Страница:
Земли делает человека мудрее. Действительно, в книге "Шулхан арух" ощущается
что-то от голых каменистых холмов, широко раскинувшейся долины и кристально
чистого воздуха Цфата. Подобно тому как Иосиф Каро вернулся на Святую Землю,
так и его книга вернулась к простым законам Торы и Мишны. В "Доме Иосифа",
написанном в Европе, Иосиф Каро перекопал горы аналитической учености
диаспоры. А вернувшись в Палестину, он сократил все это и создал сжатый
"Шулхан арух", который обеспечил его автору странное, почти анонимное
бессмертие.
Закон в наши дни
Когда умер мой дед, в его законоведческой библиотеке числилось около
четырехсот томов. Знатоки говорили мне, что это -- бесценное собрание
уникальнейших книг. Но самым ценным сокровищем моего деда были решения и
мнения новейшего поколения еврейских правоведов -- так называемых
"последних", или (на иврите) ахароним.
"Последние" -- это ученые, жившие в 17--20-ом веках, -- такие как
Виленский Гаон, Хаим Волошин, Акива Эгер, Хазон Иш, Хафец Хаим и многие,
многие другие. Именно их перу принадлежат многие из тех комментариев, из-за
которых так распухли тома книги "Шулхан арух". Кроме того, они опубликовали
множество томов собственных правоведческих трудов. Работы "последних" обычно
появлялись в виде скромных книжек небольшого формата, и они быстро исчезали
с книжного рынка, оставаясь только в больших правоведческих библиотеках, в
иешивах или в частных библиотеках, как библиотека моего деда. Раввины,
которым в наши дни приходится принимать те или иные решения, именно в этих
трудах ищут ответа на свои вопросы. Разумеется, все труды "последних"
равняются и ориентируются на основополагающие труды иудаизма и на Талмуд. Но
практические примеры, приводимые "последними", взяты из современной жизни, и
эти примеры достаточно разнообразны, чтобы охватить почти все, что может в
наше время случиться с евреем.
Мой дед вывез свою библиотеку из России в Соединенные Штаты, а из
Соединенных Штатов -- в Израиль, где он прожил остаток своей жизни. Сказать,
что эта библиотека была его гордостью, -- значит ничего не сказать. Она была
его жизнью. Он был широко известен своими правоведческими познаниями и своей
мудростью. Он часто заседал в раввинских судах, и молодые раввины обращались
к нему за консультацией по трудным вопросам.
Когда мой дед принимал какое-нибудь решение, он говорил так, что в его
голосе звучали все слова всех томов, стоявших у него на книжных полках, --
начиная от самой Торы и кончая несколькими книгами, изданными в пятидесятые
годы 20-го века. Он приходил к своим решениям после того, как долго
обдумывал и взвешивал все обстоятельства дела и перебирал кучу книг, снимая
их одну за другой с полки и нагромождая на своем письменном столе. Его
изыскания охватывали и мнения ныне живущих авторитетов, и суждения
"последних" законоведов Польши, Германии и Палестины, и труды итальянских,
французских, марокканских, египетских и других "первых", умерших порой
пятьсот или тысячу с лишним лет тому назад -- и дальше, вплоть до Талмуда и
его комментариев, написанных от талмудических времен и опять же до наших
дней. Если мой дед, перерыв все эти залежи знаний, все же сомневался, он шел
к другим мудрецам -- таким же седобородым старцам, как он.
Мой дед был известен как макил -- либеральный законовед. Где только
возможно, он склонялся к разрешению, а не к запрещению, к оправданию, а не к
обвинению. Он примирил многие супружеские пары, пришедшие к нему просить
развода. И лишь в особо сложных случаях, когда муж и жена были буквально на
ножах, он давал супругам развод. При всей своей репутации сторонника мягких
и либеральных решений, в личной жизни он отличался крайней суровостью и
требовательностью к себе. В этом не было никакого тщеславия, никакого
желания пококетничать собственным аскетизмом. Если люди, посоветовавшись с
раввином, поступают согласно его суждению, раввин перед Б-гом принимает на
себя всю полноту ответственности за их действия. Но дед мой судил с любовью
к людям и с ясным пониманием слабостей человеческой натуры. И не раз из
гордости за члена своей семьи, а потому, что, по-моему, это было
действительно так, я говорю, что мой дед был законоведом в лучших традициях
еврейства -- одним из тех людей, которые сумели через долгие века пронести
Моисеев закон.
Взгляд в прошлое
Мой обзор еврейского права -- обзор, который любому сведущему человеку
неизбежно покажется примитивным, -- заканчивается. Я не могу раздувать свои
объяснения до бесконечности, и потому я сделал попытку как можно яснее
довести до читателя один несомненный факт: иудаизм -- это не просто
переплетение очаровательных народных обычаев и обрядов, но стройная система
практической юриспруденции.
Крупные современные специалисты в этой области являются большей частью
деканами раввинских колледжей в Соединенных Штатах и в Израиле. Вместе со
своим профессорско-преподавательским составом они ежегодно вручают дипломы
многочисленным молодым раввинам. Выпускники должны сдать строгие и сложные
экзамены по еврейскому праву -- так называемые экзамены на семиху,
экзаменационная сессия длится чрезвычайно долго и охватывает весь Талмуд и
все основные своды законов, решения и постановления -- от незапамятных
времен до наших дней.
Интенсивная подготовка к экзаменам начинается уже с самого начала
второй ступени средней школы. Она продолжается в колледже -- с первого курса
до последнего -- и требует потом аспирантских занятий, необходимых
современному раввину. Будущие раввины слушают лекции и посещают практические
занятия по социологии, по языку, по технике речи, по совершению б-гослужений
и так далее и тому подобное. Мне доводилось преподавать будущим раввинам
английский литературный язык на аспирантском уровне. По-моему, студенты
раввинских колледжей -- это самые загруженные студенты в мире. Некоторые из
них, увы, не справляются со своими задачами. Но есть среди них и
высокоталантливые люди.
