Веденеева Татьяна. Сияющий ангел

   — Бог его знает. Может, соревнования какие были? А что? По сдаче нормативов. Кто их поймет, этих врачей?
   — Это сколько же Мересьевых нужно иметь!
   — Ну! Я и не подумал. И где они их берут?
   Повисла пауза во время которой и Игорь, и Александр Станиславович пытались понять откуда берут Мересьевых. Но не придумав ничего оригинального, решили не забивать на ночь голову всякими отрезанными ногами.
   — Мировой мужик! Врач от бога! Кто бы подумал… Двенадцать минут — и нет ноги, — задумчиво произнес Гарик.
   — Давай выпьем за то, чтобы следующую ногу он отпилил за одиннадцать минут.
   — Железно! — глаза Гарика загорелись восторгом. Как это он сам не догадался, что можно пожелать Александру Леонидовичу?
   — Гарик, а ты и впрямь поешь?
   — Батя, для тебя любой каприз. Сейчас изображу.

* * *

   Александр Станиславович спал очень беспокойно. Казалось бы, после такого количества выпитого спиртного он должен был просто отключиться. Так нет же. Все время ему снились какие-то большегрудые блондинки, толпами окружающие его. Он то увлекался их игрой, то с отвращением вырывался из их объятий. Было душно и ужасно неудобно. Открыл глаза. Они с Гариком находились в гостиной. Неужели он все-таки затащил его сюда? Интересно, под каким предлогом? Не помнил. Последнее, что он помнил, это как с Гариком пел песню про черного ворона, который вьется над головой.
   Гарик как был, в костюме, свернувшись калачиком, спал у дивана на ковре. Почему не на диване? Был он в наушниках и почему-то в одном носке. Александр Станиславович поискал глазами второй носок. Нашел, усмехнулся. Гарик зажал его в кулаке. Видимо, в последний момент все-таки хотел раздеться. Улыбнулся. Сам не лучше. Полулежа в кресле, с запрокинутыми на журнальный столик ногами, он заснул в обнимку с недопитой бутылкой.
   Была половина седьмого.
   Тело ныло от неудобной позы, тело не хотело просыпаться. Оно очень обиделось за то, что с ним так плохо обошлись этой ночью, поэтому отказывалось подчиняться. Тело жаждало отдыха. Жаль, но отдых на сегодняшний день не предусматривался.
   Кряхтя и постанывая, Александр Станиславович медленно, очень осторожно приподнялся и стал на ноги.
   “Господи, твоя воля!”
   Так напиваться он себе не позволял со студенческой поры. Вспомнил студенчество, вспомнил Полину. Сегодня похороны. И не одни. А сразу четверо. И все на его плечах. Тяжелый день. Как бы дожить до вечера? Наверное, надо попросить остаться Гарика еще на ночь. С ним легче переживать все, что обрушилось на него.
   Поежился. Озяб? Нет, просто возвращение в реальность с новой силой повергло его в ужас всех происходящих событий.
   Тут же всплыл в памяти совершенно нереальный, фантастический, пугающий и загоняющий в тупик рассказ Анны и Игоря. Понятно, если бы это исходило только от дочери, он бы, возможно, попытался ее успокоить, сочтя все россказни проявлением психического расстройства. Но Анна почти молчала, говорил в основном Игорь. И то, что он рассказал, было похлеще всего, что Александр Станиславович слышал от Ани.
   Отдав распоряжение насчет завтрака, Александр Станиславович вернулся в комнату и громко сказал:
   — Гарик! Просыпайся. С добрым утром.
   Гарик заворочался на полу. Не открывая глаз, потянулся, зевнул и резко сел.
   — Ой, — взялся за голову. — Какое непродуманное движение! Что же это я так с собой, любимым?
   — Иди прими душ, станет легче. После душа позавтракаем.
   — Черт, это же бриться надо — провел ладонью по щеке. — Что-то мне не в тягу.
   — Не брейся.
   — Да ладно, надо привыкать, — Гарик поднялся.
   — Там, в ванной, в ящике найдешь запечатанный станок, там же и новые зубные щетки должны быть, остальное все на панели.
   — А Анна уже встала?
   — Не знаю. Наверное, еще спит. Сейчас гляну.

