Воронин Андрей Николаевич. Слепой против маньяка

   – Куда вас сейчас?
   – Думаю, мои адреса вы знаете не хуже меня самого.
   – Значит, в район Арбата?
   Глеб кивнул.
   – А вот это мои координаты, – полковник вытащил из кармана заранее приготовленный конверт и открыл его.
   Там лежало несколько картонных прямоугольников с написанными на них от руки телефонами и паролями. Глеб посмотрел на бумажки и, тут же запомнив все, что там было написано, с улыбкой вернул конверт полковнику.
   – Вы надеетесь на свою память?
   – Я могу забыть лишь то, что не важно.
   – Я наслышан о ваших криминальных способностях, но, тем не менее, удивлен.
   – Ну что ж, удивляйтесь, – сказал Глеб, поудобнее устраиваясь на сиденье.
   Заурчал мотор. Железные ворота со скрипом распахнулись. Глеб машинально отсчитал секунды, сколько требуется на время их открытия. Микроавтобус плавно выкатился за ворота. В прозрачном потолочном люке мелькали лишь лапы елей, временами – ветви берез, уже тронутые желтизной, и неяркое осеннее солнце.
   На Арбате Глеб вышел, Студинский вернул ему связку ключей.

Глава 7

   Анна Ивановна Мамонова с хозяйственной сумкой в руках неторопливо спустилась с пятого этажа во двор. Она осмотрелась. Ее дочерей нигде не было видно.
   «Куда же они запропастились, непоседы? Я же просила подождать меня».
   Она обошла дом. В песочнице два мальчика занимались абсолютно не мальчишечьими делами. Они лепили из влажного песка куличи и предлагали друг другу.
   – Вы не видели Дашу с Наташей? – спросила Анна Ивановна у ребятишек. Те пожали плечами.
   – Не видели мы ваших Даш и Наташ, – сказал меньший карапуз и вновь принялся самозабвенно накладывать песок в формочки. В его голосе слышалась явная ненависть ко всем девчонкам.
   «Вот пострелы», – подумала Анна Ивановна и торопливо направилась в соседний двор.
   Но и там девочек не было видно. Она вышла на проспект.
   «Может быть, они стоят у какого-нибудь киоска, разглядывают сладости?»
   – подумала женщина.
   У киоска было полно ребятни, но дочек там не оказалось.
   Все глаза проглядела Анна Ивановна, пытаясь увидеть две пестрые курточки и белые кроссовки.
   «Где же они? Где же? – уже занервничала женщина, направляясь к дому. – Может, они уже вернулись во двор? – тешила себя надеждой Анна Ивановна, но во дворе девочек не было. – Надо пойти наверх. Может, они поднялись домой, а я с ними разминулась?»
   Каблучки застучали по лестнице.
   – Даша! Наташа! – негромко позвала женщина, зная, что у девочек ключа от квартиры нет и, скорее всего, они будут стоять на площадке.
   Гулкое подъездное эхо повторило ее голос.
   Григорий Синеглазов услышал, как женщина зовет дочерей, и погрозил кулаком перепуганным девочкам.
   – Если только пискнете, конец вам! – прошипел он, скрежетнув зубами.
   Девочки испуганно втянули головы в плечи и застыли, прижавшись к стене.
   – Что, я зря кормил вас конфетами? Молчите! Мы сейчас подшутим над вашей мамочкой.
   – Не надо, не надо, – попросила Наташа, – отпустите нас, дядя, мы никому не расскажем, что были у вас.
   – Вначале я вам кое-что должен показать.
   – Мы ничего не хотим! – запротестовали дети. Но Синеглазов уже расстегнул брючный ремень и спустил штаны.
   – Смотрите вот сюда, вот сюда, – он указал пальцем на свой вяло висящий член.
   Девочки испугались. От ужаса они не могли ни кричать, ни разговаривать.
   По их щекам текли слезы, глаза округлились. Именно этого Синеглазову и хотелось. Он любил, когда глаза его жертв наполнены страхом и слезами. Ему доставляло удивительное наслаждение видеть насмерть перепуганные жертвы, слышать их мольбы о пощаде. Это еще больше заводило его.
