Вук Герман. Это Б-о-г мой

никогда не жили. Вы у себя в стране -- не пришельцы; или по крайней мере вы
-- такие же пришельцы, как и все остальные американцы: ведь Америка --
страна иммигрантов. Вы -- равноправные члены общества, и вас ждет завидное
будущее. Но как вы сумеете сохранить свою еврейскую сущность?

Почти машинально я ответил:

-- С помощью религии.

Старый социалист взглянул на меня искоса с загадочной улыбкой и положил
руку на книгу в коричневом переплете.

-- Я держу Танах у себя на письменном столе и еще в тумбочке у кровати.
Израиль станет страной, построенной по заветам Танаха. Это я могу вам
обещать. А что до религии... Тут все -- великая тайна.

Бен-Гурион пожал плечами, и в глазах у него появилось отрешенное и, как
мне показалось, озабоченное выражение. Мы заговорили о чем-то другом.

В этом разговоре блеснул для меня луч света, который помог мне
разобраться в своей собственной странной жизни.

Хотя я -- ортодоксальный еврей, соблюдающий все обряды нашей веры, я
никогда не притязал на непогрешимость в религиозных вопросах. Я всегда
считал для себя невозможным присоединить свой голос к хору обличении,
которые обрушиваются на головы реформистов, консерваторов и
сионистов-атеистов; и во всех своих -- может быть, даже чересчур
многочисленных -- публичных выступлениях я никогда не клеймил ассимиляторов.
Мне близки слова Теннисона:

В сомненьи честном - больше веры,

Чем в половине всех доктрин.

Возможно, мои друзья-евреи, когда я у них в гостях отказываюсь от
приготовленной ими пищи, считают меня фанатиком; но я у них в гостях
чувствую себя как дома. Я понял их сомнения, а вот они не сумели понять моей
убежденности.

Еще в юности мне было суждено достичь того, о чем мечтают многие
американцы: своими собственными усилиями я добился теплого места под
солнцем, на меня лился поток долларов, у меня была роскошная квартира на
верхнем этаже одного из нью-йоркских небоскребов, то и дело я совершал
наезды в Голливуд, я вращался в обществе прекрасных женщин -- и все это
тогда, когда мне не стукнуло еще и двадцати четырех лет. Ничего выдающегося
я не совершил: просто я писал текстовые заготовки для знаменитого
радиофельетониста Фреда Аллена; но это было золотое дно. А я мечтал о чем-то
большем -- мечтал стать прославленным романистом или драматургом (как Ноэл
Эрмен, герой моего романа "Марджори Морнингстар"), мечтал идти от успеха к
успеху. Но, ведя довольно обычную благоустроенную жизнь автора-невидимки,
работающего в бизнесе развлечении, и одновременно предаваясь довольно
обычным юношеским грезам о славе, я в то же время чувствовал, как все это
зыбко и эфемерно. Я не был ни пресыщенным, ни мятежным. Но в глубине души я
сам не верил -- не мог поверить, -- что шумная популярность плюс случайные
удовольствия добавят к моей жизни что-то весомое. Все это оставляло в
стороне мою сущность. Люди, которые гонятся за удовольствиями, деньгами и
успехом и не ставят перед собою никаких других целей, -- это
взаимозаменяемые шифры, только и всего. Удовольствия, деньги и успех
оставляли в стороне моего деда -- самого колоритного человека, какого я
знал, -- оставляли в стороне большинство серьезных книг, которые я прочел. И
вот я снова взялся за книги -- после того, как, окончив колледж, совсем было
их забросил, чтобы бездумно погрузиться в мышиную возню погони за
богатством. Не делая для себя никаких далеко идущих выводов, я по доброй
воле избрал жизнь стороннего наблюдателя.

Я поставил все свое земное существование на одну карту: на ней
значилось, что быть евреем -- это не тривиальная случайность, чреватая кучей
неудобств и неприятностей, но великое счастье моей жизни, и что лучший
способ по-настоящему быть евреем -- это быть им в традиционном, классическом
смысле слова. Я совершил интеллектуальный прыжок, трамплином для которого
послужили мои тогдашние чтения и размышления. В то время я был весь пропитан
Вебленом, Ницше, Марксом, Шоу, Дьюи, Достоевским и так далее. И тем не менее
я пошел на риск, сказав себе: "А вдруг я ошибаюсь?" И вот, идя на риск и
ставя на одну карту свое сознательное существование, я неожиданно узнал об
иудаизме такие вещи, которые нельзя узнать никаким другим способом. Не
сделай я этого опыта, вера навек так бы и осталась для меня книгой за семью
печатями -- или, может быть, всего лишь сладостным воспоминанием о беспечном
детстве. Есть немало вещей, которые можно узнать, только попытавшись их
сделать.

