Байрон закрыл ноутбук. Посмотрел на меня грустно-грустно.
— Моей матери очень нравится эта беседка.
— Знаю. Меня не волнует сама постройка. Если сможешь, расковыряй только пол и выкопай потом яму вниз метра на два.
— Когда? — спросил Байрон.
— Сегодня. Нужно найти останки девочки Веры.
— Под нашей беседкой на даче? — спокойно уточняет Байрон.
— Да! Именно под беседкой. Кирзач пришел к вам работником, когда дом уже был установлен. Он не мог прятать трупы в стенах или в подвале. А беседку он строил по просьбе Лизаветы с нуля! Я уверена, что кровь на снегу будет Верочкина! Черт!.. — хватаюсь за виски. — Я знаю, где жили Бондари — мать и дочь. Мне же Лизавета говорила — деревня Выселки, Кирзач у них угол снимал, она говорила!.. А потом, со слов Кирзача, та женщина продала дом и уехала. Байрон, я чувствую, они недалеко уехали с дочкой, они под вашей беседкой… лежат… с девяносто третьего.
— Ты знакома с моей матерью? — в некотором ступоре интересуется Байрон.
— Да. То есть нет, не совсем. Вернее… мы хорошо узнаем друг друга. Попозже.
Не сводя с меня напряженного взгляда, Байрон достает телефон.
— Твоя симка, — киваю я на его сумку.
Он вставляет сим-карту и набирает номер. Интересно, что скажет Лизавета?..
— Алло, мам. Это я. Все нормально, телефон был отключен. Мам, ты знаешь Текилу?
Байрон смотрит на меня и протягивает трубку:
— Она тебя очень хорошо знает и хочет кое-что сказать.
Я в ужасе мотаю головой — только нотаций Лизаветы мне сейчас не хватало! Нет, я еще слишком уязвима, я только что нащупала совпадение маминой жизни с Верочкиным именем и даже толком не знаю, насколько мне это поможет.
— Мам, она сейчас не может. — Байрон кривится: — Перестань кричать, не буду я ей совать трубку в ухо. Пока. Дома поговорим.
Убирает телефон и с обреченностью плохо ориентирующегося в ситуации человека спрашивает:
— Какие еще пожелания будут?
— Бирс! — придумала я. — Позвони отцу, я с ним поговорю!
Байрон проводит ладонью по лицу, потом нажимает на кнопки и протягивает мне телефон.
— Байрон, ты где? — слышу я в трубке. — У Лизы припадок, она только что крикнула мне в телефон…
Включаю громкую связь и внедряюсь в его возмущение:
— Здравствуйте, Бирс. Это Лилит. Я девушка вашего сына. Мне нужна помощь.
— Лилит! — обрадовался Бирс. — Наслышан, наслышан! Прекрасное имя. Знаете стихотворение…
— Уже знаю, — перебиваю я. — Дочка мельника нагая с бородкой мокрой между ног — это?
Байрон посмотрел на меня дикими глазами. В трубке тишина секунд пять, потом — одобрение:
— Неплохо. Вы что, провидица?
— Нет. Поможете?
— Конечно, помогу. Приезжайте. Цветочный магазин на Васильевском острове. Байрон знает. Он… Он с вами? Или запишете адрес?
— Со мной. Едем.
Бирс
Мамавера
— Моей матери очень нравится эта беседка.
— Знаю. Меня не волнует сама постройка. Если сможешь, расковыряй только пол и выкопай потом яму вниз метра на два.
— Когда? — спросил Байрон.
— Сегодня. Нужно найти останки девочки Веры.
— Под нашей беседкой на даче? — спокойно уточняет Байрон.
— Да! Именно под беседкой. Кирзач пришел к вам работником, когда дом уже был установлен. Он не мог прятать трупы в стенах или в подвале. А беседку он строил по просьбе Лизаветы с нуля! Я уверена, что кровь на снегу будет Верочкина! Черт!.. — хватаюсь за виски. — Я знаю, где жили Бондари — мать и дочь. Мне же Лизавета говорила — деревня Выселки, Кирзач у них угол снимал, она говорила!.. А потом, со слов Кирзача, та женщина продала дом и уехала. Байрон, я чувствую, они недалеко уехали с дочкой, они под вашей беседкой… лежат… с девяносто третьего.
— Ты знакома с моей матерью? — в некотором ступоре интересуется Байрон.
— Да. То есть нет, не совсем. Вернее… мы хорошо узнаем друг друга. Попозже.
Не сводя с меня напряженного взгляда, Байрон достает телефон.
— Твоя симка, — киваю я на его сумку.
Он вставляет сим-карту и набирает номер. Интересно, что скажет Лизавета?..
— Алло, мам. Это я. Все нормально, телефон был отключен. Мам, ты знаешь Текилу?
Байрон смотрит на меня и протягивает трубку:
— Она тебя очень хорошо знает и хочет кое-что сказать.
Я в ужасе мотаю головой — только нотаций Лизаветы мне сейчас не хватало! Нет, я еще слишком уязвима, я только что нащупала совпадение маминой жизни с Верочкиным именем и даже толком не знаю, насколько мне это поможет.
— Мам, она сейчас не может. — Байрон кривится: — Перестань кричать, не буду я ей совать трубку в ухо. Пока. Дома поговорим.
Убирает телефон и с обреченностью плохо ориентирующегося в ситуации человека спрашивает:
— Какие еще пожелания будут?
— Бирс! — придумала я. — Позвони отцу, я с ним поговорю!
Байрон проводит ладонью по лицу, потом нажимает на кнопки и протягивает мне телефон.
— Байрон, ты где? — слышу я в трубке. — У Лизы припадок, она только что крикнула мне в телефон…
Включаю громкую связь и внедряюсь в его возмущение:
— Здравствуйте, Бирс. Это Лилит. Я девушка вашего сына. Мне нужна помощь.
— Лилит! — обрадовался Бирс. — Наслышан, наслышан! Прекрасное имя. Знаете стихотворение…
— Уже знаю, — перебиваю я. — Дочка мельника нагая с бородкой мокрой между ног — это?
Байрон посмотрел на меня дикими глазами. В трубке тишина секунд пять, потом — одобрение:
— Неплохо. Вы что, провидица?
— Нет. Поможете?
— Конечно, помогу. Приезжайте. Цветочный магазин на Васильевском острове. Байрон знает. Он… Он с вами? Или запишете адрес?
— Со мной. Едем.
Бирс
Дверь в кладовку оказалась запертой снаружи — недобрый знак, хотя Курилка иногда так делала для перестраховки, а потом забывала. Я положила деньги в верхний ящик тумбочки на колесиках, а потом Байрон отодвинул тумбочку и открыл люк в полу. Он полез первым и, зависнув на вмонтированных в стену опорах из металлического прутка, протянул мне руку. В принципе я вполне могла спуститься сама, но уже давно заметила, что когда Байрон нервничает, он старается таскать меня на руках. Я закрыла над собой люк и висела потом кулем под мышкой Байрона, пока мы не спустились вниз.
