Страница:
какие у него карты, но он может это сделать только определенным способом,
который разрешен правилами игры. Если же игрока поймают на том, что он
сигнализирует своему партнеру каким-то другим, запрещенным способом, ему уже
больше никогда не дадут играть в этой компании, -- более того, он может этим
серьезно подпортить себе репутацию в обществе. Он дал свое молчаливое
согласие подчиняться правилам игры в бридж и, следовательно, если он
нарушает эта правила, он поступает бесчестно.
Гораздо серьезнее денежные символы. Практически они неизменны.
Банковский чек -- это только листок бумаги. Довольно несложно добыть такой
листок бумаги и подделать на нем подпись владельца счета. Однако если вас на
этом поймают, вас назовут жуликом, вы утратите свое доброе имя и на какое-то
время лишитесь свободы. Вы всего лишь пытались добыть немного денег, то есть
сделать то, что пытаются сделать все, Но вы пытались сделать это способом,
нарушающим общепринятые правила ведения дел. Ваше преступление не в том, что
вы пытались достать деньги путем манипуляции бумажными символами.
Манипулируя бумажными символами, финансисты наживают целые состояния и
делают это на законном основании. Некоторые люди говорят, что манипуляции
финансистов практически ничуть не лучше любого жульничества. Но это не
меняет существа дела: символические манипуляции финансистов не нарушают
принятых в нашем обществе правил ведения дел, и поэтому они не наказуемы.
Финансовые символы и обряды защищаются государством. Существует
автоматическое всеобщее согласие народа принимать эти символы за то, что эти
символы обозначают. Мы почти забываем, что долларовые бумажки, банковские
чеки, акции и страховые полисы -- это просто листки бумаги. Они
представляются нам такими же реальными, солидными и истинными ценностями,
как растительность или наши дети. И это действительно ценности, если власть,
создавшая их, и люди, согласившиеся ими пользоваться, продолжают
существовать.
Законы нашей религии, за нарушение которых полиция не карает,
представляют собой органически цельную картину поведения для нашего
сообщества в целом и для каждого индивидуума в отдельности. Наши символы и
обряды касаются всего, что в жизни представляет интерес и важность: пищи,
одежды, жилья, секса, речи и так далее. Еврею старой школы эти законы и
обычаи были так же знакомы, как американцу законы и обычаи Соединенных
Штатов. Эти законы и обычаи, известные еврею с детства, пронизывали всю его
жизнь и казались самым обыкновенным делом, без которого он и жизни-то себе
не представлял. Есть мацу и не касаться испеченного и дрожжах хлеба в Пасху
было для него так же естественно, как для современного американца
естественно держать деньги в банке и голосован на выборах (если вдуматься,
последние два - очень курьезные обычаи!). Рационализация и анализ были делом
лишь очень немногих мудрецов. Человек из народа не задумываясь выполнял все
обряды, потому что он был так воспитан и потому что так вели себя все люди
его народа.
Такого естественного иудаизма придерживаются и сейчас в Америке и в
других странах западного мира некоторые евреи. Мы живем где-то в промежутке
между двумя культурами -- культурой нашей религии и культурой нашего
окружения, что создает определенную психологическую напряженность. Этим мы
напоминаем и другие еврейские сообщества, жившие в условиях относительной
свободы: в Вавилоне, при либеральных режимах Греции и Рима, в некоторые
периоды мусульманского правления в Средиземноморье. Жить в условиях
напряженности не так удобно и спокойно. Но большинство достижении
послебиблейской еврейской мысли возникло как раз в периоды напряженности.
Вызов, который бросает нам среда, стимулирует и обогащает старую веру. Так
было и, мы надеемся, так будет и впредь.
Сейчас перед нашим поколением стоит трудная задача - ответить на вызов
двадцатого века. Слишком многие из нас должны начать с выяснения, что же
представляет собой наша вера. Наши отцы, евреи старой школы, старались
убедить нас, что этот странный комплекс законов и обрядов -- не что иное,
как руководство к естественному повседневному поведению. Им было обидно и
больно, когда мы отказывались поверить им, и это нарушило связь между ними и
нами.
Конформизм.
Не так давно в одном модном загородном доме я принял участие в споре о
религии. Обычно я стараюсь таких споров избегать, потому что они всегда
заканчиваются тем, что я замолкаю, а мои собеседники с энтузиазмом объясняют
мне, чем плох и в чем неправ иудаизм. Обычно доказательства сводятся к тому,
что свинину есть вредно только в жарких странах, что религия -- это дело
этики, а не ритуала. Этот последний аргумент в споре, о котором в данном
случае идет речь, было приятнее выслушивать, чем все остальные, ибо его
привела очаровательная семнадцатилетняя девушка, студентка первого курса
колледжа, и было приятно видеть, как она спорит.
Она изучала социологию и была напичкана такими терминами, как аномия,
единонаправленность, аккультурация, историософия и тому подобными словами,
способными вывихнуть человеку челюсть, но она употребляла их с атлетической
легкостью. Из ее слов явствовало, что иудаизм сводится к ритуализму, а
ритуализм -- это конформизм, то есть соглашательство, а в нем-то - самое
великое зло. К тому времени я уже достаточно много слышал о конформизме;
девушка убеждала меня в том, что конформизм, в конце концов, лишает нас
сомнений и поэтому является самым большим проклятием. Я рад, что разговор
принял такое направление. Склонность к конформизму - очень реальное зло
американской культуры, зло, ростки которого различил еще в прошлом веке
Алексис де Токвиль и которое расцвело пышным цветом в наши дни. Конформизм
представляет, может быть, самую большую угрозу сохранению евреев как народа
в Соединенных Штатах.
Любопытно, что моя очаровательная просветительница, произносившая свою
обличительную речь против конформизма, была одета строго, как епископ.
Говорила она на жаргоне современных подростков, отточенном и заученном, как
литания. Ее жесты, ее прическа, даже то, как у нее были накрашены губы и
подведены брови, -- все это полностью соответствовало моде. Ее родители,
слушавшие ее с нескрываемым чувством гордости за дочь, были добродушные
пожилые люди, вся жизнь которых протекала в железном следовании нормам,
принятым у людей их круга, и с восхода до заката управлялась непререкаемыми
правилами ритуала, которому подчиняется их класс общества.
