Байрон встал, провел обеими пятернями по волосам от лба назад — он так делает, когда волнуется, — и быстро вышел из гостиной. Я покосилась на Бирса. Он смотрел вслед сыну с застывшим лицом.
— Что?.. — спросила я.
Бирс взглянул на меня и виновато улыбнулся. Я поняла.
— Он вам ничего не сказал!.. Какая же я дура! — я забегала по комнате, больше всего мне в этот момент хотелось спрятаться под диван.
Бросилась на пол. Узковато. Под диван с ходу не пролезть, поэтому я вскочила, забралась с ногами в кресло, укрылась с головой пледом и замерла. И тут услышала шепот:
— Текила, ты меня слышишь?
Я сдернула плед с головы. Перед креслом присел Бирс. Стало страшно. Он приложил палец к губам, приказывая мне молчать, и сказал шепотом:
— Мой сын растерян. Нехватка мужского воспитания. Он бы обязательно сказал о ребенке, он для этого тебя и привез. Ты умная. В следующий раз будь внимательней. И еще. У тебя будет мальчик. Даю установку на мальчика!.. Никаких девочек!.. — Бирс протянул руку и ткнул меня указательным пальцем в лоб.
Голова моя откинулась назад, и стало темно.
— Я же просто пошутил, — прошептал Бирс.
— Что ты ей сказал?! — сердито шипел Байрон.
— Сказал, что больше никаких девочек, у вас родится мальчик, а она вдруг…
— Почему вы шепчетесь, — я села поудобней и отвела руку Байрона с пузырьком. — Вы оба придурки! Погасите люстру, меня тошнит от люстр с висюльками… Меня вообще… Тошнит!
Я едва успела добежать до унитаза. Сидя потом на полу у раковины, вдруг подумала, что совсем не знаю Байрона.
В дверь постучали.
— Отстаньте от меня!
— Текила, — сказал Байрон, — тебя ищет милиция.
Выхожу в коридор и беру трубку телефона. Сначала ничего не понимаю — мужской голос просит подтвердить, что я Лилит Бондарь, и назвать свой домашний адрес. Подтверждаю, называю. Оказывается, меня ищет мама. Ей сейчас передадут трубку.
Все дело в том, что мой мобильный оказался отключен, а сегодня понедельник. Я совсем забыла, что пока спала двадцать часов, воскресенье прошло, а в понедельник нормальная жизнь нормальной девочки моего возраста состоит из завтрака, школы и потом приготовления уроков, правда, беременные девочки — моего возраста! — для разнообразия могут посетить гинеколога или психиатра.
— Как ты узнала этот телефон? — спросила я Примавэру.
— У твоей будущей свекрови. Ты в порядке?
— Нет, — я покосилась на Бирса, — отец Байрона ткнул меня пальцем в третий глаз, и я потеряла сознание, а теперь блюю.
— Приехать за тобой?
— Оставьте меня в покое! Ничего не хочу! Забудьте обо мне! — меня так разобрало, что я размахнулась трубкой, собираясь разбить ее о тумбочку.
Байрон трубку отобрал и стал в нее извиняться, что недосмотрел, не позвонил, не предупредил… А Бирс отвел меня в гостиную, посадил в кресло и накрыл с головой пледом.
— Все, — сказал он строго, — ты в домике. Чик-чик! Замок закрыт. Никто не попадет к тебе в домик, пока сама не захочешь.
И стало тихо.
Лизавета
Кирзач
— Что?.. — спросила я.
Бирс взглянул на меня и виновато улыбнулся. Я поняла.
— Он вам ничего не сказал!.. Какая же я дура! — я забегала по комнате, больше всего мне в этот момент хотелось спрятаться под диван.
Бросилась на пол. Узковато. Под диван с ходу не пролезть, поэтому я вскочила, забралась с ногами в кресло, укрылась с головой пледом и замерла. И тут услышала шепот:
— Текила, ты меня слышишь?
Я сдернула плед с головы. Перед креслом присел Бирс. Стало страшно. Он приложил палец к губам, приказывая мне молчать, и сказал шепотом:
— Мой сын растерян. Нехватка мужского воспитания. Он бы обязательно сказал о ребенке, он для этого тебя и привез. Ты умная. В следующий раз будь внимательней. И еще. У тебя будет мальчик. Даю установку на мальчика!.. Никаких девочек!.. — Бирс протянул руку и ткнул меня указательным пальцем в лоб.
Голова моя откинулась назад, и стало темно.
* * *
Я задохнулась от нашатыря и открыла глаза. Слишком яркий свет — все лампы в гостиной включены. Надо мной нависали два лица с испуганными глазами и почему-то открытыми как после неожиданного фокуса ртами.— Я же просто пошутил, — прошептал Бирс.
— Что ты ей сказал?! — сердито шипел Байрон.
— Сказал, что больше никаких девочек, у вас родится мальчик, а она вдруг…
— Почему вы шепчетесь, — я села поудобней и отвела руку Байрона с пузырьком. — Вы оба придурки! Погасите люстру, меня тошнит от люстр с висюльками… Меня вообще… Тошнит!
Я едва успела добежать до унитаза. Сидя потом на полу у раковины, вдруг подумала, что совсем не знаю Байрона.
В дверь постучали.
— Отстаньте от меня!
— Текила, — сказал Байрон, — тебя ищет милиция.
Выхожу в коридор и беру трубку телефона. Сначала ничего не понимаю — мужской голос просит подтвердить, что я Лилит Бондарь, и назвать свой домашний адрес. Подтверждаю, называю. Оказывается, меня ищет мама. Ей сейчас передадут трубку.
Все дело в том, что мой мобильный оказался отключен, а сегодня понедельник. Я совсем забыла, что пока спала двадцать часов, воскресенье прошло, а в понедельник нормальная жизнь нормальной девочки моего возраста состоит из завтрака, школы и потом приготовления уроков, правда, беременные девочки — моего возраста! — для разнообразия могут посетить гинеколога или психиатра.
— Как ты узнала этот телефон? — спросила я Примавэру.
— У твоей будущей свекрови. Ты в порядке?
— Нет, — я покосилась на Бирса, — отец Байрона ткнул меня пальцем в третий глаз, и я потеряла сознание, а теперь блюю.
— Приехать за тобой?
— Оставьте меня в покое! Ничего не хочу! Забудьте обо мне! — меня так разобрало, что я размахнулась трубкой, собираясь разбить ее о тумбочку.
Байрон трубку отобрал и стал в нее извиняться, что недосмотрел, не позвонил, не предупредил… А Бирс отвел меня в гостиную, посадил в кресло и накрыл с головой пледом.
