— Ну хорошо. Тут порядок проще простого. Если вы не против и хотите сотрудничать, значит, вы сотрудничаете, мы осматриваем машину и едем дальше. И вся недолга. Это понятно? С другой стороны, если вы не хотите сотрудничать, не склонны по каким-то своим мотивам и отказываетесь, тогда мы используем другие каналы и все равно выполним, что полагается, так что вот, решайте.
   — Да нет, я просто… — как завершить фразу, Шерман не знает.
   — Когда вы последний раз ездили на своей машине, мистер Мак-Кой? — этот вопрос задал второй сыщик, Гольдберг, который по-прежнему сидит в кресле с «закрылками».
   Шерман сначала обрадовался перемене темы.
   — Надо сообразить… Помнится, на той неделе, если только… Надо вспомнить, ездил ли я после этого…
   — Сколько раз за последние две недели вы выезжали на этой машине?
   — Точно не скажу… Надо прикинуть.
   Он смотрел на эту мясную глыбу в кресле и лихорадочно соображал, как лучше наврать, а краем глаза видел, что маленький идет к нему в обход стола.
   — Как часто вы обычно на ней ездите? — продолжал спрашивать Гольдберг.
   — По-разному.
   — Сколько раз в неделю?
   — Я же говорю, бывает по-разному.
   — По-разному. На работу вы на ней ездите?
   Шерман уперся взглядом в здоровенную глыбу мяса с усами. Это какой-то допрос. Пора положить ему конец. Самоутвердиться. Но какой тон взять? Эта парочка связана невидимыми нитями с некоей грозной непонятной Силой… Так как же?..
   Маленький Мартин обошел стол и приблизился к нему сбоку. Шерман, сидя в кресле, смотрит на него снизу вверх. А Мартин сверху вниз. Сначала сокрушенно. Потом с улыбкой.
   — Послушайте, мистер Мак-Кой, — говорит Мартин и улыбается в общем-то сочувственно. — Я не сомневаюсь, что вы хотите сотрудничать, и не стоит вам беспокоиться, как и что полагается. Мы должны тут все проверить очень тщательно, потому что пострадавший, мистер Лэмб, находится в тяжелом состоянии. Насколько нам известно, он не выживет. Поэтому мы у всех просим содействия, но не хотите — не надо, ваше право. Вы можете вообще ничего нам не отвечать, вы не обязаны. Вы меня поняли?
   При последнем слове он еще круче наклоняет голову на сторону и улыбается, всем своим видом как бы говоря, что не может же Шерман в самом деле быть таким чудовищем бесчеловечности и гражданской несознательности, чтобы отказаться от содействия следствию.
   А затем кладет обе ладони на стол, упирается и, подавшись вперед, нависает над Шерманом.
   — Вы вообще имеете право даже пригласить адвоката, — говорит он таким тоном, будто приводит пример полного идиотизма, до которого мог бы дойти человек, более неискренний и малодушный, чем Шерман Мак-Кой. — Это вам понятно?
   Шерман, сам того не желая, кивает. Его начинает бить холодная дрожь.
   — Более того, если вы не располагаете средствами, — продолжает Мартин, улыбаясь весело и панибратски, словно они с Шерманом старые приятели и привыкли обмениваться шутками, — а нуждаетесь в услугах адвоката, государство предоставит вам адвоката бесплатно. Если вы хотите, конечно.
   Шерман снова кивает. Он не в силах отвести взгляд от скошенного лица Мартина. Не в силах ни пошевелиться, ни возразить. Взглядом маленький сыщик словно договаривает: «Конечно, вам я это все говорю просто так, для проформы. Вы же сознательный, уважаемый член общества, и все эти пустяки к вам отношения не имеют, так ведь? Ну, а если не так… то такого гада мы изничтожим».
   — Просто говоря, мы нуждаемся в вашем сотрудничестве.
   С этими словами Мартин разворачивается и усаживается на край стола. Он сидит на моем столе! И с самой нежной улыбкой вкрадчиво спрашивает:
   — Ну, так как же, мистер Мак-Кой? Мой товарищ задал вам вопрос, ездите ли вы на работу в своем автомобиле?
