Воронова Арина. Дети Брагги

   Действительно, они избежали расспросов как при входе в Ольсборг, так и в харчевне. Ни одному бывалому воину не требовалось спрашивать, чтобы знать, что именно стряслось с оказавшимся перед ними сгорбленным черноволосым. А еще одной причиной, почему никто не удосужился допросить калеку и его исхудавшего спутника, был страх. Каждый ратник прекрасно знал, что однажды подобная судьба может постигнуть и его самого. Ярлы, хавдинги, даже бонды могут позволить себе кормить при себе пару-другую калек - проявляя щедрость или отдавая дань кровным узам.
   Но благодарность или забота о бесполезных - слишком большая роскошь для готовящейся к войне страны.
   На его потешную гримасу рассмеялся даже, несмотря на головную боль, Амунди, однако сказал, что дочь Раны Мудрого, должно быть, уже вернулась от конунга и неплохо было бы им возвратиться на корабль.
   - Двух лошадей я оставлю вам, - посерьезнел целитель. - Неизвестно, удастся ли вам найти их на острове. Остальные или останутся здесь, если найдется сегодня корабль в Фюркат, или же мне придется возвращаться назад верхом, ведя запасную лошадь в поводу, - объяснял он уже дорогой.
   Когда они подошли к "Линдормру", на пристани их уже ждал дружинник Гвикки с оседланными лошадьми.
   - Чалых на борт, - кивнул ему Гвикка, - остальных оставишь здесь.
   - Задержись ненадолго, - обратился вдруг к сыну Эгиля отошедший на пару десятков локтей к домам целитель.
   - Да? - нетерпеливо обернулся к нему Грим.
   - Возьми, - сказал Амунди, протягивая ему какой-то округлый предмет, завернутый в темную тряпицу.
   - Что это? - недоверчиво спросил Квельдульв.
   - Снадобье. Подожди... Не спорь. Я не требую, чтобы ты выпил это сейчас или когда-либо позже. Я могу только посоветовать тебе выпить его, когда руны скажут тебе, что пришло время.
   - Я спрашивал, что это?
   - Отвар из пленки с красного гриба с дурманом. Да, да - тот самый, что пьют перед битвой те, кто станет берсерком в бою, но в этот я добавил еще пару своих трав.
   - Зачем?
   Амунди помедлил.
   - Чтобы вернуть тебе память.
   - Стринда, это ведь не я упал в реку. Мне отвар не нужен.
   - Я не ту память имею в виду. Быть может, я уже и немолод, но разум мой тверд. Это ведь я первым рассказал тебе о травах и рунах. Я не верю, что все это исчезло из твоей памяти, ты просто не пускаешь руны в себя, пытаешься отмахнуться от вещих снов. Мой отвар откроет тебя видениям.
   Лицо Грима вдруг побелело и застыло, будто каменная маска, из которой, как через две дыры, глянула на Амунди тьма.
   - Нет.
   - Как знаешь. - Тон целителя был мягок. - И все же пообещай мне...
   - Ветер меняется, - крикнула с палубы драккара Карри.
   - Иду, - не оборачиваясь, отозвался Грим и, повернувшись к травнику, добавил: - Времени нет.
   - Обещаешь?
   -Да.
   - Пересказать мне, если сможешь, то, что увидишь. - Целитель лукаво улыбнулся.
   - Ах ты... - собрался было уже выругаться Грим, но лишь махнул рукой. С палубы что-то крикнули, и, кивнув на прощание целителю полубеспомощно-полунасмешливо, - сын Эгиля побежал вниз по склону и дальше по сходням на борт драккара, на ходу заталкивая в котомку фляжку.
   Ветер, несмотря на все беспокойство Карри и кормчего "Линдормра" Торарина, не переменился, и до острова они добрались сравнительно благополучно. Благополучно отчалил и растаял в наползавшем с севера легком тумане "Линдормр".
   Но тут же начались и неприятности. Грим полагал, что скрываться им не придется, в крайнем случае обмануть пару чересчур любопытных путников или, быть может, несколько франкских дозоров.
