Страница:
— Что ты тут делаешь? — шепотом спросила она.
— Ты прямо как твой муженек, ей-богу! Рожаю я тут! А ты? Пришла на выставку собак? Лиза! — крикнула мама Муму громко.
От ее крика Валентина вздрогнула и вдруг почувствовала себя в невесомости.
— Опять — собаки?… — прошептала она, пошатнувшись. — При чем здесь…
Акушерка Лиза успела подкатить коляску вовремя — Валентина в полуобмороке падала вперед, на родильный стол, но мама Муму толкнула ее в грудь ладонью, Лиза сманеврировала коляской и через несколько секунд уже вывозила бесчувственную Валентину из родилки.
Она крикнула в коридоре — пост медсестры был пуст. Наклонившись над женщиной, Лиза похлопала ее по щекам, отчего Валентина замычала и замотала головой.
Лиза быстро вернулась в родильный зал.
— Есть проблемы, — сказала она Марии.
— Позови к ней врача, дай успокоительное, — приподнялась на локтях Маруся.
— Проблемы у тебя! — повысила голос акушерка. — Начни думать о себе, несчастная! Только что на «Скорой» привезли твоих заказчиков.
— Сюда?… — опешила Мария. — По «Скорой»?
— Нет. Из «травмы». Ты сама велела мне дозвониться, я дозвонилась, они сорвались из «травмы» и теперь рвутся в родильное отделение, размахивая какими-то бумагами.
— А адвокат?
— Жду с минуты на минуту, — ответила Лиза.
— Они что, совсем спятили? Какими бумагами они там размахивают?
— Они не спятили, они контуженые. У обоих после аварии переломы и ушибы. У женщины забинтована голова. Хорошо еще, что она требует ребенка на английском.
— Так, спокойно… — задумалась Мария. — Приехали так приехали. Ну и что, что контуженые! У них сломаны пальцы на руках?
— На руках? — задумалась Лиза. — Не знаю. Зачем тебе их пальцы?
— Нужны подписи обоих. При адвокате и контуженые вполне законно могут подписаться. Подвези мне каталку, — потребовала мама Муму.
— Подожди, Мария. Есть проблемы.
— Да когда у меня что без проблем получалось?
— Проблемы с ребенком, — добавила Лиза.
— Нет… — прошептала Мария, покачав головой. — Я УЗИ делала две недели назад. Я бы брюхом почувствовала, если что не так!
— Перебирайся, — Лиза подвезла каталку. — Шевелись, с минуты на минуту роженицу привезут из четвертой палаты. На меня и так уже странно смотрят — не пускаю санитарок в родилку.
— Я должна немедленно осмотреть ребенка! — потребовала Мария, переползая на узкую каталку. — До прихода адвоката.
— А куда я тебя волоку, коровушка!
— Подожди. Послед вышел? — Мария ухватилась руками за края каталки, чтобы не выпасть на повороте, — Лиза сильно разогналась.
— Вышел, сразу.
— Анализ крови взяла у ребенка?
— Конечно. Я тебе и его рентген покажу, — ответила Лиза.
— Рентген? Это еще зачем?
В перевязочную они въехали второпях, долбясь о притолоку. Едва Лиза успела закрыть за собой дверь, как в родилку привезли женщину.
Мария протянула руки и приняла от акушерки запеленутого ребенка. Она села, распеленала его и засмотрелась. В глазах мгновенно растаяло напряжение, поздними слезами вытекла адская боль, которую она двадцать минут назад не выпустила вместе с криком.
— Ну и что? — прошептала мама Муму. — Отличный мальчик. Больше пяти?
— Пять триста. Посмотри спину.
Мама Муму подложила ребенку под спину руку, прислушалась к своим ощущениям и через несколько секунд удивленно взглянула на Лизу.
— Нащупала? — кивнула та. — Вот тебе снимки. Сама решай.
Прижав к себе ребенка, Мария повернулась к окну и посмотрела снимок.
— Что за чертовщина?… — прошептала она, пораженная.
— Что будем делать? — Лиза присела на кушетку. — Друзья-хирурги есть?
— Полно, да ведь кого попало не позовешь. Мне кажется, вообще нельзя звать знакомого, — сказала мама Муму.
— И что тогда? Позовем постороннего? Или… — Лиза задумалась. — Есть у меня одна мыслишка.
— Какая тут может быть мыслишка? — Мария подняла ребенка, положила на грудь и осторожно ощупывала его спину легкими поглаживающими прикосновениями пальцев.
— Морг, — выдохнула Лиза.
— Ты что, спятила? — выдохнула Мария.
— Нам нужен хороший патологоанатом. А ты что подумала? Где оседают для спокойной жизни лучшие хирурги? В моргах! Давай сделаем так. Я приглашу сюда твоих контуженых и адвоката. По дороге занесу снимки нашему Кощею Бессмертному. Скажу, что из одной загородной клиники прислали странную патологию. Пусть он быстренько набросает, что думает об этом, и пришлет нам в родильное с посыльным в течение получаса. Если твоих заказчиков подобная странность у ребенка не остановит, мы им заключение не покажем. Ну а если они начнут требовать обследование и заключение немедленно, здесь и сейчас, так — пожалуйте! — все готово. Профессор, хирург со стажем, изучив снимки, уже написал его.
— А если… — задумалась Мария, — если они сразу откажутся? Как только узнают?
— А мы сделаем так, — решительно заявила Лиза. — Мы на эту тему сейчас думать не будем. Пока не получим заключение специалиста, не будем ничего предполагать. Пока не получим ответ от твоих англичан, не будем думать о судьбе ребенка. Знаешь основной принцип безопасной жизни? Не думать о неприятностях, пока они не начались. А уже потом, мобилизовав накопленные спокойной жизнью силы!..
— Ты как моя бабушка, — тихим голосом заметила Мария, — она тоже говорила — если думать о неприятностях, то обязательно их накличешь. Ладно. Чего тянуть? Если эта Сиси берет ребенка, она должна срочно поступить в родильное отделение, у меня ее обменная карта с собой и все документы давно готовы.
— Представляю, — покачала головой Лиза. — Роженица в гипсе. Ну что, подруга? Пойду я, с богом?
Англичане
Паника
Цензура
Элиза
Кукушка
— Ты прямо как твой муженек, ей-богу! Рожаю я тут! А ты? Пришла на выставку собак? Лиза! — крикнула мама Муму громко.
От ее крика Валентина вздрогнула и вдруг почувствовала себя в невесомости.