Эти юноши, сдающие экзамены по еврейскому Закону, -- не просто раввины,
но и доктора религиозного права. Они -- знатоки и толкователи бесконечного
количества статусов, кодексов и положений общего, уголовного и гражданского
права, -- трудов, написанных людьми сотен поколений, -- самого древнего
правоведения из всех, ныне существующих.
Римское право было, вероятно, высшим достижением гражданской
юриспруденции -- как по широте охвата, так и по своей способности обеспечить
соблюдение общественного порядка и равенства граждан перед Законом. Но ведь
римское право появилось уже тогда, когда Моисеев закон был достаточно
древним; а исчезло оно за тысячу лет до того, как были созданы законы
Соединенных Штатов Америки. А Моисеев закон был современником римского права
и стал современником нынешних американских законов.
Мы задали три вопроса насчет еврейского Закона: что он собой
представляет, откуда он идет и чью власть он утверждает?
Еврейский Закон -- это свод права, пронесенный через множество
поколений неисчислимыми мудрецами -- от древних до наших современников вроде
моего деда -- мудрецами, которые, умирая, передавали Закон своим ученикам.
Основателем Закона был величайший из мировых законодателей по имени Моисей,
одаренный вдохновенным видением нравственного порядка перед ликом Б-га. Он
дал новую конституцию необыкновенного народа-семейства, объединенного единой
верой. Эта конституция -- Тора. Наряду с общим правом, насчитывавшим более
тысячи лет истории и запечатленным в Талмуде, а затем расширявшимся и
видоизменявшимся в течение еще полутора тысяч лет, Тора дошла до наших дней.
Она -- религиозный путеводитель для тех, кто утверждает свою
принадлежность к созданному ею народу и кто приемлет Моисея как своего
законодателя.
С падением Еврейского государства в 70 году Моисееве гражданское и
уголовное право, согласно эдиктам еврейских правоведов, было заменено для
евреев гражданскими и уголовными законами стран, в которых евреи жили. Эти
законы обязывают евреев, кроме только тех случаев, когда они не разрешают
евреям молиться своему Б-гу так, как велит их вера. Законы Моисея,
касающиеся служения Б-гу, остаются для нас в силе. Чтобы заставить еврея
соблюдать их, не предусмотрено никаких санкций и наказаний. Сейчас, как и в
течение всех предыдущих веков, Закон Моисея имеет только нравственную
власть:
и в этом также -- его самобытность, его несхожесть с законами других
верований.
Именно эта власть позволила выжить и сохраниться народу, называемому
евреями, -- народу, треть которого была в 20-м веке уничтожена гитлеровцами
и который после этого насчитывает сейчас одиннадцать миллионов человек.
Современный период истории иудаизма принято отсчитывать с 1800 года.
Именно в это время в стены гетто ворвалось просвещение. Оно, как удар грома,
потрясло еврейские общины и превратило их из однородных скоплений людей в
кипящие клубки противоборствующих партий, какими эти общины остаются и по
сей день. Для того чтобы рассказать об иудаизме после 1800 года, нужно либо
создать эпопею вроде гомеровской "Илиады", либо быть кратким, как
телеграмма.
Евреи европейских гетто создали свою обособленную культуру, словно бы
отгороженную от мировой культуры высоким частоколом. В основе этой культуры
лежала религия, и языком этой культуры был преимущественно древнееврейский.
В мрачное средневековье еврейское гетто было крошечным островком грамотности
в море невежества, и еврейская ученость была намного выше, чем ученость
общества за стенами гетто. И никто не пытался заниматься "просветительской"
деятельностью среди евреев -- ибо было слишком очевидно, что в окружающем
мире нет ничего, в чем можно было бы еврея просветить.
Все это сразу же изменилось, когда в мире появились Галилей и Ньютон,
Бэкон и Вольтер, Коперник и Декарт. За стенами гетто засияли сотни
"ослепительных солнц". Первое, что предприняли вожди еврейства, -- это
постарались заделать все щели и не допускать в гетто никаких новых веяний.
Можно спорить о том, была ли эта реакция наилучшей возможной. Но так уж
случилось.
Легко представить себе, что думали и чувствовали еврейские старейшины.
К влиянию культур окружающих народов на еврейскую культуру раввины
относились с подозрением и неприязнью с давних пор. Им было известно, что
даже в христианском мире новые идеи привели к упадку благочестия и к
распространению безбожия. Раввины опасались, что в мире еврейства может
произойти то же самое, и потому сразу же приняли меры предосторожности:
стали делать вид и внушать другим, что этих новых идей и вовсе нет. Это был
инстинктивный защитный рефлекс.
Когда немецкие и французские евреи поняли, что они могут действительно
приобщиться к новой культуре, в Германии и Франции разразился неистовый бунт
против раввинов, стремившихся закупорить стены гетто и не допускать туда
новых идей. Рухнули перегородки запретов -- и, получив равноправие,
еврейская молодежь ринулась прочь из иешивы и устремилась в западную школу и
западный университет. В иешиве студенты корпели над Талмудом, над книгой
"Шулхан арух", над комментариями и сверхкомментариями, над циклопической
громадой познаний, которая с каждым годом увеличивалась и углублялась. Какой
был прок для них в накоплении всей этой схоластической умственности,
заостренной на точильном камне талмудической логики, когда тут же, рядом,
только руку протяни, их ждала новая, манящая и необременительная современная
наука?
Германия -- еще недавно страна наиболее устойчивых еврейских общин и
оплот старой школы еврейской премудрости -- сделалась центром
отступничества. По всей стране бушевала эпидемия эллинизаторства.
Образованные евреи отказывались от своей веры, от своей философии, даже от
своих имен. Они становились агностиками или массами переходили в
христианство. Или же они примыкали к новым религиозным течениям --
отдаленным подобиям прежней веры: приверженцы этих течений стремились как
можно меньше походить на ортодоксальных иудеев из традиционных синагог и как
можно больше походить на учтивую паству просвещенных западных церквей.