Может быть, я слишком мелко плаваю? (Подумаешь, какие-то милые
обыватели и бойкая недоучившаяся студентка!) Однако в высокоинтеллектуальных
кругах мы сталкиваемся с тем же явлением. Я не раз слышал, как ученые и
литераторы, люди строго критического склада ума, объясняли, что не могут
принять религию из-за ее конформизма. Однако и эти люди были одеты и
причесаны именно так, как одевается и причесывается большинство их коллег. Я
разговаривал с такими людьми, ходил к ним в гости, выпивал с ними, -- и я
видел, что их идеи, их жесты, книги у них на полках, пластинки у них в
дискотеках, пища и спиртные напитки у них на столе -- все это столь же
одинаково и стандартизовано, как и у евреев, скрупулезно соблюдающих все
предписания своей религии. Если вы хотите увидеть самых твердокаменных и
яростных ритуалистов нашего времени, побывайте у молодых нонконформистов в
Гринвич-Вилледж в Нью-Йорке -- они настолько похожи друг на друга по своим
прическам, одежде, беседам и конвульсивной манере танцевать, что
представляются какими-то современными дервишами.
Но все это неизбежно. В этом нет ничего дурного. Не может человеческая
жизнь быть совершенно бесформенной. Единственные настоящие нонконформисты -
это обитатели сумасшедших домов; единственные действительно свободные от
общества души -- это мертвецы. Мы живем в согласии с установленными нормами,
мы идем вперед вместе с другими людьми. Мы не можем двинуть ни рукой, ни
ногой, не придавая этим жестам значения, понятного другим людям, независимо
от того, кто мы попрофессии и каково наше положение в обществе. И пока мы
живем, мы все носим форму. Конформизм становится злом тогда, когда он
искажает, сглаживает и уничтожает плодотворные начинания, полезные идеи,
естественные индивидуальности; конформизм становится злом, когда он
превращается в паровой каток. Однако человек не может не быть частью
окружающего его общества, разве что он сбрасывает одежду и отправляется жить
в пещеру, чтобы уже никогда больше не вернуться назад к людям.
Разумный человек мыслит, дабы найти правильный путь в жизни и идти по
этому пути невзирая на то, идут ли по этому пути многие или немногие люди.
Если еврей хочет жить в соответствии с требованиями своей религии и сделать
ее частью своей жизни, он поступает вполне разумно. В таком-то обществе --
особенно в наши дни -- он может показаться невероятнейшим чудаком и
нонконформистом; однако и это все меняется, да к тому же, какое это имеет
значение? Значение имеет то, живет ли человек достойно, честно и
мужественно, то есть так, чтобы сделать честь своим принципам и своему
разуму.
Бездействующие ныне законы
Энциклопедией иудаизма может служить Вавилонский Талмуд, который
состоит из двенадцати внушительных томов, охватывающих почти все сферы
человеческой жизни и деятельности. Некоторые своды законов, представляющие
собой всего лишь извлечения из Талмуда, такие, как "Мишнэ Тора" Маймонида
или "Шулхан арух" Иосифа Каро, -- это тоже многотомные издания. Изучению их
многие ученые посвящают всю жизнь. Разумеется, мы не смеем даже мечтать о
том, чтобы в нашей книге охватить предмет в таком объеме.
Когда пало Иудейское государство и был разрушен Храм, утратили свое
практическое значение и многие из наших законов, например, уголовное право
или же установления, касающиеся сельского хозяйства и первосвященников. Все
это отнюдь не означает, что евреи больше не изучают эти законы. В любой
иешиве Соединенных Штатов или Израиля можно услышать страстные
споры о том, по какому ритуалу следует встречать новый месяц в Храме
или каким образом нужно классифицировать по талмудическому закону четыре
типа ущерба. Дух и смысл иудаизма столь тесно переплетены во всем тексте
Талмуда, что серьезный исследователь должен изучить весь Талмуд как единое
целое. Но обычно мы почти не сталкиваемся с очень многими чисто
теоретическими требованиями иудейской веры. Мы коснемся только тех
положений, которые связаны с нашей повседневной жизнью.
Традиционный иудаизм насчитывает 613 заповедей. Эта устрашающая цифра
известна всем. Менее известно то, что большинство заповедей -- это
бездействующие ныне установления, касающиеся Храма, сельскохозяйственных и
судебных дел. Дотошный формалист найдет, может быть, сотню заповедей,
которые имеют отношение к современности. Еврея, который в своей повседневной
жизни соблюдает дюжину-другую заповедей, можно, видимо, считать вполне
ортодоксальным. Подумать только, это же капля в море: 24 заповеди из
пугающего числа 613.
Все это совершенно не означает, -- и я ни в коем случае этого не
утверждаю, -- что, усвоив несколько формальных положений, можно полностью
приобщиться к иудаизму и тем самым выполнить все требования Моисеева закона,
чтобы после этого уже со спокойной совестью погрузиться в водоворот
современной жизни. Я лишь утверждаю, что приобщение к иудаизму отнюдь не
требует (как это иной раз по ошибке считают) отказа от современности, не
требует при соблюдении сложных и необычных обрядов забвения всех остальных
человеческих обязанностей, не требует добровольного затворничества и
отречения от жизни.
Заблуждение Виленского Гаона
Рассказывают, что как-то раз к магиду из города Дубно -- знаменитому
проповеднику восточноевропейского гетто -- обратился прославленный мудрец,
которого звали Виленский Гаон, и попросил сказать, в чем он, по мнению
магида, заблуждается. Магид хотел уклониться от ответа, но Гаон настаивал, и
тогда магид сказал:
-- Ну что ж! Ты самый благочестивый человек нашего времени. Дни и ночи
ты посвящаешь своей науке, ты отгородился от мира книжными полками,
рассуждениями ученых мудрецов. Ты достиг вершин святости. Но как ты этого
достиг? Пойди на рыночную площадь, Гаон, и побудь среди других евреев. Узнай
их труд, их житейские тяготы, их развлечения. Иди в мир, услышь слова
неверия и безбожия, которые слышат все остальные люди, и прими на себя те
удары, которые принимают на себя они. Подвергни себя тем испытаниям, которым
подвергается каждый еврей. И вот тогда-то мы увидим, останешься ли ты после
этого Виленским Гаоном.
