Воронин Андрей Николаевич. Слепой против маньяка

Андрей ВОРОНИН
СЛЕПОЙ ПРОТИВ МАНЬЯКА

Глава 1

   Моросил надоедливый мелкий осенний дождь. Катя Фролова с большим пестрым зонтиком в руках спешила по улице. Она хотела как можно скорее попасть к ресторану «Валдай». Вчера ей не повезло, а вот сегодня она надеялась, что все сложится как обычно. Ее кто-нибудь снимет, и она заработает. Подруга, на которую она рассчитывала, сослалась на насморк и отказалась идти.
   Сегодня была суббота, занятия закончились раньше, что было на руку Кате. Родители уехали на дачу копать картошку и снимать яблоки, так что Катя Фролова, ученица восьмого класса гимназии с английским уклоном, была предоставлена сама себе.
   Она бросила портфель и долго, как опытная женщина, прихорашивалась перед зеркалом, выставив на полочку всю косметику матери. В душе она проклинала свою подругу, высоченную Зойку, обзывала ее всякими словами. Для верности она перезвонила ей.
   – Так ты идешь или нет? – строго спросила Катя.
   – Я не могу. Ты же понимаешь… Слышишь, как я разговариваю?
   Действительно, Зойка разговаривала гнусаво.
   – А тебя там никто и не просит говорить.
   – Знаешь, Катька, я боюсь заболеть. Да меня и мать не пускает.
   – А ты скажи, что идешь ко мне слушать музыку и заниматься английским.
   – Она не поверит и уж точно не отпустит.
   – А ты что, забыла, что должна мне полтинник?
   – Да помню, Катька, помню. Вот оклемаюсь, насморк пройдет, заработаю и отдам.
   – Смотри, подруга, счетчик включен, – по-взрослому сказала Катя и добавила:
   – Слышишь, он уже начинает щелкать? – она постучала ногтем по микрофону трубки.
   Зойка захихикала.
   – Досмеешься у меня, дылда. Это тебе не в подъездах с азербайджанцами трахаться. Полтинник – деньги немалые. Так что в среду чтобы приготовила!
   – Ладно, ладно, Катька, не нервничай. Ты же знаешь, я всегда отдаю. А куда ты пойдешь? – на всякий случай спросила Зойка.
   – А ты что, собираешься прийти?
   – Не знаю, может… – замялась Зойка.
   – Я буду возле «Валдая». Подскакивай, вдвоем сподручнее ведь работать.
   – Ладно, видно будет, – прогнусавила Зойка и повесила трубку.
   «Вот сучка! Грудь третьего размера, а она работать не хочет. Ну ладно, я с ней разберусь!»
   Катя натянула на майку кожаную косуху, одернула. коротенькую юбочку, сунула ноги в ботинки, выбежала на кухню и глянула в окно. По стеклу струились капли дождя, перечеркивая пейзаж.
   – Только этого мне не хватало, – буркнула Катя, – еще простыну – буду гнусавить, как Зойка.
   Она открыла свою сумку, слишком большую для ее маленькой хрупкой фигурки, заглянула внутрь. Салфетки, косметика, несколько пестрых пачек презервативов и газовый баллончик, который она вытащила у своей матери из плаща…
   Полностью экипировавшись, взглянув перед выходом в зеркало, Катя осталась вполне довольна своим видом. Единственное, чего у нее не было, это денег. А она любила, несмотря на свои тринадцать с половиной лет, чтобы у нее в кармане всегда были деньги.
   И вот сейчас, когда она аккуратно обходила лужи, единственным утешением для нее было то, что насморк – не сифилис. В свои тринадцать лет Катя Фролова умела делать очень многое, и в классе она слыла едва ли не самой крутой. Вот уже год, как у нее почти всегда водились деньги. Ей не повезло: в одиннадцать лет ее изнасиловали на чердаке два старшеклассника – Витька и Колька. К тому же сделали это неумело… Но все обошлось.