Подвалом — с подвывающими трубами и высохшими трупиками четырех котят на цементном полу — мы дошли до выхода из соседнего подъезда.
На улице я крепко захватила два пальца моего жениха, а в метро сидела у него на коленях и нюхала его волосы. Байрон молчал и не смотрел мне в глаза. Признак его досады или раздражительности.
— Почему — цветочный магазин?
— Это кафе отца.
— В магазине?
— Сейчас увидишь.
И я увидела вывеску — «Цветочный магазин-кафе». И мне жутко понравилось внутри — половину помещения занимали ряды с цветами, а через стойку, за которой сидели посетители, было небольшое кафе на пять столиков и бар. Запах кофе, роз и хризантем. Люди пили кофе, а потом, нанюхавшись, покупали цветы. Или — сначала покупали цветы, а потом… Я увидела Бирса первая и потащила Байрона к столику.
— Приветствую вас, дети шпиёнов! — встал Бирс.
— Вот, — сказала Байрон, неопределенно махнув рукой. — Это мой отец. Это — Лилит. Моя девушка. — И сел, а вернее, свалился на стул, опустив сумку с ноутбуком на пол, чего раньше никогда не делал.
Киваю Бирсу. Он помогает мне снять куртку. Сажусь. Смотрю на отца Байрона с надеждой. Нет, я в самом деле рада его видеть. У Бирса от моего взгляда постепенно с лица уползает улыбка.
— Она беременна, — вдруг говорит Байрон, не поднимая головы.
Бирс с облегчением выдохнул и вернул улыбку:
— Так это же отличная новость! — поднимает руку к бару: — Принесите нам шампанского и поесть!
— Ты не понял, — говорит Байрон. — Текиле шестнадцать. У нее от этого крыша поехала.
Я не ожидала такого от Байрона и обиделась. Более того — слезы потекли!
— Вот видишь, — равнодушно заметил на это Байрон, подвигая мне по столу салфетки.
— Лилит, почему вы плачете? — спросил Бирс, изо всех сил стараясь не улыбаться. — У вас проблемы?
Молча киваю.
— Вы здоровы? В смысле… — он повернулся к сыну: — Байрон, ты когда анализы сдавал последний раз?
— Какие анализы?
— На СПИД, например, или хотя бы на гепатит. Чего ты девочку доводишь до слез, а? Вы что, заражены оба?
— Отец, прекрати, — устало отмахивается Байрон. — Меня мать с этим достала, теперь — ты. Не нужны мне никакие анализы, пока я имею первого и единственного полового партнера.
Я перестала промокать слезы и уставилась на Байрона с обожанием. Первый и единственный половой партнер — это звучит так надежно! Но… стоит кое-что уточнить:
— А как же твоя полигамия? — выдохнув остатки плача, спрашиваю я.
Байрон покосился на отца:
— Вы что, общались? Ты уже обсуждал с ней гены и все такое?
— Я первый раз вижу твою девушку, — клятвенно прижал руку к груди Бирс.
— Не надо этих вот уловок! — разошелся Байрон. — Видишь ее первый раз, но успел как-то поговорить о генах и своей полигамии, да?
— Клянусь! — Бирс уже с трудом сдерживает смех.
— Вы обещали мне помочь, — вклинилась я в родственные разборки.
— Простите, я к вашим услугам, — развернулся ко мне Бирс.
Принесли шампанское и еду. Я набросилась на креветок, Бирс разлил шампанское.
— Вам нельзя пить, — заметила я с полным ртом.
— Почему? Отметим, а домой поедем на метро.
— Нужно ехать на дачу. Срочно. — Беру бокал и выпиваю его, не отрываясь.
— Ладно, — кивнул Бирс, — тогда возьмем на дачу шампанского. У меня там один…
— Коньяк двух сортов, полусухое, водка, кофейный ликер и полбутылки текилы, — закончила я за него.
— Вот видишь! — отвтил Байрон на изумленный взгляд Бирса. — И ноги ее там не было.
— Допустим, — кивнул Бирс, подумав. — Много у вас таких фокусов?
Я задумалась и выпила еще один бокал.
— На втором этаже сундук с книгами и коробкой сигар. Кубинские. В гараже — красный «Москвич» Лизаветы. Ваш глухой истопник на самом деле отлично слышит. Вы могли и сами догадаться — у него телевизор в пристройке. Думаю, ему пришлось изображать глухонемого, потому что таким был Кирзаков. Вроде все. — Беру третий бокал. — Больше ничего в голову не приходит.
Не рассказывать же в самом деле, как Кирзач развел меня на просмотр сериала.
— Однако!.. — задумался Бирс. — А что у нас сегодня на даче?
— Нужно срочно разрушить беседку. По крайней мере пол в ней, — отвечаю я бодро — ни в одном глазу.
Бирс посмотрел на сына и беззаботно кивнул:
— Ну и ладно. Эта беседка мне никогда не нравилась. Лилит… — он переключился на меня. — Я уважаю причуды беременных, особенно таких юных, но все же хотелось бы услышать причину.
— Так вы согласны или нет?
— Конечно, согласны. Развалим за час. А вы уж уважьте меня объяснениями.
Я посмотрела на Байрона. Он покачал головой:
— Сама говори.
— Ладно. Меня преследует призрак девочки. Ее останки зарыты под вашей беседкой. Если их вырыть и похоронить, все наладится.
Бирс сразу стал серьезным, глаза — холодными.
— С призраками — это не ко мне. Это к Лизавете.
— Не могу, — вздохнула я. — Мы с Лизаветой расходимся в вопросе появления на свет вашего внука. И еще мне кажется, что она покровительствует убийце девочки и не захочет его бегства.
— И кто у нас убийца? — спросил Бирс.
— Ваш истопник и непосредственный строитель беседки. Он зарыл под ней как минимум останки двух тел — девочки и ее мамы.
— Кирзач? — растерянно посмотрел на сына Бирс.
— Его фамилия Овчар, — ответила я. — Сбежал из заключения в девяносто втором. В девяносто третьем он пришел мастеровым в дачный поселок и прижился на вашем строительстве. Тогда же подал в милицию заявление о потере паспорта. К этому времени настоящий Кирзаков наверняка был уже мертв. Думаю, этот человек был хорошо знаком Овчару и одинок, потому что убить ради документов первого встречного, у которого мог быть целый букет родственников, Овчар вряд ли решился бы.
Бирс задумался, положив кулаки на стол. Потом поднял на меня глаза:
— И что, по-твоему, Кирзач будет делать, когда мы начнем ломать беседку?