* * *

   Анны не было. Она уехала к Андрею еще в шесть утра. После того, как улеглись страхи, ей стало совестно, что она не была у него три дня. Конечно, были уважительные причины, но это не оправдывало ее. И потом, ей было стыдно перед Андреем, что она смалодушничала и чуть не отравилась. Хотя теперь была уже совершенно уверена, что не без помощи Бориса приняла такое не свойственное ей решение. Она же по натуре боец, не в ее правилах так быстро сдаваться. Узнав у Ларисы Ивановны, когда мужчины легли спать, не заглядывая в комнату и ничего не объясняя отцу, она вызвала машину и отправилась в больницу.
   У больницы Анну охватила легкая паника, которая переросла в беспокойство, когда она стала подниматься в отделение, где находился Андрей. Отметившись у дежурной, она буквально бегом бросилась в палату. Медсестра с удивлением посмотрела ей вслед, но замечание делать не стала. Ей было жаль Анну.
   С Андреем все было в порядке. Вернее, все как обычно. Никаких изменений, ни хороших, ни плохих. Медсестра Надежда Тихоновна поднялась ей навстречу.
   — Что так рано, Анечка?
   — Переживала, — Анна подошла к Андрею, наклонилась и поцеловала в щеку. — Здравствуй, родной.
   Повернулась к Надежде Тихоновне.
   — Меня же не было столько дней.
   — Я слышала, ты хотела…
   — Нет, я не хотела, — Аня поняла, что собиралась сказать медсестра. — Вышло случайно. Не знаю. Не могу объяснить. Лучше скажите, как он?
   — Все у него образуется. Ты потерпи еще немного. Как отец?
   — Сегодня похороны Полины Викторовны. Это мама Андрея. Отец будет там.
   Надежда Тихоновна в ужасе прикрыла рот рукой.
   — Как, похороны? Господи Иисусе. Я же ее видела четыре дня назад.
   — Несчастный случай. Взрыв газа, — особо не распространяясь, пояснила девушка.
   — Ты после больницы туда поедешь?
   — Нет, не поеду. Я лучше домой. Я устала. Мне нужно отдохнуть. У меня впереди много дел, — сухо ответила Аня.
   — Какие у тебя дела? Похороны же.
   — Всякие. Можете идти. Я побуду с Андрюшей.
   Анна просто сидела рядом с кроватью и смотрела на Андрея. К концу подходила третья неделя с тех пор, как он находился в этой палате.
   “Какое сегодня число?”
   Анна бросила на стену, где висел большой календарь, быстрый взгляд. Уже двадцать второе декабря. Скоро Новый год. Анна вспомнила, как обсуждала с отцом свадьбу. Ведь совсем недавно было, а кажется, давно.
   Так всегда происходит. Если наступает черная полоса, то она отчего-то совершенно беспощадно закрывает собой весь небосвод. И когда это происходит, то кажется, что это навсегда. Конечно, в глубине души, человек надеется, что все само собой разрешится, нужно только подождать. Но проходит время, и не решается ничего. Тогда начинаются лихорадочные метания из крайности в крайность, как правило, не приводящие ни к чему хорошему. Даже если удается стряхнуть с себя угнетающую тяжесть, тут же возникает новая