И в этот момент вижу на полу рядом с машиной кучку пепла. Здесь явно что-то сожгли. Какие-то бумаги или небольшой блокнот. Я вытягиваю ногу и ворошу пепел. Надо спешить. Затаскиваю ноги в салон и закрываю дверцу.
Руки трясутся. Сначала нужно завести машину, а уже потом открыть пультом дверь гаража. Главное — завести мотор и проделать потом правильно все действия. Отлично, завелся. Интересно, нужно ли его прогревать? Лизавета вчера его заводила, попробовать?..
Рука сама нашарила ремень безопасности. Пристегиваюсь. Выезжаю из гаража. Если представить рядом Байрона, будет спокойней. Привет, Байрон. Так, поворачиваем осторожно, еще раз, и я — на дороге. Теперь нужно постараться ни в кого не врезаться, доехать до магазина и там, среди людей, позвонить Байрону.
Меня обогнала машина, все неплохо, я почти не виляю, скорость — не больше сорока, отлично… На дорогу перед машиной выбежала девочка, от неожиданности я дернулась, и меня слегка занесло. Девочка бежит чуть впереди, на спидометре — сорок, а она бежит легко и даже как-то не спеша. Показывает рукой направо. Поворот. Повернуть?
Пока я сомневалась, сбросив скорость почти до двадцати, девочка остановилась и расставила руки в стороны, перекрыв путь вперед. Пришлось повернуть на проселочную дорогу. Указатель. «Объедкино». Представляю это шикарное местечко. Но там тоже может быть магазин, или просто люди скученно живут. Прибавляю газ. Почему-то вспоминаю кучку пепла в гараже. И вдруг я подумала, что это сгорела тетрадка, которую нашла Лизавета. Зачем ее жечь?
В этот момент я увидела в зеркале голову Кирзача. В его любимой шапке. Я не сразу поверила, что он — в салоне, сзади меня, просто таращилась в полном ступоре в зеркало, а Кирзач приподнялся и закинул мне веревку на шею.
В ужасе я нажала на газ. Попробовала оттянуть веревку левой рукой, машину бросало из стороны в сторону, я подумала, что сейчас мы застрянем в снегу и все будет кончено. А если прибавить газу, а потом резко затормозить?.. Еще я в подробностях рассмотрела концы веревки — обтрепанные, с узелками. Это была веревка, которой Кирзач всегда подпоясывался. Я поняла, что истопник не пошел разделывать козленка, а быстро пробрался в гараж и залег в «Москвиче» сзади. И старые темные ели вдоль дороги, и рев мотора — просто удивительно, сколько я всего успела подумать и заметить, продолжая давить на газ. А перед глазами уже пошли синие пятна, и девочка оказалась вдруг прямо у капота, я нажала на педаль тормоза. Ничего. Еще раз! Моя нога легко провалилась вниз, машина продолжала скачками нестись вперед, тогда я вывернула руль, и «Москвич» врезался в ствол дерева. И стало темно.
Очнулась я от звука клаксона. Некоторое время ушло на осознание, что я себя чувствую. Местами. Правый глаз не видит. Потерла его — кровь. Он залит кровью. Вероятно, лоб разбит над бровью. Еще больно дышать. Это из-за ремня безопасности, нужно отстегнуться. Пробито лобовое стекло. Смотрю на дыру, потом, приподнявшись, вперед. Ничего не видно. Смотрю в зеркало. Сзади — никого. Пытаюсь открыть свою дверцу, не получается. Правая точно не откроется — тот бок машины разбит всмятку. Дергаю свою дверь. Ничего не выходит. Ложусь на сиденье и пытаюсь ногами расширить дыру в лобовом стекле. Получилось. Устала. Лежу и смотрю на веревку у меня на груди. Сволочь, душегуб! Вот, взбодрилась… Вылезаю в дыру на капот и вижу Кирзача. Его вышибло из машины при ударе в дерево. Надеюсь, он мертв!.. — так протаранить стекло. Стою, пошатываясь. Кирзач лежит на снегу с неестественно вывернутой рукой. У меня нет никакого желания проверять у него пульс, как учили на первых занятиях курсов медсестер. Проще позвонить в «Скорую». Пусть они и проверяют. Меня повело. Не удержав равновесия, сажусь в снег. Снег. Можно попробовать вытереть кровь с лица. Можно его есть и лепить снежки. Один, два, три…
Вдруг «Скорая» приедет слишком быстро, и врачи его откачают?.. Зато, если вызвать и милицию, его откачают и сразу же арестуют. Достаю телефон. Нажимаю на кнопки — никаких гудков. Только шорох и далекие голоса. Кто-то ругается. Мне тоже нужен врач. Щупаю живот. Испугался? И я. Что будем делать? Телефон, похоже, не работает. Можно пойти по дороге. Когда-нибудь дойдем до Объедкино.
Встаю на четвереньки и медленно поднимаюсь. Странно, но в тот момент мне не пришло в голову, что дорога назад может быть короче. Может быть, потому что я пошла по детским следам? И уже через несколько метров увидела впереди девочку. Иду за нею. Мне все время казалось, что я что-то забыла. Или — кого-то?.. Чтобы не тянуло оглянуться, я посильней обхватила живот.
Запретная зона
Руки трясутся. Сначала нужно завести машину, а уже потом открыть пультом дверь гаража. Главное — завести мотор и проделать потом правильно все действия. Отлично, завелся. Интересно, нужно ли его прогревать? Лизавета вчера его заводила, попробовать?..
Рука сама нашарила ремень безопасности. Пристегиваюсь. Выезжаю из гаража. Если представить рядом Байрона, будет спокойней. Привет, Байрон. Так, поворачиваем осторожно, еще раз, и я — на дороге. Теперь нужно постараться ни в кого не врезаться, доехать до магазина и там, среди людей, позвонить Байрону.
Меня обогнала машина, все неплохо, я почти не виляю, скорость — не больше сорока, отлично… На дорогу перед машиной выбежала девочка, от неожиданности я дернулась, и меня слегка занесло. Девочка бежит чуть впереди, на спидометре — сорок, а она бежит легко и даже как-то не спеша. Показывает рукой направо. Поворот. Повернуть?
Пока я сомневалась, сбросив скорость почти до двадцати, девочка остановилась и расставила руки в стороны, перекрыв путь вперед. Пришлось повернуть на проселочную дорогу. Указатель. «Объедкино». Представляю это шикарное местечко. Но там тоже может быть магазин, или просто люди скученно живут. Прибавляю газ. Почему-то вспоминаю кучку пепла в гараже. И вдруг я подумала, что это сгорела тетрадка, которую нашла Лизавета. Зачем ее жечь?