   И все же с первых нескольких миль, какие они проделали по острову, Грим осознал, что все лесные дороги кишат отрядами, не говоря уже о харчевнях на перекрестках и обжитых местах. Да что там, весь Гаутланд гудел, как растревоженное осиное гнездо. У ограды каждого хутора собирались своры вооруженных крестьян, враждебных и подозрительных, ожидающих недоброго от каждого приближающегося чужака. Первый же такой отряд попытался задержать их, отмахнувшись от сочиненной на ходу байке, что они дескать возвращаются с хутора паромщика у переправы через Рив, преподнеся ему посланный Гюдой Кнутом мед. Кнута был ближайшим соседом Хамарскальда, его усадьба находилась на опушке леса, в котором стояло родовое гнездо Бранра. Однако вооруженные крестьяне видели лишь меч на поясе Грима, и у околицы остались лишь трупы не успевших закричать вояк, а самим Гриму и Скагги пришлось обойти селение лесом.
   Франки, или кто они там были, похоже, за эти пару недель не решились занять остров целиком, ограничившись только городками и крупными селениями по побережью, очевидно, опасаясь нападения гаутландцев, поджидавших захватчиков за каждым поворотом дороги, за каждым деревом, домом или кустом. Таков здесь обычай, объяснял дорогой Грим. Гаутландцы, неоднократно подвергавшиеся нападениям, никогда не собирались большими дружинами. О едином ополчении гаутландских бондов Грим слышал лишь однажды, это было в правление Тунигоди, когда свейский конунг Гравдал решил было взять остров под свою руку. Тогда, измучив свейские дружины ночными набегами, убийствами из-за угла, немногочисленное ополчение бондов (хотя под стяг Грьотгарда Бодрого, тогдашнего херсира рьявенкрикской дружины, и собрались воины почти со всех хуторов, а бонды привели с собой даже отряды своих карлов) заставило убраться свеев с острова на немногих избежавших огня кораблях.
   Сейчас же Гаутланд явно вновь готовился к войне. Сам воздух вокруг хуторов и усадеб будто дрожал от затаенной ярости. Жители острова были достойными, хотя и не всегда дальновидными, воинами, продолжал просвещать своего спутника Грим, отводя ольховую ветку, поскольку полагали лучшей защитой нападение и считали излишним терять попусту время на выяснение, с кем именно они столкнулись. Теперь из-за этого им и придется пробираться по большей части лесом, если они собираются поскорее попасть на хутор Тровина, не перебив при этом - Грим с плотоядной мрачностью ухмыльнулся - половины возможных союзников.
   Так что весь последующий день они с ужасающей медлительностью - насколько позволяли усталые лошади - брели вдоль дорог по лесу и оврагам, грязь в которых нередко доходила до брюха лошадей. Но даже и так они видели высланные дозоры некоторые даже верхом, под командованием какого-нибудь крупного бонда. Однако встречались и иные - и намного более опасные; эти путешествовали, надвинув на головы капюшоны плащей, поодиночке, но чаще по три-четыре человека. Оружие у них неизменно было чем-нибудь обмотано, или в ножнах, чтобы не бряцало или не звенело.
   Причем впереди всегда ехал какой-нибудь проводник - явно из местных жителей с луком или охотничьей пращей наготове.
   Всякие люди бродят по Гаутланду, невесело размышлял Грим, впервые сознавая, какими опасностями чревато положение острова, как убежища всевозможных бродяг. Именно эти бродяги: беглые рабы, прячущиеся здесь от мести родичей убийцы, пираты, - короче, всяческий гулящий и безземельный сброд и решит, кому, в конце концов станет принадлежать остров. Кто-то из этих воинов останется воевать за тех, кто предложил им кров, а кто-то вполне способен отправиться искать себе места на службе у франков. Одни отряды выехали, чтобы попытаться остановить рейды захватчиков в глубь острова, другие же, наоборот, стремились к крепости, вокруг которой, по слухам, расположились, вытянув на берег часть кораблей, франки.