сложность, проблема, и все начинается сызнова. И никому не приходит в голову просто сделать остановку, попытаться собраться с мыслями и понять, что все происходящее с нами — это наши же материализовавшиеся негативные мысли. Пришло время, — и они дали всходы. Можно в это не верить. Можно с этим спорить. Но все, что происходит с нами, в наших руках, и только. Проще всего быть фаталистом и верить в судьбу. Очень удобно думать, что наша жизнь уже давно кем-то распланирована и менять в ней что-либо — пустая затея. Главное, мозги особо напрягать не нужно — чему быть, того не миновать. Можно тихонько коптить небо и проклинать непутевую жизнь.
   А Жизнь смотрит на нас и не поймет, в чем ее вина. Ведь у нее ни к кому, право, из нас нет предвзятого отношения. И разве при рождении нам всем не даются равные права и условия, не ставятся одинаковые задачи, не предлагаются однотипные решения?
   Кто-то возразит: какие же это равные условия, если один родился в богатой семье, другой — в бедной, один способный, другой бездарь, один здоровый, другой от рождения калека. Спорить тут, конечно, нечего. Ведь каждому позволительно иметь свою точку зрения. Удобно в это кому-то верить? Пожалуйста, пусть верит! А может, все заключается в другом? Может, просто нами задачи не те решаются или цели не те ставятся? Неубедительно? Пожалуй, что не очень.
   Но по-другому объяснить пока сложно. Разве что предположить, что кому-то очень выгодно, чтобы мы все так думали. Все были фаталистами.
   Кому?
   А это уже пусть каждый решает для себя сам. Но разве это не правильно, что человек просто обязан быть счастливым? Разве это похоже на глупость? Разве мы все в конечном итоге не к этому стремимся? А иначе зачем жить? Просто нам пока чего-то не хватает: какой-то силы, каких-то знаний, а еще — уверенности в себе, веры в свои способности. Неужели это еще долго будет продолжаться? Наша растерянность, которую мы ощущаем, едва Жизнь раскроет перед нами свои объятия. Так хочется поверить, что еще чуть-чуть — и что-то изменится, что-то произойдет. Скорей бы это случилось, и тогда мы наверняка поверим, что способны если не на все, то на многое, о чем сейчас боимся даже помышлять.
   Анна в это поверила. У нее не было другого выхода. Поверила в то, что способна познать непознаваемое и сделать невыполнимое. И дело вовсе не в том, что ее жизнь соприкоснулась с неведомым. Дело в том, что она поменяла ход своих мыслей, а вместе с этим изменилось её восприятие мира, людей и событий. Для нее уже давно стало очевидным: никакие деньги на свете не сделают ее счастливой, ей-то не знать! Да и счастье теперь в ее представлении складывалось совершенно из других составляющих. Для нее счастье обрело иные черты. Все — за жизнь Андрея.
   Смешно? Смейтесь.
   Анне было не до смеха. Пришло время для чуда.
   — Уже скоро, Андрюшенька. Уже скоро.
   Анна быстрыми шагами направилась к выходу.