   Какая вызывающая наглость! Он угрожает! Да еще сидя на моем столе. Какое хамство!
   — Так как? — по-прежнему криво ухмыляется Мартин. — На работу ездите?
   Страх и негодование одновременно поднимаются у Шермана в душе. Но страх опережает.
   — Нет… На работу не езжу.
   — А когда вы на ней ездите?
   — В выходные дни… И когда бывает с руки… днем… а иногда и вечером… Ну, то есть днем редко, разве вот только если жена… я хочу сказать, трудно сказать.
   — А не могла ваша жена взять машину во вторник вечером на прошлой неделе?
   — Нет! То есть я хочу сказать, едва ли.
   — Иначе говоря, вы пользуетесь этой машиной в самое разное время, но точно не помните?
   — Да нет же. Просто я…. я на ней езжу, но не запоминаю специально, не придаю значения, для меня это не важно, вот и все.
   — А как часто вы ездите на ней по вечерам?
   Шерман отчаянно старается прикинуть, как лучше ответить. Сказать «часто» — значит, он мог ехать на ней и в тот вечер. А сказать «редко» — тогда менее правдоподобно, чтобы он не помнил, как обстояло дело в определенный вечер.
   — Не знаю, — говорит он. — Не так чтобы особенно, но, пожалуй, все-таки сравнительно нередко.
   — Не особенно, но сравнительно нередко? — ровным голосом переспросил маленький сыщик. И переглянулся с товарищем. А потом снова посмотрел вниз на Шермана со своего насеста на краешке стола.
   — Да, так вернемся к машине. Почему бы нам не взглянуть на нее? Что вы скажете?
   — Прямо сейчас?
   — Ну да.
   — Не совсем подходящее время.
   — Вы что, заняты сейчас?
   — Я…. Я жду жену.
   — Вы собираетесь куда-то ехать?
   — Я-а-а-ххх! — начал он местоимением первого лица единственного числа, а кончил хриплым вздохом.
   — Собираетесь ехать в своей машине? — подхватил Гольдберг. — Мы бы как раз и взглянули. Минутное дело.
   У Шермана мелькнула мысль привести машину из гаража к подъезду, и пусть они смотрят. Но вдруг они не захотят ждать и пойдут вместе, а там Дэн?
   — Вы говорили, ваша жена должна скоро вернуться? — говорит маленький. — Может, нам обождать и спросить у нее? Может, она помнит, пользовался ли кто вашей машиной вечером во вторник на той неделе?
   — Понимаете, она… Нет, сейчас неудобно, джентльмены.
   — А когда будет удобно?
   — Не знаю. Дайте мне немного времени на обдумывание.
   — Обдумывание чего? Когда будет удобно? Или намерены ли вы сотрудничать?
   — Вопрос не в том. Я…. Словом, меня смущает процедура.
   — Процедура?
   — Как это все должно происходить. Правила.
   — Правила, процедура — это и значит «как полагается»? — уточняет маленький сыщик с издевательской улыбочкой.
   — Я не разбираюсь в этой терминологии. Наверно, смысл один.
   — Я тоже не разбираюсь в этой терминологии, мистер Мак-Кой, потому что такой терминологии не существует, не существует такого порядка и такой процедуры. Вы либо сотрудничаете со следствием, либо же нет. Я думал, что вы намерены сотрудничать.
   — Да, конечно. Но вы лишаете меня выбора.
   — Выбора между чем?
   — Вот что. Я думаю, самое правильное будет мне посоветоваться… проконсультироваться с адвокатом.
   Как только эти слова слетели с его губ, он понял, что сделал страшное признание.
   — Как я вам уже говорил, — сказал маленький сыщик, — это ваше право. Но для чего, интересно, она вам понадобилась, эта консультация с адвокатом? Зачем вам идти на такие хлопоты и траты?
   — Просто хочу быть уверен, что поступаю, как… — опять это слово! — как полагается.
   В разговор ввязался жирный, который сидит в кресле:
   — Позвольте у вас спросить, мистер Мак-Кой. Есть что-то, в чем вы хотели бы признаться и облегчить душу?