Говорят, что Гаон, услышав это, не выдержал, потерял самообладание и
заплакал.
Зримая цель нашего Закона заключается в том, чтобы дать нам силы жить
среди людей и сохранять в то же время высокую веру, не противопоставляя ее
своим повседневным мыслям. Монах или лама уходят от мира, дабы сохранить
ясность своего религиозного миросозерцания. Наша же вера учит нас оставаться
в мире, посвятив свою жизнь Б-гу. Разумеется, это делает нашу жизнь более
трудной и беспокойной. Мы никогда не можем подчиняться нашим сиюминутным
порывам и всецело следовать моде Все наши светские стремления постоянно
поверяются нашим Законом. Ветры доктрин и теорий дуют то туда, то сюда,
преходящие причуды появляются и исчезают, и мы, даже будучи сами захвачены
вихрями этих доктрин и прихотей, все же как бы наблюдаем за ними со
спокойной иронией, позволяющей нам противостоять этой суете. Наши
религиозные идеи постоянно сталкиваются с каждодневной житейской суетой и
здравым смыслом. И чтобы противостоять этой суете, в Законе должно быть
нечто устойчивое,
Суть иудаизма
У меня на столе лежит письмо моего друга-агностика, с которым я
переписываюсь уже много лет. Он пишет:
"В чем суть принадлежности к еврейству: в том ли, чтобы отличаться от
других людей свои ми привычками, или же в том, чтобы жить нравственной
жизнью -- нравственной в смысле отношения к людям? Я не верю, что серьезные
проблемы общественной жизни на нашей перенаселенной планете можно в какой-то
значительной степени решить, отказавшись есть омаров: это мелко и глупо".
Благочестивый читатель, возможно, со мной не согласится, но, по-моему,
это сказано великолепно. Однажды, мне кажется, я сказал почти то же самое,
только проще, о флотской службе. Недели через две после того как я был
произведен в мичманы, мне было сделано замечание по поводу того, что я
неправильно употребляю некоторые термины. Когда деспот-лейтенант ушел, я
пожаловался своему товарищу по каюте:
-- Как будто это поможет разбить японцев, если я назову лестницу
трапом!
Но мне все-таки пришлось научиться называть лестницу трапом. Я
прекрасно понимаю, что этим я ни на день не ускорил капитуляцию Японии. Но я
совершенно уверен, что если я стал хорошим морским офицером, то это было
отчасти и потому, что я научился правильно употреблять слова
профессионального морского лексикона; и как бы ничтожен ни был мой вклад в
дело победы над Японией, я сделал этот вклад именно в качестве морского
офицера.
Может быть, именно потому, что флот так много значил в моей жизни, я
привык сравнивать положение евреев среди остальных людей с положением
моряков среди остальных американцев. Разве матросы и офицеры флота
становятся меньше американцами потому, что они служат во флоте? У них есть
свои особые задания, свои дисциплинарные нормы, своя форма одежды, свои
довольно жесткие ограничения личной свободы. Они вознаграждены за это -- по
крайней мере так они сами считают -- воинской славой и сознанием
выполненного долга. Евреи не перестают быть частью человечества из-за того,
что у них своя особая вера, хотя в чем-то они действительно не похожи на
всех остальных людей. У них есть свои дисциплинарные нормы, свои ограничения
личной свободы, и за это они и вознаграждены чем-то особым -- так по крайней
мере они сами считают.
Я помню: во время войны все смотрели на меня с восхищением как на
этакого бравого морского волка. А когда война кончилась и я служил в
резерве, люди, которых я встречал в поездах и самолетах, считали меня
бедолагой, неудачником. Раз или два меня даже спросили: "За что это вас все
еще оставили на службе?" И, мне кажется, тот же вопрос агностики задают
еврею, соблюдающему предписания своей веры.
Я думаю, мы все еще "на службе", ибо мы верим в то, что Закон Моисея --
от Б-га. Уверен, что именно Закон Моисея помог нашему народу сохраниться и
противостоять ветру истории, который смел столько народов. Мы не отказались
от великой надежды наших предков, веривших, что именно наш маленький народ
каким-то образом -- каким, никто из нас не может предвидеть, -- каким-то
образом зажжет когда-нибудь на земле факел вечного мира. Я не могу дать
человечеству Мессию. Но, если позволит Провидение, в лице своих двух сыновей
я дам миру двух сознательных евреев, и в них будет жить великая надежда,
когда меня уже не будет на свете.
Таким образом, сам вопрос моего друга уже содержит в себе ответ. Ядро
иудаизма -- это праведное отношение к другим людям. Простите мне мое
пристрастие к анекдотам, но я хочу рассказать еще один. В Талмуде говорится,
что однажды к рабби Гилелю пришел один не-еврей и спросил его:
-- Можешь ли ты объяснить мне сущность иудаизма, пока я стою на одной
ноге?
До того как придти к Гилелю, этот нееврей задавал тот же вопрос Шамаю,
коллеге Гилеля, и Шаммай прогнал его, сочтя этот вопрос наглостью. Гилель же
со спокойной улыбкой ответил:
-- Не делай другому того, чего не пожелаешь себе. В этом суть иудаизма.
Все остальное -- комментарии. Теперь можешь продолжать свои занятия.
И после этого разговора нееврей обратился в иудейскую веру.
Суть атомного реактора или яблока, или религии -- это еще не весь
реактор, не все яблоко, не вся религия. Мы принимаем мало решений, в которых
была бы выражена вся суть вопроса. Жизнь наша полна тривиальных и суетных
мелочей и механических повторений. Иудаизм не выпускает из виду и этой сферы
жизни. В течение всего дня он связывает человека определенными
обязательствами. Конечно, прав тот, кто утверждает, что как евреи, так и
неевреи иногда принимают форму за суть. Отсюда возникает, с одной стороны,
агностицизм, как реакция на педантичность религиозных предписаний, а с
другой -- ультраортодоксальное непризнание государства Израиль на том
основании, что не все члены правительства этой страны -- верующие люди. Но
если о том или ином образе жизни будут судить лишь люди, которые этого
образа жизни не понимают, то от любого образа жизни в их интерпретации не
останется камня на камне.