* * *

   День выдался морозным и ветреным. Не привыкший к головному убору и долгому пребыванию на улице Александр Станиславович сразу замерз. Поднятый ворот пальто не спасал. Перчатки и шарф остались в машине, до которой было очень далеко. Она стояла у самого въезда на кладбище. Народу было много. Большинство составляли педагоги, коллеги из школы. Были ученики старших классов, соседи. Немного поодаль стояли те, кто приехал с Александром Станиславовичем. Пока батюшка отпевал усопшую, народ перешептывался, и до ушей Александра Станиславовича то и дело долетали обрывки фраз.
   “Гроб-то какой! Прямо как в заграничном кино… Слыхали, поминки будут проходить в ресторане, всех пригласили… Бедная, жила — мучилась, и смерть такую же приняла… А сын-то так в себя и не пришел… Говорят, женился на богатой… Невестка не явилась, рассказывают, будто она умом тронулась. Вон мужчина видный стоит, ее отец…”
   Александр Станиславович сжал губы, развернулся и отошел подальше от толпы, ближе к своим.
   То же самое.
   “Совершенно дела забросил… От трех выгодных контрактов отказался… Сам слышал, что два иска в арбитражном суде… А может, все специально было подстроено, чтобы от слепого зятя избавиться… Да его Анька всегда была с приветом… Что его жалеть, мало он над людьми поиздевался?..”
   При последней фразе Александр Станиславович резко повернулся в сторону говоривших. Говорили близкие друзья. Захотелось ответить что-то грубое, дерзкое. Передумал. Бог им судья. Не прощаясь ни с кем и ничего не объясняя никому, пошел прочь. Дальше и без него все сделают. Есть дела и поважней. Дочь. И мистика.
   Поверил ли он в рассказ Игоря? Он не знал. С водкой, конечно, все выходило складно. А вот без нее… Но не могли же они сойти с ума одновременно. Что-то все равно их напугало. Нужно попробовать самому разузнать про этого Бориса, если он существует. А если нет? Ну и как заставить себя поверить во всю эту галиматью? Какой-то ангел, какой-то черт. Черт знает что!
   — Поехали в офис, — быстро сел, отдал распоряжение.
   В машине набрал дочь.
   — Анечка, где ты?
   — Возвращаюсь от Андрея.
   — Я скоро буду, не скучай.
   — Хорошо, папа.

