Воронин Андрей Николаевич. Слепой против маньяка

   "Еще чего доброго и на меня бросится, – подумал полковник и негромко прошипел сквозь зубы:
   – Брысь!"
   Кот заурчал сильнее, схватил в пасть одну из костей и, сев на край контейнера, развернулся к полковнику задом. А затем произошло уже совсем невероятное: котяра поднял хвост и пустил вонючую струю в сторону полковника.
   Студинский еле успел отскочить.
   – Ну не любят у нас сотрудников органов, – раздался за спиной у Студинского вкрадчивый голос Глеба Сиверова.
   – Что поделаешь, служба такая.
   Глеб уже успел вооружиться монтировкой, извлеченной из багажника автомобиля, и кивнул полковнику:
   – Владимир Анатольевич, нас ждут великие дела.
   Они отошли к самой стене, и Глеб, пошарив в кармане, извлек маленький электрический фонарик. Узкий сноп света ударил в крышку тротуарного люка.
   – Нам сюда, – Сиверов указал пальцем в землю и, подцепив монтировкой край чугунного диска, легко сдвинул его в сторону.
   Под первой крышкой оказалась вторая, сделанная из листовой стали, с проволочной ручкой. Глеб, стараясь не шуметь, вынул и ее. Луч фонарика высветил из темноты ржавые металлические скобы.
   – Я же говорил, нам предстоит побывать в местах не очень чистых, – произнес Глеб, спускаясь первым.
   Полковник, передернув плечами, тоже полез вниз. Когда он уже нащупывал ногой скользкий от сырости пол, вверху, в люке, показалась голова его помощника.
   – Владимир Анатольевич, – шепотом сказал он, – что мне делать?
   – Жди наверху.
   – Есть.
   Луч фонарика плясал по стенам, выхватывая то полурассыпавшуюся кирпичную кладку, то жгут кабелей, привязанных к металлическим скобам.
   Наконец, из темноты возникла шестидюймовая стальная труба.
   – Вот ты где, родная, – рассмеялся Сиверов, радуясь этому открытию, словно встрече с любимой женщиной, и быстро зашагал вперед, пригнув голову.
   Низкие своды бетонного тоннеля не давали двигаться в полный рост.
   Студинский, проклиная Глеба, поплелся следом.
   Между тем запустение кончилось довольно быстро. Теперь Глеба и Студинского окружали недавно возведенные бетонные стены, и если принюхаться, можно было различить характерный запах битума. От шестидюймовой трубы отходило ответвление. Глаза Сиверова сияли, как будто перед ним простирались самые прекрасные в мире пейзажи.
   – Не думал, что вы когда-то работали сантехником.
   – Я работал и электриком, и мастером телефонной связи, – улыбаясь, ответил Глеб. – Никогда не следует, полковник, забывать, что город – это не только то, что находится наверху. Под землей можно отыскать много интересного.
   Почему-то проектировщики даже самых секретных объектов пренебрегают обычно такими мелочами, как туалеты.
   Полковник с недоумением уставился на Сиверова: в своем ли тот уме.
   – Да-да, полковник, самые обыкновенные туалеты с вечно протекающими сливными бачками.
   – Вы не можете не говорить загадками? – осведомился Студинский.
   Глеб присел на толстую чугунную трубу канализации, достал сигарету и закурил. Дым, подхваченный сквозняком, быстро улетал в глубину тоннеля.
   – Признайтесь, полковник, наверное, и вы в детстве боялись заходить в туалет? Боялись, что из унитаза или, если вы родились в деревне, из так называемого очка вдруг высунется мохнатая рука с когтями и утащит вас в канализацию?
   – Какие глупости! – ответил полковник, но тут же вспомнил, что в детстве он боялся именно этого.
   – Но люди взрослеют, становятся проектировщиками, специалистами по безопасности режимных объектов и забывают свой детский страх. А когда собирается представительная комиссия принимать проекты, главные специалисты тоже почему-то стесняются вспоминать об этом своем детском страхе.