Вот кое-что из того, что я тогда понял. Я понял, что можно соблюдать
законы Моисея -- и в то же время вести нормальную светскую жизнь. Да,
иудаизм чинит нам в этом помехи -- как интеллектуальные, так и практические,
однако несмотря на все это он предлагает нам взамен радость, осмысленное
существование и множество удовольствий. Для детей, родившихся евреями и
получивших правильное религиозное образование, иудаизм, без сомнения,
является источником интеллектуального здоровья и душевной силы. И, кроме
того, я глубоко убежден, что только благодаря законам Моисея евреи сумели
выжить и пережить долгие века страданий и гнета -- независимо от того, имеет
ли это для вас какое-либо значение или нет.

Говоря о детях, я хотел бы остановиться на этом вопросе чуть подробнее.
Некоторые люди, я слышал, не хотят давать своим детям познания в иудаизме,
объясняя свою позицию таким образом:

-- Мы не хотим нашего ребенка ни к чему принуждать. Когда он вырастет,
он сам решит, что ему нужно.

Однако то, что делают такие родители, -- это ведь самое что ни на есть
серьезное принуждение, которому они могут подвергнуть своего ребенка. Они
принуждают его всю жизнь оправдывать собственное невежество. Какой взрослый
человек пойдет и сядет в классе среди школьников изучать ивритский алфавит.
Тору и еврейские обычаи? Нет ничего проще, чем отказаться от религиозного
обучения, как отлично известно многим из моих читателей. Восполнять то, что
упущено в детстве, -- это все равно что карабкаться на Эверест. Подобным
родителям должно было бы хоть изредка закрадываться в голову сомнение, и им
следовало бы иной раз спросить себя:

-- А вдруг я ошибаюсь? И если я действительно ошибаюсь, то не нелепо ли
заранее цементировать в ребенке мой отказ от религии?

К тому моменту, когда я понял, что иудаизм мне нужен, он был уже мне
преподан -- как арифметика, как география, как многие познания, преподанные
мне задолго до того времени, когда у меня возник интерес к этим познаниям
или необходимость в них.

Позвольте мне высказать предположение, что слова "а вдруг я ошибаюсь"
-- это слова, которые, как воздух, нужны людям нашего века, -- идет ли речь
об иудаизме или о чем угодно другом. Вокруг нас кишат легковесные истины. Но
где тяжелые сомнения? Повторять, как попка, агностические афоризмы последних
двух столетий -- это вовсе не значит сомневаться, это значит всего лишь
повторять вызубренный школьный урок. Я ощущаю в себе способность
сомневаться. Это -- мое единственное интеллектуальное преимущество, помимо
умения писать, обеспечивающего мне хлеб насущный. Когда мне было двадцать
четыре года, я усомнился в том, что бизнес развлечений, которому на моих
глазах многие одаренные люди слепо посвящали свою жизнь, преследует какие-то
серьезные цели; по мне, это означало только еще больше денег, более
грандиозные проекты, новые удовольствия, новые планы -- и так до самой
смерти. Зеленым юнцом, студентом колледжа я усомнился в правильности столь
популярной тогда натуралистической теории -- за пятнадцать лет до того, как
экзистенциалисты, сделав то же самое, произвели в обществе такой фурор (и
через сто лет после того, как серьезные философы в тиши своих кабинетов
опровергли натуралистическое кредо). И я отказался от всего этого, дабы
избрать то, что мне казалось истинным.

Высочайшее дозволение веровать

-- Иудаизм как мудрость, как источник еврейской сущности, как средство,
помогающее евреям выжить, -- это я приемлю! -- сказал мне один из моих
добрых друзей-скептиков. ~ Откажись от сверхъестественного Б-га, и мы --
единомышленники.

Его логика взята из книг. Он -- неисправимый натуралист.

Натурализм зиждется на двух догмах: во-первых, природа есть
единственная книга откровений, книга идеальной гармонии и идеального
порядка, и надо лишь научиться эту книгу читать;

во-вторых, эта книга возникла благодаря случайному стечению
обстоятельств, ее никто не писал.