* * *

   Казалось ли вам когда-нибудь, что вы сходите с ума? Словно все, что находится вокруг, живет само по себе, и вы никак не можете принять в этом участие. Вы хотите во всем этом присутствовать, что-то изменить, даже знаете как, но тщетно, все протекает мимо. Зато получается то, на что вы уж никак не рассчитывали. И из-за этого несоответствия или этой беспомощности вы теряете почву под ногами.
   Анна уже привыкла к этому состоянию. Впрочем, как и ко многому другому. Череда жутких трагических событий не слишком ее и задела. Как будто это произошло в каком-то другом времени, в другом мире и вообще не с ней. Все эти люди, которых не стало, больше ее не волновали. Случилось, значит случилось. Думать хотелось только о живых. Ну и пусть осуждают. Очень ее волнуют чьи-то осуждения.
   Она ждала, когда вернется отец. Ну, помочь он, пожалуй, не сможет, потому что не очень-то и верит, но поддержит в любом случае. А с другой стороны, было непонятно, зачем она его так ждет? Разве с его приходом начнут происходить какие-то события? Разве они не происходят сами по себе, когда удобно им? Но они же происходят с ней. Так почему не тогда, когда она их ждет?
   “А что делать? Не звать же мне их, в самом деле?”
   — Ия! Ты меня слышишь? — тихонько, вполголоса позвала Аня.
   Она стояла посреди своей комнаты лицом к окну. Короткий зимний день так быстро растворялся в ранних сумерках, уступая место последним, что казалось, будто бы был застигнут врасплох.
   Анне стало зябко, хотя в квартире было тепло. Она поискала, что бы накинуть на плечи. Взгляд упал на пуховый платок Ларисы Ивановны. Вчера вечером, когда они сидели на кухне, Лариса предложила его Анне. Он был удивительно теплым и мягким, его и взяла.
   — Хочешь поговорить?
   Анна вздрогнула: не ожидала услышать ответа на свой вопрос. Да и спросила скорее для своего спокойствия. Чтобы лишний раз убедиться, что она сама по себе, и все, что происходит, ей неподвластно.
   — Ты сейчас какая? — не поворачиваясь, спросила Анна.
   — А какую хочешь увидеть?
   — Такую, чтобы я тебя любила и поверила тебе, как самой себе. Ты угадала, я хочу поговорить. — Анна повернулась. Напротив стояла она же. В таком же пуховом платке. С таким же измученным лицом и немым вопросом в глазах.
   — Ух ты… — Анна растерялась. А потом с горечью в голосе добавила: — Как я ужасно выгляжу. В зеркале как-то лучше.
   — Не огорчайся. Скоро всему придет конец.
   — Тебя, кроме меня, сейчас кто-нибудь видит?
   — Ни меня, ни тебя никто не видит. Ты спишь.
   — Почему это я сплю, если я совершенно точно знаю, что стою посреди комнаты и смотрю на тебя? — Анна на всякий случай обернулась и бросила взгляд на кровать. Та была застеленной и пустой. Анна усмехнулась.
   — И все-таки ты спишь, — Ия подошла к Ане и взяла ее за руку. — Идем.
   — Куда?
   — Ко мне в гости.
   — А это обязательно? К тебе? Я боюсь.
   — Чего?
   — Сама же сказала, что скоро придет конец. Что ты имела в виду?
   В ожидании ответа Анна на всякий случай отступила назад.
   — Ладно. Давай здесь, — Ия-Аня прошла в глубь комнаты и присела на кровать. — Чур, мое место.
   — Как-то ты разговариваешь не так, — Анна с недоверием посмотрела на гостью.
   — Сама же захотела. Кто сказал, чтобы я была такой, какой ты могла бы полюбить и поверить, как самой себе?
   — Я сказала. Хорошо. Рассказывай, я слушаю. — Анна села на стул.
   — Хочешь знать, что происходит и почему? Хочешь понять, что можно сделать, чтобы все исправить?
   — Я не собираюсь все исправлять. Я ничего не сделала, чтобы исправлять. Я хочу только одного…
   — Можешь не говорить, я знаю. — Ия наклонилась к Анне, платок сполз с плеч. — Тебе нужен Андрей. А на остальное тебе наплевать. Я права?
   — Ты говорила, что поможешь. Помоги. — Не такого разговора и не таких объяснений ждала Анна.
   — Я могу только подсказать. Делать будешь ты.
   — И Андрей вернётся?
   — В течение суток.
   — Что я должна сделать?
   — Не знаю. Готова ли ты на жертвы?
   — Ради него — да! — горячо ответила Анна.
   — Избавься от ребенка, — Ия выжидающе посмотрела на девушку. — Вся проблема в нем.
   — Что? — Анна не верила своим ушам.
   — У вас будут еще дети. Красивые и здоровые. А этот ваш мальчик — он урод, к тому же слепой.
   Анна поднялась. Побледневшая, с трясущимися губами.
   — Это нечестно!
   — Жизнь в обмен на жизнь. А как ты хотела? Сюси-пуси? Нет, милая, не выйдет.
   Девушка растерялась.
   — Ну, решайся. Маленькая операция — и Маугли здоров.
   — Плохой сон.
   — Почему?
   —Ты не ангел. Ты тот, другой.
   Раскатистый жуткий смех заполнил комнату.
   — Такая смелая? Не боишься?
   — Нет, не боюсь. А еще сейчас проснусь и не буду тебя слушать. Сам сказал, что ничего не можешь сделать без меня, — Анна улыбнулась. — Пошел вон.
   Псевдо-Ия округлила глаза. В это трудно было поверить, но она стала растворяться, все так же с изумлением взирая на Анну.
   Как? Не послушалась? И ничего нельзя сделать?
   — До встречи, крошка. И уверяю тебя, встреча будет последней.
   — Я подготовлюсь к ней, — с вызовом ответила Анна и отвернулась.
   — Ну-ну. Готовься, — это последнее, что услышала Аня. А потом очень нежное и родное:
   — Анечка, проснись. Пошли пообедаем. — Александр Станиславович гладил дочку по плечу.