— Опять — собаки?… — прошептала она, пошатнувшись. — При чем здесь…
Акушерка Лиза успела подкатить коляску вовремя — Валентина в полуобмороке падала вперед, на родильный стол, но мама Муму толкнула ее в грудь ладонью, Лиза сманеврировала коляской и через несколько секунд уже вывозила бесчувственную Валентину из родилки.
Она крикнула в коридоре — пост медсестры был пуст. Наклонившись над женщиной, Лиза похлопала ее по щекам, отчего Валентина замычала и замотала головой.
Лиза быстро вернулась в родильный зал.
— Есть проблемы, — сказала она Марии.
— Позови к ней врача, дай успокоительное, — приподнялась на локтях Маруся.
— Проблемы у тебя! — повысила голос акушерка. — Начни думать о себе, несчастная! Только что на «Скорой» привезли твоих заказчиков.
— Сюда?… — опешила Мария. — По «Скорой»?
— Нет. Из «травмы». Ты сама велела мне дозвониться, я дозвонилась, они сорвались из «травмы» и теперь рвутся в родильное отделение, размахивая какими-то бумагами.
— А адвокат?
— Жду с минуты на минуту, — ответила Лиза.
— Они что, совсем спятили? Какими бумагами они там размахивают?
— Они не спятили, они контуженые. У обоих после аварии переломы и ушибы. У женщины забинтована голова. Хорошо еще, что она требует ребенка на английском.
— Так, спокойно… — задумалась Мария. — Приехали так приехали. Ну и что, что контуженые! У них сломаны пальцы на руках?
— На руках? — задумалась Лиза. — Не знаю. Зачем тебе их пальцы?
— Нужны подписи обоих. При адвокате и контуженые вполне законно могут подписаться. Подвези мне каталку, — потребовала мама Муму.
— Подожди, Мария. Есть проблемы.
— Да когда у меня что без проблем получалось?
— Проблемы с ребенком, — добавила Лиза.
— Нет… — прошептала Мария, покачав головой. — Я УЗИ делала две недели назад. Я бы брюхом почувствовала, если что не так!
— Перебирайся, — Лиза подвезла каталку. — Шевелись, с минуты на минуту роженицу привезут из четвертой палаты. На меня и так уже странно смотрят — не пускаю санитарок в родилку.
— Я должна немедленно осмотреть ребенка! — потребовала Мария, переползая на узкую каталку. — До прихода адвоката.
— А куда я тебя волоку, коровушка!
— Подожди. Послед вышел? — Мария ухватилась руками за края каталки, чтобы не выпасть на повороте, — Лиза сильно разогналась.
— Вышел, сразу.
— Анализ крови взяла у ребенка?
— Конечно. Я тебе и его рентген покажу, — ответила Лиза.
— Рентген? Это еще зачем?
В перевязочную они въехали второпях, долбясь о притолоку. Едва Лиза успела закрыть за собой дверь, как в родилку привезли женщину.
Мария протянула руки и приняла от акушерки запеленутого ребенка. Она села, распеленала его и засмотрелась. В глазах мгновенно растаяло напряжение, поздними слезами вытекла адская боль, которую она двадцать минут назад не выпустила вместе с криком.
— Ну и что? — прошептала мама Муму. — Отличный мальчик. Больше пяти?
— Пять триста. Посмотри спину.
Мама Муму подложила ребенку под спину руку, прислушалась к своим ощущениям и через несколько секунд удивленно взглянула на Лизу.
— Нащупала? — кивнула та. — Вот тебе снимки. Сама решай.
Прижав к себе ребенка, Мария повернулась к окну и посмотрела снимок.
— Что за чертовщина?… — прошептала она, пораженная.
— Что будем делать? — Лиза присела на кушетку. — Друзья-хирурги есть?
— Полно, да ведь кого попало не позовешь. Мне кажется, вообще нельзя звать знакомого, — сказала мама Муму.
— И что тогда? Позовем постороннего? Или… — Лиза задумалась. — Есть у меня одна мыслишка.
— Какая тут может быть мыслишка? — Мария подняла ребенка, положила на грудь и осторожно ощупывала его спину легкими поглаживающими прикосновениями пальцев.
— Морг, — выдохнула Лиза.
— Ты что, спятила? — выдохнула Мария.
— Нам нужен хороший патологоанатом. А ты что подумала? Где оседают для спокойной жизни лучшие хирурги? В моргах! Давай сделаем так. Я приглашу сюда твоих контуженых и адвоката. По дороге занесу снимки нашему Кощею Бессмертному. Скажу, что из одной загородной клиники прислали странную патологию. Пусть он быстренько набросает, что думает об этом, и пришлет нам в родильное с посыльным в течение получаса. Если твоих заказчиков подобная странность у ребенка не остановит, мы им заключение не покажем. Ну а если они начнут требовать обследование и заключение немедленно, здесь и сейчас, так — пожалуйте! — все готово. Профессор, хирург со стажем, изучив снимки, уже написал его.
— А если… — задумалась Мария, — если они сразу откажутся? Как только узнают?
— А мы сделаем так, — решительно заявила Лиза. — Мы на эту тему сейчас думать не будем. Пока не получим заключение специалиста, не будем ничего предполагать. Пока не получим ответ от твоих англичан, не будем думать о судьбе ребенка. Знаешь основной принцип безопасной жизни? Не думать о неприятностях, пока они не начались. А уже потом, мобилизовав накопленные спокойной жизнью силы!..
— Ты как моя бабушка, — тихим голосом заметила Мария, — она тоже говорила — если думать о неприятностях, то обязательно их накличешь. Ладно. Чего тянуть? Если эта Сиси берет ребенка, она должна срочно поступить в родильное отделение, у меня ее обменная карта с собой и все документы давно готовы.
— Представляю, — покачала головой Лиза. — Роженица в гипсе. Ну что, подруга? Пойду я, с богом?
Англичане
Очнувшись в коридоре в коляске, Валентина долго не могла понять, что с ней. Она попробовала было привлечь внимание пробегавшей мимо медсестры, но та спешила. Возле родильного отделения началась суматоха, привезли каталку с громко орущей женщиной под капельницей, потом, странно озираясь, прошла цыганка в разноцветном наряде и, схватившись за живот, спросила у Валентины: «Где тут рожают?»
Пошевелив ногами и руками, Валентина решила было встать, но потом передумала. Она не знала, зачем ее посадили в коляску, может, ей нельзя вставать? Может, она неудачно грохнулась в обморок и что-то себе повредила?