— Все, — сказал он строго, — ты в домике. Чик-чик! Замок закрыт. Никто не попадет к тебе в домик, пока сама не захочешь.
И стало тихо.
Лизавета
Я не видела девочку почти два месяца. То ли Бирс так удачно ткнул меня пальцем в лоб, то ли из-за всяких других забот, но я ее не видела и почти совсем забыла. За это время я поверила в гипнотические способности Бирса. В декабре пошла в консультацию, а девочка сидит в коридоре у кабинета врача и ножками болтает. Те же носочки, обветренные губы, спокойный взгляд. Я села напротив и стала смотреть на нее, не отрываясь. Девочка показала мне язык. Покосившись по сторонам — никто не смотрит, — я тоже показала язык. Девочка сложила перед собой ладошки домиком.
— Где? — спросила я.
Девочка махнула рукой на окно.
— Когда? — у меня сердце замерло, пропустив удар.
– Сково, — сказала девочка, картавя, и вылезла из кресла.
Она прошла совсем рядом, так близко, что я разглядела заусенцы на ее испачканных пальцах. Она остановилась поодаль и смотрит задумчиво. Насколько девочка реальна, вот в чем вопрос. По крайней мере, она кажется совсем настоящей, не просвечивает насквозь, как полагается призракам. Но она в том же платьице и с голыми коленками! Мои нервы сдали.
— Чей ребенок?! — крикнула я, вскочив. — Ей же холодно! Уже зима.
Несколько женщин осмотрелись и уставились на меня с беспокойством.
— Чья девочка?.. — я показала рукой на ребенка. Рука тряслась.
Женщины стали переглядываться. Ладно, осталось последнее средство.
Я пошла к девочке с твердым намерением ее потрогать. Один шаг, второй… как тяжело двигаться!.. Я была на расстоянии вытянутой руки, когда сидящая в коридоре женщина схватила меня за эту самую руку.
— Не стоит этого делать, — тихо сказала она, таща меня за руку вниз, чтобы я села. — Они не любят выяснений и прикосновений. Может быть больно.
— Они?.. — я сажусь рядом в полном ступоре.
— Ну да. Мертвые.
— Вы видите девочку?
— Конечно, вижу, иначе зачем мне тебя останавливать.
Разглядываю ее лицо вблизи. Женщина худая, бледная, с синяками под глазами, с тонким носом с изящными ноздрями, грустным ртом и большими глазами, на раскраску которых она не пожалела косметики.
— Они делают больно? — я покосилась на застывшую девочку.
— Только если их трогать. Тебе покажется, что ты прикоснулась к чему-то живому, а потом рука оказывается в пустоте, и ты падаешь. Очень больно получается, как от сильного толчка, — женщина задрала рукав кофточки и показала кровоподтек на локте. — В твоем положении нельзя расшибаться. Я всегда падаю с последствиями, синяки — это ерунда. Два раза были переломы, и даже подозрение на трещину тазобедренного сустава. — Она серьезно и грустно покивала головой.
— Вы… видите только эту девочку или еще… других?
Женщина осмотрелась.
— Здесь только ребенок. А дома у меня ходит муж. Он даже ест. И потом выводит из себя отходы жизнедеятельности.
— Выводит?..
— Ходит в туалет, пользуется унитазом. Это очень странно. Какой срок? — вдруг сменила тему женщина, я не сразу ее поняла.
Она кивнула на мой живот.
— Пятнадцать недель, или около того, — я пожала плечами. — У меня нерегулярные месячные… были.
Женщина порылась в сумочке, достала блокнот и кивнула:
— Сто восемнадцать дней. Это семнадцать недель без одного дня. Лучше знать точное количество дней. Врачи иногда ошибаются со сроками, а ты должна знать все точно до одного дня.
— Это вы… обо мне? — я не сразу сообразила, о чем она говорит. — Сто восемнадцать дней? Откуда…
— Я все посчитала. Сентябрь-октябрь-декабрь, плюс семнадцать дней в августе, сегодня у нас какое?..
— Подождите, как вы могли меня… просчитать?
— Я точно знаю, когда вы с Байроном это сделали.
— А вы кто?.. — в полном обалдении шепотом спросила я.
— Ах да, извини. Я иногда веду себя странно. Пока шла сюда, все твердила, что первым делом должна подойти к тебе и познакомиться. А тут этот ребенок, и ты пошла к нему… Лизавета, — женщина протянула мне руку. — Я мама Байрона. Я специально пришла, чтобы познакомиться с тобой. Зови меня Лизаветой и на «ты».
Я в тоске посмотрела на дверь кабинета. Почему меня не вызывают? Куда бы сбежать и спрятаться?! И девочка пропала, а я не заметила — когда, хотя решила не сводить с нее глаз. Отвлеклась. Смотрю на женщину в упор и чувствую, как на глаза наплывают линзы слез. Вот чем мне ненавистно мое беременное положение, так это почти не проходящей плаксивостью!
— Ну не надо, не расстраивайся, — Лизавета тронула меня за ладонь.
Я дернулась и убрала руку.
— Как вы… меня узнали?
— Байрон не говорил? Я постоянно слежу за сыном. В его телефоне твои фотографии. Раньше я читала твои письма из электронной почты. Пока он не купил новый компьютер. Его он все время с собой носит.
— А ваш муж — это… Вениамин Бирс? — спросила я осторожно.
— Да. Он давно умер. Как и твой отец, кстати. Я наводила справки.
Подумав, осторожно предлагаю Лизавете свою версию:
— Может быть, ваш муж просто числился мертвым, а сам сидел в тюрьме?
Лизавета смотрит на меня ласково и молчит.
— А потом он вернулся. Я видела Бирса на вашей даче. Мы разговаривали…
— Ты и девочку только что видела, что в этом удивительного? — улыбается Лизавета. — Трудно тебе с Верой?
Несколько секунд я соображаю, потом догадываюсь, что речь идет о моей маме.
— Нормально… — отвожу взгляд.
— Байрон квартиру ищет, значит, не все нормально. Я зачем пришла. Селись у нас на даче, там хорошо и все удобства. И есть кому присмотреть, если что. Сторож наш на все руки мастер и лишний раз тебя не побеспокоит. А чужая квартира, пусть даже новую купите, забот требует и привыкания.
— Вы для этого сюда пришли?
— Для этого и вообще поговорить о внуке, — Лизавета копается в сумочке и достает связку ключей. Протягивает мне.
— О внуке?..
— О твоем ребенке. Я его видела.