Если бы нашелся чудак, который взял бы экземпляр, скажем, "Истории Тома
Джонса, найденыша" и стал бы утверждать, что эту книгу никто не писал, что
она возникла, словно случайно выросший и принявший случайные формы лес, --
такой чудак, наверно, столкнулся бы с некоторым недоверием к своей персоне.
Но коль скоро вселенная -- это куда более сложное, прекрасное и впечатляющее
создание, чем "История Тома Джонса", то подобное же недоверие снова и снова
приводило в разные эпохи к отказу от натуралистических доктрин,
приписывающих сотворение природы случайным обстоятельствам. Этот довод --
что в основе творения неизбежно был замысел -- древен как мир. Его приводили
еще с тех самых пор, как люди научились мыслить. Но не менее древен взгляд
на природу как на нечто, возникшее в результате стечения случайных
обстоятельств. И сколько стоит мир, столько длится спор между сторонниками
этих теорий, хотя время от времени одна сторона погружается в задумчивое
молчание.

Несомненно, именно натурализм, торжествовавший в течение последних двух
столетий, породил современную науку со всеми ее победами и опасностями.
Рациональное рассуждение, точный анализ, уверенность в том, что в основе
разрозненных случайностей лежат четкие законы, замена религиозных объяснений
углубленными раздумьями и тщательными экспериментами, решимость все на свете
подвергать исследованию и ничего не принимать на веру -- эти
интеллектуальные принципы создали тот мир, в котором мы живем. Человечество
не может от них отказаться и пойти назад -- это было бы чистейшим безумием.
Наука -- главное орудие, с помощью которого мы способны покончить с нуждой и
болезнями и предотвратить уничтожение природы. Конечно, открытие новых сил
создает новые опасности -- иной раз совершенно устрашающие. Но едва ли мы
улучшим нашу жизнь и обеспечим себе безопасность, если откажемся
пользоваться нашим обогатившимся разумом.

Но ведут ли научные открытия в конечном итоге к ниспровержению или к
утверждению Б-га -- это еще большой вопрос, который предстоит решать как
ученым, так и философам. В отличие от религии, наука не ищет Г-сподних
истин. Она, однако, с неколебимой верой ищет какую-то истину и какую-то
гармонию во всем многообразии красок и звуков окружающего нас мира. И в этих
поисках, невзирая на все свои парадоксы и нераскрытые тайны, она добилась
поразительных успехов. Для некоторых глубоких и трезвых умов Б-г остается
"гипотезой, в которой нет необходимости"; для других умов, не менее глубоких
и трезвых, существование такой всепроникающей истины и гармонии -- и прежде
всего сама возможность истины -- подразумевает существование кого-то, кто
изрекает эту истину -- то есть Б-га, который придал извечной ночи и хаосу
завершенный вид и продолжает этот вид сохранять.

Однако довод, согласно которому в основе творения неизбежно лежал
замысел, есть лишь формальное доказательство существования Б-га, и этот
довод довольно редко приходится слышать с тех пор, как Юм и Кант опутали его
логическими хитросплетениями. Все произошло строго по правилам философской
игры. Мыслители доказали, что с точки зрения формальной логики довод о
наличии замысла вовсе не подтверждает того, что это был замысел одного
благого Творца или даже нескольких. Наличие замысла в создании вселенной,
особенно учитывая, что она далеко не совершенна, может равным образом
служить и вполне логичным доказательством того, во что верили язычники, то
есть того, что мир был создан и доныне управляется множеством
могущественных, но чудаковатых и нерадивых демонов. Кант блестяще
проанализировал, каким образом разум накладывает отпечаток видимости замысла
на вселенную, которую мы никогда не сможем увидеть и узнать такой, как она
есть. Мыслительная деятельность подчиняется определенным категориям -- так
же, как и чувственный опыт. То, что мы считаем замыслом, -- в определенной
(но неведомо какой) степени творение нашего собственного разума. Мы никогда
не постигнем "вещь в себе".