   – Вы что, собираетесь проникнуть в дом через канализационную трубу? – ужаснулся Студинский.
   – Не так просто, полковник. Я все-таки брезглив. И не опасайтесь, я не заставлю вас, извиваясь червяком, ползти по источающей миазмы трубе. Все куда более проще и изящнее.
   Студинский замер в растерянности. Ему не хотелось показывать, что он ничего не понимает. Но, с другой стороны, Сиверов мог просто издеваться над ним, заставляя думать о всяческой ерунде, не имеющей никакого отношения к делу.
   – Да не волнуйтесь вы, Владимир Анатольевич, – Глеб звонко хлопнул себя по колену, – завтра ночью документы будут у вас в руках, и вы со спокойной совестью сможете положить их на стол начальства.
   Полковник, боясь сморозить какую-нибудь глупость, не отвечал.
   Глеб аккуратно растоптал наполовину выкуренную сигарету и сказал:
   – Завтра вы должны раздобыть мне портативный газовый резак, заглушку на трубу вот такого диаметра, – он указал на ответвление водопровода. – А главное – баллон с нервно-паралитическим газом средней силы действия – такой, чтобы нюхнув его, сильный мужчина вырубился минут на пятнадцать. И не забудьте, пожалуйста, пару угольных противогазов.
   Кое-что уже смутно прорисовывалось в голове полковника Студийского, но только в общих чертах. Ему не терпелось расспросить Глеба более основательно, но он боялся показаться смешным.
   – Я раздобуду все, о чем вы просите.
   – Тогда проблем больше не существует. Все остальное я найду в своей мастерской. Так что завтра, полковник, заезжайте за мной где-то около часа дня.
   Я хочу отоспаться, – и Глеб, уже не обращая никакого внимания на Студийского, пошел назад клюку.
   Единственное, что он сказал на прощанье:
   – Не забудьте закрыть люк, полковник. Все-таки мы имеем дело не с такими идиотами, как мне хотелось бы.
   Он вывел машину через узкую арку и, глянув мельком на дом с вывеской «Экспо-сервис Ltd», усмехнулся.
   Окна на втором этаже горели.
   – Работай, работай, – подмигнул своему отражению в зеркальце Глеб, – чем больше материалов окажется в папке, тем лучше. Правда, я еще не решил окончательно, стоит ли ее отдавать полковнику или лучше придержать у себя.
   Все-таки какая-никакая гарантия, не чета честному слову офицера ФСБ.

Глава 8

   Бомж по кличке Сиротка, насмерть перепуганный случившимся, задыхаясь, взбежал на чердак. Он светил себе спичками, обжигая пальцы, и собирал свои пожитки в дерматиновую сумку. После того, как вещи были собраны, Сиротка также поспешно покинул свое убежище.
   Перед тем, как уйти, от остановился и посмотрел на диван, на котором еще час назад спокойно лежал его приятель, наслаждаясь окурком кем-то брошенной сигареты и кашляя.
   – Господи, спаси и помилуй, – пробормотал Сиротка, и истово перекрестился трясущимися пальцами, хотя ни в Бога, ни в черта не верил.
   Он выбежал из подъезда, и никто не обратил внимания на его исчезновение.
   Сиротка еще и сам не знал, куда пойдет, но он прекрасно понимал, что оставаться в этом доме опасно, ведь во дворе лежит зверски задушенный телефонным проводом его приятель, а возле мусорного контейнера брошен целлофановый сверток, в котором находятся четыре детских руки. Сиротка успел разглядеть, что руки детские.
   – Господи, Господи, – бормотал бомж и, пошатываясь, уходил с проспекта Мира, волоча свою черную дерматиновую сумку.
   Конечно же, он не. знал, что произойдет далее, но понимал, что оставаться здесь дальше нельзя. И еще он понимал, что если вздумает делиться с кем-нибудь увиденным, то, скорее всего, тоже будет не жилец на этом свете. Да и не нужно ему все это было, ведь сам-то он остался в живых.