Самоизоляция
Как мы можем сознательно изолировать себя? Мир вокруг нас -- это место,
где мы живем. Народы мира -- наши братья перед Б-гом. Писание учит нас, что
Б-г сотворил всех людей на земле - а не только израильтян -- по Своему
образу и подобию. Жертвы, принесенные как евреями, так и неевреями, горели
на алтарях двух Храмов "Не таковы ли, как сыны ефиоплян, и вы для меня, сыны
Израилевы? -- восклицал от имени Творца пророк Амос. -- Не я ли вывел
Израиль из земли Египетской и филистимлян -- из Кафтора?"
Мы видим то, о чем говорил нам пророк Моисей: если бы не Тора, мы были
бы заурядным народом. Что можем мы противопоставить той мудрости и тому
творческому духу, которые Б-г
даровал другим племенам земли? Разве мы дали миру Сократа или
Аристотеля, Шекспира или Сервантеса, Ньютона или Галилея, Баха или
Бетховена, Микеланджело или Рембрандта, Диккенса или Толстого, Ганди или
Линкольна? Но неужели мы не имеем права летать на самолетах только потому,
что братья Райт не были евреями, или не должны пользоваться электрическим
освещением потому, что в жилах Фарадея, Максвелла и Эдисона не было
еврейской крови? Разве такое абсурдное извращение сути иудаизма не
разлетается в прах при первом же прикосновении?
Наше место в мире -- я уверен в этом -- зависит от того, что мы дали
человечеству. А дали мы ему Тору -- возвещенный Моисеем Закон, каким должно
быть поведение человека. Тора -- это наша жизнь, и ею мы руководствуемся в
нашей повседневности. И пока мы не даем этому факелу погаснуть, мы, как я
понимаю, имеем право существовать как народ перед Б-гом и людьми.
Поняв это, мы приблизимся к правильному пониманию мира, как и наши
отцы, через сочетание символики и обрядности. Тому, кто приходит к нам
впервые, это сочетание представляется темным лабиринтом. Но войти в него мы
обязаны. Чтобы добраться до сути вещей, нам следует изучить те печати,
которыми иудаизм пометил жизнь, или, выражаясь словами Гилеля, комментарии к
сути Торы.
Первая серия печатей относится ко времени.
Начнем с крутого подъема
Логика побуждает нас начать с одного из наиболее характерных и
разветвленных символов иудаизма -- символа, который, к тому же, более всего
противоречит общепринятым обычаям и общепринятому образу мыслей. Начать с
этого символа -- это то же, что, поднимаясь в гору, идти напрямик.
Закон о шабате изложен в одной из самых длинных глав Талмуда. На эту
тему на древнееврейском языке написаны горы литературы. И в то же время мы
знаем, что решающими здесь являются лишь немногие фразы: первая глава Бытия
и четвертая заповедь Моисеева закона.
Суть Книги Бытия
Первая глава Книги Бытия пронизывает мрак античной мифологии лучом
света -- света, который до сих пор озаряет землю, так что нам теперь даже
трудно себе представить, как ярок был этот свет, когда он засиял впервые. На
весь мир прозвучали слова о том, что во Вселенной господствует естественный
порядок, что она была создана одной силой и приведена в движение как
огромная машина. Не было человекоподобных богов.
И животные не были богами, и боги не были животными. Не было бога
солнца, бога луны, бога любви, бога моря или бога войны. Мир и человечество
возникли не в результате грандиозных кровосмешений и содомии среди небесных
чудовищ. Солнце, луна, ветер, море, горы, звезды, камни, деревья, растения,
животные -- все это часть природы, и нет в них никакого внутреннего
волшебства. Мумбо-юмбо - суеверное заблуждение. Боги и жрецы, которые
требовали, чтобы ради них убивали и сжигали детей, чтобы ради них у живых
людей вырывали сердца, чтобы ради них совершались отвратительные оргии и
приносились бесконечные жертвы, -- все это бессмысленно, глупо, бесполезно и
обречено. Кончились ночные кошмары детства человечества. Наступил день.
Библейский рассказ о возникновении мира избавил человечество от
идолопоклонства. Потребовалось, впрочем, еще немало времени, чтобы эта
теория восторжествовала; но, в конце концов, даже очаровательные греческие и
римские боги и богини уступили поле битвы. Бытие -- это разделительная черта
между современным мышлением и первобытной интеллектуальной неразберихой. И я
не вижу, чем можно было бы заменить Бытие в этом отношении.
Шабат в Книге Бытия
Наша задача -- проследить историю шабата вплоть до источника, то есть
до сотворения мира.
Кому не известно, что такое шабат? Это один день из семи, день, когда
люди, во славу Создателя прекращают работу. Этот еврейский обряд принят
всеми цивилизованными народами и стал непреложным законом почти во всех
странах. График выпуска продукции в Соединенных Штатах Америки сообразуется
с этим законом. Даже худшие тяготы войны не поколебали его. Привычка -- вещь
убедительная, и, может быть, именно поэтому ритм человеческой деятельности
определяется этой очень удачно найденной пропорцией: шесть дней работы --
один день отдыха. Несмотря на то, что на нашей планете с ее пере-
производством товаров появляется то тут, то там пятидневная рабочая неделя,
мы все понимаем, что еще один дополнительный день или пол- дня отдыха -- это
роскошь, дивиденд предприятия, время, которое можно посвятить какой-то
деятельности или науке, но отнюдь не то, что естественно и в порядке вещей.
Отдых -- это только часть обряда, это, так сказать, негативная часть
шабата. Седьмой день священ: он ознаменовывается изменениями в одежде, в
пище, в том, что мы делаем, и в том, как мы молимся Творцу. У еврейской
субботы есть свои параллели в культурах других народов. Кто не знает, что
такое воскресный обед, воскресное платье, воскресный отдых, воскресная
церковная служба? Если бы мы не жили в христианской стране, мы бы все равно
знали о всех этих обычаях хотя бы из английских и американских романов,
которые ярко живописуют воскресенье. Это не идиллия. Те, кому случалось
бывать на Юге или в Бостоне, помнят, что в воскресенье там невозможно купить
стакан виски; и эти люди отнюдь не склонны -- по крайней мере в тот момент,
когда они убедились, что им не удастся в воскресенье выпить, -- эти люди
отнюдь не склонны славить Творца за то, что Он выпустил декрет о святости
выходного дня. Англичане до сих пор жалуются на то, что в воскресенье
закрываются театры. Законы, которые существуют в англосаксонских странах еще
который разрешен правилами игры. Если же игрока поймают на том, что он
сигнализирует своему партнеру каким-то другим, запрещенным способом, ему уже
больше никогда не дадут играть в этой компании, -- более того, он может этим
серьезно подпортить себе репутацию в обществе. Он дал свое молчаливое
согласие подчиняться правилам игры в бридж и, следовательно, если он
нарушает эта правила, он поступает бесчестно.