На колясках ведь ездят… Она тронула колесо. Коляска чуть развернулась. Валентина хорошо помнила, что перед потерей сознания она разговаривала с Марусей, неожиданно родившей ребенка. Она огляделась и пересекла коридор, вращая руками колеса. Заглянула в открытую дверь родилки. Теперь там было занято четыре стола. Сновало человек десять персонала. Валентина заехала туда, чтобы убедиться, что Маруся с окровавленными раздвинутыми ногами ей не померещилась. Она попалась под ноги одной из санитарок, и та быстренько выкатила коляску обратно в коридор.
Валентина задумалась. По коридору на коляске провезли еще одну женщину, ее левая нога и левая рука были в гипсе, на голове — марлевая повязка с проступившей кровью, на лице ссадины, заклеенные пластырем.
На всякий случай отъехав подальше от странной пациентки, Валентина подумала, что на вшивую бомжиху та не похожа, но мало ли… В этот момент привезли еще одну коляску — с загипсованным мужчиной. Ему досталось больше — обе ноги в гипсе, правая забинтованная рука торчала перед его лицом в сложной конструкции из металлических стержней, а нижняя челюсть поддерживалась гипсовой накладкой, причем на темечке тоже была белая нашлепка. Оказавшись рядом с женщиной, мужчина, скосив глаза (повернуть голову он, вероятно, не мог, а развернуть колесо коляски ему не пришло на ум), тут же что-то залопотал женщине, которая кусала губы, будучи в нервном состоянии, и отвечала ему короткими выкриками.
«Англичане», — вздохнула Валентина. Ее относительно добротных, как сама Валентина считала, познаний в языке хватило только на то, чтобы понять, что у женщины будет мальчик, это уже известно. Мужчина уговаривал жену не волноваться и перестать кричать, а то это плохо отразится на ребенке. Ребенок должен увидеть маму веселой… и еще какой-то… не перевести, и запомнить ее нежный голос.
Валентине стало не по себе. Она жадно обшарила глазами забинтованную женщину. Решительно наклонилась и встала. Прошла несколько шагов. По крайней мере, ноги у нее ходят, руки двигаются, голова не болит. Вздохнув с облегчением, Валентина вновь уселась в коляску и решила посидеть тут еще, чтобы выяснить, действительно ли эта странная пара приехала рожать и какое участие в этом собирается предпринять сильно поврежденный муж.
Минут через пятнадцать пришла женщина в одежде медперсонала, наклонилась к Валентине и доверительно прошептала:
— А что мы тут сидим, такие инвалидные? А почему мы не идем в палату? Что у нас болит?
— Ничего не болит, — пожала плечами Валентина. — Но кто-то же меня посадил в эту коляску…
— Я и посадила, — осклабилась женщина с беспокойными зелеными глазами. — Уже можете встать и идти. Скоро ужин.
После чего, потеряв всякий интерес к Валентине, она открыла дверь с надписью «Перевязочная» и вкатила туда коляску с забинтованной женщиной. Мужчина посмотрел на Валентину и вдруг изобразил мощнейшую по исполнению улыбку. Валентина несколько растерялась. В сочетании с гипсом под подбородком и нашлепкой на его голове улыбка получилась устрашающе нелепой и совершенно беззащитной.
— Все будет хорошо, — попробовала было улыбнуться в ответ Валентина, но неожиданно для себя всхлипнула и закрыла лицо ладонями.
Из-за этой дикой улыбки мужчины она решила не уходить. Прошла несколько шагов туда-сюда по коридору и определила, что лучшая слышимость получается у самой двери на расстоянии не более полуметра от нее. Понимая, что, стоя на таком расстоянии от двери, она обязательно привлечет чье-то внимание, Валентина быстренько подкатила коляску, села в нее и откинула голову на спинку, закрыв глаза.
Валентина сразу узнала из-за двери голос мамы Муму, что было вполне естественно — она же здесь главная.
Минуты через две напряженного разговора и даже странных истерических выкриков в перевязочную, осторожно обойдя затаившуюся в коляске Валентину, вошел мужчина в дорогом костюме, который он впопыхах прикрыл белым халатом. И сразу же за ним — прыщавый юноша в замызганной одежде медбрата. Юноша выскочил, торопясь, через полминуты.
Теперь голоса за дверью стали намного громче. Мама Муму призывала адвоката напомнить пациентам некоторые пункты договора. Англичанка кричала что-то в ответ, ее муж переводил на ломаном русском, его перебивала женщина с беспокойными глазами.
Англичанка кричала, что она не хочет ангела. Муж переводил не так, он говорил, что жена обеспокоена возможными последствиями. Валентина поняла, что мужчина согласен на любого ребенка, а жена требует медкомиссии.
Маруся попросила всех замолчать. За дверью стало тихо. «Давайте посмотрим ребенка», — предложила Маруся.
И в этот момент Валентина потеряла всяческий интерес к происходящему в перевязочной, потому что внутри ее живота словно кто-то провел тупой детской сабелькой. Она вскочила, прислушалась к себе…
Боль повторилась через восемь минут.
Пошевелив ногами и руками, Валентина решила было встать, но потом передумала. Она не знала, зачем ее посадили в коляску, может, ей нельзя вставать? Может, она неудачно грохнулась в обморок и что-то себе повредила?
На колясках ведь ездят… Она тронула колесо. Коляска чуть развернулась. Валентина хорошо помнила, что перед потерей сознания она разговаривала с Марусей, неожиданно родившей ребенка. Она огляделась и пересекла коридор, вращая руками колеса. Заглянула в открытую дверь родилки. Теперь там было занято четыре стола. Сновало человек десять персонала. Валентина заехала туда, чтобы убедиться, что Маруся с окровавленными раздвинутыми ногами ей не померещилась. Она попалась под ноги одной из санитарок, и та быстренько выкатила коляску обратно в коридор.
Валентина задумалась. По коридору на коляске провезли еще одну женщину, ее левая нога и левая рука были в гипсе, на голове — марлевая повязка с проступившей кровью, на лице ссадины, заклеенные пластырем.
На всякий случай отъехав подальше от странной пациентки, Валентина подумала, что на вшивую бомжиху та не похожа, но мало ли… В этот момент привезли еще одну коляску — с загипсованным мужчиной. Ему досталось больше — обе ноги в гипсе, правая забинтованная рука торчала перед его лицом в сложной конструкции из металлических стержней, а нижняя челюсть поддерживалась гипсовой накладкой, причем на темечке тоже была белая нашлепка. Оказавшись рядом с женщиной, мужчина, скосив глаза (повернуть голову он, вероятно, не мог, а развернуть колесо коляски ему не пришло на ум), тут же что-то залопотал женщине, которая кусала губы, будучи в нервном состоянии, и отвечала ему короткими выкриками.