   При этом и те, и другие будут более чем счастливы поймать и прикончить всякого, если они решат, что этот "всякий" может предоставить франкам какую-либо помощь или сведения.
   Светлой радости глотком вас одарит руна Бальдра.
   Если свет не виден в небе,
   знайте, время перелома уж подходит к завершены".
   И дубовая Вальгалла - победителю награда,
   если помнит муж достойный, что отсрочить, не приблизить
   надобно ему стремиться Рагнарека
   день последний и хельмскринглы и Асгарда.
   Городища пепелище, где полночный ветер свищет. "Болтун и фигляр", - тут же одернул он себя. Пепелище - не самое подходящее место для фиглярства.
   А родовая усадьба Бранра Хамарскальда, где погиб в огне скальд аса Хеймдаля Тровин, и впрямь напоминала разоренное пепелище.
   От защищавшего ее от леса частокола, концы которого упирались когда-то в два длинных дома, лишь кое-где торчали с десяток разрозненных бревен. Из двух, поставленных под углом друг к другу длинных домов уцелела лишь конюшня при правом и почерневшие столбы по углам. В том месте где, судя по всему, должен был находиться колодец, возвышалась куча неряшливых камней. И только в двух десятках локтей от пепелища гордо покачивали мохнатыми лапами древние тисы, будто приветствуя белый и круглолицый, огромный в полнолуние шар луны...
   Лес еще не начал своего извечного наступления на рукотворную прогалину, но первые его лазутчики уже появились - по пятнам выжженной земли встали высокие, почти до пояса и серебристые в лунном свете воины зеленого народа с темными пушистыми маковками соцветий.
   Иван-чай, даже не подходя ближе, чтобы проверить, подумал Грим.
   - А вон там стоял стол, за которым любил сидеть под вечер Тровин. - Голос Скагги звучал странно потерянно в этой мирной ночной тишине.
   Грим обернулся на голос и, увидев, как Скагги не отрываясь смотрит на окружившую черный ствол серебристую поросль, неожиданно вспомнил и сам стол, и укрывшую его раскидистую липу, и сладковатый запах ее цветения, и вьющуюся над фитилем мошкару...
   - Пора подумать о ночлеге, - резче, чем хотелось бы, бросил он и попытался скрыть от парнишки собственную боль.
   Скагги же только примиряюще улыбнулся, и Грим вдруг подумал, что целитель из него выйдет, похоже, не хуже Амунди - не зря же его, неумелого и неподготовленного, выбрала себе привередливая Идунн.
   Оказалось, что конюшня - единственное строение в усадьбе, у которого, пусть и не полностью, остались хотя бы три стены, - принадлежала к тому самому дому, который удалось восстановить Молчальнику и его воспитаннику. Немудрено, что мальчишка мешкал входить сюда. Заметив это, Грим, чтобы занять его каким-нибудь делом, отправил Скагги поискать чего-нибудь на корм лошадям, а сам остался расседлывать усталых животных и разводить огонь.
   К тому времени, когда мальчишка вернулся, небольшой костерок уже весело полыхал, с довольным урчанием поглощая сосновые чурки, которые Грим отыскал у въезда в усадьбу. Однако, увидев яркие язычки пламени в трех оставшихся без крыши стенах, Скагги неожиданно попятился и застыл на самом краю круга света. Даже при том, что по лицу его затанцевали отблески костра, было видно, что будущий скальд Идунн смертельно бледен.
   Не желая бередить рану назойливыми вопросами, Грим только вопросительно поднял брови.
   - Я вспомнил вдруг то, что так стремился забыть, - стоически заставил себя проговорить Скагги.
   - Мы затем и вернулись сюда, чтобы ты вспомнил все, - отозвался сын Эгиля, понимая, сколь мало в его словах утешения. - Только знаешь ли, - помедлив, добавил он, - Молчальник, прости, что я сейчас поминаю его советы, говорил мне в тот самый мой приезд, который ты вспомнил, что в таких случаях нужно говорить. Что слова хотя бы отчасти, но снимут боль.