   Шерман похолодел.
   — Облегчить душу?
   — Потому что если есть, — отечески улыбаясь, какое нахальство! — то сейчас для этого самое время, пока дело еще не зашло далеко. Потом будет труднее…
   — Что именно я, по-вашему, должен сказать, чтобы облегчить душу? — Шерман хотел произнести твердо, а получилось растерянно.
   — Это я у вас спрашиваю.
   Шерман поднялся и сказал, качая головой:
   — По-моему, дальнейший разговор сейчас бесполезен. Я должен посоветоваться…
   — … с адвокатом? — договорил за него маленький сыщик, по-прежнему сидя на краешке его стола.
   — Да.
   Маленький сыщик покачал головой, словно бы говоря, что, мол, вот толкуют тебе, а ты уперся, и ни в какую.
   — Ваше право. Но если у вас есть что-то существенное, о чем советоваться с адвокатом, вам же будет лучше прямо сейчас это нам рассказать. И вы сразу почувствуете себя гораздо лучше. Небось не так все страшно, как вам кажется. Кто не делает ошибок.
   — Я вовсе не говорю, что есть что-то существенное. Ничего существенного. — Он попал в ловушку. Ему диктуют правила игры, а надо было всю игру отвергнуть!
   — Вы уверены? — спрашивает жирный, изображая на лице отеческое участие, а в действительности просто ужасно… непристойно… ухмыляясь. Какая наглость!
   Шерман протиснулся мимо сидящего на столе Мартина, который провожает его убийственным взглядом маленьких глаз. У двери Шерман остановился.
   — Весьма сожалею, — говорит он, — но я не вижу смысла в продолжении нашего разговора, по-моему, мне не следует дальше обсуждать эту тему.
   Маленький сыщик — наконец-то! — встал, слез, слава тебе господи, с моего стола, пожал плечами и посмотрел на жирного. Тот тоже поднялся.
   — О'кей, мистер Мак-Кой, — говорит маленький. — До встречи… в присутствии адвоката.
   Тон такой, словно он говорит: «До встречи в суде».
   Шерман открыл дверь библиотеки и жестом приглашает их выйти в холл. Для него сейчас очень важно пропустить их вперед и выйти из комнаты последним — в знак того, что это как-никак все-таки его дом и хозяин здесь — он.
   В прихожей, куда выходит дверь лифта, маленький сыщик вдруг сказал жирному:
   — Дейви, у тебя есть карточка? Дай мистеру Мак-Кою.
   Жирный достал из бокового кармана пиджака и протянул Шерману мятый кусок картона.
   — Передумаете — позвоните, — говорит маленький.
   — Вот именно, подумайте хорошенько, — добавляет жирный со своей жуткой ухмылкой. — Что бы там ни было у вас на совести, чем скорее вы нам скажете, тем лучше для вас. Такой порядок. Сейчас вы еще можете оказать нам содействие. А будете тянуть… придет в движение судебная машина, и… — он вскинул кверху обе жирные ладони, как бы говоря:"… и тогда уж ты неприятностей не оберешься".
   Шерман открыл им дверь. Маленький сыщик повторяет:
   — Подумайте хорошенько.
   А жирный, выходя, еще и подмигнул.
   Шерман закрыл за ними дверь. Ушли. Но он испытал вовсе не облегчение, а глубокую, мучительную тревогу. Он ощущал всеми нервами, что потерпел сокрушительный разгром, хотя, в чем именно он заключался, сам не понимал. Шерман не умел анализировать свои страдания. Над ним совершено подлое насилие — но как это произошло? Каким образом эти два… низкооплачиваемых… скота… ворвались в его жизнь?
   Он обернулся — Бонита вышла из кухни и стояла в дверях на краю мраморного пола. Надо ей что-то сказать. Она же знает, что приходили из полиции.
   — Эти люди расследуют автомобильную аварию, Бонита.
   Слишком взволнованный тон.
   — Аварию? — Она таращит глаза, как бы прося: «Расскажите!»