Кант все объяснил толково и убедительно, по крайней мере так воспринял
его сочинения мир. Я не могу описать в одном коротком опровергающем абзаце,
как воспринимает рассуждения Канта верующий человек. Внешняя схема примерно
такова: религиозный мыслитель каким-то внутренним наитием ощущает во
вселенной наличие великого замысла Б-жьего, и такого мыслителя нельзя
разуверить самыми убедительными доводами. Это ощущение пронизывает книги
Псалмов, Иова, Исайи, оно нередко возникает при чтении стихов великих
поэтов, и в ту или иную минуту жизни оно появляется у большинства людей. И
когда оно появляется, человек часто склонен задавать себе вопрос: "Верую я
или нет?" Но такого ощущения еще недостаточно, чтобы, воодушевившись,
схватить агностика за пуговицу и переубедить его разумными аргументами.

Безусловно, взгляд на вселенную как на исправно действующую машину
столь же устарел, как и представление о том, что земля -- плоская. Наличие в
строении вселенной Б-жьего замысла. нельзя доказать логически. В новой
экзистенциалистской философии подвизаются как мыслители глубоко верующие,
так и завзятые атеисты. Возникла новая -- интересная и крайне неустойчивая
ситуация. Смущенный разум кричит: "Ничто полностью не истинно, и все
дозволено!" И, по-моему, если чей-то крик возвышается над разноголосицей
яростных споров, то этот крик исходит из университетских рощ.

И под словом "все" действительно подразумевается "все". Вы получите
высочайшее интеллектуальное дозволение даже веровать в Б-га Моисеева -- при
условии, что ваша вера обусловлена "экзистенциальным выбором", а не является
всего лишь эхом наивных суеверий вашего дедушки. Точно так же платье,
которое выглядит, как платье моей бабушки, сшитое в 1925 году, может быть
либо старой ветошью, найденной на чердаке, либо последним криком моды. Все
зависит от подробностей стиля.

Б-г Моисеев

Сейчас Б-г Моисеев, каким его представляли себе наши предки, стал очень
напоминать современного Б-га природы -- единую созидающую и объединяющую
силу, -- с одной только разницей:

Моисей говорил, что мир был сотворен не слепым, все перемалывающим
компьютером, но мыслящим Творцом, который питает интерес к людям, любит их и
в моменты откровения высказывает свою волю по поводу дел людских. Это -- не
формальный спор; это -- учение. Те, кто следуют за Моисеем, -- иудеи,
мусульмане, христиане -- верят, что Создатель открыл Моисею истину на благо
людей.

Каждому, кто прожил на свете лет двадцать, отлично известно, какие
обвинения выдвигаются против Б-га Моисеева. Эти обвинения навеки обобщены в
Книге Иова, которая, впрочем, не дала на них ответа. Земля вращается во всей
своей красе и сообразно непреложному закону; Орион -- величественное
зрелище; лошадь -- чудо созидательного мастерства. Однако умирают невинные
дети, в мире полно стихийных и случайных (на первый взгляд) бедствий, и
страдает праведный Иов. Чтобы быть твердым в своей вере, еврею нужно впитать
в себя не только Моисея, но и Иова. Вольтер и все великие рационалисты взяли
Иова на вооружение, чтобы сокрушить теологию, которая стала тюрьмой для
любознательного разума. Но вот средневековая теология повержена -- а учение
Моисея живет. Вы можете не соглашаться с онтологическими доводами; вам
кажется неубедительной мысль Рамбама о том, что зла в мире попросту нет. Но
Тора существовала до Рамбама и пережила его.

Пределы познанию

Давайте обдумаем точку зрения Вольтера, согласно которой человечество
столь немногочисленно и столь незаметно в бескрайней тьме пространства и
времени, и столь недолго суждено ему копошиться на поверхности нашего
крошечного земного шарика, что просто смешно было бы думать, будто Б-гу есть
какое-то дело до людей. В основе этого образного довода лежит сравнение
объемов. Но если вы подумаете о том, что объемы имеют значение лишь для нас,
но не для Б-га -- ибо имей они для него значение, он был бы всего лишь
весьма объемистым существом, но отнюдь не вселенской силой, -- то от
вольтеровского аргумента ничего не останется. Конечно, мы недолговечны, и
мир наш -- крошечный. Но для Б-га, если он существует, звезда Альфа Орион
ничуть не больше.

"Все создал Он хорошо и своевременно, -- говорит Екклесиаст, -- и дал
им /постичь/ мир в их сердцах, однако не может человек постичь творимое
Б-гом с начала и до конца". То, что люди сейчас смотрят в телескопы и в
микроскопы, подтверждает эту мысль.