Гораздо серьезнее денежные символы. Практически они неизменны.
Банковский чек -- это только листок бумаги. Довольно несложно добыть такой
листок бумаги и подделать на нем подпись владельца счета. Однако если вас на
этом поймают, вас назовут жуликом, вы утратите свое доброе имя и на какое-то
время лишитесь свободы. Вы всего лишь пытались добыть немного денег, то есть
сделать то, что пытаются сделать все, Но вы пытались сделать это способом,
нарушающим общепринятые правила ведения дел. Ваше преступление не в том, что
вы пытались достать деньги путем манипуляции бумажными символами.
Манипулируя бумажными символами, финансисты наживают целые состояния и
делают это на законном основании. Некоторые люди говорят, что манипуляции
финансистов практически ничуть не лучше любого жульничества. Но это не
меняет существа дела: символические манипуляции финансистов не нарушают
принятых в нашем обществе правил ведения дел, и поэтому они не наказуемы.
Финансовые символы и обряды защищаются государством. Существует
автоматическое всеобщее согласие народа принимать эти символы за то, что эти
символы обозначают. Мы почти забываем, что долларовые бумажки, банковские
чеки, акции и страховые полисы -- это просто листки бумаги. Они
представляются нам такими же реальными, солидными и истинными ценностями,
как растительность или наши дети. И это действительно ценности, если власть,
создавшая их, и люди, согласившиеся ими пользоваться, продолжают
существовать.
Законы нашей религии, за нарушение которых полиция не карает,
представляют собой органически цельную картину поведения для нашего
сообщества в целом и для каждого индивидуума в отдельности. Наши символы и
обряды касаются всего, что в жизни представляет интерес и важность: пищи,
одежды, жилья, секса, речи и так далее. Еврею старой школы эти законы и
обычаи были так же знакомы, как американцу законы и обычаи Соединенных
Штатов. Эти законы и обычаи, известные еврею с детства, пронизывали всю его
жизнь и казались самым обыкновенным делом, без которого он и жизни-то себе
не представлял. Есть мацу и не касаться испеченного и дрожжах хлеба в Пасху
было для него так же естественно, как для современного американца
естественно держать деньги в банке и голосован на выборах (если вдуматься,
последние два - очень курьезные обычаи!). Рационализация и анализ были делом
лишь очень немногих мудрецов. Человек из народа не задумываясь выполнял все
обряды, потому что он был так воспитан и потому что так вели себя все люди
его народа.
Такого естественного иудаизма придерживаются и сейчас в Америке и в
других странах западного мира некоторые евреи. Мы живем где-то в промежутке
между двумя культурами -- культурой нашей религии и культурой нашего
окружения, что создает определенную психологическую напряженность. Этим мы
напоминаем и другие еврейские сообщества, жившие в условиях относительной
свободы: в Вавилоне, при либеральных режимах Греции и Рима, в некоторые
периоды мусульманского правления в Средиземноморье. Жить в условиях
напряженности не так удобно и спокойно. Но большинство достижении
послебиблейской еврейской мысли возникло как раз в периоды напряженности.
Вызов, который бросает нам среда, стимулирует и обогащает старую веру. Так
было и, мы надеемся, так будет и впредь.
Сейчас перед нашим поколением стоит трудная задача - ответить на вызов
двадцатого века. Слишком многие из нас должны начать с выяснения, что же
представляет собой наша вера. Наши отцы, евреи старой школы, старались
убедить нас, что этот странный комплекс законов и обрядов -- не что иное,
как руководство к естественному повседневному поведению. Им было обидно и
больно, когда мы отказывались поверить им, и это нарушило связь между ними и
нами.
Конформизм.
Не так давно в одном модном загородном доме я принял участие в споре о
религии. Обычно я стараюсь таких споров избегать, потому что они всегда
заканчиваются тем, что я замолкаю, а мои собеседники с энтузиазмом объясняют
мне, чем плох и в чем неправ иудаизм. Обычно доказательства сводятся к тому,
что свинину есть вредно только в жарких странах, что религия -- это дело
этики, а не ритуала. Этот последний аргумент в споре, о котором в данном
случае идет речь, было приятнее выслушивать, чем все остальные, ибо его
привела очаровательная семнадцатилетняя девушка, студентка первого курса
колледжа, и было приятно видеть, как она спорит.
Она изучала социологию и была напичкана такими терминами, как аномия,
единонаправленность, аккультурация, историософия и тому подобными словами,
способными вывихнуть человеку челюсть, но она употребляла их с атлетической
легкостью. Из ее слов явствовало, что иудаизм сводится к ритуализму, а
ритуализм -- это конформизм, то есть соглашательство, а в нем-то - самое
великое зло. К тому времени я уже достаточно много слышал о конформизме;
девушка убеждала меня в том, что конформизм, в конце концов, лишает нас
сомнений и поэтому является самым большим проклятием. Я рад, что разговор
принял такое направление. Склонность к конформизму - очень реальное зло
американской культуры, зло, ростки которого различил еще в прошлом веке
Алексис де Токвиль и которое расцвело пышным цветом в наши дни. Конформизм
представляет, может быть, самую большую угрозу сохранению евреев как народа
в Соединенных Штатах.
Любопытно, что моя очаровательная просветительница, произносившая свою
обличительную речь против конформизма, была одета строго, как епископ.
Говорила она на жаргоне современных подростков, отточенном и заученном, как
литания. Ее жесты, ее прическа, даже то, как у нее были накрашены губы и
подведены брови, -- все это полностью соответствовало моде. Ее родители,
слушавшие ее с нескрываемым чувством гордости за дочь, были добродушные
пожилые люди, вся жизнь которых протекала в железном следовании нормам,
принятым у людей их круга, и с восхода до заката управлялась непререкаемыми
правилами ритуала, которому подчиняется их класс общества.