В России и в Польше этот процесс проходил гораздо медленнее, и как ни
парадоксально, но заслуга в этом принадлежала деспотическому царскому
режиму, который ограничил право евреев получать образование и насильно
держал их в черте оседлости. Однако и здесь сквозь стены гетто до молодежи,
сидевшей в иешивах, доходили рассказы о том, что в мире распространяются
новые науки. Эта молодежь добывала запретные книги, тайком проносила их в
свои синагоги и жадно их читала, прикрыв фолиантами типа "Шулхан арух", дабы
усыпить недреманую бдительность своих наставников, но вообще-то им было
наплевать, даже если раввины, застигая их за книгами Расколы (то есть
светского просвещения), честили их эпикурейцами, безбожниками и
разрушителями Стены. Все эти старинные бранные слова, некогда столь ужасные,
теперь воспринимались молодежью чуть ли не как почетные титулы. Между
прочим, из этой молодежи вышли основатели современного сионизма. То, что
сионизм возник на основе бунта против замкнувшейся в себе ортодоксальной
раввинской учености, до сих пор явно ощущается в жизни Израиля.
Мы -- почти современники этой бури, перевернувшей вверх дном всю жизнь
европейского еврейства. Мы все еще ощущаем на себе последствия этой бури, мы
все еще раскапываем развалины разрушенных ею строений под завывание
ослабевшего, но не утихшего ветра. До сих пор не перевелись раввины старой
школы, которые клянут современную науку за то, что она погубила иудейскую
веру. И не перевелись еще седовласые бунтовщики, на которых один лишь вид
раввина действует, как красный цвет -- на быка. Но хотя и те и другие
ратоборцы еще живы, они ведут лишь бумажные сражения давно закончившейся
войны. История пронеслась мимо них, и вопрос о сохранении сущности еврейства
решается теперь в новых -- и притом более глубоких -- терминах.
"Надо было мне выучить английский"
В современном Иерусалиме живет крохотная секта упрямцев, именуемая
нетурей карта -- "стражи города". Эти люди полностью отрицают какие-либо
перемены. Насчитывается их примерно пятьсот или шестьсот душ. Улицы
небольшого квартала, в котором они живут, -- это живая театральная декорация
для спектакля из жизни европейского гетто: на площади, крытой брусчаткой,
расставлены лотки мелочных торговцев; мальчишки в длинных черных лапсердаках
и с пейсами гоняются за курами; женщины в шалях и париках идут, не поднимая
глаз; из открытых окон доносятся голоса детей, хором переводящих Тору с
древнееврейского на идиш. Жители этого квартала (как и их крайне
немногочисленные собратья в Соединенных Штатах) убеждены, что они --
единственные истинные евреи, оставшиеся на земле. Наиболее крайние из них
бросают камнями в проезжающие мимо в субботу машины, устраивают беспорядки
на стадионах, где юноши и девушки вместе занимаются спортом, помещают в
американских газетах платные объявления, в которых поносят Израиль и
называют его фашистским государством, и тому подобное.
Некоторые люди думают, что нетурей карта -- это ортодоксальная
иудейская группа. Однако приверженцы ортодоксального иудаизма больше других
стесняются этой группы.
Члены нетурей карта делают все возможное, чтобы жить так, как будто
последних двух столетий истории вовсе и не было. Однако если бы можно было
еврея из европейского гетто 18-го века перенести на улицы, на которых живут
члены нетурей карта, он все равно был бы поражен теми изменениями, которые
там увидел бы, -- изменениями, пришедшими в нашу жизнь вместе с телефонными
кабелями и электрическим освещением. В конце концов невозможно жить,
замкнувшись в какой-то капсуле времени. Существование -- это цепь перемен.
Упорно не признавать правительство Израиля -- значит в определенном смысле
признавать его; запрещать слушать радио -- значит примениться к тому, что
радио вошло в жизнь людей. Когда человек начинает приспосабливаться к
обстоятельствам, это приспособление происходит по своим собственным законам.
А время делает все остальное. Моисей проявил глубокую мудрость, когда
указал, что в жизни есть только несколько вещей, которые всегда останутся
неизменными. Все же остальное подвержено переменам. Моисей вовсе не старался
заморозить еврейские обычаи на веки вечные.
Но в еврейской истории несколько раз бывали периоды, когда наш народ в
течение весьма долгого времени жил и вел себя совершенно одинаково, так что
именно такой образ жизни начинал казаться естественным, единственно
возможным и, наконец, священным. В европейском гетто еврей, у которого
кафтан был чуть короче, чем у остальных евреев, считался подозрительным
субъектом, потому что он вел себя не так, как все. Язык Торы смешался с
выразительным наречием, заимствованным у немцев; и одежда, в несколько
переиначенном виде дошедшая от средневековой эпохи, стала частью нерушимого
образа жизни евреев, называемого идишкайт. Различия между прочными законами
нашей веры и обычаями нашего временного окружения как бы не замечались.
Обнаружение этого различия стало болезненным открытием.
Мой дед старался жить точно так, как жили евреи черты оседлости в
Восточной Европе. Он ходил в длинном черном лапсердаке и высоких черных
сапогах, и фалды лапсердака доходили до верхушек голенищ. Идеальная
округлость тульи его черной шляпы никогда не нарушалась вмятиной, принятой
на Западе. Борода его не знала прикосновений парикмахера. Короче, он был,
насколько его только хватало, ходячей копией типичного восточноевропейского
еврея последних двух столетий. Но, само собой разумеется, мой дед не
одевался и не разговаривал, и не вел себя так, как одевались, разговаривали
и вели себя Иосиф Каро, или Рамбам, или Иегуда Анаси, или рабби бен Эзра. Он
следовал нормам, которым следовали евреи, когда он появился на свет, -- и по
этим нормам он жил всю жизнь.
Никакой программы на будущее у него не было. Все будущее для него
заключалось в Законе, и он придерживался обычаев, одежды и языка, которые
были вокруг него в те дни, когда он мальчишкой впервые сел за книгу. Он
поплатился за это тем, что его приход в Бронксе быстро;
испарился, ибо молодежь хотела ходить к раввину, который говорил бы
по-английски. Моему деду это было понятно, и он не чувствовал себя
обиженным. Но ему не удалось привлечь к себе молодое поколение в своей
собственной семье, и это его глубоко уязвило.