   Когда Сиротка был уже далеко, взвизгнула пружина подъездных дверей, они хлопнули, и на крыльцо шаркающей походкой вышла старуха. У нее на плечи был накинут плащ, в одной руке она несла ведро, полное картофельных очисток, арбузных корок и прочего мусора, а в другой – старую обувную коробку.
   Старуха, аккуратно обходя лужи, двинулась к мусорному контейнеру. Она что-то негромко бубнила в адрес своих внуков-непосед, которых с трудом уложила спать. Она только сейчас смогла прибраться в кухне и решила не оставлять на ночь мусор – ведь и так хватало тараканов, они были настоящим проклятием этого дома. Она подошла к мусорному контейнеру, и в глаза ей бросился блестящий сверток целлофана.
   – А это что такое? – заинтересовалась старуха и ногой в тапке принялась разворачивать сверток.
   То, что открылось ее взору, повергло старую женщину в дикий ужас. Она выронила ведро и коробку из-под обуви. Мусор рассыпался.
   – Господи, Господи, что же это такое? – сдавленно прошептала она.
   Но потом старуха подумала: "Может, мне кажется? Насмотришься телевизор, потом всякие гадости мерещатся.
   Она наклонилась, отвела край целлофана.
   Нет, ей не померещилось. Из ее рта вырвался странный звук, похожий на свист, в этом звуке был такой леденящий душу ужас, что даже два кота, пробавлявшихся У мусорных контейнеров, кинулись наутек, скользнув у старухи прямо под ногами, чем еще больше напугали ее.
   – Свят, Свят, Свят! Что же это творится на белом свете! Ручки, ручки, маленькие ручки! – старуха, забыв о ведре, бросилась к дому.
   Она почти бежала, нервно переставляя свои старые, опухшие ноги. Прямо на первом этаже она принялась звонить в двери.
   – Господи, Господи, – причитала она, – да открывайте же скорее! Марья Ивановна, где ты? Где ты? Дверь открылась.
   – Ты чего? Случилось что?
   – Случилось, случилось! – кричала старуха. Соседка стояла в теплом халате, в тапках на босу ногу.
   – Ну что же ты? Говори быстрее.
   Марья Ивановна была когда-то школьной учительницей, и слыла женщиной грамотной и умудренной жизнью.
   – Машенька, Маша, слушай, – затараторила старуха, – там такое, такое!..
   – Где – там? Что случилось? С внуками что-нибудь? Да говори же ты, Анфиса Петровна!
   Но у Анфисы Петровны словно язык отнялся, она шевелила губами, размахивала руками, но ничего сказать не могла. Тогда соседка взяла Анфису Петровну за локоть, втащила в квартиру и принесла чашку воды. Поздняя гостья взяла чашку трясущимися руками и чуть не пролила воду, но все-таки умудрилась сделать три судорожных глотка, и после этого ее прорвало.
   – Машенька, там такое возле мусорного контейнера! Я, понимаешь, как всегда пошла выбросить мусор, ну, знаешь, чтобы не оставлять на ночь, и так от тараканов спасу нет, так я подумала: «Вот сейчас вынесу, выброшу, в кухне будет чисто». Я все прибрала, хлеб спрятала в пакеты, все кастрюли закрыла, сковородки тоже, ну, думаю, еще и мусор выброшу. Спустилась себе спокойненько.
   На улице темно. Но я каждый день хожу к мусорному контейнеру, иду себе смело – а чего мне бояться? Пришла – смотрю, что-то блестит…
   – Так что там? Ты не тяни, – твердым голосом, по-учительски, вспомнив молодость, строго-настрого приказала Марья Ивановна Анфисе Петровне.
