Ван Ластбадер Эрик. Глаза Ангела

   - Я вижу, вы и сидя на стуле, никак не успокоитесь, - недовольно пробурчал Большой Эзу, - вставайте и пойдем отсюда. - Он похлопал по боковому карману брюк. - Здесь у меня передатчик, так что если будут какие-нибудь новости, нас сразу же известят.
   Серо-стальной "Мерседес" отвез их не в шумный, многолюдный центр Токио, сияющий нарядными неоновыми вывесками, а в Гиндзу, на тихую зеленую улочку, за деревянными заборами которой виднелись красивые особняки клубы, где собиралась самая изысканная публика. Машина въехала в ворота и, оставив позади крохотный нарядный садик, остановилась у особняка. Слуги засуетились, навстречу гостям вышел и хозяин клуба, проводил их на второй этаж в отделанный мрамором зал, посередине которого стоял белый концертный рояль. На крышке рояля - огромная фарфоровая ваза с красными пионами. Позади рояля виднелось окно, а за ним - внутренний дворик, в котором был искусно имитирован уголок дикой природы: среди больших, покрытых мхом валунов струились прозрачные ручьи, росли пушистые курчавые папоротники, цвела карликовая азалия. Через зал Хонно, а за ней Большой Эзу прошли к лифту и спустились на нижний этаж.
   - Увидимся в додзо, - сказал Большой Эзу и оставил ее на попечение служанки. Служанка проводила Хонно в богатую, отделанную кедром комнату, дала ей белое дзи - традиционное одеяние для занятий боевыми искусствами, легкое, свободное и удобное, и показала, где можно принять ванну. После омовения Хонно облачилась в дзи и отправилась в додзо, где ее уже ждал Большой Эзу. Потолок и стены додзо были выложены деревянными панелями, под потолком висели старинные знамена военных рыцарей феодальной Японии даймио. На полу лежали татами - жесткие коврики из прессованной соломы, освещение было неярким и ровным.
   - Откуда вам известно, что я владею боевыми искусствами? - удивилась Хонно.
   - Я все знаю, - ответил Большой Эзу. - Можете мне смело довериться.
   Хонно невольно рассмеялась, и он сказал:
   - Вот так-то лучше. Больше не будем нервничать, договорились?
   Он начал кружить вокруг нее, наблюдая за реакцией, Делая пробные выпады.
   - Дзю-дзю-цу, - перечислял Большой Эзу, - немного тай-чи. И, судя по тому, как вы держите руки, айкидо.
   Он перешел в нападение, стараясь добраться до коленей Хонно, но она применила традиционную защитную тактику ирими и сама атаковала, с удовольствием чувствуя, как ее внутренняя сила, внутренняя энергия - ва разливается по телу. Это было удивительное ощущение легкости, свободы, словно ты - уносящийся в небо воздушный шар или сорвавшаяся с крючка рыба, быстро уходящая на безопасную глубину.
   - Так - так, неплохо, - Большой Эзу атаковал снова. Несмотря на свой изрядный вес и немалые габариты он двигался с легкостью и быстротой юноши. Хонно быстро разгадала его тактику: без конца нападать, не давая противнику передышки, утомить его, чтобы, устав, он совершил ошибку. Затем она обнаружила слабое место в этой тактике. Между постоянными атакующими выпадами существовали все-таки минутные интервалы, во время которых можно было ухитриться перейти в контратаку.
   Спокойно защищаясь от непрерывных выпадов противника, Хонно выжидала удобного момента для нападения. Удар, еще один, и еще, вот, наконец, сейчас можно, - и Хонно ринулась в атаку на Большого Эзу, раскрывшегося на секунду перед очередным броском. Мгновение - и она поняла, что попала в ловушку противник был готов к этому удару и, более того, ждал его. Терпеливо, долго он заманивал ее, чтобы она из обороны перешла в наступление, а когда она наконец сделала это, он умелым приемом блокировал ее. Хонно осталось только дивиться его мастерству и легкости, с какой он уложил ее на обе лопатки и прижал к полу ребром ладони, держа руку у ее горла.