Может быть, я слишком мелко плаваю? (Подумаешь, какие-то милые
обыватели и бойкая недоучившаяся студентка!) Однако в высокоинтеллектуальных
кругах мы сталкиваемся с тем же явлением. Я не раз слышал, как ученые и
литераторы, люди строго критического склада ума, объясняли, что не могут
принять религию из-за ее конформизма. Однако и эти люди были одеты и
причесаны именно так, как одевается и причесывается большинство их коллег. Я
разговаривал с такими людьми, ходил к ним в гости, выпивал с ними, -- и я
видел, что их идеи, их жесты, книги у них на полках, пластинки у них в
дискотеках, пища и спиртные напитки у них на столе -- все это столь же
одинаково и стандартизовано, как и у евреев, скрупулезно соблюдающих все
предписания своей религии. Если вы хотите увидеть самых твердокаменных и
яростных ритуалистов нашего времени, побывайте у молодых нонконформистов в
Гринвич-Вилледж в Нью-Йорке -- они настолько похожи друг на друга по своим
прическам, одежде, беседам и конвульсивной манере танцевать, что
представляются какими-то современными дервишами.
Но все это неизбежно. В этом нет ничего дурного. Не может человеческая
жизнь быть совершенно бесформенной. Единственные настоящие нонконформисты -
это обитатели сумасшедших домов; единственные действительно свободные от
общества души -- это мертвецы. Мы живем в согласии с установленными нормами,
мы идем вперед вместе с другими людьми. Мы не можем двинуть ни рукой, ни
ногой, не придавая этим жестам значения, понятного другим людям, независимо
от того, кто мы попрофессии и каково наше положение в обществе. И пока мы
живем, мы все носим форму. Конформизм становится злом тогда, когда он
искажает, сглаживает и уничтожает плодотворные начинания, полезные идеи,
естественные индивидуальности; конформизм становится злом, когда он
превращается в паровой каток. Однако человек не может не быть частью
окружающего его общества, разве что он сбрасывает одежду и отправляется жить
в пещеру, чтобы уже никогда больше не вернуться назад к людям.
Разумный человек мыслит, дабы найти правильный путь в жизни и идти по
этому пути невзирая на то, идут ли по этому пути многие или немногие люди.
Если еврей хочет жить в соответствии с требованиями своей религии и сделать
ее частью своей жизни, он поступает вполне разумно. В таком-то обществе --
особенно в наши дни -- он может показаться невероятнейшим чудаком и
нонконформистом; однако и это все меняется, да к тому же, какое это имеет
значение? Значение имеет то, живет ли человек достойно, честно и
мужественно, то есть так, чтобы сделать честь своим принципам и своему
разуму.
Бездействующие ныне законы
Энциклопедией иудаизма может служить Вавилонский Талмуд, который
состоит из двенадцати внушительных томов, охватывающих почти все сферы
человеческой жизни и деятельности. Некоторые своды законов, представляющие
собой всего лишь извлечения из Талмуда, такие, как "Мишнэ Тора" Маймонида
или "Шулхан арух" Иосифа Каро, -- это тоже многотомные издания. Изучению их
многие ученые посвящают всю жизнь. Разумеется, мы не смеем даже мечтать о
том, чтобы в нашей книге охватить предмет в таком объеме.
Когда пало Иудейское государство и был разрушен Храм, утратили свое
практическое значение и многие из наших законов, например, уголовное право
или же установления, касающиеся сельского хозяйства и первосвященников. Все
это отнюдь не означает, что евреи больше не изучают эти законы. В любой
иешиве Соединенных Штатов или Израиля можно услышать страстные
споры о том, по какому ритуалу следует встречать новый месяц в Храме
или каким образом нужно классифицировать по талмудическому закону четыре
типа ущерба. Дух и смысл иудаизма столь тесно переплетены во всем тексте
Талмуда, что серьезный исследователь должен изучить весь Талмуд как единое
целое. Но обычно мы почти не сталкиваемся с очень многими чисто
теоретическими требованиями иудейской веры. Мы коснемся только тех
положений, которые связаны с нашей повседневной жизнью.
Традиционный иудаизм насчитывает 613 заповедей. Эта устрашающая цифра
известна всем. Менее известно то, что большинство заповедей -- это
бездействующие ныне установления, касающиеся Храма, сельскохозяйственных и
судебных дел. Дотошный формалист найдет, может быть, сотню заповедей,
которые имеют отношение к современности. Еврея, который в своей повседневной
жизни соблюдает дюжину-другую заповедей, можно, видимо, считать вполне
ортодоксальным. Подумать только, это же капля в море: 24 заповеди из
пугающего числа 613.
Все это совершенно не означает, -- и я ни в коем случае этого не
утверждаю, -- что, усвоив несколько формальных положений, можно полностью
приобщиться к иудаизму и тем самым выполнить все требования Моисеева закона,
чтобы после этого уже со спокойной совестью погрузиться в водоворот
современной жизни. Я лишь утверждаю, что приобщение к иудаизму отнюдь не
требует (как это иной раз по ошибке считают) отказа от современности, не
требует при соблюдении сложных и необычных обрядов забвения всех остальных
человеческих обязанностей, не требует добровольного затворничества и
отречения от жизни.
Заблуждение Виленского Гаона
Рассказывают, что как-то раз к магиду из города Дубно -- знаменитому
проповеднику восточноевропейского гетто -- обратился прославленный мудрец,
которого звали Виленский Гаон, и попросил сказать, в чем он, по мнению
магида, заблуждается. Магид хотел уклониться от ответа, но Гаон настаивал, и
тогда магид сказал:
-- Ну что ж! Ты самый благочестивый человек нашего времени. Дни и ночи
ты посвящаешь своей науке, ты отгородился от мира книжными полками,
рассуждениями ученых мудрецов. Ты достиг вершин святости. Но как ты этого
достиг? Пойди на рыночную площадь, Гаон, и побудь среди других евреев. Узнай
их труд, их житейские тяготы, их развлечения. Иди в мир, услышь слова
неверия и безбожия, которые слышат все остальные люди, и прими на себя те
удары, которые принимают на себя они. Подвергни себя тем испытаниям, которым
подвергается каждый еврей. И вот тогда-то мы увидим, останешься ли ты после
этого Виленским Гаоном.
Говорят, что Гаон, услышав это, не выдержал, потерял самообладание и
заплакал.