   – Так вот, погоди. Там блестит, блестит, значит. Погоди, забери свою чашку, а то я обольюсь. – И старуха передала чашку Марье Ивановне Сидоровой. Та взяла ее и поставила на полочку рядом с телефоном. – Так вот, там блестит. Я этак ногой. Раз, раз развернула… И знаешь, что там?
   – Да говори же ты! – потеряв терпение, крикнула бывшая учительница.
   – Там… там детские ручки. Четыре или пять рук…
   – Да ты что?! Не может быть! – всплеснула руками Марья Ивановна. – Сейчас пойдем посмотрим, я только обуюсь.
   – Да нет, не ходи, не надо. Я боюсь. У меня внуки – наверху. Я пойду домой.
   – Нет, нет, подожди. Так нельзя. Мы должны сообщить.
   – Куда?
   – Куда следует.
   – Вот ты и сообщи, ты была учительницей, ты у нас грамотная.
   – Да не стой ты, присядь, – Марья Ивановна подвинула маленький стульчик, на котором она обычно сидела, когда обувалась.
   Анфиса Петровна Смолянская, когда-то в молодости водившая трамвай, тяжело опустилась на стульчик и вздохнула. Она вздохнула так, словно ей не хватало воздуха и она задыхалась.
   – Ой, я боюсь, ой, я боюсь, – выдыхала Анфиса Петровна, прижимая трясущиеся руки к груди.
   – Сиди у меня, я схожу, гляну.
   Быстро переобувшись и набросив на плечи пальто, Марья Ивановна отправилась к мусорным контейнерам. Уже через пять минут она вернулась. Ее морщинистое лицо было бледным.
   – Какой ужас, какой кошмар, я чуть не умерла от страха, – Марья Ивановна, схватив телефонную трубку, собралась вызывать милицию.
   Дверь квартиры все это время оставалась полуоткрытой.
   Анфиса Петровна услышала, как хлопнула дверь. Раздались шаги, звякнули ключи, и Анфиса Петровна Догадалась, что кто-то открывает почтовый ящик.
   – Посмотри, Маша, кто там?
   Бывшая учительница выглянула. Внизу у почтовых ящиков рассматривал корреспонденцию высокий мужчина в черной кожаной куртке. В его пальцах дымилась сигарета, распространяя сладковатый запах.
   – Олег Иванович! – закричала Марья Ивановна, – Олег Иванович, можно Вас на минуточку?
   – Конечно. Добрый вечер, Марья Ивановна.
   Мужчина в кожаной куртке работал на телевидении. Марья Ивановна и Анфиса Петровна как могли объяснили ему. Олег Иванович понимающе кивал, не особенно веря в то, что рассказывают две старухи. Но он все же решил сходить и посмотреть сам. Он вернулся через две минуты и бросился к телефону.
   – Вы звоните в милицию, Олег Иванович? – спросила бывшая учительница.
   – Да, да, да, не отвлекайте, в милицию, в милицию.
   Но он набрал номер не милиции, а телевидения.
   – Говорит Соколов Олег Иванович. Да, срочно приезжайте! Тут у нас во дворе такое! Немедленно приезжайте. С камерой, конечно же! И не забудьте захватить свет. Скорее, пока не приехала милиция. Думаю, это можно будет показать в ночных новостях да и в утренних… Скорее, скорее! Что? Да нет же, скорее, я буду здесь и встречу вас во дворе. Зачем милицию и «скорую»? К черту, лучше мы сначала снимем, а потом позвоним. Или даже лучше вместе. Хорошо. Через пять минут я позвоню в милицию.
   Олег Иванович положил трубку и вздохнул.
   – Ну, спасибо вам, Марья Ивановна, и вам спасибо, Анфиса Петровна. Вы меня выручили. Сейчас приедет группа, мы все снимем.
   – Зачем? – спросила Марья Ивановна.
   – Как это – зачем? Это будет новость номер один. Я думаю, это здорово!
   – Олег Иванович, как вы можете такое говорить?
   – Я думаю, мы поможем найти преступника, – уже строгим голосом сказал журналист.