   — Да… Я не знаю. У одной из машин был номер, похожий на один из наших. Что-то в этом духе. — Он вздохнул и беспомощно развел руками. — Я сам толком не понял.
   — Вы не должны волноваться, мистер Мак-Кой. Они знай, что это не вы.
   По тому, как она это произнесла, можно было понять, что вид у него испуганный дальше некуда.
   Он вернулся в библиотеку, закрыл за собой дверь, выждал минуты три-четыре. Глупость, конечно, но у него было такое чувство, что не выжди он, пока сыщики покинут здание, и тогда они вернутся назад, вдруг, нежданно-негаданно опять возникнут в комнате, ухмыляясь и жутко подмигивая. Переждав, он позвонил Фредди Баттону домой и попросил передать, чтобы тот позвонил, как только вернется.
   Мария. Необходимо с ней поговорить. Рискнуть и позвонить прямо из дома? Неизвестно еще, где она… в «конспиративной квартире»… или дома на Пятой… А вдруг телефон прослушивается. Как быстро это можно подключить?.. Могли они, пока здесь были, установить подслушивающее устройство?.. Спокойно. Нельзя так сходить с ума. Но что, если уже вернулась Джуди, а я не слышал?
   Шерман встал из-за стола и снова вышел в свой великолепный холл… Никого… Слышно негромкое металлическое бряканье — клинк, клинк… Это бляхи на ошейнике Маршалла… Такса со скорбным видом, переваливаясь, выходит из гостиной… Когти цокают по мрамору… Колбаса на ножках… Половина его неприятностей — из-за этой собаки… А тебе дела нет ни до какой полиции, верно?.. Поесть и погулять, погулять и поесть… Из-за двери высунула голову Бонита… Как бы чего не пропустить. Полицейские, это ведь так интересно… Шерман смотрит на нее с осуждением.
   — О, я думать, что миссис Мак-Кой вернуться домой, — оправдывается она.
   — Не беспокойтесь, — отвечает Шерман. — Когда миссис Мак-Кой и Кэмпбелл вернутся, вы их услышите. (А до той поры не суйте, пожалуйста, нос в мои дела.)
   Бонита правильно поняла его интонацию и скрылась на кухне. Шерман вернулся в библиотеку. Надо рискнуть и позвонить. И как раз в эту минуту открылась дверь с площадки в квартиру. Джуди и Кэмпбелл.
   Как быть? Каким образом теперь связаться с Марией? Лучше, наверно, сначала сказать Джуди про посещение полиции. Иначе все равно Бонита расскажет.
   Джуди смотрит на него вопросительно. Что это за туалет на ней? Белые фланелевые брюки, белый свитер и какой-то новомодный черный пиджак с широченными подложенными плечами… рукава отвернуты по самый локоть… и нелепые широкие лацканы чуть не до пояса… А вот Кэмпбелл в школьной темно-красной вязаной паре и белой блузке с круглым воротничком выглядит как настоящая леди… Почему это в наши дни маленькие девочки ходят одетые, как порядочные взрослые дамы, а их мамаши одеваются как пятнадцатилетние хулиганки?
   — Шерман, — озабоченно спросила Джуди, — что-то случилось?
   Сказать ей про полицию прямо сейчас? Нет! Надо выйти на улицу и позвонить Марии!
   — Да ничего, — отмахивается он. — Я просто собирался…
   — Папа! — Кэмпбелл подходит к его ноге. — Видишь у меня карты?
   Карты?
   Она протягивает отцу три маленькие игральные карты: туза червей, туза пик и туза бубен.
   — Какие они? — спрашивает ребенок.
   Что значит какие?
   — Не знаю, моя хорошая. Просто карты.
   — Да, но какие?
   — Постой минутку, дорогая. Джуди, мне надо ненадолго уйти.
   — Ну, папа! Какие они?
   — Это ей дал волшебник, — пояснила Джуди. — Скажи ей, что это за карты, — и чуть кивнула, как бы говоря: «Сделай, как она просит, ей хочется показать фокус».
   — Когда вернусь, — говорит он дочери. — Я должен ненадолго уйти.
   — Ну, папа же! — Она прыгает вокруг, тянет карты к самому его носу.