   Большой Эзу помог Хонно подняться с ковра, похвалил:
   - Неплохо, госпожа Кансей. Но можно еще лучше. Они встретились через полтора часа в ресторане клуба на третьем этаже. За это время Хонно вымыли, натерли ароматными маслами, сделали массаж, снова вымыли. В комнате, где она принимала ванну первый раз, Хонно нашла свою одежду, выстиранную и тщательно отутюженную.
   В отличие от яркой беломраморной залы на втором этаже, помещение ресторана было выдержано в строгом, сдержанном стиле: стены из необработанного серого гранита, почти бесцветные, создающие странное впечатление переливчатости благодаря неотполированной поверхности камня; необычно узкие и длинные зарешеченные стрельчатые окна; в оконных проемах был виден город, но из-за необыкновенной формы окон он приобретал нереальный, расчерченный на вертикальные полосы облик, казалось, здесь поработала рука не архитектора, а художника-абстракциониста.
   - Есть какие-нибудь новости? - спросила Хонно, усаживаясь за столик напротив Большого Эзу.
   - Терпение, госпожа Кансей, - ответил тот. Официант в это время разливал в бокалы охлажденное белое вино. - Надо уметь терпеть. Именно из-за недостатка терпения вы поддались на мою хитрость во время нашего боя и проиграли.
   - Но я хочу знать, что же случилось с Гиином, а также получить назад тетради Сакаты, - волнуясь, проговорила Хонно, откладывая в сторону красиво оформленное меню.
   Большой Эзу молча разглядывал ее, потягивая вино, потом сказал:
   - Давайте сначала выясним, что для вас важнее: тетради, оставленные вашим другом вам в завещание, или жизнь профессора Гиина?
   - Но мне одинаково важно и то, и другое!
   - Но если бы вы все-таки были вынуждены выбирать между Гиином и тетрадями, - спрашивал Большой Эзу Хонно так, словно она была маленькой девочкой, - что бы вы выбрали?
   - Вы серьезно говорите или это очередная из ваших шуточек?
   - Я абсолютно серьезен.
   - Послушайте, но ваш вопрос звучит просто дико.
   - Неужто? Я так не считаю.
   - Да что же вы за человек такой! - сердито воскликнула Хонно. По-моему, ответ может быть только один: жизнь человека гораздо важнее каких бы то ни было тетрадей, пусть даже и зашифрованных.
   - Разве? А как же ваше обещание Сакате-сану, госпожа Кансей? Ваш священный долг - гири?
   Хонно захлестнула волна жгучего стыда. Беспокойство за жизнь Гиина отодвинуло на второй план ее долг перед Сакатой, она как-то забыла об этом.
   - Но вы, по-моему, неправильно ставите вопрос. И потом, почему вам так важно знать мой ответ?
   - Ваш ответ имеет принципиальное значение. Я задал вам загадку-Дзэн, и если вы думаете, что решение подобных загадок - бессмысленное занятие, то вы глубоко заблуждаетесь. Это не моя прихоть, поймите. Загадки-Дзэн, дорогая госпожа, помогают найти выход "душе, блуждающей в потемках. Я предупредил вас, что вы должны быть готовы к чему угодно. Вы дали слово, уверили меня, что сделаете все, что от вас потребуется. И что же? Нам встретилось первое препятствие на пути, и вы не можете сделать ничего лучше, как только капризничать и обижаться. Где ваш боевой дух, воля? Что бы сказал о вашем поведении Саката-сан?
   Хонно закрыла лицо руками и заплакала. Большой Эзу подождал, пока она успокоится, и спросил:
   - Почему вы плакали?
   - Я вела себя глупо, пытаясь подражать в своем поведении настоящему воину. Это не для женщины, женщина слаба, только мужчине такое под силу.