   Еще минут восемь он расспрашивал женщин, что да как, уговаривал их сняться в сюжете.
   Анфиса Петровна согласилась сразу, а вот Марья Ивановна – ни в какую.
   Она отказывалась, отнекивалась, но на помощь Соколову пришла Анфиса Петровна.
   Они вдвоем уговаривали соседку, и та в конце концов дала согласие. Затем они позвонили в милицию и сообщили о своей находке.
   Но ни журналист, ни бывшая учительница, ни бывшая вагоновожатая не знали о том, что во дворе, за кустами у беседки лежит труп.
   Очередная жертва Григория Синеглазова.
   Вскоре прибыли телевизионщики, следом милицейский «уазик» и машина «скорой помощи». Услышав, что во дворе что-то происходит, сбежались жильцы.
   Окна в квартирах зажглись, во дворе началась возня.
   Телевизионщики включили освещение, милиционеры размахивали руками, отгоняли любопытных.
   Лейтенант с капитаном расспрашивали обо всем двух старух, записывали их фамилии, когда прибежал какой-; то пацан лет четырнадцати и закричал:
   – Там возле телефона мертвый бомж!
   Интерес сразу же переключился на труп бомжа.
   Соколов Олег Иванович ликовал – вот так удача, в родном дворе поздней ночью найти целых два сюжета! Да каких! Четыре детских руки, труп бомжа! Для одной ночи это даже слишком много.
   Он расхаживал, высоко подняв голову, дымил сигаретой и как хозяин положения разговаривал и с милиционерами и с жильцами своего и окрестных домов.
   Этой же ночью был показан сюжет о том, что во дворе одного из домов на проспекте Мира обнаружен сверток с четырьмя детскими руками, а также труп бомжа.
   Бомжа опознали, и жильцы рассказали, что уже около месяца этот бомж обитал на чердаке. Правда, с ним жил и еще один. Утром его видели. Поднялись на чердак, но там уже никого не нашли. В общем, вся Москва, или те, кто не спал, узнали о страшной находке возле мусорного контейнера на проспекте Мира, а также все видели двух ярко высвеченных лампами старух, которые оказались героями этого вечера.
   Старухи, как могли, объясняли происшествие. Олег Иванович Соколов даже заставил Марью Ивановну, перепутав ее с Анфисой Петровной, держать мусорное ведро. Вот так они и были показаны по телевидению: Марья Ивановна, бывшая учительница, с ведром в руках, и Анфиса Петровна с обувной коробкой.
   Теперь уже разговоры о страшном, кровожадном маньяке, убивающем детей, поползли по Москве, мгновенно материализовавшись. Теперь всех исчезнувших, пропавших без вести детей приписывали кровожадному маньяку, а число этих детей и подростков было довольно значительным.

* * *

   Конечно же, выпуска «Новостей» Григорий Синеглазов не видел. Он в это время сидел в купе скорого поезда, который мчался в направлении Питера.
   Напротив него на мягком диване, поджав под себя ноги, сидела Анжела. На ее лице поблескивали очки в тонкой золотой оправе, и она просматривала документы.
   Лицо Синеглазова было бледным.
   – Что это с тобой, Григорий? – подняв голову от бумаг, поинтересовалась Анжела. – Уж не заболел ли ты?
   – Да, знаешь, что-то меня трясет. Может быть, простыл, а может, просто нервы расшалились.
   – Да, да, может быть, нервы, а может быть и простыл. Погода, видишь, какая?
   На темном оконном стекле поблескивали капли.
   – У тебя ничего нет выпить? – тронув за плечо Анжелу, вдруг спросил Синеглазов.
   – Выпить? Ах да, есть, я взяла бутылку коньяка. Будешь коньяк?
   – Да, с удовольствием, – прошептал Синеглазов, чувствуя, что у него во рту пересохло.
   – И еще у меня есть лимон и «салями».
   – Вот и хорошо. Давай.