— Если виновен — сбежит. Лучше ему не мешать и уж тем более не предлагать поработать с вами. Он опасный человек. Пусть бежит. И потом, вдруг я ошиблась, и под беседкой ничего нет.
— Да уж… — заметил со вздохом Байрон.
Бирс посмотрел на пол. Я тоже. Байрон отследил наши взгляды и поднял сумку.
— То, что валялось на полу, — работает? — спросил Бирс сына. Дождался кивка. — Можно подключиться. У меня есть кое-какие связи, я могу через телефон сейчас войти в нужную директорию и узнать… — он задумался.
— Вот именно, — кивнула я. — Мы вошли в нужную директорию, а толку? О ком вы хотите узнать? О Кирзакове? Узнаете, что жил такой глухонемой в Псковской области и паспорт терял в девяносто третьем. Можно еще узнать о душегубе Овчаре, сбежавшем в девяносто втором. Он в розыске.
— И как же тогда доказать, что Кирзач — это Овчар? — задумался Бирс.
Я чуть не проговорилась, что Байрон сам это узнал по анализу крови, но вовремя закрыла рот ладонью.
— Дать ему в морду, — предложил Байрон. — Сразу и без объяснений. Потом извиниться и оказать первую помощь — вытереть кровь полотенцем. У тебя есть знакомый доктор, попросим его срочно сделать анализ, залезем в базу МВД и сравним.
— Этот доктор — психиатр, — многозначительно уточнил Бирс.
— Тихон Ильич согласится сделать анализ крови, — заметила я, вогнав отца и сына в небольшой столбняк, — вот только времени у нас нет. Я должна до рассвета знать, есть ли под беседкой детские останки.
Бирс откинулся на спинку стула, посмотрел на меня, и к нему в глаза вернулись смешинки. Он стал прежним, вернее… завтрашним воскресным Бирсом, который веселился… или будет веселиться, как только посмотрит на меня.
— До рассвета? — уточнил он. — А когда у нас рассвет?
— Восемь часов плюс-минус три минуты, — буркнул Байрон.
— Ага!.. — Бирс задумался. — Лилит права. Мы никак не успеем дать в морду истопнику, исследовать его кровь, развалить беседку и разобрать обнаруженные под нею скелеты по размерам. Прекрасная Лилит, я давно ничего не копал. Побалуйте меня перед тяжким физическим трудом объяснением важности восхода солнца во всей этой истории. Хорошо бы без банальностей вроде рассыпающегося при первых лучах солнца праха.
— Без банальностей?.. Ладно. Тема такая. Мой отец выкрал редкую орхидею из страны, в которой этот цветок охраняется государством. Она была красного цвета. И очень дорого стоила у ценителей орхидей. А он вез цветок своей дочурке — ничего не напоминает? Дочка выросла и попала в царство-государство, где течет река без начала и конца — по кругу — и мертвые вершат судьбы живых. И цветок аленький плавает по реке. Она встретила там своего сыночка — детинушку лет сорока, злого-презлого, а в некоторые моменты — вообще оборотня. И были у этого детинушки глаза Байрона, и походка Байрона, и руки — Байрона, в общем, все как у отца. Это и сбило ее с толку. Девушка полюбила своего сыночка и захотела быть с ним вместе. Для этого она должна найти прах девочки, которая ее сопровождала… — Я задумалась. — Которая ее и привела к реке мертвых, теперь я точно знаю, что была там из-за Верочки, но сейчас — о другом. Если девушка сделает все правильно и успеет вернуться на берег реки до рассвета, она встретится с сыночком — «Я люблю тебя любым, и чудищем безобразным, и всегда любить буду!» — и они станут вместе жить-поживать. Вот такая история.
— А что с цветком? — серьезно спрашивает Бирс.
— Съела, — кивнула я. — Когда реку переплывала. Очень есть захотелось.
Самой стало смешно, а отец и сын застыли в грусти. Сын очнулся первым:
— Текила, ты что, подумываешь на тему аборта?
Смотрю на него с обожанием. Вот — опять! Байрон опять восхищает меня своей логикой.
— Ни-ког-да! — отвечаю я, глядя в его глаза, и с трудом сдерживаю слезы. Нужно переключиться на дело, пока не заревела. — Байрон, ты… Ты умеешь стрелять?
— Умею, — отвечает он, покосившись на отца. — Меня Кирзач научил. Из охотничьего ружья. Потихоньку от мамы.
— Вот и хорошо, значит, ты знаешь, где Кирзач хранит ружье.
— Нет, — Байрон посмотрел на отца растерянно. — У него есть ружье!.. Я как-то не подумал.
— В пристройке. От кухонной двери — слева в углу под старым ватником. Не от входной, с улицы, а от кухонной. Запомни.
Глаза Бирса расширились. Поверил, наконец? Так он еще на меня не смотрел. На тему: «Вот ты какой, цветочек аленький!» Чувствую, что покрываюсь пупырышками и быстро отвожу глаза, чтобы он не догадался о своем поцелуе через… пять месяцев. Или все совершенно изменится?.. И не будет поцелуя — моей первой тайны от Байрона.
— Пожалуй, нам пора, — Бирс встал.
Я тоже встала и бросилась к Байрону. Присела перед ним.
— Байрон, я не знаю, как все получится и что будет завтра…
— Текила, не напрягай, у меня и так мозги дымятся, — он поднял руки, сдаваясь. — Надеюсь, ты не потащишься на рассвете в какое-нибудь гнилое местечко? Типа Загибайлово или Объедалово. — Он посмотрел на отца. — Правильно я назвал веселые деревушки недалеко от нашей дачи?
Вот так он и не дал попрощаться на всякий случай. Я встала, отряхнула джинсы на коленках, только повернулась забрать свою куртку со стула, а Бирс сунул мне в лицо цветок. Похож на лилию, только некоторые лепестки различаются по длине, и раскраска странная — полосатая, а местами — в черную крапинку на желтом. Из его внутренности торчал длиннющий розовый пестик, приплюснутый на конце, как язык, и топорщились усиками тычинки.
— К сожалению, лилий уже не было. Орхидея для Лилит! — объявил Бирс, удивив меня почти детским смущением.
Я вздрогнула и осторожно двумя пальцами взяла стебель.
— А как она… называется? — спрашиваю на всякий случай. Мало ли что я съела в реке.
— Куприпедиум! — с готовностью откликнулся Бирс и в озарении спросил: — А как называлась та, что вы…
— Не скажу, это неприлично, — сильно озадачила я папу Байрона.
Мы двинулись к выходу.
— Очень рад нашему знакомству, очень, — Бирс открыл передо мной дверь. — Давно никто меня так не поражал, благодарю, вы удивительная девочка, Лилит.
Вышли из цветочного кафе. Стемнело. С минуту топтались, не решаясь разойтись. Я держала перед собой орхидею — нечто вроде большого яркого насекомого на палочке. По лицам мужчин поняла, что поездка на дачу и тем более выкапывание ямы под беседкой кажется им при вечерних огнях и в толпе народа полным бредом.
