыс-кыс-кыс!»
С гостеприимством в Теплисе, кажется, некоторый перебор, решил Баг. Буквально на грани сообразности. Гм… Несообразное гостеприимство. Никогда бы не подумал, что такое возможно — а вот поди ж ты…
Когда ланчжун неожиданно вышел к изукрашенной резьбой деревянной арке, по верху которой было написано «Картлияху», он, кажется, начал понимать выбор преждерожденной Гюльчатай-Сусанны: судя по всему, торговые ряды не пребывали под исключительным покровительством гостеприимства какой-то одной из двух главных народностей, обитавших в Теплисе, и, следовательно, можно было ожидать, что именно тут вознамерившиеся спокойно пообщаться преждерожденные, один из которых очевидный приезжий, да еще с котом под мышкой, найдут укромный уголок в какой-нибудь чайной. А вот в причинах, отчего хозяйка кошки с непонятным, но звучным и приятно намекающим на долгую беседу в тепле и уюте именем Беседер предпочитает встречу в месте, не отмеченном конкретно-национальной гостеприимностью, ему внезапно захотелось разобраться. Ибо, как со слов самой же Гюльчатай было ведомо Багу, преждерожденная Гохштейн не была ни саашкой, ни фузянкой, но вовсе даже — горной ютайкой. Кстати, хотя на пути Багу и попалась синагога, нигде ланчжун не видел объявлений о всепоглощающем ютайском гостеприимстве или еще какой очевидной добродетели, коими, как знал Баг, ютаи издавна богаты. Впрочем, все надписи на синагоге — маленькой и скромной — были на иврите, а иврита человекоохранитель не разумел. И эта отъединенность тоже показалась Багу странной: обычно в Ордуси существенные надписи делались на всех главных местных наречиях. Рядом с синагогой вообще царило несколько унылое запустение: ни лавок, ни харчевен, а окна дома справа были просто заколочены изнутри, хотя, по всему судя, тут не так давно располагалась вполне оживленная чайная.
Баг только плечами пожал.
Он прошел под арку — сразу за ней, под широким, на уровне второго этажа сооруженным над улицей навесом, по обеим сторонам начиналось бесконечное торжище — прилавки, прилавки и еще раз прилавки; а меж ними сплошь толпились люди — смотрели, приценивались, покупали, продавали, просто неторопливо шли мимо, глазея по сторонам, а шагах в десяти от входа, прямо посреди булыжной мостовой, за столиком, двое убеленных благородными сединами преждерожденных в черных папахах и с длиннющими кинжалами в изукрашенных серебром ножнах степенно потягивали из пиал чай, дымили трубками и бросали кости на доску для нардов, вовсе не обращая внимания на окружающую суету. Багу тут же на ум пришел ургенчский бек Ширмамед Кормибарсов, отец Фирузе, жены Богдана: у седых преждерожденных было с беком что-то непередаваемо общее. Откуда-то издалека доносились звуки дутара, к дутару примешивались гортанные голоса, азартные выкрики, смех. Пестрая, веселая толчея.
— Однако… — пробормотал ошеломленный шумным многолюдием Баг, невольно останавливаясь. — И как же, интересно, мы тут найдем нефритовую единокошечницу Гюльчатай? А, хвостатый преждерожденный? — легонько щелкнул он по уху угревшегося у него под мышкой Судью Ди. Кот демонстративно отвернулся: ты это придумал, ты и расхлебывай.
— Ну ладно…
Баг неторопливо двинулся в толпу, оглядываясь по сторонам: все же как выглядит преждерожденная Гохштейн, он знал — незадолго до Багова отъезда в Теплис Гюльчатай и Баг обменялись фотопортретами. Но несмотря на богатый опыт и хорошо тренированную наблюдательность, ланчжун все равно опасался пропустить ее в мелькании лиц и папах. Свою, кстати, Баг таки водрузил на голову — папаха оказалась почти впору; все равно деть ее некуда, а выбрасывать подарок, только чтобы руки освободить, было бы неуместным варварством. И сошло: пока еще никто никак не отреагировал на то, что вот идет преждерожденный с явственно неместными чертами лица, но — в саахской папахе. И Баг сделал справедливый вывод, что ничьих чувств своим поступком не задел.
Как ни старался ланчжун, Гюльчатай-Сусанна нашла его первой.
— Драгоценный преждерожденный Лобо, — раздался сзади голос, тихий и низкий, и тут же Бага несильно дернули за рукав.
Он повернулся — ну точно: невысокого росточка, как Баг и предполагал по портрету, простое, неброское, скорее круглое лицо, нос с чуть заметной горбинкой, миндалевидные темно-карие глаза и прядь черных как смоль, блестящих и слегка вьющихся волос, выбившаяся из-под черного же платка, казавшегося по сравнению с волосами всего лишь темно-серым. Гюльчатай-Сусанна вскинула на Бага глаза и низко поклонилась.