   И Анжела, раскрыв свой чемодан, поставила на стол плоскую бутылку армянского коньяка, достала два лимона. У Синеглазова в руках появился ножик, он тонко порезал лимон, и спутники начали пить коньяк.
   Анжела посматривала на Григория довольно холодно. Она все еще не могла ему простить то ночное вторжение.
   Григорий Синеглазов понимал это, но просить прощения не хотел.
   Единственное, что он сказал после четвертой рюмочки, так это то, что он и сам не понимает, как все получилось.
   Анжела пожала плечами и усмехнулась в ответ.
   – Не понимает он! Ворвался, набросился на меня, словно зверь какой-нибудь, словно насильник.
   От этих слов Синеглазов вздрогнул и побледнел.
   – Ладно, выйди, я разденусь и лягу спать, – попросила Анжела.
   – Да раздевайся, мне-то что, – ответил Григорий.
   – Ну, как знаешь.
   Она переоделась. Синеглазов смотрел на ее округлые плечи, на тонкую талию, на высокую грудь, на блестящий шелк комбинации, на золотую цепочку, на сережки и у него не было желания. Он сидел, положив голову на руки, и недовольно морщился, словно перед ним была не привлекательная молодая женщина, а старуха, которая не вызывает никаких чувств, кроме брезгливости.
   Анжела попыталась соблазнить Григория, но это ей не удалось.
   – Я себя плохо чувствую, Анжела, – сказал Григорий Синеглазов. – Может быть, я перенервничал, а может быть, действительно, сильно простыл.
   – Ох, эти мужчины! Вечно у них какие-то причины, и вечно они все любят делать по-своему.
   Анжела забралась под одеяло и отвернулась к стене.
   Григорий понимал, что она не спит, что она ждет, когда он сядет рядом с ней, положит руку вначале на плечо, затем ладонь скользнет под одеяло, нащупает упругую грудь, затвердевший сосок, и Анжела, задыхаясь, перевернется на спину и потянется к нему губами.
   Но Григорий был неподвижен. Анжела, проклиная Синеглазова, уснула, а он долго еще сидел, медленно потягивая коньяк, заедая его кислым лимоном.
   Но в конце концов усталость и нервное напряжение взяли свое, и он тоже уснул, правда, сон его был тревожен. Ему виделось перекошенное от ужаса, небритое, грязное лицо бомжа, кричащего в трубку: «Алло, алло, милиция, скорее приезжайте! Здесь такое, такое…»
   Дважды или трижды Григорий просыпался, пил коньяк и вновь пытался заснуть.
   В Питер поезд прибыл утром, и Григорий Синеглазов с Анжелой сразу поехали устраиваться в гостиницу, затем направились по делам.

* * *

   А в Москве дело с маньяком набирало обороты. Повсюду говорили об ужасной находке во дворе дома по проспекту Мира. Сюжет повторили и в утренних «Новостях», затем показали днем.
   О мертвом бомже в дневных «Новостях» уже не упоминалось. Да и кого может интересовать труп какого-то человека, чье имя даже не было известно. Бомж и бомж.
   Милиция занималась своим делом: звонил телефон, начальство требовало как можно скорее найти маньяка. Журналисты приставали к высоким чинам, требуя объяснения и домогаясь, почему милиция бездействует и почему ужасный преступник все еще на свободе? Генералы обещали, что вскоре маньяк будет пойман и посажен за решетку. Журналисты, конечно же, не верили этому.
   Ночное происшествие обрастало новыми и новыми подробностями. Родители уже не пускали детей одних, встречали их после школы, дворы опустели. Дети сидели по домам, а если и гуляли, то только под присмотром взрослых.
   Экспертиза определила, что руки, найденные в целлофановом свертке, принадлежат Даше и Наташе Мамоновым. Анна Ивановна Мамонова после того, что узнала, попала в больницу. У нее случился обширный инфаркт, и сейчас врачи пытались ее спасти. Она лежала под капельницей в палате реанимации, ее муж, убитый горем, потерянный, ничего не понимающий, нервно ходил в коридоре, то и дело подскакивая к выходящим из палаты врачам.
