– Его должен протянуть туда человек.
   – Человек? – насмешливо переспросил инженер. – Полюбуйтесь: сейчас вытаскивают замертво уже третьего из тех, кто очертя голову сунулся в развалины.
   – Но эти смельчаки еще не умерли. Мы вернем их к жизни.
   – Не думаю, что вы раньше вечера найдете кого-либо, кто согласится протащить конец шланга на пятьдесят шагов в глубь развалин.
   – Я уже нашел! Я сам сделаю это.
   Инженер пожал плечами, но удерживать Ивана не стал. Иван вернулся к своим людям, к которым за это время подоспели остальные рабочие.
   Он подозвал самого старого шахтера.
   – Пал! Кому-то придется спуститься в обвал со шлангом.
   – Ладно! Потянем жребий!
   – Тянуть не надо. Пойду я. У вас семьи, у всех дома жены, дети, а у меня – никого. Сколько времени можно выдержать без кислорода в шахте, наполненной газом?
   – Пока жила ударит сто раз.
   – Ладно! Давайте сюда шланг. Привяжите веревку мне к поясу и протравливайте шланг за мной. Если я перестану его тянуть, осторожно вытаскивайте веревку, но осторожно, не то, если я упаду и вы резко рванете, разобьете мне голову.
   Иван снял с себя хлопчатобумажный пояс, обмакнул его в ведро с винным уксусом, а потом, отжав его, прикрыл им рот и нос.
   Затем он передвинул веревочную петлю под мышки, взвалил на плечо конец шланга и двинулся к обвалу.
   Старый рабочий проворчал ему вслед:
   – Отсчитывай секунды, сударь! Пятьдесят туда, пятьдесят обратно.
   Иван исчез за завалом.
   Рабочие сняли шапки и скрестили на груди руки.
   Старый рабочий, сжав правой рукой запястье левой, отсчитывал удары пульса.
   Он перешел уже за пятьдесят, а шланг по-прежнему полз вниз.
   Он насчитал шестьдесят, вот уже семьдесят, а шланг все полз. Иван протискивался все глубже в туннель со смертоносным газом.
   По лбу старого шахтера катился холодный пот.
   Восемьдесят, девяносто, вот уже сто секунд!
   Они никогда больше не увидят Беренда.
   И тут шланг замер.
   Тогда они принялись тянуть за веревку.
   Веревка легко подалась, на ней не висела тяжесть. Значит, Иван возвращается сам.
   Он идет, веревка все еще не натянута. Но вот она вдруг запружинила. Осторожнее тащите! Снова ослабла веревка. Старый рабочий отсчитывает сто шестидесятую секунду. И тут показывается Иван, он карабкается из жерловины, цепляясь за фундамент обвалившегося свода, но перешагнуть через него он уже не в силах, и в тот момент, когда к нему бросаются все разом, он без чувств падает на руки своих людей. В лице ни кровинки, как у человека, борющегося со смертью.
   – Ничего страшного! – еле выговорил он, придя в сознание, когда лицо его обдуло свежим ветром, а лоб был растерт уксусом. – Ох, какой ужасный там воздух! Чего только не натерпятся те, кто застрял внизу!
   Ему и в голову не пришло упрекнуть: «Несчастные, вы так подло меня покинули, вы сговаривались погубить меня, вы измывались над верными мне рабочими, предали меня, вы хотели убить меня из-за угла, вы отправили ходатаев, собирались даже вступить в сговор с врагами своей родины. А теперь вы сами заключены в недрах мстящей вам родной земли!» Он подумал лишь: «Какие же страдания терпят они там, под землей! Надо спасти их!»
   Как только заработал воздушный насос, появилась возможность приниматься за расчистку.
   Это и теперь была борьба ожесточенная, но посильная.
   Иван расставил своих людей.
   При расчистке обвала ни один человек не должен был работать больше часа.
   Всем велено было завязать лица. Если кому-то станет плохо, товарищи должны немедля подхватить его и вывести наружу.
   К рассвету рухнувший вход был расчищен.
   Но в зияющее жерло не могло заглянуть солнце.
   Кирпичный свод с одной стороны обвалился сверху донизу, так что Иван, когда тащил туда шланг, едва отыскал узкий лаз, через который смог протиснуться. А там, где он оставил конец шланга, свод рухнул с обеих сторон.
   Это была сверхчеловеческая попытка: проделать немедленно, за несколько дней, работу, которой хватило бы на недели. И все-таки ее необходимо было сделать!