После того как в течение трех веков людям кружила голову свобода,
дарованная Коперником, наука вдруг снова замкнула нас в "птоломееву темницу"
-- правда, более просторную, чем, раньше, -- и на этот раз выбросила прочь
ключи. Нам отсюда уже не выбраться. Мы знаем теперь, как наша сферическая
темница выглядит: это -- не догадки и гипотезы, а установленный факт, и
любой человек с высшим образованием, если только он правильно возьмется за
дело, сможет объяснить все это на двух страницах. Мы живем внутри небольшой
кристаллической сферы. Радиус сферы ограничен скоростью света; а ведь она --
всего лишь черепаший шаг применительно к тем расстояниям, которые нужно
прошагать. Но тем не менее скорость света есть наивысшая возможная скорость:
а помножьте-ка ее на срок человеческой жизни. Колумбовы путешествия на
ракетах могут в конце концов помочь нам достичь ближайших звезд. Эти звезды
-- конец пути, прозрачная граница небес. А за ней, дальше, сфера за сферой,
простираются угодья, тянущиеся на сотни миллионов световых лет.

Что там находится? Бесконечность, нагромождение случайностей, "природа"
или Б-г Моисеев? Выбирайте сами. Вход свободный, и игра никогда не кончится.

Но непреступимые границы лежат не только за пределами нашего закрытого,
круглого, хрустального неба. Такие же границы -- повсюду вокруг нас. Их
более чем достаточно даже в стакане воды -- столько, что по сравнению с ним
само мироздание может показаться детской игрушкой. Ученые говорят, что
точность измерения не бесконечна: какая-то мелкая мера становится пределом,
дальше которого точное измерение перестает существовать как возможный
научный факт. Однако ведь и за этим пределом действуют какие-то силы,
происходят какие-то процессы, совершаются какие-то перемены, о которых мы
можем только догадываться. В своей множественности они подпадают под некие
усреднения, которые мы называем законами. Но неумолимые удары наблюдаемых
причин и следствий по мере продвижения все дальше и дальше теряют свое
значение и остаются в памяти лишь как интересные, но ненужные подробности
истории прошлого века, вроде решений правительства президента Гранта.

И над всем нависает тайна вида. Дарвин показал, каким образом виды
изменяются и приспосабливаются. Но как возникает сам вид -- в мертвой и в
живой материи, -- мы сказать не можем. А наиболее неразрешимая, наиболее
всеобъемлющая загадка -- это причина неизменности видов. "Земля же была
безводна и пуста, и тьма над бездною...". Именно этого и следовало бы
ожидать, если бы законом мира было стечение случайных обстоятельств. Что же
произошло?

Парадокс существования никем не разрешен. Примите одну часть парадокса
-- и вы придете к догматам о природе как о сплетении случайностей. Примите
другую систему -- и (если вы еврей) в конце пути вас будет, возможно, ждать
Законодатель. Он встретит вас с улыбкой и обнимет, как обнял бы мой дед.

-- Где ты так задержался? -- спросит он.

И вы сядете и начнете вместе изучать Тору.

"Это Б-г мой"

Но вы можете возразить:

-- Будьте добры, оставьте меня в покое. Вам правится манипулировать
словами и читать книжки, и это довело вас до того, что вы решили жить по
Закону Моисееву. Что ж, на здоровье! Но я -- человек занятой. Я как раз
собираюсь переезжать в свой новый дом. Это очень красивый дом, но он влетел
мне в копеечку, я по уши в долгах, и мне теперь придется больше работать. У
меня растут сыновья и дочери, и я их очень люблю, хотя они, по-моему,
немного глуповаты. Я бы непрочь дать им кое-какие познания в иудаизме, но я
также непрочь дать им еще много, много всего, о чем, увы, не может быть и
речи. Я, в общем, довольно счастлив, я доволен тем, что имею, я живу полной
жизнью. Так что вы идите себе подобру-поздорову своей дорогой, а я пойду
своей. Разумно?

Разумно. Еще одно слово, и я закончу свою книгу.

В нацистских лагерях смерти еврейские врачи, издатели, бизнесмены,
музыканты, писатели, артисты -- цвет немецкого еврейства -- начинали вдруг
читать Танах или даже изучать иврит. Почему? Они хотели, прежде чем на них
опустится тьма, понять, кто они такие и почему им суждено погибнуть.