— Если вы передумали, придется ехать мне, — заявляю я грустно, с трудом представляя, где найду вечером копателей и что делать с Кирзачом.
А пойду сразу в пристройку, возьму ружье и пристрелю его на фиг!..
— Мы едем, едем! — среагировал Байрон, вероятно, из-за выражения моего лица.
— Немедленно… — обреченно кивнул Бирс.
Подвалом — с подвывающими трубами и высохшими трупиками четырех котят на цементном полу — мы дошли до выхода из соседнего подъезда.
На улице я крепко захватила два пальца моего жениха, а в метро сидела у него на коленях и нюхала его волосы. Байрон молчал и не смотрел мне в глаза. Признак его досады или раздражительности.
— Почему — цветочный магазин?
— Это кафе отца.
— В магазине?
— Сейчас увидишь.
И я увидела вывеску — «Цветочный магазин-кафе». И мне жутко понравилось внутри — половину помещения занимали ряды с цветами, а через стойку, за которой сидели посетители, было небольшое кафе на пять столиков и бар. Запах кофе, роз и хризантем. Люди пили кофе, а потом, нанюхавшись, покупали цветы. Или — сначала покупали цветы, а потом… Я увидела Бирса первая и потащила Байрона к столику.
— Приветствую вас, дети шпиёнов! — встал Бирс.
— Вот, — сказала Байрон, неопределенно махнув рукой. — Это мой отец. Это — Лилит. Моя девушка. — И сел, а вернее, свалился на стул, опустив сумку с ноутбуком на пол, чего раньше никогда не делал.
Киваю Бирсу. Он помогает мне снять куртку. Сажусь. Смотрю на отца Байрона с надеждой. Нет, я в самом деле рада его видеть. У Бирса от моего взгляда постепенно с лица уползает улыбка.
— Она беременна, — вдруг говорит Байрон, не поднимая головы.
Бирс с облегчением выдохнул и вернул улыбку:
— Так это же отличная новость! — поднимает руку к бару: — Принесите нам шампанского и поесть!
— Ты не понял, — говорит Байрон. — Текиле шестнадцать. У нее от этого крыша поехала.
Я не ожидала такого от Байрона и обиделась. Более того — слезы потекли!
— Вот видишь, — равнодушно заметил на это Байрон, подвигая мне по столу салфетки.
— Лилит, почему вы плачете? — спросил Бирс, изо всех сил стараясь не улыбаться. — У вас проблемы?
Молча киваю.
— Вы здоровы? В смысле… — он повернулся к сыну: — Байрон, ты когда анализы сдавал последний раз?
— Какие анализы?
— На СПИД, например, или хотя бы на гепатит. Чего ты девочку доводишь до слез, а? Вы что, заражены оба?
— Отец, прекрати, — устало отмахивается Байрон. — Меня мать с этим достала, теперь — ты. Не нужны мне никакие анализы, пока я имею первого и единственного полового партнера.
Я перестала промокать слезы и уставилась на Байрона с обожанием. Первый и единственный половой партнер — это звучит так надежно! Но… стоит кое-что уточнить:
— А как же твоя полигамия? — выдохнув остатки плача, спрашиваю я.
Байрон покосился на отца:
— Вы что, общались? Ты уже обсуждал с ней гены и все такое?
— Я первый раз вижу твою девушку, — клятвенно прижал руку к груди Бирс.
— Не надо этих вот уловок! — разошелся Байрон. — Видишь ее первый раз, но успел как-то поговорить о генах и своей полигамии, да?
— Клянусь! — Бирс уже с трудом сдерживает смех.
— Вы обещали мне помочь, — вклинилась я в родственные разборки.
— Простите, я к вашим услугам, — развернулся ко мне Бирс.
Принесли шампанское и еду. Я набросилась на креветок, Бирс разлил шампанское.
— Вам нельзя пить, — заметила я с полным ртом.
— Почему? Отметим, а домой поедем на метро.
— Нужно ехать на дачу. Срочно. — Беру бокал и выпиваю его, не отрываясь.
— Ладно, — кивнул Бирс, — тогда возьмем на дачу шампанского. У меня там один…
— Коньяк двух сортов, полусухое, водка, кофейный ликер и полбутылки текилы, — закончила я за него.
— Вот видишь! — отвтил Байрон на изумленный взгляд Бирса. — И ноги ее там не было.
— Допустим, — кивнул Бирс, подумав. — Много у вас таких фокусов?
Я задумалась и выпила еще один бокал.
— На втором этаже сундук с книгами и коробкой сигар. Кубинские. В гараже — красный «Москвич» Лизаветы. Ваш глухой истопник на самом деле отлично слышит. Вы могли и сами догадаться — у него телевизор в пристройке. Думаю, ему пришлось изображать глухонемого, потому что таким был Кирзаков. Вроде все. — Беру третий бокал. — Больше ничего в голову не приходит.
Не рассказывать же в самом деле, как Кирзач развел меня на просмотр сериала.
— Однако!.. — задумался Бирс. — А что у нас сегодня на даче?
— Нужно срочно разрушить беседку. По крайней мере пол в ней, — отвечаю я бодро — ни в одном глазу.
Бирс посмотрел на сына и беззаботно кивнул:
— Ну и ладно. Эта беседка мне никогда не нравилась. Лилит… — он переключился на меня. — Я уважаю причуды беременных, особенно таких юных, но все же хотелось бы услышать причину.
— Так вы согласны или нет?
— Конечно, согласны. Развалим за час. А вы уж уважьте меня объяснениями.
Я посмотрела на Байрона. Он покачал головой:
— Сама говори.
— Ладно. Меня преследует призрак девочки. Ее останки зарыты под вашей беседкой. Если их вырыть и похоронить, все наладится.
Бирс сразу стал серьезным, глаза — холодными.
— С призраками — это не ко мне. Это к Лизавете.
— Не могу, — вздохнула я. — Мы с Лизаветой расходимся в вопросе появления на свет вашего внука. И еще мне кажется, что она покровительствует убийце девочки и не захочет его бегства.
— И кто у нас убийца? — спросил Бирс.
— Ваш истопник и непосредственный строитель беседки. Он зарыл под ней как минимум останки двух тел — девочки и ее мамы.
— Кирзач? — растерянно посмотрел на сына Бирс.
— Его фамилия Овчар, — ответила я. — Сбежал из заключения в девяносто втором. В девяносто третьем он пришел мастеровым в дачный поселок и прижился на вашем строительстве. Тогда же подал в милицию заявление о потере паспорта. К этому времени настоящий Кирзаков наверняка был уже мертв. Думаю, этот человек был хорошо знаком Овчару и одинок, потому что убить ради документов первого встречного, у которого мог быть целый букет родственников, Овчар вряд ли решился бы.