   — Потерпи немножко, детка!
   — Ты уходишь? — удивляется Джуди. — Куда?
   — Мне надо заскочить на минутку…
   — Папа! Скажи, какие это карты!
   — … к Фредди Баттону.
   — Па-па!
   — Тише, — говорит ей мать. — Перестань шуметь.
   — Папа… смотри! — Три карты танцуют у него перед глазами,
   — К Фредди Баттону? А ты знаешь, который час? Нам уже пора собираться.
   — Ну скажи, какие они, папа!
   Господи! Совсем забыл! Они же должны были ехать на обед к этим кошмарным Бэвердейджам! Знакомцы Джуди… ходячие рентгенограммы. Сегодня? И думать нечего!
   — Я, право, не знаю, Джуди. Я… неизвестно, как долго я задержусь у Фредди. Мне очень жаль, но…
   — Что значит «право, не знаю»?
   — Па-апа! — сейчас расплачется.
   — Бога ради, Шерман, посмотри ты на ее карты.
   — Нельзя говорить «бога ради», мама!
   — Ты совершенно права, Кэмпбелл. Я не должна была так говорить.
   Шерман наклонил голову и сделал вид, что присматривается:
   — Н-ну… вот это туз червей… это туз пик… ну, и туз бубен.
   — Ты уверен?
   — Да.
   Улыбка во всю рожицу. В предвкушении торжества.
   — Сейчас я просто помахаю ими. Вот так.
   И принимается махать, как веером, с такой скоростью, что все знаки сливаются.
   — Шерман, сейчас у тебя нет времени идти к Фредди Баттону.
   Выражение лица строгое и не допускающее возражений.
   — Но мне необходимо, Джуди. — Он скашивает глаза в сторону библиотеки, мол, там я тебе все объясню.
   — Биббиди, боббиди, бу! — произносит Кэмпбелл. — А посмотри теперь!
   Джуди, сдержанно-сдержанно:
   — Мы сегодня — едем — обедать — к Бэвердейджам.
   Он смотрит, что у Кэмпбелл в руках.
   — Туз бубен… туз червей… и туз… треф? Вот это да, Кэмпбелл! А трефовый-то туз как здесь очутился?
   Она в восторге.
   — Просто очутился, и все.
   — Волшебство какое-то.
   — Шерман…
   — Как же ты это сделала? Я глазам не верю.
   — Шерман, ты меня слышишь?
   Кэмпбелл, скромно:
   — Меня волшебник научил.
   — Ах, волшебник! Какой волшебник?
   — Волшебник на рождении у Маккензи.
   — Вот удивительно!
   — Шерман, посмотри на меня.
   Он смотрит на жену.
   — Папа! Хочешь поглядеть, как это делается?
   — Шерман, — тем же не допускающим возражения тоном.
   — Смотри, папа! Я тебе сейчас покажу.
   Джуди, с вкрадчивостью отчаяния:
   — Кэмпбелл, а ты знаешь, кто у нас безумно любит волшебные фокусы?
   — Кто?
   — Бонита. Она их просто обожает. Беги, покажи ей, пока она не занялась твоим обедом. А потом вернешься и объяснишь папе, в чем секрет.
   — Ну ладно.
   Кэмпбелл разочарованно побрела на кухню. У Шермана от жалости екнуло сердце.
   — Пойдем-ка в библиотеку, — зловещим тоном пригласил он жену.
   Они вошли в библиотеку, Шерман закрыл дверь и предложил Джуди сесть. Стоя тебе этого не выдержать. Она садится в кресло «с закрылками», а он — напротив.
   — Джуди, ты помнишь, вчера по телевидению передавали про несчастный случай в Бронксе, когда машина сбила человека и не остановилась? И говорили, что разыскивается «мерседес», у которого номер начинается на R?
   — Да.
   — Ну, так вот. Сюда приезжали двое из полиции, как раз перед вашим возвращением. Два сыщика. И задавали мне всякие вопросы.
   — Вот как?
   Он описал ей весь допрос, старательно налегая на его угрожающий характер, — поэтому мне необходимо повидаться с Фредди Баттоном! — но не вдаваясь в испытанные им чувства беспомощности, страха и вины.