— Моего ребенка?.. — еле шевеля губами, спрашиваю я.
— Да не волнуйся ты так, — мать Байрона взяла меня за руку. Ладонь ее была горячей и совсем родной. — Я видела взрослого мужчину лет сорока. В тот самый день, когда ты забеременела. У него проблемы. У твоего сына.
— А какой это был день? — тупо спрашиваю, покрываясь мурашками и сползая в кресле вниз, чтобы уложить голову на спинку.
— У меня все записано, — Лизавета оставила мою руку, чтобы заняться своим блокнотом. Руке стало холодно. — Тринадцатого августа вы были с Байроном у вас дома, он как раз накануне с практики вернулся. Четырнадцатого под утро я увидела внука. Крупный красивый мужчина, похож на Байрона. И поняла, что у моего сына будет ребенок. Ты пока ни о чем не беспокойся и плачь побольше, не держи в себе, это полезно. А когда нужно будет, я тебе помогу. Ладно? Ты согласна, чтобы я тебе помогла?
Лизавета смотрит близко-близко, нависая сверху. Над ее головой начинает плавно вращаться потолок.
— Согласна… — шепчу я, крепко сжимая веки — меня укачивает от этого вращения.
— Ты согласна жить в чужом доме под присмотром постороннего мужика, лишь бы меня не видеть? — она сразу решила замутить истерику.
А мне было так жаль ее испуганных глаз и кривую улыбку, что слезы брызнули.
— Ну вот, почему ты опять ревешь?! — возмутилась Мамавера.
— Мне тебя жалко. Все время жалко. Меня уже тошнит от этой жалости.
— Тебя тошнит из-за беременности, я здесь ни при чем! — перешла в наступление Мамавера.
— Тогда почему я не могу тебя видеть и слышать твои нотации не могу?!
— Ты не можешь видеть меня! Ты не можешь видеть Байрона! Как ты будешь совсем одна, далеко от города и медицинской помощи?! А вечерняя школа? А курсы медсестер? Ты же сама так решила!
— К черту школу, к черту курсы, к черту Байрона!
Мамавера, забыв снять пальто, присела ко мне на диван.
— Что тебе сказали в консультации?
— Что будет мальчик.
— Вот видишь! Мальчик… — она посмотрела ласково и провела ладонью по моей голове. — И волосы отрасли. И такая ты у меня красавица… двухцветная.
— Ты знаешь Лизавету? — увернулась я от ее руки.
— Знаю, — просто ответила мама. — Познакомились, когда ты пропала на даче.
— Она думает, что ее муж мертв, а Бирс при мне оладьи жарил. И стихи читал.
— Лизавета не в себе, но совершенно безобидна, — заметила мама, снимая пальто. — Мы с нею встречались позавчера. Ходили в театр. С ней уютно как-то. О тебе говорили.
— Видно, хорошо поговорили, раз она мне сегодня предложила ключи от дачи, — мстительно заметила я.
И чего обиделась? Что мама давно общается с Лизаветой, а мне — ни слова?
— Да. Ты знаешь, она как-то располагает к доверию. Я рассказывала о тебе, она меня успокаивала.
— Она тебя успокаивала? — я не смогла сдержать слез. — За этот год у Лизаветы было три попытки покончить с собой. Байрон совсем выдохся. Последний раз врачи в больничке предлагали ему сразу перевести ее в психиатрическую клинику. Он отказался. Знаешь, почему я больше не могу видеть Байрона? Из-за его матери!
— Ладно тебе, — мама опять присела рядом и погладила меня по плечу.
— Нет, не ладно! Месяц назад он вдруг осознал, что не имеет права мешать человеку распоряжаться жизнью по его усмотрению. Представляешь? Десять лет имел право мешать ей умереть, а теперь вот больше не имеет! Сказал, что больше не будет спасать Лизавету, когда она захочет умереть!
— Вы поэтому расстались с Борей? Лилька, успокойся, ты вся дрожишь!
— Эти два придурка имели наглость разговаривать о таком решении Байрона при мне!
— Кто? Какие придурки? — мама быстро сбегала в кухню и вернулась с валерьянкой.
— Бирс с сыном обсуждали, насколько невмешательство Байрона в решение матери покончить с собой будет правомочно по закону! Как им потом обойти статью о неоказании помощи, представляешь?!
— Лилька, прекрати орать, — поморщилась Мамавера. — Ты так себя совсем надорвешь. Нельзя в твоем положении все время нервничать, — и протянула мне кусочек сахара, накапав на него валерьянки.
Смотрю на белый кубик у нее в пальцах. Кое-где он размок, и мамина кожа слегка продавливает его поверхность, изменившую белый цвет на желтоватый. Я села и тихо продолжила:
— Бирс уверен, что Лизавета устраивает свои самоубийства специально, чтобы ее спасали. Предложил Байрону пожить некоторое время отдельно от матери. Подождать, когда она созреет для следующего спектакля, и оказаться в этот момент подальше от дома.
— О господи! — тяжело выдохнула Мамавера и засунула кусочек сахара себе в рот.
— Мам…
— Что, детка? — она подалась ко мне, умоляя глазами и похрустывая сахаром во рту.
— Я не хочу жить. Мне все противно.
— Это ничего, это нормально! — уверила меня Мамавера. — Это твой организм никак не может приспособиться к новому состоянию. Тебе же всего шестнадцать. Организм никак не ожидал в таком возрасте размножения, понимаешь, и теперь он в стрессе. Химические реакции на постороннее тело, и все такое. Помнишь, что сказал Байрон? Что у него резус отрицательный. А у тебя — положительный. Это все объясняет. Твое тело воспринимает ребенка как инородное тело. А чего ты хотела — забеременеть в таком возрасте! Девочки твоего возраста должны ходить…
Вообще-то я собиралась вызвать такси. Но пришлось очень быстро выйти на улицу. И вот я стою у подъезда в сумерках и смотрю вверх на падающий снег.
Он бесконечен.
— Настоящий! — он расставил руки и посмотрел вверх. Потом опустил голову, заметил сумки и опять обрадовался: — Успел! Я как раз еду на залив. Решил заскочить за тобой. Удачно получилось, да? — Берет сумки и несет к машине.
Сажусь на заднее сиденье.
— Откуда вы узнали, что я еду на вашу дачу?
— А ты собралась на нашу дачу? Отлично. Я не знал. Я хотел предложить тебе там пожить. Байрон беспокоится. Говорит, твоя мама трудный элемент в плане общения. Где, кстати, этот трудный элемент?
— Дома. Пьет, наверное. Мы поругались.