   - А наставник ведь никогда не говорил, откуда взялось это прозвище. Может быть, ты знаешь, Квельдульв? И еще, тебя все еще задевает прозвание "ночной волк"?
   - На оба вопроса: нет. - Грим сам удивился тому, что это, второе "нет", правда. - Поначалу я был слишком молод, чтобы осмелиться спросить Тровина, почему его так прозвали, а потом... Потом у меня слишком много было своих забот, чтобы замечать что-либо.
   - Ну... - не зная, что на это ответить, протянул Скагги, удивленный прямотой сына Эгиля, скальда изворотливого Локи, которого не так-то легко было вызвать на откровенность.
   Одновременно с этим он понял, что бессмысленно тянуть, бессмысленно прятаться в темноте, если можно сидеть, завернувшись в плащ, у огня, бессмысленно пытаться изгнать из памяти то, что уже вспомнилось...
   - Я вспомнил, как бежал отсюда. - Он решительно сделал шаг к костру, чтобы присесть возле на ствол березы, который притащил сюда Грим. - А забыть хотел... - будь проклят Рив, что помог мне, - наверное, от чувства вины... - От того, что он выговорил эти слова, ему неожиданно стало легче. - Вины за то, что оставил наставника здесь, на смерть, хотя это и было его волей.
   Запах горящей сосны действительно вернул ему все...
   И тяжелый удушливый дым, в котором, задыхаясь, храпели лошади, и голос Молчальника, ругающегося, что благородные звери без вины страдают в бедах своих хозяев. И шутку Тровина, которой он объяснял свое желание держать в усадьбе четырех лошадей - дескать, если ему не дано владеть восьминогим конем, то пусть у его скакунов в сумме ног будет вдвое больше.
   Лишь двое вольноотпущенников да старуха согласились жить на этом - как поговаривали в округе - проклятом хуторе. Они - и Скагги - по большей части и работали по хозяйству, ухаживая за лошадьми, парой коров и хромоногой отвратительного нрава козой. К травному же своему садику, что на удивление пышно и быстро разросся за домом у тисовой рощи, Тровин не подпускал никого. Две зимы жители крохотного хутора продержались в основном за счет охоты и даров, что приносили Тровину окрестные жители.
   Зная, с каким подозрением относятся гаутландцы к детям Брагги, Тровин не спешил рассказывать о своей принадлежности к Кругу, однако очень скоро местные поняли, что им без новых хозяев проклятой усадьбы не обойтись. Молчальник легко ладил со всякой живностью, а после того, как в окрестных селениях в первую зиму, в морозы, каких не помнили даже седые старики, пало лишь три-четыре коровы, просителей стало не перечесть. Лечил Молчальник и людей, хоть и делал это без особой охоты, признаваясь воспитаннику, что боится оскорбить Идунн-врачевательницу. И каждый раз, собираясь дать снадобье захворавшему, скальд Хеймдаля спрашивал у милостивой, но своенравной асиньи ее на то позволения.
   Будто предчувствуя неладное, за день до пожара, наставник отпустил слуг, поровну разделив между ними добытые за зиму беличьи шкурки. Старуха же уходить не хотела, Тровин отослал ее по какой-то мелкой надобности к родственникам, что жили за лесом, однако подарил при этом корову. Разумеется, умудренная сединой женщина заподозрила что-то неладное. Скагги наставник приказал получше кормить Черную Челку с тем, чтоб оседлать ее назавтра.
   - Мне уже тогда следовало бы понять, что произойдет, попытаться заставить его уехать вместе со мной. До чего я был слеп!
   - Если Тровин чуял неладное, то у него, очевидно, были причины полагать, что беда пришла не за тобой, а за ним. Что искать будут его. - Грим старательно подбирал те слова, которые бы, проникнув в душу мальчишки, заставили его понять, что наставник его думал столько же о нем, сколько о самом себе. - В отличие от него, ты мог бы ускользнуть. И вместе со мной вернуться для мести.
   Ночной сквозняк вновь бросил в лицо Скагги клок соснового дыма... запах горящего дерева.