В тех Соединенных Штатах, в которых мы живем, не будет лагерей смерти.
Конечно, история -- это фантасмагория, и мало ли что может случиться! Однако
прежде чем в Белом Доме воссядет какой-то новый Гитлер, придется уничтожить
нашу нынешнюю цивилизацию. В Америке евреям грозит уничтожение совсем
другого рода. Это -- угроза приятно исчезнуть, уехав вдаль по широкой
современной автостраде за рулем мощного, длинного автомобиля, в котором на
заднем сиденье лежат клюшки для гольфа. "Мистер Абрамсон ушел из дому утром,
плотно позавтракав, в полном здравии и хорошем настроении, и с тех пор его
никто не видел. Уходя он сказал, что сыграет партию в гольф, а потом поедет
к себе в контору". Разумеется, мистер Абрамсон не умрет. Когда рассеется
амнезия, он станет мистером Адамсоном, и к нему приедут жена и дети, и все
будет в порядке. Но еврейский вопрос в Соединенных Штатах будет решен.

Если бы так случилось -- а я ни на минуту не верю, что так случится, --
то было бы подобное решение по нутру всем американским евреям? И хотят ли
Соединенные Штаты, чтобы в них исчезло колено Авраамово?

Гитлер был уникумом. Его попытка уничтожить евреев не была
случайностью, не была она и безумной выходкой маньяка. Нет, это был венец
его деятельности. Гитлер сам смотрел на себя как на апостола, призванного
претворить в жизнь теорию пророка Фридриха Ницше, провозгласившего: "Б-г
мертв!" Ницше еще в прошлом веке отлично понимал, к чему должны привести его
идеи. Он предсказал -- и в своем сознании пережил -- ужасы нашего века.
Может быть, именно то, что он первым их увидел, свело его с ума. Сейчас мы
привыкли воспринимать такие вещи без особых эмоций: узнав о них, мы
продолжаем преспокойно заниматься своими делами. То решение проблем, которое
предвидел Ницше, было захватывающим и диким, как его безумные видения. Он
провозгласил, что "смерть" еврейского Б-га (и, следовательно, христианства
тоже) будет необходимым шагом, который должно сделать человечество, дабы
достичь высшего существования -- когда власть возьмет в свои руки
сверхчеловек, не знающий Б-га. Ницше хотел под корень подрубить то, что он
считал обреченным обществом и обреченной нравственностью. И он проделал
эффектную и страшную работу.

Он проделал ее пером. А Гитлер претворил ницшеанские идеи в действия.
Безумный политический дух, поднявшее бурю ничтожество, Гитлер двинулся по
тропе, которую ему указал Ницше, -- двинулся, пародируя и проституируя его
идеи, топя их в крови, но следуя их общим контурам, подобно тому как тайфун
следует контурам кривых атмосферного давления, нанесенным на барометрическую
карту. Погибло шесть миллионов евреев. Такова была дань нигилизма своей
собственной картине еврейского Б-га. В течение всей человеческой истории
чудесное выживание евреев воспринималось как свидетельство того, что есть
Б-г во вселенной. Если Б-га нет, то это можно доказать лишь одним способом:
убить всех евреев -- и тем запечатлеть в сердцах людей смерть еврейского
Б-га. Это была логика безумия; но с его, Гитлера, позиций, трудно было бы
найти более рациональный аргумент.

Гитлер исчез, оставив позади себя развалины, могилы, разрушенные
крематории и обезумевших людей. Как он был крутящимся вихрем, так и исчез
подобно крутящемуся вихрю, и даже могилы после него не осталось. Он не сумел
убить всех евреев. Если мы --действительно свидетельство того, что Б-г жив,
значит Б-г жив.

Но кто мы еще такие? Что означает наша долгая история? Есть ли в ней
какой-нибудь смысл для пяти миллионов американских адамсонов, которые водят
машины, смотрят телевизор, ведут честную жизнь и ничем не выдают своего
славного и страшного происхождения, -- и еще для трех миллионов израильских
адамсонов, говорящих на иврите, тоже имеющих машины и телевизоры и не
помнящих ни слов Исайи, ни синайских скрижалей? Ради этого ли наши предки в
течение двух тысячелетий сносили удары судьбы и все-таки выжили?

Что до меня, то я верю: наша история не бессмысленна, а нигилизм -- это
всего лишь галлюцинация слабых. Б-г жив, и мы. Его народ, избраны жить Его
именем и Его Законом -- и дожить до того дня, когда Г-сподь будет един и имя
Его едино. Либо мы -- ничто, либо мы--люди, рассеянные по земле и