   – А ну-ка, раздевайтесь! – приказал он девочкам. Те дрожащими пальцами принялись расстегивать молнии своих курточек, все еще не понимая, что же с ними собрался сделать этот ужасный человек, этот страшный мужчина.

* * *

   На площадке второго этажа из-под ног Анны Ивановны Мамоновой метнулся черный кот.
   – Фу, напасть какая! – перекрестилась женщина и – сплюнула трижды через левое плечо. Затем нащупала пуговицу на блузке и, расстегнув ее, стала подниматься, приговаривая:
   – Хлеб вырастет на повороте.
   Она прошла мимо двери Григория Синеглазова, даже не подозревая о том, что сейчас там две ее дочери дрожат от страха. А их в этот момент разделяла всего лишь тонкая кирпичная стена. Анна Ивановна злилась на дочек, уже готовясь гневно распекать их за то, что они без спроса отлучились. Но тут же спохватилась:
   – Нет, если они найдутся, то я и слова им не скажу, лишь бы все было хорошо.
   Она уже бегом бежала по лестнице.
   «Может, все-таки они взяли ключ? Ведь запасной комплект всегда висит возле двери на гвоздике».
   Женщина остановилась возле своей квартиры, открыла дверь и вошла.
   Квартира встретила ее тишиной и, хотя комплект ключей и висел на прежнем месте, Анна Ивановна все равно прошлась по комнате, в душе надеясь, что дочери решили подшутить над ней и где-нибудь спрятались. Она даже открыла платяной шкаф и раздвинула одежду. Но никого, естественно, там не оказалось. Затем она вышла на балкон и громко крикнула:
   – Даша! Наташа! Девочки, где вы?
   Один из малышей, сидевших в песочнице, поднял голову и посмотрел вверх, а затем развел руки в стороны, показывая, что не видел девочек.
   Анна Ивановна надеялась, что произошло какое-то недоразумение, девочки забежали к кому-нибудь из подружек и просто забыли о том, что время имеет странное свойство двигаться только вперед. Она принялась лихорадочно листать записную книжку, лежащую на телефонном столике, отыскивая номера дочкиных подруг. За десять минут она успела обзвонить их всех и старалась только, чтобы ее голос звучал не очень взволнованно.
   – Нет, не были…
   – Не заходили…
   – Не знаем…
   – Передайте им привет, – только и слышалось из трубки.
   – Скажите, что сегодня будет физкультура и пусть они не забудут взять с собой шапочки, потому что мы пойдем в бассейн, – радостно сообщила одна из одноклассниц Даши и Наташи.
   Анна Ивановна взглянула на ранцы дочерей. Они были уже сложены. А рядом с ранцами стояли два полиэтиленовых пакета с купальными принадлежностями.
   «Но все же, где они могут быть?»
   Женщина понимала, что если она будет бегать, то встретиться с дочками шансов куда меньше, нежели оставаясь на месте. Но сидеть в пустой квартире она не могла. Нужно было что-то предпринимать.
   И тут Анна Ивановна вспомнила о том, что проходя мимо соседнего дома, видела на лавочке старушку с внучкой. Она не знала ни имени-отчества старушки, не знала, как зовут девочку, но вполне могла предположить, что эта бабушка и днюет и ночует возле своего подъезда. А значит, она знает всех детей в лицо.
   «Если девочки проходили мимо нее, то она должна вспомнить. На них нельзя не обратить внимания, они ведь близняшки».
   Женщина заспешила. Она даже чуть не забыла ключи и еле успела придержать закрывающуюся под сквозняком дверь.
   Наконец, ключи оказались в руке, и Анна Ивановна, бросив хозяйственную сумку дома, заспешила на улицу. Как она и предполагала, бабушка с внучкой лет десяти сидели на лавочке возле своего подъезда. Девочке явно было скучно, но бабушка не разрешала ей далеко отлучаться, то и дело покрикивая:
   – Катя, куда ты пошла?