«Англичане», — вздохнула Валентина. Ее относительно добротных, как сама Валентина считала, познаний в языке хватило только на то, чтобы понять, что у женщины будет мальчик, это уже известно. Мужчина уговаривал жену не волноваться и перестать кричать, а то это плохо отразится на ребенке. Ребенок должен увидеть маму веселой… и еще какой-то… не перевести, и запомнить ее нежный голос.
Валентине стало не по себе. Она жадно обшарила глазами забинтованную женщину. Решительно наклонилась и встала. Прошла несколько шагов. По крайней мере, ноги у нее ходят, руки двигаются, голова не болит. Вздохнув с облегчением, Валентина вновь уселась в коляску и решила посидеть тут еще, чтобы выяснить, действительно ли эта странная пара приехала рожать и какое участие в этом собирается предпринять сильно поврежденный муж.
Минут через пятнадцать пришла женщина в одежде медперсонала, наклонилась к Валентине и доверительно прошептала:
— А что мы тут сидим, такие инвалидные? А почему мы не идем в палату? Что у нас болит?
— Ничего не болит, — пожала плечами Валентина. — Но кто-то же меня посадил в эту коляску…
— Я и посадила, — осклабилась женщина с беспокойными зелеными глазами. — Уже можете встать и идти. Скоро ужин.
После чего, потеряв всякий интерес к Валентине, она открыла дверь с надписью «Перевязочная» и вкатила туда коляску с забинтованной женщиной. Мужчина посмотрел на Валентину и вдруг изобразил мощнейшую по исполнению улыбку. Валентина несколько растерялась. В сочетании с гипсом под подбородком и нашлепкой на его голове улыбка получилась устрашающе нелепой и совершенно беззащитной.
— Все будет хорошо, — попробовала было улыбнуться в ответ Валентина, но неожиданно для себя всхлипнула и закрыла лицо ладонями.
Из-за этой дикой улыбки мужчины она решила не уходить. Прошла несколько шагов туда-сюда по коридору и определила, что лучшая слышимость получается у самой двери на расстоянии не более полуметра от нее. Понимая, что, стоя на таком расстоянии от двери, она обязательно привлечет чье-то внимание, Валентина быстренько подкатила коляску, села в нее и откинула голову на спинку, закрыв глаза.
Валентина сразу узнала из-за двери голос мамы Муму, что было вполне естественно — она же здесь главная.
Минуты через две напряженного разговора и даже странных истерических выкриков в перевязочную, осторожно обойдя затаившуюся в коляске Валентину, вошел мужчина в дорогом костюме, который он впопыхах прикрыл белым халатом. И сразу же за ним — прыщавый юноша в замызганной одежде медбрата. Юноша выскочил, торопясь, через полминуты.
Теперь голоса за дверью стали намного громче. Мама Муму призывала адвоката напомнить пациентам некоторые пункты договора. Англичанка кричала что-то в ответ, ее муж переводил на ломаном русском, его перебивала женщина с беспокойными глазами.
Англичанка кричала, что она не хочет ангела. Муж переводил не так, он говорил, что жена обеспокоена возможными последствиями. Валентина поняла, что мужчина согласен на любого ребенка, а жена требует медкомиссии.
Маруся попросила всех замолчать. За дверью стало тихо. «Давайте посмотрим ребенка», — предложила Маруся.
И в этот момент Валентина потеряла всяческий интерес к происходящему в перевязочной, потому что внутри ее живота словно кто-то провел тупой детской сабелькой. Она вскочила, прислушалась к себе…
Боль повторилась через восемь минут.
Паника
Лиза не стала говорить Марусе о схватках, начавшихся у Валентины, пока не закончились переговоры.
— Это настоящий торг, — сказала она, задыхаясь от возмущения. — Эта твоя Сиси…
— Она не моя.
— Эта гадина говорила, что за бракованного ребенка нельзя отдавать всю заранее оговоренную сумму. Нужно потребовать уценки. А ее муж переводил тебе совсем по-другому!
— Я знаю, — устало отмахнулась Маруся.
— Он переводил, что жена обеспокоена наростами на его спине, нельзя ли это вылечить?
— Хватит меня доставать! — рявкнула Маруся.
— Я еще не сказала главного! Они ругались потом шепотом в углу. Знаешь, почему? Жена предложила забрать ребенка для дальнейшей его передачи на обследование в какой-то центр!
— Да что в этом плохого?!
— Она сказала, что таким образом они хотя бы окупят часть денег, затраченных на твое содержание при беременности, и вернут первый взнос за ребенка! Где ты видела англичан, которые не платят за обследование младенца, а получают за это деньги?! Гони их в шею — и немедленно!
— Ты так хорошо знаешь английский? — Маруся привстала с кушетки и удивленно посмотрела на Лизу.
— Они хищники, не отдавай им мальчика! Муж еще ничего себе, называет ребенка ангелом, а вот жена… Видела ее глаза?
— Адвокат еще не ушел? — перебила Маруся.
— Все ждут твоего решения, — буркнула Лиза.
— Позови адвоката.
В кабинет вошел невысокий мужчина с грустными глазами утомленного брачными играми оленя.
— Банальная история — клиенты не хотят платить оставшуюся сумму, — он глазами изобразил еще большую грусть, а губами — ободряющую улыбку.
— Правда, что они хотят передать мальчика на обследование в какой-то центр? — спросила Маруся.
— Да это не проблема… — адвокат осторожно пристроил свой весьма обширный зад на краешке кресла. — Проблема у нас совсем другая. Кто подсунул женщине все документы по младенцу? Кто их подготовил?
— Ну, я! — выступила вперед Лиза.
Адвокат вскинул густые ресницы и за секунду оценил высокую статную женщину с выбивающимися из-под медицинской шапочки золотыми кудрями. А так как Лиза была не накрашена (на работе она косметикой не пользовалась), заметив интерес самца, она вызывающе повела желтой бровью (да-да, натуральная блондинка!) и с легкой брезгливостью к подобным взглядам прищурила зеленый глаз.
— Беспрецедентная в моей юридической практике халатность, — с улыбкой процедил адвокат, проведя указательным пальцем по тонким усикам. — Вы, если не ошибаюсь, являетесь подругами? — он осмотрел женщин. Марусю — мельком.
— Да что случилось? — не выдержала она.