Бирс задумался, положив кулаки на стол. Потом поднял на меня глаза:
— И что, по-твоему, Кирзач будет делать, когда мы начнем ломать беседку?
— Если виновен — сбежит. Лучше ему не мешать и уж тем более не предлагать поработать с вами. Он опасный человек. Пусть бежит. И потом, вдруг я ошиблась, и под беседкой ничего нет.
— Да уж… — заметил со вздохом Байрон.
Бирс посмотрел на пол. Я тоже. Байрон отследил наши взгляды и поднял сумку.
— То, что валялось на полу, — работает? — спросил Бирс сына. Дождался кивка. — Можно подключиться. У меня есть кое-какие связи, я могу через телефон сейчас войти в нужную директорию и узнать… — он задумался.
— Вот именно, — кивнула я. — Мы вошли в нужную директорию, а толку? О ком вы хотите узнать? О Кирзакове? Узнаете, что жил такой глухонемой в Псковской области и паспорт терял в девяносто третьем. Можно еще узнать о душегубе Овчаре, сбежавшем в девяносто втором. Он в розыске.
— И как же тогда доказать, что Кирзач — это Овчар? — задумался Бирс.
Я чуть не проговорилась, что Байрон сам это узнал по анализу крови, но вовремя закрыла рот ладонью.
— Дать ему в морду, — предложил Байрон. — Сразу и без объяснений. Потом извиниться и оказать первую помощь — вытереть кровь полотенцем. У тебя есть знакомый доктор, попросим его срочно сделать анализ, залезем в базу МВД и сравним.
— Этот доктор — психиатр, — многозначительно уточнил Бирс.
— Тихон Ильич согласится сделать анализ крови, — заметила я, вогнав отца и сына в небольшой столбняк, — вот только времени у нас нет. Я должна до рассвета знать, есть ли под беседкой детские останки.
Бирс откинулся на спинку стула, посмотрел на меня, и к нему в глаза вернулись смешинки. Он стал прежним, вернее… завтрашним воскресным Бирсом, который веселился… или будет веселиться, как только посмотрит на меня.
— До рассвета? — уточнил он. — А когда у нас рассвет?
— Восемь часов плюс-минус три минуты, — буркнул Байрон.
— Ага!.. — Бирс задумался. — Лилит права. Мы никак не успеем дать в морду истопнику, исследовать его кровь, развалить беседку и разобрать обнаруженные под нею скелеты по размерам. Прекрасная Лилит, я давно ничего не копал. Побалуйте меня перед тяжким физическим трудом объяснением важности восхода солнца во всей этой истории. Хорошо бы без банальностей вроде рассыпающегося при первых лучах солнца праха.
— Без банальностей?.. Ладно. Тема такая. Мой отец выкрал редкую орхидею из страны, в которой этот цветок охраняется государством. Она была красного цвета. И очень дорого стоила у ценителей орхидей. А он вез цветок своей дочурке — ничего не напоминает? Дочка выросла и попала в царство-государство, где течет река без начала и конца — по кругу — и мертвые вершат судьбы живых. И цветок аленький плавает по реке. Она встретила там своего сыночка — детинушку лет сорока, злого-презлого, а в некоторые моменты — вообще оборотня. И были у этого детинушки глаза Байрона, и походка Байрона, и руки — Байрона, в общем, все как у отца. Это и сбило ее с толку. Девушка полюбила своего сыночка и захотела быть с ним вместе. Для этого она должна найти прах девочки, которая ее сопровождала… — Я задумалась. — Которая ее и привела к реке мертвых, теперь я точно знаю, что была там из-за Верочки, но сейчас — о другом. Если девушка сделает все правильно и успеет вернуться на берег реки до рассвета, она встретится с сыночком — «Я люблю тебя любым, и чудищем безобразным, и всегда любить буду!» — и они станут вместе жить-поживать. Вот такая история.
— А что с цветком? — серьезно спрашивает Бирс.
— Съела, — кивнула я. — Когда реку переплывала. Очень есть захотелось.
Самой стало смешно, а отец и сын застыли в грусти. Сын очнулся первым:
— Текила, ты что, подумываешь на тему аборта?
Смотрю на него с обожанием. Вот — опять! Байрон опять восхищает меня своей логикой.
— Ни-ког-да! — отвечаю я, глядя в его глаза, и с трудом сдерживаю слезы. Нужно переключиться на дело, пока не заревела. — Байрон, ты… Ты умеешь стрелять?
— Умею, — отвечает он, покосившись на отца. — Меня Кирзач научил. Из охотничьего ружья. Потихоньку от мамы.
— Вот и хорошо, значит, ты знаешь, где Кирзач хранит ружье.
— Нет, — Байрон посмотрел на отца растерянно. — У него есть ружье!.. Я как-то не подумал.
— В пристройке. От кухонной двери — слева в углу под старым ватником. Не от входной, с улицы, а от кухонной. Запомни.
Глаза Бирса расширились. Поверил, наконец? Так он еще на меня не смотрел. На тему: «Вот ты какой, цветочек аленький!» Чувствую, что покрываюсь пупырышками и быстро отвожу глаза, чтобы он не догадался о своем поцелуе через… пять месяцев. Или все совершенно изменится?.. И не будет поцелуя — моей первой тайны от Байрона.
— Пожалуй, нам пора, — Бирс встал.
Я тоже встала и бросилась к Байрону. Присела перед ним.
— Байрон, я не знаю, как все получится и что будет завтра…
— Текила, не напрягай, у меня и так мозги дымятся, — он поднял руки, сдаваясь. — Надеюсь, ты не потащишься на рассвете в какое-нибудь гнилое местечко? Типа Загибайлово или Объедалово. — Он посмотрел на отца. — Правильно я назвал веселые деревушки недалеко от нашей дачи?
Вот так он и не дал попрощаться на всякий случай. Я встала, отряхнула джинсы на коленках, только повернулась забрать свою куртку со стула, а Бирс сунул мне в лицо цветок. Похож на лилию, только некоторые лепестки различаются по длине, и раскраска странная — полосатая, а местами — в черную крапинку на желтом. Из его внутренности торчал длиннющий розовый пестик, приплюснутый на конце, как язык, и топорщились усиками тычинки.
— К сожалению, лилий уже не было. Орхидея для Лилит! — объявил Бирс, удивив меня почти детским смущением.
Я вздрогнула и осторожно двумя пальцами взяла стебель.
— А как она… называется? — спрашиваю на всякий случай. Мало ли что я съела в реке.
— Куприпедиум! — с готовностью откликнулся Бирс и в озарении спросил: — А как называлась та, что вы…
— Не скажу, это неприлично, — сильно озадачила я папу Байрона.
Мы двинулись к выходу.
— Очень рад нашему знакомству, очень, — Бирс открыл передо мной дверь. — Давно никто меня так не поражал, благодарю, вы удивительная девочка, Лилит.