   И девочка, вместо того, чтобы возразить, послушно возвращалась на место. Анна Ивановна сдержала дрожь в голосе и как могла спокойнее спросила у старушки:
   – Извините, вы тут случайно не видели двух девочек-близнецов?
   Старушка повернулась к Анне Ивановне, блеснув толстыми стеклами очков.
   – Даши и Наташи? – уточнила она.
   – Вы даже знаете, как их зовут?
   – Да их все знают. Они такие хорошенькие и такие приметные! Ведь больше близнецов в нашем дворе нет… – старушка была настроена на долгий разговор.
   – Извините, я никак не могу их найти. Так вы видели их или нет?
   – Сегодня не видела, – пожала худенькими плечами старушка. – А вот вчера вечером видела. Они еще помогли мне занести сумку наверх, а то Кати не было рядом. Вот видишь, – обратилась она к внучке, – чужие девочки мне помогают, а ты не хочешь и в магазин сходить… – но тут же спохватилась:
   –Тебя одну я больше пускать не буду.
   Девочка обиженно поджала губы и умоляюще посмотрела на Анну Ивановну, словно прося ее уйти, ведь бабушка сейчас начнет жаловаться незнакомой женщине на свою внучку.
   – Вот потерялись где-то, – растерянно пробормотала Анна Ивановна, – и никак не могу их найти.
   – Сейчас время такое, – покачала головой старушка, – что и не стоит детей отпускать одних.
   – Да я их и не отпускала. Обещали поиграть во дворе, пока я соберусь в магазин. Даже пару раз выглянула в окно, но их так и не увидела. Подумала, где-нибудь под домом гуляют или на другую сторону забежали.
   – Да-да, – старушка пожевала губами, – дети такие непослушные! Вот и с моей Катей недавно случилось…
   – Что? – насторожилась Анна Ивановна.
   – А ты расскажи, расскажи, – бабушка взяла свою внучку за руку и строго посмотрела на нее.
   Девочка, судя по всему, уже не в первый раз рассказывала свою историю и поэтому начала заученно так, как рассказывают урок в школе:
   – В прошлый понедельник я вышла из школы…
   – А она учится, – встряла старушка, – во французской школе, ездит за три квартала. Раньше кто-нибудь – или мать, или отец – провожал ее, а теперь решили, раз девочка пошла в четвертый класс" должна быть самостоятельной.
   Катя часто заморгала, недовольная тем, что бабушка ее перебивает.
   – Ну ладно, рассказывай, молчу.
   – Вышла я, встала на остановке. Села в автобус. И вдруг вижу стоит там какой-то дядя. А народу набилось! Чувствую, он ко мне сзади прижался. А потом, когда я вышла, и он за мной вышел, хотя на нашей остановке почти никто не выходит. Иду и оборачиваюсь, а он идет за мной. Я специально стала помедленнее идти, и он приостановился, закурил. Я что-то плохое почувствовала, как-то странно он на меня смотрел…
   Анна Ивановна слушала, и сердце у нее сжималось от недоброго предчувствия.
   – А папы с мамой дома не было, только одна бабушка. Я боялась во двор заходить, но потом наконец решилась. Прошла мимо своего подъезда, и он за мной пошел. Обошли мы дом три раза. И наконец я подумала: а может это мне кажется?
   – А ты бы бежала, – посоветовала Анна Ивановна так, словно бы сама присутствовала при этом преследовании и могла помочь девочке своим советом.
   – А я боялась смешной показаться. Может, у него какие-то дела были, может, ему что-то надо было, спросить хотел…
   – Да, спросить он хотел, – язвительно сказала старушка. – Знаем мы таких, хотят они…
   – Зашла я в подъезд, стою возле лифта, и он возле меня остановился. А мне мама и папа всегда говорили:
   «Не садись в лифт с незнакомыми мужчинами!» Тогда я по лестнице пошла, и он за мной…
   Тут старушка вновь вмешалась в разговор:
   – В вашем доме, Анна Ивановна, хорошо, у вас квартиры сразу на площадку выходят и лифта нет. А у нас блоки по несколько квартир, а перед ними двери.