   - Неправильно. Быть настоящим воином - значит обладать боевым духом, возраст и пол здесь ни при чем. А у вас есть задатки борца, воина, я знаю, я почувствовал это во время нашего боя в додзо. Я ощутил силу вашей внутренней энергии - ва. Вы сражались с яростью, достойной любого мужчины, и получили от боя удовольствие. Совершенно так же, как и я, кстати.
   - Но... Бедный Гиин... - прошептала Хонно. - Я не могу не думать о нем, не могу не беспокоиться. Что, если...
   - Сердце воина должно быть свободно. Сердце воина закаляется в борьбе, в выполнении обязательств, предписываемых чувством долга - гири, и в соблюдении правил чести. Только это важно. А Гиин всего лишь человек.
   - Но ведь я когда-то любила Гиина и, возможно, люблю до сих пор. И Эйкиси я люблю, он - мой муж.
   - И Эйкиси, и Гиин, - не более, чем люди. Несовершенный, непостоянный материал. А идеалы воина неизменны, совершенны, чисты. Поверьте хотя бы в один из этих идеалов - и вы перестанете зависеть от кого или чего-либо.
   - Я замужняя женщина, - с несчастным видом защищалась Хонно. - У меня есть обязанности перед мужем.
   - Повторяю вам, госпожа Кансей, мужчины и женщины - материал ненадежный. Они лгут, изворачиваются, крадут, предают. Такова человеческая природа. Такова жизнь. Поставить себя в зависимость от мужчины или женщины - значит стать слабым, накликать беду. Воин не верит людям, и поэтому обретает великую силу.
   - Все слова, слова. Пустые слова.
   Большой Эзу долго молчал, затем согласно кивнул.
   - Вы правы, госпожа Кансей. И сегодня ночью мы от слов перейдем к делу.
   Стемнело, когда они оказались на окраине Токио, в саду, полном зеленого мха и покоя. Словно изумруд, сверкал в свете луны темный и таинственный пруд. В саду находился публичный дом. Хозяйкой заведения была Мама-сан.
   - Вы приходите сюда удовлетворить зов плоти? - спросила Хонно, оглядываясь вокруг. Место было красивое; сюда приходили самые разные люди за сексуальными развлечениями, здесь позволены были любые удовольствия, запрещенные общественной моралью.
   Большой Эзу улыбнулся словам Хонно и повел ее дальше, мимо пруда через двор к деревянному зданию. Мама-сан стояла в дверях, поджидая посетителей, словно заранее знала об их визите. Она поклонилась Большому Эзу и, когда он представил ей Хонно, тепло, по-дружески приветствовала ее. Гости сняли обувь, которая тут же была поставлена в красивый шкафчик, стоящий в холле, и прошли внутрь дома. На стенах висели деревянные гравюры, изображавшие эротические сцены; многие из них были едва видны за цветами, вазы с которыми стояли повсюду. Хозяйка проводила гостей в комнату с шестью ковриками-татами на полу и массивным, выкрашенным в красный цвет сундуком, чьи железные части были украшены причудливой, затейливой резьбой. В простой фарфоровой вазе красовалась желтая хризантема. Принесли чай, и Большой Эзу почти сразу извинился и ушел, оставив женщин одних.
   - Он часто приходит сюда? - поинтересовалась Хонно у хозяйки.
   - Нет, что вы! - ответила Мама-сан, и, казалось, сама мысль об этом опечалила ее. - Он приходит сюда крайне редко.
   Круглое лицо Мамы-сан было приятным, седые волосы тщательно уложены в замысловатую прическу и заколоты большими деревянными шпильками. Одета она была по старинной моде в нежно-зеленое кимоно, из-под которого выглядывал подол желтой нижней юбки. Грим являл собой традиционное сочетание трех цветов: красного, белого и черного - сильно набеленное лицо, черные брови и глаза, ярко-красные губы и щеки.
   - А как вы познакомились с Большим Эзу?
   Мама-сан чудно наклонила голову, словно пересмешник на ветке, и ответила:
   - Заведение принадлежит ему.
   И улыбнулась Хонно застенчиво и даже подобострастно.
   - Скажите, вы обедали сегодня в Джинзе, в его клубе?