— Добрый день, драгоценная преждерожденная, — отдал поклон ланчжун. «У нее роскошные волосы. Просто роскошные», — некстати промелькнуло в голове. — Прекрасный день! А в Александрии еще так холодно и слякоть…
— О, у нас весной всегда хорошо… — расцвела в улыбке Гюльчатай-Сусанна, и ее невыразительное лицо сразу сделалось удивительно милым, но через мгновение улыбку словно ветром сдуло: девушка бросила косой взгляд по сторонам, и это Бага не то что насторожило, но удивило неприятно. «Что это она так озирается, будто не дома?» — с недоумением подумал Баг.
— А вы, я вижу, принесли с собой вашего яшмового кота! — Гюльчатай наконец заметила Судью Ди, вполне благосклонно взиравшего на нее из-под руки хозяина. — Красавец, истинный красавец!
— Что-то не так, драгоценная преждерожденная? — поинтересовался ланчжун, по примеру собеседницы незаметно оглядевшись: вокруг кипели жизнью торговые ряды.
— Нет-нет, что вы! — Певучий голос Гюльчатай чуть заметно дрогнул, и любой другой не обратил бы на то внимания, но не Баг. Горная ютайка снова улыбнулась. — Просто…
— Просто?..
— Просто давайте пойдем в более удобное для беседы место, — сказала девушка вместо ответа. — Прошу вас, преждерожденный Лобо. Я покажу дорогу.
«Что-то с этим городом не так, — решил Баг и двинулся следом за Гюльчатай-Сусанной. — Или… мне всего лишь непривычно? У каждого народа — свои обычаи. И если мы их не понимаем, это не значит, что обычаи плохие. Просто сами мы несовершенны…» — Додумав эту мысль, по нынешнему его душевному состоянию — поразительно глубокую и складную, Баг махнул рукой на местные странности и постарался выкинуть их из головы: все же в Теплис он приехал устраивать судьбу Судьи Ди, а не разбираться в местных несообразностях. Сам-то хорош… Скажем, служебная пайцза-то, коей ланчжун так ловко козырнул в караван-сарае, по совести говоря, ему теперь и не принадлежала. Просто Баг не сдал ее в канцелярию Управления, как, согласно действующих установлений, должен был поступить временно отстраненный от службы человекоохранитель, — вроде как забыл сдать. Или не успел, поскольку торопился. Или еще что… Положа руку на сердце, Баг просто не в силах был расстаться с пайцзой. Она казалась ланчжуну последней связующей с Управлением внешней охраны ниточкой. Да и сам он с пайцзой сросся за годы честной службы…
Да, но как это выглядит со стороны!
Так что неча пенять другим на их странности…
Гюльчатай и Баг скорым шагом углубились в торговые ряды, свернули налево, в узкий проход, где лавки были только с одной стороны — с другой же царила глухая кладка древней стены; на стене там и сям висели разнообразные афиши и плакаты, некоторые уж достаточно ветхие, а какие-то и свежие, прилепленные к шероховатым камням недавно. Ланчжуну бросилась в глаза одна из афиш, большая и красивая — взгляд выхватил из середины: «…заседание меджлиса до разрешительного конца, чтобы раз и навсегда положить конец бесконечным спорам…» Продолжения Баг прочесть не успел, поскольку вослед торопливо семенящей девушке свернул налево еще раз — и они сызнова оказались среди лавок под широким навесом, на параллельной улице: здесь царили ковры всех размеров, расцветок и расценок. Развешанные на особых стойках, скатанные в рулоны, подсвеченные особыми лампочками — многое множество ковров. Глаза разбегались от великолепия и буйства красок.
Гюльчатай решительно повернула направо, следом Баг — они сделали, кажется, шагов пятьдесят, как вдруг девушка остановилась так резко, что ланчжун едва не налетел на нее.
— Что случилось, драгоценная преждерожденная? — удивленно и даже несколько недовольно спросил он. — И вообще, не могли бы вы объяснить мне…
Гюльчатай, застыв подобно статуе, не отвечала; и Баг невольно замолк на полуслове. Проследив ее взгляд, ланчжун увидел небольшую лавку древностей — подле входа там сгрудилась довольно плотная толпа, и над ней возвышался, видимо забравшись на стул, какой-то преждерожденный: молодой, плечистый, в полосатом халате и в белой папахе, заросший черной бородой по самые глаза. Он неторопливо говорил что-то, подкрепляя слова экономными, энергичными жестами правой руки, — а собравшиеся внимательно слушали. И Баг прислушался тоже. Чернобородый говорил чисто, почти без акцента.
— …Они живут на нашей земле, и мы их приняли со всем нашим гостеприимством! — Толпа поддержала оратора сдержанным одобрительным гулом: да, да, так и было. — Мы встретили их как любимых друзей, мы сказали: наш кров — ваш кров, наш хлэб — ваш хлэб! — Снова утвердительный рокот голосов: да, да, правда. — А что сделали они? Они приняли наш хлэб, а теперь владеют всеми ссудными конторами Теплиса, управляют обоими нашими заводами и построили еще семь, заседают в меджлисе и вершат судьбы саахов и фузянов, а наши дети вынуждены довольствоваться жалкими крохами с их столов! Разве не так? А?..
На сей раз Баг не услышал единодушного одобрения: видимо, мнения по поводу поведения неизвестных, которых оратор именовал «они», у собравшихся были разные — или не было вовсе никаких.