   – Как она?
   Врачи пожимали плечами, воздерживались от утешительных обещаний.

Глава 9

   Сиротка провел эту ночь на Павелецком вокзале. Конечно же, он видел и ночные, и утренние «Новости», и ему захотелось пойти в милицию, рассказать все, что он знает.
   Но, наученный горьким опытом, он никуда так и не пошел.
   Прошло еще два дня. Все дела в Питере были закончены.
   Возвращались из северной столицы Григорий Синеглазов и Анжела не поездом, а самолетом.
   В последний день Григорий Синеглазов направился погулять по Невскому проспекту. Он зашел в один из букинистических магазинов, долго топтался у полки с антиквариатом и, наконец, подозвал продавщицу.
   – Будьте добры, покажите мне вон ту книгу.
   Синеглазов был одет респектабельно, на нем было кашемировое пальто, безукоризненно белая рубашка, шикарный итальянский галстук.
   Девушка легко взобралась по стремянке и достала с верхней полки старую книгу. Синеглазов принялся быстро ее просматривать, судорожно перелистывая пожелтевшие страницы.
   Это было дореволюционное издание книги небезызвестного Крафта Эйбинга «Половая психопатология». В ней было описано более шестисот случаев, а в начале шло огромное предисловие страниц на сто с лишним. Около часа Григорий Синеглазов листал книгу, время от времени облизывая пересохшие губы.
   Продавщица с явным интересом наблюдала за Григорием Синеглазовым.
   Наконец, она не выдержала, тем более, что приближалось время обеденного перерыва.
   – Так вы будете покупать книгу?
   – А? Что?…
   Синеглазов вздрогнул, словно ему в затылок уперся холодный ствол револьвера.
   – Я говорю, вы книгу будете покупать? Мы закрываемся.
   Синеглазов сглотнул слюну, затем набрал полную грудь воздуха.
   – Конечно, конечно, сколько она стоит? Цена, в общем-то, была головокружительной, но Синеглазов преспокойно вытащил из внутреннего кармана пиджака портмоне, отсчитал деньги и подал продавщице. Девушка запаковала книгу, Синеглазов спрятал ее в кейс и вполне удовлетворенный вернулся в отель.
   Он вошел в номер Анжелы Литвиной. Та, уже собравшись, ждала его.
   – Ну что? – спросил Синеглазов, усаживаясь в кресло.
   – Я заказала билеты, и мы можем часа через полтора выезжать.
   – Замечательно.
   Улыбка сияла на лице Синеглазова.
   – Что это у тебя, Григорий, такое хорошее настроение? Словно выиграл в лотерею.
   – Можно сказать, что и выиграл. Ведь дела мы с тобой все закончили, и закончили удачно. Через четыре дня на наш счет поступят деньги. Я думаю, нами все будут довольны.
   – Я тобой недовольна, – призналась Анжела. Григорий сделал удивленные глаза.
   – Это еще почему?
   Анжела поднялась с кресла. Она вильнула бедрами, обтянутыми коротенькой юбкой с разрезом, прошла мимо Григория и остановилась шагах в трех напротив окна.
   – Так чем ты недовольна? – уже понимая, о чем пойдет разговор, спросил Григорий.
   – Мне кажется, ты охладел ко мне.
   Анжела стояла, расставив ноги, и немного скептично поглядывала на Синеглазова.
   – Мне кажется, я тебя перестала интересовать, перестала возбуждать.
   – Ну, знаешь ли, как-то не время, и в общем-то, мы устали. Работа была напряженной, переговоры шли туго…
   – Вот и хорошо было бы расслабиться, – на этот раз жестко глядя в глаза Синеглазову, сказала Анжела. Мужчина замялся.
   – Ну же, – настаивала женщина.