— Нормально? — он посмотрел на меня в зеркало.
— Как обычно, — кивнула я. — Ваша жена дала мне ключи.
— Лизавета? — удивился Бирс.
Мы выехали со двора.
— Она думает, что вы мертвец.
— В каком-то смысле это правда, — заметил Бирс. — У меня наступил тот период, когда привычки пересиливают мечты. Предпочитаю избегать неожиданностей и ничего не загадываю. Если дальше жить только по привычке, то смерть — удобное объяснение конца, и я уже в ней. Как, впрочем, большинство населения планеты после пятидесяти лет. Знаешь, Лилечка, что интересно. Животные никогда не ждут смерти. А люди — сплошь и рядом. Что? — он посмотрел на меня в зеркало и подмигнул. — Заболтал я тебя?
— Откуда вы знаете, где я живу?
— Байрон сказал.
— Зачем вы едете на дачу?
— Тебя отвожу.
— Нелогично. Вы не знали, что Лизавета дала мне ключи.
— Ладно, — кивнул Бирс. Сбоку мне видно, как он развеселился. — Я специально ехал за тобой, чтобы отвезти на дачу. Вечером подъедет Байрон. Он очень хотел тебя видеть и поговорить. Ты не отвечаешь на его звонки и избегаешь встреч. Видишь, я все честно выложил. Только не говори, что теперь ты откажешься жить на заливе.
— Не откажусь. Можно я буду жить в пристройке для истопника?
Бирс удивился.
— А смысл? Весь дом в твоем распоряжении. Можно подключить к отоплению второй этаж, это просто.
— Это будет мое место. Никто не должен туда соваться, даже если ваша семья соберется на встречу Нового года. Чик-чик. Я в домике.
Бирс посмотрел в зеркало длинным грустным взглядом и кивнул.
— Хорошо. Я скажу Кирзачу.
Значит, истопника зовут Кирзач. Стоит кое-что выяснить.
— На кого записана дача?
— На Лизавету, — хмыкнул Бирс.
— Кирзач ваш родственник?
— Нет. За домом приглядывает.
— Ему не понравится, что я поселюсь в пристройке.
— Это не твоя забота.
— Вы ему чем-то обязаны, да?
— А это не твое дело, — насмешливо ответил Бирс. — Допрос закончен?
— Извините…
Через полчаса молчания мы въехали в поселок. У самого дома в соснах Бирс снизил скорость, и я смотрела, как рядом с машиной бежит девочка в белом платьице. У моего окна мелькал ее острый локоток.
Бирс вытащил мои сумки. Истопник тут же подхватил их и понес в дом. Я пошла по детским следам к соснам.
— Что там? — крикнул Бирс и подошел ко мне.
— Видите? — показываю на маленькие следы в снегу.
— Ребенок бегал. Недавно, — вздохнул Бирс. — Спрошу у Кирзача, может, кто из его знакомых был.
— Не надо, — киваю на снег.
Следы кончались посередине дороги. Дальше впереди и по бокам — ни следочка.
Бирс заметил мой интерес, посмотрел вверх, на ближайшую сосну, и хмыкнул.
Вечер получился грустный. Я подстерегала взгляды отца и сына, подозревая в их нарочитой мимолетности сговор. Потом не выдержала и пошла звонить Лизавете. Она не собиралась сегодня топиться в ванне или вешаться в коридоре. Обещала не выходить ночью на дорогу, не пить много снотворного, спросила, добрался ли Байрон, все ли с ним в порядке. А потом вспомнила что-то важное.
«Забыла тебе сказать, — шелестел ее тихий голос в трубке, — ты не слушайся девочку, не пытайся понять ее знаки. Принято считать, что у мертвых можно узнать что-то важное или получить ответы на вопросы. Это не так. Мертвые в нашем мире преследуют только одну цель — заполучить тебя. Они бы всех людей забрали в свой мир, да не все их видят и слышат. Они устраивают ловушки, будь осторожна».
— Буду… — пообещала я.
В гостиной, пока меня не было, погасили верхний свет. Бирс сидел с гитарой, перебирая струны.
— Она думает, что мы здесь с тобой собрались, чтобы мама осталась наедине со своей депрессией, — сказал Байрон отцу, когда я вернулась к столу.
— Уверяю тебя, прекрасная Лилит, как только моя жена действительно захочет умереть, она это сделает быстро, качественно и без свидетелей, — заявил Бирс.
— Я вам не верю.
— А Лизавете веришь? — улыбнулся Бирс.
— Лизавете верю.
— А мне веришь? — спросил Байрон.
Не видя его лица, я в подробностях представила, как он серьезен и строг, мой прекрасный жених.
— Найди хорошего врача, помести Лизавету в клинику, тогда поверю.
Отец и сын переглянулись.
— Лилит не знает, что твоя мать лечилась? — спросил Бирс.
— Отец, прошу тебя…
— Извини, Байрон, но меня оскорбляет агрессивная простота твоей невесты!.. Лизавета лечилась в хорошей клинике, — Бирс развернулся ко мне. — Это поучительная история.
Байрон резко встал, с грохотом отодвинул стул и демонстративно быстро вышел из гостиной. Бирс даже взглядом не повел в его сторону.
— Ты невеста моего сына и должна знать — я не считаю Лизу умалишенной, можешь не беспокоиться за ваше потомство. У нее крайние проявления личностного и физиологического эгоизма. Она должна всегда и везде властвовать, повелевать или, в крайнем случае, — пугать, чтобы никогда не быть одной. Лиза хороший психолог, уже через минуту общения собеседник полностью попадает под ее чары. Как тот доктор в клинике. Бедняга, он лишился врачебной практики, когда Лиза от него забеременела. В Бельгии с этим строго.
— У Байрона есть…
— Нет, — Бирс понял с полуслова. — Ребенок не выжил. Лиза с полгода нежилась в страданиях милого доктора, оплакивающего свою работу и ребенка и ни на шаг не отходившего от нее. Потом он очнулся и вспомнил о профессиональных приемах ухода от зависимости. Страшно сказать, но я был уверен, что Байрон не выживет с нею, когда меня арестовали. Если нет подходящей подпитки в реальном социуме, для нее годится сочувствие и внимание врачей в больницах. Я сейчас озвучу одну мысль… Не суди меня за нее — это всего лишь слова. Попробуй уловить смысл. Лиза готова стать вдовой потерявшего к ней интерес мужчины. Не из-за наследства или мести. Только ради обязательных послепохоронных страданий плакальщицы и всеобщего сочувствия.
Я ничего не поняла, но сильно разозлилась.