   Даже никому и не позвонишь, если надо. Закричишь – никто и не услышит. А она, глупая, – старушка уже явно перехватила инициативу в свои руки, – побоялась звонить в нашу дверь, не знала, я дома или нет, и поднялась повыше на один этаж, а он последний. А этот гад остановился на площадке и ждет. Слава Богу, соседи были дома. Катя позвонила, они вышли и спустились вместе с ней.
   – А тот мужчина – что он? – со страхом в голосе спросила Анна Ивановна;
   – А он начал им врать напропалую, говорил, что ищет какую-то девочку, дочку своих знакомых, которая как две капли похожа на нашу Катю. А такой девочки, я точно знаю, ни в нашем, ни в соседнем дворе нет.
   И тут Анна Ивановна сообразила, что только зря теряет время, что, возможно, ее дочери уже вернулись домой, а она, пока слушала болтовню старушки, даже не обернулась и не заметила это. Но уходить сразу было неприлично.
   – Если вы увидите моих девочек, то скажите, что я жду их дома.
   – Хорошо, – согласилась старушка, – только в другой раз не отпускайте их одних. А то я уверена – это маньяк был. Газеты пока молчат, но у меня племянник в милиции работает, так он рассказывал – жуть что делается! Сколько уже случаев по Москве, что девочки исчезают. И началось все это полгода тому назад.
   Анна Ивановна, проклиная себя за то, что так долго болтала со старухой и слушала ее историю, вернулась домой. Девочек не было. Женщина не находила себе места, ее сердце сжималось, кровь отхлынула от лица. Губы начали дрожать, глаза наполнились слезами. Она так любила дочек, что даже иногда стеснялась своей любви.
   «Ну, где же они? Где же они?» Время неумолимо приближалось к тому часу, когда девочкам надо идти в школу. Анна Ивановна взяла их ранцы, взяла пакеты с купальными принадлежностями и спустилась во двор. Странное дело, но проходя мимо двери, обитой коричневым дерматином, ее сердце дрогнуло. Ей внезапно захотелось подойти и позвонить. Она знала, что в этой квартире живет одинокий мужчина, всегда вежливо с ней раскланивающийся. Этот мужчина был чем-то симпатичен Анне Ивановне, несмотря на некоторую холодность во взгляде. За все время, сколько мужчина живет в их доме, она ни разу не видела его пьяным, ни разу не видела, чтобы он приводил к себе женщин. Время от времени, проходя через площадку третьего этажа, она слышала негромкую приятную музыку за дверью его квартиры. Вот и сейчас там звучала музыка.
   Анна Ивановна спустилась во двор, огляделась. Нигде девочек не было.
   "Может, они зашли в гастроном? – подумала женщина, но тут же спохватилась:
   – Нет, что им там делать, у них же нет с собой денег. Куда еще они могли пойти?" Сердце странно холодело, и Анне Ивановне казалось, что она может потерять сознание, упасть прямо здесь, у подъезда. Она села на лавочку и как-то по-бабьи расплакалась, закрывая лицо руками. Ранцы и пакеты лежали рядом с ней.
   Но вдруг она сообразила: дети могли пойти к кафе, которое недавно открылось на углу квартала, и там встретить кого-нибудь из знакомых.
   Заговорились, напрочь забыв о том, что надо идти в школу.
   И Анна Ивановна, вытерев платочком глаза, быстро побежала к кафе. Она спешила, как заклинание, шептала имена дочерей, словно ее слова могли спасти девочек.

* * *

   Но спасти Дашу и Наташу сейчас уже ничто не могло. Они находились в руках кровавого маньяка Григория Синеглазова.
   Тот раздел девочек, загнал в ванную и заставил мыться. Девочки молчали, парализованные ужасом. Они смотрели друг на дружку, из их глаз текли крупные слезы. А Синеглазов, стоя на кафельном полу ванной, линковал. Он потирал влажные от возбуждения ладони. Еще никогда ему не попадались столь послушные жертвы.
   А до чего же они были хорошенькие, хрупкие, маленькие! Их кожа была как шелк.