   - Как, и клуб тоже принадлежит Большому Эзу?
   - Конечно, - и Мама-сан снова по-птичьи кивнула головой. На лице ее появилось точно такое же выражение, как у мамаши, гордящейся достижениями своего сына. - Большой Эзу владеет многим, но ему все это не нужно. Понимаете, что я имею в виду?
   - Не совсем.
   - Попробую объяснить. - Мама-сан сложила руки на коленях. Неяркий свет струился из соседней комнаты, отделенной от той, где находились женщины, не стеной, а украшенными эротическими рисунками седзи3. Этот свет мягко освещал лицо женщины, делая его очертания нечеткими, размытыми; Хонно вспомнился вид Токио, открывавшийся из стрельчатых узких окон в ресторане, где они с Большим Эзу обедали, - такой же нереальный, лишенный четких контуров, как и лицо Мамы-сан. - Я имею в виду следующее. Человек достигает определенного благополучия, но на что уходит его богатство, если ему недостает разума? Конечно, он может ездить на дорогих машинах, покупать изысканную одежду, иметь дом в Кодзимаси, но если этого человека не уважают, он ничто, несмотря на все его богатство; жизнь его - как вода, бесследно уходящая в песок.
   - Это вы говорите о Большом Эзу?
   - Нет, ну что вы, никоим образом. Я стараюсь объяснить вам истинную природу вещей. Некоторые события, потрясающие нас до глубины души, нуждаются в толковом, логическом объяснении. Это объяснение помогает нам умом понять то, что отказывается понимать наше сердце.
   В этот момент появился Большой Эзу.
   - Нам пора, Мама-сан. Мы поднимемся наверх. Пожилая женщина поклонилась.
   - Понимаю.
   - Вы закончили ваш разговор?
   Мама-сан загадочно взглянула на него и ответила:
   - Мы философствовали, а делать это можно бесконечно.
   Большой Эзу, в свою очередь, поклонился Маме-сан и сделал Хонно знак следовать за ним. Они вышли из комнаты и прошли к лестнице. В холле Хонно заметила какого-то человека, очень похожего на одного из людей Большого Эзу; он стоял у лестницы и отвел взгляд в сторону, когда Большой Эзу, а за ним Хонно проследовали мимо.
   - Куда мы идем? Зачем мы здесь? - начала спрашивать Хонно, но ответа не получила.
   Они поднялись на второй этаж, где большое помещение делилось на отдельные комнаты при помощи седзи - таких же, какие Хонно видела в первой комнате - из рисовой бумаги и с эротическими рисунками. Строго говоря, это были и не комнаты в обычном понимании, и в них невозможно было уединиться полностью, хотя подобное, с точки зрения европейца, неудобство не мешало японцам, чуждым индивидуализма.
   - Здесь, конечно, не спят, - тихо сказал Большой Эзу, - но тем не менее видят сны.
   Пройдя ряд комнат, он остановился перед последней передвижной стеной и, положив руку на окрашенную в серый цвет деревянную раму, повернулся к Хонно:
   - Доверие, уважаемая госпожа Кансей, очень часто обманывают те, кому мы доверяем. Не хотите ли убедиться в моих словах?
   Он толкнул раму, она отъехала в сторону, и Хонно в изумлении уставилась на двух людей, слившихся в экстазе страсти. Оба тела ритмично, сладострастно двигались. Мужчина, почувствовав, что на него смотрят, оттолкнул женщину, и та, высвободившись из простыней, уселась и посмотрела в сторону Хонно. Боже, да это была не женщина вовсе, а мужчина! Хонно внимательно всмотрелась в его лицо, и кровь застыла у нее в жилах: Эйкиси! Перед ней сидел ее муж, минуту назад занимавшийся любовью с другим мужчиной! У Хонно закружилась голова. Нет! Такого не может быть! Невероятно, это, наверное, просто дурной сон! В памяти всплыли слова Мамы-сан; "Если человека не уважают, он ничто, его жизнь - как вода, бесследно уходящая в песок". Мама-сан упоминала Кодзимаси... Ну, конечно, это один из районов Токио, пользующийся нехорошей славой, и именно там Эйкиси вырос, ходил в школу. Там жили и его родители. Теперь понятно, старая мудрая женщина пыталась подготовить ее к неприятному сюрпризу, как-то помочь, ослабить удар.