— Позволено ли мне будет узнать, чьим несообразным поведением столь горячо возмущен этот бородатый преждерожденный? — Ланчжун, напоминая о себе, свободной рукой осторожно коснулся плеча стоявшей впереди Гюльчатай. Другая рука под тяжестью кота затекла, и это начинало раздражать Бага.
— Пойдемте, скорее пойдемте. — Гюльчатай ухватила Бага за рукав и, опустив голову, с неожиданной силой потащила его прочь.
Стараясь не выронить кота, Баг покорно последовал за нею…
— А вы, драгоценный преждерожденный Лобо, простите, — саах? — Гюльчатай-Сусанна указала глазами на папаху Бага.
— Ага. Потомственный, — ухмыльнулся ланчжун и потянул папаху с головы, а потом спрятал ее за пазуху. Покрасовался — и будет, нечего людей путать. — Нет, конечно. Добрые люди подарили в харчевне, куда я по дороге зашел выпить соку.
— У нас много добрых людей… — со странной, непонятной интонацией сказала Гюльчатай.
Они сидели в уютной маленькой чайной в глубине «Картлияху»: чтобы добраться сюда, Багу вослед Гюльчатай пришлось изрядно поплутать между лавками; зато когда они наконец дошли, ланчжун оценил выбор спутницы по достоинству: чайная располагалась в относительно тихом месте — видимо, здесь торговые ряды уже заканчивались, в чайной были столики, надежно отгороженные от общего зала высокими плотными ширмами, и еще — чайная принадлежала ютаям. Так и было написано над входом: «Приют горного ютая». И — что интересно: ни слова про гостеприимство. Нет, Баг не сказал бы, что саахи или, там, фузяны проявляли гостеприимство только на словах — напротив; но лишь только Баг и Гюльчатай вошли в «Приют горного ютая», как необъявленное гостеприимство ютаев тут же ненавязчиво приняло их в свои объятия. Багу и его спутнице было с поклоном сказано «шалом» (и Баг столь искренне удивился тому, что черноволосый прислужник в расшитой бисером кипе поклонился им при том истинно по-ханьски, со сложенными на уровне груди руками, что тут же машинально брякнул «шалом» в ответ), после чего их без лишних разговоров, но со всем почтением проводили за дальний столик за ширмой с надписью «некошер», и тут Гюльчатай-Сусанна взяла дело в свои руки, извинившись перед не говорившим на иврите Багом: быстро сказала что-то прислужнику — видимо, сделала заказ. Прислужник внятно и четко отвечал: «Значит, чайник чая „Вифлеемская звезда“, две чарки сливовой араки, две пахлавы, так? А что коту?» — «Э-э-э… Чего тебе, Судья Ди? Может, пива? Принесите, пожалуйста, миску лучшего пива». Прислужник, неуловимо быстро подмигнув Багу, скрылся за ширмой. «Ловко он меня, — засмеялась Гюльчатай. — Это и правда выглядело не очень сообразно!» — «Да что вы, какая ерунда!» — запротестовал ланчжун, вовсе не посчитавший несообразным то, что девушка для быстроты и пользы дела заговорила на непонятном ему, зато родном для прислужника наречии ютаев, а тактичный прислужник исправил ее оплошность. «Нет-нет, — не соглашалась девушка. — Я ведь не подумала о вашем драгоценном коте». — «Ах вот она о чем… — с некоторым недоумением хмыкнул про себя ланчжун. — А я-то…» Драгоценный кот между тем с удивительно меланхолическим выражением на морде спокойно сидел на стуле и, кажется, дремал. «О, он уже столько сегодня съел и выпил, этот драгоценный кот! Вы не представляете, сколько может влезть в это в сущности некрупное животное». Вот на «некрупное животное» Судья Ди уже отреагировал: приоткрыл глаза и осуждающе посмотрел на хозяина. «Ладно-ладно, крупный ты, крупный», — успокоил его Баг. Между тем из полумрака чайной вынырнул прислужник с широким подносом…
К араке Баг не прикоснулся, хоть и было любопытно, а вот чаю отведал с удовольствием — чай оказался отменный, ровня любимому им пуэру. Пахлава тоже была ничего: почти не сладкая.
— Хороший у вас город, — сказал Баг, покончив с первой чашкой, маленькой и удобной. Очень правильной чашкой. Когда ланчжун впервые оказался в Ханбалыке, его, помнится, удивила привычка ханьцев пить чай из маленьких чашек, а кофе — из больших. Некоторое время он недоумевал, пока наконец не понял, что кофе — это, в сущности, бурда, которая и в сравнение не идет с хорошим чаем, а хороший чай надобно пить именно так: из маленьких чашек крохотными глоточками. И уж вовсе нелепым в глазах ланчжуна выглядел обычай Богдана пить чай с сахаром. Нет, право же, у каждого свои странности, но и странностям есть предел: зачем же чай портить…
Улочка сделала плавный поворот и влилась в магистраль посерьезней, где сновали туда и сюда разноцветные повозки да упрямо полз в гору, мелодично позванивая, трамвайчик — из-за пестрой раскраски точно игрушечный.