   – Я сейчас вас намылю, – сказал Синеглазов и, взяв большую бутылку с шампунем, принялся лить зеленую жидкость прямо на головы девочек.
   – Глаза! Глаза! – вдруг вскрикнула Даша и принялась кулачками тереть глаза, залитые пеной. Сестренка тоже расплакалась.
   – А ну, сядьте в ванну!
   Девочки покорно сели. А он, наклонясь, закрыл водосток и включил воду, до отказа повернув оба крана. Девочки сидели, вода быстро прибывала. И тут Синеглазов решил сделать то, что он еще никогда не делал. Он подумал, что это принесет ему новое, еще не испытанное наслаждение. Когда ванна почти до краев наполнилась водой, он взял Дашу за плечи и медленно опустил под воду. Он слышал, как трепещет, бьется, судорожно царапает его руки ногтями маленькая девочка, пытаясь вырваться. Он истерично хохотал, прижимая ее худенькое тельце к дну ванны.
   Наконец, еще несколько раз конвульсивно дернувшись, Даша затихла.
   Синеглазов вожделенно облизал пересохшие губы, провел мокрыми ладонями по лицу.
   Наташа смотрела на мертвую сестренку. От страха она уже не могла даже плакать. Ее лицо кривилось, и казалось, она вот-вот лишится чувств.
   – А теперь ты!
   Синеглазов переступил через край ванны и встал перед девочкой.
   – Возьми в рот! – он принялся водить своим членом по лицу девочки.
   Та что-то бормотала, отворачиваясь. Но Синеглазов сжал ее лицо так сильно, что рот девочки открылся, а глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
   – Ну же! Ну же! – приказывал он, сладострастно вздыхая.
   Через двадцать минут он привязал Наташу к змеевику.
   Она была без сознания. Вода медленно уходила из ванны. На дне лежала бездыханная Даша. Синеглазов дрожал от возбуждения. Он принес фотоаппарат и начал снимать. На какое-то мгновение, может быть, от ярких вспышек, Наташа пришла в себя, но тут же снова лишилась чувств.
   – Ах, проказница, – сказал Синеглазов и, аккуратно прикрыв объектив, облил девочку ледяной водой, желая, чтобы как можно скорее она пришла в себя.
   Это ему удалось. И он стал мучить Наташу. Он глумился над ней так, как позволяла его фантазия. Затем ударил ее по голове и, бросив, занялся мертвой сестрой. Кричать Наташа не могла. Она висела, привязанная к трубе, по ее лицу текла густая теплая кровь.
   Синеглазов, оставив утопленную, принялся своим шершавым языком слизывать кровь с лица Наташи.
   – Какая ты сладкая! – шептал он ей в ухо. Девочка ничего не отвечала.
   Она еще была жива, но жизнь постепенно покидала ее, по капле, вместе с кровью, вытекая из тела.
   Затем Синеглазов вновь фотографировал, время от времени поглядывая на свой возбужденный член. А затем, когда обе девочки уже были мертвы, он обессилев от пережитого возбуждения, залез в ванну, лег на их тела и пустил теплую воду. Он лежал на трупах девочек, постанывая и покусывая губы.
   – Вот это да! Вот это здорово! – говорил он сам себе. – Такого у меня еще никогда не было. Две – и такие хорошие, такие тихие. А главное – одинаковые.
   После ванны и контрастного душа, он принес свой неизменный чемодан с хирургическими инструментами. Потрескивали связки, рассекаемые скальпелем, кожа расползалась, тела истекали остатками крови. Через полчаса в прихожей уже был расстелен целлофан, и Григорий Синеглазов занялся своим привычным делом.
   Он тщательно, как продавец в мясном магазине, раскладывал куски человеческого мяса, отдельно связывал руки, отдельно ноги. А вот для каждой головы он сделал свой пакет, и это принесло ему радость.
   – Пусть говорят, что я зверь, пусть думают, что я нелюдь, но я вполне нормальный. И почему это я, Григорий Синеглазов, должен отказывать себе в удовольствиях? Каждый получает их так, как может. Одни пьют водку, кто-то колется, при этом ничем не рискуя. Я же рискую своей жизнью! И, наверное, это приносит мне наибольшее удовольствие.