   А затем Катя поняла, что это ей нравится. А потом она поняла и другое: мужчинам это тоже нравится и они готовы платить за это деньги, и деньги немалые, по ее понятиям.
   И Катя Фролова, почти отличница, занялась выгодным промыслом. Она пополнила ряды представительниц древнейшей профессии, хотя себя проституткой Катя не считала. Зарабатывала она себе не на жизнь, а на удовольствия. Мать, наверное, кое о чем догадывалась, но Катя умело врала. Она говорила, что занимается переводами, репетиторством и иногда водит туристов по Москве, показывая достопримечательности.
   – Чертова погода! – бормотала Катя, пока шла до ресторана.
   К сожалению, у нее не было денег даже на чашку кофе, и поэтому пришлось торчать у входа. Дождь все накрапывал. Становилось прохладно. Катя поеживалась.
   Даже сигарет не на что купить!
   И тут она увидела высокого парня в длинном светлом плаще, вышедшего на крыльцо и пытающегося закурить. Огонек от зажигалки все время задувало ветром.
   Катя подошла к нему и приподняла свой пестрый зонт. Парень взглянул на нее и подмигнул. Катя подмигнула в ответ.
   – Что, крошка, закурить хочешь?
   – Не отказалась бы, – во весь рот улыбнулась Катя, показывая ровные белые зубы.
   Парень протянул ей пачку «Мальборо». Катя вытащила одну сигарету и помедлила.
   – Да бери еще. Вдруг, тебе долго придется торчать. Твой парень не пришел на свидание?
   – Нет у меня никакого парня, – буркнула в ответ Катя и вытащила три сигареты.
   Парень щелкнул зажигалкой, Катя затянулась.
   – Ну ладно, крошка, мне пора, – парень взглянул на часы и, увидев медленно движущееся такси, махнул рукой.
   «Вот черт, не повезло! Неплохой парень и, наверное, не жадный».
   Такси приостановилось, парень открыл дверцу, придержал полу плаща, сел и через опущенное стекло помахал Кате. Девочка тоже махнула ему в ответ.
   «А может, он еще вернется? Наверное, я ему понравилась. Интересный парень, но сильно смахивает на голубого».
   Голубых Катя не любила. Они вызывали у нее холодное отвращение, как лягушки, змеи и пиявки. Но разговаривать с гомиками было интересно. Они, как правило, были образованными и остроумными, чего не скажешь о представителях солнечного Кавказа. Все их комплименты Катя знала наперед: «Дэвочка, повернись так», «стань так», «твоя попка как пэрсик». С представителями Кавказа Катя по возможности старалась не иметь дел. Но довольно часто на нее наезжали то осетины, то чеченцы,. пытаясь взять в оборот и получать с нее деньги. Поэтому Катя старалась менять места своей работы.
   Смеркалось. Зажигались огни рекламы. Катя зябко ежилась.
   «Наверное, день сегодня такой, наверное, звезды расположены неудачно», – она посмотрела на небо.
   Но там не было видно не то что звезд, но даже облаков. Небо было ровным и серым, чуть подсвеченным заревом большого города. Проносились шикарные авто, останавливались такси. Роскошные парочки выходили из машин, направляясь в ресторан.
   Катя бурчала им вслед:
   – Раскормленные индюки! Козлы вонючие!
   Ей иногда нравилось ругаться матом, особенно если было холодно и настроение было никудышным. Именно таким, как сейчас.

* * *

   Григорий Синеглазов, сорокапятилетний мужчина с довольно длинными волосами, начинавшими седеть, развязал тесемки коричневой коленкоровой папки, положил ее себе на колени. Его глаза, под которыми были темные круги, сузились.
   В кончиках пальцев появилась дрожь. Он раскрыл папку и одну за другой принялся вытаскивать большие глянцевые фотографии. Он раскладывал их на журнальном столике так, как раскладывают карты в пасьянсе. Менял местами, облизывал пересохшие губы и вздрагивал.