* * *

   За обедом Анна молчала. Даже не поинтересовалась, как там все было. Только в конце спросила:
   — Папа, как ты себя чувствуешь? Выглядишь ужасно.
   — Прескверно, Анечка, прескверно.
   — Я хочу съездить в больницу, — Анна отставила стакан с молоком, встала из-за стола.
   — К Андрею?
   — Нет. Я хочу сделать УЗИ.
   — Зачем? Что-то не так? Ты же была недавно на консультации, — с беспокойством спросил отец.
   — Все так. Я просто хочу узнать, какого пола у меня ребенок.
   — Тебе же было все равно.
   — А теперь нет.
   — Может, завтра?
   — Сегодня, — твердо сказала дочь. — Времени осталось почти ничего.
   — Какого времени? — с беспокойством спросил он.
   — Па, не делай вид, будто ничего не знаешь. Это есть и это происходит. Моему ребенку угрожает опасность, и я хочу знать, кому. Мне сказали, что сыну.
   — Кто сказал?
   — Папа! — Анна повысила голос. — Он сказал. Который Борис.
   — О Господи. Поехали.

* * *

   Игорь появился вечером. Его приезд никого не удивил, будто он каждый вечер приезжал в этот дом и это давно стало доброй традицией. Был он мрачным и молчаливым. Ни Анна, ни Александр Станиславович не донимали его вопросами. Они даже не поинтересовались у него, как он провел день. Игорь, в свою очередь, тоже не торопился делиться впечатлениями. Просто сидел в гостиной, которую еще вчера ненавидел, и медленно пил чай, принесенный ему Ларисой. Было как-то странно за ним наблюдать, за его неподвижностью, за его отрешенностью. Впрочем, Александр Станиславович и Анна тоже молчали. Каждый думал о своем.
   — Просто какой-то штаб по вынашиванию стратегических планов, — нарушил тишину хозяин дома. — Так и будем молчать?
   Было непонятно, к кому он обращается. То ли к дочери, то ли к Гарику, а может, сказал это себе самому.
   — А у нас опять что-то стряслось? — спросил скорее по инерции, чем из любопытства Гарик.
   — Не у нас, а у меня, — уточнила Анна.
   — А ты снова единоличница? Командная игра тебе не подходит? — Игорь посмотрел на девушку.
   — При чем тут это? Просто сегодня мы находимся все в той же исходной точке, что и вчера, и неделю назад.
   — Так. Понятно. Ну, вы лично как хотите, а я пошел спать. — Гарик, не глядя ни на кого, поднялся и пошел к двери.
   — А где можно разместится? — обратился он к Александру Станиславовичу.
   — Где понравится, там и размещайся, — равнодушно ответил тот. — Я сейчас скажу, чтобы тебе постелили.
   — Гарик, только шесть вечера, — напомнила Анна.
   — Ну и хорошо. Я пару часов посплю, а потом займемся тем, что тебя в очередной раз потрясло.
   — Я думала, ты забыл.
   — Ничего себе забыл! А ты думаешь, я к вам приехал оливки доесть? — Гарик нахмурился. — Или, может, думаешь, мне нравится перспектива быть раздавленным каким-то новоявленным Фредди Крюгером? Нет уж, дорогуша. Будем думать. Мне отдохнуть нужно. У меня мозги сейчас только Машкой заняты, — Игорь быстро вышел из комнаты.
   — Па, он всегда такой, — попыталась объяснить поведение Игоря Анна.
   — А я что? Я ничего. Мне нравится Игорь, хороший мужик. И поет здорово.
   — Андрей все равно лучше, — сразу помрачнев, сказала Аня.
   Александр Станиславович улыбнулся дочери, обнял ее:
   — Конечно, лучше. Он же наш.
   — Он мой! — категорично заявила Анна.
   — Собственница ты моя. Твой, твой, — Александр Станиславович вздохнул. — Когда выкарабкаемся из всего этого, ей-богу, храм построю.
   — Зачем? — с удивлением спросила дочь.
   — Как зачем? Люди будут ходить. Молиться, чтобы лучше стало, ну, не знаю.
   — Этих храмов в городе уже больше, чем магазинов. Только людям от этого не лучше. Превратили религию в шоу-бизнес, и ты туда же.
   Отец с удивлением посмотрел на дочь.
   — И давно ты так думаешь?
   — У нас еще полно людей, которые хотят, чтобы им мозги запудривали. Так удобно переложить всю ответственность за невзгоды на Бога и ждать, когда он выполнит очередное желание, при этом самому ничего не делать. А «эти» понаехали сюда со всего света. И верно, опиум для народа, или как там Остап Бендер сказал? Там к этому относятся совершенно по-другому. Церковь — это бизнес. Наши это тоже поняли, иначе не пособничали бы, — Анна замолчала, перевела дыхание. Повернулась к отцу и посмотрела в глаза. — Если хочешь сделать что-нибудь хорошее, помоги просто конкретному человеку. Честное слово, это будет куда полезнее, чем строить очередной храм.
   — И кому же?
   — А хотя бы Гарику. Он талантливый и вообще умница. Для тебя с твоими связями и деньгами это — пустяковое дело, а он будет счастлив. Еще можно заводу помочь, на котором Андрей работал. Представь, какому количеству людей ты сразу реально поможешь? А ты: “Храм построю”.
   — Какая ты у меня уже взрослая, Анька, — Александр Станиславович был изумлен рассуждениями дочери. — И в кого ты такой бунтарь? Чего тебе неймется? Все тебе посложней подавай.
   — В тебя, папочка, в тебя. Я уже устала это объяснять.
   — Я подумаю, Анечка. Выберемся из всего этого, и подумаю.