   Рабочие Ивана продолжали разбирать обвалившийся вход, но даже и в этом акционерное общество очень мало им помогало.
   Выяснилось, что взрыв произошел как раз во время пересменки.
   Поскольку работать приходилось в рудничном газе, шахтеры сменяли друг друга четыре раза в день.
   Несчастье случилось в полночь, когда часть рабочих только что спустилась в колодец шахты; эти уже в лучшем из миров!
   Другая смена поднималась на-гора; их погубили взрыв и обвалы. Но какая-то часть людей, по всей вероятности, оказалась в забое, где пламя и обвал миновали их – эти сейчас погребены заживо.
   Наверху, таким образом, оставалось всего лишь двадцать – тридцать шахтеров.
   А рабочих с чугунолитейного завода управляющий отказался выделить наотрез. У него, видите ли, во всех домнах плавится металл, если за ним не уследить вовремя, то не оберешься «козлов». («Козлом» литейщики называют массу железа, которая из-за неудачной плавки застревает в домне и которую потом выбрасывают как испорченное сырье, выламывая вместе с печью.) А работа у доменщиков спешная. Рельсы должны быть готовы к сроку, иначе придется платить громадную неустойку.
   Итак, Ивану пришлось выполнять все спасательные работы силами одних своих рабочих. Помогать ему сбежались женщины. Они помогали тем, кто спасал их мужей.
   А работа была нелегкая.
   Обвалившийся свод через каждые полсажени приходилось крепить балками, а как только спасатели пробили брешь в завале, они встретились с новым врагом!
   После взрыва шахту затопило водой.
   Теперь пришлось пустить в ход и водяные насосы. Где не доставали помпы, там черпаками выбирали черную жижу.
   По колено в вонючей грязи, хватая ртом смертоносный газ, рискуя попасть под град то и дело сыплющихся сверху кусков породы, шаг за шагом углублялись под землю самоотверженные люди.
   После обеда прибыл и господин Ронэ.
   Ужасная весть дошла до него в самый разгар веселья. Трудно описать, как он был взбешен.
   Он подлетел к штольне и принялся осыпать проклятиями погребенных там рабочих.
   «Негодяи! Нанесли компании миллионный убыток! Да чтоб вы все там подохли! А вы что тут возитесь, нечего их спасать! Пусть подыхают! Пьяные свиньи!»
   Занятые работой люди ни словом не возразили ему. Во-первых, потому, что им было некогда, а во-вторых, потому, что у них были завязаны рты. Когда расчищают шахту, работают молча.
   Но тут господин Ронэ, как раз когда он пуще всего ругался и осыпал проклятиями погребенных шахтеров, неожиданно столкнулся с рабочим, который, не уступая дороги, пристально посмотрел ему в лицо.
   Этот рабочий был так же вымазан жидкой грязью и углем, как остальные. Лицо его, как и у других, было завязано платком по самые глаза, а лоб выпачкан копотью, но все же господин Ронэ узнал его.
   Кто хоть раз взглянул в эти глаза, никогда не забывал их выражения. Это был Иван.
   Господин Ронэ тотчас же осекся на полуслове и ретировался вместе с инженером, предоставив Ивану действовать, как тому заблагорассудится.
   Четыре дня и четыре ночи непрерывно шла напряженная работа.
   Отважные люди не останавливались ни перед какими преградами, пробивая путь к уцелевшей штольне.
   Иван за все это время ни разу не поел за столом и не спал в постели. Он наскоро перекусывал, присев на ближайшую глыбу, и спал час-другой, когда его валил с ног сон, где придется, лишь бы не на дороге. Он ни на минуту не отлучался из шахты.
   На четвертый день рабочие обнаружили первого человека.
   Человека? Какое там! Просто месиво, прилипшее к стене. Когда-то оно было живой плотью.
   В нескольких саженях лежал на земле другой труп; голову его так и не удалось отыскать.
   Затем наткнулись на разбитую в щепы вагонетку, в каких вывозили уголь; обломками ее был насквозь изрешечен труп еще одного человека.
   А дальше попадались до неузнаваемости обгоревшие тела. Этих настиг огонь.
   В одном месте рухнувший каменный пласт весом в сотню центнеров придавил сразу человек пятнадцать. Их не стали трогать: понадобилось бы несколько суток, чтобы разобрать эту груду.
   Теперь следовало торопиться на розыски тех, кто еще, может быть, остался в живых.
   Повсюду, в каждом отсеке штольни натыкались на трупы; но пока еще отыскали не всех засыпанных.