   – Забавно… забавно… – шептал мужчина, – как же ты визжала! Как же ты хотела! Но потом ты хотела выскочить, и это тебе не удалось. Ключик-то от квартиры лежал у меня в брюках, а ты об этом не знала. Я поймал тебя у самой двери.
   На фотографии было распластанное в ванной, исполосованное бритвой мертвое тело. Глаза вытаращены, язык вывалился, мокрые волосы прилипли к краю ванны.
   – Люблю мелкие подробности, – проговорил мужчина и, подняв за уголок следующий снимок, поднес к глазам.
   На этом снимке была окровавленная голова совсем молоденькой девушки, почти ребенка. Следующая фотография задрожала в пальцах Григория Синеглазова. В раковине умывальника лежала аккуратно обмытая отрезанная женская рука. Пальцы были выпрямлены, и рука с, колечком казалась фарфоровой. На запястье поблескивали часы. Снимок был настолько отчетлив, что мужчина мог видеть даже время, остановленное вспышкой фотолампы: два часа пятнадцать минут.
   Григорий Синеглазов отлично помнил эту ночь. Он помнил девушку, почти подростка, он помнил, как она немного запинающимся голосом соврала, что ей уже восемнадцать лет. На самом же деле ей было не более четырнадцати, может быть, четырнадцать с половиной. Именно такой возраст больше всего возбуждал референта по экономическим вопросам, кандидата экономических наук Григория Синеглазова, разведенного шесть лет назад. Он быстро просматривал снимок за снимком. В уголках глаз собрались слезы.
   – Какие вы все хорошенькие! – прошептал Синеглазов и судорожно вздохнул. – Какие вы хорошенькие! Как я вас всех люблю!
   Все фотографии были ужасны. Они больше напоминали страницы патологоанатомического атласа, чем снимки, сделанные фотографом-любителем.
   Руки, отделенные от туловища, вспоротые животы, вывалившиеся кишки, отрезанные груди, уши, разорванные рты, выколотые глаза. На обратной стороне каждого снимка были аккуратно проставлены дата и имя жертвы. Возможно, имена были не настоящие, но если жертва называлась Валей, Таней, Мариной, Григория это вполне устраивало. Его абсолютно не интересовало настоящее имя девчонки: Валя так Валя, Катя так Катя.
   Просматривая снимки, Синеглазов возбуждался все больше и больше. И он понимал, что уже не сможет сегодня спать спокойно, что ему опять хочется крови, хочется наслаждения, хочется видеть наполненные ужасом глаза жертвы.
   Он быстро собрал снимки, аккуратно сложил, завязал на бантик тесемки и спрятал коричневую коленкоровую папку в секретер, где лежали фотоаппараты.
   Затем он взглянул на свое отражение:
   – Ну что ж, Гриша, время пришло.
   Он потуже затянул узел итальянского шелкового галстука с миниатюрными смешными машинками – такими, как их рисуют дети, сунул в карман пиджака пачку сигарет, накинул на плечи синее кашемировое пальто и, оставшись вполне довольным своим внешним видом, вертя на пальце ключи от машины, быстро сбежал вниз. Его серая «вольво», хоть и не новая, но все еще довольно привлекательная, поблескивала, вымытая дождем, прямо у подъезда на небольшой площадке. Кровавой капелькой мерцал огонек сигнализации.
   «Хорошо бы сегодня найти какую-нибудь совсем молоденькую, но с большой грудью и худыми острыми коленками!»
   Такая однажды попалась Григорию. Это было в прошлом году. Он снял девочку возле ресторана «Прага». Она назвалась Мариной. Этот фотоснимок хранился на самом дне папки, и Григорий Синеглазов любовался им только в самые торжественные моменты своей жизни.
   – Все будет хорошо, – сказал он сам себе, вставляя ключ в замок зажигания и запуская двигатель.
   Затем он щелкнул кнопкой магнитофона, и в кабине зазвучала мягкая, спокойная музыка. Это была запись Патрисии Каас, которая очень нравилась Синеглазову. Но не как женщина, а как певица. Ее песни не возбуждали Григория, а наоборот, приводили его в состояние равновесия и придавали уверенности в себе.