Вышли из цветочного кафе. Стемнело. С минуту топтались, не решаясь разойтись. Я держала перед собой орхидею — нечто вроде большого яркого насекомого на палочке. По лицам мужчин поняла, что поездка на дачу и тем более выкапывание ямы под беседкой кажется им при вечерних огнях и в толпе народа полным бредом.
— Если вы передумали, придется ехать мне, — заявляю я грустно, с трудом представляя, где найду вечером копателей и что делать с Кирзачом.
А пойду сразу в пристройку, возьму ружье и пристрелю его на фиг!..
— Мы едем, едем! — среагировал Байрон, вероятно, из-за выражения моего лица.
— Немедленно… — обреченно кивнул Бирс.
Мамавера
В метро я заснула минут на десять. Легче не стало. С большим трудом, еле передвигая ноги, доплелась до своей квартиры. Достала ключи, а потом заметила, что дверь приоткрыта. Тихонько открываю ее и заглядываю в коридор. Свет горит. Тихо. Вхожу на цыпочках и слышу, что Мамавера с кем-то говорит. Уже легче. Я сняла куртку и ботинки, а она вышла в коридор с телефоном.
— Это ты?.. — и потом в трубку: — Это дочка пришла, к сожалению. — Убирает телефон в карман халата и спрашивает: — Ты видела мать своего Байрона?
— Когда?.. — на всякий случай интересуюсь я.
— Все равно когда! — повысила голос Мамавера. — Ты можешь ее узнать?
— В каком смысле?..
Мамавера сделала глубокий вдох, потом — резкий выдох, но голос все равно повысила:
— Лилит, ко мне пришла незнакомая женщина, представилась матерью Байрона и сказала, что ты беременна!
— Ну, я… — просачиваюсь мимо мамы в комнату и начинаю раздеваться. — В каком-то смысле я точно беременна.
— Что значит — в каком-то смысле?.. — переходит она на шепот. — Ты что, нетрезвая?
То ли от усталости, то ли от постоянных мыслей о Верочке, ее останках и о том, где нужно похоронить эти останки, когда мужчины рода Бирсов их найдут, я в этот момент слегка озверела от приставаний Мамаверы с ее, как мне тогда показалось, истерическими заморочками. И ответила честно:
— Отвечаю на первый вопрос: да, я беременна. На второй — да, я нетрезвая, пила шампанское. Это все на сегодня? Мне бы помыться. Можно?
Мамавера, как ни странно, слегка успокоилась и предупредила:
— Не раздевайся совсем. Сначала посмотри на женщину в кухне.
Плетусь в кухню в свитере и колготах. Смотреть на женщину… Открываю дверь и никого не вижу. Оборачиваюсь к маме в коридоре. Она берет меня за плечи, подталкивает вперед и разворачивает налево к стене.
Тут уж, конечно, я быстренько пришла в себя и сразу впала в легкую трясучку от увиденного. На полу в нашей кухне с подозрительной неподвижностью сидит у стены Лизавета, расставив ноги в стороны и завалив голову набок. С закрытыми глазами.
— Это Лизавета, мать Байрона, — поспешно докладываю я. — Она жива?
— Жива.
— А что тут случилось?
— Я уже сказала, что тут случилось, но тебе плевать на то, что я говорю, — спокойно заявила Мамавера. — Проспись, завтра все обсудим.
И ушла из кухни. Я присела перед Лизаветой и наклонилась к ее лицу, чтобы услышать дыхание. Ничего не слышу. Трогать ее страшно, я почему-то уверена, что мне нельзя до рассвета ни разговаривать с Лизаветой, ни прикасаться к ней. Иду в коридор, беру из рюкзака зеркальце и осторожно подношу к ее опущенному носу с изящными ноздрями. Вспотело. Жива.
Иду к маме в гостиную. Она стоит у окна, обхватив себя руками за плечи. Смотрю на ее лицо и только сейчас замечаю две царапины на щеке.
— Она на тебя напала?
— Пыталась поцапаться по-женски, — кивнула мама. — Когда я обозвала ее психопаткой.
— Зачем она приходила?
— Договориться. Чтобы мы тебя связали и завтра утром отвезли в клинику на аборт. Нет, я все могу понять, но когда посторонняя тетка называет с точностью до дня сроки твоей беременности, это, знаешь ли!.. Это меня бесит! Да, — кивнула мама.
В полном ступоре сажусь на диван. Осторожно интересуюсь:
— А она объяснила такое свое желание?
— Объяснила. Параноидальный бред с уклоном в сатанизм.
— А почему она там… без сознания?
— Потому что я ее вырубила.
— Что ты сделала?..
— Я ее вырубила! — повышает голос Мамавера. — Никто не смеет связывать мою дочь и тащить на аборт!
— То есть ты ее… — показываю движение кулаком.
— Не важно как, — отвечает мама.
— Скажи, это важно. У нее останется синяк?
— Нет, конечно, — фыркает мама, будто я сомневаюсь в ее профессионализме. — Никаких синяков. Я повалила ее на пол с захватом руки назад и зажала сонную артерию. Сейчас приедет мой знакомый и увезет… это. Хорошо бы к его появлению вытащить даму на лестницу.
Я закрываю глаза. Она зажала Лизавете сонную артерию!.. Чувствую, как истерикой подбирается хохот. Это как топить лягушку в пруду. Главное, не заморачиваться на тему, где и с кем в этот момент Лизавета решает судьбу своего внука, если я — тут… Или… Нет, я точно тут, я выплыла!
— Эй! Ты меня слышишь? — мама подошла к дивану и села рядом.
— Слышу. Вытащить на лестницу. Зачем?
— Она не должна тебя видеть — вдруг очнется. И человек, который придет ее забрать, тоже не должен тебя видеть. Так надо. Предусмотрительность — залог безопасности. Просто поверь — ее нужно вытащить на лестницу. Поможешь?
— Отличная мысль! — встаю и натягиваю джинсы. — Потащили? Может, сразу на улицу? К помойке.
— Не хами, — строго заметила мама. — Я заготовила коврик.
Завалив Лизавету набок, мы подсунули под нее ковровую дорожку. Потом посадили ее и осторожно оттащили от стены. Мама тащила, а я придерживала голову Лизы, чтобы она не стукнулась, опускаясь.
— Минуточку!.. — бегу в коридор, где я забыла орхидею… как ее?..
В коридоре отрываю головку цветка. Иду в кухню и кладу ее в карман пиджака Лизаветы.
— Это все? — спросила Примавэра.
— Все, — киваю я, смывая с ладони розовую липкую сукровицу.
Мы волоком протащили Лизавету по коридору и через порожек на лестницу. Отдышались, посадили ее у стены, а тут и знакомый мамы приехал.