— У будущего папы одна группа крови, у будущей мамы — другая, а у ребенка — третья. Вот такое у нас случилось недоразумение, Мария Ивановна. Ваша подруга взяла и подсунула карту ребенка с указанием группы крови. Естественно, женщина в шоке! Естественно, она требует от мужа объяснений. Что он ей скажет, Мария Ивановна? Что сэкономил на центре репродукции человека? Что вам не вводили оплодотворенную супругами яйцеклетку, и тогда… — он замялся, послав Лизе извинительную улыбку. — Жена просто брызжет слюной от бешенства. Если бы не гипс, она бы убила своего мужа прямо здесь, в коридоре. Но почему-то все равно требует отдать им ребенка в счет предыдущей выплаты.
— Они бы все равно когда-нибудь узнали группу крови усыновленного мальчика! — попыталась оправдаться Лиза, но адвокат не позволил ей этого сделать.
— Конечно, конечно! Узнали бы в Америке, куда собирались уехать как можно быстрее. И что бы они тогда сделали? Послали Марии Ивановне жалобу? Развелись из-за измены мужа? Нам это было бы совершенно не важно. Главное — чтобы не здесь и не сейчас.
— Что вы такое говорите! — возмутилась Лиза. — Эта стерва отдала бы там ребенка на изучение, а мы бы ничего не знали!
— Уймите вашу напарницу, — обратился к Марусе адвокат. — Объясните ей на досуге особенности вынашивания детей на заказ. И строгое юридическое и физиологическое выполнение всех правил при этом!
— Пусть убираются. Оба! — Маруся легла, уставившись в потолок. — Вы, если не ошибаюсь, свой процент уже получили.
Адвокат развел руками и вышел, не сказав ни слова.
— Извини, — пробормотала Лиза, — я не подумала…
— Не извиняйся. Все одно к одному.
— Ты что, с ним трахалась? — шепотом спросила Лиза. — Вы не пошли в институт, а просто…
— Пошли! — повысила голос Маруся. — Все было сделано по правилам! Доктор определил беременность. Мы с Марком решили это отпраздновать. Как-то так получилось… само собой…
— Ты чего трясешься? У тебя жар? — Лиза присела на кушетку и взяла Марусю за руку.
— Нет. У меня паника, — ответила та.
— Это очень некстати, — заметила Лиза.
— Слушай, хоть ты не трави душу! Скажи что-нибудь ободряющее. Чтобы мне захотелось встать, выпить чаю, покормить ребенка!..
— Ах, это… Это пожалуйста. Твоя подруга под капельницей. Начались схватки, а у нее давление сильно подскочило.
— Это настоящий торг, — сказала она, задыхаясь от возмущения. — Эта твоя Сиси…
— Она не моя.
— Эта гадина говорила, что за бракованного ребенка нельзя отдавать всю заранее оговоренную сумму. Нужно потребовать уценки. А ее муж переводил тебе совсем по-другому!
— Я знаю, — устало отмахнулась Маруся.
— Он переводил, что жена обеспокоена наростами на его спине, нельзя ли это вылечить?
— Хватит меня доставать! — рявкнула Маруся.
— Я еще не сказала главного! Они ругались потом шепотом в углу. Знаешь, почему? Жена предложила забрать ребенка для дальнейшей его передачи на обследование в какой-то центр!
— Да что в этом плохого?!
— Она сказала, что таким образом они хотя бы окупят часть денег, затраченных на твое содержание при беременности, и вернут первый взнос за ребенка! Где ты видела англичан, которые не платят за обследование младенца, а получают за это деньги?! Гони их в шею — и немедленно!
— Ты так хорошо знаешь английский? — Маруся привстала с кушетки и удивленно посмотрела на Лизу.
— Они хищники, не отдавай им мальчика! Муж еще ничего себе, называет ребенка ангелом, а вот жена… Видела ее глаза?
— Адвокат еще не ушел? — перебила Маруся.
— Все ждут твоего решения, — буркнула Лиза.
— Позови адвоката.
В кабинет вошел невысокий мужчина с грустными глазами утомленного брачными играми оленя.
— Банальная история — клиенты не хотят платить оставшуюся сумму, — он глазами изобразил еще большую грусть, а губами — ободряющую улыбку.
— Правда, что они хотят передать мальчика на обследование в какой-то центр? — спросила Маруся.
— Да это не проблема… — адвокат осторожно пристроил свой весьма обширный зад на краешке кресла. — Проблема у нас совсем другая. Кто подсунул женщине все документы по младенцу? Кто их подготовил?
— Ну, я! — выступила вперед Лиза.
Адвокат вскинул густые ресницы и за секунду оценил высокую статную женщину с выбивающимися из-под медицинской шапочки золотыми кудрями. А так как Лиза была не накрашена (на работе она косметикой не пользовалась), заметив интерес самца, она вызывающе повела желтой бровью (да-да, натуральная блондинка!) и с легкой брезгливостью к подобным взглядам прищурила зеленый глаз.
— Беспрецедентная в моей юридической практике халатность, — с улыбкой процедил адвокат, проведя указательным пальцем по тонким усикам. — Вы, если не ошибаюсь, являетесь подругами? — он осмотрел женщин. Марусю — мельком.
— Да что случилось? — не выдержала она.
— У будущего папы одна группа крови, у будущей мамы — другая, а у ребенка — третья. Вот такое у нас случилось недоразумение, Мария Ивановна. Ваша подруга взяла и подсунула карту ребенка с указанием группы крови. Естественно, женщина в шоке! Естественно, она требует от мужа объяснений. Что он ей скажет, Мария Ивановна? Что сэкономил на центре репродукции человека? Что вам не вводили оплодотворенную супругами яйцеклетку, и тогда… — он замялся, послав Лизе извинительную улыбку. — Жена просто брызжет слюной от бешенства. Если бы не гипс, она бы убила своего мужа прямо здесь, в коридоре. Но почему-то все равно требует отдать им ребенка в счет предыдущей выплаты.
— Они бы все равно когда-нибудь узнали группу крови усыновленного мальчика! — попыталась оправдаться Лиза, но адвокат не позволил ей этого сделать.
— Конечно, конечно! Узнали бы в Америке, куда собирались уехать как можно быстрее. И что бы они тогда сделали? Послали Марии Ивановне жалобу? Развелись из-за измены мужа? Нам это было бы совершенно не важно. Главное — чтобы не здесь и не сейчас.
— Что вы такое говорите! — возмутилась Лиза. — Эта стерва отдала бы там ребенка на изучение, а мы бы ничего не знали!
— Уймите вашу напарницу, — обратился к Марусе адвокат. — Объясните ей на досуге особенности вынашивания детей на заказ. И строгое юридическое и физиологическое выполнение всех правил при этом!
— Пусть убираются. Оба! — Маруся легла, уставившись в потолок. — Вы, если не ошибаюсь, свой процент уже получили.