   Дела в посреднической фирме «Гарант», где Синеглазов был не последним человеком, шли как нельзя лучше. За последние пару месяцев было совершено четыре крупные сделки, и в кармане кашемирового пальто в большом бумажнике из мягкой крокодиловой кожи лежало четыреста долларов. Остальные деньги он хранил, заложив в толстую книгу, предназначенную для психиатров.
   Это была книга по сексуальным извращениям. Григорий иногда любил полистать страницы, при этом криво улыбаясь и причмокивая. Там были описаны такие ужасные случаи, до которых ему еще очень далеко. И еще Синеглазов очень любил вырезки из всевозможных газет. Несколько коричневых папок лежало в глубине секретера, заполненные вырезками из разных газет и журналов.
   А вот тоненькая синяя папка была посвящена ему. В ней хранились фотографии его жертв, фотографии, напечатанные в газетах, показанные по телевидению. По сей день милиция и родственники безуспешно пытались отыскать без вести пропавших девочек.
   Это была любимая папка Григория Синеглазова. И он время от времени тешил себя надеждой, что когда-нибудь она станет очень толстой, такой толстой, как коричневая. И все, что там будет, будет посвящено ему – Григорию Синеглазову, человеку, который мечтал стать хирургом.
   Но родители решили по-другому и отдали Григория – конечно же, по большому блату – в престижный Плехановский институт. Григорий закончил его с отличием, хоть в душе люто ненавидел экономику. Но специалист он был отличный.
   Сразу же после окончания его распределили в Госснаб, выдали сафьяновые корочки.
   Но проработал там Григорий недолго. Началась перестройка, и всевозможные реформы уничтожили эту славную тихую организацию.
   Григорий почти полгода был без работы. Попытался устроиться в один из коммерческих банков, но чуть не оказался за решеткой. Председатель банка и два его заместителя, уехав в отпуск за границу, так и не вернулись. Вместе с ними не вернулись и деньги вкладчиков. ФСБ, ФСК, налоговая инспекция очень долго мучили оставшихся сотрудников. Больше всех досаждали клиенты, но им Григорий радовался, ведь он проработал в банке всего лишь две недели и не был ни в чем замешан. Его оставили в покое.
   Затем ему повезло. Он встретил одного из своих однокурсников по «Плешке». Тот процветал. Имел свою фирму и после бутылки джина с тоником предложил Григорию:
   – Ты, Гришка, мужик сообразительный, а мне такие нужны. Замы у меня никудышные. Я их, скажу откровенно, держу лишь для того, чтобы в случае чего все свалить на них. Если хочешь, я возьму тебя референтом. Ответственности никакой, а дела проворачивать можно крутые. Ведь в основном мы работаем с наличкой.
   Григорий попросил два дня на то, чтобы подумать. На третий день Синеглазов в строгом сером костюме уже был в офисе посреднической фирмы со звучным названием «Гарант». Что и кому гарантировала фирма, было не понятно. А самое главное, было не ясно, чем она может гарантировать… Но офис был шикарный.
   Однокурсник усадил Григория в кожаное кресло, посмотрел ему в глаза.
   – Ну что, Григорий, я тебя поздравляю. Теперь ты мой подчиненный. Вот тебе бумаги. Разберись с ними и подумай, что можно сделать. А вот на эту бумагу надо написать ответ, она – из налоговой инспекции. Но налоги, как ты понимаешь, мы платим исправно, и поэтому постарайся придать всему вид законности, чтобы ни одна сволочь не докопалась.
   Григорий кивнул и занялся делом. Ему удалось представить дела фирмы так, будто она работает даже себе в убыток, занимаясь при этом благотворительностью направо и налево…
   Уже через полгода Григорий Синеглазов смог купить себе квартиру на проспекте Мира. Квартира была неплохая – с большой кухней и двумя комнатами.