   Рабочие акционерной шахты сказали Ивану, что если где и остались в живых люди, так это на разгрузочной площадке; там обычно шахтеры перед началом смены оставляют свои пожитки и после работы забирают их.
   Но в штреках царил такой хаос, что даже бывалые шахтеры с трудом распознавали знакомые места; тут взрыв разнес перегородки, там завалил проходы или соединил в один два расположенных друг над другом штрека. Даже им, опытным шахтерам, все время приходилось возвращаться к главному штреку, чтобы не заблудиться.
   Наконец почудилось Ивану, будто из-под большой груды обвалившегося угля и породы до него донесся слабый стон.
   – А ну-ка, попробуем здесь копнуть! – повернулся он к своим людям.
   Те принялись разбирать завал, и, когда его расчистили, рабочие с акционерной шахты сразу смекнули, где они находятся.
   – Верно! Вон та дверь ведет прямо в раздевалку и к подъемной клети!
   По всей видимости, воздушной волной захлопнуло дверь, обрушило на нее боковую стенку и тем самым закрыло и даже замуровало находившихся там рабочих, но вместе с тем и спасло их от обвала.
   Так оно и было.
   Стоны, мольбы о помощи все явственнее доносились через завал, вот уже показалась дверь, и, когда сняли ее с петель, Иван первым поднял лампу и осветил тьму.
   Ему не ответили криками радости. Спасенные от гибели люди не бросились обнимать его колени. Там лежали скорчившиеся тела людей, ведущих последнюю схватку со смертью.
   Их насчитывалось больше сотни.
   И все они были живы! Да, но жизнь в них чуть теплилась! Иссохшие от голода и жажды. Полузадохнувшиеся от рудничною газа. Сломленные отчаянием. Десятки изможденных людей протягивали слабые руки, поднимали отяжелевшие головы навстречу проблеску света, засиявшему как путеводная звезда средь могильного мрака. Сонмище погребенных всколыхнулось, услышав призыв к воскрешению.
   Душераздирающий стон, в котором уже не разобрать было ничего человеческого, сорвался с сотен губ, и тот кто eго о услышал, навеки запомнил этот ужас.
   Их завалило здесь в момент взрыва. Воздушной волной разом задуло лампы, а зажигать свет сызнова было бы безумием. И с тех самых пор они были погребены во мраке.
   Опасность положения усугубилась, когда вскоре после наступления темноты в помещение, которе служило им убежищем и могилой, стала постепенно просачиваться вода. Площадка находилась на полсажени ниже штрека.
   Тогда в кромешной тьме они принялись из обшивки и стоек сооружать помост. На этот помост вскарабкались все. Там они ждали неминуемой гибели. Голод, рудничный газ или подступающая вода – все несло смерть.
   Когда спасатели открыли дверь, вода уже дошла до помоста и проступала сквозь доски.
   По распоряжению Ивана несчастных одного за другим бережно выносили с уготованного им места погребения. Никто из них не лез вперед. Каждый лежал недвижно на своем месте и ждал, когда до него дойдет черед.
   Встреча со смертью научила их смирению.
   Некоторые не могли даже открыть глаза, но Иван убедился, что все они живы, а человеческая натура подчас творит чудеса!
   Итак, эти люди теперь спасены.
   Однако работа на том не кончилась.
   А что, если у пролома тоже завалены люди?
   Кроме того, надо было удостовериться, действительно ли все произошло так, как предполагал инженер: первый взрыв образовал пролом между двумя штольнями и теперь из одной можно было пробраться в другую. Тогда намного легче было бы спасти людей из восточной штольни.
   У пролома лежал обгоревший до неузнаваемости труп.
   В руках он сжимал открытую лампу Дэви.
   Так вот он этот проклятый, кто совершил злодеяние.
   Стало быть, все-таки человеческое безумие замыслило столь чудовищную катастрофу!
   Труп невозможно было опознать. Одежда на нем сгорела. Но на кожаном поясе сохранился стальной футляр. В этом футляре нашли золотые часы, на эмалевой крышке которых разглядели портрет прекрасной женщины.
   Иван узнал в ней Эвелину.
   Под крышкой часов лежала стофоринтовая ассигнация; она сильно потемнела от соседства раскаленного металла, но уцелела.
   На обороте ассигнации прочли надпись:
   «Я получил ее ровно год назад и сегодня расплачиваюсь».
   Страшная это была расплата!
   Теперь Иван понял связь между словами и действиями этого страшного человека; инстинкты каннибализма толкнули его на поступок, погубивший десятки людей.