   - Хонно-сан! - завизжал Эйкиси. - Как вы осмелились прийти сюда? Как вы осмелились лгать, что вы уехали, и шпионить за мной? - Его лицо выражало безграничное отвращение. - Хотя, что я удивляюсь? Вы же родились в год лошади! Да, я знаю это! Проклятая женщина!
   В глазах Хонно застыл стыд и ужас, и это еще больше разозлило Эйкиси, он продолжал вопить все яростнее:
   - За месяц до нашей свадьбы твой папаша пришел к нам в дом и сообщил, в какой год родилась его распрекрасная дочь. Он, конечно, хотел денег за свою ценную информацию, и, поскольку он разговаривал со мной, я ему заплатил. Да, его сведения действительно имели для меня определенную ценность, но не ту, о которой думал бедный старый идиот. Я получил прекрасное средство держать тебя в узде, чтобы твое упрямство и своеволие не мешали мне жить так, как я хочу.
   Эйкиси потянулся к юноше, сидевшему рядом с ним, любовно обнял его.
   - А теперь, проклятая женщина, убирайся вон отсюда! Не мешай мне заниматься любовью!
   Хонно хотелось кричать, но голос пропал. Последние слова мужа вывели ее из оцепенения, она повернулась, ничего не ответив, и пошла прочь, горя от стыда и гнева. Прошла мимо Большого Эзу, почти пробежала все комнаты и начала спускаться вниз по лестнице. Выскочила во двор, забыв надеть свои туфли, и бросилась к тихому пруду. Там, под сенью кудрявых кленов, под мирный плеск рыбы в воде она хотела хоть немного прийти в себя, собраться с мыслями и забыться. Хонно не успела добежать до спасительного пруда, как ее внезапно вырвало от отвращения. Слабея, она еле добралась до него и легла животом на землю, опустив лицо в прохладную, освежающую воду. Вода принесла облегчение, и Хонно, не поднимая головы, открыла глаза, села и стала смотреть в глубину, туда, где сновали рыбы.
   Когда она наконец оторвалась от воды и встала, то увидела напротив себя Большого Эзу. Он протянул ей ее туфли. Хонно чувствовала себя такой униженной, что даже не могла взглянуть на него и только сказала:
   - Как вам не стыдно! Вы же все время знали об Эйкиси, - она задыхалась от негодования, - знали, что он сюда ходит. И ничего мне не сказали!
   - Да, знал. Он ходит сюда три года, - спокойно ответил Большой Эзу. Так что ни встреча с вами, ни ухаживания, ни женитьба не помешали ему заниматься тем, чем он давно уже занимается.
   - Это все потому, что я проклятая, я женщина-хиноеума, убивающая мужа.
   Большой Эзу смотрел куда-то в темноту, наблюдая за мелькающими то тут, то там светлячками. В этом чудесном садике у пруда, среди кленов можно было забыть о шумном большом Токио, его современных зданиях, бесконечном потоке машин; забыть о коррупции и взяточничестве чиновников, о безумной гонке в двадцать первый век, о глобальных задачах, которые поставило себе правительство Японии. Он чувствовал ностальгию по доброй старине, по простому, но милому времени, когда жили храбрые, мужественные люди, прирожденные воины; ему хотелось вернуть то время, о котором он так много знал. Об этом времени сильно тосковали и Юкио Мишима и Кунио Саката, настоящие самураи.