   — Поэтому я позвонил Фредди, его не было, но он должен скоро вернуться. И мне надо сходить оставить ему вот эту записку, — он прижал ладонь к груди, словно у него во внутреннем кармане лежит заготовленная записка. — А если он окажется уже дома, я с ним сразу же переговорю. Надо сходить.
   Мгновение Джуди смотрела на него молча. А потом проговорила терпеливо, почти ласково, как говорят с человеком, которого необходимо отманить от края крыши:
   — Шерман, это совершеннейший вздор. Не посадят же тебя в тюрьму за то, что у тебя сходится начало номера. Я сегодня утром видела публикацию об этом в «Таймс». «Мерседесов», у которых номер начинается с R, — две с половиной тысячи. Мы как раз шутили на эту тему с Кейт ди Дуччи за ланчем. Мы заехали поесть в «Бу д'Аржан». Тебе-то чего беспокоиться? Ты же не проезжал в тот вечер по улицам Бронкса, которого там числа это было.
   Вот оно!. Сейчас!. Сказать ей все!. Раз и навсегда сбросить с души эту невыносимую тяжесть! Покаяться. В порыве какого-то восторга он уже готов преодолеть последние несколько футов той стены лжи, которую сам воздвиг между собой и своей семьей, и…
   — Конечно не проезжал. Но они держались так, будто я у них под подозрением.
   … и снова плюхается сверху на землю.
   — Уверяю тебя, Шерман, это тебе кажется. У них просто такая манера. Да господи! Если тебе хочется непременно поговорить с Фредди, на это будет сколько угодно времени завтра утром.
   — Нет. Честное слово! Я должен к нему сходить.
   — И задержаться, если понадобится, для долгого разговора?
   — Да. Если понадобится.
   Ему не нравится, как она улыбается. Встряхивает головой. и говорит:
   — Шерман, мы приняли это приглашение пять недель назад. Нас ждут через полтора часа. Я еду. И ты тоже едешь. Если хочешь, можешь оставить Фредди телефон Бэвердейджей, чтоб он тебе позвонил, это — ради бога. Инее и Леон, конечно, ничего не будут иметь против. Но мы поедем.
   Она по-прежнему улыбалась ему… как сумасшедшему на крыше. И больше никаких возражений.
   Твердость… улыбка… притворное тепло… Выражение ее лица сказало Шерману больше, чем любые аргументы. Наоборот, в словах он еще бы мог найти какую-нибудь лазейку и увильнуть. А ее лицо лазейки не оставляло. Обед у Инее и Леона Бэвердейджей для Джуди также важен, как для него был важен золотой «Жискар». Приемы у Бэвердейджей, недавно и с большой помпой внедрившихся в нью-йоркский свет, признаны в этом сезоне событиями номер один. Леон Бэвердейдж — мелкий торговец из Нового Орлеана, сколотивший богатство на операциях с недвижимостью. Его жена Инее, возможно, и вправду принадлежит к старинному луизианскому роду Бельэров. В глазах «никкербоккера» Шермана они так или иначе просто смешны.
   Джуди улыбалась — но она была серьезна как никогда в жизни.
   А ему необходимо поговорить с Марией!
   Он вскакивает.
   — Хорошо. Едем. Но сначала я сбегаю к Фредди! Ненадолго!
   — Шерман!
   — Честное слово! Одна нога здесь, другая там!
   Он чуть ли не бегом пробегает по зеленому мраморному полу, почти ожидая, что Джуди бросится за ним вдогонку и втащит его с площадки обратно в квартиру.
   Внизу швейцар Эдди говорит ему:
   — Добрый вечер, мистер Мак-Кой, — и провожает его взглядом, который красноречивее слов вопрошает: «А зачем к вам сегодня фараоны наезжали?»
   — Привет, Эдди, — отвечает не оборачиваясь Шерман. И выходит на Парк авеню.
   Достигнув угла, он со всех ног бросается в злосчастную телефонную будку.