Баг остановился на углу, оглядываясь. Здесь было многолюдно: белые и черные папахи, а также разноцветные женские головные платки так и мелькали. Через улицу, напротив, манила открытыми дверями харчевня, и в окно хорошо были видны многочисленные бутылки, аккуратными рядами стоявшие на полках бара.
Нестерпимо захотелось пива, но ланчжун упрямо мотнул головой и свернул налево — дальше, к центру; Судья Ди, одобрительно взмахнув хвостом, последовал за ним. Прохожие («Дети гор!» — подумал Баг) с непосредственным любопытством смотрели на бегущего рядом с хозяином рослого кота в украшенном блестящими подвесками ошейнике — один пожилой преждерожденный в высокой белой папахе даже присел на корточки и протянул к Судье руку: кыс-кыс-кыс; но кот ловко изменил направление движения ровно настолько, чтобы рука, осталась от него на расстоянии в половину чи [76]: Судья не одобрял излишне междусобойных отношений с посторонними и уж тем более никогда не откликался на какое-то там «кис-кис-кис», произнесенное даже и с акцентом. Местные жители, однако же, о привычках кота осведомлены не были, а оттого через каждые десять-пятнадцать шагов кто-нибудь непременно приставал к Судье с предложением «кыс-кыс-кыс», а однажды даже с возгласом «ой, какой хороший котик!». Судья Ди знал, что он — хороший, но с «котиком» был явно не согласен, а потому вразумляюще зашипел на пораженную его видимыми достоинствами девушку в теплом, отороченном лисьим мехом халате и черном, с зелеными узорами платке, обежал хозяина с другой стороны и чуть не бросился ему под ноги.
— Да ты тут популярен, хвостатый преждерожденный! — усмехнулся Баг, останавливаясь. Кот смотрел на него со значением, широко расставив лапы и раздраженно дергая хвостом. — Ну? Что такое? Это же люди. Посмотрел бы ты на себя со стороны: чистый У Сун [77], готовящийся забить тигра насмерть голыми руками!
«Ну, знаешь…» — читалось во взгляде Судьи Ди. Кот басовито, с явным нетерпением мявкнул.
— Чего ты от меня хочешь? — спросил Баг, краем глаза отслеживая еще двух вероятных почитателей вверившего ему свою судьбу кота, с умильными улыбками приближавшихся к месту их беседы: пора было принимать меры. — Ладно, ладно! — Ланчжун поднял Судью Ди на руки (тяжелый!), взял под мышку. — Хвостом только не верти. — И поспешил дальше.
Нельзя сказать, чтобы после этого маневра на Судью Ди стали меньше обращать внимания, но уж сдержанности прохожим возвышенное положение кота явно прибавило: по-прежнему небритый и хмурый Баг не располагал к общению, вид у него был явно нездешний, к тому же он путешествовал без папахи, вообще с непокрытой головой, а одно это уже настоятельно предлагало хозяевам проявлять обычную ордусскую обходительность в отношении приезжего, — смотрели, дети даже пальцами показывали, но приставать больше не приставали. Кажущийся же избыточным интерес к коту наблюдательный Баг легко объяснил полным отсутствием на пройденных улицах других хвостатых преждерожденных.
— Странно, — поделился он с Судьей Ди своими нехитрыми наблюдениями. — Похоже, твои соплеменники здесь — редкость. Вот уж воистину «мало кошек», как говаривал наш учитель Конфуций! [78]
У Бага и Судьи Ди было назначено свидание с весьма редких кровей кошкой по имени Беседер, а заодно и с ее хозяйкой, и хозяйку звали, как Баг узнал из заочной сетевой переписки, Гюльчатай-Сусанна Гохштейн, а собирались они встретиться в месте под названием «Картлияху» — «в самом центре, не заметить невозможно, а у нас все дороги ведут в центр», заверила Бага Гюльчатай-Сусанна. Баг, правда, не понял, отчего ему и Судье Ди нельзя просто прийти к ней домой и почему нужно встречаться на улице — а вдруг, например, дождь? — но из природного уважения к чужим предпочтениям перечить не стал. В «Картлияху» так в «Картлияху».
Однако ж коли все сложится, как задумано, породистой кошке Беседер суждено стать нежной подругой Судьи Ди, как говорится, вкусить с ним сполна альковных радостей и предаться искусству задних покоев — не прямо же в «Картлияху», будь то хоть дворец! Это было бы верхом поспешного несообразия, что никакими местными обычаями, хоть от предков идущими, хоть от кого, не оправдаешь. Да и Судья Ди достаточно благовоспитан… Впрочем, посмотрим. В конце концов, как мы сюда приехали, так можем и уехать. Насильно ни феникс на утун не сядет, ни зверь пицзеци плакать не начнет [79].
Вновь показалась харчевня — там за столиками вкушал утреннюю трапезу народ, а из приоткрытого окна неслись запахи, весьма приятно щекотавшие ноздри. Баг замедлил шаг: он сызнова увидел пиво. Бутыли выстроились плотными соблазнительными рядами в обширном прозрачном холодильном шкапу, пиво было совсем рядом, в двух нешироких шагах, за стеклянной дверью с пластиковой ручкой, и рядом с холодильником как раз пустовал уютный столик на двоих. Баг остановился.