   ...дым ел, щипал глаза, дым разъедал легкие... Им пришлось оставить горницы, перебравшись в загон для скота, где остались лишь одни лошади, но и сюда между досок уже добирались злые, с черной оторочкой язычки, заставляя в испуге храпеть и биться привязанных животных, а снаружи, то вздымаясь волной крика, то падая почти до шепота, но ни на минуту не умолкая, хрипели чужие голоса. Истошно блеяла коза. Оглядев бешеным взглядом загон, Тровин приказал ему собрать упряжь, сам же взялся подводить лошадей к дальней от ворот стене, той, что глядела на тисовую рощу и травный сад. Задыхаясь от дыма, Скагги не в силах был даже спросить, к чему все это, ведь ясно уже, что хозяевам усадьбы не дадут выйти, сожгут заживо. Наставник же, подхватив полено, еще и зажег от уже объятой пламенем стены факел.
   Накинув на лошадей уздечки, Тровин связал бьющихся от ужаса животных вместе. С трудом сдерживая, поставил мордами к стене.
   - В седло! - Он ткнул факелом в оседланную с вечера и яростно косящую мутным глазом Черную Челку.
   Перед глазами у Скагги все плыло в черно-красном с запахом гари тумане и, уцепившись, как утопающий за протянутую жердь, за голос наставника, он повиновался.
   - Я сейчас подпалю им хвосты, - прокашлял сквозь дым Тровин, - и они снесут стену. Гони вслед за ними! Через рощу в дыру в частоколе!
   - Наст...
   - Гони!
   В глаза Скагги ударил огненный сноп, а вслед за ним разверзлось на месте стены беззвездное черное небо. Деревья... все ближе...
   - ...вельдульва! - несся вслед за ним могучий, звенящий от муки даже не голос, а вой.
   Через пламя и пряный сосновый дым затухающего костра глаза Грима казались не голубыми, а серебристыми. Волчьи глаза, глаза Квельдульва.
   - Мы вернулись. - Голос его казался хриплым. От боли, сообразил вдруг Скагги, вспомнив, что слышал от скальдов о юности сына Эгиля, и мысль, что кто-то способен разделить его боль, неожиданно принесла облегчение.
   - Ты вернулся. - Грим кашлянул, прочищая горло. - Не твоя вина, что месяцы, а не дни спустя. Главное - ты вернулся. И мы отыщем то, чего так боялись, ради чего спалили усадьбу враги Молчальника.
   Неожиданно, будто чем-то острым ткнули ему под ребро или в охапку сена, из которой он устроил себе лежанку, затесался камешек, Грим проснулся и рывком сел. Костер догорел, в проеме на месте сгоревшей восточной стены темно-синее небо над деревьями подернулось белесой пленкой.
   - Я знаю.
   - В чем дело?
   Слова у Скагги со сна выходили невнятно, в волосах застряли соломинки.
   - Пошли.
   - Куда? - в сонном возмущении вопросил Скагги, но послушно побрел вслед за Гримом во двор.
   - Как же я сразу не сообразил, как только увидел тисы! - пробормотал Квельдульв, тряхнув головой, чтобы отбросить со лба отросшие волосы.
   - О чем ты? - хмуро поинтересовался Скагги. Он уже почти проснулся от предутреннего холода, и пробуждение его вовсе не радовало.
   - Повтори-ка Тровинову вису. - В голосе Грима зазвучал охотничий азарт.
   Не дождавшись ответа, Квельдульв обернулся, чтобы увидеть, как мальчишка возвращается из горелой конюшни, на ходу заворачиваясь в плащ.
   - Повтори вису.
   Уловив нотку гнева в голосе сына Эгиля, Скагги сообразил, что с прерванным сном, очевидно, придется смириться.
   Под корнем норн - брат лиственный
   - Вешку вниз - средь отцов лука - сведай.
   Закладу земли зыбкой не достаться добычей Вранову жару вражьему,
   Что пожрать рвется жадно Хеймдаля длани и слух.
   Плакать длиннобородого детям,
   Коль волк ночной оплошает.
   - покорно протараторил он. - Дичь какая-то. Какой может быть лиственный брат под корнем?