   - Год, в котором вы родились, здесь ни при чем, дорогая госпожа Кансей. Виноват ваш муж, типичный представитель нашего времени. Мама-сан, разговаривая с вами, пыталась подготовить вас к неожиданному удару. Она знает вашего мужа очень хорошо-Безжалостные слова Большого Эзу эхом отдались в ушах Хонно. Ей снова стало дурно. Она вспомнила, как ее третировали родители, особенно отец, потом на смену отцу пришел муж. Как жестоко она ошибалась! Как могла она принимать бесчеловечность за сильный характер? Желание быть покорной, достойной женой сделало ее слепой, глупой. Какая же она идиотка!
   А ее работа? Теперь она ясно понимала свою роль - украшать офис, словно обои стену, быть неизменно элегантной, обаятельной, всегда послушной. А ведь у нее не меньше опыта, чем у мужчин, работающих в "Мисита Индастриз", а то и побольше. И чем же она занимается? Обслуживает их! Несмотря на ее опыт и знания, никто не желает прислушиваться к ее мнению. По большому счету она никто, ноль без палочки. Кунио Мисита недавно явно поставил ее на место, проигнорировав ее предложение о сотрудничестве с "Тандем Поликарбон". Что же в результате получается? Ее стремление быть покорной лишь навредило ей.
   А ее дом? Был ли у нее когда-нибудь родной дом? Детство помнилось постоянными насмешками, издевательствами, да что детство! Оказывается, и замужество не удалось.
   Хонно казалось, будто она очнулась от долгого кошмарного сна, вырвалась из мира, где ее заставляли молчать, а ведь она достойна лучшей участи! Вместо того чтобы жить красиво и достойно, она сначала подвергалась побоям отца, потом работала, словно заведенная, на Миситу, а когда вышла замуж, стала прислуживать еще и мужу.
   Хонно собралась с силами и посмотрела на Большого Эзу.
   - Я теперь поняла, что внутри нашего привычного мира живут и другие миры. Как, например, в мире большого города существует мир публичных домов. А рядом с этими мирами есть еще другие миры, правда? Ведь существует же недалеко от противного борделя чудесный сад и пруд с рыбками? Какой из этих миров настоящий?
   Большой Эзу ответил:
   - Сегодня вы получили урок, дорогая госпожа. Самый главный, самый реальный мир живет внутри нас самих, в нашей душе.
   Льяно-Негро
   На одном из деревьев у входа в джунгли Тори обнаружила вырезанные на коре рисунки - примитивные, но тем не менее сделанные очень талантливо; изображали они шестерых людей: ребенка, старого согбенного человека, слепого, человека, распятого на кресте, безногого человека и мертвеца.
   - Дьявольские штучки! Что могут означать эти ужасные рисунки? спросил Рассел.
   - Одну из легенд, - ответил Эстило.
   - Не верю я в легенды. - Рассел отошел от дерева и стал внимательно разглядывать близлежащую местность.
   - Великий поэт Хорхе Луис Борхес писал, что в легендах простым, доступным языком излагается смысл человеческого существования.
   - И вы в это верите?
   Тори подошла к Расселу и сказала ему.
   - В это обязательно нужно верить, особенно здесь, сейчас, в джунглях. Легенда и жизнь - единое целое, а не два разных понятия, как считаешь ты, и твоя точка зрения в данной ситуации просто опасна.
   - Почему тебе доставляет такое удовольствие постоянно унижать меня, показывать свое превосходство? Зачем тебе это, Тори?
   - Ты - мужчина, Рассел, а я принадлежу к слабому полу.
   - Ну и что с того?
   - А то, что ты относишься к тем мужчинам, которые не доверяют женщине просто потому, что она женщина.
   - Не болтай ерунды.
   - Я серьезно тебе говорю.
   Рассел долго сверлил ее взглядом, потом сказал:
   - Пошли, поздно уже.
   Все трое, оставив позади дерево с удивительными рисунками, вошли в густые заросли, шли до полудня, а потом сделали привал. Было жарко и влажно, одежда насквозь промокла от пота.
   Рассел спросил у Эстило:
   - Скажите, что же все-таки означают эти рисунки?