   Медленно, тщательно набирает номер. Сначала в «конспиративную квартиру». Не отвечает. Потом в квартиру на Пятой. Голос с испанским акцентом сообщает, что миссис Раскин подойти не может. Вот черт! Сказать, что срочно? Назваться? Но сейчас дома вполне может быть старик, ее муж Артур. Шерман говорит, что позвонит попозже.
   Теперь надо убить время, чтобы было похоже, будто он действительно сходил домой к Фредди Баттону, оставил записку и вернулся. Он свернул и вышел на Мэдисон авеню… музей Уитни… отель «Карлайл»… Из подъезда ресторана выходят трое мужчин. Его ровесники. Идут болтают и смеются, запрокинув головы, счастливые, слегка поднабравшиеся… У всех троих в руках «дипломаты», двое в темных костюмах и белых рубашках, при бледно-желтых с мелким орнаментом галстуках. Эти бледно-желтые галстуки стали в последнее время непременным знаком отличия рабочих пчел в мире бизнеса… И чему радуются, гогочут, дураки, разве что алкогольному туману у себя в мозгах…
   Человек воочию убедился, что, как бы ему ни было скверно, бессердечный мир все равно продолжается и даже не строит постной мины, — и ему досадно.
   Когда Шерман вернулся, Джуди была наверху, в их трехкомнатной спальне.
   — Вот видишь? Как я быстро вернулся. — Тон такой, будто он заслужил орден за верность собственному слову.
   Джуди могла перебрать мысленно несколько возможных ответов на эту реплику. Но вслух она в конечном итоге сказала только:
   — Шерман, у нас осталось меньше часа. Сделай мне одолжение, надень, пожалуйста, синий костюм, что ты купил в прошлом году, темно-синий, цвет полуночи это, кажется, называлось. И солидный галстук без всяких орнаментов. Синий крепдешиновый. Или в черно-белую шашечку, он тоже годится. Они тебе оба к лицу.
   В черно-белую шашечку тоже годится.
   Его гнетет отчаяние, мучает чувство вины. Над ним кружат они, сжимается кольцо, и не хватает храбрости ей признаться. А она все еще воображает, что может себе позволить фантастическую роскошь заботиться о подходящем галстуке.

15
Маска красной смерти

   К дому Бэвердейджей на Пятой авеню Шерман и Джуди подкатили в черном «бьюике», нанятом на весь вечер от фирмы «Мэйфер таун кар, инкорпорейтед» прямо в комплекте с седовласым шофером. Собственно, Бэвердейджи живут от них всего в шести кварталах, но о том, чтобы идти пешком, не может быть и речи. Во-первых, Джуди не так одета. На ней платье с голыми плечами и с короткими пышными рукавами в виде китайских фонариков. В поясе перетянуто, а юбка такая вздутая и подсобранная внизу — настоящий аэростат. В приглашении, правда, значилось: «туалеты не вечерние», но весь свет, tout le mond, знает, что в этом сезоне не вечерние дамские туалеты для фешенебельных обедов гораздо вычурнее, чем вечерние для балов. Во всяком случае, идти в таком платье по улице невозможно. Небольшой встречный ветер и юбка запарусит, с места не сдвинешься.
   Но есть еще одна причина, даже важнее, почему необходим автомобиль с шофером. Было бы вполне прилично им подъехать к «хорошему дому» (принятый термин) на званый обед в такси. И стоило бы это меньше чем три доллара. Но тогда как возвращаться? Как они, миссис и мистер Мак-Кой, преуспевающая пара, выйдут на улицу из дома, где живут Бэвердейджи, и будут отчаянно, униженно, отреченно тянуть руки, призывая такси? На швейцаров надежды никакой, им не до того, надо рассаживать tout le mond, весь свет, по лимузинам. Вот почему Шерман нанял этот «бьюик» вместе с седовласым шофером, который отвезет их за шесть кварталов, прождет часа три с половиной — четыре, доставит обратно и отбудет. И за все про все, включая пятнадцать процентов чаевых и налог с продажи, это обойдется в 197 долларов 20 центов или 246 долларов 50 центов, смотря по тому, как засчитают, за четыре часа или за пять.