   - Ну хоть чему-то ты мог у Молчальника выучиться? - вспылил Грим, но увидев, как передернулось от боли лицо мальчишки, несколько сбавил тон: -Тровин что, не учил тебя языку поэзии?
   - Лишь немного, - сокрушенно признался Скагги. - Но о кеннингах я знаю, поспешно добавил он, увидев, как снова сошлись к переносице брови Грима.
   - Ладно, давай начнем с конца, - предложил сын Эгиля, подбирая с земли полено посуше. - Кто такой "длиннобородый", сообразишь? - Вогнав в полено нож, Грим расколол его на две половины. - "Длиннобородый ас", - подсказал он молчащему Скагги.
   - Брагги! - обрадовался тот. - Значит, "длиннобородого дети" - это Круг скальдов, так?
   - Так. А теперь, кто такой "волк ночной"? - Он лукаво усмехнулся. Смелей-смелей, ты же сам спрашивал меня сегодня о моем прозвище.
   - Квельдульв. - Игра, похоже, начала вызывать у Скагги интерес. - Но я все равно не понимаю, при чем тут корни и норны?
   - Подожди, сейчас дойдем. - Грим высек искру, и сосновое полешко затрещало смолой. - Чьим скальдом был Тровин?
   - Глухого стража Асгарда, - послушно ответил мальчишка, - то есть "Хеймдаля длани и слух" - это сам Тровин, да? Грим сумрачно кивнул.
   - А "вранов жар вражий" - это огонь, который развели враги и в котором погиб Тровин, - добавил будущий скальд упавшим голосом.
   Квельдульв снова молча кивнул. Сосновая чурка у него в руках превратились в яркий факел.
   - Знаешь, из чего делают луки? - задал он, помолчав немного, следующий вопрос.
   - Из тиса, - не задумываясь, ответил Скагги, за что получил одобрительный кивок, но не увидел этого, поскольку обернулся к тисовой роще.
   - Есть в роще какое-нибудь лиственное дерево?
   - Есть. Ясень у самого края.
   Скагги пришлось поспешить, чтобы поспеть за скользящим, "волчьим", как его называли охотники, шагом Квельдульва.
   - Ну, если там есть даже ясень, - вновь заговорил, подходя к роще, Грим, то, наверное, теперь ты знаешь, что за корень норн.
   - Норны живут под первым корнем ясеня Иггдрасиля, - сокрушенно признал Скагги. - А что за зыбкая земля?
   Грим в ответ только молча пожал плечами. Старый ясень действительно, как и вспомнилось Скагги, стоял на самом краю рощи, за ним из-за нескольких оставшихся стоять бревен частокола вытекал небольшой ручеек, в который Скагги со всплеском угодил сапогом. Грим же, обходя ствол дерева, через ручеек перешагнул, сказав, что нашел его на слух. Наклонив пониже факел, он осветил корни дерева, но на месте корней вокруг толстенного ствола блеснула вода.
   - Мы с Тровином думали к лету прочистить здесь все, - раздался из темноты задумчивый голос Скагги. - Зимой в роще упало дерево, а талые воды притащили еще и какие-то сучья. Да так и не собрались.
   - Вот тебе и зыбкая земля, - так же задумчиво ответил Грим. - "Зыбкая земля" - это обозначение моря или стоячей воды.
   Он присел, чтобы получше разглядеть корни.
   - Вот оно! - -воскликнул внезапно по другую сторону крохотной запруды Скагги.
   И Грим шагнул через ручей. Мальчишка стоял на коленях над плоским камнем и осторожно счищал с него тонкий слой земли. Под пальцами его на камне начинали проступать руны какой-то надписи.
   - Тровин по прозвищу Молчальник, сын Альвгейра из рода Альва, скальд Хеймдаля из Круга детей Брагги, вырезал эти знаки, - с трудом разбирал в колеблющемся факельном свете Скагги. - Запись эту читает тот, кто знает, что меня уже нет среди живых. Но отказано мне в месте и среди эйнхериев в Вальгалле, и во всех девяти мирах, над которыми властвует Хель.