Адвокат развел руками и вышел, не сказав ни слова.
— Извини, — пробормотала Лиза, — я не подумала…
— Не извиняйся. Все одно к одному.
— Ты что, с ним трахалась? — шепотом спросила Лиза. — Вы не пошли в институт, а просто…
— Пошли! — повысила голос Маруся. — Все было сделано по правилам! Доктор определил беременность. Мы с Марком решили это отпраздновать. Как-то так получилось… само собой…
— Ты чего трясешься? У тебя жар? — Лиза присела на кушетку и взяла Марусю за руку.
— Нет. У меня паника, — ответила та.
— Это очень некстати, — заметила Лиза.
— Слушай, хоть ты не трави душу! Скажи что-нибудь ободряющее. Чтобы мне захотелось встать, выпить чаю, покормить ребенка!..
— Ах, это… Это пожалуйста. Твоя подруга под капельницей. Начались схватки, а у нее давление сильно подскочило.
Цензура
Папа отвез Леру домой. Всю дорогу в машине он молчал, потом молчал и дома, на кухне. Сидел и молча смотрел, как Лера возится с бананом.
— Почему просто не ободрать его? — спросил папа, когда Лера отодвинула тарелку с кожурой.
Девочка посмотрела на него несколько растерянно. Так смотрит человек, который не в силах объяснить, почему он поет про себя песенку или сгрызает сосульку, вопреки всяким страшилкам о загрязнении окружающей среды.
— Я хотел сказать, — смешался папа, — что никто не ест банан ложкой.
— Я ем, — просто ответила Лера.
— Ты не должна говорить маме о том, что слышала в роддоме, — продолжил папа Валя тем же тоном, которым говорил о банане.
— Боишься, что она узнает о тебе и Марусе?
Папа Валя встал и нервно полил цветок на окне.
— То, о чем говорила Маруся, было давно. Не сейчас. Мы с ней дружили, и она… Она забеременела. Давно. Почти десять лет назад. Нет, постой… Девять.
— А где он? — заинтересовалась Лера.
— Кто?
— Ребеночек?
Папа Валя еще раз полил цветок. Потом ему пришлось промокать лужу на полу у подоконника.
— Давай мы поступим так. Знаешь, что такое возрастная цензура?
— Не-е-ет, — протянула Лера.
— Это когда дети задают только те вопросы, на которые могут получить ответы. А вопросы, на которые они в силу своего малого возраста и отсутствия жизненного опыта не могут получить ответы, откладываются до достижения ими определенного возраста. Вся проблема в том, что вопрос о ребенке Маруси ты можешь задать только Марусе, потому что, если на него отвечу я, это будет уже сплетня. Помнишь, что такое сплетня?
— Да. Что-то вроде игры в испорченный телефон, — кивнула Лера.
— Правильно. Я не хочу быть сплетником.
— Когда? — перешла к делу Лера.
— Что — когда?
— Когда я могу узнать, что случилось с твоим и ее ребеночком?
Папа постоял, покачиваясь, постонал тихонько, потом сел напротив Леры за стол и задумался.
Девочка ждала.
— Отлично! — наконец придумал папа Валя и подался к дочери. — Ты можешь спрашивать об этом, как только вы начнете проходить в школе размножение млекопитающих. А пока ты постараешься не нервировать ненужными вопросами, на которые взрослые не смогут дать тебе адекватный ответ, ни Марусю, ни маму Валю. Договорились?
— Договорились — это когда обе стороны что-то получают от сделки. Ты так объяснял на прошлой неделе, — вспомнила Лера.
— Действительно, — отвел глаза папа. — Чего же ты хочешь?
— Мама Муму кормила меня, маленькую, своим молоком, так?
— Так, — кивнул папа и напрягся.
— Почему меня не кормила мама?
— Это просто, — с облегчением выдохнул папа. — Потому что не у всех женщин одинаковый период лактации, — заметив удивленный взгляд дочери, он сбился и развел руками. — Извини, я хотел сказать, что у твоей мамы пропало молоко, вот Маруся… Кстати! Первое слово, которое ты сказала, знаешь какое было?
— Знаю. Муму. А где второй ребеночек Маруси? Если было молоко, значит, был и ребеночек. Мне пять с половиной. Девять минус пять с половиной, получится три с половиной. Этот ребеночек родился через три с половиной года после вашей дружбы. Я правильно посчитала?
Позавчера папа Валя показывал дочке на экране компьютера деление целого яблока на доли. Половинка, четвертинка, осьмушка…
Он встал, потянулся было к розовой лейке с длинным изогнутым клювиком, но потом наступил в лужу под подоконником и передумал.
Не дождавшись ответа, Лера осторожно поинтересовалась:
— Это мы тоже обцензурим?
— Это… Нет. Это я тебе скажу. Ее второй ребеночек умер. Как только родился.
— Ты сплетничаешь, — заметила Лера.
— Да нет, это факт всем известный. А теперь мы пойдем спать. По крайней мере, некоторые, — пробормотал папа Валя себе под нос и вышел из кухни. — Кстати! — сказал он из коридора. — Если подъедет Элиза, я тебя с нею оставлю. А сам поеду в роддом. Что-то у меня на душе муторно…
— Почему просто не ободрать его? — спросил папа, когда Лера отодвинула тарелку с кожурой.
Девочка посмотрела на него несколько растерянно. Так смотрит человек, который не в силах объяснить, почему он поет про себя песенку или сгрызает сосульку, вопреки всяким страшилкам о загрязнении окружающей среды.
— Я хотел сказать, — смешался папа, — что никто не ест банан ложкой.
— Я ем, — просто ответила Лера.
— Ты не должна говорить маме о том, что слышала в роддоме, — продолжил папа Валя тем же тоном, которым говорил о банане.
— Боишься, что она узнает о тебе и Марусе?
Папа Валя встал и нервно полил цветок на окне.
— То, о чем говорила Маруся, было давно. Не сейчас. Мы с ней дружили, и она… Она забеременела. Давно. Почти десять лет назад. Нет, постой… Девять.
— А где он? — заинтересовалась Лера.
— Кто?
— Ребеночек?
Папа Валя еще раз полил цветок. Потом ему пришлось промокать лужу на полу у подоконника.
— Давай мы поступим так. Знаешь, что такое возрастная цензура?
— Не-е-ет, — протянула Лера.