   Аккуратно завязывались бантики на бечевках, аккуратно составлялись пакет к пакету. Затем были вытащены из стенного шкафа две спортивные сумки. То, что еще недавно смеялось, плакало и молило о пощаде, было мертво. В ванной стоял странный сладковатый запах.
   Синеглазов взял освежитель и обильно полил все вокруг себя.
   – Да, я научился работать, – самодовольно пробормотал он, – нигде ни капли крови, – и втянул через ноздри запах «Лесной поляны», затем посмотрел на свои руки.
   Единственное, что вызвало неудовольствие, – это глубокие царапины на запястьях.
   – Стерва! – сказал он, вспоминая, как отчаянно царапалась девочка, когда он ее топил. – Настоящая стерва! Царапается, как кошка. Ну, конечно, за жизнь можно было и постоять.
   Синеглазов взял дорогую туалетную воду и полил себе на запястья. Спирт, попав в раны, вызвал боль. Синеглазов поморщился и по-детски стал дуть на поцарапанные запястья.
   Все было закончено. Синеглазов унес фотоаппарат, предварительно вытерев его сухой фланелевой салфеткой. Инструменты он тоже протер и собрал в чемоданчик. Квартира была чиста и прибрана. У двери в прихожей стояли две спортивные сумки. Впечатление было такое, что хозяин собрался куда-то уезжать.
   Синеглазов снял с вешалки куртку и бросил ее на сумки. Вот сейчас окончательно стало похоже, что хозяин собирается куда-то ехать.
   Зазвонил телефон. Синеглазов взял трубку.
   – Алло, Наташу можно? Пригласите, пожалуйста, – послышался мягкий женский голос.
   – Кого-кого? – вздрогнул Синеглазов, и его сердце зашлось от холодного ужаса.
   – Наташу пригласите, вы что, плохо меня слышите? Я же знаю, что она у вас.
   – Какую Наташу? Вы куда звоните?
   – Я знаю, куда звоню. Пригласите мою дочь.
   Нервы Синеглазов сдали, и он вдавил рычаги аппарата, чувствуя, что теряет сознание.
   – Боже, неужели?.. – воскликнул Григорий, тяжело опускаясь на кожаный диван.
   Он услышал, как скрипнули пружины, но ему показалось, что это хрустят и ломаются его кости в руках безжалостного палача. Холодный пот выступил на лице, обсыпав лоб крупными бусинами. Синеглазов почувствовал, как сделались липкими ладони, по позвоночнику побежали холодные струйки. Он еще раз взглянул на сумки, и его сердце вновь зашлось от леденящего душу ужаса.
   – Наташа… Наташа… Как же они узнали, что она у меня? – лихорадочно соображал Синеглазов, не находя никакого разумного объяснения.
   Ведь никто из жильцов подъезда не видел, как он стоял и разговаривал с девочками на лестнице не видел, как они вошли к нему. Боже, надо сумки куда-то спрятать!
   Синеглазов схватил сумку, которая стояла ближе к нему, и, кряхтя и пошатываясь, поволок ее на балкон. Почему именно на балкон – Синеглазов не знал. Балкон в его квартире был завален всяческим хламом. Грудами лежали пустые бутылки, стояли большие пустые коробки. Вот именно в эти коробки Синеглазов и решил спрятать сумки, решив, что это самое надежное место и что никто не станет там рыться. Уж если у него у самого руки не дошли навести на балконе порядок, то навряд ли, увидев завалы, кто-нибудь другой туда сунется и станет их раскапывать.
   Он вытащил большую картонную коробку из-под телевизора и бросил в нее одну из сумок. Набитая человеческим мясом, она тяжело упала. Синеглазову даже показалось, как в ней что-то захрустело.
   «Как же?.. Как же они узнали? – неотвязно крутилась в голове одна мысль. Он кинулся с балкона в прихожую и судорожно схватил вторую тяжеленную сумку. – Кто им мог подсказать? Меня же никто не видел! Если меня найдут?.. Если схватят?.. Тогда – все!»