Когда мы с ним вместе ехали на такси в порт, где он должен был сесть на
корабль, отплывавший в Израиль, этот глубокий старик, подводивший итог
двадцати трем годам жизни в Америке и вступавший в последнее десятилетие
своей активной жизни, неожиданно повернулся ко мне и сказал -- это были его
последние слова, которые я от него слышал в Америке:
-- Надо было мне выучить английский. Но этот язык казался мне на слух
таким грубым!
Кто такие ортодоксальные евреи?
Невозможно установить, сколько именно евреев действительно живет по
религиозным законам. Невозможно проникнуть в то, как ведет себя человек в
стенах собственного дома. А к тому же повсюду -- полный разнобой мнений
относительно того, что именно требует от нас Закон
и что можно назвать б-гопослушанием. Как гласит английская пословица,
прежде чем спорить, нужно договориться о терминах. Но слово "ортодоксальный"
-- очень нечеткий термин, и разные люди понимают его по-разному.
Евреи из нетурей каста скажут, наверно, что во всем мире
ортодоксального иудаизма придерживается что-то около тысячи ста или тысячи
двухсот человек. Ревностные последователи рабби из Сатмера увеличат эту
цифру до пятнадцати или двадцати тысяч. Ни та, ни другая группа не признает
достаточно ортодоксальными очень религиозных членов маленькой израильской
политической партии Агудат Исраэль -- не признает их за то, что те заседают
в израильском парламенте. Членов всех трех групп журналисты нередко называют
ультраортодоксами. Само собой, сами эти группы отвергли бы такой ярлык.
Среди основной массы ортодоксальных евреев -- их, видимо, несколько
миллионов -- тоже нет единства мнений относительно того, как нужно верить и
как соблюдать обряды. Существуют такие религиозные группы как мизрахи,
современные ортодоксы, неоортодоксы, традиционалисты, сефарды, хасиды,
неохасиды и так далее и тому подобное. Я сомневаюсь, что у читателя хватило
бы терпения разбираться в различиях между всеми этими группами. Однако для
них самих такие различия имеют огромное значение.
Тем не менее, при всей многочисленности подобных групп в основной массе
ортодоксальных евреев не происходит полного и непоправимого раскола, ибо все
группы и группировки еврейства тяготеют к одному и тому же магниту: Моисееву
Закону. Происходит лишь бесполезная трата сил и энергии во внутренних спорах
и распрях. На одни и те же, дублирующие друг друга начинания разных групп
расходуется зря масса денег, когда фондов не хватает даже на основные
необходимые мероприятия. Уравнение евреев в правах с неевреями,
просветительство, эмиграция в Америку, сионизм, нацизм, основание
государства Израиль -- эти эпохальные события взвихрили и переворошили все
еврейство. Между разными группами евреев возникли трения. Еще немало надо бы
сделать, чтобы уладить все раздоры. Но внушительное количество евреев
все-таки придерживается Закона. В Израиле таких, может быть, примерно
половина -- впрочем, выполняют они еврейские обряды в самой разной степени,
а в других странах, наверно, около одной трети, Это, конечно, самые
приблизительные догадки:
точных цифр никто не знает. Людей, о которых идет речь, отличает
большее или меньшее соблюдение основных законов иудейской веры, да еще то,
что они дают своей молодежи сколько-нибудь серьезное религиозное
образование.
Упадок традиционной учености
Однако в целом того религиозного образования, которое получали наши
отцы (глубокое изучение Торы, Талмуда, многочисленных Правоведческих трудов
и сводов законов и еще кое-что в придачу), нынешнее молодое поколение евреев
почти никогда не получает. В сфере просвещения произошла такая революция,
что сторонники как старого, так и нового находятся в полнейшей
растерянности.
Вместе с волной еврейских иммигрантов, переселившихся в Америку из
европейских гетто в начале 20-го века, приехали и люди большой талмудической
учености. Борьба замкнулась в границах конфликта между старым и новым; стоял
вопрос, кто победит: иешива или гаскала, еврейская или западная ученость.
Законы новой родины евреев быстро разрешили этот спор. Дети были обязаны
ходить в светскую школу -- что они и делали. Религиозные занятия проводились
теперь вечером и в воскресные дни. Это нанесло смертельный удар
традиционному еврейскому обучению -- хотя в течение целого поколения оно еще
с грехом пополам кое-где продолжало цепляться за свои былые позиции.
Однако в какую жалкую пародию оно выродилось! Маленькие дети ходили в
хедер, то есть школу, и там их наставлял меламед, то есть учитель. На
всякого, кто знает, как все это выглядело, слова хедер и меламед навевают
самые мрачные и горькие воспоминания. В меламеды нанимался обычно разве что
бедолага-неудачник, который даже в Америке, где улицы вымощены золотом, не
мог найти никакой прилично оплачиваемой работы. Чаще всего это был человек
невежественный, но очень вспыльчивый и склонный к рукоприкладству. Классом
служила обычно его собственная убогая квартира или задняя комната нищей
синагоги. Какой разительный контраст со светлыми классами общественных школ
и с уверенными, изящно одетыми, образованными учителями-американцами! Мало
того: то, что дети учили в американской школе, отвечало требованиям
окружающей жизни. А бормотанье меламеда было курьезным эхом неведомого
умершего мира. Ну и меламед был, конечно, обречен. Он уступил место
талмуд-торе --вечерней школе, где работали учителями молодые американцы и
где были доски, мел, звонок, красивые учебники и систематизированная
педагогика.
Раньше всего пострадали иешивы -- высшие учебные заведения, готовившие
раввинов. Иешивы сохранили прежние программы и продолжали учить своих
студентов по старинке. А им противостоял богатый выбор блестящих учебных
заведений западного типа -- от средних школ до колледжей и университетов с
аспирантурой, -- и в них можно было заниматься любыми науками и искусствами,
какие только душа пожелает. Набор в иешивы резко упал, они хирели и
закрывались. В Америке происходило то же, что до этого происходило в
Германии, когда там начался упадок иудаизма. Многим недальновидным евреям
казалось, что они подходят наконец-то к цели, к которой еврейство шло
блуждая три тысячи лет.