— Добри дэн, прэждэрожденный-джан! — тут же выскочил к нему плотный прислужник средних лет в белом фартуке и черной папахе. Баг уже достаточно насмотрелся на эти папахи, чтобы сделать простой вывод: цвет и высота сих головных уборов явно свидетельствуют как об общественном положении, так и, скорее всего, о принадлежности или к загадочным саахам, или к не менее загадочным фузянам. Тем более что небольшой плакатик, наклеенный на дверь харчевни, на четырех наречиях гласил: «Настоящее саахское гостеприимство!»; значит, черные папахи у саахов. Только какого Яньло они тут в гостеприимстве соревнуются?
— Яо шэмма? [80]Чито жилаешь, да? Саша-наташа, пасматри, да? — Прислужник расплылся в исполненной доброжелательности улыбке: улыбка была, видимо, призвана компенсировать недостаточное владение главными ордусскими наречиями; но в виду холодного пива Баг не обращал внимания на такие мелочи. — Захады! Цин цзин [81], да! Карашо, да? Каргад! [82]Ала кефак, да?
Арабское «ала кефак», сиречь «отлично! классно!», купно с загадочно обобщающим обращением «саша-наташа» настолько умилили Бага, что он тут же зашел и направился к облюбованному столику. До назначенного часа встречи с обладательницей двойного имени преждерожденной Гохштейн время еще было. Прислужник, гостеприимно размахивая руками, неотрывно следовал за гостем и даже подталкивал Бага дородным животом.
— Вах! — округлил он глаза, когда Баг уселся — спиной к пиву — и выгрузил на соседний стул кота. — Вах! — И что-то быстро затараторил по-своему, на всякий случай мешая в речь инородные слова. Ланчжун уверенно разобрал лишь «кот», «хаокань [83]» и опять «вах!».
— Уважаемый, — обратился он к не на шутку разошедшемуся прислужнику. — Вы мне, пожалуйста, стакан апельсинового сока принесите.
Сообразив, что вся его взволнованная речь пропала втуне, прислужник замолк на полуслове, потом сызнова заулыбался.
— Прэждэрожденный-джан не понимай, я не знал, да? Прощения, — после чего обмахнул полотенцем и без того чистейшую деревянную столешницу и брякнул в центр фарфоровую пепельницу. — Один стакан сок апельсин, да? Кушать нет, да?
— Да, один стакан сок апельсин, — подтвердил Баг, искренне наслаждаясь ситуацией. — А кушать нет, да.
— Один миг, да?
Прислужник, по пути обмениваясь загадочными для слуха Бага репликами с остальными посетителями — и в черных, и в белых папахах, — устремился к стойке, а Баг, вытряхнув из рукава помятую пачку «Чжунхуа», покачал пальцем перед носом смирно сидевшего на своем стуле Судьи Ди.
— Только сок, да. Никакого пива, да. Ты понял, саша-наташа, да, нет?
Кот моргнул двумя глазами сразу.
…Гостеприимство саахов показалось Багу несколько чрезмерным: к стакану апельсинового сока таки было подано «кушать» — тарелочка с маленькими, усыпанными кунжутом, прямо из печи мясными пирожками. Баг надкусил один: пирожок оказался обжигающим и — с пряной, тающей во рту бараниной. Баг был, пожалуй, склонен счесть пирожки за самсу, но прислужник опередил его, заявив, что это — «саахса» и что пирожки «мяньфэй», то есть бесплатно, как знак великого саахского уважения. К концу его прочувственной речи ланчжун и сам не заметил, как съел всю «саахсу»; Судья Ди в это время с удовольствием лакал из блюдца сливки, будто и не было более чем плотного завтрака в караван-сарае, — и пользовался, как и везде в Теплисе, гораздо большим вниманием, чем его хозяин: все посетители харчевни собрались у их столика — выстроились, вытянув шеи, кружком на почтительном расстоянии, предварительно вполголоса как следует поуступав друг другу наиболее удобные для созерцания кошачьего питания места (и Баг отметил, что к обладателям папах противуположного цвета зрители были особенно, преувеличенно вежливы и предупредительны — черные наперебой уступали белым, и наоборот). Но стоило Судье Ди оторваться от блюдца и оглядеть собравшихся, как тихие «пжалста», «нет, уж ви пжалста» мгновенно стихли; кот Бага на глазах приобретал несомненный авторитет в местном обществе.
С трудом вырвавшись на улицу из гостеприимных объятий харчевни и получив от хозяина в подарок черную папаху («на памят, на добрий памят, саша-наташа!»), Баг кота с рук теперь не спускал; он уже немного другими глазами смотрел по сторонам: почти каждое заведение — будь то чайная, харчевня, гостиница или лавка — было украшено какими-нибудь зримыми приметами или саахского, или фузянского гостеприимства. Плакатиками, металлическими табличками, а над одной винной лавкой — и цельной, красного лака доской, посреди которой с изрядной стилизацией под древнеханьское головастиковое письмо золотом было начертано: «Наилучшие вина с истинным фузянским гостеприимством». Баг хмыкнул и постановил в свободный час непременно ту лавку навестить, а сейчас, маскируя интерес, лишь ускорил шаг — из дверей уже выкатился лучащийся радостью толстенький усатый хозяин в белой папахе и призывно замахал руками: «Захады, захады, да?»