   Только сейчас он понял, что ему не нужна слава, что самым ценным у него является жизнь, что ею он дорожит больше всего остального, что у него есть.
   Телефон вновь зазвонил. Григорий Синеглазов несколько мгновений мешкал, пытаясь дрожащими пальцами расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки. Затем все же он поборол страх, снял трубку.
   – Так вы позовете Наташу или нет? – уже более строгим и более взволнованным и нервным голосом выкрикнула женщина.
   – Какую Наташу? – шепотом выдавил из себя мужчина.
   – Хватит меня дурачить, Павел Николаевич! Мою Наташу, мою дочь!
   – Здесь нет такой. И я не Павел Николаевич, я Григорий Синеглазов.
   – Какой Григорий, Павел? Перестань меня дурачить! Позови Наташу! Я же знаю, что она у тебя.
   – Женщина, да вы с ума сошли! – уже понимая, что произошла обыкновенная телефонная путаница, закричал Григорий, вплотную прижимая микрофон трубки к пересохшим губам.
   – Ой, извините! – послышалось восклицание на другом конце провода. – А какой у вас номер?
   – Не ваше дело! – рявкнул Синеглазов. – Если вы его набрали, значит, знаете.
   – Извините, извините, пожалуйста, бывает… Я, наверное, набрала не ту цифру.
   – Конечно, не ту! – уже ликуя и пританцовывая с трубкой в руках выкрикнул Синеглазов. – Набирайте тщательнее, мадам, и не пугайте честных и добропорядочных граждан.
   – Извините, – еще раз произнес женский голос, а затем раздались гудки.
   – Дура! – сказал Синеглазов, вытирая мокрое от холодного пота лицо. – Вот и все, теперь все в порядке.
   Но хоть Григорий Синеглазов и понимал, что произошло недоразумение, его сердце было не на месте.
   «А что, если действительно кто-нибудь слышал или видел, как я разговаривал с девочками на лестничной площадке? Не может же каждый раз так гладко мне сходить с рук все то, что творю? Да, от сумок надо избавиться, все это мясо надо куда-нибудь выбросить, и как можно скорее. Нет, не просто куда-нибудь: его надо тщательно упрятать, чтобы никто до нега не добрался».
   В квартире царила густая тишина, такая густая, что Синеглазов слышал содрогание воздуха от ударов собственного сердца. Казалось, стены и оконные стекла пульсируют, выгибаются. Кончики пальцев холодели, и Синеглазов, как ни старался, успокоиться никак не мог.
   – Дьявольщина! Наваждение!
   Он вошел в ванную, пустил холодную воду. Струя с шумом ударилась о дно.
   Григорий нагнулся и сунул голову под ледяную воду. Он фыркал, морщился и постепенно успокаивался. Студеная вода принесла облегчение. Синеглазов вытер мокрые волосы, затем тщательно причесался костяной расческой и взглянул на себя в зеркало. Под глазами были темные круги, а белки глаз покраснели. Губы непроизвольно кривились, щека подергивалась от нервного тика. Синеглазов понимал, что ни алкоголь, ничто другое не смогут снять это нервное перенапряжение. Только бы избавиться от останков девочек! Только бы куда-нибудь их деть и вычеркнуть из памяти, оставив воспоминания лишь о наслаждении!
   Но было еще одно дело. Сегодня вечером по просьбе шефа он должен был отправиться в Питер. Да это была и не просьба, это было распоряжение, даже приказ. И отказаться от поездки Синеглазов не мог, понимая, какие большие деньги стоят за контрактом. Но прежде чем уехать в Питер, надо было во что бы то ни стало избавиться от сумок, вернее, от их содержимого. К сумкам Синеглазов уже привык и не хотел с ними расставаться. Да и выбросив сумки, можно было оставить улики, ведь многие из жильцов дома на проспекте Мира видели эти сумки, видели, как он их ставит в багажник автомобиля, соседка наверняка помнит, что он объяснял, что едет за город жарить шашлыки.