Но когда вроде бы все пропало, евреи всегда находят способ пройти через
Красное море. Нескольким старым раввинам пришло в голову, что если
что-то от голых каменистых холмов, широко раскинувшейся долины и кристально
чистого воздуха Цфата. Подобно тому как Иосиф Каро вернулся на Святую Землю,
так и его книга вернулась к простым законам Торы и Мишны. В "Доме Иосифа",
написанном в Европе, Иосиф Каро перекопал горы аналитической учености
диаспоры. А вернувшись в Палестину, он сократил все это и создал сжатый
"Шулхан арух", который обеспечил его автору странное, почти анонимное
бессмертие.
Закон в наши дни
Когда умер мой дед, в его законоведческой библиотеке числилось около
четырехсот томов. Знатоки говорили мне, что это -- бесценное собрание
уникальнейших книг. Но самым ценным сокровищем моего деда были решения и
мнения новейшего поколения еврейских правоведов -- так называемых
"последних", или (на иврите) ахароним.
"Последние" -- это ученые, жившие в 17--20-ом веках, -- такие как
Виленский Гаон, Хаим Волошин, Акива Эгер, Хазон Иш, Хафец Хаим и многие,
многие другие. Именно их перу принадлежат многие из тех комментариев, из-за
которых так распухли тома книги "Шулхан арух". Кроме того, они опубликовали
множество томов собственных правоведческих трудов. Работы "последних" обычно
появлялись в виде скромных книжек небольшого формата, и они быстро исчезали
с книжного рынка, оставаясь только в больших правоведческих библиотеках, в
иешивах или в частных библиотеках, как библиотека моего деда. Раввины,
которым в наши дни приходится принимать те или иные решения, именно в этих
трудах ищут ответа на свои вопросы. Разумеется, все труды "последних"
равняются и ориентируются на основополагающие труды иудаизма и на Талмуд. Но
практические примеры, приводимые "последними", взяты из современной жизни, и
эти примеры достаточно разнообразны, чтобы охватить почти все, что может в
наше время случиться с евреем.
Мой дед вывез свою библиотеку из России в Соединенные Штаты, а из
Соединенных Штатов -- в Израиль, где он прожил остаток своей жизни. Сказать,
что эта библиотека была его гордостью, -- значит ничего не сказать. Она была
его жизнью. Он был широко известен своими правоведческими познаниями и своей
мудростью. Он часто заседал в раввинских судах, и молодые раввины обращались
к нему за консультацией по трудным вопросам.
Когда мой дед принимал какое-нибудь решение, он говорил так, что в его
голосе звучали все слова всех томов, стоявших у него на книжных полках, --
начиная от самой Торы и кончая несколькими книгами, изданными в пятидесятые
годы 20-го века. Он приходил к своим решениям после того, как долго
обдумывал и взвешивал все обстоятельства дела и перебирал кучу книг, снимая
их одну за другой с полки и нагромождая на своем письменном столе. Его
изыскания охватывали и мнения ныне живущих авторитетов, и суждения
"последних" законоведов Польши, Германии и Палестины, и труды итальянских,
французских, марокканских, египетских и других "первых", умерших порой
пятьсот или тысячу с лишним лет тому назад -- и дальше, вплоть до Талмуда и
его комментариев, написанных от талмудических времен и опять же до наших
дней. Если мой дед, перерыв все эти залежи знаний, все же сомневался, он шел
к другим мудрецам -- таким же седобородым старцам, как он.
Мой дед был известен как макил -- либеральный законовед. Где только
возможно, он склонялся к разрешению, а не к запрещению, к оправданию, а не к
обвинению. Он примирил многие супружеские пары, пришедшие к нему просить
развода. И лишь в особо сложных случаях, когда муж и жена были буквально на
ножах, он давал супругам развод. При всей своей репутации сторонника мягких
и либеральных решений, в личной жизни он отличался крайней суровостью и
требовательностью к себе. В этом не было никакого тщеславия, никакого
желания пококетничать собственным аскетизмом. Если люди, посоветовавшись с
раввином, поступают согласно его суждению, раввин перед Б-гом принимает на
себя всю полноту ответственности за их действия. Но дед мой судил с любовью
к людям и с ясным пониманием слабостей человеческой натуры. И не раз из
гордости за члена своей семьи, а потому, что, по-моему, это было
действительно так, я говорю, что мой дед был законоведом в лучших традициях
еврейства -- одним из тех людей, которые сумели через долгие века пронести
Моисеев закон.
Взгляд в прошлое
Мой обзор еврейского права -- обзор, который любому сведущему человеку
неизбежно покажется примитивным, -- заканчивается. Я не могу раздувать свои
объяснения до бесконечности, и потому я сделал попытку как можно яснее
довести до читателя один несомненный факт: иудаизм -- это не просто
переплетение очаровательных народных обычаев и обрядов, но стройная система
практической юриспруденции.
Крупные современные специалисты в этой области являются большей частью
деканами раввинских колледжей в Соединенных Штатах и в Израиле. Вместе со
своим профессорско-преподавательским составом они ежегодно вручают дипломы
многочисленным молодым раввинам. Выпускники должны сдать строгие и сложные
экзамены по еврейскому праву -- так называемые экзамены на семиху,
экзаменационная сессия длится чрезвычайно долго и охватывает весь Талмуд и
все основные своды законов, решения и постановления -- от незапамятных
времен до наших дней.
Интенсивная подготовка к экзаменам начинается уже с самого начала
второй ступени средней школы. Она продолжается в колледже -- с первого курса
до последнего -- и требует потом аспирантских занятий, необходимых
современному раввину. Будущие раввины слушают лекции и посещают практические
занятия по социологии, по языку, по технике речи, по совершению б-гослужений
и так далее и тому подобное. Мне доводилось преподавать будущим раввинам
английский литературный язык на аспирантском уровне. По-моему, студенты
раввинских колледжей -- это самые загруженные студенты в мире. Некоторые из
них, увы, не справляются со своими задачами. Но есть среди них и
высокоталантливые люди.
Эти юноши, сдающие экзамены по еврейскому Закону, -- не просто раввины,
но и доктора религиозного права. Они -- знатоки и толкователи бесконечного
количества статусов, кодексов и положений общего, уголовного и гражданского
права, -- трудов, написанных людьми сотен поколений, -- самого древнего
правоведения из всех, ныне существующих.