* * *

   Дверь в палату тихонько открылась, Надежда Тихоновна повернула голову. Она только что поменяла капельницу Андрею и собиралась попить чаю. На пороге стояла санитарка Нюра. Ей было уже за шестьдесят, впрочем, так же, как и Надежде Тихоновне. И одна, и вторая проработали в этой больнице по тридцать лет, а то и больше, и были добрыми приятельницами. Потом Надежда Тихоновна ушла на покой, а Нюра продолжала работать. Она не мыслила себя без больницы, без своего отделения. Она уже давно была не просто санитаркой. Она стала своеобразным талисманом, душой отделения, и очень гордилась этим.
   — Надюша, да ты ли это? — приученная за долгие годы соблюдать тишину, Нюра спросила вполголоса, но очень эмоционально. — Вот уж не чаяла тебя тут увидеть.
   — Нюра, вот так встреча! — Надежда Тихоновна, улыбаясь, направилась к санитарке. — А я про тебя спрашивала. Сказали, что ты теперь работаешь только в ночную смену. Я здесь уже три недели, и все никак тебя не застану.
   — Болела я. Тебе не обманули. Так и есть, в ночную тружусь. Эту молодежь разве заставишь. А мне все равно, мне даже лучше. А ты какими судьбами?
   — Да вот, пригласили за молодым человеком присмотреть. А ты здесь мыть собралась?
   — Ну да. Я уже везде управилась. Осталась вот эта палата да «манипулька». Нина Семеновна с уколами сейчас закончит, тогда я там помою.
   — Может, чаю со мной попьешь? Новостями поделишься.
   — Это можно. У меня варенье есть. Из черной смородины. В ординаторскую пойдем?
   — Давай здесь тихонько. Мы же не водку, чай пить будем.
   — Тогда я за вареньем.

* * *

   За чаем Нюра с упоением рассказывала последние новости и сплетни. Надежда Тихоновна не работала уже три года, поэтому с интересом, не перебивая, слушала.
   — Как видишь, у нас все по-старому, — Нюра вдруг поникла. — Люди умирают, врачи расстраиваются, а я ночами вывожу трупы в морг. На днях мужчина умер. Молодой еще, чуть больше пятидесяти. У него сын из богатых, так забрал отца из какой-то глухомани. Он там учительствовал. Такой милый человек, всегда улыбался. Сын его куда только ни возил — и в Киев, и в Москву. В конце концов направили к нам, сказали, специалисты хорошие. Они, конечно хорошие. Один Александр Леонидович чего стоит.
   — А что у него было?
   — Что-то не так с сердечным клапаном. Ему вчера операцию делали. В восемь утра начали, в одиннадцать ночи закончили.
   — Долго. Я уже и забыла, что могут быть такие длинные операции.
   — Мне пришлось даже помогать. Я анализы крови в лабораторию носила каждые двадцать минут. Потом меня отпустили. А еще через час они все вышли из операционной. Друг на друга не смотрят. Сын все это время ждал. Увидел меня, я холл как раз мыла, и спрашивает, как там дела. Я-то уже знала, что отец умер, но зачем мне говорить, я промолчала, только сильней шваброй возить стала.
   — А кто ему сказал?
   — Никто. Решили, что пусть домой едет, отдохнет. Ему утром сказали. Ох он и убивался. Я как раз после дежурства домой собиралась, как увидела это, даже сама заплакала. А как вспомнила, сколько мы с отцом навозились, так еще горче стало.
   — Что-то не так было?
   — Да взрыв на шахте. Позвонили, сказали, что к нам везут, в ожоговый центр и в наше отделение. Операционную нужно срочно готовить, а он еще там. И кровища везде. Ты же знаешь, я операционную по обыкновению не мою. А тут и вымыть срочно, и труп в морг отвезти, а он-то еще теплый, двух часов не прошло. Времени двенадцать ночи. Нас только двое. Я да дежурная медсестра Инна. Она новенькая. Это ее пятое или шестое дежурство. Стоит, смотрит на него и говорит, что боится. Так я сама провода эти отсоединила, каталку притащила. Под руки взяла, а Инна смотрит на меня и не знает, что делать. Мне на нее даже прикрикнуть пришлось, так и так, мол, чего вылупилась, хватай за ноги и тащи. А он тяжеленный. Чуть не уронили. Машину вызвали. Инка, дура, хотела по улице тащить. Я ей говорю, что до морга метров семьсот, да и небольшое это удовольствие по нашим колдобинам. А мороз какой!