— Это когда дети задают только те вопросы, на которые могут получить ответы. А вопросы, на которые они в силу своего малого возраста и отсутствия жизненного опыта не могут получить ответы, откладываются до достижения ими определенного возраста. Вся проблема в том, что вопрос о ребенке Маруси ты можешь задать только Марусе, потому что, если на него отвечу я, это будет уже сплетня. Помнишь, что такое сплетня?
— Да. Что-то вроде игры в испорченный телефон, — кивнула Лера.
— Правильно. Я не хочу быть сплетником.
— Когда? — перешла к делу Лера.
— Что — когда?
— Когда я могу узнать, что случилось с твоим и ее ребеночком?
Папа постоял, покачиваясь, постонал тихонько, потом сел напротив Леры за стол и задумался.
Девочка ждала.
— Отлично! — наконец придумал папа Валя и подался к дочери. — Ты можешь спрашивать об этом, как только вы начнете проходить в школе размножение млекопитающих. А пока ты постараешься не нервировать ненужными вопросами, на которые взрослые не смогут дать тебе адекватный ответ, ни Марусю, ни маму Валю. Договорились?
— Договорились — это когда обе стороны что-то получают от сделки. Ты так объяснял на прошлой неделе, — вспомнила Лера.
— Действительно, — отвел глаза папа. — Чего же ты хочешь?
— Мама Муму кормила меня, маленькую, своим молоком, так?
— Так, — кивнул папа и напрягся.
— Почему меня не кормила мама?
— Это просто, — с облегчением выдохнул папа. — Потому что не у всех женщин одинаковый период лактации, — заметив удивленный взгляд дочери, он сбился и развел руками. — Извини, я хотел сказать, что у твоей мамы пропало молоко, вот Маруся… Кстати! Первое слово, которое ты сказала, знаешь какое было?
— Знаю. Муму. А где второй ребеночек Маруси? Если было молоко, значит, был и ребеночек. Мне пять с половиной. Девять минус пять с половиной, получится три с половиной. Этот ребеночек родился через три с половиной года после вашей дружбы. Я правильно посчитала?
Позавчера папа Валя показывал дочке на экране компьютера деление целого яблока на доли. Половинка, четвертинка, осьмушка…
Он встал, потянулся было к розовой лейке с длинным изогнутым клювиком, но потом наступил в лужу под подоконником и передумал.
Не дождавшись ответа, Лера осторожно поинтересовалась:
— Это мы тоже обцензурим?
— Это… Нет. Это я тебе скажу. Ее второй ребеночек умер. Как только родился.
— Ты сплетничаешь, — заметила Лера.
— Да нет, это факт всем известный. А теперь мы пойдем спать. По крайней мере, некоторые, — пробормотал папа Валя себе под нос и вышел из кухни. — Кстати! — сказал он из коридора. — Если подъедет Элиза, я тебя с нею оставлю. А сам поеду в роддом. Что-то у меня на душе муторно…
Элиза
— Все мужчины нервничают, когда жены рожают! — объявила Элиза с порога. — Детка, иди обними бабулю!
Расставив руки в стороны, она становится на одно колено, отчего ее весьма рискованная юбка поднимается, обнажив кружевную резинку чулка.
Лера подходит, некоторое время рассматривает вблизи лицо Элизы, потом неуверенно трется о ее щеку своей. Вблизи на лице Элизы заметен тональный крем, и блестки на веках, и тонкая ниточка карандаша по линии губ, но сильнее всего взгляд Леры притягивают огромные серьги. Они висят почти до плеч, звонкие и заманчивые, как елочные игрушки.
— Элиза, ты сколько раз рожала? — спрашивает Лера.
От неожиданности Элиза садится на пол у полки с обувью, расставив колени, грозит пальцем и строго заявляет:
— Сколько раз я просила тебя называть меня бабулей!
Через час, оставшись одни, они ложатся рядышком на ковер с медицинской энциклопедией. Элиза одета в махровый халат мамы, ее мокрые волосы стянуты полотенцем, а на лице маска из овсянки с медом и лимоном, поэтому разговаривает она медленно, чтобы не нарушить стягивающее действие маски у губ.
— Вот, видишь? Ребенок зреет в матке женщины…
— Это матка? — показывает пальцем Лера на отдельный рисунок. — Похожая на козу?
— Не отвлекайся. Ребенок зреет сорок недель. Он просто плавает себе в жидкости, питается через пуповину.
— Через эту кишку? — показывает Лера.
— Правильно, эта кишка и есть пуповина. Он не дышит и ничего не ест ртом. А потом сам начинает проситься наружу. Это и есть роды. А вот на этом рисунке, видишь, какой сложный путь проходит зародыш с первых своих дней. Здесь нарисована почти вся эволюция млекопитающего. И жабры, и хвостик…
— А можно… — задумывается Лера, — не родить ребенка?
— Конечно, можно. Это называется аборт, — Элиза ложится на спину, задрав подбородок. — В аборте важен срок. Нужно успеть.
— Как это? — ложится с нею рядом на спину Лера.
— До двенадцати недель. Пока еще у зародыша нет души. Вернее, пока в его развивающемся с жабрами и хвостиком теле бродят души вымерших млекопитающих и рыб. Некоторые женщины делают аборт и позже, но я считаю это уже грехом.
— Элиза, а когда я буду все это изучать в школе? — спросила Лера.
— Не помню. Классе в восьмом, наверное.
— А почему ты тогда мне это сейчас рассказываешь?
— Потому что ты у нас редкая умница и благоразумница! — Элиза на ощупь находит ладошку девочки и сжимает ее.
— То есть я сейчас узнала о размножении млекопитающих? — уточняет Лера.
— Точно, — с трудом сдерживает зевок Элиза. — Сперматозоиды, яйцеклетки… Здесь все нарисовано. Странно, что твои родители не подготовили тебя соответствующим образом к рождению братика. Надеюсь, они не обещали найти малыша на капустном поле, потом подложить в гнездо к аисту, чтобы тот принес его под вашу дверь в корзинке?
— Нет. Послушай, ты тоже считаешь возрастную цензуру необходимой?
— Детка, я же тебе не порножурнал показываю! — приподнялась Элиза. — К чему подобные вопросы?
— Это чтобы не быть сплетницей, — честно ответила Лера.
— Ой, как я люблю посплетничать! — потерла ладошки Элиза. — Ой, как я это обожаю! Кому будем перемывать косточки? Дай-ка я угадаю! Ты влюблена в какого-то певца, да?
— Что значит — перемывать… косточки? — нахмурила лоб Лера. — От чего?
Элиза, не ответив, легла.
— Я просто обожаю Шер, боже, как я ее обожаю! — восторженно прошептала она.