   Понял давнюю угрозу Сафрана – в тот день, когда похитили его невесту.
   Внезапный переход в акционерную шахту.
   Последнюю выпивку. И как бы предвещающий гибель ядовитый выдох в лицо Ивану.
   Это был какой-то новоявленный антихрист.
   Дьявол в человеческом облике, который принес себя в жертву, дабы отомстить всем, кто обижал его, обкрадывал, высмеивал, надругался над ним, унижал, дурачил его, провозглашая здравицы в его честь, оскорблял его своим богатством, дразнил своей роскошью, водил его за нос.
   А как рухнут все они теперь, когда он выбил из-под них пьедестал, и как попадают все они один за другим на его могилу: и священник, и банкир, и биржевик, и дипломат, и министр, и комедиантка!
   Поистине в аду ему нечему будет учиться!
   Когда Иван, погрузившись в размышления, стоял над трупом, он словно коснулся небесных высот. А ведь он находился под землей.
   Все эти страсти кипели и в его сердце!
   Его тоже ограбили, обокрали, высмеяли, задавили богатством, вонзили в сердце отравленный кинжал те самые люди, на которых этот, другой человек излил яд своего мщения!
   А Иван старается спасти жизнь своих врагов.
   Притом искренне, и не только жизнь людей, но и людское имущество.
   Ведь все эти несметные сокровища, что таятся здесь, под землей, – богатства не только его врагов, но и всего человечества, это тайная кладовая страны, основа промышленности.
   Но, ведя спасательные работы, он боялся еще одного врага.
   Он никому даже не заикнулся о своих страхах, ибо, поделись он подобными мыслями со своими рабочими, теми, что до сих пор шли за ним на любой риск, они тотчас же побросают все и кинутся бежать прочь, на волю.
   Проволочный колпачок лампы Дэви был доверху заполнен красным пламенем, а это значило, что в штольне все еще не меньше трети рудничного газа и лишь две трети живительного воздуха; остальное – смертоносный газ.
   Но рудничного газа они уже не боялись. Они привыкли смело смотреть в огненные глаза этого страшного духа. Даже в те минуты, когда кладут на носилки изувеченные останки его жертв.
   Но есть и другой злой дух, он подкрадывается исподтишка. С ним никто не рискнет сразиться. Это угарный газ.
   Появляясь, он сеет ужас!
   Добравшись до пролома в туннеле, они застали точно такую картину, как предсказывал инженер.
   Перегородки повалило взрывом, и теперь оставалось только разобрать обломки, чтобы открыть доступ к восточной штольне. Ни один из шахтеров, занятых расчисткой пролома, не выдерживал там долго.
   Проработав по нескольку минут, все они возвращались обратно, жалуясь, что их мучит кашель и что лампы там плохо горят.
   Если в штреке пламя лампы предостерегающе заполняет весь цилиндр, то у обвала оно еле моргает. И это еще страшнее.
   Рабочий, вернувшийся последним, сказал, что, как только он стронул большую глыбу угля, сквозь повязку в нос ударила такая вонь, что он не выдержал. Неприятный запах, похожий на дух испорченной кислой капусты.
   Старые шахтеры знали, что означает запах кислой капусты в шахте.
   Старик Пал предупредил Ивана, который сам направился туда проверить, чтобы тот остерегался дышать даже сквозь повязку и как можно скорей возвращался обратно.
   Иван схватил железный лом и лампу и, задерживая дыхание, поспешил к пролому.
   Схватив лом обеими руками, он что было силы ударил по груде угля, которая со страшным грохотом обрушилась в провал.
   Подвесив лампу на конец лома, Иван просунул ее в образовавшуюся щель.
   Лампа тотчас же погасла.
   Заглянув из темного штрека в щель, Иван содрогнулся: он увидел в глубине соседней штольни багровое раскаленное зарево, отсветы которого озаряли весь коридор.
   Иван знал, что это за свет.
   Знал настолько хорошо, что, выронив железный лом, охваченный страхом, бросился прочь со всех ног.
   – Восточная штольня горит! – в ужасе крикнул он рабочим.
   Те, ни слова не говоря, поспешно подхватили Ивана под руки, чтобы он не отстал, и увлекли за собой.
   То, что преследует их, эта ужасная вонь, – не грозный гремучий газ, который грохочет и разрушает, если вызвать его гнев, а коварный угарный газ; он образуется при пожаре шахты, и с ним не вступишь в противоборство, он не щадит храбрые сердца, а если кого однажды коснется своим дыханием, то уж не возвратит жизни, не даст отмолить у смерти. От угарного газа есть лишь одно спасение: бежать.