   Одна была очень большая, а вторая очень маленькая. Но Григория это устраивало.
   В маленькой он устроил фотолабораторию и спальню. А в большой была гостиная и полки с книгами. А главное – нашлось место и для родительского секретера со сложным замочком, с множеством полочек и выдвижных ящичков.
   Поначалу на Синеглазова сотрудницы фирмы «Гарант» поглядывали довольно скептично. Но со временем он приоделся, приобрел автомобиль, хоть подержанный, но в хорошем состоянии. Это придало ему веса. Но как ни пытались женщины фирмы «Гарант» затащить его к себе в постель или попасть в постель к нему, это им не удавалось. И в офисе поползли противные сплетни, которые распускала любовница шефа, его секретарша Анжела.
   Женщины вначале шепотом, потом довольно откровенно стали поговаривать, что Григорий Синеглазов импотент. Эти слухи были опровергнуты довольно скоро.
   Как-то на одном из банкетов, когда все перепились, а шефу позвонила жена и он покинул праздник, Григорию представилась возможность – вернее, это была просьба шефа, уверенного в том, что Григорий Синеглазов импотент, – отвезти домой Анжелу. Григорий выполнил просьбу своего бывшего однокурсника, а теперь президента фирмы. Он отвез Анжелу домой в роскошную однокомнатную квартиру, купленную на деньги шефа, и там, в этой квартире, Григорий не ударил лицом в грязь. Он остался с Анжелой, и та призналась ему утром, что такого мужчины, как Григорий, она еще не знала. А мужчин на двадцатисемилетнем жизненном пути Анжелы попадалось немало.
   Григорий тоже остался доволен.
   И теперь, время от времени, когда шеф уезжал в командировки, Григорий наведывался к Анжеле. И та рассказывала ему, сладострастно постанывая и вздыхая, все секреты фирмы, а уж она-то их знала – шеф считал ее доверенным лицом.
   Так что все у Григория складывалось наилучшим образом. А то, что он извращенец, или, как пишут в бульварной прессе – сексуальный маньяк, никто даже и не догадывался. Знали об этом только жертвы.
   Но мертвые, как известно, молчат. А Григорий еще ни разу не отступил от своих правил – каждая жертва становилась трупом, над которым он долго и изощренно глумился, затем расчленял, ждал, пока сойдет кровь, тщательно мыл части тела, запаковывал их в целлофан, большой рулон которого он приобрел на рынке развозил в разные концы города и прятал.
   И вот сейчас этот человек с горящим взглядом темно-серых глаз спокойно вел машину. Дворники смывали капли дождя, салон наполнял приятный голос Патрисии Каас. Григорий покачивался, уверенно поворачивая руль то вправо, то влево.
   Жертвы он находил всегда в разных местах. Сейчас он выехал на Калининский проспект. Сердце ему подсказывало, что вскоре он найдет то, что ищет. Григорий внимательно смотрел по сторонам. Его глаз был наметан. Он сразу же отличал представительниц древнейшей профессии. Но далеко не каждая из них приходилась ему по вкусу: он искал подростков.
   Наконец, он увидел пестрый зонтик, под которым дрожала Катя Фролова.
   Серая «вольво» притормозила, уткнувшись правым колесом в бордюр. Боковое стекло медленно опустилось, прохладный влажный воздух ворвался в кабину. Вместе с воздухом салон заполнил шум улицы. Григорий сидел и смотрел на девочку в черной кожаной куртке, в коротенькой юбке, на ее худые коленки, на хрупкую фигурку.
   Затем он подался к дверце и махнул рукой.
   Катя сорвалась со своего места, как листок срывается с ветки. Но, не доходя до автомобиля несколько шагов, напустила на себя важный вид и попыталась унять озноб. Это ей удалось.
   – Скучаем? – немного охрипшим голосом поинтересовался Григорий.
   – А что, есть варианты? – ответила вопросом на вопрос девочка.
   – Могу покатать, – осклабился в улыбке Григорий.