Римское право было, вероятно, высшим достижением гражданской
юриспруденции -- как по широте охвата, так и по своей способности обеспечить
соблюдение общественного порядка и равенства граждан перед Законом. Но ведь
римское право появилось уже тогда, когда Моисеев закон был достаточно
древним; а исчезло оно за тысячу лет до того, как были созданы законы
Соединенных Штатов Америки. А Моисеев закон был современником римского права
и стал современником нынешних американских законов.
Мы задали три вопроса насчет еврейского Закона: что он собой
представляет, откуда он идет и чью власть он утверждает?
Еврейский Закон -- это свод права, пронесенный через множество
поколений неисчислимыми мудрецами -- от древних до наших современников вроде
моего деда -- мудрецами, которые, умирая, передавали Закон своим ученикам.
Основателем Закона был величайший из мировых законодателей по имени Моисей,
одаренный вдохновенным видением нравственного порядка перед ликом Б-га. Он
дал новую конституцию необыкновенного народа-семейства, объединенного единой
верой. Эта конституция -- Тора. Наряду с общим правом, насчитывавшим более
тысячи лет истории и запечатленным в Талмуде, а затем расширявшимся и
видоизменявшимся в течение еще полутора тысяч лет, Тора дошла до наших дней.
Она -- религиозный путеводитель для тех, кто утверждает свою
принадлежность к созданному ею народу и кто приемлет Моисея как своего
законодателя.
С падением Еврейского государства в 70 году Моисееве гражданское и
уголовное право, согласно эдиктам еврейских правоведов, было заменено для
евреев гражданскими и уголовными законами стран, в которых евреи жили. Эти
законы обязывают евреев, кроме только тех случаев, когда они не разрешают
евреям молиться своему Б-гу так, как велит их вера. Законы Моисея,
касающиеся служения Б-гу, остаются для нас в силе. Чтобы заставить еврея
соблюдать их, не предусмотрено никаких санкций и наказаний. Сейчас, как и в
течение всех предыдущих веков, Закон Моисея имеет только нравственную
власть:
и в этом также -- его самобытность, его несхожесть с законами других
верований.
Именно эта власть позволила выжить и сохраниться народу, называемому
евреями, -- народу, треть которого была в 20-м веке уничтожена гитлеровцами
и который после этого насчитывает сейчас одиннадцать миллионов человек.
Современный период истории иудаизма принято отсчитывать с 1800 года.
Именно в это время в стены гетто ворвалось просвещение. Оно, как удар грома,
потрясло еврейские общины и превратило их из однородных скоплений людей в
кипящие клубки противоборствующих партий, какими эти общины остаются и по
сей день. Для того чтобы рассказать об иудаизме после 1800 года, нужно либо
создать эпопею вроде гомеровской "Илиады", либо быть кратким, как
телеграмма.
Евреи европейских гетто создали свою обособленную культуру, словно бы
отгороженную от мировой культуры высоким частоколом. В основе этой культуры
лежала религия, и языком этой культуры был преимущественно древнееврейский.
В мрачное средневековье еврейское гетто было крошечным островком грамотности
в море невежества, и еврейская ученость была намного выше, чем ученость
общества за стенами гетто. И никто не пытался заниматься "просветительской"
деятельностью среди евреев -- ибо было слишком очевидно, что в окружающем
мире нет ничего, в чем можно было бы еврея просветить.
Все это сразу же изменилось, когда в мире появились Галилей и Ньютон,
Бэкон и Вольтер, Коперник и Декарт. За стенами гетто засияли сотни
"ослепительных солнц". Первое, что предприняли вожди еврейства, -- это
постарались заделать все щели и не допускать в гетто никаких новых веяний.
Можно спорить о том, была ли эта реакция наилучшей возможной. Но так уж
случилось.
Легко представить себе, что думали и чувствовали еврейские старейшины.
К влиянию культур окружающих народов на еврейскую культуру раввины
относились с подозрением и неприязнью с давних пор. Им было известно, что
даже в христианском мире новые идеи привели к упадку благочестия и к
распространению безбожия. Раввины опасались, что в мире еврейства может
произойти то же самое, и потому сразу же приняли меры предосторожности:
стали делать вид и внушать другим, что этих новых идей и вовсе нет. Это был
инстинктивный защитный рефлекс.
Когда немецкие и французские евреи поняли, что они могут действительно
приобщиться к новой культуре, в Германии и Франции разразился неистовый бунт
против раввинов, стремившихся закупорить стены гетто и не допускать туда
новых идей. Рухнули перегородки запретов -- и, получив равноправие,
еврейская молодежь ринулась прочь из иешивы и устремилась в западную школу и
западный университет. В иешиве студенты корпели над Талмудом, над книгой
"Шулхан арух", над комментариями и сверхкомментариями, над циклопической
громадой познаний, которая с каждым годом увеличивалась и углублялась. Какой
был прок для них в накоплении всей этой схоластической умственности,
заостренной на точильном камне талмудической логики, когда тут же, рядом,
только руку протяни, их ждала новая, манящая и необременительная современная
наука?
Германия -- еще недавно страна наиболее устойчивых еврейских общин и
оплот старой школы еврейской премудрости -- сделалась центром
отступничества. По всей стране бушевала эпидемия эллинизаторства.
Образованные евреи отказывались от своей веры, от своей философии, даже от
своих имен. Они становились агностиками или массами переходили в
христианство. Или же они примыкали к новым религиозным течениям --
отдаленным подобиям прежней веры: приверженцы этих течений стремились как
можно меньше походить на ортодоксальных иудеев из традиционных синагог и как
можно больше походить на учтивую паству просвещенных западных церквей.