— Вы хотите сказать, что ваша жена пыталась вас убить? Уничтожить карьеру бельгийца? Спровоцировала выкидыш, чтобы остаться для бельгийца единственной или просто несчастной матерью, потерявшей ребенка? Или вы намекаете, что Лиза хотела причинить увечья своему маленькому сыну? И все это только ради всеобщего внимания и сочувствия?
Бирс ничего не ответил. Сидел и смотрел на меня задумчиво минут пять. Я тоже молчала и не двигалась. Я вспомнила след от ожога у Байрона на боку. Еще он что-то говорил о двух переломах в детстве.
— Лилит, вы не против занятий сексом в беременном состоянии? — вдруг спросил Бирс.
От неожиданности я встала.
— У вас и живота-то никакого не видно, — посмотрел на меня Бирс снизу вверх.
— К чему это вы спрашиваете?
— Если вы не против секса, то я бы сейчас уехал. У меня дела.
В некотором столбняке смотрю, как Бирс откладывает гитару и начинает собираться. Уже стоя в коридоре с курткой в руках, он вопросительно взглянул на меня:
— Я могу ехать? Вы уверены, что согласны на секс и не собираетесь что-то выяснять с моим сыном? Качественный молчаливый секс, а? Или мне лучше его забрать, пока вы не обидели друг друга разговорами? Пусть дрочит дома в ванной.
Прислоняюсь к притолоке и смотрю на Бирса, стараясь сдержать улыбку. Как он понял?
— Можете ехать, спасибо, — я даже изобразила подобие реверанса. — Никаких выяснений и ссор. Один вопрос. Почему опять на «вы»?
— Секс — основополагающая для человечества тема. Важность этой темы предполагает взаимоуважение. А от себя лично могу добавить еще и восхищение. Вы меня восхищаете, Лилит, как же на такую тему — да с тыканьем!
И ушел, поклонившись резким кивком головы.
— Где? — спросила я.
Девочка махнула рукой на окно.
— Когда? — у меня сердце замерло, пропустив удар.
– Сково, — сказала девочка, картавя, и вылезла из кресла.
Она прошла совсем рядом, так близко, что я разглядела заусенцы на ее испачканных пальцах. Она остановилась поодаль и смотрит задумчиво. Насколько девочка реальна, вот в чем вопрос. По крайней мере, она кажется совсем настоящей, не просвечивает насквозь, как полагается призракам. Но она в том же платьице и с голыми коленками! Мои нервы сдали.
— Чей ребенок?! — крикнула я, вскочив. — Ей же холодно! Уже зима.
Несколько женщин осмотрелись и уставились на меня с беспокойством.
— Чья девочка?.. — я показала рукой на ребенка. Рука тряслась.
Женщины стали переглядываться. Ладно, осталось последнее средство.
Я пошла к девочке с твердым намерением ее потрогать. Один шаг, второй… как тяжело двигаться!.. Я была на расстоянии вытянутой руки, когда сидящая в коридоре женщина схватила меня за эту самую руку.
— Не стоит этого делать, — тихо сказала она, таща меня за руку вниз, чтобы я села. — Они не любят выяснений и прикосновений. Может быть больно.
— Они?.. — я сажусь рядом в полном ступоре.
— Ну да. Мертвые.
— Вы видите девочку?
— Конечно, вижу, иначе зачем мне тебя останавливать.
Разглядываю ее лицо вблизи. Женщина худая, бледная, с синяками под глазами, с тонким носом с изящными ноздрями, грустным ртом и большими глазами, на раскраску которых она не пожалела косметики.
— Они делают больно? — я покосилась на застывшую девочку.
— Только если их трогать. Тебе покажется, что ты прикоснулась к чему-то живому, а потом рука оказывается в пустоте, и ты падаешь. Очень больно получается, как от сильного толчка, — женщина задрала рукав кофточки и показала кровоподтек на локте. — В твоем положении нельзя расшибаться. Я всегда падаю с последствиями, синяки — это ерунда. Два раза были переломы, и даже подозрение на трещину тазобедренного сустава. — Она серьезно и грустно покивала головой.
— Вы… видите только эту девочку или еще… других?
Женщина осмотрелась.
— Здесь только ребенок. А дома у меня ходит муж. Он даже ест. И потом выводит из себя отходы жизнедеятельности.
— Выводит?..
— Ходит в туалет, пользуется унитазом. Это очень странно. Какой срок? — вдруг сменила тему женщина, я не сразу ее поняла.
Она кивнула на мой живот.
— Пятнадцать недель, или около того, — я пожала плечами. — У меня нерегулярные месячные… были.
Женщина порылась в сумочке, достала блокнот и кивнула:
— Сто восемнадцать дней. Это семнадцать недель без одного дня. Лучше знать точное количество дней. Врачи иногда ошибаются со сроками, а ты должна знать все точно до одного дня.
— Это вы… обо мне? — я не сразу сообразила, о чем она говорит. — Сто восемнадцать дней? Откуда…
— Я все посчитала. Сентябрь-октябрь-декабрь, плюс семнадцать дней в августе, сегодня у нас какое?..
— Подождите, как вы могли меня… просчитать?
— Я точно знаю, когда вы с Байроном это сделали.
— А вы кто?.. — в полном обалдении шепотом спросила я.
— Ах да, извини. Я иногда веду себя странно. Пока шла сюда, все твердила, что первым делом должна подойти к тебе и познакомиться. А тут этот ребенок, и ты пошла к нему… Лизавета, — женщина протянула мне руку. — Я мама Байрона. Я специально пришла, чтобы познакомиться с тобой. Зови меня Лизаветой и на «ты».
Я в тоске посмотрела на дверь кабинета. Почему меня не вызывают? Куда бы сбежать и спрятаться?! И девочка пропала, а я не заметила — когда, хотя решила не сводить с нее глаз. Отвлеклась. Смотрю на женщину в упор и чувствую, как на глаза наплывают линзы слез. Вот чем мне ненавистно мое беременное положение, так это почти не проходящей плаксивостью!
— Ну не надо, не расстраивайся, — Лизавета тронула меня за ладонь.
Я дернулась и убрала руку.
— Как вы… меня узнали?
— Байрон не говорил? Я постоянно слежу за сыном. В его телефоне твои фотографии. Раньше я читала твои письма из электронной почты. Пока он не купил новый компьютер. Его он все время с собой носит.
— А ваш муж — это… Вениамин Бирс? — спросила я осторожно.
— Да. Он давно умер. Как и твой отец, кстати. Я наводила справки.