В этот момент я увидела в зеркале голову Кирзача. В его любимой шапке. Я не сразу поверила, что он — в салоне, сзади меня, просто таращилась в полном ступоре в зеркало, а Кирзач приподнялся и закинул мне веревку на шею.
В ужасе я нажала на газ. Попробовала оттянуть веревку левой рукой, машину бросало из стороны в сторону, я подумала, что сейчас мы застрянем в снегу и все будет кончено. А если прибавить газу, а потом резко затормозить?.. Еще я в подробностях рассмотрела концы веревки — обтрепанные, с узелками. Это была веревка, которой Кирзач всегда подпоясывался. Я поняла, что истопник не пошел разделывать козленка, а быстро пробрался в гараж и залег в «Москвиче» сзади. И старые темные ели вдоль дороги, и рев мотора — просто удивительно, сколько я всего успела подумать и заметить, продолжая давить на газ. А перед глазами уже пошли синие пятна, и девочка оказалась вдруг прямо у капота, я нажала на педаль тормоза. Ничего. Еще раз! Моя нога легко провалилась вниз, машина продолжала скачками нестись вперед, тогда я вывернула руль, и «Москвич» врезался в ствол дерева. И стало темно.
Очнулась я от звука клаксона. Некоторое время ушло на осознание, что я себя чувствую. Местами. Правый глаз не видит. Потерла его — кровь. Он залит кровью. Вероятно, лоб разбит над бровью. Еще больно дышать. Это из-за ремня безопасности, нужно отстегнуться. Пробито лобовое стекло. Смотрю на дыру, потом, приподнявшись, вперед. Ничего не видно. Смотрю в зеркало. Сзади — никого. Пытаюсь открыть свою дверцу, не получается. Правая точно не откроется — тот бок машины разбит всмятку. Дергаю свою дверь. Ничего не выходит. Ложусь на сиденье и пытаюсь ногами расширить дыру в лобовом стекле. Получилось. Устала. Лежу и смотрю на веревку у меня на груди. Сволочь, душегуб! Вот, взбодрилась… Вылезаю в дыру на капот и вижу Кирзача. Его вышибло из машины при ударе в дерево. Надеюсь, он мертв!.. — так протаранить стекло. Стою, пошатываясь. Кирзач лежит на снегу с неестественно вывернутой рукой. У меня нет никакого желания проверять у него пульс, как учили на первых занятиях курсов медсестер. Проще позвонить в «Скорую». Пусть они и проверяют. Меня повело. Не удержав равновесия, сажусь в снег. Снег. Можно попробовать вытереть кровь с лица. Можно его есть и лепить снежки. Один, два, три…
Вдруг «Скорая» приедет слишком быстро, и врачи его откачают?.. Зато, если вызвать и милицию, его откачают и сразу же арестуют. Достаю телефон. Нажимаю на кнопки — никаких гудков. Только шорох и далекие голоса. Кто-то ругается. Мне тоже нужен врач. Щупаю живот. Испугался? И я. Что будем делать? Телефон, похоже, не работает. Можно пойти по дороге. Когда-нибудь дойдем до Объедкино.
Встаю на четвереньки и медленно поднимаюсь. Странно, но в тот момент мне не пришло в голову, что дорога назад может быть короче. Может быть, потому что я пошла по детским следам? И уже через несколько метров увидела впереди девочку. Иду за нею. Мне все время казалось, что я что-то забыла. Или — кого-то?.. Чтобы не тянуло оглянуться, я посильней обхватила живот.
Запретная зона
Стало темнеть, впереди раздался длинный тугой удар колокола. Я заспешила — подумала, что выйду к игрушечной церквушке, а вышла к заброшенной деревне с каменной аркой посередине, в которой висел большой колокол. У колокола стояла девочка. Это она раскачала язык за толстую веревку. Я подхожу и кладу ладонь на колокол, успокаивая его дрожь. В этот момент девочка берет меня за руку. Я вздрогнула и отдернула руку — как бы не упасть от прикосновения к ней, но девочка настойчиво просунула в мою свою ладошку и посмотрела снизу с радостью победительницы.
Из ближайших домов начали появляться люди. Человек десять собралось. Подошли к колоколу и стали. Высокий бородатый мужик выступил вперед и зычно объявил: «Это мое!» А потом вдруг схватил меня сзади за одежду и поволок. Я пыталась отбиваться — размахивала руками, чтобы вцепиться в его пальцы за спиной, тогда мужик приподнимал меня за лямки комбинезона и тащил некоторое время на весу. На весу было совсем неудобно, потому что начали болеть ребра слева, я и перестала сопротивляться. Только у низкой полуразвалившейся избы я увидела, что другой рукой он тащит девочку. Распахнув ногой дверь, забросил нас обеих в темное помещение. Я упала, закрыв руками живот, и лежала, стараясь не двигаться, пока в затхлой черноте не появился желтый прямоугольник — кто-то из дома открыл дверь.
В желтом проеме двери образовалась высокая фигура тощей старухи. Вполне миролюбиво она поинтересовалась:
— Чего разлеглись? Идите в дом. Или помочь подняться?..
Я медленно встала, осмотрела сени, в которые нас зашвырнули, а девочка мигом прошмыгнула под рукой старухи в дом.
Огромное и полупустое помещение. Длинный стол из досок, на котором стоят две керосиновые лампы, и это все освещение. У стола — шесть стульев с высокими спинками. Углы — темные, окна — крошечные, на гвоздях у двери висит одежда, старая сумка из грубой холстины с одной длинной ручкой, пучок засушенной травы и ржавое кольцо с тремя огромными ключами. Я сняла куртку и повесила ее на свободный гвоздь. В двух шагах справа на стене — рукомойник с подставленным под ним ведром. Еще одно ведро — с водой — стоит рядом. И ковшик в нем. Стараясь наклоняться осторожно, я зачерпнула воды и налила в рукомойник. Кое-как помыла лицо, глаз почти открылся. Вытираться нечем. Понюхала воду в ковшике и немного отпила. Стало легче. Осмотрелась — ни намека на зеркало или зеркальце. Ощупала распухшее место над бровью и скулу. Повернулась, а…
…старуха и девочка сидят на стульях за столом и смотрят на меня, не моргая.
— Добрый вечер?.. — неуверенно предложила я.
Старуха от моего голоса очнулась и шикнула на девочку:
— Оденься, стыдоба малолетняя! Хватит коленками голыми светить! А ты садись, чего застряла у помойного ведра?
Девочка прошмыгнула в темный угол и быстро возвратилась в чем-то длинном, подпоясанном веревкой. Я подошла к столу и обнаружила, что стулья не сдвигаются с места. Сесть можно — они стоят не слишком близко к столу. Сажусь и смотрю на стоящую рядом девочку — знакомая веревка. Пошарила у себя на груди. Пусто. Девочка подпоясалась веревкой Кирзача. Два раза обернула ее вокруг себя. Глядит на меня радостно, улыбка — до ушей, и замечает:
— А ты молодец!
— А ты разговариваешь, — заметила я и спросила у старухи. — Что это значит? Я умерла, да? Вы кто?
Девчонка прыснула и закрылась ладошкой от строгого взгляда старухи.
— Я — Бауля, — сказала та, — а это наша Верочка. Попрыгунья-егоза. С чего ты решила, что умерла? С того, что Верочка всякоболтает?
Пожимаю плечами. Осматриваюсь. Полнейшая тишина и покой. Даже пламя в керосинках не движется.
— У вас нет электричества, нет зеркала, а Верочка ваша давно умерла.
— Ни к чему нам электричество и зеркала, — спокойно заметила старуха. — Староверы мы. И Верочке мозги своими понтами не засоряй.
— Понтами?.. — опешила я. — Что это у вас означает?
— У нас, любушка, это означает заморочки на тему жизни и смерти, добра и зла, любви и ненависти и всякодругое непотребство, которое не имеет точного ответа или решения. А как не имеет — так нечего о нем и говорить. Говори только о том, что знаешь, сама видела или делала. Поняла, или еще эту тему перетрем?
— Поняла, — я стараюсь не улыбнуться от ее сленга. — Бауля — это имя? К вам так и обращаться?
— Следи за своим языком! — повысила голос старуха. — Не множь меня, а если нечаянно получилось, сплюнь два раза перед собой и топни вперед правой ногой.
Пожимаю плечами, смутно представляя, уместны ли тут извинения. И замечаю, что девочка и старуха смотрят на меня в напряженном ожидании.
— Поспеши!.. — зловеще прошептала Бауля, — а то я подумаю, что ты желаешь мне размножения!
Сама не знаю почему, но после этого комичного до идиотизма разъяснения я вдруг испугалась — представила сразу несколько одинаковых злых старух рядом — встала, плюнула на пол два раза и топнула правой ногой. Верочка и Бауля выдохнули и расслабились.
Я тоже села и постаралась собраться с мыслями. Судя по размерам комнаты, в которой мы сидим, это и есть вся изба. Больше всего мне не нравятся совершенно темные углы — как провалы, но там вряд ли поместятся кровати или лежанки. Еще нет печки. Нет посуды и кастрюль. Может быть, у этих странноверовесть отдельная изба, где они все коллективно питаются и спят?..
— Чего ищешь? — заметила мои взгляды Бауля.
— Смотрю, где тут можно полежать, — разъяснила я, опять вызвав смех девчонки. — У вас нет кроватей или топчанов, чтобы спать.
— Ты хочешь спать? — почему-то шепотом спросила старуха.
— Нет, но… — я задумалась.
Хорошо бы иметь местечко, чтобы спрятаться и затаиться.
— Если приспичит спрятаться, беги в угол, — будто подслушала мои мысли старуха. — Там много всякотряпья укрыться. Укроешься с головой — и никто тебя не найдет, пока сама не вылезешь.
В сенях стукнула дверь. Верочка тут же с ловкостью напуганного зверька забралась под стол. В избу вошел мужчина, который нас сюда притащил. Остановился у порога и посмотрел на Баулю тяжелым сумрачным взглядом.
— Тут это… Кирзач требует девку себе. С ним пришли переговорщики.
К моему ужасу, в комнату вошел Кирзач в любимой вислоухой шапке, и за ним — четверо мужчин и одна женщина с рыжими спутанными волосами. Я посмотрела в угол. Успею добежать и спрятаться под тряпками?..
Бауля мой взгляд отследила и покачала головой — не стоит. В этот момент произошло нечто, что отвлекло меня от страхов — Кирзач сделал шаг вперед и… заговорил! Он сказал:
— Девка малая не твоя. Отдай ее родне.
Достаточно громко сказал, но без заносчивости, сиплым голосом.
Мужики позади него покивали головами, соглашаясь.
— У нее нет родни, — заявила Бауля.
— Ты, бабка Ульяна, в это дело не лезь, — выступил вперед один из мужиков, — не о родне речь, Кирзач неправильно заявил. Речь о том, кто ее сюда привел. За девкой присмотр нужен, сама знаешь. Он привел, он пусть с нею и валандается, — и показал рукой на Кирзача.
Меня начало колотить. Верочка вылезла из-под стола на четвереньках и громко воспротивилась:
— Не он! Не он! Я с ней пришла! — и схватила меня за руку.
Я дернулась и отшатнулась — никак не могу забыть свои падения из-за этой девчонки.
Обойдя мужчин, вперед выступила рыжеволосая:
— Вот и я думаю, пусть по-ничейному будет. Пусть она у меня живет, но свободно. Без запретов. И опять же, ее всегда найти можно будет рядом с этой… — женщина брезгливо посмотрела на меня и вдруг выдала: — с этой невестой.
— Пусть так и будет, — кивнул бородач. — Но учти! — он посмотрел тяжелым взглядом на Верочку. — Попадешься мне под руку — зашибу.
Рыжеволосая повела Верочку к двери. Верочка оглядывалась на меня и улыбалась, как будто все по ее вышло. Бородач сел за стол. Теперь они сидят со старухой напротив меня и смотрят перед собой, словно в одну точку. И вздохнули потом разом. Старуха взглянула на бородача. Он поднял глаза на меня. Сердце мое от его взгляда пропустило удар.
— Вот что, шалава, — сказал бородач устало, — жизнь в нашем скиту не всем под силу, но если будешь слушаться и не открывать рот, пока тебя не спросят, вполне доживешь… — он задумался.
Я решила уточнить, пока он думает:
— До чего доживу?
Последствия моего вопроса оказались совершенно непредсказуемыми: бородач изо всей силы стукнул кулаком по столу — мне показалось, что изба подпрыгнула, и рявкнул, открыв мощный зубастый зев в бороде:
— Сникни-и-е-э!
Старуха тут же схватила его сзади за волосы и резким движением опустила лицом в стол. Стало тихо. Не дожидаясь, пока бородач очнется и поднимет голову, я бросилась в угол и там, в кромешной темноте, на ощупь разрыла горку странных одежд и спряталась под ними.
Спокойный голос старухи откуда-то издалека заметил:
— Ты, Федор, стол кулаками не трогай. Сломаешь — не починишь.
— А ты, бабушка Уля, однако, опять мне нос сломала, — гундося, посетовал голос бородача.
Я крепко-крепко зажмурилась, чтобы хоть как-то расцветить тьму, и под моими веками поплыли разноцветные пятна, и в ушах стало шуметь, и я вспомнила, что нужно позвонить Байрону и сказать, что я его не дождалась, и назвать место, где меня искать — Объедкино.
Телефон отключился. Батарейка была разряжена.
— Чего ломишься? Если нужда приспичила, так мы для этого пользуемведро. Или собралась выйти и нашу святую землю обоссать?
Смотрю на ведро под рукомойником. Отстегиваю лямки комбинезона и пытаюсь правильно присесть. Еще ведь нужно и попасть удачно.
С большим облегчением потом быстро одеваюсь, осматриваюсь и вдруг понимаю, что не помню, из какого угла вышла. Ужас от мысли, что могу забраться к кому-то под одежду в полной темноте, пристолбил меня к нему. Делать нечего — придется идти к столу.
На всякий случай я потрогала все стулья — ни один не сдвинулся с места. Я села и посмотрела на столешницу. И заметила, какой чудный рисунок на струганых досках. Если наклониться, то перестаешь видеть боковым зрением, как будто взгляд целиком засасывается в переплетение сучковых лабиринтов. И так тепло и ласково взгляду в их серо-желтых глубинах.
— Отдохнула, невеста? Пора помолиться.
— Куда идти? — приподнялась я.
— Никуда, — старуха нажала на плечо и усадила меня. — Молится каждый, где хочет. Где надобность появится.
Я задумалась.
— Какая должна быть надобность? О чем молиться?
— Об имени своем. Молись, чтобы не забыть его, — Бауля обошла стол, села напротив меня, подождала, пока рядом с нею сядет бородатый Федор, и забормотала, закрыв лицо ладонями и дожидаясь нашего повторения: — Сохрани, судьба, мое имя, да не очернится оно от зла и напасти. Не дай мне забыть имя мое в любом из миров, в любой сущности — и звериной, и человечьей и в бесплотном обличье, имя мое — Ульяна.
— … имя мое Федор, — повторил за Баулей бородач.
— Имя мое… — я задумалась. — Имя мое…
Старуха и бородач уставились на меня в ожидании. Я решилась:
— Имя мое — Текила.
Бауля медленно повернула голову и посмотрела на Федора.
— Девчонка не дура, — заметила она. — Только появилась, а уже знает, как прятаться.
Федор положил на стол свои огромные кулачищи и уставился на меня тяжелым взглядом. Я на случай внезапной болтливости закрыла себе рот ладонью.
— Как твое имя? — подался ко мне Федор. — Отвечай!
С облегчением убираю ладонь и быстро выпаливаю:
— Текила, а от кого мне надо прятаться?
Федор сжал кулаки, Бауля положила ему руку на плечо и объяснила:
— От того, кто дал тебе другое имя, а этого не знает и никогда не слышал. Как, ты сказала, твое имя? Повтори.
— Текила, только я ничего не поняла.
Бауля убрала руку с плеча Федора и кивнула ему:
— Так тому и быть. Выноси стул.
Федор встал и обошел стол, пробуя пошевелить стулья. Один — рядом со мной — сдвинулся с места, хотя совсем недавно стоял намертво. Федор взял его и вышел за дверь.
Бауля кивнула мне:
— Чего сидишь? Бери ведро и выноси. Заодно и второе возьми, принесешь чистой воды.
Подхожу к рукомойнику. Беру ведра.
— Куда выносить?
— В речку.
— А где это?
— Выйдешь на улицу и поймешь где, — усмехнулась Бауля.
— А колодец где? — спрашиваю я уже от двери. — Где набрать чистой воды?
— В речке.
Подойдя к берегу, я посмотрела по сторонам. Неужели нужно вылить испражнения в реку? Поодаль вижу несколько сгорбленных фигурок. Один человек вылил свое ведро и тут же набрал воды из реки. Я думала — сполоснуть, а он с этой водой потащился не спеша к бугру. Осознав, куда выливают помои жители Объедкино и откуда потом пьют воду, я поставила ведра и скорчилась в рвотных потугах — вспомнила ковшик, из которого выпила. Тут же рядом услышала насмешливый женский голос:
— Ишь, как скрутило невесту нашу!
В нескольких шагах от меня уже знакомая мне рыжеволосая женщина спустилась к воде и полоскала подол своего платья. Стоя почти по колено в реке, она с трудом удерживалась в сильном потоке. Вода, отжатая из подола, уносилась бурыми полосами, и я подумала, что здесь все краски странные.
— Чего уставилась? — спросила женщина. — Свою кровь сначала смой, нечего на чужую пялиться.
Я в ужасе посмотрела на низ живота. На джинсовые штанины комбинезона.
— Голова! — раздался звонкий голосок Верочки.
Я потрогала голову и обнаружила высохший клок волос. Вероятно, с запекшейся кровью.
Верочка была с одним ведром. Она ловко спустилась к реке и зачерпнула воду. Поднялась ко мне и посоветовала:
— Ты вылей, что написала, а то вдруг прольешь на землю. Здесь за такое и прибить могут.
— Ты… уверена? — я сглотнула тошноту.
— Выливай, а то уже все ждут.
Ладно. Спускаюсь к воде и выливаю помои — прости меня, речка. Верочка протягивает второе ведро.
— Сама должна, — говорит она.
Зачерпываю вторым ведром воду, едва не свалившись в сильный поток. Потом приседаю и пригоршнями лью воду на голову, отмачивая засохшую кровь. Берег у речки невысокий, кое-где обнажилась от снега прошлогодняя трава. Мне совсем не холодно — на ближайших ветках кустарника дрожат капли то ли дождя, то ли оттаявшего инея. И тут вдруг повалил снег — хлопьями. Верочка подставила ладошку, рассмотрела улов и с детской наблюдательностью подметила:
— Прямо перхоть старухи, а не снег.
Мы медленно поднимаемся с нею на бугор, потом спускаемся вниз к покосившимся избам вокруг каменной арки с колоколом, а старуха вверху чешет и чешет свои седые выпадающие волосы, хотя по календарю уже наступила весна.
— В доме этой рыжей кроме стола и стульев есть еще что-нибудь? — спрашиваю я.
— Часы, — кивает Верочка. — Большие. Они стоят на полу. На них всегда десять часов и две минуты.
— А стульев сколько?
Верочка подумала, потом ответила неуверенно:
— Всего три, кажется…
— А в других домах?
— У Кирзача есть гамак, он подвязан к потолку. Там всегда лежит женщина с фотографии, а стола целых два. Вон в том доме стоит большая пустая бочка. Пять стульев. Вот в том — восемь. А тебе зачем?
— Так просто. Верочка, ты помнишь аварию? — спрашиваю я осторожно.
— Помню.
— Как ты думаешь, я умерла?
— Не знаю, — Верочка серьезно смотрит снизу мне в лицо.
— А кто знает?
— Пока — никто.
— Пока — это когда будет? — я поставила на землю ведра и убрала со лба Верочки темную прядку, которая запуталась в ее ресницах.
— Думаю, на днях, — кивнула Верочка. — Скоро.
— Опять — скоро?! — простонала я.
— Скоро.
— Присядь, — сказала Бауля.
Она сидела у стола и перебирала какую-то крупу. Прижимала темное зернышко пальцем и вела его из общей кучи в сторону. Я села.
— Бауля, можно спросить?
— Можно-то можно, да я пока ничего не знаю.
— Куда отсюда делся стул? Который Федор вынес.
— Никуда, — хмыкнула Бауля.
— Но он же был?
— Был, — кивает она, — а теперь его нет. На нем некому больше сидеть.
— На нем должен был сидеть человек, который не знал мое второе имя, так? — Я встала и в волнении прошлась по избе. — Он больше не придет, потому что я умею прятаться… То есть он меня не найдет!
— Лучше тебе остановиться и замолчать, — предупредила Бауля.
— Почему? Потому что я почти все разгадала, да?
— Нет. Потому что Федька сейчас войдет. А его корежит, когда он слышит твой голос.
Дверь открылась. В избу вошел Федор, с порога вытянул руку и ткнул в меня пальцем:
— Ты!.. Иди к реке, там Кирзач сети закидывает. Поможешь тянуть.
Я застыла на месте.
— Шевелись! — приказал Федор.
Пусть он меня прибьет, но я не пойду к Кирзачу. Федор вздохнул, подошел и уже привычно захватил сзади в кулак лямки моего комбинезона.
— Постой, — Бауля встала, собрала со стола в ладонь черные зернышки, которые она выбирала, а крупу смахнула подолом на пол. Подошла ко мне, оттянула ворот свитера и высыпала зернышки мне за шиворот. — Вот так, и ничего не бойся. Это семена дикой черной редьки. — Посмотрела на Федора: — Теперь можешь выкинуть ее во двор.
Федор в этот раз сильно не размахивался, проволок меня по комнате и выставил за дверь в сени.
Стоим, ждем чего-то. Пытаюсь осторожно рассмотреть свою напарницу, но это тяжело, почти невыносимо. Впервые в жизни мое любимое занятие — попытка сопоставить одежду и повадки незнакомого человека — вызывает страх и животную тоску, как перед несчастьем. Шарю глазами вокруг себя. На берегу лежат два мешка. Из одного выглядывает топор. Лучше уж смотреть на реку, а то дикие мысли в голову лезут. Я пригляделась и заметила, что течение стало спокойней. Кое-где на реке видны места с почти стоячей водой. И вдруг выше по течению показался человек. Он плыл, держась за доску, и вертел головой, осматриваясь. Потом — второй, третий… В клочьях тумана люди то пропадали, то вдруг появлялись совсем близко, с рыбьими глазами на отрешенных лицах. Подплывая к нам, люди с досками начинали отгребать от берега, а на тех, которых вода несла сама, мы и забрасывали сети по сигналу Кирзача. Он с напарником стоял в начале этого странного нереста и отбирал добычу по только ему понятным признакам.
Когда мы с женщиной приготовились бросить сеть на указанное тело, я вдруг почувствовала себя спасателем на водах. Очень важно было правильно закинуть тяжелую сеть и тянуть ее потом, борясь с течением. Странный азарт охватил меня. Женщина тоже оживилась и очень переживала, вскрикивая и матерясь, когда мне не хватало силы тянуть.
Мы вытащили одного. Остальные пары — еще троих. Свалившись без сил на мокрый снег, мы с женщиной смотрели, как мужчины освобождают нашу сеть — в ней оказался крупный человек с обширной лысиной и очками на шее. Я совершенно ясно увидела, что он мертвый, о чем в волнении сказала женщине.
— Конечно, мертвый, если уже распух! — согласилась она, не понимая, чему я радуюсь.
Осматриваю остальных. Абсолютные утопленники, и явно не первой свежести. Только было я взбодрилась, обнаружив в Объедкино настоящих мертвецов, что вселяло какую-никакую надежду на мое живое состояние, как Кирзач взял топор. Обошел тела на снегу, у одного задержался, словно принюхиваясь. И начал примериваться к добыче, расставив ноги поустойчивей и намечая диким глазом место удара.
Я бросилась бежать.
Потом вдруг обнаружила себя уже в темноте, под тяжестью чужих одежд, и почуяла запах нафталина от старой шубы.
Из ближайших домов начали появляться люди. Человек десять собралось. Подошли к колоколу и стали. Высокий бородатый мужик выступил вперед и зычно объявил: «Это мое!» А потом вдруг схватил меня сзади за одежду и поволок. Я пыталась отбиваться — размахивала руками, чтобы вцепиться в его пальцы за спиной, тогда мужик приподнимал меня за лямки комбинезона и тащил некоторое время на весу. На весу было совсем неудобно, потому что начали болеть ребра слева, я и перестала сопротивляться. Только у низкой полуразвалившейся избы я увидела, что другой рукой он тащит девочку. Распахнув ногой дверь, забросил нас обеих в темное помещение. Я упала, закрыв руками живот, и лежала, стараясь не двигаться, пока в затхлой черноте не появился желтый прямоугольник — кто-то из дома открыл дверь.
В желтом проеме двери образовалась высокая фигура тощей старухи. Вполне миролюбиво она поинтересовалась:
— Чего разлеглись? Идите в дом. Или помочь подняться?..
Я медленно встала, осмотрела сени, в которые нас зашвырнули, а девочка мигом прошмыгнула под рукой старухи в дом.
Огромное и полупустое помещение. Длинный стол из досок, на котором стоят две керосиновые лампы, и это все освещение. У стола — шесть стульев с высокими спинками. Углы — темные, окна — крошечные, на гвоздях у двери висит одежда, старая сумка из грубой холстины с одной длинной ручкой, пучок засушенной травы и ржавое кольцо с тремя огромными ключами. Я сняла куртку и повесила ее на свободный гвоздь. В двух шагах справа на стене — рукомойник с подставленным под ним ведром. Еще одно ведро — с водой — стоит рядом. И ковшик в нем. Стараясь наклоняться осторожно, я зачерпнула воды и налила в рукомойник. Кое-как помыла лицо, глаз почти открылся. Вытираться нечем. Понюхала воду в ковшике и немного отпила. Стало легче. Осмотрелась — ни намека на зеркало или зеркальце. Ощупала распухшее место над бровью и скулу. Повернулась, а…
…старуха и девочка сидят на стульях за столом и смотрят на меня, не моргая.
— Добрый вечер?.. — неуверенно предложила я.
Старуха от моего голоса очнулась и шикнула на девочку:
— Оденься, стыдоба малолетняя! Хватит коленками голыми светить! А ты садись, чего застряла у помойного ведра?
Девочка прошмыгнула в темный угол и быстро возвратилась в чем-то длинном, подпоясанном веревкой. Я подошла к столу и обнаружила, что стулья не сдвигаются с места. Сесть можно — они стоят не слишком близко к столу. Сажусь и смотрю на стоящую рядом девочку — знакомая веревка. Пошарила у себя на груди. Пусто. Девочка подпоясалась веревкой Кирзача. Два раза обернула ее вокруг себя. Глядит на меня радостно, улыбка — до ушей, и замечает:
— А ты молодец!
— А ты разговариваешь, — заметила я и спросила у старухи. — Что это значит? Я умерла, да? Вы кто?
Девчонка прыснула и закрылась ладошкой от строгого взгляда старухи.
— Я — Бауля, — сказала та, — а это наша Верочка. Попрыгунья-егоза. С чего ты решила, что умерла? С того, что Верочка всякоболтает?
Пожимаю плечами. Осматриваюсь. Полнейшая тишина и покой. Даже пламя в керосинках не движется.
— У вас нет электричества, нет зеркала, а Верочка ваша давно умерла.
— Ни к чему нам электричество и зеркала, — спокойно заметила старуха. — Староверы мы. И Верочке мозги своими понтами не засоряй.
— Понтами?.. — опешила я. — Что это у вас означает?
— У нас, любушка, это означает заморочки на тему жизни и смерти, добра и зла, любви и ненависти и всякодругое непотребство, которое не имеет точного ответа или решения. А как не имеет — так нечего о нем и говорить. Говори только о том, что знаешь, сама видела или делала. Поняла, или еще эту тему перетрем?
— Поняла, — я стараюсь не улыбнуться от ее сленга. — Бауля — это имя? К вам так и обращаться?
— Следи за своим языком! — повысила голос старуха. — Не множь меня, а если нечаянно получилось, сплюнь два раза перед собой и топни вперед правой ногой.
Пожимаю плечами, смутно представляя, уместны ли тут извинения. И замечаю, что девочка и старуха смотрят на меня в напряженном ожидании.
— Поспеши!.. — зловеще прошептала Бауля, — а то я подумаю, что ты желаешь мне размножения!
Сама не знаю почему, но после этого комичного до идиотизма разъяснения я вдруг испугалась — представила сразу несколько одинаковых злых старух рядом — встала, плюнула на пол два раза и топнула правой ногой. Верочка и Бауля выдохнули и расслабились.
Я тоже села и постаралась собраться с мыслями. Судя по размерам комнаты, в которой мы сидим, это и есть вся изба. Больше всего мне не нравятся совершенно темные углы — как провалы, но там вряд ли поместятся кровати или лежанки. Еще нет печки. Нет посуды и кастрюль. Может быть, у этих странноверовесть отдельная изба, где они все коллективно питаются и спят?..
— Чего ищешь? — заметила мои взгляды Бауля.
— Смотрю, где тут можно полежать, — разъяснила я, опять вызвав смех девчонки. — У вас нет кроватей или топчанов, чтобы спать.
— Ты хочешь спать? — почему-то шепотом спросила старуха.
— Нет, но… — я задумалась.
Хорошо бы иметь местечко, чтобы спрятаться и затаиться.
— Если приспичит спрятаться, беги в угол, — будто подслушала мои мысли старуха. — Там много всякотряпья укрыться. Укроешься с головой — и никто тебя не найдет, пока сама не вылезешь.
В сенях стукнула дверь. Верочка тут же с ловкостью напуганного зверька забралась под стол. В избу вошел мужчина, который нас сюда притащил. Остановился у порога и посмотрел на Баулю тяжелым сумрачным взглядом.
— Тут это… Кирзач требует девку себе. С ним пришли переговорщики.
К моему ужасу, в комнату вошел Кирзач в любимой вислоухой шапке, и за ним — четверо мужчин и одна женщина с рыжими спутанными волосами. Я посмотрела в угол. Успею добежать и спрятаться под тряпками?..
Бауля мой взгляд отследила и покачала головой — не стоит. В этот момент произошло нечто, что отвлекло меня от страхов — Кирзач сделал шаг вперед и… заговорил! Он сказал:
— Девка малая не твоя. Отдай ее родне.
Достаточно громко сказал, но без заносчивости, сиплым голосом.
Мужики позади него покивали головами, соглашаясь.
— У нее нет родни, — заявила Бауля.
— Ты, бабка Ульяна, в это дело не лезь, — выступил вперед один из мужиков, — не о родне речь, Кирзач неправильно заявил. Речь о том, кто ее сюда привел. За девкой присмотр нужен, сама знаешь. Он привел, он пусть с нею и валандается, — и показал рукой на Кирзача.
Меня начало колотить. Верочка вылезла из-под стола на четвереньках и громко воспротивилась:
— Не он! Не он! Я с ней пришла! — и схватила меня за руку.
Я дернулась и отшатнулась — никак не могу забыть свои падения из-за этой девчонки.
Обойдя мужчин, вперед выступила рыжеволосая:
— Вот и я думаю, пусть по-ничейному будет. Пусть она у меня живет, но свободно. Без запретов. И опять же, ее всегда найти можно будет рядом с этой… — женщина брезгливо посмотрела на меня и вдруг выдала: — с этой невестой.
— Пусть так и будет, — кивнул бородач. — Но учти! — он посмотрел тяжелым взглядом на Верочку. — Попадешься мне под руку — зашибу.
Рыжеволосая повела Верочку к двери. Верочка оглядывалась на меня и улыбалась, как будто все по ее вышло. Бородач сел за стол. Теперь они сидят со старухой напротив меня и смотрят перед собой, словно в одну точку. И вздохнули потом разом. Старуха взглянула на бородача. Он поднял глаза на меня. Сердце мое от его взгляда пропустило удар.
— Вот что, шалава, — сказал бородач устало, — жизнь в нашем скиту не всем под силу, но если будешь слушаться и не открывать рот, пока тебя не спросят, вполне доживешь… — он задумался.
Я решила уточнить, пока он думает:
— До чего доживу?
Последствия моего вопроса оказались совершенно непредсказуемыми: бородач изо всей силы стукнул кулаком по столу — мне показалось, что изба подпрыгнула, и рявкнул, открыв мощный зубастый зев в бороде:
— Сникни-и-е-э!
Старуха тут же схватила его сзади за волосы и резким движением опустила лицом в стол. Стало тихо. Не дожидаясь, пока бородач очнется и поднимет голову, я бросилась в угол и там, в кромешной темноте, на ощупь разрыла горку странных одежд и спряталась под ними.
Спокойный голос старухи откуда-то издалека заметил:
— Ты, Федор, стол кулаками не трогай. Сломаешь — не починишь.
— А ты, бабушка Уля, однако, опять мне нос сломала, — гундося, посетовал голос бородача.
Я крепко-крепко зажмурилась, чтобы хоть как-то расцветить тьму, и под моими веками поплыли разноцветные пятна, и в ушах стало шуметь, и я вспомнила, что нужно позвонить Байрону и сказать, что я его не дождалась, и назвать место, где меня искать — Объедкино.
Телефон отключился. Батарейка была разряжена.
* * *
Через некоторое время глаза пришлось открыть, сбросить тряпки с себя и выйти на слабый свет — жутко хотелось писать. В комнате — никого. По крайней мере, в освещенном керосинками пространстве. Я толкнула дверь. Заперто. Пошарила руками в поисках крючка или запора — ничего. Поднажала плечом посильней и услышала голос Баули:— Чего ломишься? Если нужда приспичила, так мы для этого пользуемведро. Или собралась выйти и нашу святую землю обоссать?
Смотрю на ведро под рукомойником. Отстегиваю лямки комбинезона и пытаюсь правильно присесть. Еще ведь нужно и попасть удачно.
С большим облегчением потом быстро одеваюсь, осматриваюсь и вдруг понимаю, что не помню, из какого угла вышла. Ужас от мысли, что могу забраться к кому-то под одежду в полной темноте, пристолбил меня к нему. Делать нечего — придется идти к столу.
На всякий случай я потрогала все стулья — ни один не сдвинулся с места. Я села и посмотрела на столешницу. И заметила, какой чудный рисунок на струганых досках. Если наклониться, то перестаешь видеть боковым зрением, как будто взгляд целиком засасывается в переплетение сучковых лабиринтов. И так тепло и ласково взгляду в их серо-желтых глубинах.
* * *
Очнулась я от руки Баули на плече.— Отдохнула, невеста? Пора помолиться.
— Куда идти? — приподнялась я.
— Никуда, — старуха нажала на плечо и усадила меня. — Молится каждый, где хочет. Где надобность появится.
Я задумалась.
— Какая должна быть надобность? О чем молиться?
— Об имени своем. Молись, чтобы не забыть его, — Бауля обошла стол, села напротив меня, подождала, пока рядом с нею сядет бородатый Федор, и забормотала, закрыв лицо ладонями и дожидаясь нашего повторения: — Сохрани, судьба, мое имя, да не очернится оно от зла и напасти. Не дай мне забыть имя мое в любом из миров, в любой сущности — и звериной, и человечьей и в бесплотном обличье, имя мое — Ульяна.
— … имя мое Федор, — повторил за Баулей бородач.
— Имя мое… — я задумалась. — Имя мое…
Старуха и бородач уставились на меня в ожидании. Я решилась:
— Имя мое — Текила.
Бауля медленно повернула голову и посмотрела на Федора.
— Девчонка не дура, — заметила она. — Только появилась, а уже знает, как прятаться.
Федор положил на стол свои огромные кулачищи и уставился на меня тяжелым взглядом. Я на случай внезапной болтливости закрыла себе рот ладонью.
— Как твое имя? — подался ко мне Федор. — Отвечай!
С облегчением убираю ладонь и быстро выпаливаю:
— Текила, а от кого мне надо прятаться?
Федор сжал кулаки, Бауля положила ему руку на плечо и объяснила:
— От того, кто дал тебе другое имя, а этого не знает и никогда не слышал. Как, ты сказала, твое имя? Повтори.
— Текила, только я ничего не поняла.
Бауля убрала руку с плеча Федора и кивнула ему:
— Так тому и быть. Выноси стул.
Федор встал и обошел стол, пробуя пошевелить стулья. Один — рядом со мной — сдвинулся с места, хотя совсем недавно стоял намертво. Федор взял его и вышел за дверь.
Бауля кивнула мне:
— Чего сидишь? Бери ведро и выноси. Заодно и второе возьми, принесешь чистой воды.
Подхожу к рукомойнику. Беру ведра.
— Куда выносить?
— В речку.
— А где это?
— Выйдешь на улицу и поймешь где, — усмехнулась Бауля.
— А колодец где? — спрашиваю я уже от двери. — Где набрать чистой воды?
— В речке.
* * *
На улице — ни утро, ни вечер, а пасмурная муть. Я пошла по протоптанной в снегу тропинке. Несколько серых фигурок шли от других домов в сторону бугра. Каждая — с ведрами. Я прислушалась и подумала, что шум в ушах, который у меня не проходит с момента аварии, может быть шумом быстро текущей воды. Так и есть. За бугром я увидела речку. Неширокую, извилистую, с быстрым до одури течением: даже просто стоять сверху и смотреть — укачивает.Подойдя к берегу, я посмотрела по сторонам. Неужели нужно вылить испражнения в реку? Поодаль вижу несколько сгорбленных фигурок. Один человек вылил свое ведро и тут же набрал воды из реки. Я думала — сполоснуть, а он с этой водой потащился не спеша к бугру. Осознав, куда выливают помои жители Объедкино и откуда потом пьют воду, я поставила ведра и скорчилась в рвотных потугах — вспомнила ковшик, из которого выпила. Тут же рядом услышала насмешливый женский голос:
— Ишь, как скрутило невесту нашу!
В нескольких шагах от меня уже знакомая мне рыжеволосая женщина спустилась к воде и полоскала подол своего платья. Стоя почти по колено в реке, она с трудом удерживалась в сильном потоке. Вода, отжатая из подола, уносилась бурыми полосами, и я подумала, что здесь все краски странные.
— Чего уставилась? — спросила женщина. — Свою кровь сначала смой, нечего на чужую пялиться.
Я в ужасе посмотрела на низ живота. На джинсовые штанины комбинезона.
— Голова! — раздался звонкий голосок Верочки.
Я потрогала голову и обнаружила высохший клок волос. Вероятно, с запекшейся кровью.
Верочка была с одним ведром. Она ловко спустилась к реке и зачерпнула воду. Поднялась ко мне и посоветовала:
— Ты вылей, что написала, а то вдруг прольешь на землю. Здесь за такое и прибить могут.
— Ты… уверена? — я сглотнула тошноту.
— Выливай, а то уже все ждут.
Ладно. Спускаюсь к воде и выливаю помои — прости меня, речка. Верочка протягивает второе ведро.
— Сама должна, — говорит она.
Зачерпываю вторым ведром воду, едва не свалившись в сильный поток. Потом приседаю и пригоршнями лью воду на голову, отмачивая засохшую кровь. Берег у речки невысокий, кое-где обнажилась от снега прошлогодняя трава. Мне совсем не холодно — на ближайших ветках кустарника дрожат капли то ли дождя, то ли оттаявшего инея. И тут вдруг повалил снег — хлопьями. Верочка подставила ладошку, рассмотрела улов и с детской наблюдательностью подметила:
— Прямо перхоть старухи, а не снег.
Мы медленно поднимаемся с нею на бугор, потом спускаемся вниз к покосившимся избам вокруг каменной арки с колоколом, а старуха вверху чешет и чешет свои седые выпадающие волосы, хотя по календарю уже наступила весна.
— В доме этой рыжей кроме стола и стульев есть еще что-нибудь? — спрашиваю я.
— Часы, — кивает Верочка. — Большие. Они стоят на полу. На них всегда десять часов и две минуты.
— А стульев сколько?
Верочка подумала, потом ответила неуверенно:
— Всего три, кажется…
— А в других домах?
— У Кирзача есть гамак, он подвязан к потолку. Там всегда лежит женщина с фотографии, а стола целых два. Вон в том доме стоит большая пустая бочка. Пять стульев. Вот в том — восемь. А тебе зачем?
— Так просто. Верочка, ты помнишь аварию? — спрашиваю я осторожно.
— Помню.
— Как ты думаешь, я умерла?
— Не знаю, — Верочка серьезно смотрит снизу мне в лицо.
— А кто знает?
— Пока — никто.
— Пока — это когда будет? — я поставила на землю ведра и убрала со лба Верочки темную прядку, которая запуталась в ее ресницах.
— Думаю, на днях, — кивнула Верочка. — Скоро.
— Опять — скоро?! — простонала я.
— Скоро.
* * *
Я вошла в избу, поставила ведра на место и застыла у стола, совершенно не понимая, что мне дальше делать.— Присядь, — сказала Бауля.
Она сидела у стола и перебирала какую-то крупу. Прижимала темное зернышко пальцем и вела его из общей кучи в сторону. Я села.
— Бауля, можно спросить?
— Можно-то можно, да я пока ничего не знаю.
— Куда отсюда делся стул? Который Федор вынес.
— Никуда, — хмыкнула Бауля.
— Но он же был?
— Был, — кивает она, — а теперь его нет. На нем некому больше сидеть.
— На нем должен был сидеть человек, который не знал мое второе имя, так? — Я встала и в волнении прошлась по избе. — Он больше не придет, потому что я умею прятаться… То есть он меня не найдет!
— Лучше тебе остановиться и замолчать, — предупредила Бауля.
— Почему? Потому что я почти все разгадала, да?
— Нет. Потому что Федька сейчас войдет. А его корежит, когда он слышит твой голос.
Дверь открылась. В избу вошел Федор, с порога вытянул руку и ткнул в меня пальцем:
— Ты!.. Иди к реке, там Кирзач сети закидывает. Поможешь тянуть.
Я застыла на месте.
— Шевелись! — приказал Федор.
Пусть он меня прибьет, но я не пойду к Кирзачу. Федор вздохнул, подошел и уже привычно захватил сзади в кулак лямки моего комбинезона.
— Постой, — Бауля встала, собрала со стола в ладонь черные зернышки, которые она выбирала, а крупу смахнула подолом на пол. Подошла ко мне, оттянула ворот свитера и высыпала зернышки мне за шиворот. — Вот так, и ничего не бойся. Это семена дикой черной редьки. — Посмотрела на Федора: — Теперь можешь выкинуть ее во двор.
Федор в этот раз сильно не размахивался, проволок меня по комнате и выставил за дверь в сени.
* * *
У реки собралось пять человек. Я была шестой. Рыжеволосой и Верочки не было. Кирзач расставил нас парами и дал по рыболовной сети с большими ячейками. Он явно рассчитывал на крупную добычу. Мне в напарницы назначили женщину в возрасте с седой косой — короной вокруг головы. Мы стали вдоль берега у самой воды так, чтобы видеть соседние пары — метрах в пяти справа и слева.Стоим, ждем чего-то. Пытаюсь осторожно рассмотреть свою напарницу, но это тяжело, почти невыносимо. Впервые в жизни мое любимое занятие — попытка сопоставить одежду и повадки незнакомого человека — вызывает страх и животную тоску, как перед несчастьем. Шарю глазами вокруг себя. На берегу лежат два мешка. Из одного выглядывает топор. Лучше уж смотреть на реку, а то дикие мысли в голову лезут. Я пригляделась и заметила, что течение стало спокойней. Кое-где на реке видны места с почти стоячей водой. И вдруг выше по течению показался человек. Он плыл, держась за доску, и вертел головой, осматриваясь. Потом — второй, третий… В клочьях тумана люди то пропадали, то вдруг появлялись совсем близко, с рыбьими глазами на отрешенных лицах. Подплывая к нам, люди с досками начинали отгребать от берега, а на тех, которых вода несла сама, мы и забрасывали сети по сигналу Кирзача. Он с напарником стоял в начале этого странного нереста и отбирал добычу по только ему понятным признакам.
Когда мы с женщиной приготовились бросить сеть на указанное тело, я вдруг почувствовала себя спасателем на водах. Очень важно было правильно закинуть тяжелую сеть и тянуть ее потом, борясь с течением. Странный азарт охватил меня. Женщина тоже оживилась и очень переживала, вскрикивая и матерясь, когда мне не хватало силы тянуть.
Мы вытащили одного. Остальные пары — еще троих. Свалившись без сил на мокрый снег, мы с женщиной смотрели, как мужчины освобождают нашу сеть — в ней оказался крупный человек с обширной лысиной и очками на шее. Я совершенно ясно увидела, что он мертвый, о чем в волнении сказала женщине.
— Конечно, мертвый, если уже распух! — согласилась она, не понимая, чему я радуюсь.
Осматриваю остальных. Абсолютные утопленники, и явно не первой свежести. Только было я взбодрилась, обнаружив в Объедкино настоящих мертвецов, что вселяло какую-никакую надежду на мое живое состояние, как Кирзач взял топор. Обошел тела на снегу, у одного задержался, словно принюхиваясь. И начал примериваться к добыче, расставив ноги поустойчивей и намечая диким глазом место удара.
Я бросилась бежать.
Потом вдруг обнаружила себя уже в темноте, под тяжестью чужих одежд, и почуяла запах нафталина от старой шубы.