В России и в Польше этот процесс проходил гораздо медленнее, и как ни
парадоксально, но заслуга в этом принадлежала деспотическому царскому
режиму, который ограничил право евреев получать образование и насильно
держал их в черте оседлости. Однако и здесь сквозь стены гетто до молодежи,
сидевшей в иешивах, доходили рассказы о том, что в мире распространяются
новые науки. Эта молодежь добывала запретные книги, тайком проносила их в
свои синагоги и жадно их читала, прикрыв фолиантами типа "Шулхан арух", дабы
усыпить недреманую бдительность своих наставников, но вообще-то им было
наплевать, даже если раввины, застигая их за книгами Расколы (то есть
светского просвещения), честили их эпикурейцами, безбожниками и
разрушителями Стены. Все эти старинные бранные слова, некогда столь ужасные,
теперь воспринимались молодежью чуть ли не как почетные титулы. Между
прочим, из этой молодежи вышли основатели современного сионизма. То, что
сионизм возник на основе бунта против замкнувшейся в себе ортодоксальной
раввинской учености, до сих пор явно ощущается в жизни Израиля.
Мы -- почти современники этой бури, перевернувшей вверх дном всю жизнь
европейского еврейства. Мы все еще ощущаем на себе последствия этой бури, мы
все еще раскапываем развалины разрушенных ею строений под завывание
ослабевшего, но не утихшего ветра. До сих пор не перевелись раввины старой
школы, которые клянут современную науку за то, что она погубила иудейскую
веру. И не перевелись еще седовласые бунтовщики, на которых один лишь вид
раввина действует, как красный цвет -- на быка. Но хотя и те и другие
ратоборцы еще живы, они ведут лишь бумажные сражения давно закончившейся
войны. История пронеслась мимо них, и вопрос о сохранении сущности еврейства
решается теперь в новых -- и притом более глубоких -- терминах.
"Надо было мне выучить английский"
В современном Иерусалиме живет крохотная секта упрямцев, именуемая
нетурей карта -- "стражи города". Эти люди полностью отрицают какие-либо
перемены. Насчитывается их примерно пятьсот или шестьсот душ. Улицы
небольшого квартала, в котором они живут, -- это живая театральная декорация
для спектакля из жизни европейского гетто: на площади, крытой брусчаткой,
расставлены лотки мелочных торговцев; мальчишки в длинных черных лапсердаках
и с пейсами гоняются за курами; женщины в шалях и париках идут, не поднимая
глаз; из открытых окон доносятся голоса детей, хором переводящих Тору с
древнееврейского на идиш. Жители этого квартала (как и их крайне
немногочисленные собратья в Соединенных Штатах) убеждены, что они --
единственные истинные евреи, оставшиеся на земле. Наиболее крайние из них
бросают камнями в проезжающие мимо в субботу машины, устраивают беспорядки
на стадионах, где юноши и девушки вместе занимаются спортом, помещают в
американских газетах платные объявления, в которых поносят Израиль и
называют его фашистским государством, и тому подобное.
Некоторые люди думают, что нетурей карта -- это ортодоксальная
иудейская группа. Однако приверженцы ортодоксального иудаизма больше других
стесняются этой группы.
Члены нетурей карта делают все возможное, чтобы жить так, как будто
последних двух столетий истории вовсе и не было. Однако если бы можно было
еврея из европейского гетто 18-го века перенести на улицы, на которых живут
члены нетурей карта, он все равно был бы поражен теми изменениями, которые
там увидел бы, -- изменениями, пришедшими в нашу жизнь вместе с телефонными
кабелями и электрическим освещением. В конце концов невозможно жить,
замкнувшись в какой-то капсуле времени. Существование -- это цепь перемен.
Упорно не признавать правительство Израиля -- значит в определенном смысле
признавать его; запрещать слушать радио -- значит примениться к тому, что
радио вошло в жизнь людей. Когда человек начинает приспосабливаться к
обстоятельствам, это приспособление происходит по своим собственным законам.
А время делает все остальное. Моисей проявил глубокую мудрость, когда
указал, что в жизни есть только несколько вещей, которые всегда останутся
неизменными. Все же остальное подвержено переменам. Моисей вовсе не старался
заморозить еврейские обычаи на веки вечные.
Но в еврейской истории несколько раз бывали периоды, когда наш народ в
течение весьма долгого времени жил и вел себя совершенно одинаково, так что
именно такой образ жизни начинал казаться естественным, единственно
возможным и, наконец, священным. В европейском гетто еврей, у которого
кафтан был чуть короче, чем у остальных евреев, считался подозрительным
субъектом, потому что он вел себя не так, как все. Язык Торы смешался с
выразительным наречием, заимствованным у немцев; и одежда, в несколько
переиначенном виде дошедшая от средневековой эпохи, стала частью нерушимого
образа жизни евреев, называемого идишкайт. Различия между прочными законами
нашей веры и обычаями нашего временного окружения как бы не замечались.
Обнаружение этого различия стало болезненным открытием.
Мой дед старался жить точно так, как жили евреи черты оседлости в
Восточной Европе. Он ходил в длинном черном лапсердаке и высоких черных
сапогах, и фалды лапсердака доходили до верхушек голенищ. Идеальная
округлость тульи его черной шляпы никогда не нарушалась вмятиной, принятой
на Западе. Борода его не знала прикосновений парикмахера. Короче, он был,
насколько его только хватало, ходячей копией типичного восточноевропейского
еврея последних двух столетий. Но, само собой разумеется, мой дед не
одевался и не разговаривал, и не вел себя так, как одевались, разговаривали
и вели себя Иосиф Каро, или Рамбам, или Иегуда Анаси, или рабби бен Эзра. Он
следовал нормам, которым следовали евреи, когда он появился на свет, -- и по
этим нормам он жил всю жизнь.
Никакой программы на будущее у него не было. Все будущее для него
заключалось в Законе, и он придерживался обычаев, одежды и языка, которые
были вокруг него в те дни, когда он мальчишкой впервые сел за книгу. Он
поплатился за это тем, что его приход в Бронксе быстро;
испарился, ибо молодежь хотела ходить к раввину, который говорил бы
по-английски. Моему деду это было понятно, и он не чувствовал себя
обиженным. Но ему не удалось привлечь к себе молодое поколение в своей
собственной семье, и это его глубоко уязвило.