И так всю дорогу: «Захады! Пасматры! Вах! Кыс-кыс-кыс!»
С гостеприимством в Теплисе, кажется, некоторый перебор, решил Баг. Буквально на грани сообразности. Гм… Несообразное гостеприимство. Никогда бы не подумал, что такое возможно — а вот поди ж ты…
Когда ланчжун неожиданно вышел к изукрашенной резьбой деревянной арке, по верху которой было написано «Картлияху», он, кажется, начал понимать выбор преждерожденной Гюльчатай-Сусанны: судя по всему, торговые ряды не пребывали под исключительным покровительством гостеприимства какой-то одной из двух главных народностей, обитавших в Теплисе, и, следовательно, можно было ожидать, что именно тут вознамерившиеся спокойно пообщаться преждерожденные, один из которых очевидный приезжий, да еще с котом под мышкой, найдут укромный уголок в какой-нибудь чайной. А вот в причинах, отчего хозяйка кошки с непонятным, но звучным и приятно намекающим на долгую беседу в тепле и уюте именем Беседер предпочитает встречу в месте, не отмеченном конкретно-национальной гостеприимностью, ему внезапно захотелось разобраться. Ибо, как со слов самой же Гюльчатай было ведомо Багу, преждерожденная Гохштейн не была ни саашкой, ни фузянкой, но вовсе даже — горной ютайкой. Кстати, хотя на пути Багу и попалась синагога, нигде ланчжун не видел объявлений о всепоглощающем ютайском гостеприимстве или еще какой очевидной добродетели, коими, как знал Баг, ютаи издавна богаты. Впрочем, все надписи на синагоге — маленькой и скромной — были на иврите, а иврита человекоохранитель не разумел. И эта отъединенность тоже показалась Багу странной: обычно в Ордуси существенные надписи делались на всех главных местных наречиях. Рядом с синагогой вообще царило несколько унылое запустение: ни лавок, ни харчевен, а окна дома справа были просто заколочены изнутри, хотя, по всему судя, тут не так давно располагалась вполне оживленная чайная.
Баг только плечами пожал.
Он прошел под арку — сразу за ней, под широким, на уровне второго этажа сооруженным над улицей навесом, по обеим сторонам начиналось бесконечное торжище — прилавки, прилавки и еще раз прилавки; а меж ними сплошь толпились люди — смотрели, приценивались, покупали, продавали, просто неторопливо шли мимо, глазея по сторонам, а шагах в десяти от входа, прямо посреди булыжной мостовой, за столиком, двое убеленных благородными сединами преждерожденных в черных папахах и с длиннющими кинжалами в изукрашенных серебром ножнах степенно потягивали из пиал чай, дымили трубками и бросали кости на доску для нардов, вовсе не обращая внимания на окружающую суету. Багу тут же на ум пришел ургенчский бек Ширмамед Кормибарсов, отец Фирузе, жены Богдана: у седых преждерожденных было с беком что-то непередаваемо общее. Откуда-то издалека доносились звуки дутара, к дутару примешивались гортанные голоса, азартные выкрики, смех. Пестрая, веселая толчея.
— Однако… — пробормотал ошеломленный шумным многолюдием Баг, невольно останавливаясь. — И как же, интересно, мы тут найдем нефритовую единокошечницу Гюльчатай? А, хвостатый преждерожденный? — легонько щелкнул он по уху угревшегося у него под мышкой Судью Ди. Кот демонстративно отвернулся: ты это придумал, ты и расхлебывай.
— Ну ладно…
Баг неторопливо двинулся в толпу, оглядываясь по сторонам: все же как выглядит преждерожденная Гохштейн, он знал — незадолго до Багова отъезда в Теплис Гюльчатай и Баг обменялись фотопортретами. Но несмотря на богатый опыт и хорошо тренированную наблюдательность, ланчжун все равно опасался пропустить ее в мелькании лиц и папах. Свою, кстати, Баг таки водрузил на голову — папаха оказалась почти впору; все равно деть ее некуда, а выбрасывать подарок, только чтобы руки освободить, было бы неуместным варварством. И сошло: пока еще никто никак не отреагировал на то, что вот идет преждерожденный с явственно неместными чертами лица, но — в саахской папахе. И Баг сделал справедливый вывод, что ничьих чувств своим поступком не задел.
Как ни старался ланчжун, Гюльчатай-Сусанна нашла его первой.
— Драгоценный преждерожденный Лобо, — раздался сзади голос, тихий и низкий, и тут же Бага несильно дернули за рукав.
Он повернулся — ну точно: невысокого росточка, как Баг и предполагал по портрету, простое, неброское, скорее круглое лицо, нос с чуть заметной горбинкой, миндалевидные темно-карие глаза и прядь черных как смоль, блестящих и слегка вьющихся волос, выбившаяся из-под черного же платка, казавшегося по сравнению с волосами всего лишь темно-серым. Гюльчатай-Сусанна вскинула на Бага глаза и низко поклонилась.