Подумав, осторожно предлагаю Лизавете свою версию:
— Может быть, ваш муж просто числился мертвым, а сам сидел в тюрьме?
Лизавета смотрит на меня ласково и молчит.
— А потом он вернулся. Я видела Бирса на вашей даче. Мы разговаривали…
— Ты и девочку только что видела, что в этом удивительного? — улыбается Лизавета. — Трудно тебе с Верой?
Несколько секунд я соображаю, потом догадываюсь, что речь идет о моей маме.
— Нормально… — отвожу взгляд.
— Байрон квартиру ищет, значит, не все нормально. Я зачем пришла. Селись у нас на даче, там хорошо и все удобства. И есть кому присмотреть, если что. Сторож наш на все руки мастер и лишний раз тебя не побеспокоит. А чужая квартира, пусть даже новую купите, забот требует и привыкания.
— Вы для этого сюда пришли?
— Для этого и вообще поговорить о внуке, — Лизавета копается в сумочке и достает связку ключей. Протягивает мне.
— О внуке?..
— О твоем ребенке. Я его видела.
— Моего ребенка?.. — еле шевеля губами, спрашиваю я.
— Да не волнуйся ты так, — мать Байрона взяла меня за руку. Ладонь ее была горячей и совсем родной. — Я видела взрослого мужчину лет сорока. В тот самый день, когда ты забеременела. У него проблемы. У твоего сына.
— А какой это был день? — тупо спрашиваю, покрываясь мурашками и сползая в кресле вниз, чтобы уложить голову на спинку.
— У меня все записано, — Лизавета оставила мою руку, чтобы заняться своим блокнотом. Руке стало холодно. — Тринадцатого августа вы были с Байроном у вас дома, он как раз накануне с практики вернулся. Четырнадцатого под утро я увидела внука. Крупный красивый мужчина, похож на Байрона. И поняла, что у моего сына будет ребенок. Ты пока ни о чем не беспокойся и плачь побольше, не держи в себе, это полезно. А когда нужно будет, я тебе помогу. Ладно? Ты согласна, чтобы я тебе помогла?
Лизавета смотрит близко-близко, нависая сверху. Над ее головой начинает плавно вращаться потолок.
— Согласна… — шепчу я, крепко сжимая веки — меня укачивает от этого вращения.
* * *
Мамавера пришла с работы и застыла столбняком в коридоре возле двух сумок. Это я собрала вещи и ждала ее, чтобы попрощаться.— Ты согласна жить в чужом доме под присмотром постороннего мужика, лишь бы меня не видеть? — она сразу решила замутить истерику.
А мне было так жаль ее испуганных глаз и кривую улыбку, что слезы брызнули.
— Ну вот, почему ты опять ревешь?! — возмутилась Мамавера.
— Мне тебя жалко. Все время жалко. Меня уже тошнит от этой жалости.
— Тебя тошнит из-за беременности, я здесь ни при чем! — перешла в наступление Мамавера.
— Тогда почему я не могу тебя видеть и слышать твои нотации не могу?!
— Ты не можешь видеть меня! Ты не можешь видеть Байрона! Как ты будешь совсем одна, далеко от города и медицинской помощи?! А вечерняя школа? А курсы медсестер? Ты же сама так решила!
— К черту школу, к черту курсы, к черту Байрона!
Мамавера, забыв снять пальто, присела ко мне на диван.
— Что тебе сказали в консультации?
— Что будет мальчик.
— Вот видишь! Мальчик… — она посмотрела ласково и провела ладонью по моей голове. — И волосы отрасли. И такая ты у меня красавица… двухцветная.
— Ты знаешь Лизавету? — увернулась я от ее руки.
— Знаю, — просто ответила мама. — Познакомились, когда ты пропала на даче.
— Она думает, что ее муж мертв, а Бирс при мне оладьи жарил. И стихи читал.
— Лизавета не в себе, но совершенно безобидна, — заметила мама, снимая пальто. — Мы с нею встречались позавчера. Ходили в театр. С ней уютно как-то. О тебе говорили.
— Видно, хорошо поговорили, раз она мне сегодня предложила ключи от дачи, — мстительно заметила я.
И чего обиделась? Что мама давно общается с Лизаветой, а мне — ни слова?
— Да. Ты знаешь, она как-то располагает к доверию. Я рассказывала о тебе, она меня успокаивала.
— Она тебя успокаивала? — я не смогла сдержать слез. — За этот год у Лизаветы было три попытки покончить с собой. Байрон совсем выдохся. Последний раз врачи в больничке предлагали ему сразу перевести ее в психиатрическую клинику. Он отказался. Знаешь, почему я больше не могу видеть Байрона? Из-за его матери!
— Ладно тебе, — мама опять присела рядом и погладила меня по плечу.
— Нет, не ладно! Месяц назад он вдруг осознал, что не имеет права мешать человеку распоряжаться жизнью по его усмотрению. Представляешь? Десять лет имел право мешать ей умереть, а теперь вот больше не имеет! Сказал, что больше не будет спасать Лизавету, когда она захочет умереть!
— Вы поэтому расстались с Борей? Лилька, успокойся, ты вся дрожишь!
— Эти два придурка имели наглость разговаривать о таком решении Байрона при мне!
— Кто? Какие придурки? — мама быстро сбегала в кухню и вернулась с валерьянкой.
— Бирс с сыном обсуждали, насколько невмешательство Байрона в решение матери покончить с собой будет правомочно по закону! Как им потом обойти статью о неоказании помощи, представляешь?!
— Лилька, прекрати орать, — поморщилась Мамавера. — Ты так себя совсем надорвешь. Нельзя в твоем положении все время нервничать, — и протянула мне кусочек сахара, накапав на него валерьянки.
Смотрю на белый кубик у нее в пальцах. Кое-где он размок, и мамина кожа слегка продавливает его поверхность, изменившую белый цвет на желтоватый. Я села и тихо продолжила:
— Бирс уверен, что Лизавета устраивает свои самоубийства специально, чтобы ее спасали. Предложил Байрону пожить некоторое время отдельно от матери. Подождать, когда она созреет для следующего спектакля, и оказаться в этот момент подальше от дома.
— О господи! — тяжело выдохнула Мамавера и засунула кусочек сахара себе в рот.
— Мам…
— Что, детка? — она подалась ко мне, умоляя глазами и похрустывая сахаром во рту.
— Я не хочу жить. Мне все противно.