   Через несколько мгновений штольня опустела.
   Когда они вышли наверх, где отвоеванных у смерти встретили возгласы радости и причитания несметной толпы женщин и детей, Иван разыскал инженера.
   Только сейчас Иван сорвал повязку с лица.
   – Итак, сударь, теперь я могу описать вам, что творится внизу. Полная катастрофа. Восточная штольня горит! Она горит, должно быть, уже несколько суток, потому что, я видел, весь штрек раскален докрасна. Такого зрелища вовек не забыть. Это не плод злого умысла и даже не гнев божий, а обычный недосмотр со стороны десятников. Вы, как опытный физик, должны знать, что угольная шахта загорается, если порода с большим содержанием серы своевременно не удаляется из шахты. Она тлеет, а при соприкосновении с кислородом самовозгорается. Ваши штольни завалены этой горючей породой. А теперь пожелаем друг другу спокойной ночи. Пожар в штольне не погасить никому. Вы слыхали о дуттвейлерской горящей горе? Сто двадцать лет назад загорелся там уголь. И по сей день еще горит. Ваша шахта будет ей под стать. Спокойной ночи, сударь!
   Инженер только пожал плечами. Ему-то что до этого?
   Иван со своими рабочими покинул злосчастную шахту.
   А что стало с его собственной шахтой? О своем имуществе он так ни разу и не подумал за эти четверо суток…
 

Du sublime au ridicule {от великого до смешного… (франц.)}

 
   Кто хочет постичь смысл фразы: «От великого до смешного один шаг», – пусть попробует играть на бирже. Там он усвоит это в полной мере.
   Сегодня ты царь и бог, а завтра ничтожный червь.
   Сегодня все шестьдесят биржевых агентов до хрипоты надрываются во славу интересов твоего предприятия у круглого барьера, сегодня все биржевые заправилы видят, что ты «на паркете», и следят за выражением твоего лица, пытаются уловить, весел ли ты, нет ли какой скрытой тени на твоем сияющем лице. Сегодня, когда пробьет ровно час и зазвонит биржевой колокол, вся орава кулисы устремится к тебе, все биржевые агенты издали будут показывать тебе свои записные книжки, сплошь исчерканные сделками в твою пользу. Сегодня вся биржевая публика, пристроив бумаги на спины друг другу, карандашом записывает пари, заключенные на твои акции. Сегодня все руки указывают на биржевое табло – свидетельство твоего возвышения. Сегодня проезд Опера {улица в Париже, поблизости от здания биржи} осаждают толпы, которые наживаются на тебе. Сегодня ожесточенно кричат о твоих акциях: «Je prends! Je vends!» {Покупаю! Продаю! (франц.)}, заключают на них сделки fin courant, fin prochain {по высшему курсу (франц.)}. Слышатся выкрики: «En liquide!»{сделка принята! (франц.)}. И даже за пределами биржи, – куда «прекрасному полу» доступа нет, ибо закон запрещает дамам играть на бирже, и потому они играют за ее оградой, – тысячи алчных, жаждущих наживы женщин следят за комиссионером, вооруженным записной книжкой, а тот через железную ограду выкрикивает «женской бирже» курс твоих акций. А на противоположной стороне бульвара знатные дамы, что стесняются подойти поближе, но не стесняются играть, высовываются из окон карет, дабы выведать, сколько они заработали «на тебе». Все это сегодня.
   А завтра тебя нет.
   Твое имя вычеркивают из записных книжек. На паркете видят, что тебя нет среди них, и поэтому каждый делает вывод, что ты вообще не существуешь на свете.
   Даже старухи за оградой биржи и те уже знают, что тебя больше нет. Ты даже не человек, ты – ничто. Пустое место.
   Фирма Каульман находилась на вершине триумфа.
   Господин Феликс и его задушевный друг аббат во время полуденного отдыха, окутавшись клубами душистого сигарного дыма, строили сверкающие воздушные замки.
   – Завтра на бирже будет предложен папский заем под венгерские церковные владения, – сказал Феликс.
   – Завтра я получу из Вены посвящение в сан епископа Трансильвании, – сказал аббат Шамуэль.
   – Денежные тузы вложат миллионы в этот заем.
   – Папа дал свое благословение, и кардинальская мантия, можно считать, уже моя.