Зримая цель нашего Закона заключается в том, чтобы дать нам силы жить
среди людей и сохранять в то же время высокую веру, не противопоставляя ее
своим повседневным мыслям. Монах или лама уходят от мира, дабы сохранить
ясность своего религиозного миросозерцания. Наша же вера учит нас оставаться
в мире, посвятив свою жизнь Б-гу. Разумеется, это делает нашу жизнь более
трудной и беспокойной. Мы никогда не можем подчиняться нашим сиюминутным
порывам и всецело следовать моде Все наши светские стремления постоянно
поверяются нашим Законом. Ветры доктрин и теорий дуют то туда, то сюда,
преходящие причуды появляются и исчезают, и мы, даже будучи сами захвачены
вихрями этих доктрин и прихотей, все же как бы наблюдаем за ними со
спокойной иронией, позволяющей нам противостоять этой суете. Наши
религиозные идеи постоянно сталкиваются с каждодневной житейской суетой и
здравым смыслом. И чтобы противостоять этой суете, в Законе должно быть
нечто устойчивое,
Суть иудаизма
У меня на столе лежит письмо моего друга-агностика, с которым я
переписываюсь уже много лет. Он пишет:
"В чем суть принадлежности к еврейству: в том ли, чтобы отличаться от
других людей свои ми привычками, или же в том, чтобы жить нравственной
жизнью -- нравственной в смысле отношения к людям? Я не верю, что серьезные
проблемы общественной жизни на нашей перенаселенной планете можно в какой-то
значительной степени решить, отказавшись есть омаров: это мелко и глупо".
Благочестивый читатель, возможно, со мной не согласится, но, по-моему,
это сказано великолепно. Однажды, мне кажется, я сказал почти то же самое,
только проще, о флотской службе. Недели через две после того как я был
произведен в мичманы, мне было сделано замечание по поводу того, что я
неправильно употребляю некоторые термины. Когда деспот-лейтенант ушел, я
пожаловался своему товарищу по каюте:
-- Как будто это поможет разбить японцев, если я назову лестницу
трапом!
Но мне все-таки пришлось научиться называть лестницу трапом. Я
прекрасно понимаю, что этим я ни на день не ускорил капитуляцию Японии. Но я
совершенно уверен, что если я стал хорошим морским офицером, то это было
отчасти и потому, что я научился правильно употреблять слова
профессионального морского лексикона; и как бы ничтожен ни был мой вклад в
дело победы над Японией, я сделал этот вклад именно в качестве морского
офицера.
Может быть, именно потому, что флот так много значил в моей жизни, я
привык сравнивать положение евреев среди остальных людей с положением
моряков среди остальных американцев. Разве матросы и офицеры флота
становятся меньше американцами потому, что они служат во флоте? У них есть
свои особые задания, свои дисциплинарные нормы, своя форма одежды, свои
довольно жесткие ограничения личной свободы. Они вознаграждены за это -- по
крайней мере так они сами считают -- воинской славой и сознанием
выполненного долга. Евреи не перестают быть частью человечества из-за того,
что у них своя особая вера, хотя в чем-то они действительно не похожи на
всех остальных людей. У них есть свои дисциплинарные нормы, свои ограничения
личной свободы, и за это они и вознаграждены чем-то особым -- так по крайней
мере они сами считают.
Я помню: во время войны все смотрели на меня с восхищением как на
этакого бравого морского волка. А когда война кончилась и я служил в
резерве, люди, которых я встречал в поездах и самолетах, считали меня
бедолагой, неудачником. Раз или два меня даже спросили: "За что это вас все
еще оставили на службе?" И, мне кажется, тот же вопрос агностики задают
еврею, соблюдающему предписания своей веры.
Я думаю, мы все еще "на службе", ибо мы верим в то, что Закон Моисея --
от Б-га. Уверен, что именно Закон Моисея помог нашему народу сохраниться и
противостоять ветру истории, который смел столько народов. Мы не отказались
от великой надежды наших предков, веривших, что именно наш маленький народ
каким-то образом -- каким, никто из нас не может предвидеть, -- каким-то
образом зажжет когда-нибудь на земле факел вечного мира. Я не могу дать
человечеству Мессию. Но, если позволит Провидение, в лице своих двух сыновей
я дам миру двух сознательных евреев, и в них будет жить великая надежда,
когда меня уже не будет на свете.
Таким образом, сам вопрос моего друга уже содержит в себе ответ. Ядро
иудаизма -- это праведное отношение к другим людям. Простите мне мое
пристрастие к анекдотам, но я хочу рассказать еще один. В Талмуде говорится,
что однажды к рабби Гилелю пришел один не-еврей и спросил его:
-- Можешь ли ты объяснить мне сущность иудаизма, пока я стою на одной
ноге?
До того как придти к Гилелю, этот нееврей задавал тот же вопрос Шамаю,
коллеге Гилеля, и Шаммай прогнал его, сочтя этот вопрос наглостью. Гилель же
со спокойной улыбкой ответил:
-- Не делай другому того, чего не пожелаешь себе. В этом суть иудаизма.
Все остальное -- комментарии. Теперь можешь продолжать свои занятия.
И после этого разговора нееврей обратился в иудейскую веру.
Суть атомного реактора или яблока, или религии -- это еще не весь
реактор, не все яблоко, не вся религия. Мы принимаем мало решений, в которых
была бы выражена вся суть вопроса. Жизнь наша полна тривиальных и суетных
мелочей и механических повторений. Иудаизм не выпускает из виду и этой сферы
жизни. В течение всего дня он связывает человека определенными
обязательствами. Конечно, прав тот, кто утверждает, что как евреи, так и
неевреи иногда принимают форму за суть. Отсюда возникает, с одной стороны,
агностицизм, как реакция на педантичность религиозных предписаний, а с
другой -- ультраортодоксальное непризнание государства Израиль на том
основании, что не все члены правительства этой страны -- верующие люди. Но
если о том или ином образе жизни будут судить лишь люди, которые этого
образа жизни не понимают, то от любого образа жизни в их интерпретации не
останется камня на камне.