— Это ничего, это нормально! — уверила меня Мамавера. — Это твой организм никак не может приспособиться к новому состоянию. Тебе же всего шестнадцать. Организм никак не ожидал в таком возрасте размножения, понимаешь, и теперь он в стрессе. Химические реакции на постороннее тело, и все такое. Помнишь, что сказал Байрон? Что у него резус отрицательный. А у тебя — положительный. Это все объясняет. Твое тело воспринимает ребенка как инородное тело. А чего ты хотела — забеременеть в таком возрасте! Девочки твоего возраста должны ходить…
Вообще-то я собиралась вызвать такси. Но пришлось очень быстро выйти на улицу. И вот я стою у подъезда в сумерках и смотрю вверх на падающий снег.
Он бесконечен.
* * *
Минут через двадцать из белой пелены снега ко мне подползло большое темное пятно и медленно определилось очертаниями. «Тойота» Бирса. И сам Бирс вышел и подошел совсем близко и радостно объявил, что снег идет.— Настоящий! — он расставил руки и посмотрел вверх. Потом опустил голову, заметил сумки и опять обрадовался: — Успел! Я как раз еду на залив. Решил заскочить за тобой. Удачно получилось, да? — Берет сумки и несет к машине.
Сажусь на заднее сиденье.
— Откуда вы узнали, что я еду на вашу дачу?
— А ты собралась на нашу дачу? Отлично. Я не знал. Я хотел предложить тебе там пожить. Байрон беспокоится. Говорит, твоя мама трудный элемент в плане общения. Где, кстати, этот трудный элемент?
— Дома. Пьет, наверное. Мы поругались.
— Нормально? — он посмотрел на меня в зеркало.
— Как обычно, — кивнула я. — Ваша жена дала мне ключи.
— Лизавета? — удивился Бирс.
Мы выехали со двора.
— Она думает, что вы мертвец.
— В каком-то смысле это правда, — заметил Бирс. — У меня наступил тот период, когда привычки пересиливают мечты. Предпочитаю избегать неожиданностей и ничего не загадываю. Если дальше жить только по привычке, то смерть — удобное объяснение конца, и я уже в ней. Как, впрочем, большинство населения планеты после пятидесяти лет. Знаешь, Лилечка, что интересно. Животные никогда не ждут смерти. А люди — сплошь и рядом. Что? — он посмотрел на меня в зеркало и подмигнул. — Заболтал я тебя?
— Откуда вы знаете, где я живу?
— Байрон сказал.
— Зачем вы едете на дачу?
— Тебя отвожу.
— Нелогично. Вы не знали, что Лизавета дала мне ключи.
— Ладно, — кивнул Бирс. Сбоку мне видно, как он развеселился. — Я специально ехал за тобой, чтобы отвезти на дачу. Вечером подъедет Байрон. Он очень хотел тебя видеть и поговорить. Ты не отвечаешь на его звонки и избегаешь встреч. Видишь, я все честно выложил. Только не говори, что теперь ты откажешься жить на заливе.
— Не откажусь. Можно я буду жить в пристройке для истопника?
Бирс удивился.
— А смысл? Весь дом в твоем распоряжении. Можно подключить к отоплению второй этаж, это просто.
— Это будет мое место. Никто не должен туда соваться, даже если ваша семья соберется на встречу Нового года. Чик-чик. Я в домике.
Бирс посмотрел в зеркало длинным грустным взглядом и кивнул.
— Хорошо. Я скажу Кирзачу.
Значит, истопника зовут Кирзач. Стоит кое-что выяснить.
— На кого записана дача?
— На Лизавету, — хмыкнул Бирс.
— Кирзач ваш родственник?
— Нет. За домом приглядывает.
— Ему не понравится, что я поселюсь в пристройке.
— Это не твоя забота.
— Вы ему чем-то обязаны, да?
— А это не твое дело, — насмешливо ответил Бирс. — Допрос закончен?
— Извините…
Через полчаса молчания мы въехали в поселок. У самого дома в соснах Бирс снизил скорость, и я смотрела, как рядом с машиной бежит девочка в белом платьице. У моего окна мелькал ее острый локоток.
Бирс вытащил мои сумки. Истопник тут же подхватил их и понес в дом. Я пошла по детским следам к соснам.
— Что там? — крикнул Бирс и подошел ко мне.
— Видите? — показываю на маленькие следы в снегу.
— Ребенок бегал. Недавно, — вздохнул Бирс. — Спрошу у Кирзача, может, кто из его знакомых был.
— Не надо, — киваю на снег.
Следы кончались посередине дороги. Дальше впереди и по бокам — ни следочка.
Бирс заметил мой интерес, посмотрел вверх, на ближайшую сосну, и хмыкнул.
* * *
Пили чай вдвоем за круглым столом в гостиной, когда в дом вошел запыхавшийся Байрон. С холода его щеки алели, он скинул рюкзак и поднял меня вместе со стулом, чтобы — глаза в глаза, и близко.Вечер получился грустный. Я подстерегала взгляды отца и сына, подозревая в их нарочитой мимолетности сговор. Потом не выдержала и пошла звонить Лизавете. Она не собиралась сегодня топиться в ванне или вешаться в коридоре. Обещала не выходить ночью на дорогу, не пить много снотворного, спросила, добрался ли Байрон, все ли с ним в порядке. А потом вспомнила что-то важное.
«Забыла тебе сказать, — шелестел ее тихий голос в трубке, — ты не слушайся девочку, не пытайся понять ее знаки. Принято считать, что у мертвых можно узнать что-то важное или получить ответы на вопросы. Это не так. Мертвые в нашем мире преследуют только одну цель — заполучить тебя. Они бы всех людей забрали в свой мир, да не все их видят и слышат. Они устраивают ловушки, будь осторожна».
— Буду… — пообещала я.
В гостиной, пока меня не было, погасили верхний свет. Бирс сидел с гитарой, перебирая струны.
— Она думает, что мы здесь с тобой собрались, чтобы мама осталась наедине со своей депрессией, — сказал Байрон отцу, когда я вернулась к столу.
— Уверяю тебя, прекрасная Лилит, как только моя жена действительно захочет умереть, она это сделает быстро, качественно и без свидетелей, — заявил Бирс.
— Я вам не верю.
— А Лизавете веришь? — улыбнулся Бирс.
— Лизавете верю.
— А мне веришь? — спросил Байрон.
Не видя его лица, я в подробностях представила, как он серьезен и строг, мой прекрасный жених.
— Найди хорошего врача, помести Лизавету в клинику, тогда поверю.
Отец и сын переглянулись.
— Лилит не знает, что твоя мать лечилась? — спросил Бирс.
— Отец, прошу тебя…
— Извини, Байрон, но меня оскорбляет агрессивная простота твоей невесты!.. Лизавета лечилась в хорошей клинике, — Бирс развернулся ко мне. — Это поучительная история.