Он выходил из лифта, когда Примавэра дала мне знак зайти в квартиру. Я все равно слушала под дверью. Сначала — обмен любезностями. Из полезной информации — они не виделись много лет. Потом обсуждение сценария. Мужчина этот как бы нашел Лизавету в подъезде и решил отвезти ее в больницу. В машине он должен сунуть ей под нос нашатырь, чтобы она очнулась, выслушала эту историю и сама решила — в больницу ей ехать или домой. Если в больницу, он везет ее туда и слушает внимательно все, что Лизавета скажет в приемном отделении. Если домой, то дальше по сценарию — объяснение с мужем или сыном, если они…
— Их нет дома, — сказала я из-за двери. — И не будет еще долго.
— Лилька, закрой дверь! — приказала невидимая Мамавера.
И не подумаю.
— Выросла? — спросил невидимый мужчина. — Красивая? Как ты или красивей?
— Сам донесешь до машины? — уклонилась от ответа мама.
И после недолгой возни она затащила освободившийся коврик домой.
— Отлично, — заметила я, снова начав раздеваться. — Кто он? Чистильщик?
— За кого ты меня принимаешь? — прищурилась Примавэра.
Я залезла в ванну и блаженно ждала в горячей воде, пока пена вокруг поднимается огромным комом. Пришла мама, села на краешек ванны и демонстративно затянулась сигаретой.
— Мы уже дома курим? — упрекнула я.
— Больше — никакого вранья. Согласна? Я не буду читать тебе лекции о плохих привычках.
— Это удобно — не читать таких лекций человеку, который не курит, — вздохнула я.
— А может, ты колешься, нюхаешь и уж точно — не пользуешься презервативами, — выдала Примавэра и вдруг спросила: — Отличишь гашиш от «золотой пыли»? — заметив выражение моего лица, она удовлетворенно кивнула: — Вот видишь! А я отличу.
Смотрю на ее усталые глаза, на темные круги под ними и спрашиваю:
— Мам, а как тебя зовут?
Примавэра медленно загасила сигарету в раковине и улыбнулась:
— Это важно?
— Тебя зовут Марина, да? Марина Яловега?
Она молча кивает и пристально смотрит на меня:
— Вы что, вскрыли коды Службы безопасности?
— Коды мы так или иначе узнали, но это мало помогло. В архив с актами идентификации мы не попали.
Мама закрывает глаза и сидит, покачивая головой. Потом устало спрашивает:
— И это все ты проделала, чтобы узнать мое настоящее имя? Почему тебе вообще пришло в голову его искать?
— Могила Марины Яловеги рядом с могилой отца, — я решила не распространяться о Верочке, чтобы к маминым ужасам на тему наркотиков и опасного секса не добавился еще один — белая горячка.
— Откуда ты знаешь, где его могила?
— Вот… Узнала. Мам, ты тоже должна знать. Байрон и его отец — Вениамин Бирс поехали к себе на дачу ломать беседку. По моей просьбе. Я думаю, что они сегодня ночью найдут под нею останки женщины и ребенка.
— Потрясающе!.. — прошептала мама. — И кто эти женщина и ребенок?
— Это… Мам, встань с ванны и сядь на табуретку, — я подумала, вдруг она упадет в мою пену, когда услышит. А мне самой прятаться нужно будет.
— Нет уж, я лучше постою, — мама встает.
— Ладно. Это Вера Андреевна Бондарь и ее дочка Верочка. Извини. Так получилось, — я вдыхаю воздух и опускаюсь с головой под воду, потому что в данный момент прятаться больше негде.
Странно, но под водой я вдруг поняла, что темный провальный угол в избе Федора и Ульяны был куда надежнее, и вспомнила кучу тряпья в том углу и только сейчас осознала, как спокойно под этой кучей сидела. Потому что там не было запахов. Никаких. «Лилька!.. Лилька!» — кричит кто-то издалека.
А я — Текила…
— Лилька!.. — мама взяла двумя руками мою голову и вытащила ее из воды. — Кто живет на даче Байрона?
Смотрю в ее лицо надо мной, заглатываю воздух и явно собираюсь зареветь.
— Это ты?.. — и потом в трубку: — Это дочка пришла, к сожалению. — Убирает телефон в карман халата и спрашивает: — Ты видела мать своего Байрона?
— Когда?.. — на всякий случай интересуюсь я.
— Все равно когда! — повысила голос Мамавера. — Ты можешь ее узнать?
— В каком смысле?..
Мамавера сделала глубокий вдох, потом — резкий выдох, но голос все равно повысила:
— Лилит, ко мне пришла незнакомая женщина, представилась матерью Байрона и сказала, что ты беременна!
— Ну, я… — просачиваюсь мимо мамы в комнату и начинаю раздеваться. — В каком-то смысле я точно беременна.
— Что значит — в каком-то смысле?.. — переходит она на шепот. — Ты что, нетрезвая?
То ли от усталости, то ли от постоянных мыслей о Верочке, ее останках и о том, где нужно похоронить эти останки, когда мужчины рода Бирсов их найдут, я в этот момент слегка озверела от приставаний Мамаверы с ее, как мне тогда показалось, истерическими заморочками. И ответила честно:
— Отвечаю на первый вопрос: да, я беременна. На второй — да, я нетрезвая, пила шампанское. Это все на сегодня? Мне бы помыться. Можно?
Мамавера, как ни странно, слегка успокоилась и предупредила:
— Не раздевайся совсем. Сначала посмотри на женщину в кухне.
Плетусь в кухню в свитере и колготах. Смотреть на женщину… Открываю дверь и никого не вижу. Оборачиваюсь к маме в коридоре. Она берет меня за плечи, подталкивает вперед и разворачивает налево к стене.
Тут уж, конечно, я быстренько пришла в себя и сразу впала в легкую трясучку от увиденного. На полу в нашей кухне с подозрительной неподвижностью сидит у стены Лизавета, расставив ноги в стороны и завалив голову набок. С закрытыми глазами.
— Это Лизавета, мать Байрона, — поспешно докладываю я. — Она жива?
— Жива.
— А что тут случилось?
— Я уже сказала, что тут случилось, но тебе плевать на то, что я говорю, — спокойно заявила Мамавера. — Проспись, завтра все обсудим.
И ушла из кухни. Я присела перед Лизаветой и наклонилась к ее лицу, чтобы услышать дыхание. Ничего не слышу. Трогать ее страшно, я почему-то уверена, что мне нельзя до рассвета ни разговаривать с Лизаветой, ни прикасаться к ней. Иду в коридор, беру из рюкзака зеркальце и осторожно подношу к ее опущенному носу с изящными ноздрями. Вспотело. Жива.
Иду к маме в гостиную. Она стоит у окна, обхватив себя руками за плечи. Смотрю на ее лицо и только сейчас замечаю две царапины на щеке.
— Она на тебя напала?