   - И это все? - оторопело спросил Скагги. Парнишка был явно растерян. Только это мы и должны были отыскать?
   - И что у тебя, скажи мне, на плечах? Кочан капусты? - вышел из себя Грим, но усилием воли постарался сдержать гнев. - Это же только "вешка", а там сказано...
   - "Вниз сведай", - поспешил вставить Скагги, - но ведь между ними, оказывается, еще и "среди лука отцов".
   - В висе могут сплетаться две фразы, - терпеливо объяснил ему Грим. - Если правильно читать ее, получится "брат лиственный среди лука отцов", то есть лиственное дерево в тисовой роще, в роще хвойных деревьев. И "под корнем норм вешку вниз сведай", то есть ищи вешку или знак под первым корнем. Тровин опасался, что те, кого он ожидал, могут подпалить и священную рощу, а оставленное им не должно погибнуть в огне.
   - Поэтому ему не "достаться добычей вранову жару вражьему"...
   - Поэтому то, что мы ищем, спрятано в воде, - с этими словами Грим принялся шарить под первым с востока корнем ясеня. - Ну вот, подержи-ка факел, - удовлетворенно объявил он пару минут спустя и вытащил из-за пояса нож.
   Скагги завороженно смотрел, как сын Эгиля перерезает под водой что-то, чтобы затем вытянуть из-под подмытых водой корней перевязанный плетеным шнуром кожаный узелок. От кожи шел резкий запах начавшего подгнивать китового жира.
   - Так вот на что пошел весь жир! - неожиданно воскликнул он.
   Грим поднял на него вопросительный взгляд.
   - За пару дней до пожара я обнаружил, что у нас вышел весь жир, - объяснил Скагги. - А ведь всего неделю назад мы купили пару мер.
   Когда я сказал об этом наставнику, он только пожал плечами, сказав, что пусть меня это не тревожит, мол, этой зимой жир нам не понадобится.
   Кивнув, Грим принялся разрезать отсыревший кожаный шнур. Распались последние стягивающие сверток петли, и на развернувшейся коже в свете факелов перед ними предстала стопка тоненьких дощечек, покрытых ровными рядами крохотных рунических знаков.
   - Неплохая идея, - пробормотал себе под нос Грим, - оставить на пару дней кожу и дерево в жире, а потом спрятать все это в воде. Он же считал, что вернемся мы через неделю, самое большее десять дней, - добавил он уже громче.
   - И что, дощечки погибли? - встревожился Скагги, успевший уже взять верхнюю, чтобы получше рассмотреть ее. - Это же не дерево, это кора! - внезапно изумился он.
   - Возможно, какие-то из них погибли, но, думаю, большую часть записей мы прочитать сможем, - успокоил его Грим. - А что до коры, то это не совсем так. Видишь, какие они тонкие и как легко сворачиваются? Тровин как-то рассказывал, что такие деревянные таблички делают барды в Эрине, они точно так же, как Тровин здесь, чертят свои знаки на табличках раскаленной иглой.
   - Барды? - удивился Скагги. - Кто это?
   - Так сразу не объяснишь, - отозвался Грим, но, догадавшись, что мальчишка не уймется, добавил: - Что-то вроде эринских скальдов. Об остальном спросишь у Гвикки или у Стринды, - отмел он дальнейшие расспросы. - Он ездил с Тровином в Эрину, не я.
   Подобрав с земли таблички и их кожаные обмотки, сын Эгиля встал, отряхивая колени.
   - Пойдем-ка назад. У костра читать все же легче, чем при свете факела в темной роще.
   "Тровин по прозвищу Молчальник, сын Альвгейра из рода Альва, скальд Хеймдаля из Круга детей Брагги, - проговаривал, читая, про себя Скагги, начертал эти знаки, чтобы поведать то, что стало мне известно о воспитаннике моем Весе, ныне конунге Вестмунде. Знание это столь велико и ценно, что я не рискну оставить его, не доверив чему-либо, что может потом попасть в руки врага или пасть жертвой пожара.