   – Магнаты-легитимисты недовольны тем, что женщина, которая носит мое имя, выступает на подмостках. Это может поставить под угрозу церковный заем.
   – Тебе нетрудно развестись с ней.
   – Мне она больше не нужна. Завтра же разъясню ей истинное положение дел.
   – Говорят, князь Вальдемар приехал в Париж.
   – Поговаривают, будто он приехал вслед за прекрасной дамой.
   – Может быть, он намерен помешать нашим финансовым операциям?
   – На подобные действия он больше не способен. Оппозиционная партия замолкла надолго – слишком чувствительно было ее поражение с бондаварским акционерным обществом и железной дорогой. Следовательно, он только ради Эвелины приехал в Париж. Он совершенно без ума от нее. Говорят, куда бы ни ехала Эвелина, он повсюду следует за ней. В гостиницах, где останавливалась Эвелина, Вальдемар подкупает лакеев, чтобы занять тот же номер, с той же постелью, в которой спала Эвелина, подкупает горничных, чтобы вымыться в той же самой ванне, которой раньше пользовалась Эвелина.
   – Высшая степень безумия! А мадам не терпит его.
   – Тем хуже для нее.
   – Князь Тибальд едва ли сможет долго содержать ее.
   – Я постарался так устроить его финансовые дела, что он едва ли протянет еще года два до предъявления иска.
   – Если только новоиспеченный зять не возбудит судебного дела об опеке над ним.
   – Об этом уже поговаривали, когда мы уезжали из Вены.
   – Не скажется ли это отрицательно на бондаварских делах?
   – Никоим образом. Акции выданы ему под залог бондаварского имения, а оно-то как раз свободно от долгов. О, бондаварское предприятие стоит на твердом, как алмаз, фундаменте.
   В это время с телеграфа для обоих господ принесли известия. В адрес Каульмана приходили также и письма господину аббату от его венского корреспондента.
   – «Lupus in fabula!» {латинская пословица, соответствующая русской «легок на помине»} – воскликнул, вскрыв первую телеграмму, Каульман и протянул ее аббату.
   Аббат прочел:
   «Князь Тибальд Б. на основании судебного иска взят под опеку».
   – Бедняжка Эвелина! Теперь ей не поздоровится! – с циничным сожалением заметил Феликс.
   Священник тоже вскрыл свою телеграмму и мгновенно пробежал ее глазами.
   – И мне тоже!
   Он протянул телеграмму Феликсу.
   Там были следующие строки:
   «Все министры подали в отставку. Император ее принял. Кабинет меняется».
   – Прощай, епископская митра! Прощай, кардинальская шляпа! Прощай, бархатное кресло в имперском совете!
   Вскрыв третью телеграмму, оба склонились над ней, чтобы прочесть ее одновременно.
   А в ней сообщалось коротко:
   «На бондаварской шахте взрыв. Вся шахта охвачена пожаром».
   – Ну, теперь уже не сдобровать нам обоим! – пробормотал Феликс, выронив из рук телеграмму.
   Три удара последовали один за другим, как три зигзага молнии!
   Последний был самым тяжелым.
   Если об этом узнает князь Вальдемар, противная партия тотчас же пустит в ход весь свой арсенал.
   Необходимо как-то предотвратить опасность и сделать это как можно скорее.
   Но что?
   Надо выиграть время лишь до подписания крупного церковного займа, а после этого такой пустяк, как ничтожное предприятие в долине Бонда, даже не будет приниматься в расчет.
   Но как заставить противника молчать?
   Было решено, что священник сегодня же побеседует с Эвелиной.
   А с князем Вальдемаром – Каульман. …Как помрачнели сияющие лица!
   Так неужели все мужское достоинство держится на волоске женской улыбки?
 

Двое детей

 
   Эвелина появилась в Париже в то время, когда там воцарилась своеобразная мода.
   Это были годы, когда императрица Евгения сняла кринолин и в угоду монсеньеру Чиги, папскому нунцию, повелела всем придворным дамам на приемах появляться в закрытых платьях.
   Злоязычный свет и развращенная печать намекали, что это новшество не очень-то по душе высокому посланнику.
   Эпохальная дата снятия кринолина еще не значится в календаре среди красных дней, но все мы помним, что это событие вызвало революцию (чтобы не сказать реставрацию) во всем дамском мире.
   В свете появились платья темных тонов, сверху закрытые до самого ворота, снизу узкие, облегающие; вошли в моду темные драгоценности, крупные цепи, угольно-черные бусы наподобие четок с крестом в середине.