— Сплетничают — это когда говорят не о себе, а о других. Задают о них вопросы посторонним людям, потом обсуждают ответы, — объяснила Лера.
— Ну-ка, ну-ка! — Элиза в азарте приподнялась на локте.
— Это касается ребенка папы и мамы Муму.
— Да, и что? — В глазах Элизы начало таять выражение веселого азарта.
— Я не знала, что можно делать эти самые… аборты. Теперь я понимаю, почему ребеночка нет. Наверное, мама Муму сделала тогда аборт.
— Когда? — уставившись перед собой остановившимися глазами, спросила Элиза.
— Девять лет назад. А ее второй ребеночек умер. Ты знала?
— Когда? — бесцветным голосом повторила Элиза.
— Когда я родилась. А вот интересно… Сейчас она тоже рожает вместе с мамой. Нет, мама Муму, наверное, успеет первой. Она хотела перед родами убить папу креслом, но не успела — воды вытекли.
— Когда?… — «заело» бабушку Элизу.
Расставив руки в стороны, она становится на одно колено, отчего ее весьма рискованная юбка поднимается, обнажив кружевную резинку чулка.
Лера подходит, некоторое время рассматривает вблизи лицо Элизы, потом неуверенно трется о ее щеку своей. Вблизи на лице Элизы заметен тональный крем, и блестки на веках, и тонкая ниточка карандаша по линии губ, но сильнее всего взгляд Леры притягивают огромные серьги. Они висят почти до плеч, звонкие и заманчивые, как елочные игрушки.
— Элиза, ты сколько раз рожала? — спрашивает Лера.
От неожиданности Элиза садится на пол у полки с обувью, расставив колени, грозит пальцем и строго заявляет:
— Сколько раз я просила тебя называть меня бабулей!
Через час, оставшись одни, они ложатся рядышком на ковер с медицинской энциклопедией. Элиза одета в махровый халат мамы, ее мокрые волосы стянуты полотенцем, а на лице маска из овсянки с медом и лимоном, поэтому разговаривает она медленно, чтобы не нарушить стягивающее действие маски у губ.
— Вот, видишь? Ребенок зреет в матке женщины…
— Это матка? — показывает пальцем Лера на отдельный рисунок. — Похожая на козу?
— Не отвлекайся. Ребенок зреет сорок недель. Он просто плавает себе в жидкости, питается через пуповину.
— Через эту кишку? — показывает Лера.
— Правильно, эта кишка и есть пуповина. Он не дышит и ничего не ест ртом. А потом сам начинает проситься наружу. Это и есть роды. А вот на этом рисунке, видишь, какой сложный путь проходит зародыш с первых своих дней. Здесь нарисована почти вся эволюция млекопитающего. И жабры, и хвостик…
— А можно… — задумывается Лера, — не родить ребенка?
— Конечно, можно. Это называется аборт, — Элиза ложится на спину, задрав подбородок. — В аборте важен срок. Нужно успеть.
— Как это? — ложится с нею рядом на спину Лера.
— До двенадцати недель. Пока еще у зародыша нет души. Вернее, пока в его развивающемся с жабрами и хвостиком теле бродят души вымерших млекопитающих и рыб. Некоторые женщины делают аборт и позже, но я считаю это уже грехом.
— Элиза, а когда я буду все это изучать в школе? — спросила Лера.
— Не помню. Классе в восьмом, наверное.
— А почему ты тогда мне это сейчас рассказываешь?
— Потому что ты у нас редкая умница и благоразумница! — Элиза на ощупь находит ладошку девочки и сжимает ее.
— То есть я сейчас узнала о размножении млекопитающих? — уточняет Лера.
— Точно, — с трудом сдерживает зевок Элиза. — Сперматозоиды, яйцеклетки… Здесь все нарисовано. Странно, что твои родители не подготовили тебя соответствующим образом к рождению братика. Надеюсь, они не обещали найти малыша на капустном поле, потом подложить в гнездо к аисту, чтобы тот принес его под вашу дверь в корзинке?
— Нет. Послушай, ты тоже считаешь возрастную цензуру необходимой?
— Детка, я же тебе не порножурнал показываю! — приподнялась Элиза. — К чему подобные вопросы?
— Это чтобы не быть сплетницей, — честно ответила Лера.
— Ой, как я люблю посплетничать! — потерла ладошки Элиза. — Ой, как я это обожаю! Кому будем перемывать косточки? Дай-ка я угадаю! Ты влюблена в какого-то певца, да?
— Что значит — перемывать… косточки? — нахмурила лоб Лера. — От чего?
Элиза, не ответив, легла.
— Я просто обожаю Шер, боже, как я ее обожаю! — восторженно прошептала она.
— Сплетничают — это когда говорят не о себе, а о других. Задают о них вопросы посторонним людям, потом обсуждают ответы, — объяснила Лера.
— Ну-ка, ну-ка! — Элиза в азарте приподнялась на локте.
— Это касается ребенка папы и мамы Муму.
— Да, и что? — В глазах Элизы начало таять выражение веселого азарта.
— Я не знала, что можно делать эти самые… аборты. Теперь я понимаю, почему ребеночка нет. Наверное, мама Муму сделала тогда аборт.
— Когда? — уставившись перед собой остановившимися глазами, спросила Элиза.
— Девять лет назад. А ее второй ребеночек умер. Ты знала?
— Когда? — бесцветным голосом повторила Элиза.
— Когда я родилась. А вот интересно… Сейчас она тоже рожает вместе с мамой. Нет, мама Муму, наверное, успеет первой. Она хотела перед родами убить папу креслом, но не успела — воды вытекли.
— Когда?… — «заело» бабушку Элизу.
Кукушка
Уголок одеяла приоткрыт, личика ребенка почти не видно в кружевах чепца. Лера вглядывается, вглядывается…
— Покажи Лере его ручку, — шепчет папа.
— Потом… — шепчет мама.
— И ножку…
— Ладно…
— А почему вы шепчете? — громко спрашивает Лера.
От ее голоса родители дергаются, в их глазах появляется одинаковое выражение паники.
Ребенок открывает глаза, смешно морщится и вдруг чихает три раза.
— Вот видишь! — укоризненно замечает папа.
Лера отходит от дивана.
— Покажи Лере его ручку, — шепчет папа.
— Потом… — шепчет мама.
— И ножку…
— Ладно…
— А почему вы шепчете? — громко спрашивает Лера.
От ее голоса родители дергаются, в их глазах появляется одинаковое выражение паники.
Ребенок открывает глаза, смешно морщится и вдруг чихает три раза.
— Вот видишь! — укоризненно замечает папа.
Лера отходит от дивана.