— Добрый день, драгоценная преждерожденная, — отдал поклон ланчжун. «У нее роскошные волосы. Просто роскошные», — некстати промелькнуло в голове. — Прекрасный день! А в Александрии еще так холодно и слякоть…
— О, у нас весной всегда хорошо… — расцвела в улыбке Гюльчатай-Сусанна, и ее невыразительное лицо сразу сделалось удивительно милым, но через мгновение улыбку словно ветром сдуло: девушка бросила косой взгляд по сторонам, и это Бага не то что насторожило, но удивило неприятно. «Что это она так озирается, будто не дома?» — с недоумением подумал Баг.
— А вы, я вижу, принесли с собой вашего яшмового кота! — Гюльчатай наконец заметила Судью Ди, вполне благосклонно взиравшего на нее из-под руки хозяина. — Красавец, истинный красавец!
— Что-то не так, драгоценная преждерожденная? — поинтересовался ланчжун, по примеру собеседницы незаметно оглядевшись: вокруг кипели жизнью торговые ряды.
— Нет-нет, что вы! — Певучий голос Гюльчатай чуть заметно дрогнул, и любой другой не обратил бы на то внимания, но не Баг. Горная ютайка снова улыбнулась. — Просто…
— Просто?..
— Просто давайте пойдем в более удобное для беседы место, — сказала девушка вместо ответа. — Прошу вас, преждерожденный Лобо. Я покажу дорогу.
«Что-то с этим городом не так, — решил Баг и двинулся следом за Гюльчатай-Сусанной. — Или… мне всего лишь непривычно? У каждого народа — свои обычаи. И если мы их не понимаем, это не значит, что обычаи плохие. Просто сами мы несовершенны…» — Додумав эту мысль, по нынешнему его душевному состоянию — поразительно глубокую и складную, Баг махнул рукой на местные странности и постарался выкинуть их из головы: все же в Теплис он приехал устраивать судьбу Судьи Ди, а не разбираться в местных несообразностях. Сам-то хорош… Скажем, служебная пайцза-то, коей ланчжун так ловко козырнул в караван-сарае, по совести говоря, ему теперь и не принадлежала. Просто Баг не сдал ее в канцелярию Управления, как, согласно действующих установлений, должен был поступить временно отстраненный от службы человекоохранитель, — вроде как забыл сдать. Или не успел, поскольку торопился. Или еще что… Положа руку на сердце, Баг просто не в силах был расстаться с пайцзой. Она казалась ланчжуну последней связующей с Управлением внешней охраны ниточкой. Да и сам он с пайцзой сросся за годы честной службы…
Да, но как это выглядит со стороны!
Так что неча пенять другим на их странности…
Гюльчатай и Баг скорым шагом углубились в торговые ряды, свернули налево, в узкий проход, где лавки были только с одной стороны — с другой же царила глухая кладка древней стены; на стене там и сям висели разнообразные афиши и плакаты, некоторые уж достаточно ветхие, а какие-то и свежие, прилепленные к шероховатым камням недавно. Ланчжуну бросилась в глаза одна из афиш, большая и красивая — взгляд выхватил из середины: «…заседание меджлиса до разрешительного конца, чтобы раз и навсегда положить конец бесконечным спорам…» Продолжения Баг прочесть не успел, поскольку вослед торопливо семенящей девушке свернул налево еще раз — и они сызнова оказались среди лавок под широким навесом, на параллельной улице: здесь царили ковры всех размеров, расцветок и расценок. Развешанные на особых стойках, скатанные в рулоны, подсвеченные особыми лампочками — многое множество ковров. Глаза разбегались от великолепия и буйства красок.
Гюльчатай решительно повернула направо, следом Баг — они сделали, кажется, шагов пятьдесят, как вдруг девушка остановилась так резко, что ланчжун едва не налетел на нее.
— Что случилось, драгоценная преждерожденная? — удивленно и даже несколько недовольно спросил он. — И вообще, не могли бы вы объяснить мне…
Гюльчатай, застыв подобно статуе, не отвечала; и Баг невольно замолк на полуслове. Проследив ее взгляд, ланчжун увидел небольшую лавку древностей — подле входа там сгрудилась довольно плотная толпа, и над ней возвышался, видимо забравшись на стул, какой-то преждерожденный: молодой, плечистый, в полосатом халате и в белой папахе, заросший черной бородой по самые глаза. Он неторопливо говорил что-то, подкрепляя слова экономными, энергичными жестами правой руки, — а собравшиеся внимательно слушали. И Баг прислушался тоже. Чернобородый говорил чисто, почти без акцента.
— …Они живут на нашей земле, и мы их приняли со всем нашим гостеприимством! — Толпа поддержала оратора сдержанным одобрительным гулом: да, да, так и было. — Мы встретили их как любимых друзей, мы сказали: наш кров — ваш кров, наш хлэб — ваш хлэб! — Снова утвердительный рокот голосов: да, да, правда. — А что сделали они? Они приняли наш хлэб, а теперь владеют всеми ссудными конторами Теплиса, управляют обоими нашими заводами и построили еще семь, заседают в меджлисе и вершат судьбы саахов и фузянов, а наши дети вынуждены довольствоваться жалкими крохами с их столов! Разве не так? А?..