   – Если недалеко, то можно, – кивнула Катя, подойдя уже к самой машине.
   Ей не терпелось как можно скорее оказаться в теплом салоне. Голос Патрисии Каас манил, да и мужчина ей понравился. Сразу было видно, что серьезный и состоятельный. Но на всякий случай Катя проверила:
   – Слушай, – девочка мгновенно перешла на «ты», – а деньги у тебя есть?
   Потому что бесплатно я с дядями не катаюсь, – ребячливо пошутила ученица гимназии с английским уклоном.
   Григорий понял, чего от него добиваются. Он сунул руку за пазуху, извлек роскошный бумажник и вытащил две бумажки по пятьдесят долларов.
   – Надеюсь, этого тебе хватит, крошка?
   – Этого, дядя, мне хватит.
   – Тогда садись, поедем.
   – А куда мы поедем?
   – Ко мне.
   – А тети там не будет?
   – Там не будет никого, только ты, крошка, и я.
   – А что мы там будем делать? – дурачась, поинтересовалась Катя и положила руку на бедро Синеглазова.
   Она постучала пальцами, Синеглазов поежился, его глаза сузились.
   – Ни тетей, ни дядей там не будет – только ты и я. И если будешь хорошей девочкой, может, я тебе дам еще одну бумажку.
   О подобном счастье Кате даже и мечтать не приходилось. Вот так, за вечер оторвать полторы сотни, да еще с хорошим представительным мужчиной, а не с каким-нибудь азером или грузином! Это было именно то, чего Катя хотела.
   Мотор заревел, и серая «вольво» помчалась по Калининскому проспекту.
   Катя смотрела, как проплывают высотные здания, поблескивая мокрыми стеклами, смотрела на рубиновые огоньки стоп-сигналов. Стекло было поднято, Синеглазов включил обогрев, и тепло заполнило салон.
   – Классно у тебя! – сказала Катя, расстегивая молнию кожанки.
   – А сколько тебе лет, крошка? Тебе уже можно этим заниматься?
   – Конечно, можно, мне даже мама разрешает, – пошутила Катя.
   – Так сколько все-таки? – настаивал Синеглазов, глядя на забрызганное дождем стекло.
   – Мне семнадцать, – соврала девочка.
   – Ну что ж, семнадцать, так семнадцать. А зовут тебя как, семнадцатилетняя красотка?
   – Зовут меня Зоя, – сказала Катя Фролова, тут же вспомнив о подруге и уже представив, как та будет ей завидовать, узнав, что Катька за один вечер оторвала полторы сотни.
   Серая «вольво» въехала во двор дома на проспекте Мира.
   – Вот тебе ключи, крошка, поднимайся на третий этаж, – остановив машину у подъезда, сказал Синеглазов – а я загоню тачку на стоянку. – Какая квартира?
   – Третий этаж, квартира тридцать семь.
   – Хорошо, – развязно кивнула девчонка, вышла из машины и, не раскрывая зонтик, заспешила к подъезду.
   Григорий взглянул ей вслед, и его тело напряглось. Его сотрясла судорога. Он ловил взглядом каждое движение девочки.
   – Повезло, повезло мне сегодня, – прошептал он, скрежетнув зубами, – ночь будет длинная, до утра я успею сделать все, что хочу.
   Он отогнал машину и в распахнутом пальто вальяжно направился к подъезду. На первом этаже он встретил соседку, забирающую почту из ящика, и вежливо поздоровался.
   – Добрый вечер, Зинаида Петровна, как ваш спаниель?
   – Ой, вы знаете, – махнула рукой седовласая пожилая женщина, – совсем ничего не ест. Наверное, у него глисты.
   – А вы попробуйте поить его отварами из трав.
   – Да я уж пробовала. Он такой капризный, ничего не хочет есть. А если поест – его сразу же тошнит.
   Григорий не нашел, чем еще утешить бедную женщину, и только пожал плечами. Он не торопясь поднялся на третий этаж и толкнул дверь своей квартиры.