   - Мы рождаемся, стареем, слабеем, получаем наказание за свои грехи и умираем. Я думаю, эти рисунки что-то вроде предупреждения. Местные крестьяне очень суеверны, и для них джунгли являются как бы границей, отделяющей известное от неизвестного; за ними - край света.
   - А кто вырезал эти рисунки? Эстило кивнул головой в том направлении, куда они держали путь:
   - Те, кому принадлежит эта земля.
   - И у вас нет никаких догадок насчет того, кто эти люди?
   - К чему гадать? Скоро узнаем.
   Время отдыха закончилось, и, собрав вещи, путешественники снова отправились в путь. Через двадцать минут они вышли на берег реки; вода была грязной, коричневого цвета и мутной. Растущие вдоль берега деревья склонились так низко, что их длинные ветви почти полностью погрузились в воду. Используя ветви в качестве опоры, путешественники без труда перешли реку вброд и остановились на противоположном берегу.
   - Судя по всему, мы уже недалеко от кокаиновой фермы, - предположил Рассел. Внезапно раздался голос Тори:
   - Эстило, слушай меня внимательно и не шевелись. Слышишь? Стой на месте!
   Она подошла к нему и стала напротив. Глаза Эстило расширились от удивления.
   - Смотри на меня, спокойно. Не шевели головой! Каменный жук.
   - Где? - еле слышно выдохнул Эстило.
   - У тебя на шее, сзади.
   - Тори... - только и смог сказать Эстило, содрогнувшись от ужаса.
   Она видела, что побледневшие от страха губы ее несчастного друга шептали молитву. Уголком глаза она также заметила, что Рассел, слышавший весь разговор, направился в их сторону и уже подходил к Эстило сзади, собираясь снять жука. В мгновение ока Тори очутилась рядом с Расселом, успев схватить его за запястье, прежде чем тот дотронулся до насекомого. Жук был огромный, длиной с указательный палец, отвратительного вида; блестящий черный панцирь сверкал на солнце как полированный.
   - Но я же как раз собирался убрать жука, - Рассел с недоумением уставился на Тори.
   - Если бы ты это сделал, Эстило бы умер. Она указала на насекомое.
   - Видишь его передние лапки, похожие на клещи? Они уже вцепились в тело. Эти жуки, если их потревожить, когда они уже вцепились в свою жертву, выпускают через передние лапки яд. Знаешь, почему их называют каменными жуками? Потому что их яд парализует центральную нервную систему жертвы, и она теряет способность двигаться, превращается в камень.
   - В общем, новая медуза Горгона, - сострил Рассел. Тори промолчала, и он добавил:
   - Вот тебе и связь между легендой и жизнью. - Он вопросительно посмотрел на нее: - Так что же делать? У меня нет опыта общения с каменными жуками.
   - Есть только один способ: не двигаться и не произносить ни звука. Стой спокойно, - обратилась она к Эстило. Жук неподвижно сидел на основании шеи и, видимо, собирался остаться там навсегда. Она осторожно подняла правую руку над насекомым, оттопырив мизинец и наставив его длинный, слегка загнутый ноготь отвесно в направлении спинки насекомого, стала постепенно приближать его к жуку. Когда от ногтя до блестящего панциря оставалось не более двух миллиметров, Тори остановила движение руки и стояла неподвижно, чтобы собраться с мыслями, сконцентрироваться. Существовала единственная возможность парализовать насекомое - вонзить ноготь в крохотную щель посредине его спинки между сложенными твердыми крыльями, но эта операция требовала необыкновенной точности, чтобы насекомое умерло прежде, чем успеет выпустить смертельный яд в кровь человека. Чересчур сильный или слишком слабый нажим ногтя - и Эстило парализует. По спине Тори текли струйки пота. Она прочитала про себя молитву, сконцентрировала свою внутреннюю энергию и через мгновение почувствовала, как разливается сила по телу, исчезают страх и напряжение. Затем, тихо вскрикнув, она вонзила ноготь в жука. На секунду ей показалось, что она проткнула насекомое не так, как надо, и оно успело-таки выпустить перед смертью яд. Глубоко вздохнув, она спросила Эстило: