— Не толкайся!.. — шепчет Верочка где-то рядом.
Протягиваю руку, ощупываю острые плечики и уточняю:
— Я забежала не в тот дом?
— Нет, это я к тебе пришла погреться.
— Верочка, а ты… ты знаешь свою фамилию?
— Знаю. Вера Бондарь, мне шесть лет.
Очень много вопросов. Верочка… Бондарь явно как-то связана с Кирзачом. И с семейством Бирсов. Или я ошибалась с самого начала, и призрак шестилетней Примавэры ходил всюду именно за мной?.. И это — при живой мамочке! Зачем?..
А если оттолкнуться от сегодняшней ситуации? В каждой избе живет семья, или люди, чем-то между собою связанные. Тогда по логике получается, что Бауля — моя бабушка. Интересно, по отцу или по матери… то есть по Верочке? Бред какой-то. Бауля сама сказала, что у Верочки нет родни. Нужно прекратить думать, иначе получается полная безысходность — я ничего не понимаю.
Кто-то тронул меня за плечо. Открываю глаза и поднимаю голову. Бауля. И Верочка тут — стоит возле моего стула.
— Мы с тобой родня? — спрашиваю я Баулю.
— До этого еще нужно дожить, — отвечает она.
Как всегда — ничего не понятно, но сказано так категорично, что больше не спросишь.
Бауля высыпает на доски стола стакан крупы. Садится на свой стул и кивает Верочке. Девчонка тяжко вздыхает, но помогает перебирать.
Стукнула дверь. Зашел Федор и обвел нас внимательным взглядом. В правой руке у него оказалась коса — длинное изогнутое лезвие без ручки. Он обошел стол, внимательно что-то разглядывая на полу, потом вдруг быстро наклонился и поднял… точило. Хмыкнул, как будто нашел кем-то спрятанное, и принялся точить косу.
Бауля закрыла ладонями крупу — это был знак Верочке остановить работу по отбору семян черной дикой редьки — и сказала, глядя перед собой:
— Федор, не надо.
— Надо.
— Федор…
— Отстань!
Представляю, что отразилось у меня на лице, если Верочка изо всех сил начала мне подмигивать и ободряюще улыбаться. Знаю только, что в тот момент я прикидывала, кого из нас — меня или Верочку — это бородатое чудовище будет резать первой.
Коса недолго елозила по точилу. Наступила тишина. И тренькнувший звук — это Федор попробовал лезвие ногтем. Потом — стук ведра. Я набралась смелости, выдохнула и посмотрела. Федор отставил помойное ведро от стены, стал над ним и что-то делает с косой у лица. Конечно, у меня мелькнула мысль, что он отрезает себе голову, но это было бы слишком радостно для такого унылого денька.
Федор стоял спиной ко мне. Света керосинок не хватало хорошенько рассмотреть, что там после размахивания косой падает в ведро и на пол — только мелькали тени от этого… падающего. Я уговаривала отключиться одну половину мозга — желательно, левое полушарие, чтобы избавиться от воображения до полного дебилизма. Вот он удовлетворенно вздохнул, бросил косу на пол — ужасный звук — и повернулся, зачесывая пятернями волосы назад от лба.
Обомлев почти до обморока, я смотрю, как ко мне подходит…
— Байрон?..
Злой взгляд и сердитый выкрик, к которому я уже стала привыкать:
— Заткнись!
Это не Байрон, можно перевести дух. Это тот же Федор, сбривший косой всю растительность на лице. Он сел за стол рядом с Баулей, и теперь я могу рассмотреть хорошенько его волосы — ни намека на седую прядь, какое облегчение!..
Бауля, очнувшись, вдруг заспешила и начала лихорадочно выбирать черные зернышки. Верочка тоже торопится — высунула язык от усердия. Я не могу отвести глаз от лица Федора. Если бы можно было подойти и погладить его волосы, тогда бы точно…
— Сникни! Не смей на меня пялиться! — рявкнул он.
В дверь постучали. Вошел невысокий коренастый мужичок, и только по вислоухой шапке я узнала Кирзача — он тоже сбрил с лица всю растительность.
Федор поднялся и постоял возле Баули. Та, не обращая на него внимания, лихорадочно ковырялась в крупе. Он вздохнул и пошел к Кирзачу. Вот они уже выходят в дверь. Пожалуй, стоит пойти прогуляться и посмотреть, куда это мужички намарафетились. Где здесь зона отдыха — клуб и танцы под гармошку?
— Постой! — окликнула меня Бауля, вставая.
Я спокойно выдержала уже знакомую процедуру — оттягивание ворота свитера и засыпание мне на грудь семян черной… дикой…
— Не ходи, — попросила девочка Вера.
Еще как пойду.
На улице, вдохнув побольше холодного воздуха и посмотрев вверх — никакого намека на звезды, я вдруг поняла, что надо бежать. Наплевать на этих побрившихся ужастиков и бежать, бежать!.. Почему мне это раньше в голову не пришло? Пометавшись у каменной арки, я бросилась к реке. Вряд ли местное население отдыхает и развлекается там же, где работает и выливает туалет.
Сначала я старалась внимательно смотреть под ноги и привычно прикрывала руками живот на случай внезапного падения. Потом вдруг поняла, что могу делать шаги больше, а руки нужны, чтобы убирать от лица ветки и отталкиваться от деревьев. Сбросила валенки — стало еще круче! Можно вообще не смотреть под ноги, потому что я стала чувствовать выбоины заранее, и даже научилась делать зигзагообразные скачки между деревьями. А потом — бежать быстрее и ловчее стало одним-единственным желанием, и я научилась ускоряться без обламывания веток — почти бесшумно! Наступило полное счастье, когда я заметила, что, оттолкнувшись, делаю несколько шагов в воздухе. Эйфория захлестнула меня как пощечина — наотмашь. И больно, и радостно, хочется плакать от счастья обладания чем-то не свойственным никому, кроме меня и… разве что… Наверное, так быстро и ловко бегают животные.
Я представила волка. Почему-то не пантеру, не тигра, а волка. Ему часто приходится бегать в лесу между деревьями. Представив это, я замедлилась и вспомнила о побеге. Куда бежать-то? Из ориентиров — только река. Я остановилась. Прислушалась. Принюхалась… И ужас поднял дыбом все волоски на теле. За мной гнался кто-то такой же ловкий, только гораздо!.. гораздо больше и мощнее меня.
Я почувствовала гон кровью. Сердце забилось от страха быстрее, а кровь потекла медленней. Тело собралось прятаться, ползти, зарываться и притворяться мертвым.
Отсутствие опыта. Оставшееся в рабочем состоянии одно полушарие мозга победило животный инстинкт своим убогеньким человеческим опытом — я побежала.
Река была справа, неподалеку. Меня гнали двое, я слышала и каким-то образом различала их шаги и дыхание — молодой и старый. Расстояние быстро сокращалось, теперь я уловила и сильный резкий запах. Голос Бирса — «неподрезанный кабанчик». Нет, это не кабаны, я помню запах кабана. Эти двое разделились. Молодой шел за мной, а старый — в обход, против ветра. Рабочее полушарие отслеживало звуки и запахи молодого, а подсек меня хитрый старик.
На крутом спуске в лощину я почувствовала движение сбоку и не успела даже повернуться — он сбил меня с ног. Перекатившись, я приготовилась драться, вероятно, в этот момент мои мозги наконец отключились окончательно, остались только животные навыки. Поэтому я не стала по-человечески хватать палку или камень. Оборонялась зубами и ногами. Того, кто меня завалил, я успела укусить за первое же доступное место и ударить коленкой. Раздался совершенно человеческий вскрик, но рассмотреть, кто это, было некогда — на меня из темноты шло второе чудовище. Сначала я приняла этот ужас за облысевшую гориллу — животное шло на задних лапах и рычало. Местами его тело было совершенно гладким, местами — в клочьях свалявшейся шерсти. Вытянутые лапы с толстыми когтистыми пальцами. Морду толком не разглядеть из-за открытой пасти с устрашающими клыками. Я зарычала в ответ и стала на четвереньки в полной уверенности, что могу прыгнуть и вцепиться ему в шею. Потому что со звериной радостью почувствовала на пальцах длинные загнутые когти и как они вонзаются в землю.
Я прыгнула. Моя боевая стратегия оказалась не на высоте — чудовище слегка подпрыгнуло мне навстречу и ударило выпуклым лбом в мой лоб. Все, что я успела, — полоснуть его по морде острыми когтями.
Очнулась на земле. На мне сидел оборотень с мощным телом человека и мордой волка и рвал одежду. Я видела близко его волосатое тело. Свитер поддался почти сразу, а вот накладка комбинезона сопротивлялась, раздражая рычащую морду. Не в силах пошевелиться, я уже согласилась на полный проигрыш в этой игре — чудовище разрывает своими когтями мою грудную клетку, вынимает сердце и жрет его под звуки фанфар — ноль очков, вы убиты. Game over! Но тут что-то произошло. Впервые за время моего пребывания в этом странном мире я увидела яркие краски — в глазах отшатнувшейся морды. В них отражались красные и золотые точки — яркие звезды, рассыпанные на моей груди. Чудовище вскочило, закрываясь лапами от горячих лучей. Стало на четвереньки, обросло погуще шерстью, метнулось в кусты. За ним метнулась тень поменьше. Я смогла наконец вздохнуть.
Полежав до ощущения сильного холода под спиной, пробую сесть. Получилось. Ощупываю себя. Свитер разорван, лямка от комбинезона вырвана, грудь жжет будто от насыпанных углей. Смотрю вниз, трогаю свое тело и ничего не понимаю — на груди мелкие ожоги — кровавыми точками. Они уже не светятся, а даже, как мне показалось, дымятся. Загребаю снег — пальцам больно — и прикладываю на ожоги. Вот и слезы пожаловали. Давненько я не плакала. Как посоветовал мне психолог, к которому я обратилась на пятом месяце беременности, устав от хронической плаксивости, — важно быстро определить причину слез. Себя мне вдруг стало жалко, или других, или присутствует посторонний фактор обиды и бессилия. Психолог уверял, что одного определения причины будет достаточно, чтобы избавиться от плаксивости. Я посидела, подумала. Никого мне не жалко, а плачу я — от благодарности. Спасибо тебе, бабушка Уля, за твою доброту и усидчивость. А-а-а-а!..
В общем, хорошо поревела, от души.
Даже устала. А когда устала — затихла и прислушалась. Теперь речка шумит слева. А ведь я ее не перебегала, не переплывала — мне такой кошмар и в голову не приходил. Нужно встать и проверить, могу ли ходить. Еле встала — руки почти не повинуются. Рассмотрела пальцы. Из-под моих обгрызенных ногтей течет кровь. Лицо, похоже, тоже разбито. Где тут кровь отмывают? Ясно где. Иду на шум воды. Вернее, плетусь еле-еле. Ступни болят, сквозь рваные колготки видны раны на ступнях.
На берегу, однако, оказалось многолюдно. Рассмотрев еще издалека несколько обнаженных тел мужчин и женщин, я затаилась и стала наблюдать. Пока не поняла, что все они… обмывают раны в воде. Настороженно следя друг за другом и еле-еле двигаясь, две женщины зашли в воду у берега и присели с выражением блаженства на лице.
Я прислушалась к себе и поняла, что так хреново моему телу еще никогда не было. Болело все, а под ребрами слева боль нарастала, пульсируя. Ладно, так тому и быть — раздеваюсь.
Зашла в воду у берега, схватив рукой ветку какого-то кустарника, чтобы не снесло. Ступням и щиколоткам сразу полегчало. Я отпустила ветку и присела, обнаружив, что можно расслабиться, опираясь спиной на тугие струи течения, и блаженно болтаться поплавком, слегка отталкиваясь ногами от дна. Мимо проплыли две доски. Я проводила их взглядом. Очень заманчивой показалась возможность путешествовать вниз по течению с доской. Узнать, куда течет река… Там на берегах может быть раскрашенный яркий мир, веселые дети, спелые яблоки и цветущие «Красные вагины», птицы и животные, лягушки и бабочки — здесь я их ни разу не видела… Потом вспомнила, что внизу по берегам могут стоять охотники с луками и стрелами… или с сетями… и у кого-то из них обязательно окажется топор… Или утопленников вылавливают и расчленяют только в нашем Объедкино?.. В деревушке оборотней?..
— Текила!.. — тонкий голосок с берега.
Очнувшись, отыскиваю глазами Верочку. Она стоит с моими валенками, прижимая их к себе одной рукой, а другой машет, чтобы я не уплыла.
Сейчас… Уже ничего не болит, кроме головы, и очень писать хочется. Придется это сделать. Не идти же, в самом деле, еще раз сюда с ведром… Писаю, опустив голову под воду. Вижу, как из меня вытекает светлая жидкость — почти золотая в темной воде. Дождавшись, когда от холода онемеют губы и мышцы лица, я подняла голову и выползла на берег, помогая себе руками.
На моем теле от ключиц до соков появились пять черных точек — родинками. Верочка посчитала их, помогла мне натянуть на мокрое тело рваный свитер и потом — комбинезон с одной оставшейся лямкой. Колготы пришлось выбросить — надеваю валенки на босые ноги и захлебываюсь на вздохе от ударной горячей волны по всему телу.
Верочка смотрит снизу и улыбается:
— Какая ты!..
— Какая? — я тоже ей улыбаюсь.
— Живая и… щеки — красные!
— Федор похуже выглядит, да? Они с Кирзачом уже отмылись?
Верочка мрачнеет и кивает:
— Много хуже. И злющий! Сразу рванем от двери в угол, а?..
У Федора расцарапана щека от виска до рта — четыре глубокие полосы. У Кирзача глаз заплыл синюшным волдырем, вот куда я угодила коленкой — в его морду! О себе могу сказать только по ощущениям: лоб наверняка рассечен, мочка уха надорвана — чувствую, как саднит в этих местах. К этому нужно добавить синяки после аварии — та еще мордашка.
Когда Федор поднимает на меня тяжелый взгляд, я цепенею, потому что у него глаза Байрона. Когда я смотрю на Кирзача, его здоровый глаз наливается ненавистью, от стиснутых зубов по бритым щекам прыгают желваки. В глазах Баули — настороженность и грусть. Мне говорить запрещено, пока не спросят, я смотрю на Баулю выжидательно. Она не торопится мне помогать. Сидим, молчим, переглядываемся. Ладно, пора принимать меры. Драться, похоже, здесь не запрещено. Сползаю по стулу вниз и лягаю, сколько хватило размаха, Федора по ноге. Валенком — не больно, но получилось все равно хорошо: он дернулся, сжал кулаки и выдохнул:
— Чего тебе надо? — на секунду в его глазах мелькнуло совсем детское недоумение.
Вопрос задан. Можно говорить. Сколько ему сейчас лет, интересно? Изобразив улыбку, спрашиваю:
— Сколько тебе лет, сыночек?
У Кирзача от удивления отвисла челюсть. Федор побледнел и угрожающе приподнялся:
— Ты, дрянь, не смей называть меня сыночком! Посмотри на себя, наркоманка малолетняя!
— Какая еще наркоманка? — удивилась я искренне.
— Какая? Адреналиновая! — Федор сел с длинным выдохом. — Любишь подзарядиться в опасном местечке, да? В форточки лазишь, быков на деньги кидаешь!
— А ты от чего тащишься? От свежей крови? — повысила и я голос.
Кирзач кашлянул и заметил:
— Где ж ее тут взять — свежую. Мы не гордые, можем и убоинкой подзаправиться.
Я показываю Федору на Кирзача:
— Почему он с тобой?
— Потому что маменька родная, наркоманка малолетняя, бросила меня семимесячного, — кривляясь, ответил Федор.
— Как — бросила?.. — опешила я.
— Обычно бросила. Померла. Не доносила. Ты хочешь знать, почему Кирзач со мной? Потому что забрал меня из приюта в десять лет и объяснил правила игры.
Я лихорадочно перебираю информацию: не доносила — семимесячный, померла, приют до десяти лет… Похоже, я умерла в автомобильной аварии. Но ребенок родился и почему-то оказался потом в приюте. Оттуда его забрал Кирзач. При чем здесь Кирзач? Он был со мной в машине, ну и что?..
— Какой игры? — спрашиваю я, стараясь унять дрожь.
— В чудовище, — отвечает Федор и рычит, оскалясь.
— Кирзач сказал, что ты — чудовище? — все еще не понимаю я.
— А ты не знала, кто рождается из мертвой женщины? — вдруг вступила Бауля.
Подсекла меня, как пощечиной наотмашь.
— Федор родился, когда я… умерла?
— Представь, что его вынули из тебя мертвой, — кивает Бауля.
— Это даже хуже, чем из пустоты, — уточняет Федор.
Я собираюсь с силами и спрашиваю Кирзача:
— И кто же так рождается?
Его здоровый глаз забегал.
— Сатанисты имеют на то особое мнение, они за Федькой начали охоту с десяти лет, потому я его и прятал.
— Кто?! — повышаю я голос.
— Так-и-ить… — Кирзач мнет шапку, — волки мы. Людоеды, можно сказать. Оборотни. Вампиры. Выбирай любое. Сама… видела. Хотя вот, к примеру, — кельты! Известные воины, а пили кровь своих врагов. Ты тоже ведь себя не знаешь… Никто не знает, пока не приспичит.
Мне вдруг стало совсем нестрашно. Разве только что в лесу мы были не на равных? На равных! Я расслабилась, представив, как бегаю с сыночком-волком по лужайке. А когда он проголодается… Ладно, уточним еще кое-что. Разворачиваюсь и смотрю в глаза девочки рядом:
— Верочка, ты ведь не моя мама?
Она отрицательно качает головой.
— Но ты моя родня? Ты сидишь на стуле!
— Не совсем… родня. Я кое-кого представляю. Я — на твоей стороне.
— Кого ты представляешь?
— Веру… Андреевну Бондарь, честное слово! — жалобно смотрит на меня Верочка.
Я сдаюсь и устало выдыхаю.
— Ладно, ты не мама и не родня. Тогда, почему — я?
— Ты меня увидела. Ты мне поможешь.
— Да как? — я начинаю терять терпение.
— Ты меня найдешь.
— Не найдет, — быстро вступил Кирзач.
— Найдет! — крикнула Верочка, задрожав губами.
Федор сжал кулаки и тоже крикнул, сверля девчонку глазами:
— Не орать! В моем доме!
Бауля схватила его сзади за волосы и с силой ткнула лицом в стол.
Пользуясь наступившей тишиной и растерянностью Кирзача после удара, беру Верочку за руку:
— При чем здесь Кирзач? Почему он так уверен, что я тебя не найду?
— Он меня съел, — говорит Верочка с обидой.
Вот так. Хотела ответ? Получила. Значит, съел… Спокойно, мы все на равных…
Федор поднял голову и потрогал свой нос. Мрачно посмотрел на Баулю. И тут я вспомнила!..
— Федор, тебе сейчас сорок, да? Лизавета тебя видела во сне. Мужчину лет сорока, она говорила… Так я во сне? Я сейчас в том самом сне Лизаветы? Вы все мне снитесь?
Бауля закрыла глаза и с досадой спросила:
— Кто тебя за язык тянул? Два раза назвала это имя!..
Тягуче прозвучал колокол.
— И я говорил! — злорадно заметил Федор. — Говорил, чтобы она держала рот закрытым и не вякала без разрешения! Мы теперь все тут опухнем!
— Да уж… — кивнул Кирзач, вздыхая.
— Что я такого сказала?
В дверь постучали. Все замерли, только Кирзач раздосадованно вертел головой.
В избу вошла Лизавета.
При таком освещении и в таком наряде я ее сначала не узнала. Лизавета пришла в синем вечернем платье с меховой накидкой, в черных туфлях на высоких каблуках и почему-то в красных чулках. Она сразу направилась к ведру с ковшиком, зачерпнула воду и жадно пила, став спиной к нам. Я встала, дождалась, когда она бросит ковшик обратно в ведро и развернется.
— Лизавета? Вы?..
Она споткнулась, застыла, согнувшись, и посмотрела на меня с ужасом. Одного взгляда на Баулю мне хватило, чтобы вспомнить. Я тут же топнула два раза ногой и от души плюнула на пол.
Немая сцена. Бауля закрыла лицо ладонями.
— А!.. Извини… те, все извините, — опять плюю два раза перед собой, потом один раз топаю ногой.
Лизавета выпрямилась, кивнула и пошла прямиком к оставшемуся свободному стулу. Садится с уверенностью королевы. И, спустив плавным движением плеч накидку пониже, обводит всех присутствующих высокомерным взглядом, высоко вскинув голову.
Я вскрикнула и от ужаса тут же закрыла рот ладонью. На шее Лизаветы — темно-красная полоса.
— Значит, пожаловала, — кивает ей Бауля. — Добилась своего…
В этот момент меня осенило, и я тут же успокоилась по поводу следа на шее Лизаветы.
— Это ненадолго, это временно, — успокоила я Баулю. — Лизавета наверняка устроила себе очередное путешествие в кому. Она скоро уйдет обратно, если… если Байрон, конечно, успеет… — тут я вспомнила договор Бирса с сыном и замялась.
Лизавета презрительно усмехнулась.
— Временно? В этом доме я вижу только двоих, имеющих право называться постоянно присутствующими. Себя и Федора.
— Она умерла, точно — умерла!.. — прошептала Верочка.
— Умерла? — я смотрю на Федора. — А ты?
— Я в своем доме, — ответил он высокомерно. — Это мой мир.
Лизавета осмотрелась и удивленно подняла брови:
— Почему стульев — пять? Где шестой?
— Вынесли за ненадобностью, — ответила Бауля. — Он больше не нужен.
— Как это — не нужен? Третий, постоянный, который должен здесь сидеть…
— Он не пришел, — перебила ее Бауля.
Лизавета задумалась, потом спросила:
— Молились?
— Молились, — кивнул Федор.
— И почему же тогда он не пришел? — повысила голос Лизавета.
— Он не нашел Текилу, — сказала Бауля.
— Текилу?.. — растерялась Лизавета и посмотрела на меня. — Какую… Текилу?
— Да, — кивнул Федор. — Она так себя назвала. Имеет право — при жизни ее называли Текилой больше тысячи двухсот раз. Ее отец не знал этого имени и не нашел ее.
Мой отец?.. Кое-что разъяснилось.
— Лизавета, ты что, правда умерла? — спросила я. — Байрона не было рядом?
— Да, я умерла, — строго ответила она. — И по твоей идиотской прихоти всю свою жизнь здесь буду носить эту отвратительную полосу на шее! — она нервно закуталась до подбородка в белый мех.
— Какой еще прихоти?
— Какой?.. — Лизавета с возмущением обвела всех глазами. — Ты взяла машину, которую я приготовила для себя! Я для себя испортила тормозной шланг! Для себя! Это понятно?
Понятно, но стоит уточнить:
— Ты хотела умереть в автокатастрофе, отключив тормоза, а я взяла эту машину и все испортила?
— Не все, — странно повела головой Лизавета. — Только шею. Мне важно было умереть в определенный день.
— Поня-а-атно… — протянула я. — В определенный день… Луна где должна быть?
— В последней фазе, — разъяснила Лизавета. — Через двенадцать часов наступит полнолуние.
Я решила подвести итог свалившейся на меня информации.
— Полнолуние — это возможность чего?..
— Возможность все изменить, — уверенно отвечает Лизавета.
Отличный ответ. Что она собралась менять? Лучше не торопить ее с объяснениями, а раскрутить всех на откровение, тогда я больше пойму. Оглядываю присутствующих. Бауля смотрит на Лизавету, Лизавета — на Кирзача, Кирзач — на Верочку, Верочка ковыряет пальцем доску стола, а Федор смотрит на меня. Исподлобья.
— Федор, ты жив, или?..
— Или!.. — хмыкнул он. — Я умер… или умру в сорок два года, — спокойно заметил он и уточнил: — При любом раскладе.
— В сорок два. Лизавета умерла только что. Третий мертвый член семьи должен был сидеть на шестом стуле… Думаю, это мог быть мой отец. Трое мертвых против… против кого? Бауля, сколько тебе лет?
— Я умру в восемьдесят три года, если получится родиться, — сказала Бауля.
Отличное объяснение. Позволяю себе приободриться:
— Умру! Звучит обнадеживающе. Будущее время. Я пока не мертвец, значит, я сейчас выживаю или умираю в шестнадцать лет после аварии, если все пойдет, как сказала Бауля. Верочка… — смотрю на девочку. — Про тебя я ничего не могу придумать.
— Я давно умерла, — с готовностью объясняет Верочка, — только никто об этом не знает. Все дело в имени.
— Ладно, — в моей голове нарастает шум реки. — Зачем мы все тут собрались? Я, мой сын, девочка, которая носит имя моей мамы, моя бабушка Ульяна?..
— Какая она тебе бабушка? — хмыкнула Лизавета. — Она твоя внучка. Фантом, так сказать, из будущего.
— Внучка?.. — шум становится невыносимым. — Бауля, ты моя внучка?.. Ты еще не родилась… — перед глазами поплыли темные пятна, лица напротив размывает вода. — Но уже… уже засыпаешь мне за ворот семена дикой редьки…
— Потому что я на твоей стороне, — говорит Бауля.
— Нет! — возмущенно заметил Федор. — Потому что тебя мало лупили в детстве — отца подставляешь!
— Мал уже меня лупить! — прикрикнула Бауля.
— Тихо! — прикрикнула и я, чтобы совсем не сбрендить. — Я спрашиваю! Лиза, почему ты не хотела внука?
— Я все тебе объяснила в консультации, — морщится Лизавета. — Как глупо это и бессмысленно — объяснять беременной девочке, почему в конечном итоге из нее достанут монстра.
— Я пока что вижу тут только одного монстра — тебя, — заметила на это Бауля. — Ты заказала Кирзачу убить невесту сына. Специально поселила ее на даче.
Лизавета посмотрела грустно и погрозила пальцем:
— Не говори о несбывшихся планах. Он же этого не сделал. Он стал ее прикармливать!
— Кирзач не дурак, — кивнул Федор.
— Она сама хотела! — вступил Кирзач. — Я видел голод в ее глазах, такой голод ни с чем не спутаешь! Если бы не Верочка, я бы невесту пальцем не тронул. Из-за нее все, из-за нее они раскопали прошлое!
Лизавета встала, еще раз сходила к ведру, попила из ковшика и вздохнула:
— Я скучала по этой воде. Хватит разговоры разговаривать, ситуация уже определена. Я знала, что Кирзач не сделает дело. Когда увидела кофейную гущу у нее из чашки. Времени осталось мало. Будем объяснять? Что молчите? Будем, или пусть сама разбирается?
Протягиваю руку, ощупываю острые плечики и уточняю:
— Я забежала не в тот дом?
— Нет, это я к тебе пришла погреться.
— Верочка, а ты… ты знаешь свою фамилию?
— Знаю. Вера Бондарь, мне шесть лет.
* * *
Сижу за столом, закрыв уши ладонями, чтобы не слышать шума реки. Я не хочу ни есть ни пить — особенно если пить здесь можно только речную воду. Я не хожу в туалет, и никто не ходит — ведро пустое, выносить не нужно, хотя со временем не все понятно. День прошел с момента выноса ведра или десять минут?.. Часов нет, время суток одно — постоянная пасмурность. Если я не умерла в той аварии, то попала в прошлое, когда моей маме было шесть лет. И должна теперь за ней ухаживать, растить ее и воспитывать, и от этого осознания на меня накатывает тоска.Очень много вопросов. Верочка… Бондарь явно как-то связана с Кирзачом. И с семейством Бирсов. Или я ошибалась с самого начала, и призрак шестилетней Примавэры ходил всюду именно за мной?.. И это — при живой мамочке! Зачем?..
А если оттолкнуться от сегодняшней ситуации? В каждой избе живет семья, или люди, чем-то между собою связанные. Тогда по логике получается, что Бауля — моя бабушка. Интересно, по отцу или по матери… то есть по Верочке? Бред какой-то. Бауля сама сказала, что у Верочки нет родни. Нужно прекратить думать, иначе получается полная безысходность — я ничего не понимаю.
Кто-то тронул меня за плечо. Открываю глаза и поднимаю голову. Бауля. И Верочка тут — стоит возле моего стула.
— Мы с тобой родня? — спрашиваю я Баулю.
— До этого еще нужно дожить, — отвечает она.
Как всегда — ничего не понятно, но сказано так категорично, что больше не спросишь.
Бауля высыпает на доски стола стакан крупы. Садится на свой стул и кивает Верочке. Девчонка тяжко вздыхает, но помогает перебирать.
Стукнула дверь. Зашел Федор и обвел нас внимательным взглядом. В правой руке у него оказалась коса — длинное изогнутое лезвие без ручки. Он обошел стол, внимательно что-то разглядывая на полу, потом вдруг быстро наклонился и поднял… точило. Хмыкнул, как будто нашел кем-то спрятанное, и принялся точить косу.
Бауля закрыла ладонями крупу — это был знак Верочке остановить работу по отбору семян черной дикой редьки — и сказала, глядя перед собой:
— Федор, не надо.
— Надо.
— Федор…
— Отстань!
Представляю, что отразилось у меня на лице, если Верочка изо всех сил начала мне подмигивать и ободряюще улыбаться. Знаю только, что в тот момент я прикидывала, кого из нас — меня или Верочку — это бородатое чудовище будет резать первой.
Коса недолго елозила по точилу. Наступила тишина. И тренькнувший звук — это Федор попробовал лезвие ногтем. Потом — стук ведра. Я набралась смелости, выдохнула и посмотрела. Федор отставил помойное ведро от стены, стал над ним и что-то делает с косой у лица. Конечно, у меня мелькнула мысль, что он отрезает себе голову, но это было бы слишком радостно для такого унылого денька.
Федор стоял спиной ко мне. Света керосинок не хватало хорошенько рассмотреть, что там после размахивания косой падает в ведро и на пол — только мелькали тени от этого… падающего. Я уговаривала отключиться одну половину мозга — желательно, левое полушарие, чтобы избавиться от воображения до полного дебилизма. Вот он удовлетворенно вздохнул, бросил косу на пол — ужасный звук — и повернулся, зачесывая пятернями волосы назад от лба.
Обомлев почти до обморока, я смотрю, как ко мне подходит…
— Байрон?..
Злой взгляд и сердитый выкрик, к которому я уже стала привыкать:
— Заткнись!
Это не Байрон, можно перевести дух. Это тот же Федор, сбривший косой всю растительность на лице. Он сел за стол рядом с Баулей, и теперь я могу рассмотреть хорошенько его волосы — ни намека на седую прядь, какое облегчение!..
Бауля, очнувшись, вдруг заспешила и начала лихорадочно выбирать черные зернышки. Верочка тоже торопится — высунула язык от усердия. Я не могу отвести глаз от лица Федора. Если бы можно было подойти и погладить его волосы, тогда бы точно…
— Сникни! Не смей на меня пялиться! — рявкнул он.
В дверь постучали. Вошел невысокий коренастый мужичок, и только по вислоухой шапке я узнала Кирзача — он тоже сбрил с лица всю растительность.
Федор поднялся и постоял возле Баули. Та, не обращая на него внимания, лихорадочно ковырялась в крупе. Он вздохнул и пошел к Кирзачу. Вот они уже выходят в дверь. Пожалуй, стоит пойти прогуляться и посмотреть, куда это мужички намарафетились. Где здесь зона отдыха — клуб и танцы под гармошку?
— Постой! — окликнула меня Бауля, вставая.
Я спокойно выдержала уже знакомую процедуру — оттягивание ворота свитера и засыпание мне на грудь семян черной… дикой…
— Не ходи, — попросила девочка Вера.
Еще как пойду.
На улице, вдохнув побольше холодного воздуха и посмотрев вверх — никакого намека на звезды, я вдруг поняла, что надо бежать. Наплевать на этих побрившихся ужастиков и бежать, бежать!.. Почему мне это раньше в голову не пришло? Пометавшись у каменной арки, я бросилась к реке. Вряд ли местное население отдыхает и развлекается там же, где работает и выливает туалет.
Сначала я старалась внимательно смотреть под ноги и привычно прикрывала руками живот на случай внезапного падения. Потом вдруг поняла, что могу делать шаги больше, а руки нужны, чтобы убирать от лица ветки и отталкиваться от деревьев. Сбросила валенки — стало еще круче! Можно вообще не смотреть под ноги, потому что я стала чувствовать выбоины заранее, и даже научилась делать зигзагообразные скачки между деревьями. А потом — бежать быстрее и ловчее стало одним-единственным желанием, и я научилась ускоряться без обламывания веток — почти бесшумно! Наступило полное счастье, когда я заметила, что, оттолкнувшись, делаю несколько шагов в воздухе. Эйфория захлестнула меня как пощечина — наотмашь. И больно, и радостно, хочется плакать от счастья обладания чем-то не свойственным никому, кроме меня и… разве что… Наверное, так быстро и ловко бегают животные.
Я представила волка. Почему-то не пантеру, не тигра, а волка. Ему часто приходится бегать в лесу между деревьями. Представив это, я замедлилась и вспомнила о побеге. Куда бежать-то? Из ориентиров — только река. Я остановилась. Прислушалась. Принюхалась… И ужас поднял дыбом все волоски на теле. За мной гнался кто-то такой же ловкий, только гораздо!.. гораздо больше и мощнее меня.
Я почувствовала гон кровью. Сердце забилось от страха быстрее, а кровь потекла медленней. Тело собралось прятаться, ползти, зарываться и притворяться мертвым.
Отсутствие опыта. Оставшееся в рабочем состоянии одно полушарие мозга победило животный инстинкт своим убогеньким человеческим опытом — я побежала.
Река была справа, неподалеку. Меня гнали двое, я слышала и каким-то образом различала их шаги и дыхание — молодой и старый. Расстояние быстро сокращалось, теперь я уловила и сильный резкий запах. Голос Бирса — «неподрезанный кабанчик». Нет, это не кабаны, я помню запах кабана. Эти двое разделились. Молодой шел за мной, а старый — в обход, против ветра. Рабочее полушарие отслеживало звуки и запахи молодого, а подсек меня хитрый старик.
На крутом спуске в лощину я почувствовала движение сбоку и не успела даже повернуться — он сбил меня с ног. Перекатившись, я приготовилась драться, вероятно, в этот момент мои мозги наконец отключились окончательно, остались только животные навыки. Поэтому я не стала по-человечески хватать палку или камень. Оборонялась зубами и ногами. Того, кто меня завалил, я успела укусить за первое же доступное место и ударить коленкой. Раздался совершенно человеческий вскрик, но рассмотреть, кто это, было некогда — на меня из темноты шло второе чудовище. Сначала я приняла этот ужас за облысевшую гориллу — животное шло на задних лапах и рычало. Местами его тело было совершенно гладким, местами — в клочьях свалявшейся шерсти. Вытянутые лапы с толстыми когтистыми пальцами. Морду толком не разглядеть из-за открытой пасти с устрашающими клыками. Я зарычала в ответ и стала на четвереньки в полной уверенности, что могу прыгнуть и вцепиться ему в шею. Потому что со звериной радостью почувствовала на пальцах длинные загнутые когти и как они вонзаются в землю.
Я прыгнула. Моя боевая стратегия оказалась не на высоте — чудовище слегка подпрыгнуло мне навстречу и ударило выпуклым лбом в мой лоб. Все, что я успела, — полоснуть его по морде острыми когтями.
Очнулась на земле. На мне сидел оборотень с мощным телом человека и мордой волка и рвал одежду. Я видела близко его волосатое тело. Свитер поддался почти сразу, а вот накладка комбинезона сопротивлялась, раздражая рычащую морду. Не в силах пошевелиться, я уже согласилась на полный проигрыш в этой игре — чудовище разрывает своими когтями мою грудную клетку, вынимает сердце и жрет его под звуки фанфар — ноль очков, вы убиты. Game over! Но тут что-то произошло. Впервые за время моего пребывания в этом странном мире я увидела яркие краски — в глазах отшатнувшейся морды. В них отражались красные и золотые точки — яркие звезды, рассыпанные на моей груди. Чудовище вскочило, закрываясь лапами от горячих лучей. Стало на четвереньки, обросло погуще шерстью, метнулось в кусты. За ним метнулась тень поменьше. Я смогла наконец вздохнуть.
Полежав до ощущения сильного холода под спиной, пробую сесть. Получилось. Ощупываю себя. Свитер разорван, лямка от комбинезона вырвана, грудь жжет будто от насыпанных углей. Смотрю вниз, трогаю свое тело и ничего не понимаю — на груди мелкие ожоги — кровавыми точками. Они уже не светятся, а даже, как мне показалось, дымятся. Загребаю снег — пальцам больно — и прикладываю на ожоги. Вот и слезы пожаловали. Давненько я не плакала. Как посоветовал мне психолог, к которому я обратилась на пятом месяце беременности, устав от хронической плаксивости, — важно быстро определить причину слез. Себя мне вдруг стало жалко, или других, или присутствует посторонний фактор обиды и бессилия. Психолог уверял, что одного определения причины будет достаточно, чтобы избавиться от плаксивости. Я посидела, подумала. Никого мне не жалко, а плачу я — от благодарности. Спасибо тебе, бабушка Уля, за твою доброту и усидчивость. А-а-а-а!..
В общем, хорошо поревела, от души.
Даже устала. А когда устала — затихла и прислушалась. Теперь речка шумит слева. А ведь я ее не перебегала, не переплывала — мне такой кошмар и в голову не приходил. Нужно встать и проверить, могу ли ходить. Еле встала — руки почти не повинуются. Рассмотрела пальцы. Из-под моих обгрызенных ногтей течет кровь. Лицо, похоже, тоже разбито. Где тут кровь отмывают? Ясно где. Иду на шум воды. Вернее, плетусь еле-еле. Ступни болят, сквозь рваные колготки видны раны на ступнях.
На берегу, однако, оказалось многолюдно. Рассмотрев еще издалека несколько обнаженных тел мужчин и женщин, я затаилась и стала наблюдать. Пока не поняла, что все они… обмывают раны в воде. Настороженно следя друг за другом и еле-еле двигаясь, две женщины зашли в воду у берега и присели с выражением блаженства на лице.
Я прислушалась к себе и поняла, что так хреново моему телу еще никогда не было. Болело все, а под ребрами слева боль нарастала, пульсируя. Ладно, так тому и быть — раздеваюсь.
Зашла в воду у берега, схватив рукой ветку какого-то кустарника, чтобы не снесло. Ступням и щиколоткам сразу полегчало. Я отпустила ветку и присела, обнаружив, что можно расслабиться, опираясь спиной на тугие струи течения, и блаженно болтаться поплавком, слегка отталкиваясь ногами от дна. Мимо проплыли две доски. Я проводила их взглядом. Очень заманчивой показалась возможность путешествовать вниз по течению с доской. Узнать, куда течет река… Там на берегах может быть раскрашенный яркий мир, веселые дети, спелые яблоки и цветущие «Красные вагины», птицы и животные, лягушки и бабочки — здесь я их ни разу не видела… Потом вспомнила, что внизу по берегам могут стоять охотники с луками и стрелами… или с сетями… и у кого-то из них обязательно окажется топор… Или утопленников вылавливают и расчленяют только в нашем Объедкино?.. В деревушке оборотней?..
— Текила!.. — тонкий голосок с берега.
Очнувшись, отыскиваю глазами Верочку. Она стоит с моими валенками, прижимая их к себе одной рукой, а другой машет, чтобы я не уплыла.
Сейчас… Уже ничего не болит, кроме головы, и очень писать хочется. Придется это сделать. Не идти же, в самом деле, еще раз сюда с ведром… Писаю, опустив голову под воду. Вижу, как из меня вытекает светлая жидкость — почти золотая в темной воде. Дождавшись, когда от холода онемеют губы и мышцы лица, я подняла голову и выползла на берег, помогая себе руками.
На моем теле от ключиц до соков появились пять черных точек — родинками. Верочка посчитала их, помогла мне натянуть на мокрое тело рваный свитер и потом — комбинезон с одной оставшейся лямкой. Колготы пришлось выбросить — надеваю валенки на босые ноги и захлебываюсь на вздохе от ударной горячей волны по всему телу.
Верочка смотрит снизу и улыбается:
— Какая ты!..
— Какая? — я тоже ей улыбаюсь.
— Живая и… щеки — красные!
— Федор похуже выглядит, да? Они с Кирзачом уже отмылись?
Верочка мрачнеет и кивает:
— Много хуже. И злющий! Сразу рванем от двери в угол, а?..
* * *
Сидим вчетвером за столом с двумя керосинками. Бауля рядом с Федором. Я — напротив. Кирзач стоит у стола, держит в руках перед собой шапку. Верочка сидит рядом со мной. Она настороженно следит за Федором, чуть развернулась и приготовилась в любой момент броситься в угол.У Федора расцарапана щека от виска до рта — четыре глубокие полосы. У Кирзача глаз заплыл синюшным волдырем, вот куда я угодила коленкой — в его морду! О себе могу сказать только по ощущениям: лоб наверняка рассечен, мочка уха надорвана — чувствую, как саднит в этих местах. К этому нужно добавить синяки после аварии — та еще мордашка.
Когда Федор поднимает на меня тяжелый взгляд, я цепенею, потому что у него глаза Байрона. Когда я смотрю на Кирзача, его здоровый глаз наливается ненавистью, от стиснутых зубов по бритым щекам прыгают желваки. В глазах Баули — настороженность и грусть. Мне говорить запрещено, пока не спросят, я смотрю на Баулю выжидательно. Она не торопится мне помогать. Сидим, молчим, переглядываемся. Ладно, пора принимать меры. Драться, похоже, здесь не запрещено. Сползаю по стулу вниз и лягаю, сколько хватило размаха, Федора по ноге. Валенком — не больно, но получилось все равно хорошо: он дернулся, сжал кулаки и выдохнул:
— Чего тебе надо? — на секунду в его глазах мелькнуло совсем детское недоумение.
Вопрос задан. Можно говорить. Сколько ему сейчас лет, интересно? Изобразив улыбку, спрашиваю:
— Сколько тебе лет, сыночек?
У Кирзача от удивления отвисла челюсть. Федор побледнел и угрожающе приподнялся:
— Ты, дрянь, не смей называть меня сыночком! Посмотри на себя, наркоманка малолетняя!
— Какая еще наркоманка? — удивилась я искренне.
— Какая? Адреналиновая! — Федор сел с длинным выдохом. — Любишь подзарядиться в опасном местечке, да? В форточки лазишь, быков на деньги кидаешь!
— А ты от чего тащишься? От свежей крови? — повысила и я голос.
Кирзач кашлянул и заметил:
— Где ж ее тут взять — свежую. Мы не гордые, можем и убоинкой подзаправиться.
Я показываю Федору на Кирзача:
— Почему он с тобой?
— Потому что маменька родная, наркоманка малолетняя, бросила меня семимесячного, — кривляясь, ответил Федор.
— Как — бросила?.. — опешила я.
— Обычно бросила. Померла. Не доносила. Ты хочешь знать, почему Кирзач со мной? Потому что забрал меня из приюта в десять лет и объяснил правила игры.
Я лихорадочно перебираю информацию: не доносила — семимесячный, померла, приют до десяти лет… Похоже, я умерла в автомобильной аварии. Но ребенок родился и почему-то оказался потом в приюте. Оттуда его забрал Кирзач. При чем здесь Кирзач? Он был со мной в машине, ну и что?..
— Какой игры? — спрашиваю я, стараясь унять дрожь.
— В чудовище, — отвечает Федор и рычит, оскалясь.
— Кирзач сказал, что ты — чудовище? — все еще не понимаю я.
— А ты не знала, кто рождается из мертвой женщины? — вдруг вступила Бауля.
Подсекла меня, как пощечиной наотмашь.
— Федор родился, когда я… умерла?
— Представь, что его вынули из тебя мертвой, — кивает Бауля.
— Это даже хуже, чем из пустоты, — уточняет Федор.
Я собираюсь с силами и спрашиваю Кирзача:
— И кто же так рождается?
Его здоровый глаз забегал.
— Сатанисты имеют на то особое мнение, они за Федькой начали охоту с десяти лет, потому я его и прятал.
— Кто?! — повышаю я голос.
— Так-и-ить… — Кирзач мнет шапку, — волки мы. Людоеды, можно сказать. Оборотни. Вампиры. Выбирай любое. Сама… видела. Хотя вот, к примеру, — кельты! Известные воины, а пили кровь своих врагов. Ты тоже ведь себя не знаешь… Никто не знает, пока не приспичит.
Мне вдруг стало совсем нестрашно. Разве только что в лесу мы были не на равных? На равных! Я расслабилась, представив, как бегаю с сыночком-волком по лужайке. А когда он проголодается… Ладно, уточним еще кое-что. Разворачиваюсь и смотрю в глаза девочки рядом:
— Верочка, ты ведь не моя мама?
Она отрицательно качает головой.
— Но ты моя родня? Ты сидишь на стуле!
— Не совсем… родня. Я кое-кого представляю. Я — на твоей стороне.
— Кого ты представляешь?
— Веру… Андреевну Бондарь, честное слово! — жалобно смотрит на меня Верочка.
Я сдаюсь и устало выдыхаю.
— Ладно, ты не мама и не родня. Тогда, почему — я?
— Ты меня увидела. Ты мне поможешь.
— Да как? — я начинаю терять терпение.
— Ты меня найдешь.
— Не найдет, — быстро вступил Кирзач.
— Найдет! — крикнула Верочка, задрожав губами.
Федор сжал кулаки и тоже крикнул, сверля девчонку глазами:
— Не орать! В моем доме!
Бауля схватила его сзади за волосы и с силой ткнула лицом в стол.
Пользуясь наступившей тишиной и растерянностью Кирзача после удара, беру Верочку за руку:
— При чем здесь Кирзач? Почему он так уверен, что я тебя не найду?
— Он меня съел, — говорит Верочка с обидой.
Вот так. Хотела ответ? Получила. Значит, съел… Спокойно, мы все на равных…
Федор поднял голову и потрогал свой нос. Мрачно посмотрел на Баулю. И тут я вспомнила!..
— Федор, тебе сейчас сорок, да? Лизавета тебя видела во сне. Мужчину лет сорока, она говорила… Так я во сне? Я сейчас в том самом сне Лизаветы? Вы все мне снитесь?
Бауля закрыла глаза и с досадой спросила:
— Кто тебя за язык тянул? Два раза назвала это имя!..
Тягуче прозвучал колокол.
— И я говорил! — злорадно заметил Федор. — Говорил, чтобы она держала рот закрытым и не вякала без разрешения! Мы теперь все тут опухнем!
— Да уж… — кивнул Кирзач, вздыхая.
— Что я такого сказала?
В дверь постучали. Все замерли, только Кирзач раздосадованно вертел головой.
В избу вошла Лизавета.
При таком освещении и в таком наряде я ее сначала не узнала. Лизавета пришла в синем вечернем платье с меховой накидкой, в черных туфлях на высоких каблуках и почему-то в красных чулках. Она сразу направилась к ведру с ковшиком, зачерпнула воду и жадно пила, став спиной к нам. Я встала, дождалась, когда она бросит ковшик обратно в ведро и развернется.
— Лизавета? Вы?..
Она споткнулась, застыла, согнувшись, и посмотрела на меня с ужасом. Одного взгляда на Баулю мне хватило, чтобы вспомнить. Я тут же топнула два раза ногой и от души плюнула на пол.
Немая сцена. Бауля закрыла лицо ладонями.
— А!.. Извини… те, все извините, — опять плюю два раза перед собой, потом один раз топаю ногой.
Лизавета выпрямилась, кивнула и пошла прямиком к оставшемуся свободному стулу. Садится с уверенностью королевы. И, спустив плавным движением плеч накидку пониже, обводит всех присутствующих высокомерным взглядом, высоко вскинув голову.
Я вскрикнула и от ужаса тут же закрыла рот ладонью. На шее Лизаветы — темно-красная полоса.
— Значит, пожаловала, — кивает ей Бауля. — Добилась своего…
В этот момент меня осенило, и я тут же успокоилась по поводу следа на шее Лизаветы.
— Это ненадолго, это временно, — успокоила я Баулю. — Лизавета наверняка устроила себе очередное путешествие в кому. Она скоро уйдет обратно, если… если Байрон, конечно, успеет… — тут я вспомнила договор Бирса с сыном и замялась.
Лизавета презрительно усмехнулась.
— Временно? В этом доме я вижу только двоих, имеющих право называться постоянно присутствующими. Себя и Федора.
— Она умерла, точно — умерла!.. — прошептала Верочка.
— Умерла? — я смотрю на Федора. — А ты?
— Я в своем доме, — ответил он высокомерно. — Это мой мир.
Лизавета осмотрелась и удивленно подняла брови:
— Почему стульев — пять? Где шестой?
— Вынесли за ненадобностью, — ответила Бауля. — Он больше не нужен.
— Как это — не нужен? Третий, постоянный, который должен здесь сидеть…
— Он не пришел, — перебила ее Бауля.
Лизавета задумалась, потом спросила:
— Молились?
— Молились, — кивнул Федор.
— И почему же тогда он не пришел? — повысила голос Лизавета.
— Он не нашел Текилу, — сказала Бауля.
— Текилу?.. — растерялась Лизавета и посмотрела на меня. — Какую… Текилу?
— Да, — кивнул Федор. — Она так себя назвала. Имеет право — при жизни ее называли Текилой больше тысячи двухсот раз. Ее отец не знал этого имени и не нашел ее.
Мой отец?.. Кое-что разъяснилось.
— Лизавета, ты что, правда умерла? — спросила я. — Байрона не было рядом?
— Да, я умерла, — строго ответила она. — И по твоей идиотской прихоти всю свою жизнь здесь буду носить эту отвратительную полосу на шее! — она нервно закуталась до подбородка в белый мех.
— Какой еще прихоти?
— Какой?.. — Лизавета с возмущением обвела всех глазами. — Ты взяла машину, которую я приготовила для себя! Я для себя испортила тормозной шланг! Для себя! Это понятно?
Понятно, но стоит уточнить:
— Ты хотела умереть в автокатастрофе, отключив тормоза, а я взяла эту машину и все испортила?
— Не все, — странно повела головой Лизавета. — Только шею. Мне важно было умереть в определенный день.
— Поня-а-атно… — протянула я. — В определенный день… Луна где должна быть?
— В последней фазе, — разъяснила Лизавета. — Через двенадцать часов наступит полнолуние.
Я решила подвести итог свалившейся на меня информации.
— Полнолуние — это возможность чего?..
— Возможность все изменить, — уверенно отвечает Лизавета.
Отличный ответ. Что она собралась менять? Лучше не торопить ее с объяснениями, а раскрутить всех на откровение, тогда я больше пойму. Оглядываю присутствующих. Бауля смотрит на Лизавету, Лизавета — на Кирзача, Кирзач — на Верочку, Верочка ковыряет пальцем доску стола, а Федор смотрит на меня. Исподлобья.
— Федор, ты жив, или?..
— Или!.. — хмыкнул он. — Я умер… или умру в сорок два года, — спокойно заметил он и уточнил: — При любом раскладе.
— В сорок два. Лизавета умерла только что. Третий мертвый член семьи должен был сидеть на шестом стуле… Думаю, это мог быть мой отец. Трое мертвых против… против кого? Бауля, сколько тебе лет?
— Я умру в восемьдесят три года, если получится родиться, — сказала Бауля.
Отличное объяснение. Позволяю себе приободриться:
— Умру! Звучит обнадеживающе. Будущее время. Я пока не мертвец, значит, я сейчас выживаю или умираю в шестнадцать лет после аварии, если все пойдет, как сказала Бауля. Верочка… — смотрю на девочку. — Про тебя я ничего не могу придумать.
— Я давно умерла, — с готовностью объясняет Верочка, — только никто об этом не знает. Все дело в имени.
— Ладно, — в моей голове нарастает шум реки. — Зачем мы все тут собрались? Я, мой сын, девочка, которая носит имя моей мамы, моя бабушка Ульяна?..
— Какая она тебе бабушка? — хмыкнула Лизавета. — Она твоя внучка. Фантом, так сказать, из будущего.
— Внучка?.. — шум становится невыносимым. — Бауля, ты моя внучка?.. Ты еще не родилась… — перед глазами поплыли темные пятна, лица напротив размывает вода. — Но уже… уже засыпаешь мне за ворот семена дикой редьки…
— Потому что я на твоей стороне, — говорит Бауля.
— Нет! — возмущенно заметил Федор. — Потому что тебя мало лупили в детстве — отца подставляешь!
— Мал уже меня лупить! — прикрикнула Бауля.
— Тихо! — прикрикнула и я, чтобы совсем не сбрендить. — Я спрашиваю! Лиза, почему ты не хотела внука?
— Я все тебе объяснила в консультации, — морщится Лизавета. — Как глупо это и бессмысленно — объяснять беременной девочке, почему в конечном итоге из нее достанут монстра.
— Я пока что вижу тут только одного монстра — тебя, — заметила на это Бауля. — Ты заказала Кирзачу убить невесту сына. Специально поселила ее на даче.
Лизавета посмотрела грустно и погрозила пальцем:
— Не говори о несбывшихся планах. Он же этого не сделал. Он стал ее прикармливать!
— Кирзач не дурак, — кивнул Федор.
— Она сама хотела! — вступил Кирзач. — Я видел голод в ее глазах, такой голод ни с чем не спутаешь! Если бы не Верочка, я бы невесту пальцем не тронул. Из-за нее все, из-за нее они раскопали прошлое!
Лизавета встала, еще раз сходила к ведру, попила из ковшика и вздохнула:
— Я скучала по этой воде. Хватит разговоры разговаривать, ситуация уже определена. Я знала, что Кирзач не сделает дело. Когда увидела кофейную гущу у нее из чашки. Времени осталось мало. Будем объяснять? Что молчите? Будем, или пусть сама разбирается?