На сей раз Баг не услышал единодушного одобрения: видимо, мнения по поводу поведения неизвестных, которых оратор именовал «они», у собравшихся были разные — или не было вовсе никаких.
— Позволено ли мне будет узнать, чьим несообразным поведением столь горячо возмущен этот бородатый преждерожденный? — Ланчжун, напоминая о себе, свободной рукой осторожно коснулся плеча стоявшей впереди Гюльчатай. Другая рука под тяжестью кота затекла, и это начинало раздражать Бага.
— Пойдемте, скорее пойдемте. — Гюльчатай ухватила Бага за рукав и, опустив голову, с неожиданной силой потащила его прочь.
Стараясь не выронить кота, Баг покорно последовал за нею…
— А вы, драгоценный преждерожденный Лобо, простите, — саах? — Гюльчатай-Сусанна указала глазами на папаху Бага.
— Ага. Потомственный, — ухмыльнулся ланчжун и потянул папаху с головы, а потом спрятал ее за пазуху. Покрасовался — и будет, нечего людей путать. — Нет, конечно. Добрые люди подарили в харчевне, куда я по дороге зашел выпить соку.
— У нас много добрых людей… — со странной, непонятной интонацией сказала Гюльчатай.
Они сидели в уютной маленькой чайной в глубине «Картлияху»: чтобы добраться сюда, Багу вослед Гюльчатай пришлось изрядно поплутать между лавками; зато когда они наконец дошли, ланчжун оценил выбор спутницы по достоинству: чайная располагалась в относительно тихом месте — видимо, здесь торговые ряды уже заканчивались, в чайной были столики, надежно отгороженные от общего зала высокими плотными ширмами, и еще — чайная принадлежала ютаям. Так и было написано над входом: «Приют горного ютая». И — что интересно: ни слова про гостеприимство. Нет, Баг не сказал бы, что саахи или, там, фузяны проявляли гостеприимство только на словах — напротив; но лишь только Баг и Гюльчатай вошли в «Приют горного ютая», как необъявленное гостеприимство ютаев тут же ненавязчиво приняло их в свои объятия. Багу и его спутнице было с поклоном сказано «шалом» (и Баг столь искренне удивился тому, что черноволосый прислужник в расшитой бисером кипе поклонился им при том истинно по-ханьски, со сложенными на уровне груди руками, что тут же машинально брякнул «шалом» в ответ), после чего их без лишних разговоров, но со всем почтением проводили за дальний столик за ширмой с надписью «некошер», и тут Гюльчатай-Сусанна взяла дело в свои руки, извинившись перед не говорившим на иврите Багом: быстро сказала что-то прислужнику — видимо, сделала заказ. Прислужник внятно и четко отвечал: «Значит, чайник чая „Вифлеемская звезда“, две чарки сливовой араки, две пахлавы, так? А что коту?» — «Э-э-э… Чего тебе, Судья Ди? Может, пива? Принесите, пожалуйста, миску лучшего пива». Прислужник, неуловимо быстро подмигнув Багу, скрылся за ширмой. «Ловко он меня, — засмеялась Гюльчатай. — Это и правда выглядело не очень сообразно!» — «Да что вы, какая ерунда!» — запротестовал ланчжун, вовсе не посчитавший несообразным то, что девушка для быстроты и пользы дела заговорила на непонятном ему, зато родном для прислужника наречии ютаев, а тактичный прислужник исправил ее оплошность. «Нет-нет, — не соглашалась девушка. — Я ведь не подумала о вашем драгоценном коте». — «Ах вот она о чем… — с некоторым недоумением хмыкнул про себя ланчжун. — А я-то…» Драгоценный кот между тем с удивительно меланхолическим выражением на морде спокойно сидел на стуле и, кажется, дремал. «О, он уже столько сегодня съел и выпил, этот драгоценный кот! Вы не представляете, сколько может влезть в это в сущности некрупное животное». Вот на «некрупное животное» Судья Ди уже отреагировал: приоткрыл глаза и осуждающе посмотрел на хозяина. «Ладно-ладно, крупный ты, крупный», — успокоил его Баг. Между тем из полумрака чайной вынырнул прислужник с широким подносом…
К араке Баг не прикоснулся, хоть и было любопытно, а вот чаю отведал с удовольствием — чай оказался отменный, ровня любимому им пуэру. Пахлава тоже была ничего: почти не сладкая.
— Хороший у вас город, — сказал Баг, покончив с первой чашкой, маленькой и удобной. Очень правильной чашкой. Когда ланчжун впервые оказался в Ханбалыке, его, помнится, удивила привычка ханьцев пить чай из маленьких чашек, а кофе — из больших. Некоторое время он недоумевал, пока наконец не понял, что кофе — это, в сущности, бурда, которая и в сравнение не идет с хорошим чаем, а хороший чай надобно пить именно так: из маленьких чашек крохотными глоточками. И уж вовсе нелепым в глазах ланчжуна выглядел обычай Богдана пить чай с сахаром. Нет, право же, у каждого свои странности, но и странностям есть предел: зачем же чай портить…