— Пыталась поцапаться по-женски, — кивнула мама. — Когда я обозвала ее психопаткой.
— Зачем она приходила?
— Договориться. Чтобы мы тебя связали и завтра утром отвезли в клинику на аборт. Нет, я все могу понять, но когда посторонняя тетка называет с точностью до дня сроки твоей беременности, это, знаешь ли!.. Это меня бесит! Да, — кивнула мама.
В полном ступоре сажусь на диван. Осторожно интересуюсь:
— А она объяснила такое свое желание?
— Объяснила. Параноидальный бред с уклоном в сатанизм.
— А почему она там… без сознания?
— Потому что я ее вырубила.
— Что ты сделала?..
— Я ее вырубила! — повышает голос Мамавера. — Никто не смеет связывать мою дочь и тащить на аборт!
— То есть ты ее… — показываю движение кулаком.
— Не важно как, — отвечает мама.
— Скажи, это важно. У нее останется синяк?
— Нет, конечно, — фыркает мама, будто я сомневаюсь в ее профессионализме. — Никаких синяков. Я повалила ее на пол с захватом руки назад и зажала сонную артерию. Сейчас приедет мой знакомый и увезет… это. Хорошо бы к его появлению вытащить даму на лестницу.
Я закрываю глаза. Она зажала Лизавете сонную артерию!.. Чувствую, как истерикой подбирается хохот. Это как топить лягушку в пруду. Главное, не заморачиваться на тему, где и с кем в этот момент Лизавета решает судьбу своего внука, если я — тут… Или… Нет, я точно тут, я выплыла!
— Эй! Ты меня слышишь? — мама подошла к дивану и села рядом.
— Слышу. Вытащить на лестницу. Зачем?
— Она не должна тебя видеть — вдруг очнется. И человек, который придет ее забрать, тоже не должен тебя видеть. Так надо. Предусмотрительность — залог безопасности. Просто поверь — ее нужно вытащить на лестницу. Поможешь?
— Отличная мысль! — встаю и натягиваю джинсы. — Потащили? Может, сразу на улицу? К помойке.
— Не хами, — строго заметила мама. — Я заготовила коврик.
Завалив Лизавету набок, мы подсунули под нее ковровую дорожку. Потом посадили ее и осторожно оттащили от стены. Мама тащила, а я придерживала голову Лизы, чтобы она не стукнулась, опускаясь.
— Минуточку!.. — бегу в коридор, где я забыла орхидею… как ее?..
В коридоре отрываю головку цветка. Иду в кухню и кладу ее в карман пиджака Лизаветы.
— Это все? — спросила Примавэра.
— Все, — киваю я, смывая с ладони розовую липкую сукровицу.
Мы волоком протащили Лизавету по коридору и через порожек на лестницу. Отдышались, посадили ее у стены, а тут и знакомый мамы приехал.
Он выходил из лифта, когда Примавэра дала мне знак зайти в квартиру. Я все равно слушала под дверью. Сначала — обмен любезностями. Из полезной информации — они не виделись много лет. Потом обсуждение сценария. Мужчина этот как бы нашел Лизавету в подъезде и решил отвезти ее в больницу. В машине он должен сунуть ей под нос нашатырь, чтобы она очнулась, выслушала эту историю и сама решила — в больницу ей ехать или домой. Если в больницу, он везет ее туда и слушает внимательно все, что Лизавета скажет в приемном отделении. Если домой, то дальше по сценарию — объяснение с мужем или сыном, если они…
— Их нет дома, — сказала я из-за двери. — И не будет еще долго.
— Лилька, закрой дверь! — приказала невидимая Мамавера.
И не подумаю.
— Выросла? — спросил невидимый мужчина. — Красивая? Как ты или красивей?
— Сам донесешь до машины? — уклонилась от ответа мама.
И после недолгой возни она затащила освободившийся коврик домой.
— Отлично, — заметила я, снова начав раздеваться. — Кто он? Чистильщик?
— За кого ты меня принимаешь? — прищурилась Примавэра.
Я залезла в ванну и блаженно ждала в горячей воде, пока пена вокруг поднимается огромным комом. Пришла мама, села на краешек ванны и демонстративно затянулась сигаретой.
— Мы уже дома курим? — упрекнула я.
— Больше — никакого вранья. Согласна? Я не буду читать тебе лекции о плохих привычках.
— Это удобно — не читать таких лекций человеку, который не курит, — вздохнула я.
— А может, ты колешься, нюхаешь и уж точно — не пользуешься презервативами, — выдала Примавэра и вдруг спросила: — Отличишь гашиш от «золотой пыли»? — заметив выражение моего лица, она удовлетворенно кивнула: — Вот видишь! А я отличу.
Смотрю на ее усталые глаза, на темные круги под ними и спрашиваю:
— Мам, а как тебя зовут?
Примавэра медленно загасила сигарету в раковине и улыбнулась:
— Это важно?
— Тебя зовут Марина, да? Марина Яловега?
Она молча кивает и пристально смотрит на меня:
— Вы что, вскрыли коды Службы безопасности?
— Коды мы так или иначе узнали, но это мало помогло. В архив с актами идентификации мы не попали.
Мама закрывает глаза и сидит, покачивая головой. Потом устало спрашивает:
— И это все ты проделала, чтобы узнать мое настоящее имя? Почему тебе вообще пришло в голову его искать?
— Могила Марины Яловеги рядом с могилой отца, — я решила не распространяться о Верочке, чтобы к маминым ужасам на тему наркотиков и опасного секса не добавился еще один — белая горячка.
— Откуда ты знаешь, где его могила?
— Вот… Узнала. Мам, ты тоже должна знать. Байрон и его отец — Вениамин Бирс поехали к себе на дачу ломать беседку. По моей просьбе. Я думаю, что они сегодня ночью найдут под нею останки женщины и ребенка.
— Потрясающе!.. — прошептала мама. — И кто эти женщина и ребенок?
— Это… Мам, встань с ванны и сядь на табуретку, — я подумала, вдруг она упадет в мою пену, когда услышит. А мне самой прятаться нужно будет.
— Нет уж, я лучше постою, — мама встает.
— Ладно. Это Вера Андреевна Бондарь и ее дочка Верочка. Извини. Так получилось, — я вдыхаю воздух и опускаюсь с головой под воду, потому что в данный момент прятаться больше негде.
Странно, но под водой я вдруг поняла, что темный провальный угол в избе Федора и Ульяны был куда надежнее, и вспомнила кучу тряпья в том углу и только сейчас осознала, как спокойно под этой кучей сидела. Потому что там не было запахов. Никаких. «Лилька!.. Лилька!» — кричит кто-то издалека.
А я — Текила…
— Лилька!.. — мама взяла двумя руками мою голову и вытащила ее из воды. — Кто живет на даче Байрона?
Смотрю в ее лицо надо мной, заглатываю воздух и явно собираюсь зареветь.