Самоизоляция
Как мы можем сознательно изолировать себя? Мир вокруг нас -- это место,
где мы живем. Народы мира -- наши братья перед Б-гом. Писание учит нас, что
Б-г сотворил всех людей на земле - а не только израильтян -- по Своему
образу и подобию. Жертвы, принесенные как евреями, так и неевреями, горели
на алтарях двух Храмов "Не таковы ли, как сыны ефиоплян, и вы для меня, сыны
Израилевы? -- восклицал от имени Творца пророк Амос. -- Не я ли вывел
Израиль из земли Египетской и филистимлян -- из Кафтора?"
Мы видим то, о чем говорил нам пророк Моисей: если бы не Тора, мы были
бы заурядным народом. Что можем мы противопоставить той мудрости и тому
творческому духу, которые Б-г
даровал другим племенам земли? Разве мы дали миру Сократа или
Аристотеля, Шекспира или Сервантеса, Ньютона или Галилея, Баха или
Бетховена, Микеланджело или Рембрандта, Диккенса или Толстого, Ганди или
Линкольна? Но неужели мы не имеем права летать на самолетах только потому,
что братья Райт не были евреями, или не должны пользоваться электрическим
освещением потому, что в жилах Фарадея, Максвелла и Эдисона не было
еврейской крови? Разве такое абсурдное извращение сути иудаизма не
разлетается в прах при первом же прикосновении?
Наше место в мире -- я уверен в этом -- зависит от того, что мы дали
человечеству. А дали мы ему Тору -- возвещенный Моисеем Закон, каким должно
быть поведение человека. Тора -- это наша жизнь, и ею мы руководствуемся в
нашей повседневности. И пока мы не даем этому факелу погаснуть, мы, как я
понимаю, имеем право существовать как народ перед Б-гом и людьми.
Поняв это, мы приблизимся к правильному пониманию мира, как и наши
отцы, через сочетание символики и обрядности. Тому, кто приходит к нам
впервые, это сочетание представляется темным лабиринтом. Но войти в него мы
обязаны. Чтобы добраться до сути вещей, нам следует изучить те печати,
которыми иудаизм пометил жизнь, или, выражаясь словами Гилеля, комментарии к
сути Торы.
Первая серия печатей относится ко времени.
Начнем с крутого подъема
Логика побуждает нас начать с одного из наиболее характерных и
разветвленных символов иудаизма -- символа, который, к тому же, более всего
противоречит общепринятым обычаям и общепринятому образу мыслей. Начать с
этого символа -- это то же, что, поднимаясь в гору, идти напрямик.
Закон о шабате изложен в одной из самых длинных глав Талмуда. На эту
тему на древнееврейском языке написаны горы литературы. И в то же время мы
знаем, что решающими здесь являются лишь немногие фразы: первая глава Бытия
и четвертая заповедь Моисеева закона.
Суть Книги Бытия
Первая глава Книги Бытия пронизывает мрак античной мифологии лучом
света -- света, который до сих пор озаряет землю, так что нам теперь даже
трудно себе представить, как ярок был этот свет, когда он засиял впервые. На
весь мир прозвучали слова о том, что во Вселенной господствует естественный
порядок, что она была создана одной силой и приведена в движение как
огромная машина. Не было человекоподобных богов.
И животные не были богами, и боги не были животными. Не было бога
солнца, бога луны, бога любви, бога моря или бога войны. Мир и человечество
возникли не в результате грандиозных кровосмешений и содомии среди небесных
чудовищ. Солнце, луна, ветер, море, горы, звезды, камни, деревья, растения,
животные -- все это часть природы, и нет в них никакого внутреннего
волшебства. Мумбо-юмбо - суеверное заблуждение. Боги и жрецы, которые
требовали, чтобы ради них убивали и сжигали детей, чтобы ради них у живых
людей вырывали сердца, чтобы ради них совершались отвратительные оргии и
приносились бесконечные жертвы, -- все это бессмысленно, глупо, бесполезно и
обречено. Кончились ночные кошмары детства человечества. Наступил день.
Библейский рассказ о возникновении мира избавил человечество от
идолопоклонства. Потребовалось, впрочем, еще немало времени, чтобы эта
теория восторжествовала; но, в конце концов, даже очаровательные греческие и
римские боги и богини уступили поле битвы. Бытие -- это разделительная черта
между современным мышлением и первобытной интеллектуальной неразберихой. И я
не вижу, чем можно было бы заменить Бытие в этом отношении.
Шабат в Книге Бытия
Наша задача -- проследить историю шабата вплоть до источника, то есть
до сотворения мира.
Кому не известно, что такое шабат? Это один день из семи, день, когда
люди, во славу Создателя прекращают работу. Этот еврейский обряд принят
всеми цивилизованными народами и стал непреложным законом почти во всех
странах. График выпуска продукции в Соединенных Штатах Америки сообразуется
с этим законом. Даже худшие тяготы войны не поколебали его. Привычка -- вещь
убедительная, и, может быть, именно поэтому ритм человеческой деятельности
определяется этой очень удачно найденной пропорцией: шесть дней работы --
один день отдыха. Несмотря на то, что на нашей планете с ее пере-
производством товаров появляется то тут, то там пятидневная рабочая неделя,
мы все понимаем, что еще один дополнительный день или пол- дня отдыха -- это
роскошь, дивиденд предприятия, время, которое можно посвятить какой-то
деятельности или науке, но отнюдь не то, что естественно и в порядке вещей.
Отдых -- это только часть обряда, это, так сказать, негативная часть
шабата. Седьмой день священ: он ознаменовывается изменениями в одежде, в
пище, в том, что мы делаем, и в том, как мы молимся Творцу. У еврейской
субботы есть свои параллели в культурах других народов. Кто не знает, что
такое воскресный обед, воскресное платье, воскресный отдых, воскресная
церковная служба? Если бы мы не жили в христианской стране, мы бы все равно
знали о всех этих обычаях хотя бы из английских и американских романов,
которые ярко живописуют воскресенье. Это не идиллия. Те, кому случалось
бывать на Юге или в Бостоне, помнят, что в воскресенье там невозможно купить
стакан виски; и эти люди отнюдь не склонны -- по крайней мере в тот момент,
когда они убедились, что им не удастся в воскресенье выпить, -- эти люди
отнюдь не склонны славить Творца за то, что Он выпустил декрет о святости
выходного дня. Англичане до сих пор жалуются на то, что в воскресенье
закрываются театры. Законы, которые существуют в англосаксонских странах еще