Байрон резко встал, с грохотом отодвинул стул и демонстративно быстро вышел из гостиной. Бирс даже взглядом не повел в его сторону.
— Ты невеста моего сына и должна знать — я не считаю Лизу умалишенной, можешь не беспокоиться за ваше потомство. У нее крайние проявления личностного и физиологического эгоизма. Она должна всегда и везде властвовать, повелевать или, в крайнем случае, — пугать, чтобы никогда не быть одной. Лиза хороший психолог, уже через минуту общения собеседник полностью попадает под ее чары. Как тот доктор в клинике. Бедняга, он лишился врачебной практики, когда Лиза от него забеременела. В Бельгии с этим строго.
— У Байрона есть…
— Нет, — Бирс понял с полуслова. — Ребенок не выжил. Лиза с полгода нежилась в страданиях милого доктора, оплакивающего свою работу и ребенка и ни на шаг не отходившего от нее. Потом он очнулся и вспомнил о профессиональных приемах ухода от зависимости. Страшно сказать, но я был уверен, что Байрон не выживет с нею, когда меня арестовали. Если нет подходящей подпитки в реальном социуме, для нее годится сочувствие и внимание врачей в больницах. Я сейчас озвучу одну мысль… Не суди меня за нее — это всего лишь слова. Попробуй уловить смысл. Лиза готова стать вдовой потерявшего к ней интерес мужчины. Не из-за наследства или мести. Только ради обязательных послепохоронных страданий плакальщицы и всеобщего сочувствия.
Я ничего не поняла, но сильно разозлилась.
— Вы хотите сказать, что ваша жена пыталась вас убить? Уничтожить карьеру бельгийца? Спровоцировала выкидыш, чтобы остаться для бельгийца единственной или просто несчастной матерью, потерявшей ребенка? Или вы намекаете, что Лиза хотела причинить увечья своему маленькому сыну? И все это только ради всеобщего внимания и сочувствия?
Бирс ничего не ответил. Сидел и смотрел на меня задумчиво минут пять. Я тоже молчала и не двигалась. Я вспомнила след от ожога у Байрона на боку. Еще он что-то говорил о двух переломах в детстве.
— Лилит, вы не против занятий сексом в беременном состоянии? — вдруг спросил Бирс.
От неожиданности я встала.
— У вас и живота-то никакого не видно, — посмотрел на меня Бирс снизу вверх.
— К чему это вы спрашиваете?
— Если вы не против секса, то я бы сейчас уехал. У меня дела.
В некотором столбняке смотрю, как Бирс откладывает гитару и начинает собираться. Уже стоя в коридоре с курткой в руках, он вопросительно взглянул на меня:
— Я могу ехать? Вы уверены, что согласны на секс и не собираетесь что-то выяснять с моим сыном? Качественный молчаливый секс, а? Или мне лучше его забрать, пока вы не обидели друг друга разговорами? Пусть дрочит дома в ванной.
Прислоняюсь к притолоке и смотрю на Бирса, стараясь сдержать улыбку. Как он понял?
— Можете ехать, спасибо, — я даже изобразила подобие реверанса. — Никаких выяснений и ссор. Один вопрос. Почему опять на «вы»?
— Секс — основополагающая для человечества тема. Важность этой темы предполагает взаимоуважение. А от себя лично могу добавить еще и восхищение. Вы меня восхищаете, Лилит, как же на такую тему — да с тыканьем!
И ушел, поклонившись резким кивком головы.
Кирзач
Сначала я пробежалась по первому этажу. Потом выскочила на улицу. Байрон в это время спустился со второго этажа, не нашел никого в гостиной и бросился на улицу, когда я входила со стороны пристройки в кухню. Я крикнула его имя, а он — «Текила!». Мы столкнулись в гостиной и вцепились друг в друга с неистовством потерявшихся и истощенных одиночеством детенышей. Байрон ощупал меня, начиная с лица, потом — все пальцы на руках, потом… Я не сразу перешла к основополагающей для человечества теме, я ждала, когда он убедится, что все мои косточки, ноготки и складочки на месте.
И вот минут через тридцать мы лежим на ковре, замотавшись плотно в одно одеяло, и успокаиваем дыхание, прилепившись друг к другу, а в гостиную входит мужик в ушанке с болтающимся ухом и шумно вываливает перед камином дрова.
В комнате совсем темно, он возится с растопкой, а мы затихли и замерли, как огромный кокон — голов не видно, только торчат ноги Байрона.
Чиркает спичка, и вот уже есть пламя, я чувствую его по запаху и потрескиванию горящего дерева.
— А ты знаешь, что Кирзач глухонемой? — вдруг громко спрашивает Байрон.
Высовываю голову и смотрю на спину присевшего совсем рядом истопника.
— Уходи отсюда! — повышаю я голос. Я почти кричу: — Сейчас же убирайся!
Кирзач не пошевелился.
Я села, освободившись от одеяла, и стукнула пяткой по полу. Истопник тут же вскочил, пригнулся и в таком полусогнутом состоянии медленно обернулся.
— Вон! — я показала рукой на выход.
Байрон, тихо смеясь, скорчился под одеялом. Кирзач, пятясь, ушел. Я на четвереньках подползла к камину. Села, обхватив колени. Голая.
Горячо у огня.
И вот минут через тридцать мы лежим на ковре, замотавшись плотно в одно одеяло, и успокаиваем дыхание, прилепившись друг к другу, а в гостиную входит мужик в ушанке с болтающимся ухом и шумно вываливает перед камином дрова.
В комнате совсем темно, он возится с растопкой, а мы затихли и замерли, как огромный кокон — голов не видно, только торчат ноги Байрона.
Чиркает спичка, и вот уже есть пламя, я чувствую его по запаху и потрескиванию горящего дерева.
— А ты знаешь, что Кирзач глухонемой? — вдруг громко спрашивает Байрон.
Высовываю голову и смотрю на спину присевшего совсем рядом истопника.
— Уходи отсюда! — повышаю я голос. Я почти кричу: — Сейчас же убирайся!
Кирзач не пошевелился.
Я села, освободившись от одеяла, и стукнула пяткой по полу. Истопник тут же вскочил, пригнулся и в таком полусогнутом состоянии медленно обернулся.
— Вон! — я показала рукой на выход.
Байрон, тихо смеясь, скорчился под одеялом. Кирзач, пятясь, ушел. Я на четвереньках подползла к камину. Села, обхватив колени. Голая.
Горячо у огня.