Когда мы с ним вместе ехали на такси в порт, где он должен был сесть на
корабль, отплывавший в Израиль, этот глубокий старик, подводивший итог
двадцати трем годам жизни в Америке и вступавший в последнее десятилетие
своей активной жизни, неожиданно повернулся ко мне и сказал -- это были его
последние слова, которые я от него слышал в Америке:
-- Надо было мне выучить английский. Но этот язык казался мне на слух
таким грубым!
Кто такие ортодоксальные евреи?
Невозможно установить, сколько именно евреев действительно живет по
религиозным законам. Невозможно проникнуть в то, как ведет себя человек в
стенах собственного дома. А к тому же повсюду -- полный разнобой мнений
относительно того, что именно требует от нас Закон
и что можно назвать б-гопослушанием. Как гласит английская пословица,
прежде чем спорить, нужно договориться о терминах. Но слово "ортодоксальный"
-- очень нечеткий термин, и разные люди понимают его по-разному.
Евреи из нетурей каста скажут, наверно, что во всем мире
ортодоксального иудаизма придерживается что-то около тысячи ста или тысячи
двухсот человек. Ревностные последователи рабби из Сатмера увеличат эту
цифру до пятнадцати или двадцати тысяч. Ни та, ни другая группа не признает
достаточно ортодоксальными очень религиозных членов маленькой израильской
политической партии Агудат Исраэль -- не признает их за то, что те заседают
в израильском парламенте. Членов всех трех групп журналисты нередко называют
ультраортодоксами. Само собой, сами эти группы отвергли бы такой ярлык.
Среди основной массы ортодоксальных евреев -- их, видимо, несколько
миллионов -- тоже нет единства мнений относительно того, как нужно верить и
как соблюдать обряды. Существуют такие религиозные группы как мизрахи,
современные ортодоксы, неоортодоксы, традиционалисты, сефарды, хасиды,
неохасиды и так далее и тому подобное. Я сомневаюсь, что у читателя хватило
бы терпения разбираться в различиях между всеми этими группами. Однако для
них самих такие различия имеют огромное значение.
Тем не менее, при всей многочисленности подобных групп в основной массе
ортодоксальных евреев не происходит полного и непоправимого раскола, ибо все
группы и группировки еврейства тяготеют к одному и тому же магниту: Моисееву
Закону. Происходит лишь бесполезная трата сил и энергии во внутренних спорах
и распрях. На одни и те же, дублирующие друг друга начинания разных групп
расходуется зря масса денег, когда фондов не хватает даже на основные
необходимые мероприятия. Уравнение евреев в правах с неевреями,
просветительство, эмиграция в Америку, сионизм, нацизм, основание
государства Израиль -- эти эпохальные события взвихрили и переворошили все
еврейство. Между разными группами евреев возникли трения. Еще немало надо бы
сделать, чтобы уладить все раздоры. Но внушительное количество евреев
все-таки придерживается Закона. В Израиле таких, может быть, примерно
половина -- впрочем, выполняют они еврейские обряды в самой разной степени,
а в других странах, наверно, около одной трети, Это, конечно, самые
приблизительные догадки:
точных цифр никто не знает. Людей, о которых идет речь, отличает
большее или меньшее соблюдение основных законов иудейской веры, да еще то,
что они дают своей молодежи сколько-нибудь серьезное религиозное
образование.
Упадок традиционной учености
Однако в целом того религиозного образования, которое получали наши
отцы (глубокое изучение Торы, Талмуда, многочисленных Правоведческих трудов
и сводов законов и еще кое-что в придачу), нынешнее молодое поколение евреев
почти никогда не получает. В сфере просвещения произошла такая революция,
что сторонники как старого, так и нового находятся в полнейшей
растерянности.
Вместе с волной еврейских иммигрантов, переселившихся в Америку из
европейских гетто в начале 20-го века, приехали и люди большой талмудической
учености. Борьба замкнулась в границах конфликта между старым и новым; стоял
вопрос, кто победит: иешива или гаскала, еврейская или западная ученость.
Законы новой родины евреев быстро разрешили этот спор. Дети были обязаны
ходить в светскую школу -- что они и делали. Религиозные занятия проводились
теперь вечером и в воскресные дни. Это нанесло смертельный удар
традиционному еврейскому обучению -- хотя в течение целого поколения оно еще
с грехом пополам кое-где продолжало цепляться за свои былые позиции.
Однако в какую жалкую пародию оно выродилось! Маленькие дети ходили в
хедер, то есть школу, и там их наставлял меламед, то есть учитель. На
всякого, кто знает, как все это выглядело, слова хедер и меламед навевают
самые мрачные и горькие воспоминания. В меламеды нанимался обычно разве что
бедолага-неудачник, который даже в Америке, где улицы вымощены золотом, не
мог найти никакой прилично оплачиваемой работы. Чаще всего это был человек
невежественный, но очень вспыльчивый и склонный к рукоприкладству. Классом
служила обычно его собственная убогая квартира или задняя комната нищей
синагоги. Какой разительный контраст со светлыми классами общественных школ
и с уверенными, изящно одетыми, образованными учителями-американцами! Мало
того: то, что дети учили в американской школе, отвечало требованиям
окружающей жизни. А бормотанье меламеда было курьезным эхом неведомого
умершего мира. Ну и меламед был, конечно, обречен. Он уступил место
талмуд-торе --вечерней школе, где работали учителями молодые американцы и
где были доски, мел, звонок, красивые учебники и систематизированная
педагогика.
Раньше всего пострадали иешивы -- высшие учебные заведения, готовившие
раввинов. Иешивы сохранили прежние программы и продолжали учить своих
студентов по старинке. А им противостоял богатый выбор блестящих учебных
заведений западного типа -- от средних школ до колледжей и университетов с
аспирантурой, -- и в них можно было заниматься любыми науками и искусствами,
какие только душа пожелает. Набор в иешивы резко упал, они хирели и
закрывались. В Америке происходило то же, что до этого происходило в
Германии, когда там начался упадок иудаизма. Многим недальновидным евреям
казалось, что они подходят наконец-то к цели, к которой еврейство шло
блуждая три тысячи лет.
Но когда вроде бы все пропало, евреи всегда находят способ пройти через
Красное море. Нескольким старым раввинам пришло в голову, что если