   Катя уже сидела в кожаном кресле у журнального столика. Синеглазов взял плечики, повесил на них свое пальто и прошел в большую комнату.
   – Тебе нравится у меня, крошка? – строгим голосом спросил он.
   – Да, ничего у тебя, дядя, квартирка. Ты один живешь?
   – Сейчас будем жить с тобой.
   Катя расхохоталась, но в то же время какое-то смутное предчувствие появилось у нее в душе.
   – А мне, между прочим, нужно будет вернуться домой. Меня мама ждет.
   – Что ж, вызовем такси, сядешь и поедешь.
   – Ну так что, займемся? – глядя в глаза Синеглазову, спросила Катя и до конца расстегнула молнию на куртке.
   – Вначале ты, крошка, примешь душ. Я люблю, чтобы мои партнерши были чистыми.
   Катя пожала плечами, сбросила на кресло куртку, осталась в одной майке.
   Ее не по-детски развитая грудь приподнялась, когда она вытащила заколку из волос. Синеглазов сладко поежился.
   – Давай скорее в душ, мне уже невтерпеж.
   – А выпить у тебя есть, дядя?
   – А мама тебя ругать не будет?
   – А это не твое дело.
   – Ну что ж, тогда выпьем, – сказал Синеглазов, выкатывая из секретера сервировочный столик, на котором, тесно прижавшись друг к другу, стояли разнообразные бутылки с пестрыми этикетками.
   Катя посмотрела на бутылки.
   – Мне вот из этой плоской.
   – Так это же ром, крошка!
   – Ром так ром. А ликера у тебя нет, дядя?
   – Что, любишь сладкое?
   – Люблю, – призналась Катя, – тем более я замерзла.
   – Хорошо, выпей ликера.
   Из граненой бутылки, на этикетке которой красовался женский профиль, Синеглазов плеснул в стакан вязкого густого ликера. Катя попробовала. Напиток пришелся ей по вкусу. Она осушила стакан, облизала свои по-детски пухлые губы и вздохнула. Она понимала, что сейчас ей придется работать.
   – Ну, ступай же в душ, скорее.
   Синеглазов развязал галстук и швырнул его на диван. Туда же бросил и пиджак.
   – А ты можешь рассчитаться со мной сразу?
   – Могу, – сказал Синеглазов и положил две бумажки на стол.
   – Ты же обещал три.
   – Третья – это премия за хорошее поведение. Если ты будешь стараться – получишь и .ее.
   – Я уж постараюсь, дядя, не боись, – тряхнув волосами, развязно сказала девочка.
   Она сбросила свои тяжелые ботинки, стянула колготки, швырнула на диван майку и, покачивая худенькими бедрами, шлепая босыми ногами по паркету, направилась в ванную. Зашумела вода.
   Синеглазов жадно набрал полную грудь воздуха и зажмурился. А затем подошел к двери ванной и резко распахнул ее. Катя стояла под душем. Она мылась, стараясь не мочить волосы. Синеглазов расстегнул ремень на брюках, затем вытащил его и положил на ящик для белья.
   Катя смотрела на немолодого голого мужчину, стоящего перед ней, и чувствовала, как ее тело покрывается мелкими пупырышками, хотя вода была довольно горячей.
   Синеглазов, прямо в носках, переступил край ванны и сел на дно.
   – Мойся, мойся, тщательно намылься.
   Катя принялась покорно выполнять приказание этого странного мужчины.
   Озноб сотрясал ее тело.
   А Синеглазов привалился спиной к краю ванны и смотрел на свой член.
   Хлопья пены падали на грудь Синеглазову, и он растирал их рукой.
   – А ну-ка, крошка, полей на меня, – сказал Синеглазов, вставая.
   Катя направила на него дождик.
   – Ну и горячая вода! – Григорий заурчал. Что-то хищное почудилось Кате в его голосе. Затем он повернулся к ней спиной.
   – А ну-ка, потри мне спину. И хорошенько.